Извод. Ярмарка (Виктор Сербин)

Ярмарка

Вот уж и март на исходе. Давно ли февралём по деревням мело, а иной день солнышко так погреет без ветра на завалинке, что маём опахнёт.

Почитаемая селянами Васьяновская ярмарка, апрелем не за горами, торопила, добавляя к повседневным заботам, особый, присущий только этому событию колорит.

Если товары для продажи исподволь от осени готовились десять раз пересчитанные, переложенные, отборные качеством, ждали свой судный от покупателя день, то сегодня – в последние денёчки, главной темой, особенно у молодёжи, был внешний вид.

Кому и продавать было особо не чего, всё одно доставали из сундуков для праздников оберегаемый прикид, скинув, что позався. Примеряли, дошивали, гладили.

К портняжнных дел мастерам стояли в очередь, бегая по деревням за удачей, в надежде в занятости мастеровых, пустоту в очерёдности перехватить.

– Господи! Иван, – ворчала мать, – куды и сбираёшься-то эдак? Невесту, что ль в Ивачино пригледев? Марью-то и не берёшь.

– Делов-от дома хватаёт. Старшего пора пришла парня в люди показать – глеть вымахал, помощник уж.

– Что говорить! Пора, если наш не жених так, кто? Ростом-то, конешно, не силён, в тебя пошёл, но из себя пригож, а в работе мало, кто из парней по деревням-то пометать так переломит.

В последних наставлениях Дорогаушка, приняв решение для себя после августовской ярмарки, как он выразился, по немочи в отказе быть, советовал не спешить с продажей зерна.

– Цена-то, дорогоё моё, поначалу не красна. Покупателёт хитёр бываёт. Что – да сколько ему надо, к вечеру было только и определишь. А промедлишь, время упустишь, так тово хуже. Не дешеви коль, что с воза-то во время не скинёшь. Вези домой. Не цыгане шубу за Крещеньём продавать. Хлебушко всякий день к столу и в лето не вспотиёшь, коль, ломоть лишний съешь.

Сергея, Марья, следуя наставлениям Ивана, потихоньку с осени начиная, обшивала будто жениха. Сама портниха, а теперь и сыновья мало в чём уступали ей в кройке и шитье. Вечерами, как позволяло время, в горнице трудилась целая артель, принося семье существенный доход.

Серёжка, на смотринах вечером, только что на голову по указу старших не вставал.

– Ну, всё! – Дорогаушка, наконец, с подиума внука снял, – хватит девкой задом-от вертеть. Хорошь паренёт у нас – а? Мать!

– А лучшо – то где сыскать? Ежоли только ты в молодости. Да нет, поди, конопат бывав. Рядом-от и не приставишь.

– Куды гледев экую язву взяв, – под дружный хохот всей семьи не принял шутки Дорогаушка, – да и щас-от гармонью дай так, где кому переиграть. Уж было походила кругами – то, слёз – от подойникам лила. Взяла напором, как Суворов Измаил. Жизёт и страдаю, – было закончил он.

– Да шучу, шучу, – видя, как матушка его подтянула ослабший узелок платка и плечиками сердито повела. Верный признак надвигающейся бури, – чево уж и сказать – то не соврать. В округе так первая по пригожести в те времена ты у меня была, – пошёл на мировую Дорогаушка.

– То – то мне! Да любой бы взев, только б бровью повела. Чево и выбрала эково-то не статного да конопатово. Чёрт, поди, тебе помог, – вновь подначила Евстолья.

– Ишь, бровью повела! Да кто б помыслил-то, зная, кто на тя глаз-от положил.

– Смелоёт какой! Гирю из кармана токо и вынимал, поди, как на повити приседал.

Молодёжь посмеялась в вечер всласть, потешаясь над любимыми ей стариками.

Поднялись не свет не заря. Взрослые суетились все. Подогнали двое саней. Быстро загрузили мешки с зерном. Мануфактуру; половики, разных размеров и раскрасок, льняную ткань, полотенца с вышивкой, рубахи мужские и женские, штаны, порты, бабушкины кружева, что ещё по мелочи всё сложили поверх мешков.

– Эко, слышь, горшками-то побрекивают. С Гриткина не иначо. Семён, поди, вперёд санями-то прошёл.

– Не переживай отец. С горшками быстро ехать, товар тереть. Успиём ко время. Тётке наказывал про место в торговом ряде. По краю не придётсо горевать, – успокоил Иван отца, – овса лошадкам прихвачу и трогаём.

– Ну, с Богом! – перекрестила мать, тронувшийся в путь обоз, – Порасторопнёй Ванюша там. За внуком-от поглядывай, – крикнула уж вслед.

Твёрдому в утреннике санному следу лошадки, отдохнувшие, не особо загруженные зимой в работе, будто соскучившись и чувствуя важность порученного дела, без понукания, бодро бежали вдоль реки по нескончаемым заснеженным полям, мимо частых деревенек, изредка ныряя в чистые, расцвеченные строгими соснами боры.

Ивачино приветливо встретило гостей. Ощущение праздника чувствовалось уже на околице. Всюду суетился торговый люд, готовя товар для скорого покупателя. Раскладывали, украшая любезно отведённый хозяевами уголок. Бегали пацаны по рядам, стараясь увидеть новое, необычное. Тут же спешили доложить старшим, с советом перенять опыт, чтоб ещё более украсить и сделать привлекательным в сравнении с соседями прилавок.

Собирались группами, прикидывали цены. Договаривались, как поначалу вниз с ценой не укатить. Уславливали малость. Обещали строго по уговору наперво стоять. Дале понимали, как уж и пойдёт со спросом-то.

Место для стоянки лошадей родственник заранее выкроил в своём дворе. Опоздавшим бросать сани приходилось далеко за ручьём.

В иных местах уж и поругивались, деля словно межу, скупое для торговли по размеру место. Всё уладилось с течением времени. Нервозность, присущая началу ярмарочной суеты, не заметно сменилась деловой активностью, не дающей отвлекаться на другие, не связанные с основной целью, суетные дела.

Народ всё прибывал, но торговля шла с утра неспешно. Покупатель приглядывался, сравнивал качество, цены, где уже и скидочку просил. Продавец выдерживал характер, на уступки пока не шёл. Более стояла толкотня, казалось, чего и бродят, перебирают. Только, что на зуб не берут, пробуют.

А люд и далее всё множился. Теперь, чтоб присмотреть товар поближе, приходилось заглядывать из – за чьего – либо плеча.

Наконец где-то с краю, как и повелось в светлых рядах, кому и торговать-то было по сути не чем, с позиции дрогнул, приотступил и сбросил цену.

– Чё из-за трёх копеёк време-то тереть. На овсе с лошаткой боле сэкономлю.

Пошла торговля.

Ещё минуту назад нарочито, как бы скучая, мол, как вас всех и пережить, без интереса смотрели на проходящие нескончаемой чередой заинтересованные, но пока без определённых целей лица.

Иван ястребом схватил порты, увидев чей-то пристальный взгляд.

– Бери браток, сам бы носил да куды с двумя-то и, увидев потухший интерес, – скидочку изволю, дешевле не ищи. Задаром отдаю!

С зерном повезло, взяли оптом.

– Из-за Кадникова с деревень. Дождичком нонешним летом нас обнесло. В своих местах дороговато. На деревню скопом и берём.

Как гора с плеч. Теперь мануфактуру сбыть. Здесь уж не зевай, роток не закрывай. Ешь берущего глазами, взгляд не отводи.

Откуда и изворот взялся, будто вечно торговал.

Отец эк накручивал, что Сергею места вставить слово иль чем подмочь и не нашлось. Скукота, если б не девчата стайками снующие взад-вперёд. В их стреляющих взглядах виделось всё, кроме интереса к разложенному товару.

Выручил Саня, вынырнувший в окружении очередной компании невест.

– Чево висишь на прилавке – то, товар-от застишь? Айда с нами!

– Ступай, ступай, – поддержал отец, – управлюсь не мешки таскать. Прогуляйся, что и пригледишь. Денёг-от мы с тобой уж подзаработали. На хорошее дело не грех и потратить. Без гостинцев дома, где бывать и ворот не отворят. На вот, – сунул в руку мелочь, – девчатам на пряники.

– Наши девчата. Все с Пустораменья. Чево на одну – то пелисьсё, других не признаёшь?

– Одну и не узнаю вот и пелюсь.

Где и обошёл искренне удивлялся, украдкой поглядывая на понравившуюся незнакомку Сергей.

Саня, известный балагур и гармонист, любимец у девчат, быстренько смекнул, как разрешить для друга интерес. Не прошло и десяти минут, как Сергей, с понравившейся ему Любашей, будто случайно, остались наедине.

Постояли, пытаясь разглядеть друзей, но в круговерти озабоченных без числа людей их и след простыл.

– А тебя я знаю! По осени на посиделках бывали? В нашем доме молодёжь собиралась. Я тебя сразу приметила, – с некоторой обидой положила начало разговора Любаша, прервав робкое молчание спутника.

– Да молод был ещё, на девчат в то время и не поглядывал.

– Ага! С Шурки Сизовой, что с Захаровской, глаз не отводил.

– Ну вот, только познакомились, а оказывается, год назад уж изменил.

Цыганка, невесть откуда взявшаяся, почуяв лёгкую добычу в увлечённой собой, хорошо одетой, привлекательной молодой паре, запела ни чем не меняющуюся с веками песню о «дай погадаю и предсказании судьбы». Настырно так насела, словно всё уж знала и только их двоих ждала, целясь в нетерпении, что-то важно – судьбоносное для них сказать.

Чёрные, как смоль глаза её, не привычные для северного края, жгли поочерёдно, то Серёжку, то Любашу, выискивая слабое звено.

– Погадай, – решительно протянула Любаша ладошку, – на нас двоих. Жених у меня не скуп, ручку щедро позолотит, – смеясь с лукавинкой, посмотрела на спутника, – всё про тебя сейчас узнаю. От цыганки – то не скроешь, чисты ли помыслы твои.

Та, услышав про щедрость, не скупилась на слова. Про дорогу дальнюю, большие города, верность и настоящую, пронесённую по всей не лёгкой жизни их, любовь. Когда дошла до детей и внуков Любаша не выдержала и так заразительно смеялась, что ноги не держали. Села прямо в снег. И новоявленный жених не удержался, ей ни в чём не уступая. Смеялись до упаду, и в этот день ещё не раз и позже, цыганку вспоминая.

– На, суженый мой, поднимай. Крепче держи невесту, – протянула руку, в вязаной с вышивкой варежке, – зазеваёшься, не задолят уведут.

Цыганка, чудным образом, проломила стену юношеской робости, не оставив времени на познание и сближение, разом накрепко спаяв молодую пару.

Взявшись за руки, не замечая людской поток, огибающий их словно лодочку в тихой заводи реки, с завихряющимся следом, от в восхищении таращащихся, закручивая шеи, редко равнодушных к проплывающей мимо красоте, особенно молодых парней, шли они, не задумываясь, без цели не ведомо куда.

Сгорбленная старушонка насеменила, на проходящую мимо молодость с дюжину крестов, ласково смотря им вслед, что – то бормоча.

Парень, нахально пялясь, лихо, сдвинув шапку на затылок, крикнул сквозь шум толпы:

– Э! Поакуратней краса-девица! Едрить-те в корень шаг направо два налево. Талью – то поломаёшь. Экую – то ещё где жениху будече сыскать.

Толстенная, цвета спелой ржи, до пояса коса. Ярко красные яблочки на щёких от лёгкого морозца. Звонким колокольцем смех. Обвитая в цветах поясом талия осы. Голубые, как отражение неба в Кубене с летним в солнце днём глаза.

Скажите, кто устоит перед всем этим? То – то! Сергей в число их также не попал и сделать с собой, что – либо не торопился, да и что таить-то – уже не мог!

Притормозили у огромного пышущего паром самовара.

– Выполняй отцовские наказы! Посмотрю, не скуп ли суженный, как меня будет содержать, – не жалела, задорила дролюшку Любаша, заливисто смеясь. Видела, что нравится ему, и так ей было с ним сегодня хорошо.

Погревшись с медовыми блинами чаем, устремились на призывный с переборами мелодичный звук.

У прилавка с гармониями, сложенных в три яруса, известный в округе мастер Александр Сафонов хитро рекламировал свой музыкальный с переливами товар. Два сына: один гармошкой, другой тальянкой – с тремя звонкими колокольчиками, так залихватски наяривали русского, что даже вездесущие старушки, на время не упомня про болячки, выходили в круг.

Мужики – кто было уж, хватив с удачей иль за удачу пива, с частушками, с сюжетом не всегда для девичьих ушей,

доводили обступившую толпой их публику до гомерического хохота.

Гармошки с тальяночками шли нарасхват.

Сыновья бы и передохнули, с мольбой иной раз, поглядывая на родителя, но тот, складывая денежки в карман, и помыслить о тишине не мог.

Куй железо мастер пока оно горячо!

Любаша не удержалась. Вышла павой в круг: притопывая мягкими сапожками, плавно поводя руками вся гибкая, стройная остановилась перед Серёжкой, чуть покачивая бёдрами, вводя публику изящностью, неотразимостью своей в неистовый восторг. Частушкой позвала за собой.

Как ему завидовал в тот миг и стар и млад.

Отбивал, как мог, силясь вспомнить тот стишок, что был так нужен здесь и именно сейчас, в момент сверлящих жадно дролюшку десятков глаз

Их не хотели отпускать, подбадривая свистом, восторженными криками. Гармонисты, забыв про усталость, на втором дыхании, кружили вокруг прекрасной пары в присядочку, высоко закидывая ноги, стараясь ни в чем ей не уступить и не дать ослабить темп.

Толпа ликовала. Кто-то, упав на колено, неистово с восторгом бил в ладоши, другие сами рвались в круг. Равнодушных не ищи. Не тот у нас, при виде красоты и рвущей душу любимой мелодией гармонии, северный народ.

Наконец, Любаша плавно, уставшей птицей, скользнула, прихватив дружка за руку, в распавшуюся перед ней, словно именитою княжной, людскую стену.

Счасливые, смеясь, и переводя дыхание, уносились прочь от зовущей музыки, блазня недавних пленников обратно с танцем в круг.

То и дело из толпы выделялись знакомые им лица. Любашу, оказывается, знали пустораменские все. А Серёжка, как не силился, вспомнить её до сегодняшнего дня ну никак не мог.

– Чудно, – украдкой поглядывая на неё, думал он, – цыганка, что ль приворожила.

– Марфушенька, подрушка лутшая моя, – представила девчонку, неожиданно озорно закрывшую сзади варежкой её глаза. Узнавая близкого ей человека по наитию, не отнявши тьму и оглянувшись.

Враз защебетали делясь увиденным, услышанным, так жданного ими в девичестве ярмарочного дня.

– Бегу, – шепнула напоследок, – Кирюша сердится, как долго отойду.

И исчезла, словно в завихрении омута, набравши воздуха, чтоб исчезнуть и возможно не увидеться сегодня, а может с прежней свободой беззаботным девичьим сердцем уж ни когда.

Горшечников разместили вместе и занимали они целый ряд. Стучало, брякало, где и билось от излишнего усердия при выборе товара. Мастера не злобливо переругивались, подшучивая над собой.

– Ой, милок, горшки-то у тя беленьки в печь-от так и просятсо. Взять что ль?.. Дед-от больно любит щи. Староёт весь черён да побит, – прицеливалась старушка.

– Мать, – подал голос сосед, что справа, – белыё-то не допечёныё. В печь поставишь горшка-то боле и не найдёшь, одне щи по поду соскребай.

– Не слушай пустомелю, матушка. В Кумзере мастеров, кто упомнит, и не бывало. Песком обляпают, помажут сверху глиной да в печи с сажей пережгут. Вишь у него чорны – перекалёны. Ухватом брякнёшь не щей и не горшка.

Сосед, что справа позвал к себе. Мои самое то по цвету, как раз в середине.

Бабка потаращилась ещё в растерянности, потопталась чуть, побрела дальше,

– Не велик барин-от и со старова хлебать да хлебать. Ужо буде в следующем годе прикуплю, – пооправдывалась.

– Серёжа – смотри, беготня пошла какая! Куда это все? Пожар будто? Прилавки даже опустели. Ой! – остановилась в растерянности вдруг Любаша, приставив ладошки к стремительно сменившим цвет на румянец девичьим щекам, – Впечатлений столько про всё забыла. Невестам по времени же очередь пришла. Бежим скорее места поближе занимать. Ты – то, как мог не упомнить, иль женихатся рано. Папа не даёт.

– А я чем занимаюсь, – удивился искренне её спутник, – невесту себе уже нашёл. До чужих-то мне чего.

– Да ну тебя, – схватила его за руку, увлекая за собой.

В центре Ивачино, небольшая деревенская площадь была заполнена почти уже до отказа.

Все красавицы из дальних и ближних мест в нетерпении ждали тот миг, когда, взойдя на подиум – глипку, как ранее мы говорили, в молодые и от того прекрасные их лица, вопьются сотни, чаще более, и не только юношеские, пристально цепкие глаза.

По сложившейся годами традиции наряжались, румяна накладывали в ряду стоящих изб, на краю площади. В верхнем платье преобладали красные цвета. Претенденток набилось, негде было повернуться. У каждой из невест, словно в свите у княжны, суетились девчата, готовя подружку, быть может к счастливому, так желанному ей девичества концу.

Нарастало нетерпение. Молодёжь свистела, сыпала в разнообразии солёности шуточками. Смех вспыхивал в одной компании и угасая, как в эстафете перехватывался другой. Опоздавшие напирали, отвоёвывая, больше безуспешно, ближние места. Толпа уплотняясь, жаждала зрелищ. Атмосфера доброжелательности и праздника, в ожидании прекрасного, захватывала площадь. Стар и млад были едины в нетерпении.

– Любаша, – Марфуша и Кирилл, с трудом продравшись сквозь плотную, несклонной к передвижению толпу, – потеряла надежду, что найду. Уговаривались себя показать? Уговаривались! – требовательно повторила она, перехватив невольный, чуть растерянный вопросительный взгляд подруги на спутника.

– Любаша, даже не роздумывай, – видя её нерешительность, шутя, поддержал Марфушу Сергей, – пора обзаводиться нам инвентарём. Чево время-то тереть.

На глипку поднялся глава села Михаил Григорьевич.

В правой руке его, сверкал золотистой краской с белым, как первый снег, точёным черенком ухват. Влевой плетёная, играющая разными цветами зыбка. Попросил внимания к себе. Заведённая собой, в затянувшемся ожидании толпа, тем не менее, на удивление быстро стихла.

– Гости дорогие наши! Вижу ваше нетерпение. Потому буду краток. Не помнит кто, с каких времён традиции нашей, вам сегодня следует выбрать невесту, достойную по пригожести своей и обаянию, первой быть. Приданое для неё в руках держу.

Что будет муж ждать от неё?

Староста поднял зыбку.

– Ивана! Васятку! – кричала молодёжь.

Светланку! Настюшу! – вторили парням звонкие девичьи голоса.

– Зыбка-то любо дорого погледеть. Мастера нашего Канидьева Ивана. У самого одиннадцать по лавкам. Почитай всё мужики. Не проста будет – с заговором.

Что ждёт муж от неё?

Глава поднял ухват.

– Ухват-ти с рогами схош! Чево уж тут и ждать!?

Хохот, свист. Посыпались шуточки. Смех долго сотрясал площадь.

Терпеливо подождав, староста закончил официальную часть, —

– Ленивому да непутёвому дак поделом и будут, поди, как рога, а у молодца в избе, чтоб суженой щи наваристые с печи достать. Мужа сытно да робятишек накормить

Дай Бог вам всем здоровья, прибытка в семьях ваших и достатка.

Осенесь-то девки наши ещё любяе. Сам с урожая выбирал. С ухватом, по правде сказать, обнесло, но жизёт прожил – не тужу. Не всем красивым лицом-от быть, но молодыми были все. Вот в чём добрая зависёт к вам – годкам малым вашим.

Ждём по осени в обрат на ярмарку гостей дорогих. Милости просим! Краше девок наших – ещё ой, где поискать!

Совет мой женихам не робеть. Со сватовством не тянуть

Всё! Выбираём! Налетай!

Власть ушла, уступая место молодым.

Оставшись с Кирилом вдвоём стали ждать.

– С Дешинской, вроде ты? Давно не видел. По – началу так и не признал.

– Хозяйство отец держит не малое, не частый на посиделках гость, от того поди и не узнал.

– Одново и у меня.

Со стороны избы – салона увиделось движение. Толпа всколыхнулась в не терпении и затихла, затаив дыхание.

Первая красавица, видимо не из робкого десятка, неспешно, плавно, вышагивая павой, прошлась по глипке.

Зрители, в числе которых было немало женихов присутствовавших здесь с серьёзной целью обзавестись семьёй, активно обсуждали достоинства невест. Гул нарастал. Девчата, сменяя друг друга, не покидали место битвы за свою дальнейшую уже не девичью судьбу, а растекались стайками, в основном по двое, по площади в толпе, давая шанс претендентам на сватовство к скорейшему сближению. Не часто, но пары разбивали и всякого, жениха с невестой, ждала своя судьба

Народ, оправившись от первых впечатлений, всё более раскрепощался. Вновь мелькающие девичьи лица уже не покидали подиум в молчании, пристально таращащихся глаз. Зрители сыпали вопросами, шутками и, как ведётся, смехом на наиболее удачные. Не робкие невесты отвечали, порой лихо, осаждая не всегда мягкие реплики, иных говорливых, не трезвых в меру мужиков, на том, зарабатывая очки.

А вот и наша знакомая – Любаша показалась в череде сменяющихся юных девичьих лиц.

Красно нарумяненные щёки, с не менее яркой шляпкой, покрытой цветастой шалью. Белое кружевное обрамление лица под шалью, заканчивало головной убор.

Приталенный, отороченный кудряшками овчины с вышивкой, жакет, подчеркивал стройную фигуру. Ярко красная юбка выделялась на фоне следующей – шерстяной и накрахмаленной белой, что прикрывали красные сафьяновые сапожки, завершавшие всё это великолепие.

А когда она прошлась, будто в танце, знакомой друзьям походкой, толпа на миг затихла, несколько опешив.

– Оце, девица! – в восхищении донеслось, где стояли с Киева купцы, – та за таку уси сало с губернии, будь ласка, не пожалив б отдав. Грицко, – окликнул сына, оглянувшись, – Парубок ты мий, без дивчины той от батьки с хаты геть.

Казанские купцы, в восхищении цокали, переглядываясь, но держали себя солидно, сдержанно. Вера же православная в те времена была крепка и исключала с иноверцами союз.

Местные ребята и гости из мест соседних, запросто вслух, обсуждавшие без стеснения предшественниц Любаши, примолкли было, не смея с колкой репликой попасть впросак.

– К бабке не ходи, сегодня твоя Любаша унесёт базар (так раньше о таком успехе предки наши говорили), – шепнул Серёжке новый друг.

Ошибиться было трудно, уж слишком приём, оказанный Любаше, выделялся средь других.

Лишь, когда она, завершая выход, скользнула по сходне вниз, толпа спохватилась и вслед девчонке запоздало понеслись крики восхищения, предложения тут же заслать сватов. Шум затих лишь, когда следующая претендентка быть предметом сватовства, ушла с помоста и он, опустев, остудил заведённую Любашей молодёжь.

Михаил Григорьевич не задолил с знакомыми призами.

– Ну, что, братцы, рядить-то будём? Кому – да что, аль, какая боле пригленулась?

– Любашу давай, чево спорить-то одново ясно, – дружно зашумели пустораменцы, – Наша девка любее, побаще будет всех. Не томи, Григорич, отдавай ухват.

Молодёжь дружно поддержала. Площадь свистела, хлопала, летели шапки вверх.

Михаил Григорьевич ещё малость выдержал. Весь как бы в сомнениях, заводя народ, но новых предложений не поступало.

Будто нехотя он сдался.

– Ну, Любаша, базар-от нонче твой выходит. Взберись-ко. Толенько народу-то на тебя хочотся вновь взгленуть. Уж, коли кто не нагледитцо, так за показ-от будем деньгу брать.

С ухватом на плече и зыбкой, одетой, как головной убор, Сергей, проводив Любашу до прилавка, где ждал её родитель и братовья, направился к отцу.

К продаже осталась мелочь.

– Дела-то парень у нас с тобой хорошо пошли. Из того, что осталось так и сидеть не стоит. Свояк вон за тем прилавком. Снесу, как и сторгует, а мы с тобой товар присмотрим. Что и купим.

– В первогляд Серёжа надо нам льнотеребилку присмотреть. В прошлом годе в Кузнечиху к Кирилу лён-от возили. Нонче пришла пора своё иметь. Средства-то позволяют.

Справившись с важным делом, как крестьянину обойти коней. Оставив тяжело груженую лошадку, через минуту они уже бодро шагали в сторону торга лошадьми.

– Брать не будём, особой надобности нет. Лошадки ещё у нас крепки, а уж взгленуть толинько не терпитсо.

Лошадей к продаже растянулось вдоль дороги версты на полторы.

Цыгане, не давали прохода, наперебой зазывая, кто понастырнее, тянули за рукав, предлагая и нахваливая коней.

В то время это был автомобиль. Стояли в ряд мерседесы, запорожцы, грузовики и тягачи – тяжеловозы.

Было из чего выбирать, чему позавидовать и восхититься. Крестьянину же нужно было всё, но в одном коне.

Время к вечеру осталось чуть, потому, не вступая в разговоры, быстренько пробежались вдоль вереницы нескончаемых коней.

– Теперё задача у нас с тобой, сынок, гостинцы прикупить.

С виду-то просто, на деле, как всем и угодить. Айда в тёмные ряды. Вначале к булгарам казанским. Бусы мать наказывала.

Глаза разбегались в изобилии разложенных драгоценностей. Не особо разбираясь, прицелился, что поярче. Поторговавшись, сошлись в цене и далее уже к киевлянам. Выбрали матери цветную шаль. У новгородцев прикупили Дорогаушке косоворотку с вышивкой. Гостинцы детишкам, непритязательным в возрасте родителям выбрали быстро.

– Тятенька, ну и товару за неделю не обойти.

Всё, сынок! Дай Бог не последний раз, успиём погледим. Время познеё. Ночовать не будём. У тётки кроме нас гостей на постое полатей не натягать всех уложить.

Попрощались, в сани и домой. Лошадки бодро бежали, скучая не менее хозяев по родной сторонушке.

Прибыли далеко за полночь. Засиживаться Дорогаушка не дал. Похвалил за удачу. Подсчитал прибыток и денежки убрал. Глава семейства в доме по обычаю управлял финансами. Построжил увлечённых подарками, шумливых в радости внуков.

– Утресь время будёт нагомонитёсь. Делов-от в хозяйстве не убавилось.