Раздел 2. Дифференциация уголовного судопроизводства
2.1. Опыт организации и деятельности мировых судей в Российской Империи
[112]
Прежде чем делать выводы о том, как следует организовать местную юстицию и каким образом должны действовать мировые судьи, имеет смысл проанализировать опыт применения аналогичных форм, обратившись, прежде всего к опыту Российской Империи.
В первую очередь необходимо отметить тот факт, что местная юстиция в России, сформировавшаяся в результате судебной реформы 1864 года, была представлена системой мировых судов, отграниченной от общих судов и действующей на несколько иных принципах.
До судебной реформы система местной юстиции находилась в руках полиции. Как предварительное следствие, так и осуществление правосудия, и исполнение приговора по маловажным делам осуществлялись полицией в лице квартальных надзирателей[113]. Дело при этом решалось без устного и гласного разбирательства, на основании собранных письменных материалов. Даже передопрос обвиняемого был необязателен. При недостаточности обвинительных доказательств обвиняемый оставлялся в подозрении. Причем по официальным статистическим данным большинство уголовных дел оканчивались оставлением в подозрении[114]. Это было чревато весьма неблагоприятными последствиями для обвиняемого, так как общество мещан или крестьян могло не принять в свою среду оставленного в подозрении, и тогда он подлежал ссылке на житье в Сибирь.
Производство по уголовным делам велось крайне медленно, с невероятной волокитой. Так, дело о краже из Московского уездного казначейства медной монеты на сумму 115 тыс. рублей, возникшее в 1844 году, было окончено лишь в 1865 году[115]. Лица, осуществляющие судебные функции, в большинстве своем не имели надлежащего образования. Даже в департаментах сената, представлявших собой высшую судебную инстанцию, в 40-х годах XIX века оказалось всего 6 человек, получивших высшее образование[116]. Кроме того, чиновники, осуществляющие рассмотрение дел, получали весьма незначительное жалованье. Следует упомянуть также, что существовало множество специальных судов (коммерческие, духовные, военные, университетские суды, горные, межевые конторы). Крепостные крестьяне могли быть наказаны помещичьим судом.
Не обладающие ни независимостью, ни необходимыми юридическими знаниями чиновники осуществляли не правосудие, а, по выражению И. Я. Фойницкого, «неправду черную, взяточничество и крайнюю медленность процесса»[117].
Составители судебных уставов при реорганизации местного суда остановили свой выбор на институте мировых судей. В лице мировых судей авторы реформы желали создать такие органы суда, которые пользовались бы возможно более высоким авторитетом среди населения, были бы максимально свободны от формальностей и проволочек. При этом был учтен опыт как английской, так и французской юстиции.
В Англии того времени мировой суд был весьма авторитетным учреждением. Местная юстиция была совершенно отделена от общей. Функции английских мировых судей были разнообразными, им принадлежали как собственно судебные, так и определенные административные и полицейские функции. Мировые судьи в Англии получали государственное содержание за исполнение своих обязанностей[118].
В отличие от Англии, во Франции мировые судьи, напротив, по замыслу законодателя, должны были стать одним из звеньев системы общих судов. При этом их самостоятельность была ограничена, в результате чего во Франции того времени мировой судья был просто мелким коронным чиновником, не пользующимся никаким влиянием[119].
В России была сделана попытка соединения лучших сторон этих двух подходов, и мировой суд становится отдельной, самостоятельной частью судебной системы, отделенной от общих судов (как в Англии), подчиняясь, однако, надзору со стороны высшей кассационной инстанции, которой являлся сенат (идея единого для всего государства кассационного суда была позаимствована у Франции). Следует сказать, что такое построение судебной системы имело как положительные, так и, может быть, свои отрицательные стороны. Дело в том, что сенат, будучи по своей сути судом коронным, отменял те решения и приговоры мировых судов, что расходились с обычной правоприменительной практикой. Это, с одной стороны, являлось несомненным плюсом, так как служило целям единообразного применения закона. С другой стороны, это означало неполное воплощение самостоятельности местных судов, заставляло их принимать решения, основываясь только на законе, но не на знании местных обстоятельств, не на своем понимании справедливости. Данное обстоятельство понижало уважение к мировым судьям со стороны местного населения. Кроме того, в юридической литературе отмечался и еще один минус подобной организации кассационного производства, а именно то, что сосредоточение кассационного разбирательства в сенате привело к накоплению в нем дел, а следовательно, к увеличению сроков производства по ним[120].
Мировой суд задумывался как суд всесословный, максимально свободный от формальностей и обрядов (с соблюдением, однако, необходимых процессуальных гарантий), максимально приближенный к населению. Мировыми судьями должны были стать местные жители, хорошо знакомые с местными условиями, пользующиеся уважением и авторитетом у населения и обладающие определенным минимумом юридических знаний. Они и должны были предоставить населению «суд скорый и правый». Кроме того, перед местным судом были поставлены и особые задачи. По мысли составителей судебных уставов, ими должны были стать: достижение примирения, а также охранение общественного порядка и спокойствия «посредством разбора дел о маловажных преступлениях и проступках, которые… требуют скорого решения на этих именно местах, где они возникают»[121].
С учетом всех этих особенностей, характерных для мирового суда, сами принципы его организации и деятельности существенно отличались от принципов организации и деятельности общих судебных мест.
Нижним звеном мировой юстиции стал единоличный мировой судья. В его компетенцию входило, в частности, разрешение дел об уголовных проступках, за которые возможно было назначить следующие наказания:
1) выговор, замечание или внушение;
2) денежное взыскание на сумму не свыше 300 рублей;
3) арест на срок не свыше 3 месяцев;
4) содержание в тюрьме не свыше 1 года.
Кроме того, дела, которые по закону могли быть начаты лишь по жалобе потерпевшего, даже если за них и возможно было наложение более строгого наказания, также подлежали ведомству мирового судьи. Задачей его в данном случае было попытаться склонить стороны к примирению. Если же достичь примирения мировому судье не удавалось, а возможное наказание за совершенное преступление выходило за указанный выше предел, то такое дело подлежало передаче в окружной суд.
Однако при этом из компетенции мировых судей изымались дела о проступках, наказание за которые было сопряжено с высылкой виновного из места жительства, с запрещением производить торговлю или промысел, а также с лишением или ограничением прав состояния; когда сумма гражданского иска в уголовном деле превышала 500 руб. И в тех случаях, когда обвиняемые крестьяне по закону подлежали ответственности перед их собственными (т. е. волостными) судами (ст. 33–35 устава уголовного судопроизводства)[122].
Кроме того, мировые судьи рассматривали гражданские дела и осуществляли некоторые функции административного и охранительного порядка, в частности, они: открывали избирательные сельские съезды для избрания гласных, исполняли на своем участке нотариальные обязанности, если на нем не было нотариуса; несли определенные обязанности по устройству помещений для арестованных и по надзору за ними, а также выполняли другие обязанности. Таким образом, функции по осуществлению правосудия на уровне местных судов не были жестко отделены от функций административных, тогда как для общих судебных мест жестко соблюдалось правило об отделении судебной власти от исполнительной. Такое положение представляется весьма удачным, хотя, строго говоря, и противоречит принципиальным положениям теории разделения властей. В самом деле, мировой судья выступал в качестве представителя нижнего звена государственной власти в целом. Он и являлся тем человеком, который вправе был разбирать мелкие бытовые конфликты, принимать меры к осуществлению примирения, вообще к поддержанию порядка и нормальной, спокойной жизни в пределах своего участка. Для обеспечения возможности полноценного исполнения им указанных функций ему необходимо должны быть приданы и некоторые чисто административные полномочия, которых не имеют и не могут иметь судьи общих судов. И весьма положительным моментом следует считать то, что роль такого представителя государственной власти на местах возлагалась на судью, а также то, что среди функций, врученных мировому судье, преобладали функции судебные, а его служебное положение было именно положением судьи, со всеми свойственными ему особенностями и гарантиями. Таким образом, уменьшался произвол исполнительной власти на местах, повышалось уважение населения к власти судебной[123].
Стоит также отметить, что при отправлении правосудия в мировых судах не было предусмотрено даже участия секретаря для ведения протокола судебного заседания. Судопроизводство мировым судьей осуществлялось единолично в буквальном смысле этого слова, лишь для ведения переписки он вправе был нанять за собственный счет письмоводителя. Это положение было, по-видимому, не совсем удачным и неоднократно критиковалось в периодической и научной литературе того времени. Означало оно, во-первых, то, что вся секретарская работа, для исполнения которой вовсе не были необходимыми требования, предъявляемые к кандидатуре судьи, исполнялась им самим. Это было крайне нерациональным способом затраты сил и времени судьи, а с учетом того огромного количества дел, что находились в производстве у мировых судей, вело к их значительной перегрузке. Так, по данным статистики, скажем, в 1894 году в Санкт-Петербурге, где действовало на тот момент 30 мировых судей, ими было рассмотрено за год 118 656 дел, т. е. на одного судью пришлось около 4000 дел. При этом на подпись мировому судье ежедневно предъявлялись 30 бумаг[124]. Между тем, по подсчетам Н. А. Неклюдова, при условии рассмотрения 30 дел ежедневно и полном выполнении судьей всех требований по их оформлению, он должен работать в сутки не менее 32 часов[125]. В результате судьи были вынуждены самовольно упрощать производство и оформление дел. Кроме того, такая нагрузка при небольшом размере содержания мировых судей приводила к отсутствию у людей, подходящих для этой должности, желания занять этот пост. Кроме того, указанные положения судебных уставов, с учетом уже упоминавшегося небольшого жалованья, приводили к необходимости экономии на оплате услуг делопроизводителя. Результатом было отсутствие у мирового судьи хоть сколько-нибудь хорошо организованной канцелярии, поэтому в российской юридической литературе неоднократно предлагалось установить должность секретаря мирового судьи и обеспечить ее государственным содержанием[126].
Приговоры мировых судей делились на окончательные и неокончательные. Окончательным приговор считался в случае наложения наказания в виде замечания, внушения или выговора, а также в виде денежного взыскания до 15 руб., ареста не свыше 3 дней, и когда вознаграждение за вред или убытки не превышало 30 руб.
Второй инстанцией для мировых судей служил мировой съезд их округа. Он мог пересматривать неокончательные приговоры в апелляционном порядке, а окончательные – в кассационном. Высшей кассационной инстанцией по уголовным делам служил кассационный по уголовным делам департамент Правительствующего сената. Окружной суд судебного надзора за мировыми установлениями не осуществлял. Это аргументировалось необходимостью обеспечения независимости мировых судей, а также тем, что надзор за ними лишь со стороны высшего органа судебной власти будет способствовать повышению уважения к ним со стороны населения. Немаловажным было и другое: мировой суд по своему предназначению должен решать дела не только и, может быть, не столько руководствуясь законом, но и с точки зрения наглядного знания судьей местных отношений и обстоятельств с точки зрения обеспечения «естественной справедливости».
Окружному же суду, суду профессиональных юристов чужд такой взгляд на дело, он руководствуется не собственным знанием местных обстоятельств, но представленными доказательствами, которые оценивает в строгом соответствии с законом. И потому подчинить мировую юстицию общим судебным местам значило бы упразднить ее как таковую[127]. Потому, хотя в дореволюционной России некоторыми учеными и практиками и указывалось на определенные недостатки съезда мировых судей, как второй инстанции (в частности, на семейственность и взаимную снисходительность к коллегам при пересмотре дел), хотя и обсуждался неоднократно вопрос об изменении порядка обжалования приговоров и решений мировых судей (предлагалось, в частности, установить в качестве кассационной, а то и апелляционной инстанции окружной суд), однако же приняты эти предложения не были, так как интересы охраны независимости и самостоятельности мировых судей пользовались несомненным приоритетом перед интересами унификации судебной системы. Однако, как уже было отмечено, независимость и самостоятельность мировых судов все же нарушалась постановлениями сената по конкретным делам, которые загоняли в общие рамки и практику деятельности мировых судов, невзирая на особенности их положения и функций. В результате С. П. Мокринский писал: «как в порядке производства дел, так и в своих решениях мировые судьи оказались связаны законом не менее, чем общие судебные места»[128].
Кроме того, необходимо отметить, что указанное правило (в соответствии с которым окружные суды не осуществляли надзора за деятельностью мировых судей) действовало только для центральных областей России. В Сибири же обязанности съезда мировых судей возлагались на окружные суды, которые могли исполнять эту обязанность и при выездах в уезды или округа для рассмотрения уголовных дел[129]. Аналогичное правило действовало и в отношении ряда других «окраин» России, в частности для Закавказья, черноморской, Архангельской губерний, Сыр-Дарьинской области[130]. Такой порядок представляется не связанным с какими-то специфическими условиями Сибири или других указанных местностей, а также не соответствующим природе и особым функциям мировых судов, а потому вредным для их независимости, для самого их существования. «Апеллировать на решение, постановленное в одном порядке, к суду, действующему в другом порядке, не связанному с местным населением и даже ему чуждому, – значит нивелировать мировую юстицию и уничтожать ее особое значение»[131].
В то же время второе положение, содержащееся в упомянутой статье и позволяющее членам окружного суда выезжать на места для решения дел, представляется чрезвычайно полезным, по крайней мере, для условий Сибири с ее огромными территориями и плохими дорогами.
Таким образом, следует сделать вывод, что в силу некоторой противоречивости, допущенной законодателем при определении основ организации и деятельности мирового суда, а также порядка и оснований для отмены приговоров и решений, вынесенных мировыми судьями, остался частично нереализованным положительный потенциал этой формы организации местного суда. В известной мере мировой суд (в особенности на окраинах России) в силу указанных причин превратился в нижнее звено системы общих судов.
Следующей серьезной особенностью мировых судов стала выборность судей. В отличие от судей общих судебных учреждений, назначавшихся на должность правительством, мировые судьи, по мысли составителей судебных уставов, должны были избираться местным населением. При этом преследовалась чисто утилитарная цель: земским учреждениям было проще найти достаточное количество уважаемых кандидатов на эту службу, которые к тому же соответствовали бы всем установленным цензам. О том, насколько сложно было бы это сделать правительству в 60-х годах XIX века, может свидетельствовать тот факт, что и пятьдесят лет спустя, при повторном введении в России мировых судов, тогдашний министр юстиции России П. Г. Щегловитов указывал на заседании Государственного совета: «Выборное начало будет принято и защищаемо правительством не по теоретическим соображениям, а наоборот, из необходимости чисто практической, сводящейся, с одной стороны, к невозможности набрать будущих правительственных судей, а с другой – к невозможности дать им несменяемость»[132]. Причем министр отмечал, что правительству тем труднее будет найти подходящие кандидатуры, чем дальше от центра России будет располагаться участок. Возможно, при формулировке такого вывода использовался опыт деятельности мировых судей на российских окраинах. Так, в Сибири, в соответствии со ст. 625 учреждения судебных установлений в губерниях и областях Сибири, участковые и добавочные мировые судьи назначались Министерством юстиции[133].
Обладали особенностями и цензы, необходимые для занятия должности мирового судьи, по сравнению с теми качествами, которые были признаны необходимыми для занятия должностей других судей. В частности, образовательный ценз для мировых судей был ниже, чем для коронных. Достаточно было окончить курс в среднем учебном заведении либо прослужить не менее 3 лет в должностях, на которых можно было приобрести практический опыт в производстве судебных дел. Объяснялось это в значительной мере тем, что, по мысли составителей судебных уставов, для мировых судей более предпочтительным должно быть наличие не юридического образования, а других качеств, в частности уважения населения и житейской опытности. Кроме того, мировые судьи должны были обладать и некоторыми особыми качествами: они должны быть жителями данной местности и обладать определенным имущественным цензом. Установленные законом цензы неоднократно критиковались в российской юридической литературе. В частности, некоторыми авторами были высказаны предложения вовсе отменить образовательный ценз, так как он якобы препятствует избранию на должность мирового судьи лиц, получивших прекрасное, но домашнее образование[134]. Другая точка зрения поддерживалась такими авторами, как М. В. Красовский, И. Я. Фойницкий и С. П. Мокринский, которые предлагали, напротив, ужесточить требования к образовательному уровню мирового судьи[135]. Думается, что эта позиция была (и является) более правильной – требования к качествам мирового судьи не могут быть ниже тех, что предъявляются к прочим судьям. Из особенностей мирового суда как органа местной юстиции вытекали и особые способы увольнения судей от должности. Так, кроме общих оснований, установленных для всех судей, полномочия мирового судьи в России могли быть прекращены с: 1) истечением трехлетней службы; 2) утратой ценза, необходимого для избрания в судьи; 3) сокращением числа участков. Последнее основание прекращения полномочий означало в определенной мере нарушение начала несменяемости судей, поскольку вопрос о количестве судебных участков решался земствами, а, стало быть, земство могло удалить от должности неугодного судью путем сокращения числа мировых участков.
Однако все отличия служебного положения мировых судей от коронных диктовались только особенностями местной юстиции, при этом мировые судьи не считались судьями более низкого класса, они имели те же привилегии, что и судьи общих судов. В соответствии со ст. 71 учреждения судебных установлений «все мировые судьи, как в отношении класса их должности, так и в отношении присваиваемых им наград по званию судьи, прав и преимуществ, сравниваются с членами окружных судов и судебных палат»[136].
Мировые судьи делились на участковых и почетных. Почетными судьями признавались лица, в установленном порядке избранные на должность мирового судьи, но отказавшиеся от причитающегося им денежного содержания. Обязанности почетных судей были значительно уже. Они, в отличие от участковых мировых судей, вправе были занимать должности, признанные не совместимыми с должностью участкового мирового судьи, не были связаны пребыванием в участке и не были обязаны даже жить в данном судебном округе. Компетенция почетных мировых судей также значительно отличалась от компетенции участковых судей. С одной стороны, они вправе были рассматривать дела, отнесенные законом к ведению мировых судей, лишь в том случае, если обе стороны обратятся к их посредничеству. С другой – могли быть призваны для участия в рассмотрении дел в окружном суде при недостатке его членов. Кроме того, почетные судьи на равных основаниях с участковыми участвовали в заседаниях мировых съездов, а в случае отсутствия участкового судьи – в порядке общей очереди исполняли его обязанности.
Для Сибири предусматривались и еще некоторые особенности, касавшиеся организации мирового суда. Так, существенно был расширен круг обязанностей мировых судей. В частности, в соответствии со ст. 631 учреждения судебных установлений, на мировых судей возлагались дополнительно обязанности судебных следователей. А в соответствии со ст. 634 данного акта мировые судьи обязаны были также исполнять поручения «Губернских и областных по опекунским делам Присутствий, относящиеся до надзора за приемом имущества в опекунское заведение и сдаче оных, после прекращения опекунств, по принадлежности, а до обревизования опекунств и проверки действий опекунов»[137].
Наше мнение относительно передачи мировым судьям некоторых административных функций в целом уже было изложено выше. Что же касается возложения на мировых судей обязанности судебных следователей, то здесь можно сказать следующее. Вообще такая мера предлагалась М. В. Красовским как способ улучшения организации и деятельности местных судов[138] и была подвергнута справедливой критике со стороны большинства ученых-юристов»[139]. Действительно, исполнение следственных и судебных функций требует от человека различных качеств, и судья, исполняющий обязанности следователя, и в судебную деятельность свою непременно вносил бы следственные приемы. Кроме того, при существовавшей огромной нагрузке на мировых судей было бы крайней нелепостью взваливать на них еще и дополнительный (и очень существенный) объем работы.
Однако, несмотря на отрицательное отношение к такому симбиозу судебных и следственных функций, приходится признать, что законодатель был прав, устанавливая двойной объем обязанностей для мировых судей в Сибири. В самом деле, содержать на одном участке и мирового судью, и судебного следователя было бы чересчур накладно для казны. В то же время в условиях Сибири, тем более в XIX веке, своевременный выезд судебного следователя из областного или губернского (да даже и из уездного) центра на место совершения преступления мог быть чрезвычайно затруднен, а иногда и фактически невозможен. В то же время преступлений, требующих проведения предварительного следствия, было не так уж много, а в связи с огромными территориями Сибири судебный следователь вряд ли мог бы одновременно вести следствие более чем по одному уголовному делу. Отсюда крайняя нерациональность использования его сил и государственных средств (в случае существования самостоятельного института судебных следователей). Еще одна сложность связана с подбором кадров. Требования к судебным следователям были сравнимыми с требованиями к судьям. А значит, разделение функций предварительного следствия и осуществления правосудия потребовало бы в два раза больше людей, соответствующих этим требованиям, что было в тех условиях практически невыполнимой задачей. Таким образом, объединение в руках сибирских мировых судей как судебных, так и следственных полномочий, хотя и не вполне обоснованное с теоретических позиций, было, однако, продиктовано настоятельной практической необходимостью и связано с необходимостью учета специфических условий, существовавших в Сибири.
Необходимость приспособления к сибирским условиям вызвала к жизни и еще одну меру. В наиболее отдаленных областях Сибири (Туруханский край, енисейская губерния, Верхоянский и колымский округа и т. д.) обязанности как участковых мировых судей, так и судебных следователей возлагались на начальников местной полиции (ст. 629 учреждения судебных установлений в редакции 1906 г). С современной точки зрения такого рода совмещение обязанностей представляется абсолютно недопустимым.
Чтобы облегчить явку в суд свидетелям и заинтересованным лицам, законом были также введены следующие правила. Если в центральных областях России мировой судья рассматривал дела в месте своего постоянного пребывания и лишь в необходимых случаях должен был разбирать дела там, где они возникли (ст. 41 усу), то в Сибири мировые судьи, напротив, по общему правилу были обязаны разбирать дела «в ближайших к местам их возникновения селениях», а в случаях, когда «дело возникло далее 30 верст от места нахождения камеры мирового судьи», местом его рассмотрения должно было стать волостное правление (ст. 638 учреждения судебных установлений). Мировые же судьи, «заведывающие отдаленными и малонаселенными участками, могут с разрешения общего собрания отделений окружного суда иметь камеры вне пределов вверенных им участков, но обязаны переносить в пределы оных свои камеры для разбора дел в заранее назначенные упомянутым собранием места и определенные им в году сроки» (ст. 639 учреждения судебных установлений). Таким образом, не лица, участвующие в деле, должны были добираться к местопребыванию судьи, но, напротив, судья для рассмотрения дела выезжал к месту нахождения участников процесса. Правило это по условиям Сибири служило весьма действенным средством для приближения суда к населению, повышения доступа населения к правосудию, увеличивало воспитательное воздействие судебного разбирательства (тем более в условиях слабого развития средств массовой информации).
Особенности организации местных судов органически сочетались с особенностями в порядке производства дел, входящих в компетенцию этих судов. Прежде всего, если для окружных судов единственным правилом была коллегиальность в рассмотрении и разрешении дел, то для мировых судей предусматривалось исключение из этого правила – и уголовные, и гражданские дела рассматривались мировыми судьями единолично[140]. Для того чтобы понять смысл и значение такого отличия, следует отметить следующее.
Вообще спор о преимуществах той или иной формы начат был чрезвычайно давно. Так, одним из самых известных сторонников единоличного рассмотрения дел был И. Бентам. По его мнению, коллегиальность является излишней и вредной. Вредна она потому, что уменьшает сознание общественности в каждом служителе правосудия, развивая апатию и пассивное отношение к делу и сильно затрудняя вместе с тем решение вопроса о замещении судебных вакансий, так как найти меньшее число хороших судей и щедро оплачивать их легче, чем большое число[141]. Однако данная точка зрения не нашла поддержки, и перевес получили противоположные взгляды Монтескье[142]. Большинство ученых-юристов рассматриваемого периода времени считали коллегиальную форму осуществления правосудия более предпочтительной по сравнению с единоличной, так как такая форма представляет собой большие гарантии установления истины[143].
В самом деле, то соображение, что единоличный судья более, чем коллегия, сообразуется с общественным мнением, хотя и является верным, не должно считаться недостатком коллегиальной формы. Скорее это, напротив, преимущество коллегиального суда, поскольку закон – вот тот единственный поводырь судьи, мнение которого должно учитываться при разрешении дела. Пассивность судей, составляющих коллегию, легко преодолевается с устранением практики доклада дела, введением открытого голосования. С другой стороны, коллегиальный порядок имеет свои неоспоримые преимущества, в числе которых – увеличение суммы знаний и опыта суда, лучшее противодействие возможным добросовестным и недобросовестным увлечениям отдельных судей, а также обеспечение всестороннего и нелицеприятного рассмотрения дела, а значит, и увеличение гарантий установления истины.
Однако подчеркивая теоретические преимущества коллегиальной формы осуществления правосудия, все юристы того времени признавали, что, кроме теоретических соображений, законодателю следует руководствоваться и чисто практическими мотивами. Дело в том, что трудность надлежащей организации суда для маловажных дел сводится во многом к чисто финансовым затруднениям. И. В. Михайловский отмечал, что ввиду необъятной массы этих некрупных дел и вследствие необходимости сделать такие суды как можно более доступными для населения, таких судов должно быть образовано как можно больше. При этом судей этих судов необходимо обеспечить хорошим содержанием и придать им хорошую канцелярию. Поэтому единственным выходом является учреждение для маловажных уголовных дел единоличной формы их рассмотрения[144]. Кроме того, такая форма позволяет обеспечить большую быстроту судопроизводства, что также немаловажно, так как позволяет сберегать время как судей, так и участвующих в деле лиц, а также личные силы населения[145]. Таким образом, несмотря на теоретическое превосходство коллегиальной формы, несомненной истиной в то время была обоснованность и практическая оправданность использования единоличной формы рассмотрения дел мировым судьей.
Кроме того, судопроизводство по уголовным делам, подсудным мировому судье, имело и другие отличия от обычного порядка. В частности, был более узким перечень поводов к возбуждению дела. В соответствии со ст. 42 устава уголовного судопроизводства такими поводами могли являться лишь: 1) жалобы потерпевших, 2) сообщения полицейских и других административных властей и 3) непосредственное усмотрение мировым судьей преступных действий, подлежащих преследованию независимо от жалоб частных лиц. По делам же, относящимся к компетенции общих судебных учреждений, перечень поводов к началу предварительного следствия был значительно шире (см. ст. 297 устава уголовного судопроизводства). В него, в частности, входили дополнительно: объявления и жалобы частных лиц (не только потерпевших), явка с повинной, возбуждение дела по собственному усмотрению судебного следователя, возбуждение дела прокурором.
Перечень поводов к «начатию дел» у мирового судьи, данный законом, имел исчерпывающий характер. В случае, если дело было бы начато, по другому основанию, не предусмотренному ст. 42 устава уголовного судопроизводства, то, по мнению И. Щегловитова, все производство по делу должно быть отменено, даже вопреки требованию сторон, так как установленный законом перечень относится к числу положений, «которые слишком глубоко затрагивают государственный публичный интерес, чтобы при нарушении их признавать какую-либо юридическую силу за таким актом, которым эти положения нарушены»[146]. Однако в кассационной практике сената такое положение не было устоявшимся и периодически нарушалось. Так, сенатом был положительно разрешен вопрос о возможности возбуждения дела, относящегося к компетенции мирового судьи, по инициативе прокурора, хотя прокуратура не являлась ни властью полицейской, ни властью административной. Тем самым был фактически расширен перечень поводов, предусмотренный уставом уголовного судопроизводства. И. Щегловитов указывал и на другое основание неправомерности такого толкования закона сенатом. Дело в том, что, предоставив прокурору право возбуждения дел у мирового судьи, следовало бы признать за ним и право поддержания обвинения по таким делам. Однако это прямо противоречило бы ст. 3 и ст. 4 устава уголовного судопроизводства[147]. В самом деле, ст. 3 устава гласит, что по уголовным делам, подведомственным мировым судебным установлениям, «обличение обвиняемых перед судом предоставляется потерпевшим от преступных действий частным лицам, а также полицейским и другим административным властям, в пределах, установленных законом». Тогда как по уголовным делам, подведомственным общим судебным установлениям, обвинительная функция возлагалась законом на прокуроров и их товарищей (в соответствии со ст. 4 устава).
Итак, первым из возможных поводов к «начатию дела» мировым судьей были жалобы частных лиц, потерпевших вред или убытки. Такие жалобы могли быть как письменными, так и устными. Устная жалоба должна была быть занесена мировым судьей в протокол, запись – прочитана жалующемуся и подписана им, если он грамотен. Закон содержал перечень сведений, которые должны быть указаны в жалобе (ст. 46 устава уголовного судопроизводства). Однако перечень этот носил рекомендательный характер. И даже в том случае, если потерпевший не мог указать на личность обвиняемого, предоставить необходимые доказательства и т. д., судья не мог отказать в приеме жалобы и разбирательстве дела. Вообще наличие жалобы потерпевшего было достаточным поводом к возбуждению как уголовного дела, подсудного мировому судье, так и уголовного дела, подсудного общим судебным местам. В соответствии со ст. 303 устава уголовного судопроизводства ни судебный следователь, ни прокурор не могли отказать в производстве предварительного следствия в случае подачи потерпевшим жалобы. Такой порядок возбуждения дел (особенно дел частного обвинения) представляется нам вполне обоснованным, гарантирующим лицам, понесшим вред от такого преступления, возможность доступа к правосудию для отстаивания своих прав.
В том случае, если потерпевший не в состоянии был представить судье требуемые законом сведения о личности обвиняемого или достаточные доказательства, подтверждающие вину последнего, но дело относилось к числу дел публичного обвинения, судья вправе был поручить местной полиции сбор необходимых сведений (ст. 47 устава уголовного судопроизводства). В юридической литературе рассматриваемого периода спорным был вопрос о том, вправе ли судья собирать самостоятельно или поручать полиции собирать необходимые доказательства по делам частного обвинения. Так, к. Анциферов считал, что мировой судья имеет возможность самостоятельно восполнять недостающую деятельность сторон, в том числе и по делам частного обвинения[148]. По мнению же И. Щегловитова, по делам частного обвинения судья не вправе проявлять активность в собирании доказательств[149]. Думается, что вторая точка зрения более соответствовала закону. Это следует как из толкования ст. 47 устава уголовного судопроизводства, так и из ст. 104 устава, в соответствии с которой «в делах, которые дозволяется прекращать примирением, судья ограничивается рассмотрением тех только доказательств, которые сторонами представлены или указаны».
Однако возникает вопрос, как же должен был поступить судья, если к нему обращались с жалобой по делу частного обвинения, причем потерпевший не мог указать на личность лица, совершившего данное преступление. С одной стороны, отказ в приеме жалобы не был предусмотрен законом, с другой стороны, активность судьи по такому делу законом не допускалась. Разрешение же дела до установления личности обвиняемого было невозможным. Думается, что в этом случае, исходя из положений книги первой устава уголовного судопроизводства «Порядок производства в мировых судебных установлениях», в частности ст. 118 устава, позволяющей мировому судье применять по аналогии правила судопроизводства в общих судебных местах, и правил книги второй устава уголовного судопроизводства «Порядок производства в общих судебных местах», судья должен был направить потерпевшего в полицию.
В соответствии со ст. 48 устава уголовного судопроизводства, потерпевшие имели право в случае необходимости обращаться непосредственно в местную полицию, которая тогда была обязана «произвести розыскание и о последствиях представить мировому судье». Это не нарушало прав потерпевшего, так как ему предоставлялась возможность требовать, чтобы по его жалобе была произведена досудебная подготовка (предварительное следствие по делам, подсудным общим судам, «розыскание» – по делам, подсудным мировому судье). В случае неисполнения полицией своих обязанностей мировой судья имел возможность воздействия на ее чиновников, в соответствии со ст. 53 устава уголовного судопроизводства, он вправе был делать полицейским чинам предостережение, а о важных упущениях с их стороны сообщать прокурору или его товарищу. Более того, предварительное проведение по делам частного обвинения досудебной подготовки полицией было на руку потерпевшему, поскольку по делам частного обвинения в случае вынесения оправдательного приговора и признания обвинения недобросовестным на обвинителя возлагалась обязанность уплаты судебных издержек и вознаграждения обвиняемому за понесенные последним убытки (ст. 121 устава уголовного судопроизводства). В том же случае, если по делу произведено «розыскание», в результате которого полиция пришла к выводу о доказанности обвинения и представила свое мнение мировому судье, вероятность признания обвинения недобросовестным существенно понижалась.
Второй повод к началу судопроизводства у мирового судьи – это сообщения полицейских и других административных властей. В практической деятельности мировых судей возник, однако, вопрос: в какой форме должно быть сделано такое сообщение? Полиция зачастую при обнаружении признаков преступления производила дознание, а затем присылала мировому судье ворох материалов «для распоряжения». Мировому же судье, и без того загруженному сверх всякой меры, приходилось в этом случае предварительно изучить все присланные материалы, сделать самостоятельный вывод о том, было ли совершено уголовно наказуемое деяние, под какую статью устава о наказаниях оно подпадает и кто его совершил. И все это до публичного, устного и состязательного разбирательства дела. Поэтому в юридической литературе был сделан вывод о том, что полиция должна присылать не материалы «для распоряжения», а «сообщение», которое должно представлять собой формальный акт обвинения, соответствующий по своему правовому значению обвинительному заключению[150].
Еще одним, весьма своеобразным, поводом к возбуждению уголовного дела было непосредственное усмотрение мировым судьей преступных действий, подлежащих преследованию независимо от жалоб частных лиц (ст. 42 устава уголовного судопроизводства). При производстве в общих судебных местах суду не было предоставлено право возбуждать уголовные дела по собственному усмотрению. В юридической литературе отмечалось, что возбуждение дела судьей противоречит началам уголовного процесса, нарушает принцип состязательности. Однако по делам, относящимся к компетенции местных судов, такой повод к возбуждению производства введен был не случайно и следовал из тех отличий в положении мирового суда, что были рассмотрены выше. В самом деле, чрезвычайно важным моментом в деятельности мирового суда является уважение к нему местного населения. Он и предназначен, в частности, для того, чтобы повышать уважение населения к судебной ветви государственной власти. А может ли идти речь об уважении к суду со стороны населения, если в присутствии судьи совершается преступление, а последний как бы остается к нему безучастным, если судья не в состоянии отреагировать на действия, нарушающие общественный порядок и спокойствие, охрана которых вручена ему законом. Исходя из этих оснований законодателем и было сделано изъятие (и совершенно оправданное, как нам представляется) из начала уголовного судопроизводства состязательности.
Другим серьезным отличием суммарного порядка судопроизводства по делам, находящимся в компетенции мировых судей, было практически полное отсутствие досудебного производства. Тогда как для обычной формы ведения процесса характерным было проведение предварительного следствия (отказ от него допускался лишь в исключительных случаях, «если прокурор по доставленным ему сведениям и доказательствам или по самому свойству дела признает возможным предложить суду обвинительный акт, и если суд и со своей стороны не усмотрит надобности в предварительном следствии» (ст. 545 устава уголовного судопроизводства)), а по делам, рассматриваемым с участием присяжных заседателей, производство предварительного следствия было обязательным без всяких исключений (на основании ст. 544 устава), то по делам, подсудным мировому судье, не предусматривалось проведение ни предварительного следствия, ни дознания. Нормы, содержащиеся в уставе уголовного судопроизводства, позволяли лишь провести в этих случаях «розыскание».
Как уже сказано выше, такое «розыскание» могло производиться местной полицией либо по поручению судьи (см. ст. 47, 52 устава), либо по просьбе потерпевшего (ст. 48 устава), либо по собственной инициативе полиции (по делам, не входящим в перечень дел частного обвинения). Не совсем ясно, что представляло собой такое «розыскание» в уголовно-процессуальном смысле, поскольку закон не поясняет это понятие, не оговаривает, какие действия вправе была производить полиция при подготовке материалов для рассмотрения их мировым судьей. Определенные выводы можно сделать лишь из соотношения норм гл. 2 книги первой устава уголовного судопроизводства: «о порядке начатия дел у мировых судей», с нормами, содержащимися в гл. 1 книги второй того же устава, регламентирующими участие полиции в производстве предварительного следствия. В соответствии с ними полиция вправе была производить дознание, в ходе которого все нужные ей сведения она «собирает посредством розысков, словесными расспросами и негласным наблюдением, не производя ни обысков, ни выемок в домах» (ст. 254 устава).
Таким образом, розыск выступает здесь как составная часть дознания. Такого же мнения придерживались и ученые. Так, А. А. Квачевский отмечал, что «в своем особенном значении розыск составляет часть дознания, в обширном смысле – один из способов его производства, направленный к обнаружению и указанию скрытого, тайного, преимущественно виновника преступления»[151]. То же отмечал и П. В. Макалинский: «дознание и розыск употребляются часто в одном значении, но понятие о дознании обширнее понятия о розыске; последний представляет как бы часть первого, направленную на обнаружение чего-либо скрытого, не легко доступного…»[152]. В русле подобных определений находится и правило, установленное ст. 47 устава уголовного судопроизводства: «При неимении в виду обвиняемого в том преступном действии, по которому принесена жалоба, или при недостаточности доказательств, подтверждающих обвинение, мировой судья может поручить местной полиции собрать все необходимые по делу сведения, если преступное действие принадлежит к числу тех, которые преследуются независимо от жалоб частных лиц». Таким образом, представляется, что по уголовным делам, относящимся к компетенции мировых судебных установлений, полиция могла по собственной инициативе, либо по поручению судьи, либо по просьбе потерпевшего отыскивать доказательства, необходимые для рассмотрения дела судом, а в некоторых случаях и устанавливать лицо, совершившее преступление, не выходя при этом за пределы, установленные для дознания, то есть не производя обысков и выемок в домах.
Далее, тогда как по остальным делам обязательным было составление отдельного обвинительного акта (производившееся прокурором) и предание суду (прокурором или сначала прокурором, а затем судебной палатой, если речь шла о преступлении, за совершение которого возможно было применить ограничение или лишение прав состояния) (см. ст. 510–544 устава уголовного судопроизводства), то по делам, подсудным мировому судье, не производилось ни то, ни другое действие. Как уже было отмечено выше, даже сообщение полиции о совершенном преступлении (аналогичное обвинительному акту) составлялось далеко не во всех случаях, и зачастую к мировому судье просто поступали материалы полицейского дознания «для распоряжения», вследствие чего судья вынужден был самостоятельно формулировать состав преступления[153].
При производстве дел в общих судебных местах подготовительные действия суда до судебного разбирательства представляли собой самостоятельную стадию уголовного процесса, регулированию которой в законе отводилась целая глава. Причем выделялось два вида подготовительных действий: распоряжения суда и распоряжения председателя суда. На этой стадии рассматривались ходатайства сторон о порядке рассмотрения дела, подсудимый знакомился с копией обвинительного акта и списком свидетелей, вызываемых в суд (не менее чем за 14 дней до предполагаемого судебного разбирательства – сравн. ст. 557, 576 устава уголовного судопроизводства), ему предоставлялась возможность избрать защитника либо просить председателя суда о назначении защитника, стороны могли знакомиться с делом, просить о вызове дополнительных свидетелей и т. д. Причем при производстве подготовительных действий суд и стороны были связаны жесткими, установленными в законе, сроками. Так, подсудимому предоставлялся семидневный срок для доведения до сведения суда своего решения об избрании защитника и заявления ходатайства о вызове дополнительных свидетелей (ст. 557 устава). Каждое дело за неделю до его слушания должно быть доставлено туда, где предполагалось открыть судебное заседание (ст. 572 устава). За три дня до открытия судебного заседания подсудимому должен быть сообщен именной список как судей и прокурора, так и присяжных заседателей (ст. 589 устава), а отвод судье может быть заявлен им не позже чем за день до открытия по делу судебного заседания (ст. 601 устава).
При производстве же дел у мирового судьи последним также производились необходимые действия для подготовки к судебному разбирательству дела. Однако перечень этих действий был много у́же, сами они отличались существенными особенностями, по сравнению с аналогичными действиями окружного суда и его председателя, а деятельность судьи по подготовке к судебному разбирательству не представляла собой особого, самостоятельного этапа производства по делу и не связывалась с какими-то конкретными, формальными сроками.
Так, с обвинением, которое будет служить предметом рассмотрения в судебном заседании у мирового судьи, обвиняемый знакомился путем вручения ему повестки с указанием существа дела, по которому он обвиняется, или же путем словесного объявления судьей. Никакого формального акта ему не предъявлялось. Если у подсудимого по делам, подсудным окружному суду, было в распоряжении по меньшей мере 2 недели от этого момента до начала судебного разбирательства (как мы уже указали выше), то мировой судья мог вызвать обвиняемого на любой день.
Кроме извещения обвиняемого о сущности дела и месте и времени его разбирательства, в ходе подготовительных действий к судебному разбирательству мировой судья также должен был: известить обвинителя о дне и часе, назначенных для явки обвиняемого (ст. 63 устава уголовного судопроизводства), вызвать свидетелей, если сами стороны не обяжутся их представить (ст. 65 устава).
При этом никаких формальных сроков для подготовки сторон к участию в разбирательстве установлено не было, однако стороны могли просить суд об отложении судебного разбирательства в том случае, если им было необходимо время на собирание доказательств (ст. 73 устава). Причем, если об отсрочке для собирания необходимых доказательств просили обе стороны, судья обязан был отложить рассмотрение дела, а если аналогичную просьбу заявляла лишь одна из сторон, то для отложения дела требовалось, чтобы судья признал эту просьбу уважительной (т. е. обоснованной). Это правило было введено, по-видимому, для того, чтобы избежать затягивания движения дела по вине недобросовестной стороны.
Кроме того, отложение рассмотрения дела могло произойти и по инициативе судьи, либо для проведения осмотра, либо в случае, если он сочтет нужным поручить сторонам или полиции собрать необходимые по делу сведения (ст. 74 устава).
Что же касается непосредственно самого порядка судебного разбирательства, то у мирового судьи оно происходило на основе тех же принципиальных положений, что и в общих судебных местах. Разбирательство дела было устным и публичным (ст. 88 устава). Обвиняемый пользовался правом иметь защитника. В соответствии со ст. 92 устава уголовного судопроизводства как обвиняемый, так и обвинитель и гражданский истец вправе были поручить защиту своих интересов поверенному. Однако мировой судья не обязан был предоставлять подсудимому защитника.
Существовали и другие отличия, продиктованные как сущностью самого мирового суда, так и необходимостью ускорения судопроизводства по делам, ему подсудным. Так, в делах частного обвинения судья должен был склонять стороны к миру, и только в случае неуспеха в этом постановлять приговор (ст. 120 устава уголовного судопроизводства); кроме того, в делах такого рода судья должен был ограничить судебное следствие рассмотрением только тех доказательств, которые сторонами были представлены или указаны (ст. 104 устава). Разбирательство и решение каждого дела должны быть по возможности закончены в одно заседание (ст. 116 устава).
Если по делам, рассматриваемым окружным судом, присутствие обвиняемого было обязательным, то для мирового суда имелись исключения из этого правила. Во-первых, по делам о проступках, за которые в законе было определено взыскание не свыше ареста, обвиняемый мог прислать вместо себя поверенного, если судья не потребовал его личной явки, исходя из обстоятельств дела (ст. 60 устава уголовного судопроизводства). Во-вторых, законом предусматривалась возможность заочного вынесения приговора в отношении не явившегося обвиняемого (ст. 133 устава) (подробнее о заочном порядке рассмотрения дел мировым судьей будет сказано ниже).
Следствие по делу не делилось на предварительное и судебное. По общему правилу все доказательства должны были быть исследованы непосредственно судом, в судебном заседании. Однако из этого правила допускались исключения, продиктованные необходимостью рассмотреть дело максимально быстро, без неоправданных проволочек и ненужных затрат. Так, в случае болезни свидетеля или в случаях, когда требовалось допросить большое количество свидетелей, живущих в одном месте, допускалась законом возможность их опроса по месту жительства. Для этого судом назначался определенный срок, о котором извещались стороны. Последние имели право присутствовать при допросе таких свидетелей, однако их неявка не препятствовала проведению допроса (ст. 71 устава). Допускалось, по-видимому, проведение таких допросов как во время, так и до судебного разбирательства, т. е. судья в проведении следственных действий не был связан рамками собственно судебного разбирательства. Точно так же он вправе был предварительно произвести осмотр. Другие же следственные действия – освидетельствования и обыски – могли производиться только в ходе судебного разбирательства.
Проведение ряда следственных действий могло быть поручено судьей другим лицам. В частности, свидетели, проживающие в другом, отдаленном мировом участке, могли быть допрошены мировым судьей того участка, причем вправе были присутствовать стороны (ст. 72 устава). А проведение осмотров, обысков и освидетельствований могло быть в необходимых случаях возложено мировым судьей на полицию (ст. 105–108 устава).
Функцию обвинения при разбирательстве дел у мирового судьи исполнял либо частный обвинитель, либо (по делам публичного обвинения) полиция. Постановка обвинения у мирового судьи вызывала обоснованные нарекания в юридической литературе[154]. В качестве возможной меры для улучшения положения предлагалось, в частности, поручить представление обвинения по этим делам органам прокуратуры. Однако предложения эти восприняты законодателем не были, поскольку, как верно указывалось в отчете комиссии, назначенной уголовным отделением Санкт-Петербургского юридического общества, во-первых, прокуратура и без того перегружена и просто не сможет представлять обвинение еще и в мировом суде. В то же время, исходя из финансовых соображений, увеличить настолько число прокурорских работников, чтобы они могли исполнять и эту функцию, практически невозможно. Во-вторых, этот путь неприемлем и по теоретическим соображениям, так как в таком случае ставятся под сомнение идеи состязательности и равноправия сторон, поскольку нельзя допустить, чтобы в рассмотрении дела участвовал государственный обвинитель, но не участвовал защитник. Следовательно, в таком случае государство должно будет взять на себя и обязанность предоставления защитника каждому обвиняемому[155].
Не предусматривалось нормами устава уголовного судопроизводства, регламентирующими порядок судебного заседания для мирового судьи, такой стадии судебного разбирательства, как прения сторон. Однако стороны вправе были задавать вопросы свидетелям (ст. 100 устава). Отсутствие прений сторон представляется по этим делам мерой совершенно обоснованной, поскольку, как уже отмечено ранее, в разбирательстве дела не участвовал ни государственный обвинитель, ни (чаше всего) защитник. Стороны же давали все необходимые пояснения по ходу процесса. Таким образом, прения сторон были бы при таких условиях лишней формальностью, не имеющей никакого практического содержания, а потому ненужной и даже вредной в условиях производства, нацеленного на рассмотрение дела с наибольшей быстротой и в наименее сложной форме.
Существовали определенные различия и в порядке постановления и объявления приговоров. Обычная форма судопроизводства предполагала, что непосредственно после окончания прений постановляется лишь резолютивная часть приговора (так называемая резолюция (ст. 786–788 устава уголовного судопроизводства)). Причем немедленно после ее подписания судьи возвращаются в зал заседания, и председатель провозглашает сущность приговора, объявив при этом также день и час, когда приговор в его окончательной форме будет прочитан при открытых дверях присутствия. Причем подробный приговор (содержащий и мотивировочную часть) должен быть изготовлен не позднее двух недель со дня провозглашения его сущности (см. ст. 789–797 устава). Для суммарного же судопроизводства предусматривался несколько иной порядок. Так же как и для общих судов, от мирового судьи не требовалось немедленного составления приговора в окончательной форме. Достаточно было его краткого изложения (причем закон не содержал требований, относящихся к такой краткой форме приговора). Этот приговор и оглашался публично в том же заседании, в котором было окончено разбирательство дела. Приговор в окончательной форме должен быть составлен не позднее трех дней с момента его объявления и записан либо в протокол, либо в одну общую книгу. Причем приговор мирового судьи не должен был содержать мотивировочной части (ст. 119–132 устава).
Все относящиеся к производству дела судья должен был записывать вкратце в единый протокол (ст. 142–144 устава уголовного судопроизводства).
Таким образом, разбирательство дел у мирового судьи было существенно упрощенным и ускоренным по сравнению с обычной формой уголовного процесса. Однако в связи с огромным количеством дел, находящихся в производстве у мирового судьи, судьи просто не справлялись с работой при условии составления всех необходимых бумаг. Как уже отмечалось, по подсчетам Н. А. Неклюдова, рабочий день мирового судьи, при условии составления им всех необходимых бумаг, должен был составлять не менее 32 часов в сутки. Но даже если возложить на канцелярию все обязанности по ведению журналов и выписыванию исполнительных листов, то и в этом случае рабочий день судьи составит 24 часа в сутки[156]. Такое положение дел прямо толкало судью на нарушение правовых норм. В результате мировые судьи перестали составлять полный текст решений и приговоров, за исключением тех случаев, когда стороны попросят выдать им копию указанного акта. В качестве возможной меры для ликвидации такого явления предлагалось, кроме организации хорошей канцелярии, еще и несколько упростить порядок делопроизводства у мирового судьи, максимально сведя его к устному порядку[157].
Следует также отметить, что кроме общего порядка производства дел у мирового судьи устав уголовного судопроизводства (раздел 4) предусматривал также и отличающиеся от него порядки производства для некоторых категорий дел (в частности, для дел по преступлениям и проступкам против имущества и дохода казны и для дел по преступлениям и проступкам против общественного благоустройства и благочиния). Производство по этим категориям дел характеризовало наличие достаточно четко урегулированной законом досудебной стадии процесса (составление протокола о правонарушении, а по делам о проступках против имущества и дохода казны – еще и проведение предварительного следствия). Судебное же производство по таким делам отличалось некоторыми чертами ускорения и упрощения по сравнению с обычно применяемыми правилами. Так, при рассмотрении дел о проступках против имущества и дохода казны необязательна была явка в суд должностных лиц казенного управления (ст. 1188 устава уголовного судопроизводства). По делам о нарушении устава путей сообщения обвиняемый в совершении проступка, наказываемого лишь денежным взысканием, мог уплатить взыскание добровольно, что исключало дальнейшее производство (ст. 1230 устава уголовного судопроизводства). В случае отказа от добровольной уплаты такого взыскания либо, если лицо, совершившее проступок, подлежало личному наказанию, начальник дистанции сообщал о происшествии мировому судье. Мировой судья должен был тогда немедленно прибыть на место происшествия и без промедления приступить к разбирательству дела, с тем, чтобы обвиняемые без особенной надобности не были задержаны на месте происшествия на срок свыше шести часов (ст. 1232–1233 устава уголовного судопроизводства).
Таким образом, в уголовном процессе России можно было выделить судебные производства, упрощенные даже по сравнению с общим порядком производства дел у мирового судьи. Это упрощение диктовалось особенностями конкретных уголовных дел и компенсировалось более тщательной и законодательно разработанной досудебной подготовкой по таким делам.
Попытаемся теперь свести воедино все существенные черты производства у мирового судьи, с тем чтобы определить, какова сущность такого производства.
Прежде всего, следует отметить, что данное производство представляло собой разновидность основного производства и осуществлялось по делам об уголовно наказуемых деяниях.
Для этого производства были характерны, в частности, следующие черты:
– ликвидация или очень существенное сокращение досудебных стадий процесса;
– отсутствие разделения следствия на предварительное и судебное;
– наличие возможности непосредственного вызова обвиняемого в суд;
– существование возможности немедленного привода обвиняемого и немедленного рассмотрения дела (в случаях, когда последний застигнут при совершении проступка, неизвестен полиции и не представит удостоверения о своем имени, фамилии и месте жительства или когда по делам о проступках, в качестве наказания за которые предусмотрено тюремное заключение, есть повод опасаться, что обвиняемый скроется или уничтожит следы преступного действия – ст. 51 устава уголовного судопроизводства). Кроме того, в некоторых случаях не обвиняемый приводился к судье, а, напротив, судья отправлялся к месту нахождения обвиняемого для немедленного рассмотрения дела (ст. 1232–1233 устава).
При этом в ходе судебного разбирательства по делу происходило устное, непосредственное и публичное исследование доказательств, без каких-либо сокращений.
Таким образом, для производства по уголовным делам у мирового судьи был характерен перенос «центра тяжести» процесса на судебную процедуру, что достигалось за счет ликвидации или коренного сокращения досудебного производства.
И. Я. Фойницким в свое время была предложена классификация упрощенных производств. Он выделял следующие формы суммарного производства:
1) заочное разбирательство;
2) прямой вызов к суду (citation directe);
3) немедленный привод обвиняемого (comparation immediate);
4) карательный приказ (Strafbefehl)[158].
При этом под заочным разбирательством понималось судебное разбирательство, производимое по общим правилам судопроизводства, но в отсутствие как самого обвиняемого, так и его защитника. Прямой вызов к суду представляет собой вызов в суд лица, совершившего преступление, производимый стороной или гражданским истцом без проведения предварительного расследования. Немедленный привод обвиняемого применяется в случае задержания обвиняемого, застигнутого при совершении преступления. Судебное разбирательство при этом производится немедленно, также без производства предварительного расследования. И, наконец, институт карательного приказа «состоит в предоставлении права единоличным судьям по получении обвинения в маловажном деянии налагать взыскание без судебного разбора, но с тем, что такой разбор может быть впоследствии потребован обвиняемым и в таком случае состоявшийся приказ теряет силу и дело рассматривается в общем порядке»[159].
Знакомясь с такой классификацией, можно сделать вывод о том, что производство по уголовным делам у мирового судьи представляло собой комбинацию таких форм суммарного производства, как прямой вызов к суду и немедленный привод обвиняемого.
Однако этим упрощение процесса по делам суммарного судопроизводства не исчерпывалось. Важным дополнением к нему служило допущение заочного рассмотрения дел, подсудных мировому судье. Первоначально, в соответствии со ст. 133–141 устава уголовного судопроизводства, допускалось заочное рассмотрение дела по обвинению в проступке, за совершение которого возможно было наложение наказания не строже ареста. В 1888 году в устав уголовного судопроизводства были внесены изменения, расширившие возможность применения заочного разбирательства, распространив ее на все дела о преступлениях и проступках, наказание за которые не было связано с лишением или ограничением прав состояния[160]. В обоснование допущения такой формы Н. Н. Розин указывал, что хотя принципы устности и непосредственности судебного разбирательства и требуют личного присутствия обвиняемого при разбирательстве дела, однако отложение дела в каждом случае неявки обвиняемого влечет за собой определенные выгоды для недобросовестной стороны[161]. Заочное разбирательство допускалось по уставам 1864 года лишь в случае неявки обвиняемого. Однако с 1896 года вынесение заочного приговора стало возможным и в случае неявки обвинителя по тем делам, которые не могли быть окончены примирением (если же дело могло быть окончено примирением, то неявка обвинителя расценивалась законодателем как желание такового и влекла за собой вынесение постановления о прекращении дела) (ст. 135 устава).
Заочное рассмотрение дела возможно было лишь при соблюдении следующих условий:
1) наличия предварительного личного вызова в суд. Если такого вызова не было или он не был доставлен, заочное вынесение приговора не допускалось;
2) неуважительности причины неявки. У судьи должны быть данные об отсутствии уважительных причин для неявки в суд[162].
Производилось заочное рассмотрение дела по тем же канонам, что и обычное. Суд обязан был выслушать все доводы противной стороны и постановить приговор только по изучении и на основании всех данных дела. Заочный приговор должен быть немедленно сообщен обвиняемому, и только с этого момента начинал исчисляться срок на его обжалование. В случае несогласия с заочным приговором подавался отзыв на него, причем такой отзыв влек за собой назначение нового судебного разбирательства. В случае явки обвиняемого на повторное рассмотрение оно производилось заново, так, словно заочного приговора вовсе не существовало. Но если же обвиняемый повторно не являлся без уважительной причины, то судья, не приступая к новому разбирательству, утверждал вынесенный ранее приговор, назначая одновременно обвиняемому денежное наказание за неявку.
Законом от 15 июня 1912 года в России для ряда дел, относящихся к компетенции мирового судьи, была введена еще одна разновидность суммарного производства – институт судебного приказа. Сущность судебного приказа состояла в том, что по маловажным делам судья был вправе, не производя судебного расследования, постановить карательный приговор о наложении на обвиняемого наказания в определенных, установленных законом пределах.
В России судебные приказы могли быть выносимы только по делам о преступных деяниях, влекущих наказание, не превышающее денежного взыскания до 50 рублей или ареста до 15 дней. Поводом для вынесения таких приказов служили сообщения полиции, присутственных мест и должностных лиц. В этих сообщениях должны были содержаться достаточные и не возбуждающие сомнения доказательства обвинения. Обвиняемый в суд не вызывался, однако о таких делах должно было делаться объявление, и стороны, явившиеся в суд без вызова, допускались к даче объяснений. Не допускалось применение судебного приказа по делам, которые могли быть закончены достижением примирения. Копия судебного приказа направлялась осужденному и лицу, просившему о вынесении такого приказа. В течение 7 дней после получения копии эти лица могли просить о проведении судебного разбирательства, которое, в таком случае, проводилось по общим правилам, так, словно никакого приказа не было. По истечении же семидневного срока не обжалованный приказ вступал в законную силу (приравнивался к приговору)[163].
Следует отметить, что существовавшая в то время теория процесса, признавая известную практичность такого порядка, тем не менее, не одобряла сто, ибо считала, что он представляет собой слишком серьезное отступление от элементарных правил процесса[164]. Проверить же, насколько удачным было бы функционирование института судебного приказа на практике, практически не удалось, поскольку началась война, а затем, после революции, все действовавшие формы уголовного судопроизводства были уничтожены и начался сложный и мучительный процесс построения их заново.
В 1889 году в России появился еще один институт, допускающий возможность ускорения уголовного судопроизводства по делам, подсудным мировым судьям, а именно возможность устранения судебного разбирательства в случае уплаты обвиняемым штрафа. Такой институт применялся в то время также в законодательстве Италии и Голландии. Заключался он в следующем: по делам, где возможно было лишь наложение денежного взыскания, закон предоставил право обвиняемому добровольно уплатить высший размер штрафа, устранив тем самым судебное разбирательство дела. По словам И. В. Михайловского, в России был едва ли хоть один случай применения этого порядка[165]. Однако подобный порядок изначально применялся по отдельным категориям дел, в частности по делам о нарушении устава путей сообщения (ст. 1230 устава уголовного судопроизводства), и никаких нареканий не вызывал. Поэтому, как представляется, и по другим делам о маловажных проступках он вполне мог бы оправдать себя[166].
Таким образом, подводя итог сказанному, следует отметить, что все эти достаточно многообразные формы суммарного производства применялись в России лишь по делам малозначительным, наказание по которым не было связано с ограничением или лишением прав состояния, т. е. по делам, подсудным мировым судебным установлениям. Производство же в коронных судах осуществлялось только в обычном или более сложном порядке.
При этом суммарные формы уголовного судопроизводства, существовавшие в Российской Империи, имели целостный, продуманный характер, позволяли существенным образом сократить сроки производства по соответствующим делам без ущерба правам участвующих в деле лиц. Кроме того, эти производства были тесно взаимоувязаны с особенностями организации местной юстиции и, хотя и не были безупречными во всех отношениях, позволили существенно увеличить доступность судебного порядка разрешения споров для населения, а также повысить уважение населения к судебным органам.
Необходимо сказать, что после непродолжительной эйфории, связанной с введением в действие судебных уставов, т. е. уже в 70-80-е годы XIX в., организация и деятельность мировых судебных учреждений подвергалась критическому разбору. Причем критика эта исходила как от правых, так и от левых сил – критиковались буквально все основные положения, касающиеся мирового суда, такие как установленные цензы (высказывались предложения, направленные как в сторону смягчения, так и в сторону ужесточения их), компетенция мировых судей (предлагалось и сужение, и расширение их судебной компетенции, а также включение в нее административных функций и следственных (соединение в одном лице мирового судьи и судебного следователя)), ставилась под сомнение необходимость существования почетных судей и предлагалось подчинить мировой институт в порядке судебного надзора общим судебным учреждениям[167].
Однако, несмотря на самую разнообразную критику, слышавшуюся со всех сторон, большинство юристов считали институт мировых судей вполне жизнеспособным. Об этом свидетельствует и уважение, испытываемое к мировому суду населением. В частности, в юридической литературе тех лет неоднократно отмечались факты искусственного изменения подсудности в сторону мирового суда. Так, крестьяне специально завышали сумму иска или же указывали на не существовавшие в действительности квалифицирующие признаки, чтобы исключить дело из подсудности волостного суда и иметь возможность обращения к мировому судье[168]. Были, напротив, и случаи искусственного дробления слишком крупного для компетенции мирового судьи иска[169]. Более того, уважение, испытываемое к мировому суду населением, подчеркивалось и произошедшим резким увеличением количества дел в производстве мировых судей, на что уже указывалось выше. Население стало подавать жалобы на те преступные деяния, которые раньше оставлялись без преследования, так как продолжительность судебного разбирательства и множество издержек зачастую заставляли потерпевших отказываться от преследования нарушителей их прав[170].
Но судьба мировых учреждений была нелегкой. «Популярные новые судьи не вязались с общим бюрократическим, полицейским, а не правовым строем государства и, заслужив полное доверие со стороны граждан, были как бы в подозрении у правящих, которые видели в них одну из причин умаления значения власти…»[171]. Законом 1889 года вместо них на большей части территории страны были введены судебно-административные установления (земские начальники, городские судьи, губернские собрания), которые обладали как судебной, так и административной властью с сильным перевесом административных функций[172]. Мировой суд сохранился лишь на окраинах России (в несколько урезанном варианте, что уже было показано выше), а также в нескольких крупных городах (Санкт-Петербурге, Москве, Одессе), где упразднять его власть просто побоялась – настолько он был связан с жизнью гражданского общества, настолько он ассоциировался там с гражданскими правами и свободами. Восстановлено существование мировых судей было лишь в соответствии с законом 1912 года, однако в связи с поэтапным порядком возобновления их деятельности последняя так и не распространилась на всю территорию страны, из-за начавшейся Первой мировой войны.
После же 1917 года в России произошла ломка всех форм существовавших ранее судебных учреждений. В частности, прекратилась и деятельность мирового суда. Однако представляется необоснованным высказываемое иногда утверждение, что к слому старого суда в России привело крайне отрицательное отношение народа ко всем формам царской юстиции, в том числе и к единоличному рассмотрению мировыми судьями дел о малозначительных преступлениях[173]. Авторы уже показали, что отношение населения к мировому суду было, напротив, положительным. Более того, кроме вышеперечисленных доводов, можно при обосновании данного тезиса сослаться и на сам декрет «о суде» № 1. В ст. 2 этого документа сказано: «Приостановить действие существующего доныне института мировых судей, заменяя мировых судей, избираемых доныне непрямыми выборами, местными судами в лице постоянного местного судьи и двух очередных заседателей». И далее: «…при желании мировые судьи не лишаются права, при изъявлении ими на то согласия, быть избранными в местные судьи»[174]. В то же время общие судебные установления, а также судебные следователи, прокурорский надзор и институты присяжной и частной адвокатуры, в соответствии со ст. 1 этого же декрета, упразднялись[175]. Что же может еще больше свидетельствовать о доверии населения и к институту мирового суда вообще, и к конкретным людям, занимающим эти должности, в частности, как непризнание этого факта самой новой властью, стремившейся, по общему правилу, и камня на камне не оставить от царского режима.
Таким образом, следует сделать вывод о том, что созданный в России в результате судебной реформы 1864 года местный суд, действовавший в лице мировых судей, несмотря на некоторые недостатки в его организации и деятельности, представлял собой значительное достижение для уголовно-процессуальной науки и практики, а также имел большое влияние на развитие в России институтов гражданского общества, на укрепление правовой защищенности российских подданных, повышение авторитета судебной власти. Порядок уголовного судопроизводства, характерный для этих судов, соответствовал особенностям их роли и их специфическим задачам и гармонично сочетался с характерными чертами организации местных судов. Кроме того, порядок производства по таким делам учитывал существенные особенности таких дел, диктовался важностью сведения до минимума продолжительности производства по ним и необходимостью экономии государственных средств. При этом он обеспечивал сохранение необходимых гарантий установления истины по делу и обеспечения прав сторон и компенсировал: упрощение судебного производства более детальной регламентацией его досудебных стадий, а применение мер, связанных с ограничением свободы лица, привлекаемого к ответственности, – сокращением до минимума продолжительности такого ограничения.
В связи с указанным и учитывая задачи, стоящие перед современным российским уголовным судопроизводством и судоустройством, представляется возможным и необходимым принять во внимание наш собственный исторический опыт, учесть неудачи правового регулирования организации и деятельности мировых судей в Российской Империи и использовать удачные находки, конечно, с учетом современных условий.
2.2. Структура уголовного процесса: система стадий и система производств. Основные и дополнительные производства
[176]
Предисловие
Структура советского уголовного процесса (уголовного судопроизводства) рассматривается в различных аспектах. При этом принципиально важно определить, во-первых, понятие «уголовный процесс», и, во-вторых, основания или критерии, по которым осуществляется разграничение.
Как обоснованно подчеркивается в литературе, вопрос о понятии «уголовный процесс» является одним из основных дискуссионных вопросов уголовно-процессуальной теории[177]. Автор придерживается по этому вопросу мнения П. С. Элькинд, которая писала: «уголовно-процессуальное право определяет порядок производства по уголовным делам; уголовный процесс – это само производство, движение уголовных дел соответственно точно установленной уголовно-процессуальным правом процедуре, переход из одной стадии в другую»[178].
Уголовный процесс можно рассматривать как производство, деятельность по конкретному уголовному делу. В этом понимании также представляет собой систему, состоящую из множества элементов и имеющую определенную структуру. В свою очередь, производство по конкретному уголовному делу также включается в определенную систему, является ее элементом. В этом смысле под уголовным процессом понимается совокупность всех конкретных уголовно-процессуальных производств, каждое из которых служит элементом уголовного судопроизводства, уголовного процесса. Элементы уголовного процесса как системы уголовно-процессуальных производств, т. е. сами эти производства по конкретным делам, расположены в системе уголовного процесса в порядке, предопределенном категорией дела, поскольку производство по различным категориям дел (частного обвинения, о преступлениях несовершеннолетних, по применению принудительных мер медицинского характера и др.) имеет установленные уголовно-процессуальным законом особенности.
Таким образом, можно определить три уровня уголовного судопроизводства, как это представлено на рис. 1.
Рис. 1.
Критерием разграничения в данном случае выступает степень обобщения уголовно-процессуальной деятельности. С другой стороны, как это отмечено в вышеприведенном определении П. С. Элькинд, уголовное судопроизводство в целом, и производство по каждому конкретному делу осуществляются последовательно: по этапам, стадиям. Производство по каждому делу включает в себя, по общему правилу, несколько этапов, стадий. Их последовательность и обычное количество зависят от вида уголовного судопроизводства. В этом проявляется взаимная связь между видами производств и стадиями уголовного процесса.
Следовательно, советский уголовный процесс, или уголовное судопроизводство, можно подразделить по «вертикали» – на виды уголовных судопроизводств и по «горизонтали» – на уголовно-процессуальные этапы, стадии. Разумеется, этими аспектами не ограничивается представление о структуре уголовного процесса. Как уже отмечалось, вид уголовного судопроизводства включает в себя совокупность производств по конкретным делам. В свою очередь, производство по каждому конкретному делу представляет собой также систему, состоящую из определенных элементов, и т. д.
Стадии уголовного процесса в определенной совокупности могут представлять собой качественно иной уровень общности, например досудебное производство и судебное производство. С другой стороны, отдельно взятая стадия представляет собой также систему, каждый из элементов которой, в свою очередь, состоит из других элементов и т. д.[179]
Уголовный процесс может рассматриваться и в иных плоскостях: как система отличающихся по содержанию процессуальных действий; как система различных видов правоотношений, если в содержание уголовного процесса наряду с уголовно-процессуальной деятельностью включать и правоотношения.
Система принудительных мер, применяемых в ходе уголовного судопроизводства, – еще один элемент системы уголовного процесса. Все, что имеет место в уголовно-процессуальной деятельности, входит в систему уголовного процесса, является элементом его структуры или подструктуры.
И все же главными элементами советского уголовного процесса являются система видов производства и система стадий. О каждом отдельно взятом уголовном производстве можно сделать определенный вывод, если известно, к какому виду производств оно относится и на какой стадии находится. Можно представить себе производство, в котором отсутствовали бы те или иные элементы (например, следственные действия при отказе в возбуждении уголовного дела), но нельзя представить себе производство, которое не относилось бы к какому-либо виду и не находилось на какой-либо стадии. Именно система видов производств и система стадий образуют «каркас», «скелет», при помощи которого организуется, упорядочивается содержание такого явления, как уголовное судопроизводство[180].
В любой работе, посвященной уголовному процессу, рассматриваются те или иные элементы уголовного судопроизводства, входящие в его структуру. В данной работе автор ограничился рассмотрением структуры уголовного судопроизводства в двух аспектах: как системы стадий и как системы производств (уделяя при этом основное внимание второму аспекту).
Уголовно-процессуальное право не включается в содержание уголовного процесса, представляет собой самостоятельное явление, имеет собственное содержание и структуру[181].
Между тем исследование структуры уголовного судопроизводства как системы видов производств и системы стадий невозможно вне рамок уголовно-процессуального права уже потому, что не может быть уголовно-процессуальной деятельности, не урегулированной (нормами уголовно-процессуального права[182].
Уголовно-процессуальное право закрепляет ту «идеальную модель», которой должна соответствовать уголовно-процессуальная деятельность. Уголовно-процессуальное право определяет «идеальную модель» уголовного судопроизводства в целом и соответствующие модели применительно к каждому виду производств и к каждой уголовно-процессуальной стадии. Уголовно-процессуальное производство как деятельность должно совпадать с установленной уголовно-процессуальным правом моделью, но, что естественно, не может быть ей идентично. Именно поэтому исследованию уголовно-процессуальной деятельности непосредственно должно предшествовать исследование соответствующих проблем уголовно-процессуального права.
Одним из результатов исследования уголовно-процессуальной деятельности может явиться необходимость корректировки установленной уголовно-процессуальным правом модели этой деятельности.
Исследование правовых проблем предполагает и исследование соответствующих проблем уголовно-процессуального законодательства, ибо не всякое правовое предписание находит оптимальное выражение в соответствующих законодательных источниках.
Таким образом, в предлагаемой работе будут рассмотрены система видов уголовных производств и система стадий (как правовые институты и в реальной правоприменительной деятельности), а также соответствующие вопросы уголовно-процессуального законодательства. Что касается основных (по терминологии автора) производств, в данной работе рассматриваются главным образом проблемы их дифференциации. Подробно освещаются также проблемы относительно нового вида основного производства – производства с протокольной формой досудебной подготовки материалов. Автор не останавливается подробно на исследовании проблем особых производств в советском уголовном процессе, относя их к предмету будущего самостоятельного исследования.
Глава 1. Виды уголовных судопроизводств и система стадий
§ 1. Виды уголовных судопроизводств
Уже отмечалось, что советский уголовный процесс включает в себя системы определенных видов уголовных судопроизводств. Это утверждение не противоречит мнению о единстве советского уголовного судопроизводства. Общее не исключает особенного. Как и всякая система, уголовное судопроизводство не может не включать в себя различные элементы, характеризующиеся наличием не только общих черт, но и определенных особенностей.
Проблема единства и дифференциации уголовного судопроизводства периодически вызывает в литературе оживленные дискуссии. Следует отметить, что взгляды и сторонников, и противников дифференциации совпадают в одном: и те, и другие не отрицают наличия особенностей в порядке производства по определенным категориям дел и не оспаривают необходимости некоторых из них[183]. Споры, скорее, ведутся по вопросу о возможной и необходимой степени дифференциации.
В литературе выделяются три вида (или группы) судопроизводств: обычные, упрощенные и производства с более сложными процессуальными формами[184]. Критерием разграничения в данном случае служит степень сложности производства по делу. Но вряд ли возможно признать этот критерий универсальным. В уголовном процессе имеются производства, схожие по степени сложности, но отличающиеся существенно по другим моментам. Для подтверждения этого вывода достаточно сравнить такие, примерно одинаковые по степени сложности, производства, как: производство по делам несовершеннолетних и производство по применению принудительных мер медицинского характера; производство с протокольной формой досудебной подготовки и производство по условно-досрочному освобождению. Даже без глубокого исследования можно сделать вывод: производство по делам несовершеннолетних существенно отличается от производства с протокольной формой досудебной подготовки по степени сложности, но направлены и то и другое на решение одних и тех же вопросов, и по этому признаку существенно отличаются как от производства по применению принудительных мер медицинского характера, так и от производства по условно-досрочному освобождению.
В. С. Зеленецкий обосновывает мнение о том, что «общая структура советского уголовного процесса состоит из трех относительно самостоятельных видов процессов: доследственного, полистадийного, образуемого девятью процессуальными стадиями, суммарного (сокращенного). Схематически она может быть представлена как трехчленная система блоков, каждый из которых имеет свою структуру, а их объективное единство образует комплексную структуру советского уголовного процесса»[185]. Но приведенный выше аргумент можно отнести и к характеристике структуры уголовного процесса, предложенной В. С. Зеленецким. В. С. Зеленецкий не указывает критерия, на основе которого он разграничивает уголовный процесс на доследственный, полистадийный, суммарный. Между тем нетрудно заметить, что как полистадийный, так и суммарный процессы могут включать доследственное производство. Кроме того, суммарный (упрощенный) процесс чаще всего также является полистадийным.
Критериев выделения в системе единого уголовного процесса определенных, относительно самостоятельных элементов и их систем может быть множество. Можно определить и несколько критериев разграничения уголовного судопроизводства на виды производств. Но при этом необходимо выявить универсальный, главный критерий, по отношению к которому все другие являлись бы вторичными.
Представляется, что таким критерием может служить направленность производства, выражающаяся в его задачах и предмете. При этом критерий относительной сложности производств полностью не исключается, но является вторичным: сначала необходимо разграничить уголовно-процессуальные производства по их направленности, а затем уже по степени сложности. По критерию направленности все уголовно-процессуальные производства можно подразделить на три вида:
1) основные производства;
2) дополнительные производства;
3) особые производства.
Почему же именно направленность производства должна служить основным критерием разграничения и что именно вкладывается в это понятие? Коротко на этот вопрос можно ответить так: направленность производства, как уже отмечалось, выражается в его предмете и задачах и характеризует не какие-то отдельные особенности (пусть даже существенные), а главное, основное, т. е. сущность производства. Каждому из указанных выше производств присущи свои специфические задачи и предмет.
Под предметом уголовного процесса в литературе понимается то, «по поводу чего уголовный процесс движется, то, чего уголовно-процессуальная деятельность касается, то, вокруг чего она вращается»[186]. В связи с этим Я. О. Мотовиловкер предметом уголовного процесса считает вопрос об уголовной ответственности лица за вменяемое ему деяние[187].
Более точно предмет уголовного процесса определяет Н. Н. Полянский. По его мнению, «предмет уголовного процесса составляет не что иное, как вопрос о существовании права карательных органов, на наказание привлеченного к уголовной ответственности лица и о размере этого права»[188].
Приведенные определения нуждаются в уточнении. На начальной стадии уголовного судопроизводства вопрос об уголовной ответственности может и не возникать, поскольку пока еще не ясно, а было ли само событие преступления? Более того, начавшееся производство может завершиться вообще без постановки указанного вопроса: в случае отказа в возбуждении уголовного дела или его прекращении по п. 1 ст. 5 УПК РСФСР[189]. Если говорить о предмете уголовного процесса как вопросе, то таковым будет вопрос о наличии или отсутствии уголовно-правового отношения и о его содержании. Совершение преступления является юридическим фактом, влекущим возникновение уголовно-правового отношения, одним из субъектов которого является лицо, совершившее преступление. С момента возникновения уголовно-правового отношения его содержание объективно[190]. Уголовное судопроизводство (как деятельность) и направлено на установление наличия (или отсутствия) уголовно-правового отношения.
Уже в момент установления наличия уголовно-правового отношения в самом общем виде определяется и его содержание. В дальнейшем, в ходе досудебного и судебного производства содержание уголовно-правового отношения конкретизируется на основе установления фактов, относящихся к самому преступному деянию и личности лица, обвиняемого в его совершении. Уголовно-правовое отношение закрепляется в приговоре суда. Кассационная и надзорная инстанции могут вносить в определенных законом пределах изменения в содержание установленного судом первой инстанции уголовно-правового отношения. Однако эти изменения могут основываться только на обстоятельствах, имевших место в реальной действительности до вынесения приговора, но не учтенных или неправильно истолкованных судом первой инстанции. Точно так же при решении вопроса о возобновлении дела по вновь открывшимся обстоятельствам принимаются во внимание обстоятельства, имевшие место до вынесения приговора.
Наконец, в стадии исполнения приговора имеет место распорядительная деятельность суда по обращению приговоров к исполнению, деятельность суда по исполнению приговоров в установленных законом случаях и по решению некоторых других вопросов: зачет времени пребывания в лечебном учреждении в срок отбывания наказания (ст. 356 УПК), применение к осужденному наказания по всем приговорам при наличии других неисполненных приговоров (ст. 361 УПК), устранение сомнений и неясностей.
На этом производство по конкретному делу заканчивается[191]. Уголовный процесс выполнил свое назначение. Сформулированные в ст. 2 основ уголовного судопроизводства (ст. 2 УПК) задачи: быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных и обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден, – выполнены. Реализация уголовно-правового отношения не требует уголовно-процессуального опосредствования[192].
Все указанное выше относится к производствам, в которых решается вопрос о том, было совершено преступление или нет, виновно или нет в его совершении конкретное лицо, и если да, то в какой мере подлежит это лицо уголовной ответственности. Предметом этих производств и является вопрос о наличии или отсутствии уголовно-правового отношения и о его содержании, а задачами – быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных и обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден.
На этом можно было бы поставить точку, если бы уголовный процесс исчерпывался этими (по терминологии автора – основными) производствами. Однако в уголовном процессе имеют место производства, к предмету и задачам которых не применимы только что рассмотренные положения: у них иные задачи и иной предмет.
Как уже отмечалось, фактическая деятельность по исполнению назначенного судом уголовного наказания не требует уголовно-процессуального опосредствования. Однако в процессе исполнения наказания возникают вопросы, разрешение которых законодатель относит к компетенции суда. Суд «вмешивается» в исполнение наказания, когда возникает необходимость его изменить (при изменении условий содержания осужденных), заменить (при условном освобождении с обязательным привлечением к труду и замене наказания более мягким), либо вовсе прекратить (при условно-досрочном и досрочном освобождении). В этих случаях происходит изменение содержания уголовно-правового отношения либо досрочное его прекращение. И то и другое основывается на применении норм материального уголовного права. Именно поэтому решение этих вопросов относится к исключительной компетенции суда и осуществляется в уголовно-процессуальной форме.
Обоснованность именно такого порядка в последнее время возражений не вызывает. Спорным является вопрос о том, относится ли данная деятельность суда к стадии исполнения приговора, либо это – не относящееся к стадии исполнения приговора «полнообъемное» самостоятельное производство?
Подавляющее большинство авторов, освещающих эту проблему, отрицают самостоятельность указанных производств, относят деятельность по решению вопросов изменения, замены наказания и его досрочного прекращения к стадии исполнения приговора. Между тем некоторые авторы высказывают и иные мнения. Так, А. М. Ларин пишет: «уголовно-процессуальные отношения, завершившиеся обращением обвинительного приговора к исполнению, могут вновь возникнуть ввиду необходимости в решении определенных вопросов, связанных с исполнением приговора.
Это весьма своеобразная часть уголовного судопроизводства. Вряд ли она может рассматриваться как продолжение процесса по делу, завершившемуся постановлением и обращением к исполнению приговора. Собственно к материалам уголовного дела как к совокупности документов, фиксирующих действия и решения следователя и суда, постановившего приговор, суд при этом не обращается. Предмет доказывания в стадии исполнения приговора составляют не те обстоятельства, которые послужили основанием приговора, а иные, относящиеся к фактам поведения осужденного, не образующим состава преступления, к изменениям состояния его здоровья, уже после того, как постановлен приговор»[193].
Впервые вывод о самостоятельности производств по разрешению судами вопросов, возникающих в процессе исполнения наказания, был обоснован в работах Т. Н. Добровольской. По мнению Т. Н. Добровольской, это особые производства: специфичны поводы и основания возбуждения этих производств, выделяется особый круг субъектов возникающих уголовно-правовых отношений, отличается и порядок производства[194].
Действительно, деятельность по разрешению возникающих в процессе исполнения наказания вопросов, отнесенных к компетенции суда, не может быть сведена к одной стадии, это полистадийная деятельность. Здесь, как и в иных производствах (основных), могут быть сформулированы промежуточные, конкретные для каждой стадии, и общие, конечные для всего производства, задачи. Это не продолжение деятельности по уголовному делу, а совсем иная деятельность, по иному делу.
Являясь самостоятельными, рассматриваемые (дополнительные) производства отличаются от основных по своей направленности: они направлены на изменение или досрочное прекращение установленного и закрепленного приговором суда уголовно-правового отношения. В этих производствах не рассматриваются вопросы о преступлении, виновности и наказании. Предметом этих производств является вопрос о наличии или отсутствии обстоятельств, с которыми уголовный закон связывает необходимость изменения, замены или прекращения реализации уголовного наказания. Обстоятельства эти возникают после вступления приговора в законную силу.
Дополнительные уголовно-процессуальные производства также обеспечивают применение уголовного закона. Однако перед ними не могут ставиться те же задачи, что и перед основными производствами. Перед дополнительными производствами не стоят задачи быстрого и полного раскрытия преступлений, изобличения виновных, справедливого наказания лиц, совершивших преступления, ограждения от необоснованного привлечения к уголовной ответственности и осуждения невиновных. Задачей дополнительного производства является обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы в каждом случае, когда имеются для этого основания, было произведено изменение или замена наказания, либо досрочное прекращение его исполнения, и не было ни одного случая неосновательного изменения, замены, досрочного прекращения исполнения наказания.
Специфика предмета и задач дополнительных производств предопределяет и особенности порядка уголовно-процессуальной деятельности.
Проиллюстрируем изложенные выше положения применительно к дополнительным производствам на примере производства по условно-досрочному освобождению.
Судебной деятельности по условно-досрочному освобождению предшествует досудебная подготовка материалов дела, осуществляемая в определенных пределах в уголовно-процессуальной форме. Судебная деятельность начинается с подготовительных действий суда. Затем следует стадия судебного разбирательства. Кассационное рассмотрение дел об условно-досрочном освобождении также предусмотрено действующим уголовно-процессуальным законодательством, хотя и только по протестам, но не по жалобам[195]. Возможно надзорное производство по этим делам. Не исключается также возможность производства по вновь открывшимся обстоятельствам. В определенном смысле имеет место и исполнительное производство, поскольку определение суда об условно-досрочном освобождении должно быть исполнено.
Таким образом, производство по условно-досрочному освобождению – это не производство в какой-либо отдельной стадии, а полистадийное производство. Вместе с тем представленные в суд материалы об условно-досрочном освобождении не являются уголовным делом. Суд не решает в подобных случаях вопросов о наличии преступления, виновности, наказания и т. п., т. е. не устанавливает наличия уголовно-правового отношения и его содержания. В этом заключается отличие рассмотрения дел об условно-досрочном освобождении от рассмотрения уголовных дел. Однако как в первом, так и во втором случаях суду необходимо установить объективную истину[196].
Но при условно-досрочном освобождении предметом исследования является вопрос об исправлении осужденного. Причем суд может принять положительное решение только в том случае, когда на основе исследованных доказательств придет к убеждению об исправлении осужденного. Понятно, что ни один не исправившийся осужденный не должен освобождаться ранее отбытия назначенного судом наказания. Поэтому суд отказывает в условно-досрочном освобождении как в том случае, когда в судебном заседании установлено, что на момент рассмотрения дела в суде осужденный еще не исправился, так и в том случае, когда имеются сомнения в исправлении осужденного, и эти сомнения в ходе судебного разбирательства устранить не удалось, и при этом судом исчерпаны все возможности собирания доказательств. Значит, в отличие от основных производств, в производстве по условно-досрочному освобождению возникающие сомнения не всегда толкуются в пользу обвиняемого – в данном случае осужденного. Имеются и другие особенности, отличающие производство по условно-досрочному освобождению от основных производств: в субъектах уголовно-процессуальной деятельности, предмете и средствах доказывания, в поводах и основаниях возбуждения производства.
Все изложенное применительно к производству по условно-досрочному освобождению в полной мере относится и к другим направленным на изменение или досрочное прекращение уголовно-правового отношения, дополнительным производствам.
Сказанные производства называются дополнительными постольку, поскольку они именно дополняют уголовный процесс, лишь в незначительной степени характеризуют его сущность.
В структуре уголовного процесса главенствующее положение занимают основные производства: как в силу важности назначения, так и по объему фактической уголовно-процессуальной деятельности. Именно они главным образом характеризуют сущность советского уголовного судопроизводства в целом. В принципе, можно представить себе уголовный процесс без дополнительных и особых производств (о последних – ниже), но без основных производств уголовного процесса быть не может.
Несомненно, что между основными и дополнительными производствами существует тесная взаимосвязь. И те и другие обусловливают применение норм уголовного материального права.
И основные, и дополнительные производства имеют свои конкретные специфические задачи. Вместе с тем решение задач как основных, так и дополнительных производств является средством достижения целей более высокого уровня: укрепления социалистической законности, предупреждения и искоренения преступности, воспитания граждан в духе неуклонного исполнения советских законов и уважения правил социалистического общежития. Приговор суда и установленное им уголовно-правовое отношение предопределяют, в конечном счете, содержание и дополнительных производств. Без основных производств дополнительные производства утрачивают смысл.
Как уже отмечалось, производства, которые в данной работе именуются дополнительными, Т. Н. Добровольская называет особыми. Такой же терминологии применительно к этим производствам придерживался ранее и автор[197]. Термин «особые» использовался при этом для того, чтобы подчеркнуть самостоятельность этих производств, их отличие от производств, направленных на установление, конкретизацию и закрепление уголовно-правовых отношений, т. е. от основных производств.
Производство по условно-досрочному освобождению и аналогичные ему (так же, как и основные) обусловливают применение норм уголовно-правового характера, направлены на прекращение или изменение ранее установленного в результате основного производства уголовно-правового отношения и в этом смысле особыми[198] не являются. Так же, как и основные, они связаны с уголовно-правовыми отношениями.
Между тем в уголовном судопроизводстве имеет место качественно иное производство, к характеристике которого действительно применим термин «особое». Имеется в виду производство по применению принудительных мер медицинского характера.
Уголовно-процессуальное производство по применению принудительных мер медицинского характера в отношении лица, совершившего общественно опасное деяние в состоянии невменяемости, не направлено на установление или изменение уголовно-правового отношения, поскольку оно и не возникало. В том же случае, когда принудительные меры медицинского характера применяются к лицу, заболевшему душевным заболеванием после совершения преступления, устанавливается лишь наличие уголовно-правового отношения, но не его содержание.
Производство по применению принудительных мер медицинского характера направлено на установление наличия общественно опасного деяния, его совершения определенным лицом и необходимости применения к этому лицу принудительных мер медицинского характера.
Предметом этого производства является вопрос о наличии или отсутствии оснований для применения принудительных мер медицинского характера.
Задачи производства по применению принудительных мер медицинского характера можно сформулировать так: обеспечение правильного применения закона, чтобы в каждом случае, когда для этого имеются основания, принудительные меры медицинского характера были применены, и не было ни одного случая необоснованного применения принудительных мер медицинского характера.
Таким образом, производство по применению принудительных мер медицинского характера не включается ни в основные, ни в дополнительные производства, это самостоятельное, особое производство.
В сущности, принудительные меры медицинского характера, хотя и предусмотрены уголовным законодательством, по своей природе уголовно-правовыми не являются. Их применение не направлено на достижение целей уголовного закона. В данном случае уголовный процесс обусловливает применение норм, не носящих уголовно-правового характера, т. е. выполняет не свойственную ему функцию. Причина такого положения заключается, во-первых, в серьезном характере государственного принуждения, осуществляемого при применении принудительных мер медицинского характера. Во-вторых, дело еще и в том, что в определении суда устанавливается и закрепляется факт совершения лицом, в отношении которого применяются принудительные меры медицинского характера, общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом. И хотя эти действия в определении суда не должны называться преступлением, необоснованное признание конкретного лица их совершившим может причинить не меньший вред, чем и необоснованное признание виновным в совершении преступления. И, наконец, в-третьих, производство по применению принудительных мер медицинского характера необходимо самому уголовному процессу. Производство по применению принудительных мер медицинского характера появляется «не на голом месте». Оно всегда является продолжением основного производства. Во всех случаях, когда появляется повод к возбуждению уголовного дела, должно начаться основное производство. Если же затем устанавливается факт душевного заболевания лица, в отношении которого основное производство ведется, дальнейшее движение основного производства становится невозможным в силу объективных причин. В случае, когда общественно опасное деяние совершено в состоянии невменяемости, основное производство прекращается, поскольку установлено отсутствие уголовно-правового отношения, и значит, задачи основного производства выполнены.
Когда же у лица возникло душевное заболевание после совершения им общественно опасного деяния, задачи основного производства еще не решены, но возникли обстоятельства, препятствующие его дальнейшему развитию. Основное производство приостанавливается до тех пор, пока эти обстоятельства не отпадут. При этом возможны два варианта: 1) уголовно-процессуальная деятельность прекращается вообще – производство по делу приостанавливается (ч. 2 ст. 195); 2) основное производство приостанавливается, но уголовно-процессуальная деятельность продолжается, поскольку необходимо решить вопрос о судьбе лица, в отношении которого велось основное производство. В последнем случае даже предположительно неизвестно, когда именно исчезнут и исчезнут ли вообще те препятствия, которые повлекли невозможность дальнейшего движения основного производства. Но как только эти препятствия отпадут (наступит выздоровление больного), вновь возобновится основное производство: суд, отменяя принудительную меру медицинского характера, одновременно решает вопрос о направлении дела для производства дознания или предварительного следствия, привлечения данного лица в качестве обвиняемого и передачи дела в суд в общем порядке (ст. 413 УПК). Таким образом, происходит приостановление, а затем возобновление основного производства. А это уже уголовно-процессуальные вопросы, и разрешать их необходимо в уголовно-процессуальной форме. Одновременно разрешается и вопрос о судьбе заболевшего до его выздоровления.
Указанные выше причины в их совокупности и обусловливают необходимость уголовно-процессуальной формы при разрешении вопросов о применении принудительных мер медицинского характера.
Итак, если основные производства направлены на установление, конкретизацию и закрепление уголовно-правового отношения, а дополнительные – на досрочное прекращение или изменение уголовно-правового отношения, то особое производство направлено на установление наличия общественно опасного деяния, совершения его определенным лицом и необходимости применения к этому лицу принудительных мер медицинского характера.
Возможны и иные частные случаи, когда уголовный процесс обусловливает применение норм не уголовно-правового характера. Так, в литературе отмечается, что в рамках уголовного процесса находят свое разрешение гражданско-правовые проблемы (институт гражданского иска в уголовном процессе), реализуются административные отношения (применение принудительного лечения к лицам, страдающим алкоголизмом, привлечение к административной ответственности лиц, нарушающих порядок судебного разбирательства)[199] и т. д. Сюда же можно отнести и производство по наложению денежных взысканий и штрафов. Решение всех этих вопросов не носит самостоятельного характера. Они решаются в рамках производства по конкретному уголовному делу. По отношению к основному вопросу уголовного дела, к его предмету указанные выше вопросы являются вспомогательными, дополнительными и допускаются в производство по уголовному делу либо как часть обеспечительного механизма, либо в той мере, в какой их решение не затруднит разрешения основного вопроса уголовного дела.
Следовательно, действующее уголовно-процессуальное законодательство предусматривает лишь один вид особого производства – производство по применению принудительных мер медицинского характера.
Вместе с тем до сих пор не вполне ясен вопрос о характере производства по направлению в лечебно-трудовые профилактории хронических алкоголиков и наркоманов. Разумеется, эти меры не относятся к числу уголовно-правовых мер. Но по срокам, характеру применяемого принуждения они близко примыкают к уголовному наказанию. И не случайно решение этих вопросов отнесено к компетенции суда. Причем рассматриваются эти дела коллегиально, с участием народных заседателей.
Проблема эта нуждается в серьезном исследовании. Можно приводить аргументы и за и против необходимости уголовно-процессуального, а не административно-процессуального регулирования деятельности по рассмотрению дел о направлении в лечебно-трудовые профилактории. И все же представляется, что предпочтительна уголовно-процессуальная форма разрешения этих вопросов. Если законодатель пойдет по этому пути, то тогда в уголовном процессе появится еще одно особое производство.
Итак, в рамках единого уголовного процесса имеется три вида относительно самостоятельных производств: основные, дополнительные, особые.
В свою очередь, в каждом из видов производств существуют их разновидности, подвиды. Для дальнейшего разграничения производств применим критерий степени сложности процессуальных форм. По степени сложности производства могут различаться как между разными видами, так и в пределах одного вида производств.
Наличие в уголовном процессе производств, различающихся между собой по степени сложности, свидетельствует о дифференциации советского уголовного судопроизводства[200].
Проблемы единства и дифференциации вызывали оживленные дискуссии как до принятия ныне действующих основ уголовного судопроизводства, так и в последующие годы. В частности, эти проблемы обсуждались в 60–70-е годы на страницах журнала «социалистическая законность» и в других изданиях[201]. В ходе обсуждения выявились как активные сторонники дифференциации форм уголовного судопроизводства, так и непримиримые ее противники. Последние обвиняли сторонников дифференциации в упрощенчестве, отказе от процессуальных гарантий и утверждали, что развитию советского уголовного процесса свойственна тенденция к унификации. Среди сторонников дифференциации, в свою очередь, не было единства во взглядах относительно ее пределов[202].
Крайне противоположные позиции занимали М. С. Строгович и П. Ф. Пашкевич. Если П. Ф. Пашкевич предлагал действительно чрезмерно радикальные, во многих случаях недостаточно обоснованные и потому неприемлемые изменения уголовно-процессуального закона[203], то М. С. Строгович категорически выступал против каких бы то ни было изменений уголовного судопроизводства в сторону его упрощения.
Во многих же случаях споры порождались именно крайностью суждений, их категоричностью, недопониманием оппонентами друг друга. На эти обстоятельства обращалось внимание в итоговой редакционной статье «Проблемы совершенствования уголовного судопроизводства» (социалистическая законность. 1975. № 8). В этой статье правильно отмечалось, что при общей оценке опубликованных материалов представляется предпочтительной позиция тех авторов, которые полагают, что уголовное судопроизводство при сохранении всех его принципиальных положений и незыблемости демократических основ отправления правосудия должно развиваться и совершенствоваться по пути дифференциации процессуальных порядков в направлении как расширения гарантий соблюдения законности, так и упрощения этих правил на основе учета особенностей различных дел и характера преступлений[204].
В последующие годы также опубликовано немало работ, посвященных общетеоретическим проблемам дифференциации, и конкретным предложениям по ее углублению[205]. Некоторые проблемы дифференциации будут освещены в разделе, посвященном основным производствам. Здесь же хотелось бы отметить следующее:
1. Дифференциация предполагает не только упрощение судопроизводства по определенным категориям дел, но и напротив, усложнение судопроизводства по другим категориям. Именно с этих позиций подходили и подходят к проблемам дифференциации ее сторонники[206].
2. Тенденция советского уголовного судопроизводства заключается не в унификации, а напротив, в дифференциации уголовно-процессуальных форм. Об этом, в частности, свидетельствует и значительное расширение возможностей применения протокольного досудебного производства.
3. Действующее уголовно-процессуальное законодательство предусматривает различные виды производств в зависимости от их сложности, с чем соглашаются и противники дифференциации[207].
Итак, какие же разновидности основных производств в зависимости от их сложности имеются в советском уголовном процессе?
1. Обычные производства. Под обычными производствами подразумеваются те из основных производств, по которым судебной деятельности предшествуют последовательно стадии возбуждения уголовного дела и предварительного расследования. Это обычная форма производства по уголовному делу. Именно оно принимается за основу при упрощении или усложнении производства по определенным категориям уголовных дел.
2. Упрощенные производства: 1) производство по делам частного обвинения; 2) производство с протокольной формой досудебной подготовки материалов.
3. Производства с более сложными процессуальными формами: 1) производство по делам несовершеннолетних; 2) производство по делам лиц, страдающих психическими или физическими недостатками.
Действующее уголовно-процессуальное законодательство не предусматривает дифференциации применительно к дополнительным производствам. Хотя возможность дифференциации этих производств не исключается[208].
При появлении в уголовном процессе других особых производств возможна и необходима дифференциация и особых производств.
С другой стороны, по степени сложности могут различаться и производства разных видов: основного, дополнительного, особого. Так, порядок разрешения вопросов, отнесенных к дополнительным производствам, по общему правилу может быть менее сложным, чем порядок производства по уголовному делу (основное производство).
Производства по применению принудительных мер медицинского характера (особое производство) характеризуется более сложными процессуальными формами по сравнению с обычными и упрощенными основными и дополнительными производствами.
На основе критерия направленности производств структуру советского уголовного процесса можно представить в виде схемы (рис. 2).
Рис. 2.
Затем, используя критерий степени сложности процессуальных форм, выделяем подвиды производств (рис. 3). Данная схема применима, как уже отмечалось, к основным производствам.
Рис. 3.
Затем, используя оба указанных выше критерия и основываясь на действующем уголовно-процессуальном законодательстве, можно схематически представить структуру советского уголовного процесса как систему видов и подвидов производств (рис. 4).
Рис. 4.
§ 2. Уголовно-процессуальные стадии
В структуру советского уголовного процесса включается также и система взаимосвязанных определенным образом уголовно-процессуальных стадий. «Последовательность стадий уголовного процесса в их связи друг с другом и образует систему уголовного процесса», – писал М. С. Строгович[209].
Под стадией уголовного процесса понимается часть уголовного судопроизводства, этап, ступень уголовно-процессуальной деятельности. При этом в литературе отмечается, что та или иная часть, этап, ступень уголовно-процессуальной деятельности могут быть названы стадией уголовного процесса лишь в том случае, если характеризуются определенными свойствами. Так, М. С. Строгович отмечал, что «стадиями уголовного процесса называются те части, на которые делится уголовный процесс и которые характеризуются свойственными им непосредственными задачами, процессуальными действиями и процессуальными отношениями»[210].
Отличительными признаками стадии являются также специфический круг субъектов уголовно-процессуальной деятельности и правоотношений[211], своеобразное выражение принципов уголовного судопроизводства[212]. Завершается каждая стадия вынесением итогового правоприменительного акта, в котором уполномоченные на то должностные лица излагают свое решение и указывают дальнейший ход дела[213].
В качестве признака стадии выделяется также такой, как своеобразные условия и процессуальные формы деятельности[214].
Таким образом, стадия уголовного процесса – это определенная часть, ступень судопроизводства, характеризующаяся специфичными условиями, субъектами и формами уголовно-процессуальной деятельности, а соответственно и специфическими уголовно-процессуальными отношениями, своеобразным выражением принципов уголовного судопроизводства; имеющая свои непосредственные конкретные задачи и завершающаяся вынесением итогового правоприменительного акта.
Традиционно в уголовном судопроизводстве выделяются восемь стадий:
1) возбуждение уголовного дела;
2) предварительное расследование (дознание и предварительное следствие);
3) предание суду;
4) судебное разбирательство;
5) кассационное производство;
6) исполнение приговора;
7) производство в надзорной инстанции;
8) возобновление дел по вновь открывшимся обстоятельствам.
В литературе обоснованно указывается на несоответствие названия некоторых стадий их содержанию. Так, А. Р. Михайленко отмечает это обстоятельство применительно к стадиям возбуждения уголовного дела, предания суду, исполнения приговора[215]. С. В. Бородин предлагает стадию возбуждения уголовного дела именовать стадией разрешения вопроса о возбуждении уголовного дела[216].
При рассмотрении этого вопроса (о несоответствии названия стадий их содержанию) следует учитывать, что в структуре уголовного процесса имеются производства, различающиеся по направленности и степени сложности процессуальных форм. Следующую после возбуждения уголовного дела стадию уголовного процесса принято называть стадией предварительного расследования. Однако в рамках такой конструкции трудно определить место досудебной подготовки материалов в основном производстве. Подробный анализ правовой природы этого производства будет дан в гл. 3 данной работы. (Здесь же лишь отметим, что деятельность по досудебной подготовке материалов дела, являясь уголовно-процессуальной, с одной стороны, не может быть сведена к деятельности в стадии возбуждения уголовного дела, а с другой стороны, не является ни дознанием, ни предварительным следствием. Это означает, что наряду с дознанием и предварительным следствием в уголовном судопроизводстве существует еще один вид досудебного производства – досудебная подготовка материалов в протокольной форме.
В дополнительных производствах (изменение условий содержания осужденных, изменение и замена наказания, досрочное освобождение от отбывания наказания) судебной деятельности также предшествует досудебное производство, не являющееся ни дознанием, ни следствием в традиционном понимании этих терминов. Место этой деятельности также необходимо определить в системе уголовно-процессуальных стадий.
Поэтому в структуре советского уголовного процесса необходимо выделить самостоятельную уголовно-процессуальную стадию «досудебная подготовка материалов». Эта стадия состоит из четырех элементов: 1) предварительное следствие; 2) дознание; 3) досудебная подготовка материалов в протокольной форме; 4) досудебная подготовка материалов в дополнительных производствах.
Таким образом, структуру стадии можно представить не только в виде «вертикальных» элементов, этапов, отдельных процессуальных действий, но и, как это было показано выше, в виде «горизонтальных» элементов. В этом смысле структура стадии соответствует структуре уголовного процесса в целом, поскольку имеет также «горизонтальный» и «вертикальный» срезы. Каждый «горизонтальный» элемент стадии включает в себя и общее, присущее стадии в целом, и особенное, характеризующее именно этот элемент, специфику процессуального режима деятельности.
Стадия возбуждения уголовного дела. Можно согласиться с предложением С. В. Бородина и других авторов о переименовании этой стадии в стадию разрешения вопроса о возбуждении уголовного дела, хотя в данном случае это не имеет принципиального значения. Нуждается в уточнении положение о том, что стадия возбуждения уголовного дела всегда предшествует другим стадиям. Это положение относится только к двум видам досудебного производства: предварительному следствию и дознанию. Что же касается досудебного производства в протокольной форме, возбуждение уголовного дела следует за стадией досудебного производства, а не предшествует ей.
Стадия предания суду. Название этой стадии также нуждается в уточнении. По материалам, подготовленным по протокольной форме, решается вопрос не только о предании суду, но и о возбуждении уголовного дела. Причем решение вопроса о возбуждении уголовного дела предшествует решению вопроса о предании суду, но не предопределяет его положительное решение. По материалам, подготовленным по протокольной форме и поступившим в суд, дело может быть возбуждено, а предание суду не состояться, если имеющихся материалов недостаточно для судебного разбирательства дела.
По делам частного обвинения в этой стадии также решаются вопросы и о возбуждении уголовного дела, и о предании суду. По делам о применении принудительных мер медицинского характера предание суду не производится вообще, однако в этой стадии суд осуществляет подготовительные действия к судебному заседанию. Точно так же судебному разбирательству в дополнительных производствах предшествуют подготовительные действия суда[217].
Таким образом, предание суду «в чистом виде» осуществляется только по тем делам, по которым досудебное производство проводилось в форме дознания или предварительного следствия.
Изложенное выше приводит к выводу о том, что стадию предания суду более правильно следовало бы именовать судебное подготовительное производство».
Эта стадия «по горизонтали» включает в себя следующие элементы:
1) предание суду и подготовительные действия по делам с досудебным производством в форме предварительного расследования;
2) возбуждение уголовного дела, предание суду и подготовительные действия по делам с протокольной формой досудебной подготовки материалов и по делам частного обвинения;
3) подготовительные действия к судебному заседанию по делам о применении принудительных мер медицинского характера;
4) подготовительные действия суда по дополнительным производствам.
Судебное разбирательство. Данная стадия также состоит из нескольких «горизонтальных» элементов:
1) судебное разбирательство уголовных дел;
2) судебное разбирательство дел по применению принудительных мер медицинского характера;
3) судебное разбирательство дел по дополнительным производствам.
Если развитие законодательства пойдет по пути дифференциации производства по уголовным делам в суде первой инстанции, то появятся новые виды судебного разбирательства: как с упрощенными, так и с более сложными процессуальными формами[218].
Проверочные судебные стадии (кассационное производство, производство в надзорной инстанции и производство по вновь открывшимся обстоятельствам) едины по всем категориям дел, поэтому нет необходимости в их «горизонтальном» членении.
Стадию исполнения приговора более правильно следовало бы именовать исполнительным производством, поскольку в этой стадии решаются вопросы, связанные не только с исполнением приговора, но и других, разрешающих дело по существу актов суда первой инстанции. Причем из этой стадии необходимо выделить самостоятельные дополнительные производства[219].
Схематически структура советского уголовного процесса как система стадий представлена на рис. 5.
Рис. 5.
Глава 2. Основные производства
§ 1. Дифференциация основных производств
В последнее время проблемы судебных ошибок и соответственно проблемы повышения эффективности деятельности правоохранительных органов стали предметом обсуждения и дискуссий не только в специальной[220], но и в общественно-политической литературе, журналах и газетах[221]. «В условиях перестройки трудящиеся справедливо высказывают свое возмущение фактами беззакония и бюрократизма, посягательства на народное достояние, на законные интересы трудовых коллективов, честь и достоинство личности», – отмечается в постановлении ЦК КПСС от 2 апреля 1988 г.[222] «надо всегда помнить, что нарушения законности, ошибки в деятельности правоохранительных органов особенно остро воспринимаются трудящимися. Они причиняют огромный политический вред, поскольку исходят от тех, кто должен сам защищать интересы государства, действовать от имени Советской власти»[223].
О серьезности проблемы свидетельствует тот факт, что вопросы дальнейшего укрепления социалистической законности неоднократно специально обсуждались в ЦК КПСС и в Политбюро ЦК КПСС[224].
Анализ партийных документов, выступлений секретарей ЦК КПСС, руководящих работников правоохранительных органов, оживленных дискуссий по вопросам преступности, а также практики деятельности правоохранительных органов приводит к следующим выводам.
1. Недостаточная эффективность деятельности правоохранительных органов в ряде случаев обусловливается нарушением конституционных требований о независимости судей и подчинении их только закону, гласности, коллегиальности и т. п.[225]
2. Деятельность самих правоохранительных органов нуждается в серьезной перестройке[226].
3. Необходима реформа законодательства.
Нуждается в изменении и законодательство, регулирующее порядок производства по уголовным делам, – уголовно-процессуальное законодательство. Высказано немало мнений о направлениях развития уголовно-процессуального законодательства и конкретных предложений по его совершенствованию. Одним из направлений дальнейшего совершенствования уголовно-процессуального законодательства является углубление дифференциации процессуальных форм в зависимости от специфики определенных категорий уголовных дел. Как отмечает М. Л. Якуб, «дифференцированный порядок судопроизводства по делам различных категорий – необходимое условие эффективного и рационального построения процесса…»[227].
В предыдущей главе сказано о том, что большинство ученых процессуалистов, равно как и практических работников правоохранительных органов, выступают за дифференциацию процессуальных форм в зависимости от категорий уголовных дел. Даже противники дифференциации признают между тем, что в рамках единого уголовного процесса имеют место производства, различающиеся между собой по степени сложности процессуальных форм.
В этой работе нет необходимости обосновывать целесообразность дифференциации в советском уголовном судопроизводстве. Вольно или невольно в этом случае пришлось бы повторять аргументы, содержащиеся в работах В. Д. Арсеньева, П. Ф. Пашкевича, М. Л. Якуба и других сторонников дифференциации.
Вместе с тем все еще недостаточно полно исследованы вопросы о понятии и основаниях (критериях) дифференциации. Действительно, всякая ли особенность в производстве по определенным категориям дел свидетельствует о дифференциации уголовного судопроизводства? Если именно так понимать дифференциацию, тогда следует прийти к выводу о том, что в советском уголовном судопроизводстве существует значительное число различающихся производств. Отдельные особенности предусмотрены по многим категориям дел и иногда обусловлены не только потребностями уголовного материального права или уголовного процесса, а потребностями политического характера или потребностями иных отраслей права. К числу последних особенностей относится, например, правило об обязательном согласии соответствующего совета на привлечение к уголовной ответственности депутатов советов, судей и народных заседателей судов в период исполнения ими обязанностей в суде.
К числу подобного рода «разовых» особенностей относится также правило о том, что дела частно-публичного обвинения не могут быть возбуждены без жалобы потерпевшего (ст. 27 УПК). По делам лиц, не владеющих языком, на котором ведется судопроизводство, последним предоставляют дополнительные права для того, чтобы компенсировать незнание ими языка: право пользоваться услугами переводчика, делать заявления, давать показания, заявлять ходатайства и выступать в суде на родном языке, получать копии следственных и судебных документов в переводе на полной язык или на другой язык, которым эти лица владеют. Кроме того, по этим делам обязательно участие защитника и необязателен для следователя, прокурора, суда отказ от него (ст. 17, 49, 50 УПК).
По делам о преступлениях, за которые может быть назначена смертная казнь, также обязательно участие защитника и необязателен отказ от него. Кроме того, предание суду по этим делам осуществляется коллегиально в распорядительном заседании суда (ст. 49, 50, 221 УПК).
В случаях, когда предварительное расследование по делу производится в форме дознания, защитник на стадии предварительного расследования не участвует вообще; потерпевшему, гражданскому истцу, гражданскому ответчику и их представителям по окончании дознания материалы дела для ознакомления не предоставляются: они лишь уведомляются об окончании дознания (ст. 120 УПК).
Рассмотренные выше производства различаются между собой, но несущественно. Поэтому существующие различия еще не свидетельствуют о дифференциации советского уголовного судопроизводства[228]. Если бы все различия между производствами ограничивались только указанными особенностями, можно было бы признать правоту авторов, отрицающих наличие дифференциации в советском уголовном судопроизводстве. О дифференциации можно вести речь только тогда, когда в системе судопроизводства имеются производства, существенно различающиеся между собой по степени сложности процессуальных форм. О существенности, в свою очередь, можно сделать вывод на основе особенностей, качественно отличающих производства, от обычных. Если речь идет об упрощенных производствах, то они должны отличаться от обычных не отдельными единичными упрощениями, не отражающимися на их качественной стороне, а должны быть существенно упрощены.
Существенно упрощены по ныне действующему уголовно-процессуальному законодательству два производства. Существенное упрощение в производстве по делам частного обвинения выражается в отсутствии (по общему правилу) досудебного производства. Качественно отличается от обычного и производство с протокольной формой досудебной подготовки материалов. Здесь хотя и имеет место досудебное производство, оно является качественно менее сложным и тем существенно отличается от производства с досудебной подготовкой материалов в форме предварительного расследования.
Дифференциация может выражаться в неодинаковом количестве стадий по различным категориям дел[229]. С другой стороны, как об этом обоснованно пишет М. К. Свиридов, «в зависимости от сложности и объема работы по решению конечной и промежуточных задач может быть различен инструментарий, а не количество этапов деятельности. Поэтому дифференциация главным образом должна выглядеть в различном “наполнении” стадий в различных уголовных делах (при сохранении неизменным их – стадий – количества)»[230]. Эти положения в полной мере относятся как к упрощенным производствам, так и к производствам с более сложными процессуальными формами. Производства с более сложными процессуальными формами отличаются от обычных (так же, как и упрощенные производства) существенными особенностями процессуальных форм, в совокупности своей делающие эти производства качественно иными в рамках основных производств. Таким производством по действующему уголовно-процессуальному законодательству является производство по делам несовершеннолетних. Количество стадий в этом производстве такое же, что и в обычном. Однако как в досудебных, так и в судебных стадиях производства по делам несовершеннолетних имеются существенные особенности, позволяющие выделить это производство из числа обычных. О качественных особенностях этого производства свидетельствует и тот факт, что в уголовно-процессуальном законодательстве оно выделено в отдельный раздел.
Производством с более сложными процессуальными формами (в сравнении с обычным) является также производство по делам лиц, страдающих психическими или физическими недостатками, лишающими их возможности осуществлять свое право на защиту.
Итак, под дифференциацией уголовного судопроизводства понимается наличие в рамках единого уголовного процесса[231] производств, качественно различающихся между собой по степени сложности процессуальных форм.
Какие же обстоятельства делают необходимым проведение дифференциации и позволяют дифференцировать порядок уголовного судопроизводства по различным категориям уголовных дел? Иными словами, что же служит основаниями дифференциации? В литературе по этому вопросу высказываются различные суждения. Так, Р. Д. Рахунов предлагал отказаться от производства дознания или предварительного следствия по делам небольшой общественной опасности. К таким делам он относил все дела о преступлениях, за совершение которых предусмотрено наказание, не связанное с лишением свободы, либо лишение свободы сроком до одного года[232]. На такое же основание (т. е. степень общественной опасности преступления) указывал В. Д. Арсеньев[233]. С. А. Маршев основаниями для введения упрощенных форм считал: 1) уголовно-правовой характер деяния (по делам о преступлениях, которые по степени своей общественной опасности находятся на стыке с административными проступками); 2) объективно существующие свойства тех или иных преступлений, обусловливающие сложность их расследования[234].
Если первое основание является основанием уголовно-правового характера, то второе – уголовно-процессуального. Оба эти основания (разумеется, с учетом последующих уточнений) применимы не только для отнесения дел определенных категорий к упрощенным производствам, но и для отнесения, с другой стороны, других категорий дел к производствам с более сложными процессуальными формами, т. е. Для дифференциации в целом.
Более развернутую систему оснований дифференциации приводит в своих работах М. Л. Якуб, называя их «свойствами». По его мнению, «для того, чтобы дифференцировать процессуальные формы, необходимо определить систему существенных в этом отношении свойств, по совокупности которых сгруппировать различные категории преступлений и дела о них на две-три группы»[235]. К таким свойствам М. Л. Якуб относит следующие:
1) степень общественной опасности и тяжесть меры наказания, предусмотренной за него законом;
2) степень сложности дел данной категории в разрешении как их фактической, так и правовой стороны;
3) общественно-политическое значение дел данной категории;
4) значение, которое имеет преступление для интересов отдельных лиц, тех или иных ведомств, организаций, предприятий[236].
Еще более развернутую классификацию оснований дифференциации приводит М. К. Свиридов. К процессуальным основаниям он относит:
а) степень сложности познавательной деятельности по установлению всех обстоятельств дела;
б) необходимость – или ее отсутствие – принудительного обеспечения надлежащего поведения обвиняемого и подозреваемого (если нет оснований опасаться отклонения поведения обвиняемого от должного, то расследование и судебное разбирательство не будут сопровождаться подключением механизма процессуального принуждения);
в) наличие у обвиняемого и потерпевшего особых качеств (несовершеннолетие обвиняемого или его физические, психические недостатки значительно усиливают защиту; неспособность потерпевшего защищать свои права и законные интересы преобразует дела частного обвинения в дела публичного обвинения с соответствующим изменением порядка производства).
В качестве материальных оснований дифференциации М. К. Свиридов выделяет следующие:
а) вид и меру наказания, которые могут быть применены к подсудимому (применение более тяжкого наказания требует более сложной процедуры обсуждения вопроса о нем);
б) особую общественную опасность обвиняемого (например, необходимость признания лица особо опасным рецидивистом исключает применение при производстве по делу протокольной формы подготовки материалов и требует предварительного расследования)[237].
Системы оснований, предлагаемые М. Л. Якубом и М. К. Свиридовым, взаимно дополняют одна другую и различаются, пожалуй, лишь по степени конкретизации. Соглашаясь в целом с основными положениями этих авторов по рассматриваемому вопросу, следует заметить, что некоторые предлагаемые ими основания дифференциации нуждаются в уточнении и более глубоком исследовании.
1. Наказание, предусмотренное в санкции конкретной уголовно-правовой нормы, отражает степень общественной опасности преступления, за которое предусмотрено это наказание. Поэтому нет необходимости в качестве уголовно-правового основания дифференциации использовать вид и меру возможного наказания: эти признаки вторичны и зависят от степени общественной опасности преступления.
Также нет необходимости в качестве самостоятельного уголовно-правового (материального) основания дифференциации выделять такой признак, как особая общественная опасность обвиняемого. Во многих случаях совершение преступления рецидивистом или особо опасным рецидивистом является квалифицирующим обстоятельством, т. е. повышает степень общественной опасности преступления, и на это обстоятельство прямо указано в законе. Невозможность, например, досудебной подготовки материалов в протокольной форме в этих случаях обусловливается именно повышенной общественной опасностью преступлений[238]. Уголовно-процессуальное законодательство не предусматривает прямой зависимости процессуальных форм производства от того, совершено ли преступление рецидивистом, особо опасным рецидивистом или лицом, до этого не совершившим преступления.
Из изложенного следует, что единственным основанием дифференциации материального уголовно-правового характера является степень общественной опасности преступления. Рассматриваемое основание имеет важнейшее значение при дифференциации уголовного судопроизводства. Упрощенное производство не должно осуществляться по делам о преступлениях с относительно высокой степенью общественной опасности, за совершение которых может быть назначено относительно суровое наказание. Напротив, по делам о тяжких преступлениях должны применяться более сложные процессуальные формы, необходимы дополнительные гарантии от возможных ошибок. Чем серьезнее возможные последствия за совершенное преступление, тем опаснее ошибки в производстве, незаконное осуждение и наказание. С другой стороны, чем менее тяжкое преступление совершено, тем быстрее должна последовать реакция на совершенное преступление со стороны государства. Замедленная реакция государства в этих случаях, вынесение обвинительного приговора и назначение уголовного наказания за незначительное преступление спустя продолжительное время не принесут должного эффекта: цели наказания достигнуты не будут.
Можно сформулировать следующее правило: чем менее опасное преступление совершено, тем быстрее должна последовать реакция на его совершение. И наоборот, чем более серьезное преступление совершено, тем в меньшей степени нужна спешка, тем более опасна ошибка.
При этом, разумеется, речь идет не о том, что по делам с упрощенными формами производства устраняются гарантии достижения истины по делу. Напротив, по делам о тяжких преступлениях вводятся дополнительные гарантии.
Руководствуясь материально-правовым основанием дифференциации – степенью общественной опасности преступления, законодатель и должен установить различные процессуальные формы по определенным категориям дел. При этом, однако, указанное основание в самом законе должно быть конкретизировано: необходимо сформулировать четкие критерии, которыми и должны руководствоваться работники правоохранительных органов при «выборе» процессуального порядка производства в каждом конкретном случае. В качестве такого критерия можно использовать и вид, и меру наказания (например, упрощенное производство применяется только в тех случаях, когда возможное наказание не превышает одного года лишения свободы), и определенные свойства субъекта, совершившего общественно опасное деяние (рецидивист, особо опасный рецидивист), и другие признаки.
Однако более правильным представляется иной подход: в зависимости от степени общественной опасности все уголовно наказуемые деяния разбить на определенные группы и для каждой (или нескольких) предусмотреть определенный порядок производства.
Дифференциация уголовного судопроизводства должна основываться на дифференциации уголовного законодательства, а не наоборот. И если дифференциация уголовного судопроизводства опережает дифференциацию в материальном праве, то это – свидетельство отставания в развитии последнего.
К проблемам дифференциации уголовного судопроизводства в полной мере относится известное выражение к. Маркса о том, что «процесс есть только форма жизни закона, следовательно, проявление его внутренней жизни»[239].
Действующее уголовное законодательство предусматривает трехчленную классификацию преступлений: 1) тяжкие преступления; 2) преступления, не представляющие большой общественной опасности; 3) все иные преступления, не вошедшие в две вышеназванные группы[240].
При этом уголовное законодательство содержит определение только тяжкого преступления. Так, ст. 71 основ уголовного судопроизводства (ст. 71 УК РСФСР) включает исчерпывающий перечень тяжких преступлений. Что же касается преступлений, не представляющих большой общественной опасности, о них лишь упоминается в уголовном законодательстве (ст. 43 основ уголовного законодательства, ст. 50–52 УК РСФСР). Понятия либо перечня преступлений, не представляющих большой общественной опасности, уголовное законодательство не содержит.
В связи с этим в литературе по уголовному праву отмечается, что классификация в советском уголовном законодательстве еще не завершена. «не дано в законе развернутого понятия преступлений, не представляющих большой общественной опасности. Не выделены иные преступления, не относящиеся к группам тяжких и не представляющие большой общественной опасности. Создалась определенная коллизия в классификации преступлений между общесоюзным и республиканским законодательством»[241].
Все это – проблемы науки уголовного права, а не уголовного процесса. Не имеет принципиального значения, из скольких групп будет состоять классификация преступлений в зависимости от степени их общественной опасности. Главное, чтобы уголовный закон содержал четкое понятие каждой из групп и перечень преступлений, относящихся к каждой из них. Не имеет также принципиального значения, какое наименование получит та или иная группа (например, «малозначительные преступления» или «уголовные проступки»), при том условии, что эти деяния и впредь будут считаться уголовными, а не иными правонарушениями.
Именно подобная дифференциация уголовного законодательства и должна являться основой для дифференциации уголовного судопроизводства. При наличии в уголовном законе перечней, различающихся по степени общественной опасности преступлений, необходимо будет руководствоваться ими при решении вопросов об упрощении производства, либо его усложнении. Так, например, решая вопрос о том, по каким конкретным составам возможно упрощенное производство, достаточно будет применять процессуальные критерии дифференциации к тем из них, которые указаны в перечне малозначительных (не представляющих большой общественной опасности) преступлений.
При таком положении не будет возникать трудностей и в правоприменительной деятельности: достаточно будет определить, к какой группе относится преступление, о котором ведется производство.
2. Другим основанием дифференциации является степень сложности дел (М. Л. Якуб), или, по-другому, степень сложности познавательной деятельности по установлению всех обстоятельств дела (М. К. Свиридов). Более точно это основание можно было бы сформулировать как степень сложности установления фактических обстоятельств дела.
Степень сложности установления фактических обстоятельств дела – уголовно-процессуальное основание дифференциации. Оно необходимо постольку, поскольку относительная простота или, напротив, сложность установления истины по делу не всегда связаны со степенью общественной опасности преступления. Это основание как бы «накладывается» на классифицированную уголовным законом по степени общественной опасности систему групп преступлений.
Сама постановка вопроса об относительной простоте или сложности установления фактических обстоятельств по определенным категориям дел у некоторых процессуалистов вызывает негативное отношение. Ими утверждается, что простыми и ясными дела становятся только тогда, когда расследование по ним окончено, и преждевременное их объявление таковыми вряд ли принесет пользу правосудию[242].
Однако речь идет не о конкретных, единичных делах, а о категориях дел, сложность установления фактических обстоятельств по каждой из которых может быть различной[243]. Конечно, конкретное дело может оказаться сложнее, чем другие дела данной категории. Законодательство предусматривает в этом случае необходимость применения более сложного процессуального порядка производства, чем тот, который является обычным для данной категории дел. Так, протокольное досудебное производство может быть заменено дознанием, дознание – предварительным следствием. По делам частного обвинения может проводиться предварительное расследование.
Критерий степени сложности установления фактических обстоятельств учитывается законодателем при решении следующих вопросов: о проведении предварительного расследования в форме дознания либо предварительного следствия; о возможности проведения досудебной подготовки материалов в протокольной форме и замене ее по конкретному делу дознанием или следствием; о возможности по делу частного обвинения провести досудебное производство.
Вряд ли необходимо в качестве самостоятельного уголовно-процессуального основания дифференциации указывать на необходимость (или ее отсутствие) принудительного обеспечения надлежащего поведения обвиняемого и подозреваемого, как это делает М. К. Свиридов. Если в конкретном производстве не применялся механизм процессуального принуждения, это еще не свидетельство дифференциации в том ее понимании, о котором говорится выше. Производство по конкретному делу всегда может оказаться более или менее сложным в сравнении с делами такой же категории. Но это не дифференциация уголовного судопроизводства. Дифференциация предполагает, что по определенным категориям дел заранее установлен в законе более или менее сложный процессуальный порядок.
Если же речь идет о тех случаях, когда процессуальное принуждение необходимо по делу, по которому возможно досудебное протокольное производство, протокольное производство должно быть исключено. Но необходимость применения механизма уголовно-процессуального принуждения в подобных случаях свидетельствует о повышенной сложности дел в сравнении с другими делами данной категории.
И в этих случаях основанием дифференциации служит степень сложности установления фактических обстоятельств дела. Вместе с тем реализация этого основания в правоприменительной деятельности может вызывать трудности. Поэтому в тех случаях, когда допускается переход (по мотивам сложности установления фактических обстоятельств дела) от менее сложного к более сложному виду производства, должны быть сформулированы четкие критерии, которыми и будут руководствоваться работники правоохранительных органов применительно к конкретным случаям.
Так, например, при замене протокольного производства дознанием ввиду сложности установления фактических обстоятельств следует, в частности, руководствоваться такими критериями, как невозможность в десятидневный срок выяснить существенные обстоятельства совершения преступления, необходимость принудительного обеспечения надлежащего поведения лица, в отношении которого ведется производство, (т. е. то, что М. К. Свиридов считает уголовно-процессуальным основанием дифференциации) и др.
3. Нуждается в уточнении и такое основание дифференциации, как наличие у обвиняемого и потерпевшего особых качеств. Дело в том, что необходимость «выбора» вида производства (упрощенного, обычного или с более сложными процессуальными формами) возникает еще до появления обвиняемого и потерпевшего[244]: когда только имеются первичные сведения о возможном совершителе преступления. А по делам с протокольной формой досудебной подготовки материалов в досудебном производстве вообще не может быть ни обвиняемого, ни потерпевшего. Поэтому данное уголовно-процессуальное основание дифференциации следовало бы сформулировать так: наличие определенных свойств у лица, в отношении которого ведется производство, или у лица, пострадавшего от преступления.
Указанное выше основание в действующем уголовно-процессуальном законодательстве находит наиболее четкое выражение.
Так, по делам о преступлениях несовершеннолетних, независимо от общественной опасности преступления и степени сложности установления фактических обстоятельств дела, досудебное производство осуществляется только в форме предварительного следствия. Имеются и другие, обусловленные возрастом особенности производства по этой категории дел.
Психические или физические недостатки, лишающие возможности осуществлять свое право на защиту, также обусловливают обязательное производство предварительного следствия (независимо от сложности и степени общественной опасности преступления) и иные особенности, предусмотренные для дел данной категории.
Если потерпевший по делам частного и частно-публичного обвинения не может сам защищать свои права и законные интересы в силу беспомощного состояния, зависимости от обвиняемого или по иным причинам, то это влечет преобразование указанных дел в дела публичного обвинения.
Конечно, определенные свойства лица, совершившего общественно опасное деяние, могут иметь и уголовно-правовое значение. В данном же случае речь идет о таких свойствах, которые в той или иной степени затрудняют гражданину реализацию его прав. Дифференциация судопроизводства направлена здесь на нейтрализацию указанных негативных моментов. Поэтому применительно к рассматриваемым проблемам несовершеннолетие, физические и психические недостатки и др. Имеют уголовно-процессуальное значение, а сформулированное выше основание – наличие определенных свойств у лица, в отношении которого ведется производство, или у лица, пострадавшего от преступления, – является уголовно-процессуальным основанием дифференциации.
4. В качестве одного из оснований дифференциации (по терминологии М. Л. Якуба – свойств) выдвигается общественно-политическое значение дел данной категории.
В общественной значимости дела чаще всего отражается общественная опасность преступления.
Но возможны ситуации, когда примерно тождественные по степени общественной опасности преступления приобретают различную общественную значимость либо дело о преступлении, не представляющем большой общественной опасности, приобретает большой общественный резонанс.
Таким образом, общественная опасность деяния и общественная значимость дела о нем – понятия, не всегда совпадающие: первое – уголовно-правовое понятие, второе – уголовно-процессуальное. Отсюда следует вывод о том, что общественная значимость дела также является уголовно-процессуальным основанием дифференциации. Общественно-политическая значимость дел как основание дифференциации находит свое выражение в действующем уголовно-процессуальном законодательстве. По целому ряду составов преступлений, за совершение которых не предусмотрено значительного наказания, единственной формой досудебной подготовки материалов является, тем не менее, предварительное следствие. К их числу относятся некоторые государственные преступления: нарушение национального и расового равноправия (ст. 74 УК), уклонения от очередного призыва на действительную военную службу (ст. 80 УК), ряд хозяйственных преступлений.
По этому же основанию (особое общественное значение) дела частного обвинения могут быть преобразованы в дела публичного обвинения. Возможны и иные ситуации, когда конкретное дело приобретает особую общественно-политическую значимость. Поэтому в уголовно-процессуальном законе следовало бы закрепить общее правило, в соответствии с которым по решению следователя, прокурора, суда могло бы быть применено производство с более сложными процессуальными формами, если дело приобрело особую общественно-политическую значимость.
5. Имеет ли значение для дифференциации уголовного судопроизводства личный интерес? Одним из свойств, обусловливающих дифференциацию, М. Л. Якуб называет «значение, которое имеет преступление для интересов отдельных лиц, тех или иных ведомств, организаций и предприятий».
Что касается интересов ведомств, учреждений и предприятий, то трудно себе представить, каким образом их интересы могут влиять на выбор того или иного по сложности вида уголовного судопроизводства и какими критериями при этом следовало бы руководствоваться.
Иное отношение должно быть к интересам частных лиц, в первую очередь заинтересованных в ходе и исходе производства по конкретному уголовному делу. Данная проблема связана с проблемой более высокого порядка: о соотношении частного и публичного начал в уголовном производстве. Традиционно принято считать приоритетным в советском уголовном судопроизводстве публичное начало в сравнении с интересами отдельных лиц.
Вместе с тем уголовно-процессуальное законодательство вовсе не исключает влияния личного интереса на ход и исход уголовного дела. Так, не подлежит прекращению дело по нереабилитирующим основаниям, если против этого возражает обвиняемый; без жалобы потерпевшего не может быть возбуждено дело частного или частно-публичного обвинения. В наибольшей степени интересы обвиняемого и потерпевшего учитываются по делам частного обвинения.
По мере дальнейшей демократизации нашего общества уголовное судопроизводство еще в большей степени будет учитывать личные интересы, прежде всего, основных участников процесса – обвиняемого и потерпевшего. В рамках проблемы дифференциации это будет означать, что интересы лица, в отношении которого ведется судопроизводство, и интересы пострадавшего от преступления будут признаны одним из уголовно-процессуальных оснований дифференциации.
В частности, по делам с протокольной формой подготовки материалов как лицо, в отношении которого ведется производство, так и пострадавший от преступления не имеют той совокупности прав, которыми наделены соответствующие участники в производствах с более сложными процессуальными формами, что затрудняет для них возможность защитить свои материальные (в широком смысле) интересы. Поэтому было бы логичным предусмотреть в уголовно-процессуальном законе правило о том, что протокольное досудебное производство по требованию лица, в отношении которого оно ведется, или по требованию пострадавшего от преступления должно быть заменено на обычное производство. По делам частного обвинения пострадавший от преступления нередко выполняет не свойственную для частного лица в советском уголовном судопроизводстве функцию досудебной подготовки материалов, не обладая для этого никакими полномочиями. Конечно, он может обратиться к прокурору. Однако прокурор откажет в возбуждении уголовного дела и в производстве предварительного расследования, если не будет оснований, предусмотренных ч. 3 ст. 27 УПК. В связи с этим можно внести предложение: предусмотреть в уголовно-процессуальном законе право потерпевшего обратиться к прокурору с ходатайством о проведении предварительного расследования. В этом случае прокурор при наличии оснований возбуждал бы уголовное дело и направлял его для производства дознания или предварительного следствия.
Таким образом, основаниями дифференциации советского уголовного судопроизводства являются:
– уголовно-правовое (степень общественной опасности преступления);
– уголовно-процессуальные (степень сложности установления фактических обстоятельств дела; наличие определенных свойств у лица, в отношении которого ведется производство, или у лица, пострадавшего от преступления; общественная значимость дел; интересы лица, в отношении которого ведется производство, или лица, пострадавшего от преступления).
Рассмотренные основания дифференциации используются не только для разграничения основных производств по степени сложности процессуальных норм в целом, но (на основе конкретизации этих оснований) и при необходимости замены в конкретных случаях одного вида производства на другой. При этом должна допускаться замена только менее сложного производства на более сложное, но не наоборот.
Действующую систему основных производств представим в виде схемы на рис. 6.
Рис. 6.
Проблемы углубления дифференциации основных производств можно рассмотреть, во-первых, применительно к стадиям или этапам уголовного судопроизводства, и, во-вторых, применительно к видам основных производств. Конечно, деление это весьма условно, поскольку особенности отдельных видов основных производств проявляются в конкретных стадиях уголовного судопроизводства. Поэтому оно используется лишь для удобства изложения материала.
Досудебное производство по ныне действующему уголовно-процессуальному законодательству осуществляется в форме досудебного протокольного производства, дознания и предварительного следствия. При этом различия в процессуальном режиме дознания и предварительного следствия сводятся к следующим моментам: 1) при производстве дознания не участвует защитник; 2) потерпевшему, гражданскому ответчику, гражданскому истцу и их представителям не предъявляются для ознакомления материалы дела; 3) обжалование вышестоящему прокурору не приостанавливает исполнение любых указаний прокурора, осуществляющего надзор.
В литературе давно уже оспаривается правомерность ограничения прав некоторых участников при производстве расследования в форме дознания. Многие авторы обосновывали необходимость упразднения дознания как самостоятельной формы предварительного расследования[245]. Аргументом в поддержку этого предложения служит и тот факт, что в настоящее время фактически произошло «сращивание» следственного аппарата МВД с аппаратом дознания. В этих условиях разница между дознанием по делам, по которым предварительное следствие необязательно, и предварительным следствием (осуществляемым в основном следователями МВД) несущественна не только по процессуальному режиму, но и по фактическому положению дел. При таком положении действительно нецелесообразно сохранять дознание как самостоятельную форму предварительного расследования. Если же будут реализованы давние предложения об удалении следственного аппарата из системы МВД, то создадутся иные условия. Тогда наряду с протокольным досудебным производством, с одной стороны, и предварительным следствием – с другой, возможно будет сохранить дознание как самостоятельную форму досудебного производства. Оно, как и сейчас, осуществлялось бы в сокращенные сроки по делам о преступлениях, не представляющих значительной общественной опасности и не отличающихся особой сложностью установления фактических обстоятельств. При этом имеющиеся сейчас ограничения прав участников производства (в сравнении с предварительным следствием) следовало бы устранить.
Однако в этом случае наличие двух форм предварительного расследования не являлось бы следствием дифференциации, поскольку процессуальные режимы дознания и следствия не имели бы существенных различий.
Важным основанием дифференциации досудебного производства, несомненно, является уголовно-правовое основание – степень общественной опасности преступлений. Находят свое выражение в досудебном производстве и уголовно-процессуальные основания дифференциации.
Так, по делам несовершеннолетних и лиц, страдающих психическими или физическими недостатками, единственной формой досудебного производства и впредь должно оставаться предварительное следствие с предусмотренными дополнительными особенностями.
Необходимо сохранить и ныне действующее правило о том, что в конкретном случае, исходя из процессуальных критериев, возможно более сложное производство, чем то, которое предусмотрено для данной категории преступлений, но ни в коем случае невозможно менее сложное производство.
Законодатель в настоящее время нашел оптимальный вариант, предусмотрев досудебную подготовку материалов в двух формах: протокольное производство и предварительное расследование. И вряд ли есть необходимость в разработке и закреплении иных форм досудебного производства. В этом смысле в углублении дифференциации досудебного производства необходимости нет. Однако это не означает, что не нуждаются в совершенствовании указанные выше формы досудебной подготовки материалов, особенно протокольное досудебное производство. Но эти проблемы – предмет самостоятельного исследования. На некоторых из них остановимся в следующей главе.
Особенности судопроизводства в судебных стадиях менее существенны, чем в стадиях досудебных.
В стадии предания суду, или, точнее, в стадии судебного подготовительного производства, эти особенности заключаются в следующем.
1. По делам частного обвинения и по делам с протокольной формой досудебной подготовки материалов в этой стадии осуществляются: а) возбуждение уголовного дела; б) предание суду; в) подготовительные действия к рассмотрению дела в судебном заседании (в то время, как по другим поступавшим в суд делам вопросы, указанные в п. «а», не разрешаются, поскольку уже решены в досудебном производстве).
2. По делам о преступлениях несовершеннолетних и о преступлениях, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь, предание суду осуществляется в распорядительном заседании суда коллегиально, в то время как по другим категориям дел – единолично народным судьей или членом соответствующего суда.
В стадии судебного разбирательства особенности производства также менее значительны в сравнении с производством досудебным, например по делам о преступлениях несовершеннолетних:
а) обязательность участия защитника и необязательность для суда отказа от него;
б) участие в судебном заседании законных представителей несовершеннолетнего подсудимого;
в) участие в судебном разбирательстве представителей предприятий, учреждений и организаций;
г) возможность удаления подсудимого из зала судебного заседания на время исследования обстоятельств, могущих отрицательно повлиять на несовершеннолетнего;
д) обязанность суда дополнительно обсудить вопросы о возможности отсрочки исполнения приговора и о необходимости назначения общественного воспитателя в случаях условного осуждения, применения меры наказания, не связанной с лишением свободы или отсрочки исполнения приговора;
е) возможность превращения уголовного дела с применением к несовершеннолетнему одной из мер воспитательного характера.
По другим категориям дел особенностей[246] в стадии судебного разбирательства действующее уголовно-процессуальное законодательство не предусматривает.
Между тем в уголовно-процессуальной литературе значительное распространение получило мнение о необходимости дифференциации и судебного разбирательства уголовных дел. При этом одна группа авторов (М. С. Строгович, П. С. Элькинд и др.), отрицая дифференциацию уголовного судопроизводства, допускала, вместе с тем, возможность более сложной процедуры по определенным категориям дел. Другие авторы (П. Ф. Пашкевич и др.) подходили к проблемам дифференциации также односторонне – только в плане упрощения. Более предпочтительной является иная позиция: по одним категориям дел возможно упрощение судебного разбирательства, а по другим – его усложнение.
Для дифференциации судебного производства по уголовным делам имеются те же предпосылки, что и для дифференциации досудебного производства. Чем более общественно опасно преступление, дело о котором рассматривается в суде, тем в меньшей степени нужна быстрота, в большей степени опасны ошибки, а значит, необходимы дополнительные гарантии. Напротив, по делам, не представляющим большой общественной опасности и не являющимся сложными по установлению фактических обстоятельств, возможно упрощенное производство.
Одним из первых шагов в этом направлении явилось бы изменение состава судебной коллегии, рассматривающей дела по первой инстанции. Дела о наиболее тяжких преступлениях, за совершение которых предусмотрена смертная казнь, следовало бы рассматривать по первой инстанции коллегией в составе двух профессиональных судей и трех народных заседателей[247].
По этим делам необходимо не только увеличение числа судей, имеющих жизненный опыт (народных заседателей), но и судей, имеющих высокую профессиональную квалификацию, поскольку именно при рассмотрении этих дел чаще возникают сложности не только в установлении фактических обстоятельств, но и в правильной их юридической оценке. Именно по такому пути идет уголовно-процессуальное законодательство большинства европейских социалистических государств[248].
Значительное увеличение числа народных заседателей вряд ли имеет смысл. Реализация этого предложения, по сути, означала бы введение в советский уголовный процесс суда присяжных. Предложение о разделении функций судьи и народных заседателей (народные заседатели решали бы вопрос о виновности, а профессиональные судьи – вопросы о наказании) высказано многими авторами[249].
Против реализации этого предложения можно привести следующие аргументы.
При решении вопроса о виновности кроме жизненного опыта необходимы и юридические знания: признание виновным или невиновным только на основе жизненного опыта, убеждения, обыденного правосознания, но вопреки требованиям закона – противоречило бы Конституции СССР и сложившимся в юридической науке фундаментальным теоретическим концепциям, пересматривать которые вряд ли имеет смысл. Поэтому при решении вопроса о виновности необходима помощь юриста-профессионала – профессионального судьи. С другой стороны, при решении вопроса о наказании (возможно, даже в большей степени, чем при решении вопроса о виновности) необходимы те качества, которые есть у народных заседателей и которые могут отсутствовать в силу профессиональной деформации у профессиональных судей[250]. Как писал И. Д. Перлов, разделение полномочий судей привело бы к утрате главного преимущества единой судебной коллегии – органического сочетания юридической зрелости профессиональных судей и жизненного опыта народных заседателей[251].
Аналогичные суждения имеются во многих работах советских процессуалистов[252].
Итак, по делам об особо опасных преступлениях, за которые в качестве наказания может быть назначена смертная казнь, состав судебной коллегии в суде первой инстанции должен быть увеличен до двух профессиональных судей и трех народных заседателей. По этим же делам должно быть обязательным участие защитника и прокурора как в стадии предания суду (подготовительного досудебного производства), так и в стадии судебного разбирательства.
С другой стороны, по делам о преступлениях, не представляющих большой общественной опасности, следовало бы предусмотреть возможность единоличного судебного разбирательства. При этом речь идет не о возрождении так называемых дежурных камер народного суда, в которых дело разрешалось судьей единолично судебным приказом без его рассмотрения в судебном заседании[253]. На данном этапе наши предложения сводятся к тому, чтобы разрешение определенных уголовных дел осуществлялось единолично судьей, но на основе их рассмотрения в судебном заседании с участием обвиняемого, потерпевшего, защитника, прокурора, с вызовом и допросом свидетелей, исследованием других доказательств. В дальнейшем порядок судебного разбирательства по этим делам можно было бы в определенных разумных пределах упростить на основе сложившейся к тому моменту судебной практики. Противников единоличного рассмотрения каких бы то ни было уголовных дел[254] значительно больше, чем сторонников этой идеи[255].
Аргументом против единоличного рассмотрения уголовных дел служит то обстоятельство, что Конституция СССР предусматривает осуществление во всех судах коллегиального рассмотрения уголовных и гражданских дел. Однако это формальный аргумент. В условиях перестройки будут нуждаться в пересмотре многие положения Конституции СССР, в том числе и такие, без которых невозможна радикальная судебная реформа[256]. Это не означает, что принцип коллегиальности вообще утратит силу. Он будет действовать по другим категориям дел, а в кассационной и надзорной инстанции – в том числе и по тем делам, которые в суде первой инстанции рассматривались бы единолично народным судьей.
Речь идет не об изъятии принципа коллегиальности из уголовного судопроизводства вообще, а об определенных исключениях из него, равно как имеют место и установленные законом исключения из других принципов уголовного судопроизводства, например принципа гласности.
Более серьезным возражением против возможности рассмотрения единолично народным судьей несложных дел о преступлениях, не представляющих большой общественной опасности, может служить опасение, что вследствие этого возрастет возможность судебных ошибок. Однако этого не следует опасаться, поскольку единоличное рассмотрение будет допускаться исключительно по делам, не отличающимся сложностью установления фактических обстоятельств по преступлениям, не представляющим большой общественной опасности, за которые не может быть назначено сколько-нибудь суровое наказание. Кроме того, участие народных заседателей – не панацея от судебных ошибок. Судебная практика последнего десятилетия свидетельствует о том, что судебные ошибки имели место, хотя и народные заседатели участвовали по всем уголовным делам. Встречались даже отдельные случаи вынесения необоснованных приговоров с применением исключительной меры наказания[257].
С другой стороны, качество рассмотрения уголовных дел напрямую связано с профессиональным уровнем судей. Так, Е. Смоленцев обнаруживает пропорциональную зависимость числа судебных ошибок от образовательного уровня судей[258].
В настоящее время уровень профессиональной подготовки, морально-политический и нравственный уровень народных судей[259] позволяют «доверить» им единоличное рассмотрение определенной категории уголовных дел.
Что же касается судебных ошибок, незаконных осуждений, равно как и незаконных оправданий, никакие самые сложные процессуальные формы не могут сами по себе гарантировать невозможность появления подобных фактов. Чтобы их не было вовсе или, во всяком случае, было значительно меньше, необходимы в первую очередь социально-политические гарантии. Такой гарантией является всесторонняя демократизация в условиях перестройки и на основе гласности нашего социалистического общества.
Важно отметить и такую гарантию осуществления правосудия по уголовным делам, как реальная независимость судей. «Партия в своих недавних решениях еще и еще раз подчеркивает необходимость строжайшего соблюдения принципа независимости судей и подчинения их только закону. Она на практике укрепляет эти начала, поддерживает активность и принципиальность каждого судьи», – отмечалось в докладе А. И. Лукьянова на Всесоюзном совещании руководящих работников судов и органов юстиции[260].
Повышение профессионального уровня, политических и нравственных качеств народных судей, их реальная независимость, с одной стороны, общественный контроль и гласность в их деятельности, с другой стороны, служат дополнительными гарантиями от возможных негативных последствий единоличного рассмотрения уголовных дел в установленных законом случаях.
Введение упрощенного судебного производства (единоличного рассмотрения уголовных дел) по делам с протокольной формой досудебной подготовки материалов явилось бы логическим завершением дифференцированного производства по делам о преступлениях, не представляющих большой общественной опасности. При этом следует еще раз подчеркнуть, что важнейшим основанием отнесения определенных составов преступлений к категории дел, по которым производство осуществляется в упрощенной форме, должно являться уголовно-правовое основание – степень общественной опасности преступления. Упрощенное производство может применяться только по делам о преступлениях, которые уголовным материальным законом отнесены к группе наименее опасных. К находящимся в этой группе составам преступлений затем должны быть применены уголовно-процессуальные критерии (основания дифференциации). С учетом этих уголовно-процессуальных оснований применительно к упрощенному судебному производству следует сформулировать следующие правила:
1. Упрощенное судебное производство может применяться по усмотрению народного судьи по делам о любых преступлениях, по которым предусмотрено упрощенное производство, независимо от того, производилось ли досудебное производство в упрощенном или обычном порядке.
2. Если народный судья сочтет, что данное конкретное уголовное дело является сложным по установлению фактических обстоятельств либо приобрело большую общественную значимость, упрощенное судебное производство может быть заменено более сложным, независимо от того, осуществлялось ли досудебное производство в упрощенной или обычной форме.
3. Упрощенное судебное производство не должно применяться по делам несовершеннолетних, лиц, страдающих физическими и психическими недостатками, лишающими их возможности осуществлять свое право на защиту.
4. Упрощенное судебное производство не должно применяться в тех случаях, когда против этого возражают подсудимый или потерпевший, либо государственный обвинитель считает необходимым провести судебное разбирательство с участием в рассмотрении дела народных заседателей.
Возможность единоличного судебного разбирательства дел народным судьей можно было бы предусмотреть и по делам частного обвинения. Преступления, дела о которых относятся к делам частного обвинения, не представляют большой общественной опасности, не отличаются сложностью установления фактических обстоятельств. Одной из задач суда по этим делам является примирение сторон, устранение возникшего конфликта. Разумеется, указанные выше правила распространялись бы тогда и на эти дела.
Принятие рассмотренных предложений привело бы к действительной дифференциации производства в суде первой инстанции, основанной на дифференциации уголовного материального права. Причем эта модель дифференцированного судебного производства не является чем-то новым. Уголовно-процессуальное законодательство практически всех европейских социалистических государств предусматривает дифференцированный в зависимости от степени общественной опасности преступления порядок как досудебного, так и судебного производства. Предложения, высказанные здесь, нельзя считать радикальными, если сравнивать их с теми положениями, которые уже закреплены в уголовно-процессуальном законодательстве стран Восточной Европы[261].
В литературе отмечается, что установленный в этих странах дифференцированный порядок судопроизводства по уголовным делам оправдывает себя[262]. Это обстоятельство также не может не служить аргументом в пользу углубления дифференциации и советского уголовного судопроизводства.
Выше были рассмотрены проблемы углубления дифференциации судопроизводства применительно к стадиям уголовного процесса, главным образом к стадии судебного разбирательства. Теперь эту же проблему рассмотрим в иной плоскости – применительно к отдельным видам основных производств.
Что касается упрощенных производств, проблемы углубления их дифференциации, как представляется, в достаточно полной мере были уже рассмотрены выше. Остановлюсь поэтому на некоторых вопросах производств с более сложными процессуальными формами.
Действующим уголовно-процессуальным законодательством предусмотрены особенности производства: а) по делам несовершеннолетних; б) по делам немых, глухих, слепых и других лиц, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут сами осуществлять свое право на защиту.
Несмотря на различия этих категорий дел между собой, их объединяет следующее обстоятельство: по этим категориям дел имеет место определенное усложнение производства, предусматриваются дополнительные гарантии. Дополнительные гарантии по этим делам необходимы в связи с тем, что во всех указанных случаях лица, в отношении которых ведется производство, не могут вообще либо могут, но не в полной мере, сами осуществлять свое право на защиту.
К числу общих особенностей производства по этим категориям дел относятся:
1) обязанность предварительного следствия;
2) обязательность участия защитника и необязательность для следователя, прокурора и суда отказа от него;
3) участие защитника с момента предъявления обвинения. Имеются и другие особенности производства по этим категориям дел, связанные со спецификой каждой из них.
В плане совершенствования уголовно-процессуального законодательства, применительно к рассматриваемым категориям дел, можно предложить:
1) предусмотреть особенности производства по этим категориям дел в одном разделе УПК (в гл. 1 этого раздела должны быть урегулированы вопросы, общие для всех рассматриваемых производств, в последующих главах – специфические особенности производства по делам несовершеннолетних и по делам лиц, страдающих физическими или психическими недостатками);
2) кроме уже имеющихся общих положений предусмотреть участие законного представителя[263] как на предварительном следствии, так и в суде, по всем указанным выше категориям дел; коллегиальное решение вопроса о предании суду или назначении дела (по применению мер медицинского характера) к рассмотрению в судебном заседании; установление правила о невозможности по этим делам как досудебного, так и судебного упрощенного производства.
Таким образом, если проанализировать все высказанные в этом параграфе предложения, можно сделать вывод о том, что углубление дифференциации уголовного процесса связано не только и не столько с упрощением судопроизводства, но также и с введением существенных дополнительных гарантий по целому ряду категорий уголовных дел.
Кроме того, добавляется еще одно производство с более сложными процессуальными формами: производство по делам о преступлениях, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь.
Итак, с учетом всех предложений можно представить следующую систему основных производств, включая главные особенности по каждому из них:
I. Обычные производства.
II. Упрощенные производства.
1. Производство с протокольной формой досудебной подготовки материалов:
– досудебное производство в протокольной форме;
– возбуждение уголовного дела, предание суду и подготовительные действия в стадии подготовительного судебного производства;
– единоличное рассмотрение дела народным судьей по первой инстанции.
2. Производство по делам частного обвинения:
– необязательность досудебного производства;
– возбуждение уголовного дела, предание суду и подготовительные действия в стадии подготовительного судебного производства;
– единоличное рассмотрение дела народным судьей по первой инстанции.
III. Производства с более сложными процессуальными формами.
1. Производство по делам о преступлениях, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь:
– обязательность предварительного следствия;
– обязательность участия защитника, как на предварительном следствии, так и в суде, и необязательность для следователя, прокурора, суда отказа обвиняемого от защитника;
– коллегиальное решение вопроса о предании суду;
– рассмотрение дела по первой инстанции в составе двух профессиональных судей и трех народных заседателей;
– обязательный пересмотр дела в вышестоящем суде в отношении лица, которому в качестве меры наказания назначена смертная казнь.
2. Производство по делам несовершеннолетних:
– те же особенности, за исключением более раннего момента допуска защитника, чем это предусмотрено действующим законодательством.
3. Производство по делам лиц, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут сами осуществлять свое право на защиту:
– обязательность предварительного следствия;
– обязательность участия защитника, как на предварительном следствии, так и в суде, и необязательность для следователя, прокурора, суда отказа лица, в отношении которого ведется судопроизводство, от защитника;
– участие защитника с момента установления факта физического или психического заболевания, лишающего лицо, в отношении которого ведется производство, возможности самому осуществлять свое право на защиту;
– участие законного представителя, как на предварительном следствии, так и в суде;
– коллегиальное решение вопроса о предании суду или назначении дела к рассмотрению в судебном заседании.
Схематично предлагаемая система основных производств представлена на рис. 7.
Рис. 7.
При классификации основных производств используются рассмотренные ранее основания дифференциации. Эти же основания предопределяют возможность и необходимость перехода в установленных случаях от одного подвида основного производства к другому. При этом должны действовать следующие правила:
1. Возможен переход только от производства с менее сложными процессуальными формами к производству с более сложными процессуальными формами. Обратный же переход допускаться не должен.
2. Упрощенное досудебное производство возможно только в том случае, если против этого не поступило возражений лица, в отношении которого производство ведется, и лица, пострадавшего от совершения преступления.
3. Упрощенное производство может быть заменено производством с более сложными процессуальными формами как по инициативе должностных лиц и органов, в ведении которых находятся материалы производства, так и по инициативе лица, в отношении которого ведется производство, и лица, пострадавшего от совершения преступления.
Каждое из основных производств может быть предметом специального исследования. Представляется, что в наибольшей степени в этом нуждается производство с протокольной формой досудебной подготовки материалов – относительно новый институт в советском уголовном процессе, применение которого на практике породило немало проблем. Их рассмотрению и будет посвящен следующий параграф.
§ 2. Производство по делам с протокольной формой досудебной подготовки материалов
В последние годы протокольному производству в уголовно-процессуальной литературе уделяется значительное внимание. В опубликованных работах главным образом исследуются вопросы правоприменительной деятельности. И это естественно. Широкое внедрение в практику относительно нового уголовно-процессуального производства требует столь же широкой научно-исследовательской работы, направленной на выявление недостатков деятельности правоприменительных органов, а также возникающих в процессе этой деятельности трудностей, обусловленных недостатками и пробелами уголовно-процессуального законодательства.
С другой стороны, на вопросы, возникающие в практике досудебной подготовки материалов в протокольной форме, могут быть даны обоснованные ответы только на основе научно разработанной теоретической концепции протокольного производства.
Является ли значительное расширение возможности применения протокольного производства закономерным явлением в развитии советского уголовно-процессуального права, выражающим тенденции его развития, либо это временное явление, вызванное сиюминутными потребностями практики?
Ответы на поставленные вопросы могут быть получены на основе и с учетом положений, сформулированных в предыдущих главах данной работы. Приведем некоторые из них:
1. Уголовное судопроизводство представляет собой единую систему. Единство уголовного судопроизводства выражается в единстве его целей и общих задач, единстве основных принципов и основных гарантий.
2. С другой стороны, уголовное судопроизводство как единая система включает в себя различные виды (основное, дополнительное, особое) и подвиды производств, что свидетельствует о дифференциации советского уголовного процесса.
3. Дифференциация проявляется как в усложнении, так и в упрощении процессуальных форм по определенным категориям дел.
Применительно к производству по делам с протокольной формой досудебной подготовки следует подчеркнуть, что рассматриваемое производство – составная часть единого уголовного процесса. К этому производству в полной мере относятся сформулированные в ст. 2 основ уголовного судопроизводства задачи. Как и всякое другое основное производство, производство с протокольной формой досудебной подготовки материалов направлено на установление, конкретизацию и закрепление уголовно-правового отношения.
Распространяются на это производство и принципы уголовного судопроизводства, и процессуальные гарантии[264].
Анализ действующего уголовно-процессуального законодательства позволяет сделать вывод, что особенности производства с протокольной формой досудебной подготовки материалов сконцентрированы в досудебной его части. Здесь имеет место упрощенное, протокольное производство. Стадии возбуждения уголовного дела и предания суду в определенной части объединяются[265]. Что же касается стадии судебного разбирательства и последующих стадий, здесь никаких особенностей действующее законодательство не предусматривает[266].
Не случайно поэтому в литературе природа производства с протокольной формой досудебной подготовки материалов определяется обычно только на основе анализа его досудебной части. Такой подход в целом обоснован: ведь именно здесь, в досудебной части, и имеют место те особенности, которые существенно отличают производство с протокольной формой досудебной подготовки материалов от других производств. Но вместе с тем при определении правовой природы досудебной части производства с протокольной формой досудебной подготовки материалов необходимо исходить из концепции целостности и законченности этого производства как одного из элементов в системе единого уголовного процесса.
Так какова же природа досудебного производства в протокольной форме? И вообще, является ли деятельность по досудебной подготовке материалов в протокольной форме уголовно-процессуальной или она регулируется нормами административно-процессуального права, является административно-процессуальной? Так, А. Чуркин, анализируя протокольное производство по делам о мелком хищении, считает, что нормы, его регулирующие, наиболее близки нормам административного законодательства[267].
Противоречивой является позиция С. Мельника и Л. Захожего. С одной стороны, эти авторы считают, что деятельность по досудебной подготовке материалов в протокольной форме не относится к уголовно-процессуальной в общепринятом ее понимании. Аргументируется это положение следующими обстоятельствами: 1) хотя деятельность по досудебной подготовке материалов в протокольной форме и направлена на выяснение обстоятельств совершенного преступления и личности правонарушителя, но проводится до возбуждения уголовного дела, т. е. без производства следственных действий; 2) из этой деятельности исключены задержание как мера уголовно-процессуального принуждения и избрание меры пресечения; 3) хотя эта деятельность и осуществляется органами дознания, но дознанием не является; 4) при сравнении протокола об административном правонарушении (ст. 235 кодекса об административных правонарушениях) с протоколом, составленным в порядке, предусмотренном ст. 415 УПК, очевидно их сходство; 5) преступления, по которым досудебная подготовка материалов проводится в протокольной форме, относятся главным образом к подследственности органов внутренних дел, уголовно-процессуальная деятельность которых производна от их административной деятельности; 6) существенно расширен круг должностных лиц органов внутренних дел, которые могут осуществлять досудебную подготовку материалов; 7) Верховный Суд РСФСР занимает следующую позицию: при протокольной форме досудебной подготовки материалов они должны быть получены без производства предварительного следствия или дознания[268].
Вместе с тем, как утверждают те же авторы, «для протокольной формы досудебной подготовки материалов характерны и некоторые свойства уголовно-процессуальной деятельности: передача материалов о правонарушении без возбуждения уголовного дела для применения мер общественного воздействия только с согласия прокурора (ст. 10 УПК); утверждение начальником органа дознания протокола, составленного в порядке ст. 415 УПК; процессуальное положение лица, в отношении которого составлен протокол, близко к положению подозреваемого; квалификация преступления по статье УК РСФСР; направление материалов в суд только с санкции прокурора (аналогично ст. 217 УПК); возвращение прокурором материалов органу дознания для выяснения существенных дополнительных обстоятельств или для утверждения их начальником органа дознания (аналогично ст. 214 УПК); возвращение судом материалов органу дознания для выяснения существенных дополнительных обстоятельств или санкционирования их прокурором (аналогично ст. 232 УПК); предание правонарушителя суду судьей единолично или судом в распорядительном заседании (ст. 226 УПК)»[269].
Последнее утверждение С. Мельника и Л. Захожего (об уголовно-процессуальной природе перечисленных ими действий) не вызывает сомнений. Следует только заметить, что не было необходимости прибегать к аналогии закона, поскольку указанные авторами ситуации предусмотрены непосредственно в гл. 34 УПК РСФСР[270].
Что же касается аргументов С. Мельника и Л. Захожего в обоснование административно-процессуального характера деятельности по досудебной подготовке материалов в протокольной форме, не представляет большого труда показать их несостоятельность.
1. Ссылка на позицию Верховного Суда не может служить решающим аргументом. Верховный Суд стоит на позиции законодателя. Уголовно-процессуальная же деятельность не ограничивается рамками дознания и предварительного следствия.
2. Действительно, при производстве досудебной подготовки материалов по протокольной форме следственные действия не производятся[271], задержание также не производится, меры пресечения не избираются. Но само по себе это еще не аргумент. И в стадии возбуждения уголовного дела не производятся следственные действия, не избираются меры пресечения. Между тем никто не оспаривает уголовно-процессуальную природу деятельности в этой стадии.
3. Уголовно-процессуальная деятельность органов внутренних дел (осуществляющих досудебную подготовку материалов по протокольной форме) производна от их административной деятельности. Но ведь данное обстоятельство можно отнести к осуществляемому этими органами в пределах их компетенции расследованию в целом. Наверное, и для С. Мельника, и Л. Захожего приведенный ими аргумент не будет служить основанием для отрицания уголовно-процессуального характера деятельности органов внутренних дел по расследованию преступлений.
Что же касается относительно широкого круга должностных лиц, осуществляющих досудебную подготовку материалов по протокольной форме, то столь же широким он может быть определен и для производства дознания. Главное, что и в первом и во втором случаях деятельность уполномоченных органом дознания лиц осуществляется от имени органа дознания, основные решения принимаются начальником органа дознания либо с его согласия.
4. Сходство протокола, завершающего досудебную подготовку материалов по протокольной форме, с протоколом об административном правонарушении также не служит доказательством административно-процессуальной природы первого. Достаточно изучить главы 19–21 кодекса об административных правонарушениях, чтобы обнаружить немало правовых явлений, по форме схожих с уголовно-процессуальными. Однако подобное сходство не означает единства правовой природы: административно-процессуальные институты остаются административно-процессуальными, уголовно-процессуальные – уголовно-процессуальными.
Таким образом, С. Мельник и Л. Захожий (и другие сторонники критикуемой позиции) не представили достаточно убедительных аргументов в пользу административно-процессуального характера деятельности по досудебной подготовке материалов в протокольной форме.
Аргументом в пользу уголовно-процессуальной природы деятельности по досудебной подготовке материалов дела в протокольной форме может служить то обстоятельство, что нормы, ее регулирующие, расположены в уголовно-процессуальном законодательстве. Однако на это могут возразить, что само по себе расположение норм в определенной отрасли законодательства еще не свидетельствует о принадлежности их к одноименной отрасли права[272]. Поэтому необходимо разобраться в более сложном вопросе: может ли в принципе применение норм уголовного права в той или иной части правоприменительного процесса осуществляться в рамках не уголовного, а административного процесса[273]?
Известно, что подобное явление имеет место при решении вопросов, возникающих в процессе исполнения уголовного наказания. В этих случаях применение уголовно-правовых норм направлено на изменение установленного приговором суда уголовно-правового отношения либо досрочное его прекращение[274]. И если условно-досрочное освобождение, изменение условий содержания осужденных посредством перевода их в другие исправительно-трудовые учреждения (ИТУ) осуществляются судом и в уголовно-процессуальной форме, то изменение условий содержания осужденных в пределах одного ИТУ (например, перевод в помещение камерного типа) производится администрацией ИТУ в административно-процессуальной форме. Таким образом, применение норм уголовного права при индивидуализации наказания в ходе его исполнения возможно как в форме уголовного, так и в форме административного процесса.
Некоторые авторы считают подобное положение оправданным и целесообразным[275]. Другие же вполне обоснованно критикуют имеющий место порядок, при котором возможно применение норм уголовно-правового характера вне уголовно-процессуальной формы[276]. Такого же мнения придерживается и автор данной работы[277].
Автор не случайно остановился на проблемах, казалось бы, не имеющих отношения к протокольному производству. Дело в том, что рассмотренные случаи являются «серьезным и единственным исключением из ставшего уже традиционным правила о недопустимости «жизни» уголовного права вне уголовного процесса[278]. И, как представляется, необходимо не расширять перечень подобных исключений, а, напротив, устранять имеющиеся.
Одной из целей появления протокольной формы досудебной подготовки материалов, несомненно, являлась необходимость облегчить производство по определенным категориям дел за счет упрощения процессуальных форм. Но это упрощение возможно только в рамках уголовного процесса, а не посредством замены уголовно-процессуальной формы административно-процессуальной. Признавая определенную универсальность административного процесса, даже специалисты в области административно-процессуального права, вместе с тем, считают, что нормы уголовного права могут быть реализованы только в форме уголовного процесса, административный процесс в этой форме неприемлем[279].
Необходимость уголовно-процессуальной формы в протокольном досудебном производстве обусловливается в первую очередь тем обстоятельством, что всякое применение нормы уголовного права влечет значительно более серьезные последствия, чем применение норм других материальных отраслей.
На это можно было бы возразить, что применение норм уголовного права в досудебной деятельности не имеет места. Так, В. И. Каминская писала: «…до вынесения приговора (за исключением случаев прекращения дела) происходит применение только процессуального закона»[280]. Однако по этому вопросу было высказано и другое мнение: Н. Н. Полянский считал, что орган расследования и суд «применяют уголовный закон всякий раз, когда для решения того или иного вопроса им приходится обращаться к уголовному закону»[281]. «суд при вынесении обвинительного приговора в полном объеме применяет как диспозицию, так и санкцию нормы. Другие же органы (например, следователь) применяют лишь диспозицию уголовно-правовой нормы, но не санкцию», – писал В. Н. Кудрявцев[282]. Позиция В. Н. Кудрявцева по этому вопросу более предпочтительна.
В теории права все правоприменительные действия принято подразделять на три основные стадии: 1) установление фактических обстоятельств; 2) выбор и анализ нормы права; 3) решение дела, выраженное в акте применения права[283]. В полном объеме деятельность по применению норм уголовного права действительно осуществляется судом. Однако имеет место и досудебная деятельность по применению норм уголовного права: во-первых, как это отмечает В. И. Каминская, в случаях прекращения уголовных дел, во-вторых, по другим делам в первых двух вышеназванных стадиях правоприменительной деятельности.
От того, насколько верно установлены фактические обстоятельства, имеющие уголовно-правовой характер, насколько правильной является их уголовно-правовая оценка еще в досудебных стадиях, зависит во многом не только правильное разрешение дела в суде, но и решение многих вопросов в досудебных стадиях. Характер и возможные пределы принуждения, применяемого в ходе досудебного производства, также во многом зависят от уголовно-правовой оценки деяния, в отношении которого производство ведется.
Казалось бы, при досудебной подготовке материалов в протокольной форме не наступает вообще каких-либо последствий, связанных с процессом применения норм уголовного права. Здесь нет обвиняемого или подозреваемого, существенно ограничены возможности применения уголовно-процессуального принуждения. Однако протокол составлен по поводу совершения определенного преступления и в отношении определенного лица, как бы его ни называли.
Необоснованное вовлечение в протокольное производство лица, в отношении которого оно ведется, по негативным последствиям морально-психологического характера равнозначно необоснованному привлечению лица в качестве подозреваемого на предварительном расследовании. Вопрос о характере последствий, возникающих в результате привлечения лица в качестве обвиняемого и тем более подозреваемого, весьма непрост. Не все из них можно отнести только к чисто уголовно-процессуальным последствиям, например: определенный урон, нанесенный репутации, душевные переживания и т. п. Подобного рода последствия могут иметь место и при протокольном досудебном производстве, хотя там и не осуществляется привлечение в качестве обвиняемого или подозреваемого. Поэтому и для протокольного досудебного производства необходим механизм уголовно-процессуального регулирования, характеризующийся относительно более сложной формой, строгой и детальной регламентацией деятельности, в чем и проявляются его преимущества[284].
Если рассмотреть этот вопрос в иной плоскости – с точки зрения необходимости достижения истины по каждому уголовному делу, также станет очевидной предпочтительность уголовно-процессуального метода в протокольном досудебном производстве.
Поясним эту мысль на следующем примере. Изучение практики[285] показывает, что досудебную подготовку материалов в протокольной форме нередко осуществляли лица, непосредственно обнаружившие преступление: оперативные уполномоченные службы ОБХСС – об обмане покупателей; инспекторы ГАИ – об управлении транспортными средствами в состоянии опьянения; участковые инспекторы – о нарушении правил административного надзора и паспортной системы. Указанные выше должностные лица затем повсеместно допрашиваются в качестве свидетелей в суде. Совмещение же в одном лице двух функций, во-первых, может привести к необъективности: выводы, содержащиеся в протоколе, в большей степени будут соответствовать непосредственному восприятию события преступления должностным лицом, чем основываться на совокупности данных, полученных из других источников. Необъективность может проявиться и при собирании, проверке и оценке доказательств. Во-вторых, допрашиваемое в качестве свидетеля должностное лицо, осуществлявшее досудебную подготовку материалов, вольно или невольно будет давать такие показания, которые подтверждали бы выводы, изложенные в составленном им протоколе. И не случайно, по-видимому, в практике деятельности органов дознания обнаруживается тенденция к уменьшению доли случаев совмещения процессуальных функций в общей массе материалов, подготовленных по протокольной форме.
Изложенное выше позволяет сделать вывод о том, что протокольному досудебному производству необходим именно уголовно-процессуальный метод регулирования. Анализ действующего законодательства может привести к выводу о недостаточной регламентации досудебного производства в протокольной форме. Однако это обстоятельство свидетельствует лишь о необходимости совершенствования протокольного производства в рамках уголовного процесса, устранения имеющих место недостатков и пробелов в правовом регулировании.
С другой стороны, вывод об уголовно-процессуальной природе деятельности по досудебной подготовке материалов в протокольной форме предопределяет направленность как применения действующего уголовно-процессуального законодательства, так и его дальнейшего совершенствования.
Так, поскольку эта деятельность уголовно-процессуальная, можно сделать вывод о возможности производства в исключительных случаях при протокольной подготовке материалов такого следственного действия, как осмотр места происшествия.
С учетом уголовно-процессуального характера деятельности по досудебной подготовке материалов в протокольной форме следует также подходить к решению пока не урегулированных в законе вопросов: о правовом положении лица, в отношении которого составляется протокол, о доказательственном значении собранных материалов, о пределах применения уголовно-процессуального принуждения и т. п.
Рассматриваемая проблема имеет и психологический аспект. Одна из причин некачественной подготовки материалов в протокольной форме заключается в том, что осуществляют ее в основном те же лица, которые занимаются и подготовкой материалов об административных правонарушениях, и многие из них не представляют реального различия между этими материалами, предъявляют к их качеству и достаточности однозначные требования. Признание деятельности по досудебной подготовке материалов в протокольной форме уголовно-процессуальной и, как следствие этого, более строгая и детальная ее регламентация будут способствовать более ответственному отношению к этой деятельности со стороны должностных лиц, ее осуществляющих, а значит, и повышению качества подготовленных материалов. Но и среди сторонников признания деятельности по судебной подготовке материалов в протокольной форме уголовно-процессуальной нет единства мнений. Некоторые авторы относят эту деятельность к стадии возбуждения уголовного дела[286], другие считают ее разновидностью дознания[287].
Деятельность по собиранию материалов в протокольной форме отличается от деятельности в стадии возбуждения уголовных дел, по которым проводится предварительное расследование по объему: в первом случае значительно шире круг обстоятельств, которые необходимо установить. Если в стадии возбуждения уголовного дела устанавливаются признаки преступления[288], то при производстве досудебной подготовки в протокольной форме необходимо установить не просто признаки преступления, а обстоятельства совершения преступления, а также личность правонарушителя и обстоятельства, ее характеризующие. Должны быть собраны и иные материалы, имеющие значение для рассмотрения дела в суде. Задачи досудебной подготовки материалов в протокольной форме шире задач стадии возбуждения уголовного дела и в целом (если не полностью) совпадают с задачами предварительного расследования[289].
Однако досудебную подготовку материалов в протокольной форме неправомерно рассматривать как разновидность расследования[290] либо считать ее частью дознания[291]. Деятельность по производству досудебной подготовки материалов по протокольной форме не является дознанием уже потому, что дознание не может проводиться, если нет уголовного дела. Не случайно, поэтому, возможности применения уголовно-процессуального принуждения в этом производстве существенно ограничены, вплоть до запрещения по общему правилу производства следственных действий[292].
Поэтому прав С. Л. Лонь, который пишет, что «протокольная форма досудебной подготовки материалов – это предусмотренная уголовно-процессуальным законом разновидность уголовно-процессуальной формы на этапе досудебного производства»[293]. Протокольное досудебное производство существует наряду с другими видами досудебных производств: досудебной стадией возбуждения уголовного дела и предварительным расследованием. Как и предварительное расследование, протокольное досудебное производство является формой подготовки материалов для рассмотрения их в суде. Поэтому предварительное расследование и протокольная форма досудебной подготовки материалов и должны являться составными элементами единой стадии: досудебной подготовки материалов.
Если же рассматривать производство с протокольной формой досудебной подготовки материалов в целом, то следует подчеркнуть, что это не какое-то особое производство (как считают некоторые процессуалисты[294]), а одно из основных производств. Оно, как и другие основные производства, направлено на установление, конкретизацию и закрепление уголовно-правового отношения. На это производство в целом распространяется действие принципов советского уголовного процесса и процессуальных гарантий.
Основная особенность данного производства заключается в упрощенном, протокольном досудебном производстве. Производство ведется, когда еще нет уголовного дела, до его возбуждения. Соответственно установлен и особый процессуальный режим деятельности по досудебной подготовке материалов в протокольной форме: при ее осуществлении качественно ограничены возможности применения уголовно-процессуального принуждения.
Особенностью этого производства является и то, что уголовное дело возбуждается в суде, причем при положительном решении вопроса о возбуждении уголовного дела одновременно решается вопрос и о предании суду, а также другие вопросы, разрешение которых необходимо в стадии предания суду.
Определив правовую природу протокольного производства в советском уголовном процессе, необходимо затем выявить причины, обусловившие значительное расширение возможности его применения. Очевидно, причиной, лежащей на поверхности, причиной практического плана явилась необходимость разгрузить следственный аппарат, сосредоточив внимание следователей на расследовании относительно сложных дел[295].
Вместе с тем имели (и имеют) место качественно иные причины[296].
1. Экономия процессуальных средств. Выше обосновывалось положение о том, что досудебное производство в протокольной форме должно опосредствоваться уголовно-процессуальной формой. С другой стороны, также отмечалось, что процессуальные формы могут различаться по степени сложности. Процессуальная форма – не самоцель, а средство обеспечения достижения истины по уголовному делу. Дела же различаются по сложности. И если есть возможность достигнуть оптимального результата с меньшими затратами, то это не может не учитываться и в уголовном судопроизводстве.
2. Необходимость максимального приближения момента наказания (государственного осуждения) к моменту совершения преступления. Не случайно в ст. 2 основ уголовного судопроизводства сформулировано требование не только о полном, но и о быстром раскрытии преступлений.
Эффективность наказания, необходимое воспитательное воздействие его на виновного, других граждан во многом зависят от того, насколько быстра реакция государства на совершенное преступление. Как это обоснованно отмечается в литературе, медлительность отрицательно сказывается на судопроизводстве по любому делу, но особенно по делам о малозначительных преступлениях, впечатление о которых быстро исчезает из памяти. Длительное нереагирование на них воспринимается как безнаказанность[297].
Уже не раз в этой работе подчеркивалось, что чем менее опасное преступление совершено, тем быстрее должна последовать реакция на его совершение. И наоборот, чем более серьезное преступление совершено, тем в меньшей степени необходима спешка, тем более опасна ошибка. Из этой посылки вытекает вывод о том, что важнейшим основанием отнесения конкретных составов преступлений к протокольному производству является уголовно-правовое основание дифференциации – степень общественной опасности преступления.
Досудебное протокольное производство не должно иметь места по делам о преступлениях с относительно высокой степенью общественной опасности, за совершение которых предусмотрено относительно суровое наказание.
Анализируя с этой точки зрения составы преступлений, указанные в ст. 414 УПК РСФСР, можно сделать вывод, что в целом требования уголовно-правового основания учитывались при включении составов преступлений в перечень ст. 414 УПК. Из 20 составов по 7 лишение свободы вообще не предусмотрено; по 9 лишение свободы предусмотрено на срок не свыше 1 года и по 3 – на срок не свыше 2 лет. Во всех указанных случаях наряду с лишением свободы в качестве альтернативного предусмотрено иное наказание, не связанное с лишением свободы (исключением является ч. 2 ст. 1982, санкция которой предусматривает только лишение свободы на срок до 3 лет). Почему в качестве максимально возможного наказания послужил срок в два года лишения свободы, а, предположим, не один год? С другой стороны, нетрудно заметить, что в уголовном законодательстве немало статей, санкции которых не более суровы. Тем не менее в ст. 414 УПК они не вошли, хотя и досудебное производство по ним особой сложности не представляет[298].
Конец ознакомительного фрагмента.