Личные неимущественные права и их место в системе советского гражданского права[138]
Гармоническое сочетание материальных и моральных стимулов общественно полезной деятельности – один из важнейших принципов социализма. Этот принцип, порождающий объективную потребность в юридическом обеспечении, наряду с имущественными, духовных интересов членов социалистического общества, делает вполне объяснимым постоянно усиливающееся внимание советского закона к личным неимущественным правам. Очевидно также, что последние должны занять соответствующее их значению место в научно-правовых исследованиях, особенно при разработке понятий о таких отраслях советского права, которые, как, например, гражданское право, соединяют в себе регулирование имущественных отношений с охраной отношений личного неимущественного характера.
1. Теоретические дискуссии относительно понятия советского гражданского права, неоднократно возникавшие в предшествующие годы, несомненно имели один положительный итог. Заключается он в том, что ко времени издания Основ гражданского законодательства подавляющее большинство ученых пришло к единодушному выводу о необходимости трактовать гражданское право как отрасль советского права, регулирующую социалистические имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения. Если здесь и сохранились разногласия, то лишь по поводу признаков имущественных отношений (стоимостная их форма, самостоятельность субъектов и т. п.), находящихся в границах действия гражданско-правовых норм и не включаемых в сферу применения норм других отраслей советского права.
После издания Основ в исследовании той же проблемы возникли новые трудности, но уже с иной, совершенно неожиданной стороны – со стороны личных неимущественных отношений. Впервые в истории советского гражданского законодательства Основы предусмотрели охрану и таких личных отношений, которые не связаны с отношениями имущественными, но предусмотрели ее не в виде общего правила, а только в случаях, прямо указанных в законе. Нуждается ли в связи с этим в пересмотре сложившееся определение советского гражданского права, или оно может и должно быть сохранено, несмотря на упомянутое существенное законодательное нововведение?
При его пересмотре мыслимо использование одного из двух приемов.
Можно было бы пойти по обычному для науки пути выявления объективных факторов, с необходимостью обусловливающих включение в состав предмета гражданского права строго определенной группы не связанных с имущественными личных неимущественных отношений. Но такой путь преграждается исчерпывающим перечнем, приведенным в законе. Так, например, Основы предусмотрели лишь гражданско-правовую охрану чести и достоинства. Однако если бы только на них ориентировалось научное определение, оно оказалось бы начисто опрокинутым новыми ГК, которые ввели также гражданско-правовую охрану «права на письма» и «права на собственное изображение». Попытки же установить объективные качества всех этих личных прав в целях их последующего отражения в общенаучном понятии не обеспечили бы должного эффекта потому, что тождественные признаки свойственны и некоторым другим однопорядковым явлениям, которые, как, например, право на имя, гражданским законодательством не охраняются, хотя и были бы охвачены построенным таким способом определением.
Возможен и иной путь: сохранить общепринятое определение, добавив к нему указание на то, что в случаях, прямо предусмотренных законом, советское гражданское право охраняет также не связанные с имущественными личные неимущественные отношения[139].
Но подобное «добавление» лишено какой бы то ни было научной ценности. Научные юридические понятия полезны лишь когда закон получает в них осмысленное отражение, а для простого повторения сказанного в самом законе нет надобности в особых научных понятиях. Бессмысленность определения в целом гражданского права как отрасли права, регулирующей предусмотренные в ней или допускаемые ею общественные отношения, очевидна каждому, поскольку гражданское право в подобном понятии не раскрывается в своей сущности и специфике, а определяется через самое себя.
Выходит, следовательно, что ни одним из абстрактно мыслимых приемов перестроить прежнее определение советского гражданского права, «исправить» его с учетом произведенного в последние годы расширения сферы действия гражданского законодательства не представляется возможным. При более внимательном анализе выясняется, что невозможность перестройки определения советского гражданского права с учетом включения в его сферу новой категории личных неимущественных благ обусловлена отсутствием объективной надобности в такой перестройке.
2. В самом деле, охватываемые действием гражданско-правовых норм личные неимущественные отношения подразделяются на два вида – связанные с имущественными отношениями и не связанные с ними. Такая связь наблюдается, например, в авторском и изобретательском праве, а также в праве на открытие. О ее отсутствии можно говорить применительно к тем личным благам, специальная охрана которых введена Основами и новыми республиканскими ГК: честь и достоинство, охраняемые в соответствии со ст. 7 Основ гражданскими кодексами всех союзных республик (см., например, ст. 7 ГК РСФСР); изображение какого-либо лица в произведениях изобразительного искусства, охрана которого, прямо не упоминаемая в Основах, также предусматривается во всех вновь принятых ГК (см., например, ст. 514 ГК РСФСР); письма, дневники, заметки, охраняемые согласно указаниям лишь новых ГК некоторых союзных республик (см., например, ст. 491 ГК Казахской ССР). Наряду с упомянутыми специальными нормами, приведенная классификация получила и общенормативное закрепление в ст. 1 Основ. Однако некоторые авторы отмечают более чем условный ее характер. Так, Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковский обращают внимание на то, что, например, авторские личные неимущественные отношения и права в большинстве случаев связаны с имущественными, но зачастую имеют и самостоятельную ценность, а охрана чести и достоинства обычно не связана с имущественными отношениями, но нередко предотвращает и имущественный ущерб, который мог бы быть вызван их умалением. Указанные авторы приходят поэтому к выводу, что «отношения одного вида обычно связаны с имущественными, но иногда эта связь отсутствует», а «отношения другого вида обыкновенно свободны от связи с имущественными отношениями, но иногда эта связь налицо»[140]. При этом, однако, остается незамеченным, что личные права, связанные с имущественными, не иногда, а во всех без исключения случаях представляют также самостоятельную ценность; точно так же личные права, не связанные с имущественными, по общему правилу, а не в виде исключения, заключают в себе возможность прямой и косвенной охраны также имущественных интересов. Вот почему, ориентируясь на признаки, отмеченные Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковским, невозможно провести не только абсолютное, но даже не отрицаемое ими условное разграничение двух видов личных гражданских правомочий.
Когда личные и имущественные моменты соединяются в едином фактическом и, как следствие этого, личные и имущественные правомочия сочетаются в едином правовом отношении, говорят о личных отношениях и правах, связанных с имущественными. Но именно связанных, а не подчиненных им. Поэтому, хотя, например, личные и имущественные правомочия автора сочетаются в едином авторском правоотношении, самостоятельное значение первых, поскольку они вторым не подчинены, ни в какой мере не умаляется. Когда же личные и имущественные моменты не соединяются в едином фактическом и, как следствие этого, личные и имущественные правомочия не воплощаются в едином правовом отношении, говорят о личных отношениях и правах, не связанных с имущественными. Но не связанных именно в едином фактическом или правовом отношении, а не вообще никак не соприкасающихся друг с другом.
3. Деление личных неимущественных отношений на две группы важно потому, что каждая из них испытывает на себе различное воздействие со стороны гражданско-правовых норм: личные отношения, связанные с имущественными, регулируются и охраняются советским гражданским правом, а не связанные – только охраняются, но не регулируются им. При этом имеются в виду правовое регулирование и правовая охрана не в широком, а в узком или специальном их значении.
Правовое регулирование в широком смысле означает подчинение поведения людей юридической норме, а правовая охрана, взятая в таком же широком ее понимании, – закрепление в юридической норме фактического отношения. Совершенно очевидно, что первым понятием охватывается также правовая охрана и вторым – правовое регулирование. Но они зачастую используются и в другом, узком или специальном, значении, при котором эти понятия уже не перекрывают друг друга, а разграничиваются с достаточной четкостью. На таком разграничении основывается также проводимое в литературе различие между регулятивными и охранительными юридическими нормами, которым соответствуют регулятивные и охранительные правоотношения. В названных и других подобных случаях уже имеется в виду иное применение тех же понятий, когда под правовым регулированием подразумевают юридическое опосредование самой динамики социалистических общественных отношений, а под юридической охраной – предупреждение и пресечение возможных или совершенных правонарушений.
То, что гражданское право и регулирует, и охраняет личные отношения, связанные с имущественными (например, в области авторства или изобретательства), признается всеми и потому не нуждается в особом обосновании. Вопрос же о формах его воздействия на личные отношения, не связанные с имущественными, остается дискуссионным, требующим специального анализа всех случаев такого рода, предусмотренных действующим законодательством.
Наиболее простым представляется случай, указанный в ст. 7 Основ, где речь идет о чести и достоинстве граждан и организаций. Сами по себе честь и достоинство объектом правового регулирования (в узком смысле) быть не могут, и, соприкасаясь с ними, право обеспечивает лишь их охрану, но не регулирование. Об этом свидетельствует и содержание правила ст. 7 Основ, которое исчерпывается формулированием определенного запрета (запрета ущемлять честь и достоинство распространением не соответствующих действительности порочащих гражданина или организацию сведений) и установлением права на защиту от возможных нарушений такого запрета (права требовать опровержения распространенных сведений, которые, не соответствуя действительности, порочат честь и достоинство гражданина или организации).
Конечно, один только факт помещения в законе изложенного правила конституирует всеобщую обязанность не посягать на честь и достоинство другого и управомоченность каждого добиваться недопущения подобных посягательств, ибо, как правильно указывают Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковский, чтобы «говорить о “правонарушителе”, надо, чтобы у кого-то было право и чтобы нарушитель был обязан это право не нарушать»[141]. Но авторы без всяких к тому оснований полагают, что им тем самым удалось доказать правовую урегулированность чести и достоинства. Когда, например, нормы о праве собственности возлагают на любого и каждого обязанность не посягать на чужое имущество, то они одновременно позволяют собственнику своим имуществом владеть, пользоваться и распоряжаться. Здесь действительно правовая охрана сочетается с правовым регулированием. Иное дело правило ст. 7 Основ, вовсе не затрагивающее позитивных границ «права на честь и достоинство» (поведения, дозволенного управомоченному), а очерчивающее только его негативные границы (поведение, запрещенное обязанным лицам) и, следовательно, не выходящее за пределы чисто охранительных функций гражданско-правовых норм.
Сложнее с двумя другими случаями – охраной «права на собственное изображение» (ст. 514 ГК РСФСР и соответствующие статьи ГК других союзных республик) и «права на переписку, дневники, записки или заметки» (ст. 491 ГК Казахской ССР). Для опубликования, воспроизведения и распространения произведения изобразительного искусства, в котором изображено другое лицо, если оно не позировало за плату или если это не вызывается государственными или общественными интересами, требуется его согласие, а после смерти этого лица – согласие его детей и пережившего супруга. Опубликование дневников, записок, заметок требует согласия автора, а писем – также согласия адресата и после смерти кого-либо из них – согласия пережившего супруга и детей умершего.
Здесь уже как будто бы говорится о поведении, не только запрещенном обязанным лицам, но и разрешенном управомоченному, что позволило Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковскому ссылкой на такие правомочия объявить полностью опровергнутым взгляд, согласно которому личные отношения, не связанные с имущественными, гражданским правом охраняются, но им не регулируются[142]. Посмотрим, однако, каково действительное положение вещей.
И норма ст. 514 ГК РСФСР, и правило ст. 491 ГК Казахской ССР помещены в разделе кодекса, посвященном авторскому праву. Такое их месторасположение обусловлено тем, что они в определенном объеме затрагивают авторские отношения. А так как последние вполне способны быть объектом не только гражданско-правовой охраны, но и гражданско-правового регулирования, как сочетающие в себе личные и имущественные моменты, не должна вызывать удивления известная регулятивная направленность перечисленных норм гражданского законодательства.
В одних случаях они расширяют права автора и некоторых из его наследников, соответственно сужая права возможных других наследников того же автора. Таково, например, в значительной мере целевое назначение нормы ст. 491 ГК Казахской ССР. По общему правилу, вопрос об опубликовании произведения решает сам автор или его наследники, поскольку не осуществлен принудительный выкуп авторского права. Но когда очевидна незавершенность произведения (заметки, записки) или его непредназначенность к широкой огласке (письма, дневники), оно не может быть опубликовано ни вопреки воле автора, ни помимо желания тех, кто после его смерти более других заинтересован в охране памяти об авторе – пережившего супруга и детей умершего, хотя бы произведение перешло по наследству, наряду с ними и к другим наследникам. В этих пределах право на переписку, дневники, заметки или записки охраняется не особым гражданско-правовым институтом, а специальными нормами авторского права.
В других случаях упомянутые нормы ограничивают права автора. Таково, в частности, целевое назначение нормы ст. 514 ГК РСФСР и в известной мере ст. 491 ГК Казахской ССР. По общему правилу, осуществление автором права на опубликование своего произведения от согласия каких-либо лиц не зависит. Но такое согласие требуется, когда интересы этих лиц нуждаются в специальной защите, предусмотренной действующим законодательством для опубликования писем, а также опубликования, воспроизведения и распространения произведений изобразительного искусства, в которых изображены другие лица. В пределах, в каких указанные ограничения затрагивают правомочия автора, они входят в состав авторского права. И только в той мере, в какой они обеспечивают охрану интересов не являющегося автором адресата писем или лица, изображенного в произведении изобразительного искусства, эти правила выходят за рамки авторского права и распространяются на особые, не связанные с имущественными, отношения личного характера.
Установление таких специальных правовых норм обеспечивает неприкосновенность личной или интимной сферы, заключена ли она в адресованных гражданину письмах или в запечатленном средствами изобразительного искусства образе личности. Но личная или интимная сфера не может быть объектом правового регулирования точно так же, как не способны выступать в этом качестве честь и достоинства граждан и организаций. Право лишь охраняет ее, предусматривая вместе с тем границы этой охраны. И подобно тому как граница субъективного права не является обязанностью управомоченного, граница правовой охраны, даже когда ее соблюдение зависит от воли лица, которому такая охрана предоставлена, не превращается в его право. У адресата нет никаких прав на письма, ему адресованные, а имеется лишь право на то, чтобы в его интимную сферу не вторгались путем произвольного опубликования писем, предназначенных только ему.
Наивно было бы также говорить о «праве на собственное изображение», если оно воспринимается как таковое, а не в виде обиходного юридического словоупотребления. У гражданина есть не «право на собственное изображение», а право на то, чтобы его личная сфера была защищена от произвольного предания публичности его образа, запечатленного соответствующим способом. Но право на охрану личной или интимной сферы отпадает, если этого требуют государственные или общественные интересы (относительно опубликования, воспроизведения и распространения произведений изобразительного искусства, в которых изображено какое-либо лицо), а также когда совершенные действия свидетельствуют об отказе от нее (позирование за плату) или являются прямым выражением такого отказа (согласие адресата писем или лица, изображенного в произведении изобразительного искусства, а после их смерти – согласие пережившего супруга и детей умершего на опубликование писем или на опубликование, воспроизведение и распространение произведения изобразительного искусства).
Следовательно, личные права, вытекающие из ст. 514 ГК РСФСР и ст. 491 ГК Казахской ССР, – это права на охрану определенных личных благ с допускаемым ограничением или самоограничением предоставленных управомоченному возможностей, но не средство правового регулирования самой личной или интимной сферы, охраняемой законом.
Таким образом, не только общие соображения, но и содержание специальных норм гражданского законодательства убеждают в правильности вывода о том, что личные отношения, не связанные с имущественными, в случаях, указанных в законе, охраняются советским гражданским правом, не составляя, однако, предмета его регулирования. Этот вывод, вопреки противоположному мнению Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковского[143], не опровергается и буквальным текстом ст. 1 Основ, в которой о регулировании говорится применительно к упомянутым в ней отношениям, включая не связанные с имущественными личные отношения.
Основы в ст. 1 определяют все вообще отношения, на которые распространяется действие советского гражданского законодательства, выражается ли оно только в охране или в сочетании охраны с регулированием. Вот почему употребляемое в этой статье понятие правового регулирования не может не иметь широкого смысла, охватывающего также правовую охрану, и вовсе не означает, что сам гражданский закон объявляет соответствующие личные отношения предметом своего регулирования в специальном или собственном смысле.
Наконец, отстаиваемый вывод не колеблется и вследствие того, что в целях обеспечения охраны личных отношений данного вида гражданское законодательство определенным образом регулирует возникающие в результате посягательства на них новые отношения и таким путем добивается восстановления прежнего, т. е. нормального состояния. В том-то и дело, что, в отличие от нарушенных, во вновь возникших отношениях появляется ранее отсутствовавшее соединение личных и имущественных моментов: личная, или интимная, сфера восстанавливается с одновременным причинением нарушителю определенного имущественного урона (изъятие тиража, его уничтожение и т. п.), как и восстановление чести и достоинства может потребовать известных имущественных затрат (по опубликованию опровержения в печати и т. п.), также относимых на счет нарушителя. А такое соединение свидетельствует об установлении на данной стадии развития личных отношений связи между ними и имущественными отношениями, необходимой и вместе с тем достаточной для превращения их в объект гражданско-правового регулирования.
4. Имеет ли, однако, весь этот спор какое-либо научное и практическое значение? Имеет, и притом в высшей степени важное, так как от его исхода зависит правильное определение самого понятия советского гражданского права.
Отрасль права определяется предметом ее регулирования. Если она какие-либо отношения охраняет, но не регулирует, последние не входят в ее предмет и не оказывают влияния на объем отражающего ее понятия. Типичный пример – уголовное право. Пытаться определить его по предмету охраны – значит ставить и неразрешимую, и ненужную задачу, так как уголовное право охраняет едва ли не все отношения, регулируемые другими отраслями права. Предметом его регулирования являются отношения, возникающие вследствие совершения преступления как основания применения наказания к преступнику, и только эти отношения определяют сущность уголовного права как особой отрасли советского права. То же самое наблюдается и в ряде других случаев. Согласно ст. 6 ГК РСФСР, гражданские права, когда об этом прямо сказано в законе, охраняются в административном порядке. Но они не становятся тем самым одновременно и административными правами, а потому не сбрасываются со счетов при определении гражданского права и не берутся в расчет при определении права административного.
Точно таким же образом нужно подходить и к построению понятия советского гражданского права. Если считать, что отношения, предусмотренные ст. 7 Основ, ст. 514 ГК РСФСР и ст. 491 ГК Казахской ССР, не только охраняются, но и регулируются ими, традиционное определение советского гражданского права необходимо подвергнуть перестройке с учетом названных отношений. Однако, как было показано, такая перестройка либо вовсе не осуществима, либо может быть произведена на началах, ничего общего с наукой не имеющих. И тот факт, что не связанные с имущественными личные неимущественные отношения в рамки научного определения предмета гражданско-правого регулирования не укладываются, служит новым, весьма важным подтверждением взгляда, согласно которому эти отношения гражданским законодательством не регулируются, а составляют лишь объект его охраны. Но сам по себе объект охраны, не входящий в предмет регулирования, как было показано на примере других отраслей права, не влияет на объем соответствующих понятий. Он не должен влиять и на объем понятия советского гражданского права. Поэтому, несмотря на законодательное установление гражданско-правовой охраны некоторых не связанных с имущественными личных неимущественных отношений, советское гражданское право и впредь следует рассматривать как отрасль права, регулирующую социалистические имущественно-стоимостные и связанные с ними личные неимущественные отношения советского общества.
Когда мы, характеризуя связанность личных отношений с имущественными, отмечали соединение в едином отношении личных и имущественных моментов, речь шла о единстве, обусловленном объектом, субъектным составом, одновременностью возникновения отношений обоего рода, переплетением и неотрывностью образующих их элементов. В то же время в них явственно вырисовываются различные элементы – базисные, поскольку дело касается имущественно-стоимостных отношений, и идеологические или надстроечные, которые представлены личными неимущественными отношениями. Каковы причины такого явления? Чем вызвано установление единого гражданско-правового регулирования для разнородного по своему составу предмета?
Отвечая на поставленный вопрос, некоторые ученые отсылают для его разрешения к относительной самостоятельности права[144]. Они полагают, что «каждой отрасли права присущ “свой” особый вид общественных отношений. Он, будучи специфическим для отрасли права, составляет ядро, костяк, реальное содержание предмета ее регулирования. Этот вид общественных отношений и придает отрасли права необходимую определенность. Вместе с тем институты данной отрасли могут быть в той или иной мере использованы для регулирования общественных отношений иного вида – отношений, сходных со специфическими»[145]. «Отрасль права, – пишет B. Кнапп, – как только ее возникновение было обусловлено наличием определенной типичной специфики поведения людей в определенных общественных отношениях, притягивает к себе родственные отношения, которые вместе с тем, что является типичным, образуют внутреннюю слаженность отрасли права как единства»[146]. По мнению C. С. Алексеева, «в качестве примера распространения действия институтов данной отрасли права на неспецифические отношения можно указать на регулирование советским гражданским правом личных неимущественных отношений».
Изложенные суждения правильно отображают исторический процесс формирования гражданского права, первоначально возникшего из потребности урегулирования имущественных отношений, под влиянием которых складывается специфический гражданско-правовой метод, распространяющий затем свое действие и на личные неимущественные отношения.
Но одно дело процесс формирования отрасли права и другое дело ее сущность как сложившегося явления. В таком виде она должна рассматриваться уже не в динамическом, а в статическом состоянии, предполагающем наличие метода и предмета регулирования с подчинением первого второму. В этом случае вновь проявляют свое значение различия между личными неимущественными отношениями, лишь охраняемыми гражданским правом или так же и регулируемыми им. Включение в сферу действия гражданского права отношений первого вида действительно предопределяется главным образом спецификой гражданско-правового метода: так как этот метод способен обеспечивать восстановление нарушенных отношений, его можно применить и к общественным отношениям, хотя и не составляющим предмета гражданско-правового регулирования, но объективно восстановимым после совершенного нарушения (честь, достоинство и т. п.).
Существенно иную роль играют личные отношения, связанные с имущественными и в совокупности с ними образующие предмет советского гражданского права. Рассматривать и их как только «вовлеченные» благодаря специфике метода регулирования в гражданско-правовую сферу – значит, подобно В. А. Тархову, выделять в советском гражданском праве вместо одного два предмета регулирования[147] и одновременно, но уже в отличие от В. А. Тархова, один из них (имущественные отношения) объявлять определяющим данную отрасль права, а другой (личные отношения) – определяемым ею самой. Что такой вывод противоречит реальному соотношению отрасли права с ее предметом, ясно само собой. Очевидна также лежащая в его основе перестановка причинной зависимости, при которой причина ставится на место следствия и следствие на место причины. Между тем исследование должно идти по другому пути: вначале нужно выявить существующее в самой реальной действительности объективное единство некоторых личных отношений с имущественными, а затем уже, опираясь на этот факт, обосновывать общественную необходимость установления для них единого режима правового регулирования.
До сих пор мы лишь констатировали отделенность от имущественных одних и связанность с ними других личных отношений. Но эти явления должны быть объяснены. Свое объяснение они получают в том, что если у личных и имущественных правомочий разные объекты, то они отделены друг от друга, и, наоборот, тесно друг с другом связаны при совпадении их объектов. Так, например, право на охрану чести и достоинства не соединяется с какими-либо имущественными правомочиями, так как честь и достоинство не могут быть объектами последних. Наоборот, личные и имущественные правомочия автора или изобретателя находятся во взаимном переплетении, так как они связаны с одним и тем же объектом – авторским произведением или изобретательским предложением. Единство материального объекта, наблюдаемое у некоторых личных и имущественных правомочий, опирается на такое же единство, существующее в самих реальных (фактических) отношениях, которые вследствие этого выступают как органическое целое, с необходимостью предопределяющее единство применяемого к ним правового метода.
Действительно, имущественные отношения отличаются от личных неимущественных и по занимаемому ими месту в системе общественных явлений (первые входят в базис, а вторые – в надстройку), и по своему содержанию (первые обладают экономической ценностью, а вторые лишены ее). Рассматриваемые на таком, так сказать, глубинном уровне, они предстают как явления, существенно различные. Но объединенные одним и тем же материальным объектом и образующие поэтому единое целое, те же отношения, рассматриваемые на другом, если, можно так выразиться, более высоком уровне, характеризуются существенной общностью.
Так, если регулируемые советским гражданским правом имущественные отношения выражаются в стоимостной форме, связанные с ними и также включаемые в сферу действия гражданско-правовых норм личные неимущественные отношения проявляют индивидуальность личности, получающую уже не стоимостную, а морально-политическую общественную оценку. Однако и та и другая форма – как стоимостная, так и общественно-оценочная – лишь тогда находят надлежащее осуществление, когда юридическое нормирование выражаемых ими общественных отношений строится на началах равенства участников этих отношений.
Следовательно, решающее свойство гражданско-правового метода – вытекающее из норм гражданского права равенство субъектов гражданских правоотношений – предопределяется не какой-либо обособленной, пусть и решающей по своим масштабам, составной частью предмета гражданско-правового регулирования, а этим предметом в целом – социалистическими имущественными и связанными с ними (но только связанными, а не какими-либо другими) личными неимущественными отношениями.