Избранные труды. Том IV. Юридические нормы и человеческие поступки[105] (О. С. Иоффе, 2009)

1

Право – регулятор общественных отношений. С точки зрения марксистско-ленинской юридической науки, это положение носит характер элементарной и общеизвестной аксиомы, а потому в особом обосновании не нуждается. Но то, что относится к праву в целом, характеризует, естественно, и образующие его составные элементы, каковыми являются юридические нормы. Норма права, как и право вообще, тоже выступает в качестве регулятора общественных отношений.

Регулировать общественные отношения – значит устанавливать известные рамки, границы, пределы поведения их участников. К этому, собственно, и сводится, если рассуждать абстрактно, регулирующее действие всякой юридической нормы. Однако подобное понимание вопроса может встретить возражения применительно к нормам социалистического права, призванного играть творческую роль и активно содействовать преобразованию общественных отношений, особенно в современных условиях – в период развернутого строительства коммунизма в нашей стране. Ибо если право лишь определяет границы поведения участников социальных процессов, то оно, по-видимому, не порождает и не преобразует, а только фиксирует эти процессы в том виде, в каком они уже сложились ко времени издания соответствующих юридических норм. «Всюду, где мы сталкиваемся с теми или иными жизненными отношениями, уже существующими независимо от права, – пишет С. А. Голунский, – роль права, если не ставится задача заменить эти отношения новыми, заключается именно в упорядочении этих отношений применительно к интересам господствующего класса (а в развитом социалистическом обществе – к общенародным интересам). Но понятия «упорядочение», «введение в определенные рамки», безусловно, не исчерпывают всего воздействия права на общественные отношения в социалистическом обществе.

…Если понимать термин «регулирование» только как упорядочение общественных отношений, введение их в определенные рамки, то это неизбежно ограничивает роль социалистического права.

Возьмем, например, Закон о дальнейшем развитии колхозного строя и реорганизации машинно-тракторных станций от 31 марта 1958 г. Разве его роль сводится к тому, что он упорядочивает отношения колхозов с МТС или с кем-нибудь другим? Нет! Он создает совершенно новые отношения, существенно меняет характер колхозной собственности, меняет целую область производственных отношений, вносит существенные изменения в базис социалистического общества»[106]? Отсюда как будто бы следует, что либо социалистическое право выполняет активно творческую роль, и тогда правовое регулирование включает в себя также способность к преобразованию наличных и созданию новых общественных отношений, либо его действие исчерпывается введением в определенные рамки поведения людей, и тогда, по мнению, С. А. Голунского, оно тождественно правилам уличного движения, а функции государства свелись бы к обязанностям «ночного сторожа»[107]. В действительности, однако, подобной альтернативы не существует – не существует по соображениям, которых явно не учитывают авторы, ее формулирующие.

Прежде всего, как бы велика ни была творческая роль социалистического права, оно вопреки С. А. Голунскому не создает и не преобразует реальных общественных отношений. По совершенно очевидному недоразумению подобное качество приписано и Закону от 31 марта 1958 г. Ясно, что этот Закон сам по себе не реорганизовал машинно-тракторных станций и не осуществил дальнейшего развития колхозного строя, а определил мероприятия (ликвидация МТС, создание на их базе РТС, продажа сельскохозяйственной техники колхозам и др.), которые, будучи проведенными в жизнь, способны обеспечить достижение указанных целей.

Если бы было иначе, если бы закон обладал той чудодейственной силой, которая ему приписывается, оставалось бы только удивляться тому, что мы до сих пор испытываем известные трудности в решении некоторых хозяйственных проблем, а причины таких трудностей следовало бы усматривать в «лености» и «неповоротливости» законодателя, все еще не издавшего нужных законов. Но суть дела в том как раз и состоит, что создают новые и преобразуют старые отношения не законы, а люди – в результате своей повседневной деятельности. Что же касается законов, то они могут стимулировать такую деятельность, и только через ее посредство можно добиваться необходимых и объективно осуществимых социальных преобразований. Между юридическими нормами и практическим эффектом, к которому законодатель стремится, существует не непосредственная, а косвенная связь, в качестве одного из посредствующих звеньев которой выступает поведение людей. В рамках такой связи и должны осуществляться научные поиски разнообразных форм, в которых со всей силой проявляется или способно проявиться творческое начало, заложенное в самой природе социалистического права. Напротив, как только такая связь упускается из виду или тем более сбрасывается со счета, теоретические построения рискуют выродиться в чистейшую утопию, а возведенная в ранг научной доктрины и становящаяся поэтому «руководством к действию» утопия оказывается слишком опасной для практики, чтобы можно было проходить мимо нее со спокойным равнодушием.

Таким образом, первая часть упоминавшейся выше альтернативы отпадает сама собой: нормы социалистического права, бесспорно, призваны к выполнению творческой роли, которая, однако, выражается не в создании или преобразовании реальных общественных отношений, а в стимулировании поведения людей, единственно способных обеспечить наступление таких социально значимых результатов. Но не более обоснованной представляется и вторая часть той же альтернативы если правовое регулирование сводится только к установлению определенных границ поведения людей, к его известному упорядочению, право лишается каких бы то ни было творческих элементов и ограничивается простой фиксацией социальных явлений, существовавших до и независимо от него.

Правовое регулирование поведения людей, понимаемое как определенное целенаправленное упорядочение последнего, если его рассматривать в наиболее общем виде, осуществляется путем включения в юридические нормы тех или иных дозволений и запретов. Но при установлении любой новой юридической нормы можно разрешить совершение действий, ранее запрещенных, что повлечет за собой установление отношений, отсутствовавших в прошлом, либо запретить совершение действий, ранее дозволенных, в целях обеспечения ликвидации некоторых из числа существующих отношений. Из этого следует, что правовое регулирование как упорядочение поведения, понимаемое в разъясненном смысле, ни в какой мере не устраняет активного влияния права на реальные жизненные явления, если при этом учитывать, что объектом непосредственного правового воздействия становятся человеческие поступки, лишь вследствие совершения или воздержания от совершения которых наступает определенный объективированный социальный результат, более того, правовое регулирование в таком понимании раскрывает свое содержание в качестве активного фактора в любой, а не только в социалистической системе права, поскольку дозволение и запрет представляют собой всеобщие формы правового воздействия на человеческое поведение. Право активно уже потому, что «правовые нормы являются одной из форм политики, проводимой государством (господствующим классом) и диктуемой экономическим строем данного общества»[108].

Но, выявляя значение права в социалистическом обществе, мы говорим не просто об активной, а о его активно творческой роли. Активным является всякое право и любое правовое регулирование. Напротив, активно творческим является лишь право социалистическое. Не потому, разумеется, что в отличие от предшествующих правовых систем оно способно «создавать» новые и «преобразовывать» старые общественные отношения, а в силу причин совершенно иного порядка.

Кратко говоря, активно творческая роль социалистического права заключается в обеспечении таких лежащих вне ее факторов, которые призваны обусловить наступление нового социального эффекта, заранее предвиденного и определенного законодателем. Этот социальный эффект конкретно может проявиться либо в ликвидации некоторых из числа существующих общественных отношений, либо в их совершенствовании или преобразовании, либо в создании новых общественных отношений. С точки зрения конечных целей к достижению которых стремится государство социалистического типа, новый социальный эффект, обеспечиваемый при помощи юридических норм, заключается в переходе либо от одной общественной формации к другой (от капитализма к социализму в условиях переходного периода), либо от одной фазы к другой фазе единой социально-экономической формации (от социализма к коммунизму).

Нетрудно заметить, что подобные задачи не ставит и не может перед собой ставить ни один законодатель в государствах эксплуататорского типа. Задача перехода от одной социально-экономической формации к другой противоречила бы классовым интересам эксплуататорского государства и потому оно не только не выдвигает ее, а, наоборот, ставит совершенно иную задачу – всемерного укрепления и охраны существующего социального строя, хотя бы он уже отжил свой век и должен в силу объективных законов общественного развития уступить место новому типу социальной организации. Стремление добиться ликвидации одних отношений и создания благоприятных условий для развития других отношений наблюдается в определенный момент и в законодательной деятельности эксплуататорских государств. Так обстояло, например, дело в условиях замены феодального государства капиталистическим; последнее в издававшихся им законодательных актах обнаруживало различный подход к феодальномуибуржуазному укладу жизни. Ноивэтомслучаезапределами предвидения эксплуататорского государства оставался конечный результат, к которому приводит бурное развитие капиталистических производственных отношений, подготовляющее разложение и гибель капитализма. Тем самым возникали совершенно превратные представления и о подлинном значении ближайших последствий, обусловленных законодательной деятельностью.

Все это и позволяет противополагать активной роли эксплуататорского права активно творческую роль права социалистического. В противоположность эксплуататорскому праву издание норм социалистического права заключает в себе возможность: а) не только препятствовать развитию одних и благоприятствовать развитию других общественных отношений, но и способствовать социальному преобразованию общества в целом; б) добиваться определенных социальных эффектов, осознавая и предвидя объективное содержание наступающих при этом как ближайших, так и конечных результатов.

Указанная возможность, заключенная в социалистическом правотворчестве, опирается на определенные объективные и субъективные предпосылки.

Ее объективными предпосылками являются: во-первых, экономический строй социалистического государства, развивающийся по пути постепенного преобразования в экономический строй коммунистического общества; во-вторых, обусловленные им специфические объективные экономические законы (основной экономический закон, закон планомерного развития), которые предопределяют указанный путь общественного развития; в-третьих, природа и назначение социалистического государства и социалистического права, призванных не только охранять новый общественный строй от попыток реставрации старых порядков, но и обеспечивать такое его дальнейшее развитие, которое на определенном этапе приведет к их собственному отмиранию. Указанным объективным предпосылкам корреспондируют и определенные предпосылки субъективного порядка. Они состоят в том, что, во-первых, социалистическое государство, являющееся в качестве носителя государственной собственности и хозяйствующего субъекта непосредственным участником экономических процессов, испытывает не только политическую, но и материальную заинтересованность в обеспечении их надлежащего развития[109], во-вторых, руководимое Коммунистической партией, опирающейся на передовую теорию, оно способно познать объективные экономические законы, овладеть ими и соответствующим образом их использовать; в-третьих, сообразно с историческим назначением социалистического государства оно устремляет свою деятельность на то, чтобы добиться достижения ближайших, а через их посредство – конечных объективных результатов, знаменующих собой коренное преобразование всего строя общественных отношений между людьми.

Однако дело не только в возможности осуществления социалистическим правом его активно творческой роли, но также и в том, что выполнение им этой функции является объективно необходимым. Вместе с тем объективная необходимость осуществления социалистическим правом активно творческой роли предопределяется природой экономического строя социалистического государства, характером вступающих при этом в действие экономических законов и самой сущностью социалистического государства.

Выясняя активно творческую роль социалистического права, необходимо постоянно учитывать, что издаваемые государствам нормативные акты имеют дело с человеческими поступками, с поведением людей, независимо от того, действуют ли последние индивидуально или в качестве определенным образом организованных коллективов. Сами же поступки людей приводят к наступлению известного результата или к его предотвращению. При этом они могут вызывать как ближайшие, так и более отдаленные, как непосредственные, так и различные параллельные последствия, многочисленные и многообразные переплетения которых обусловливают конечный социальный эффект данного этапа общественного развития. Если под таким углом зрения подходить к оценке издаваемых государством нормативных актов, то нельзя не признать, что условиями их доброкачественности являются: а) способность оказания такого мотивационного воздействия на психику людей, которое обусловливает совершение или воздержание от совершения указанных в акте поступков; б) объективная возможность наступления ближайшего результата, к которому законодатель при издании данного нормативного акта стремится, с одновременным учетом вероятных (параллельных) последствий, которые должны наступить или, напротив, должны быть предотвращены принятием мер иного порядка; в) учет отдаленных последствий или даже конечного социального эффекта, который может возникнуть в силу переплетения последствий, вызванных изданием данного нормативного акта, с последствиями разнообразных иных человеческих поступков. Обратимся к подробному рассмотрению каждого из перечисленных моментов, начав с форм мотивационного воздействия права на поведение людей.

2

Всеобщими формами воздействия права на человеческие поступки, как уже отмечалось, являются выраженные в юридических нормах запреты и дозволения.

Запрет может касаться действия, когда требуется воздержание от его совершения, и бездействия, когда предполагается выполнение обязанным лицом активных функций. По своему содержанию запреты бывают всеобщими и специальными. Всеобщий запрет подлежит соблюдению при всех условиях. Так, например, из норм, определяющих правоспособность субъектов советского права или компетенцию органов государственной власти, вытекает всеобщий запрет для каждого лица или органа устанавливать правоотношения, которые выходят за пределы его правоспособности или компетенции. Специальный запрет рассчитан на конкретную ситуацию и подлежит соблюдению в строго определенных условиях. Такой характер носят, например, правила, допускающие наложение запрещения на морской порт в течение определенного времени, или объявление о запрещении охоты в определенные периоды. Наиболее широкое применение в юридических нормах получают специальные запреты: даже нормы уголовного законодательства, запрещающие совершать преступления, признают преступными только такие деяния, которые соответствуют определенным, указанным в законе условиям и признакам. Всеобщий запрет, поскольку он подлежит постоянному и непрерывному соблюдению, может предполагать только воздержание от какого-либо поведения.

Напротив, специальный запрет бывает связан как с бездействием, так и с действием, поскольку он должен выполняться лишь в данной конкретной ситуации.

Дозволение касается преимущественно активных действий. С предоставлением возможности воздерживаться от каких-либо действий дозволение связано только в тех случаях, когда его содержание сводится к освобождению лица от ранее лежавшей на нем обязанности (например, отмена взимания налогов с низкооплачиваемых работников). Дозволения тоже бывают общими и специальными. Но так как они обращены почти исключительно к положительным действиям (а не к бездействию), нормы об общей дозволенности какого-либо поведения, как правило, не могут быть реализованы без установления норм, в которых формулируются дозволения специального порядка, рассчитанные на определенные точно установленные условия. Так, правоспособность представляет собой абстрактную способность к приобретению входящих в ее содержание субъективных прав и юридических обязанностей, но реализуется она в конкретных правоотношениях, возникающих лишь при наступлении определенных, законом предусмотренных, юридических фактов. Поэтому норма о правоспособности, включающая в себя общее (абстрактное) дозволение, оказалась бы лишенной практического смысла, если бы она не была дополнена нормами со специальными дозволениями, рассчитанными на возможность установления отдельных конкретных правоотношений.

В качестве средства правового воздействия на поведение людей, объединяющего в себе элементы запрета и дозволения, выступает предписание. Предписание является запретом в том смысле, что оно запрещает воздержание от поведения, в нем указанного. С другой стороны, поскольку какое-либо поведение предписано, то оно тем самым и дозволено. Но в то же время предписание качественно отличается от запрета и дозволения. Оно применимо лишь к активным действиям, носит не общий, а специальный характер, ориентируется на определенные условия, предполагает обязательное совершение указанных в нем действий (в противоположность дозволению) и обязывает к его исполнению при наступлении предусмотренных им фактов конкретное лицо, а не всех вообще третьих лиц (как это нередко имеет место при установлении запретов). Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться для примера к любой юридической норме, формулирующей предписание. Так, ст. 129 УК РСФСР, устанавливающая наказуемость неоказания помощи капитаном судна лицам, гибнущим на море или на ином водном пути, если эта помощь могла быть оказана без серьезной опасности для своего судна, его экипажа и пассажиров, формулирует определенное предписание – оказать помощь при наступлении указанных в данной норме условий. Это предписание является и дозволением, в данном случае особенно важным потому, что, согласно нормам морского законодательства, если отсутствует угроза жизни, помощь судну, терпящему бедствие, может быть оказана только с согласия его капитана; оно представляет собой также и запрет – запрещение уклоняться от оказания помощи. Но так как норма ст. 129 УК РСФСР рассчитана на активные действия (оказание помощи), ориентируется на конкретные обстоятельства (когда люди гибнутнаморе илинаином водном пути, если помощь может быть оказана без серьезной опасности для своего судна, его экипажа и пассажиров), требует обязательного совершения указанных в ней действий лицом, столкнувшимся с указанной в ней ситуацией (капитаном судна, получившего сигнал о бедствии), ее нужно рассматривать как норму-предписание, а не как дозволение или запрет.

Всеобщие формы правового воздействия, каковыми являются запрет и дозволение, а также синтезирующее их предписание, используются и в нормах социалистического права. Но, не говоря уже о том, что это использование осуществляется в целях, которые прямо противоположны назначению тех же форм в эксплуататорском обществе, в социалистическом праве, соответственно его активно творческой роли, появились новые, совершенно специфические формы и способы применения запретов, дозволений и предписаний и установлено совершенно иное соотношение между ними.

В самом деле такой метод воздействия на поведение людей, как запрет, обычно воплощается в юридических нормах со своеобразным негативным содержанием, ограничивающимся указанием лишь на то, чего нельзя делать или не делать. В противоположность этому практика социалистического нормотворчества широко пользуется таким приемом, при котором запрет становится не более чем оборотной стороной правила, наполненного соответствующим позитивным содержанием. В результате – норма права, снабженная запретом, оказывается способной обеспечить необходимое государству направление активного поведения отдельных лиц или их организованных коллективов. Типичным примером тому могут служить нормы, в которых определяется целевое назначение вытекающих из них субъективных прав и юридических обязанностей. Придание субъективному праву целевого назначения заключает в себе одновременно как запрет использовать его не по назначению, так и необходимость совершения действий, направленных на достижение указанных целей.

Подобные нормы чаще всего применяются в области хозяйственной деятельности в целях обеспечения условий, необходимых для бесперебойного осуществления процесса расширенного социалистического воспроизводства. Таковы, например, юридические нормы, определяющие правовой режим фондов имущества государственных предприятий, кооперативно-колхозных и иных хозяйственных организаций. Каждый их имущественный фонд имеет строго целевое назначение, а отсюда вытекает запрещение использовать его для иных целей и, с другой стороны, необходимость эксплуатации отдельных видов имущества в строгом соответствии с потребностями социалистического производства. Однако к нормам аналогичной структуры прибегают также для соответствующего целенаправленного регулирования и многих других отношений социалистического общества. Когда, например, ст. 25 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик[110] указывает, что право личной собственности граждан предназначено для удовлетворения их материальных и культурных потребностей и, следовательно, может быть использовано лишь в потребительских, но не в производственных или каких-либо иных целях, она тем самым способствует укреплению принципа сочетания общественных и личных интересов не только пассивным (путем запрета), но и самым активным образом – путем придания строго очерченного направления поведению граждан – субъектов предусмотренного ею права.

Второй метод воздействия на поведение людей – дозволение – обычно характеризуется как предоставление субъектам права каких-либо возможностей, реализация которых зависит всецело от их собственного усмотрения. А это означает, что дозволение, формулированное законом, может быть реализовано, но может остаться и неосуществленным. Однако в тех случаях, когда социалистическое государство испытывает особый интерес в том, чтобы установленное им дозволение было проведено в жизнь, оно применяет специальные юридические средства, которые, не лишая дозволения характерного для него момента добровольности, обусловливают вместе с тем необходимость или даже неизбежность его реализации. Благодаря таким средствам, дозволение не только определяет известные рамки для предусмотренного им поведения, но и устремляет его в нужном для государства направлении. Например, утвержденное Советом Министров СССР 9 августа 1955 г. Положение о фонде предприятия для улучшения культурно-бытовых условий работников и совершенствования производства[111] установило, что половина этого фонда расходуется для проведения мероприятий по внедрению новой техники и модернизации действующего оборудования, на расширение производства, строительство и ремонт жилищного фонда сверх планов капитальных вложений, а вторая половина предназначается для расходов по улучшению культурно-бытового обслуживания работников предприятий, выдачи премий, приобретения путевок в дома отдыха и в санатории и для оказания единовременной помощи рабочим и служащим. Однако 31 июля 1957 г. ЦК КПСС и Совет Министров СССР издали постановление о развитии жилищного строительства в СССР[113], в котором директорам предприятий было разрешено в течение 1957–1960 гг. направлять на финансирование жилищного строительства до 70 % средств этого фонда. Приведенная норма содержит в себе дозволение директору предприятия на совершение определенных действий. В то же время согласно названному Положению 1955 г. порядок использования средств из указанного фонда директор обязан согласовывать с фабрично-заводским профсоюзным комитетом[114]. Участие же профсоюзной общественности в составлении сметы расходования денежных средств оказалось вполне достаточным, чтобы обеспечить направление их на нужды жилищного строительства в том именно объеме, который был предусмотрен (в порядке дозволения) постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 31 июля 1957 г.

Как и иные формы правового регулирования, дозволение призвано известным образом мотивировать человеческие поступки. На первый взгляд может показаться, что оно всегда мотивирует совершение тех именно действий, которые им предусмотрены. Практика социалистического правотворчества, опираясь на вновь возникшие общественные отношения и учитывая их объективное качество, открыла новые пути применения этого юридического средства. Например, интересам всех народов Советского Союза соответствует сохранение и дальнейшее укрепление государственных отношений, установленных между союзными республиками, которые объединились в единое федеративное социалистическое государство. Казалось бы, что при таких условиях закон должен был бы воспользоваться методом правового запрета, предусмотрев юридическую нерасторжимость указанных отношений. Однако, учитывая, что прочность отношений между социалистическими нациями зависит от последовательного и строгого соблюдения принципа добровольности, Советская Конституция в решении этого вопроса пошла прямо противоположным путем, использовав вместо запрета дозволение, т. е. предоставив союзным республикам право свободного выхода из Союза ССР (ст. 17). Признание за союзными республиками такого права, выраженное в форме дозволения, стимулирует не совершение охватываемых им действий, а, наоборот, всемерное укрепление государственно-федеративных отношений на основе возведения начала добровольности в ранг юридической нормы. Таким образом, существуют дозволения с прямой или обратной мотивацией. Первые позволяют направлять развитие общественных отношений посредством действий, которые становятся юридически дозволенными. Вторые способствуют сохранению и дальнейшему укреплению наличных общественных отношений посредством воздержания от совершения действий, незапрещенность (дозволенность) которых служит дополнительным мотивом к их несовершению. Благодаря новому социальному качеству общественных отношений, складывающихся при социализме, государство социалистического типа приобретает возможность добиваться необходимого эффекта при помощи дозволения там, где эксплуататорские государства вынуждены прибегать единственно и исключительно к методу правового запрета.

В качестве юридического средства дозволение представляет одну из форм реализации государством своих властных функций. При этом тот факт, что государство разрешает совершать субъектам права определенные действия, разумеется, сам по себе ничего не меняет в природе и организации государственной деятельности. Но в условиях социалистического общества дозволение используется и как правовой метод отказа государства от некоторых его властных полномочий, знаменующего процесс постепенного преобразования отношений, опирающихся на государственное принуждение, в отношения общественной самодеятельности. Известно, что именно в такой форме и производится передача общественным организациям ряда функций, которые ранее выполнялись государственными органами.

Третья форма правового воздействия, синтезирующая две предшествующие, – предписание, рассчитанное на обязательное совершение указанных в нем конкретных действий определенными лицами в конкретной обстановке, также приобретает в практике социалистического нормотворчества существенно новые признаки и качества.

Во-первых, если обычно указание, которое в предписании содержится, ограничивается лишь наименованием предписываемых действий, то в нормах социалистического права, особенно в тех, которые направлены на регулирование производственно-хозяйственной деятельности, значительное внимание уделяется также характеристике подлежащего обязательному достижению объективного результата. Именно такой характер носят нормы-задания, широко распространенные в советском законодательстве[115]. Нормы такого рода включаются в законы о государственных планах развития народного хозяйства и на данной стадии не имеют или могут не иметь какого-либо конкретного адресата. Издаваемые же в соответствии с ними акты планово-регулирующих органов разверстывают задания этих норм между отдельными хозяйственными организациями и, таким образом, придают им вполне конкретную адресованность. В целях выполнения полученных плановых заданий хозяйственные организации вступают в разнообразные (гражданские, административные и т. д.) правоотношения с вышестоящими органами, друг с другом и с гражданами, подчиняясь при установлении таких отношений как регулирующим их нормам, так и норме-заданию. Предписание, содержащееся в правовой норме, считается выполненным, если достигнут результат, указанный в самой норме-задании и в конкретизирующих ее актах государственных планово-регулирующих органов[116].

Во-вторых, хотя предписание и должно быть рассчитано на указанные в нем конкретные условия, советский закон знает и некоторые общие предписания, используемые для того, чтобы при их помощи оказать определяющее воздействие на содержание целой совокупности возникших или могущих возникнуть конкретных правоотношений. Такие предписания тоже подлежат выполнению лишь в строго определенной обстановке. Но, будучи сформулированными в общем виде, они позволяют законодателю охватить одной нормой самые разнообразные конкретные ситуации. Так обстоит, например, дело с нормой ст. 131 Конституции СССР, которая возлагает на граждан обязанность беречь и укреплять социалистическую собственность и применение которой конкретизируется в ряде других юридических норм, например в ст. 95 Основ.

В-третьих, предписание, поскольку оно включено в правовую норму, по своей природе является требованием юридическим.

Но ввиду тесного единства, существующего между социалистическим правом и социалистической нравственностью, в форму юридического предписания может быть облечено требование о соблюдении этических установок советского общества. Типичный пример – ч. II ст. 5 Основ, в которой говорится, что «при осуществлении прав и исполнении обязанностей граждане и организации должны соблюдать законы, уважать правила социалистического общежития и моральные принципы общества, строящего коммунизм». Разумеется, ни правила социалистического общежития, ни принципы коммунистической морали не становятся источниками права в силу одного только того факта, что закон требует их соблюдения от граждан и организаций при осуществлении прав и при исполнении обязанностей. Но они, бесспорно, приобретают значение критериев, сообразно с которыми должно оцениваться поведение индивидов и их организованных коллективов, если ставится вопрос о том, что кем-либо из них было нарушено предписание, воплощенное в юридической норме. А это создает для граждан и организаций дополнительный, уже сугубо юридический мотив к строгому выполнению требований коммунистической морали и, таким образом, расширяет рамки этического воздействия также и на те отношения, которые подвергаются правовому регулированию и потому приобретают вид или форму правовых отношений. Сказанное позволяет утверждать, что процесс превращения юридических норм в социальные нормы будущего коммунистического общества отнюдь не исчерпывается такими фактами, как перенесение некоторых правил из правовой сферы в область морали. Он имеет и вторую, нередко, к сожалению, упускаемую из виду сторону, заключающуюся в том, что и некоторые моральные принципы могут приобрести на известном этапе правовую окраску, благодаря чему постепенно стираются грани между правом и нравственностью, но не посредством сокращения, а наоборот, путем увеличения численности и расширения сферы действия юридических норм, содержание которых ничем не отличается от чисто нравственных, этических правил.

Наряду с новыми формами и способами применения в практике социалистического правотворчества юридических запретов, дозволений и предписаний между ними устанавливается и новое соотношение. Особенно явственно оно проявляется в области правового регулирования экономических, т. е. социалистических имущественных отношений.

Позиция буржуазного государства по отношению к экономике выражается в формуле: все, что не запрещено, дозволено. Обусловлена такая позиция тем, что непосредственная экономическая деятельность современного капиталистического государства ограничивается производством военных расходов и (в некоторых странах) эксплуатацией национализированных отраслей промышленности. В остальном же хозяйство при капитализме ведется частными предпринимателями и капиталистическими монополиями, а потому буржуазное государство оказывается неспособным направлять его развитие. При помощи запретов оно лишь устанавливает границы осуществления экономической деятельности, долженствующие обеспечить охрану интересов класса капиталистических собственников в целом. Таковы, например, мы, запрещающие недобросовестную конкуренцию, шикану и т. п. За указанными пределами действуют диспозитивные нормы, восполняющие волю участников экономических отношений путем формулирования условий, которые являются типичными для каждого вида таких отношений, или «формулярные» нормы, навязывающие волю одной стороны другой.

Социалистическое государство, опирающееся на безраздельное господство общественной собственности, призвано не только определять дозволенные границы развития социалистического народного хозяйства, но и направлять это развитие в соответствии с познанными экономическими законами на основе широчайшей активности и творческой инициативы трудящихся масс. Такая цель достигается посредством как специальных запретов, дозволений и предписаний, так и путем закрепления общих правовых принципов, которыми должны руководствоваться участники производственных и иных хозяйственных процессов. В соответствии с этими общими принципами и надлежит оценивать правомерность или неправомерность, запрещенность или дозволенность совершаемых в данной области действий. Можно поэтому сказать, что здесь действует формула: не все то, что не запрещено, дозволено, но и дозволено не только то, что прямо разрешено законом[117]. Обусловлена такая позиция тем, что признавать дозволенным лишь прямо разрешенное законом – значит сковывать инициативу оперативных звеньев социалистической хозяйственной системы. Отсюда правило: «Дозволено не только то, что прямо разрешено законом». Но и, наоборот, считать все не запрещенное дозволенным – значит ослабить направляющее и организующее начало, заложенное в общих принципах социалистического права. Отсюда второе правило: «Не все то, что не запрещено, дозволено»[118].

Особенно тесное переплетение запретов, дозволений и предписаний с использованием разнообразных специфических форм их применения наблюдается в нормативных актах, посредством которых осуществляются реорганизационные мероприятия и, прежде всего, мероприятия, направленные на реорганизацию форм управления социалистическим народным хозяйством.

По юридическому содержанию акты о реорганизации представляют собой совокупность предписаний, дозволений и запретов. В самом деле, выражается ли реорганизация в упразднении одних и создании новых либо в изменении функций существующих органов, она по необходимости сопряжена с предписаниями, касающимися ее осуществления, а также с дозволениями и запретами, посредством которых определяются компетенция и функции вновь создаваемых и реорганизуемых органов. Своеобразие издаваемых социалистическим государством актов о реорганизации состоит в том, что в их состав обязательно входят как общие правила (нормы права), так и конкретные административные предписания (юридические факты), порождающие у строго определенных лиц обязанность совершить указанные действия. Правила, определяющие структуру и компетенцию вновь образуемых органов, имеют нормативное значение, а указания на организации и должностных лиц, которые обязуются совершить вытекающие из реорганизации действия, выполняют функцию юридических фактов.

Значение реорганизации, следовательно, не ограничивается одним только совершенствованием правового регулирования соответствующей области общественных отношений. В отличие от многих других нормативных актов, на основе которых могут возникнуть, но могут и не возникнуть, конкретные правоотношения, акты о реорганизации реализуются при всех обстоятельствах и, значит, действия, ими предусмотренные, подлежат обязательному совершению. Поэтому наряду с совершенствованием правового регулирования и обусловленным им совершенствованием реальных общественных отношений такие акты во всех случаях способствуют возникновению или по крайней мере созданию предпосылок для возникновения новых общественных отношений.

Таковы важнейшие из числа разнообразных форм мотивационного воздействия, оказываемого нормами социалистического права на поведение людей, если их рассматривать в пределах одних только выраженных в нормах правил поведения (диспозиций). Однако помимо этого огромную роль в образовании мотивов для совершения определенных поступков или, наоборот, для отказа от их совершения играют стоящие за правовыми нормами обеспечительные средства.

Эти средства весьма многообразны и могут быть разбиты на две основные группы – юридические и материальные формы обеспечения. Так, например, охраняющие уголовно-правовые нормы меры наказания составляют юридическое средство, а природа социалистических общественных отношений, исключающая необходимость преступности, – материальное средство, обеспечивающее соблюдение этих норм. Но так как нас интересует сейчас лишь мотивационное воздействие самих правовых норм на поведение людей, представляется целесообразным сосредоточиться только на анализе юридических средств их обеспечения.

Подобно тому как универсальными формами правового регулирования являются запреты, дозволения и предписания, в качестве всеобщих, т. е. применяемых в любой исторической системе права средств, которые обеспечивают соблюдение требовании юридических норм, выступают меры государственного принуждения, – все равно, выражаются ли они в виде санкции данной нормы права или всей совокупности охранительных мер, которыми государство располагает.

Общеизвестно, что в процессе реального осуществления норм социалистического права принуждение играет вспомогательную роль и что эти нормы исполняются на основе убежденности в их целесообразности и правильности. Это означает, что мотивационное воздействие на поведение людей нормы социалистического права оказывают не столько стоящими за ними санкциями, сколько выраженными в них диспозициями. Отсюда, однако, иногда делаются ошибочные выводы о том, что, во-первых, в социалистическом законодательстве все большее место начинают занимать нормы, которые вообще не предусматривают самой возможности применения принудительных мер[119], и во-вторых, что из определения понятия социалистического права следует вовсе исключить указание на меры государственного принуждения, поскольку для социалистического права они неспецифичны и потому не выражают его подлинной сущности[120]. Между тем нормы, которые не просто реализуются добровольно, но за которыми не стоит даже возможность применения государственно-принудительных мер, не являются правовыми нормами, и говорить, что они занимают все более значительное место в системе права, – значит выдвигать положение, опровергающее самое себя: либо эти нормы (имеются в виду нормы рекомендательные) действительно занимают место в системе социалистического права, и тогда они опираются на государственную, в том числе и государственно-принудительную охрану, либо они вообще исключают возможность государственного принуждения и, следовательно, никакого места в системе права не занимают, а находятся за ее пределами. Что же касается общего определения понятия социалистического права, то ничем не оправданная гиперболизация принудительных мер, нашедшая отражение в формуле, которая была предложена в 1938 г., теперь для всех ясна и очевидна. Однако нет решительно никаких оснований полностью исключать из определения понятия социалистического права указание на государственно-принудительные меры, так как это лишь дезориентировало бы наших теоретиков и практиков. Если бы и было верно утверждение, что принудительные меры не выражают сущности социалистического права, то и тогда от них не следовало бы отказываться в общенаучном определении, которое должно строиться на основе сочетания признаков рода и вида. А родовая характеристика права, одним из видов которого является право социалистическое, по необходимости включает в себя также и указание на меры государственной охраны, в том числе – на меры государственного принуждения. Но дело здесь прежде всего в том, что ошибочна самая посылка, на которой критикуемая концепция строится. Поскольку государственное принуждение остается при социализме объективно необходимым, то как бы относительно малочисленными ни были случаи его фактического применения, оно сохраняет значение существенного признака социалистического права наряду с тем, что в этом качестве выступает и убеждение в его различных формах. Вот почему нельзя абстрагироваться от государственного принуждения как при разработке общего определения понятия социалистического права, так и при анализе методов его воздействия на человеческие поступки в социалистическом обществе.

Однако (и на это надлежит обратить особое внимание) меры государственного принуждения, если даже ограничиться одними только юридическими средствами, не исчерпывают всех методов стимулирования должной реализации норм социалистического права. Они хотя и стоят за любой юридической нормой, но остаются на заднем плане – только как последствия, устанавливаемые для случаев правонарушений. Напротив, на передний план все более выдвигаются в современных условиях такие юридические обеспечительные средства, как разъяснительные, организационные, стимулирующие и рекомендательные.

Разъяснительное значение имеют широко применяемые в законодательной практике нашего государства, особенно в законодательной практике последних лет, преамбулы к важнейшим законам, совместным постановлениям ЦК КПСС и Совета Министров СССР, а также к важнейшим постановлениям правительства по вопросам государственного, хозяйственного и культурного строительства. В преамбулах разъясняются мотивы, приводящие к изданию соответствующего акта, и задачи, разрешению которых он призван способствовать. Достаточно вспомнить, например, какое место было отведено преамбулам в таких нормативных актах, как Закон о дальнейшем совершенствовании, организации управления промышленностью и строительством[121] или Закон об укреплении связи школы с жизнью и о дальнейшем развитии системы народного образования в СССР[122].

Самые законодательные разъяснения, содержавшиеся в преамбулах, выполняют и организационную функцию. В то же время во многих случаях соответствующие части нормативных актов посвящаются непосредственно организационным мерам, проведение которых должно способствовать реализации определенных теми же актами общих юридических правил. Вследствие этого нередко и возникает необходимость, наряду с общими правилами, включать в законы и постановления статьи, которые приобретают значение юридических фактов, порождая конкретные права и обязанности у тех или иных государственных органов.

Упомянутые меры зачастую сочетаются с мерами стимулирующего порядка. При этом если содержание правовой нормы исчерпывается единственно и исключительно тем, что она объявляет какое-либо поведение противоправным, то никакие особые, дополнительные стимулы, кроме мер ответственности, для обеспечения ее соблюдения в закон не вводятся. Когда же норма права направлена на урегулирование нормальной и полезной деятельности, она может быть снабжена теми или иными стимулами в случаях формулирования не только дозволений, но и подлежащих безусловному выполнению юридических предписаний. Так, например, общие плановые нормы носят обязательный характер, чем и обусловливается обязательность конкретных плановых заданий, устанавливаемых для каждой социалистической хозяйственной организации в отдельности. Тем не менее Положение от 4 февраля 1961 г. о фонде предприятия, значительная часть которого расходуется на премирование и иные виды поощрения работников, устанавливает, что для производства отчислений в этот фонд достаточно выполнения плана по основным его показателям.

Используемые в юридических нормах стимулы бывают моральными и материальными. Моральные стимулы, поскольку они опираются на определенные юридические нормы (например, на Положения об орденах и медалях), обладают одновременно и правовым характером. Они отличаются от материальных стимулов тем, что не вносят каких-либо изменений в имущественное положение поощряемого, кроме случаев, когда они сочетаются со стимулами материальными, как это, например, имеет место при присуждении Ленинских премий. Материальные стимулы всегда получают определенное ценностное выражение, а в зависимости от их влияния на имущественную сферу могут быть разбиты на меры эквивалентного и поощрительного порядка. Например, стимулирующая функция повышения государственных заготовительных цен на сельскохозяйственную продукцию состоит в том, чтобы обеспечить приведение их в соответствие с себестоимостью продуктов, производимых колхозами, т. е. направлена на внедрение начала эквивалентности в отношения по заготовкам сельскохозяйственной продукции. Когда же постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 23 июня 1960 г.[123] предусмотрело премирование работников предприятий промышленности, строительства, транспорта и связи, а также некоторых других организаций за создание и внедрение новой техники и технологии, комплексной механизации и автоматизации производства, оно тем самым в дополнение к началу эквивалентности (оплата труда по его количеству и качеству) ввело и соответствующие поощрительные меры.

Как моральные, так и материальные стимулы могут быть применены не только к отдельным гражданам – труженикам социалистического производства, но и к их коллективным объединениям. Применимость к последним моральных стимулов (в виде, например, награждения орденами и медалями) и стимулов материальных, выражающихся во внедрении начал эквивалентности, сомнений не вызывает. Но то же самое следует сказать и о материальных стимулах, воплощающихся в поощрительных мерах. Так, например, предусмотренные законодательством о морских перевозках премии за досрочную погрузку и выгрузку грузов уплачиваются хозорганам – грузоотправителям и грузополучателям. Согласно Правилам о подрядных договорах по строительству, утвержденным постановлением Совета Министров СССР от 24 августа 1955 г.[124], экономия, полученная подрядчиком в результате рационализации строительного производства, целиком поступает в его распоряжение. В соответствии с Уставом Государственного банка СССР, утвержденным Советом Министров СССР 29 октября 1960 г.[125], Госбанк должен подходить дифференцированно при кредитовании социалистических организаций, предоставляя тем из них, которые хорошо работают, преимущества, установленные действующим законодательством.

Особое место среди юридических способов, обеспечивающих выполнение правовых норм в социалистическом обществе, занимают рекомендации, которые применяются едва ли не исключительно в нормативных актах, обращенных к колхозам и иным кооперативным и общественным организациям[126]. Нормы, в которых содержатся рекомендации, бывают двух видов: одни из них, рекомендуя что-либо, одновременно и дозволяют совершение действий, которые ранее дозволенными не считались (такова, например, рекомендация постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 6 марта 1956 г.[127] относительно ежемесячного авансирования колхозников); другие же из числа различных вариантов поведения, дозволявшегося и ранее, рекомендуют выбрать и закрепить какой-либо один вариант (такова, например, рекомендация постановления Совета Министров СССР и ЦК КПСС от 26 сентября 1953 г.[128] образовывать в колхозах строительные бригады). То обстоятельство, что рекомендации первого вида являются юридическими нормами, едва ли может быть оспорено, ибо за ними, как и за любыми правовыми дозволениями, стоят меры юридической охраны. Сложнее обстоит дело с рекомендациями второго вида, действительная сущность которых не столь очевидна. Как уже отмечалось, С. А. Голунский считает их особыми, свойственными лишь социалистическому обществу юридическими нормами, специфика которых состоит в том, что за ними вовсе не стоят меры государственного принуждения. Н. Г. Александров[129] и А. С. Пиголкин[130], соглашаясь с тем, что указанные нормы на государственно-принудительные меры не опираются, вообще исключают их из числа юридических норм. Было, однако, высказано и иное мнение, согласно которому силу юридических норм имеют любые включаемые в закон рекомендательные нормы, так как все они в конечном счете обеспечиваются мерами государственной охраны[131].

Присоединяясь к последней точке зрения, необходимо подчеркнуть, что авторы, ее оспаривающие, не усматривают в нормах такого рода ничего другого, кроме рекомендации. Но так как рекомендация сама по себе не может иметь обязательного значения, то отсюда и делается вывод об отсутствии у нее какой бы то ни было правовой силы. Нетрудно, однако, заметить, что при подобном одностороннем подходе следовало бы отказать в правовом значении и таким, безусловно, юридическим нормам, в которых формулируется дозволение. Ведь дозволение само по себе тоже ни к чему не обязывает лиц, которым оно адресовано! Тем не менее подобных выводов никто не делает, ибо каждому понятно, что совершение действий, дозволенных законом, им и охраняется. Но то же самое наблюдается и в рекомендательных нормах. Если какое-либо поведение уже и ранее было дозволено законом, вновь издаваемая рекомендательная норма в пределах дозволенного выделяет лишь один и именно такой вариант поведения, который с общегосударственной точки зрения представляется наиболее желательным. Тем самым рекомендательная норма включает в себя как дозволение, которое конкретизирует и уточняет формулированное в прошлом более широкое правило, так и рекомендацию – в рамках такого широкого правила следовать указанному в ней оптимальному варианту. Как метод конкретизации общего дозволения рекомендательная норма опирается на государственную охрану и потому приобретает все признаки, характерные для юридической нормы. Однако содержащаяся в ней рекомендация принудительной силой не обладает, а является средством претворения в жизнь общего правила в таком конкретном направлении, которое при отсутствии рекомендации, возможно, и не было бы избрано или избиралось бы случайно, спорадически, без ясного представления о том, что именно данное направление оказывается максимально эффективным и целесообразным.

Следовательно, рекомендательная норма является нормой права в том смысле, что она формулирует дозволение – либо впервые для советского законодательства в целом, либо в порядке детализации более широкого дозволения путем указания на оптимальный вариант его использования. Однако в отличие от обычного дозволения, реализация которого передается всецело на усмотрение правомочных лиц, дозволение-рекомендация представляет собою метод активного воздействия государства на формирование воли тех, от кого зависит принятие колхозом, иной кооперативной или общественной организацией определенного нормативного решения. Поэтому если, рассуждая абстрактно, из нормативного дозволения не вытекает необходимость его реализации, то сопутствующая ему государственная рекомендация способствует переходу от дозволения действий к принятию нормативного решения, которое не просто дозволено, но и рекомендовано. В этом как раз и состоит обеспечительная функция, которую по отношению к юридическим нормам выполняют наряду с разъяснительными и стимулирующими также и рекомендательные средства.

Итак, общими формами мотивационного воздействия правовых норм на поведение людей являются: а) в пределах диспозиций – запреты, дозволения и предписания; б) в пределах обеспечительных мер – санкции. В условиях социалистического общества эти общие формы выступают: а) в пределах диспозиций – в виде запретов прямых и негативных; дозволений с прямой и обратной мотивацией, устремленных или не устремленных на их обязательную реализацию, выражающих властные полномочия государственных органов или направленных на передачу таких полномочий негосударственным (общественным) организациям; предписаний обычных и предписаний-заданий, предписаний специальных и общих, включая и те, которые возводят в правовую норму требование соблюдать этические установки социалистического общества; б) в пределах обеспечительных мер – санкции, а также меры разъяснительные, организационные, стимулирующие и рекомендательные. Задача заключается лишь в том, чтобы из общей совокупности перечисленных форм при издании конкретных законодательных актов избирать такие, которые более всего способны мотивировать целесообразное и желательное с государственной точки зрения поведение.

Если, например, государство считает какие-либо поступки нежелательными, то в первую очередь используются, конечно, специальные прямые запреты.

Но не всегда прямые (общие и специальные) запреты оказываются достаточно эффективными в борьбе с нежелательным поведением. Известно, например, что запрещение абортов под угрозой уголовного наказания не дало сколько-нибудь ощутимых положительных результатов. В подобных случаях следует либо вовсе отказаться от правового воздействия, либо прибегнуть к правовому нормированию посредством дозволений с обратной мотивацией.

В нормотворческой практике встречаются и такие случаи, когда запреты распространяются на поведение, которое отнюдь нельзя рассматривать как нежелательное. Подобные запреты порождают серьезные затруднения на практике, так как мотивируют не столько воздержание от совершения запрещенных поступков, сколько изыскание способов, при помощи которых можно было бы обойти ничем не объяснимый законодательный запрет. Например, действующие правила запрещают органам потребительской кооперации отпускать товары в порядке безналичных расчетов любым социалистическим организациям, кроме колхозов и межколхозных объединений. Трудно сказать, чем вызвано издание таких правил. На практике же это приводит к последствиям, аналогичным тем, о которых сообщалось в газете «Известия» № 82 за 1962 г. Школе были отпущены средства для приобретения угля, который имелся в достаточном количестве на торговом складе райпотребсоюза. Однако школа могла приобрести уголь только в порядке безналичных расчетов, а райпотребсоюз был вправе отпустить ей его лишь за наличные деньги. Чтобы выйти из такого несуразного положения, местные руководители предоставили школе возможность перевести деньги на счет раймежколхозстроя с тем, чтобы последний приобрел уголь у райпотребсоюза в порядке безналичных расчетов, а затем передал его школе.

Ясно поэтому, что прежде чем вводить законодательный запрет, необходимо не только выявить его способность мотивировать отказ от запрещаемого поведения, но и установить, действительно ли следует считать нежелательными те поступки, юридическое запрещение которых проектируется.

Если же какое-либо поведение с государственной точки зрения не является нежелательным, то прежде чем избирать форму его правовой регламентации, нужно всесторонне изучить вопрос, целесообразно ли вообще распространять на него действие правовых норм. Иногда отказ от правового регулирования дает гораздо больший эффект, чем его применение. Примером тому являются многочисленные факты передачи функций некоторых государственных органов различным общественным организациям. Но мыслимы явления и обратного порядка. Например, в прошлом некоторые работы в колхозах производились государственными организациями в порядке шефства, что порождало крайнюю неопределенность во взаимоотношениях между ними. Колхозы не всегда знали, какие из выполненных работ и затраченных материалов подлежат оплате, отвечают ли шефы за качество произведенных работ и т. д. Кроме того, шефская помощь порождала иждивенческие настроения в некоторых колхозах. Но после того, как XX съезд партии предложил оформлять такие работы заключением подрядных договоров, от былой неопределенности не осталось и следа, так как взаимоотношения сторон определяются отныне законом и заключенными на его основе договорами.

Если установлена необходимость правового регулирования такого поведения, выбор конкретной юридической формы может колебаться между дозволением и предписанием с учетом, разумеется, того, что запрет составляет необходимый элемент предписания и зачастую выступает в качестве внешней границы дозволения.

Дозволения и предписания, используемые в целях нормирования правомерного поведения, могут быть применены в четко определенных границах и без таких ограничений. Само собой, однако, разумеется, что предписание-задание должно быть точно очерчено, так как в противном случае ни исполнитель не будет знать, что от него требуется, ни законодатель не сможет проверить, в какой мере выполнено его предписание. Поэтому когда в плановых нормативных актах встречается, например, формула «добиться новых, более высоких показателей на прежних производственных площадях», то ее можно рассматривать лишь как общий призыв, а не нормативное предписание. Нормативным предписанием такая формула стала бы при условии, если бы в плане было затем разъяснено, каких именно показателей следует достигнуть на прежних производственных площадях и каких – за счет введения новых мощностей.

Далее нет надобности прибегать к предписаниям-напоминаниям. Когда, например, в некоторых постановлениях Пленума Верховного Суда СССР напоминается о необходимости строго соблюдать тот или иной закон, к самому закону это ничего не добавляет, ибо его обязательность очевидна без всяких напоминаний. Подобное напоминание создает лишь ошибочные представления, будто имеются законы, соблюдать которые необязательно.

Наконец, когда к органам государственной власти адресуется дозволение (уполномочие очень важно в целях укрепления законности установить его внешнюю границу, за которой начинает действовать запрет, так как в противном случае все будет зависеть от дискреционного усмотрения должностных лиц, а при таких обстоятельствах не исключены элементы произвола и бесконтрольного злоупотребления властью[132].

Существенное значение имеет также правильный выбор обеспечительных мер с учетом мотивационных возможностей, заложенных в каждойизних.

Конечно, поскольку речь идет о юридических нормах, они, как уже неоднократно отмечалось, всегда опираются на меры государственного принуждения. Но в условиях социалистического общества в самих правовых нормах используются и другие перечислявшиеся ранее обеспечительные средства, целесообразное применение которых в законодательной практике не может не дать серьезного социального эффекта.

В частности, такое обеспечительное средство, как разъяснительный метод, может применяться не только в целях объяснения мотивов издания законодательного акта или задач, разрешению которых он посвящается, но и для ознакомления с конкретными способами, при помощи которых должны быть реализованы правила, воплощенные в юридических нормах[133]. Но не следует думать, что организационные меры можно заменить разъяснениями. Эти меры имеют самостоятельное значение, и когда при издании нормативного акта о них забывают, его применение становится либо вовсе неосуществимым, либо в высшей степени затруднительным. Так произошло, например, с идеей третейских судов, выдвинутой в 1959 г. Сама по себе очень правильная и важная, эта идея, направленная на усиление демократических начал в разрешении хозяйственных споров между социалистическими организациями, длительное время после ее юридического оформления фактически не находила никакого отклика. И если ныне третейское разрешение хозяйственных споров между социалистическими организациями становится все более частым, то это в значительной степени является результатом усилий самих арбитражных органов. По их инициативе в некоторых совнархозах утверждены лица, из которых по выбору спорящих сторон формируются третейские суды. Арбитражи рекомендуют также хозяйственникам, с учетом особенностей некоторых дел, переносить такие дела на разрешение третейских судов и т. п.

По поводу средств, которые используются для стимулирования определенного поведения, нужно сказать, что когда они рассчитаны на конкретные правоотношения, только стабильность и достаточная определенность делают их действительно эффективными методами мотивирования поступков, в совершении которых заинтересовано общество. В противном случае они могут вызвать к себе скептическое или даже просто равнодушное отношение. Например, такое мероприятие, как конкурс, целиком базируется на стимулировании. Однако закона о правовом регулировании конкурсных отношений не было до принятия новых республиканских гражданских кодексов и это позволяло иногда организаторам конкурса совершенно безнаказанно менять его условия или даже вовсе отменять объявленный конкурс. В результате затраченный труд, воплощенный в произведениях, созданных для конкурса, оказывался не только не поощренным и не компенсированным, но вообще оставался вне какой-либо оценки. Важно определить, наконец, и разумные рамки практического применения законодательных рекомендаций.

Следует, например, учитывать, что рекомендация, обращенная к гражданам, оказалась бы лишенной каких-либо юридических признаков и ничего, кроме обычного совета, собой не представляла бы, ибо гражданин не может на ее основе юридически закрепить для себя в качестве обязательного то поведение, которое закон ему лишь рекомендует. Другое дело – колхозы и иные кооперативные или общественные организации, которые в соответствии с рекомендательной нормой вправе принять определенное нормативное решение с тем, что вплоть до его отмены это решение приобретает обязательную силу для самих принявших его организаций и будет обеспечено мерами государственной охраны как санкционированное исходящей от государства рекомендательной нормой. То же самое следует сказать и о случаях, когда администрация госоргана обязана согласовывать свои решения с профсоюзной организацией, поскольку и здесь законодательная рекомендация может быть реализована посредством самостоятельно принимаемого, но юридически обязательного решения.

Таким образом, использование рекомендательного метода обеспечения юридических норм предполагает одновременное наличие двух условий: а) нежелательность применения предписаний в связи с тем, что хотя бы один из адресатов правовой нормы не является составной частью общегосударственной системы и выступает как самостоятельный по отношению к государству субъект; б) способность адресатов рекомендации к ее самостоятельному юридическому закреплению, которое приобретает обязательную силу для них самих и обеспечивается мерами государственной охраны.

3

Норма права должна мотивировать совершение или воздержание от совершения указанных в ней поступков. Но при ее установлении нельзя опираться единственно и исключительно на анализ мотивационных способностей, заложенных в самой юридической норме. Не меньшее значение приобретает оценка последствий, которые в соответствии с целью, преследуемой законодателем, должны наступить в результате издания и практического применения изданного нормативного акта. Эти последствия нуждаются в оценке с точки зрения двух критериев – возможности и целесообразности.

Первый критерий – критерий возможности – означает, что для действенности установленных государством правовых норм необходимо, чтобы были объективно осуществимы, во-первых, реальные последствия, к которым в области регулируемых отношений законодатель стремится, и, во-вторых, юридические последствия, предусмотренные им на случай нарушения той или иной нормы права. Если не соблюдается хотя бы одно из перечисленных требований, изданная норма становится практически бессмысленной: в случае неосуществимости вытекающих из нее реальных последствий не выполняется диспозиция нормы, какими бы строгими санкциями она ни была обеспечена; когда же нереализуемой оказывается санкция, установленное правило перестает быть правовой нормой, поскольку следование ему ставится фактически в зависимость всецело от усмотрения его адресатов.

Так, при обсуждении проекта Основ некоторые авторы, ссылаясь на стирание различий между городской семьей и семьей колхозника, предлагали упразднить институт совместной собственности колхозного двора и ввести для семьи колхозника режим общей супружеской собственности, а также индивидуальной собственности всех других членов колхозного двора. Основной дефект этого предложения заключался в том, что оно выдвигалось вне реального учета современной действительности. Как ни продвинулся за последние годы процесс сближения города и деревни, различия между ними все еще сохраняются, что дает о себе знать также и в различии укладов имущественных отношений, сложившихся в городской и сельской семье: первая представляет собой семейное, а вторая – семейно-трудовое объединение, цементируемое не только родственными связями, но и совместным ведением хозяйства на приусадебном участке. Отменить это различие путем декретирования невозможно. Оно будет постепенно сглаживаться по мере сближения государственной и колхозно-кооперативной собственности и окончательно исчезнет только после их слияния в единую всенародную собственность. Пока же существует различие между двумя формами социалистической собственности, сохраняется и специфика колхозного двора как семейно-трудового объединения.

Но бывает и так, что фактический результат, предполагавшийся при проектировании правовой нормы, вполне достижим, однако юридические средства, рекомендуемые для его достижения, объективно нереализуемы. Например, до тех пор, пока проектные организации находились на бюджетно-сметном финансировании, невозможно было добиваться улучшения качества проектных работ путем возложения на них, как иногда предлагалось в литературе, материальной ответственности за допущенные недостатки, ибо у проектных организаций отсутствовали источники, за счет которых можно было бы взыскивать с них имущественные санкции. Поэтому если бы была принята норма с подобными структурными дефектами, относящимися, в частности, к обеспечивающим ее исполнение правовым средствам, она тоже превратилась бы в социальный нуль ввиду ее полной неспособности стимулировать необходимый практический эффект.

Еще более важно устанавливать в каждом отдельном случае, насколько объективно осуществимые последствия практически целесообразны. Критерий целесообразности также должен быть применен к оценке изменений, касающихся как самих реальных отношений, так и форм их юридического опосредствования.

Нет, например, каких-либо юридических препятствий к тому, чтобы упразднить промежуточные звенья в системе договорных связей по сбыту и снабжению и ввести для всех без исключения случаев прямые договорные отношения между предприятиями, изготовляющими продукцию и потребляющими ее. Предложения такого рода в литературе выдвигались, и их объективная осуществимость никогда под сомнение не ставилась. Но они не могли быть приняты по соображениям экономической целесообразности. Нельзя сбрасывать со счета многочисленные мелкие отправки, а также хозяйственные отношения, субъектный состав которых из года в год меняется. Распространение прямых договорных связей также и на эти случаи приводило бы к тому, что вместо 5–10 договоров, заключаемых ныне со сбыто-снабженческими организациями, предприятия вынуждены были бы оформлять сотни, а то и тысячи договоров с непосредственными потребителями своей продукции. В результате их сбыто-снабженческий аппарат разросся бы настолько, что по сумме всех предприятий страны он значительно превысил бы численность аппарата сбыто-снабженческих органов, не говоря уже о том, что такое раздвоение деятельности хозорганов отрицательно сказалось бы на выполнении стоящей перед ними основной задачи, связанной с осуществлением процесса расширенного воспроизводства на социалистических предприятиях. Как давно уже доказано экономической наукой, отделение торговли от чисто производственных функций обеспечивает экономию сил и времени, внешним выражением которой является экономия денежных средств. Отказываться от такой экономии ради огульного внедрения прямых договорных связей нет ровно никакого смысла. Выявившаяся экономическая нецелесообразность соответствующих рекомендаций и обусловила их отклонение.

Те же соображения целесообразности могут касаться и последствий юридического порядка. Так, в отношениях по договору перевозки грузов отдельные виды транспорта в прошлом нередко несли ответственность независимо от их вины (железнодорожный транспорт отвечал независимо от своей вины за просрочку в доставке груза, воздушный транспорт – за сохранность груза). Такое построение оснований ответственности на транспорте было явно нецелесообразным, ибо возложение на перевозчика ответственности независимо от его вины ни в какой мере не отражало недостатков его деятельности. Поэтому Основы отказались от подобных исключительных норм и предусмотрели в ст. 74–75 вину как необходимое условие ответственности всех видов транспорта за несохранность груза и просрочку в его доставке. Вместе с тем Воздушный кодекс СССР 1961 г.[134], принятый уже после издания Основ, для случаев причинения личного вреда пассажиру сохранил прежний принцип, согласно которому при правонарушениях такого рода воздушно-транспортное предприятие несет ответственность не только за вину или казус, но и за непреодолимую силу. И это вполне объяснимо, так как здесь на первый план выступают соображения целесообразности, относящиеся не к оценке недостатков работы транспортного предприятия, а к обеспечению повышенной охраны интересов граждан, когда они пользуются услугами такого вида транспорта, каким является транспорт воздушный.

Не следует, однако, забывать и о том, что наряду с прямым результатом, на достижение которого непосредственно рассчитано издание юридической нормы, она может повлечь за собой и некоторые другие, параллельные, или попутные, последствия, которые не составляли цели введения нового закона, но должны всесторонне учитываться в процессе нормотворческой деятельности социалистического государства. Иногда такие последствия столь же желательны, как и те, которые составляли главную цель, преследовавшуюся при издании нормативного акта. Они, разумеется, еще в большей степени усиливают и подкрепляют необходимость запроектированных законодательных нововведений. Так, например, ст. 7 была включена в Основы для расширения юридических методов охраны чести и достоинства советских граждан и социалистических организаций. Но в то же время, предусмотрев обязательность опровержения в печати не соответствующих действительности, позорящих честь и достоинство сведений, которые были опубликованы также в печати, она способствует повышению ответственности работников газет и иных печатных органов за доброкачественность и достоверность помещаемых ими материалов, что имеет весьма существенное положительное значение, хотя и не составляет основной цели конструирования этого нового для советского гражданского права института. Другое дело, когда параллельные последствия относятся к разряду нежелательных. В этом случае сообразно с особенностями той или иной конкретной ситуации возникший вопрос может получить троякое разрешение.

Во-первых, закон, запроектированный ради достижения основной цели, издается, но одновременно принимаются законодательные меры, направленные на устранение других и именно нежелательных последствий. Например, главное назначение ст. 59 Основ состоит в том, чтобы обеспечить перераспределение образовавшихся у съемщика излишков жилой площади в целях предоставления их лицам, нуждающимся в жилье. Но при переходе к распределению жилой площади по принципу «каждой семье – отдельная квартира» последовательное применение правила о перераспределении излишков жилой площади очень скоро могло бы привести к тому, что многие отдельные квартиры превратились бы в коммунальные. Во избежание таких нежелательных последствий та же ст. 59 Основ устанавливает, что если излишки жилой площади образуются у семьи, имеющей в пользовании отдельную квартиру, она вправе требовать предоставления ей другой квартиры меньшего метража, а при невыполнении этого требования наймодатель лишается права на изъятие излишков.

Во-вторых, ввиду невозможности устранения вытекающих из запроектированного закона параллельных последствий, законодатель вовсе отказывается от его издания, несмотря на то, что он мог бы привести и к некоторым положительным результатам. Несколько лет тому назад, например, известное распространение получила идея, суть которой состояла в том, чтобы для борьбы с непотребительским использованием материальных объектов личной собственности запретить сдачу внаем дачных помещений их индивидуальными владельцами. Однако сторонники этой идеи не учитывали, что государство пока еще не располагает дачным фондом в таком объеме, который позволил бы полностью удовлетворить потребности трудящихся в летнем отдыхе, и потому если бы предложенная норма была введена, число случаев непотребительского использования материальных объектов личной собственности оказалось бы, конечно, сокращенным, но сокращенным за счет существенного ущемления интересов и потребностей широких слоев населения. Ясно, что Советское государство пойти на такой шаг не могло и предложенная идея законодательной поддержки не получила.

B-третьих, если основная цель запроектированного закона приобретает особенно существенное значение, он может быть принят, несмотря на то, что повлечет за собой и некоторые неустранимые отрицательные последствия. Так, едва ли нужно доказывать, что отмена аналогии в уголовном праве обусловила безнаказанность некоторых общественно опасных деяний, прямо не предусмотренных в уголовном законодательстве в качестве составов преступлений. Но для целей укрепления социалистической законности несравнимо большее значение имеет принцип «нет преступления, нет наказания, если нет на то прямого указания в законе», чем оставление ненаказуемыми отдельных общественно опасных деяний до тех пор, пока выявившийся в уголовном законодательстве пробел не будет восполнен. В этом, как и в ряде других случаев, разумное «взвешивание» последствий обоего рода может привести законодателя к выводу, что закон все же должен быть принят, поскольку обеспечиваемые им положительные последствия явно превалируют над последствиями отрицательными.

Очень важно, наконец, добиваться логического и практического согласования последствий, которые порождаются различными по содержанию, но так или иначе связанными между собой нормативными актами К сожалению, однако, это требование иногда не выполняется, и в таких случаях бывает очень трудно выявить логику нормативного акта, а главное сообразовать ее с логикой самой жизни. Вот один из примеров, относящихся к практике последнего времени.

В литературе по гражданскому праву давно уже ведется спор о том, как в делах о причинении увечья на производстве определять объем причитающегося потерпевшему возмещения, если имела место так называемая смешанная, или обоюдная, вина. Предположим, что средний заработок потерпевшего составлял 100 руб.; в результате причиненного увечья он утратил полностью как профессиональную, так и общую трудоспособность и ему была назначена пенсия в сумме 40 руб. Однако в ходе рассмотрения дела выявилось, что виновными в наступлении вредных последствий были в одинаковой степени как причинитель вреда, так и сам потерпевший. Согласно одной точке зрения в таких случаях следует общую сумму заработка, утраченного потерпевшим, разделить пополам (100: 2 = 50), из полученного результата исключить сумму назначенной пенсии (50–40 = 10), которую причинитель обязан целиком возместить органам собеса по предъявленному ими регрессному иску, и тогда остаток (10 руб.) составит сумму, которую в порядке возмещения вреда причинитель должен выплачивать потерпевшему. В соответствии с другой точкой зрения нужно поступить иначе, а именно из общей суммы утраченного потерпевшим заработка вычесть сумму пенсии (100 – 40 = 60) с тем, что сообразно со степенью его вины выплачиваемая пенсия в половинном размере (40: 2 = 20) компенсируется причинителем органам собеса, остаток (60 руб.) разделить пополам (60: 2 = 30) и таким образом определить сумму возмещения (30 руб.), которая причитается с причинителя вреда в пользу потерпевшего.

Каждая из этих точек зрения получила свое вполне логичное обоснование. Сторонники первого метода исчисления ссылались на то, что он обеспечивает полное соответствие между степенями виновности причинителя вреда и потерпевшего и распределением ущерба между ними. Действительно, причинитель и потерпевший в наступлении ущерба (100 руб.) виновны в одинаковой мере, и потому причинитель возмещает половину от общей суммы вреда (50 руб.: 40 руб. органам собеса и 10 руб. потерпевшему), а потерпевший получает возмещение половины понесенного им ущерба (50 руб: 40 руб. в виде пенсии и 10 руб. за счет причинителя). Сторонники второго метода исчисления отмечали, что, поскольку основанием ответственности причинителя перед органами собеса служит его вина, он должен нести такую ответственность не в полном размере суммы выплачиваемой пенсии (40 руб.), а соответственно степени своей вины (40: 2 = 20 руб.). Тогда причинитель будет сообразно со степенью его виновностиотвечать в пределах половины от общей суммы причиненного ущерба (50 руб.: 20 руб. органам собеса и 30 руб. потерпевшему), органы собеса также получат возмещение половины выплачиваемой ими пенсии (40: 2 = 20 руб.), а потерпевшему будет выплачиваться возмещение, превышающее сумму, на которую он мог бы притязать с учетом тяжести им самим допущенной виновности (не 50 руб., а 70 руб.: 40 руб. в виде пенсии и 30 руб. от причинителя вреда). И если при первом варианте сверхвозмещение получали бы органы собеса, то при втором варианте его получил бы потерпевший за счет собеса, что вполне оправданно, поскольку размер назначаемой в порядке социального обеспечения пенсии ни в какую зависимость от вины потерпевшего не ставится и ставиться не может.

Статья 94 Основ в вопросе о пределах удовлетворения регрессного иска, предъявляемого органами собеса к причинителям вреда, восприняла вторую точку зрения. В ней установлено, что при обоюдной (смешанной) вине такой иск подлежит удовлетворению в соответствии со степенью вины причинителя. Напротив, утвержденные Государственным комитетом Совета Министров СССР по вопросам труда и заработной платы и Президиумом ВЦСПС Правила возмещения предприятиями, учреждениями, организациями ущерба, причиненного рабочим и служащим увечьем либо иным повреждением здоровья, связанным с их работой[135], относительно определения при тех же обстоятельствах объема ответственности причинителя вреда перед потерпевшим примкнули к первой точке зрения. В п. 17 этих Правил указано, что при обоюдной вине необходимо вначале разделить сумму утраченного заработка пропорционально степени вины причинителя и потерпевшего на две части, а затем из части ущерба, относимой за счет причинителя, исключить пенсию, и полученный остаток составит сумму возмещения, которая должна выплачиваться потерпевшему. Если оба приведенных правила применить к нашему примеру, то получится, что потерпевшему причинитель вреда будет выплачивать 10 руб. (100: 2 = 50 руб.; 50–40 = 10) и органам собеса 20 руб. (40: 2 = 20), а всего 30 руб., т. е. на 20 руб. меньше, чем сумма ущерба, возникшего по его вине (100: 2 = 50). В результате ухудшается положение либо потерпевшего (если считать по второму варианту, что он должен получать сверхвозмещение за счет органов собеса), либо органов собеса (если считать по первому варианту, что они должны за счет виновного причинителя получать возмещение всей суммы выплачиваемой ими пенсии), а улучшается положение виновного причинителя (что не вытекает ни из одного из числа предложенных вариантов и не может получить какого-либо оправдания).

Когда к законодательству предъявляются требования внутренней логической согласованности, обычно имеется в виду такое построение юридических норм, которое исключало бы возможность вынесения по одному и тому же вопросу противоположных решений со ссылкой на различные нормы права. Соблюдение этого требования составляет элементарную предпосылку последовательного осуществления начал социалистической законности. Но, как показывает приведенный пример, логика закона может страдать определенными дефектами и в ином отношении, когда различные нормы обусловливают не разноречивые выводы, а единое решение, но самое это решение оказывается внутренне противоречивым. В этом случае также имеет место нарушение требований логики, но требований гораздо более важных и существенных, заключающихся в том, что логика закона должна соответствовать логике самой жизни, характеру и сущности регулируемых правом общественных отношений. И если дефекты первого порядка вполне устранимы при наличии хорошо разработанных правил законодательной техники и строгом их выполнении в процессе издания нормативных актов, то дефекты второго порядка могут быть устранены лишь на основе всестороннего научного исследования всей совокупности конкретных вопросов, которые возникают в связи с проектируемыми законодательными нововведениями. Но для того чтобы советская юридическая наука могла оказывать эффективную помощь законодателю в этом направлении, она должна наряду с комментированием закона и выявлением его отдельных недостатков больше внимание уделять изучению конкретных причин и следствий, действующих в сфере регулируемых правом реальных отношений, так как лишь в таком случае выдвигаемые ею рекомендации смогут выдержать испытание и проверку с точки зрения не только законодательно-технической, но и практических потребностей нашего общества.

4

Ближайшие последствия законодательного нормирования социалистических общественных отношений в своей совокупности и в своем переплетении с результатами, достигаемыми на каждом новом этапе общественного развития, входят в состав более отдаленных последствий и в этом смысле обусловливают наступление коленного социального эффекта, к которому устремлена вся деятельность социалистического государства – построение коммунистического общества. Высокое качество юридических законов зависит от того, насколько при их издании, наряду с ближайшими, учитываются также вытекающие из них отдаленные последствия и в какой мере те и другие подчинены стоящей перед социалистическим государством конечной цели.

В известной мере проверка проектируемых законодательных нововведений под указанным углом зрения осуществима при помощи эксперимента. Примером такого эксперимента может служить организация Наро-Фоминского райколхозсоюза с предоставлением ему прав по организационно-хозяйственному руководству колхозами района с тем, чтобы проверить, насколько эта форма управления сельским хозяйством пригодна для придания ей всеобщей значимости. Судя, однако, по тому, что вместо райколхозсоюзов по решению мартовского (1962 г.) Пленума ЦК КПСС были созданы совхозно-колхозные и колхозно-совхозные управления, проведенный эксперимент ожидаемых результатов не дал.

Вместе с тем нужно со всей определенностью предупредить попытки экспериментов, которые с самого начала не могут получить оправдания. Так, например, О. А. Красавчиков полагал, что в порядке эксперимента следовало бы гражданские кодексы союзных республик первоначально ввести в действие на один год, а затем после устранения обнаруженных в ходе практической проверки недостатков, придать гражданским кодексам постоянную силу[136]. Не говоря уже о том, какая неустойчивость и путаница в результате этого приема возникла бы в области кодификации советского гражданского законодательства, годичный опыт действия такого крупного закона, как гражданский кодекс, – период весьма незначительный, чтобы в его пределах можно было выявить не только юридические достоинства и недостатки кодекса, но и степень его социальной эффективности. Известно, например, что уже в первые месяцы после принятия ГК РСФСР 1922 г. совершались многочисленные нападки на его первую статью и выдвигались настойчивые требования исключить ее из Гражданского кодекса. А сколько раз после этого ст. 1 ГК РСФСР объявлялась «умершей», «не действующей», «не гласящей»! И что же? В 1961 г. принимаются Основы, в ст. 5 которых в измененной редакции и с новым целевым назначением, но все же воспроизводится главная идея той же ст. 1 ГК РСФСР.

Нужно постоянно иметь в виду, что в социальных науках вообще, в том числе и в науке юридической, наряду с экспериментом как искусственным приемом, ограниченным во времени своего действия, существенное значение приобретает другой метод проверки истинности научных суждений – общественная практика, социальный опыт, накапливаемый на основе данных более или менее длительного периода общественного развития. Следует ли отсюда, что тем самым издание юридических законов производится вслепую, без ясного представления о возможных отдаленных последствиях их действия и что только длительное применение этих законов позволяет ответить на вопрос, насколько их издание было разумным и обоснованным?

Нет, не следует, ибо, во-первых, при издании нового законодательного акта всегда учитывается и используется предшествующий опыт, а, во-вторых, как указывал Маркс, то, что в естественных науках устанавливается посредством различных технических приспособлений, в области общественных наук достигается при помощи теоретической абстракции. В правильно построенных абстрактных категориях, разрабатываемых общественными науками, получают выражение объективные законы общественного развития, действующие в области как базиса, так и надстройки, в сфере как материальной, такидуховной жизни людей. Ониипозволяют, хотябывнаиболее общих чертах, предвидеть не только ближайшие, но и отдаленные последствия, которые могут возникнуть в результате принятия новых юридических законов, в зависимости от того, насколько содержание этих законов соответствует требованиям, вытекающим из объективных закономерностей общественного развития.

Разумеется, объективные социальные закономерности, определяющие глубинную сущность общественных процессов, осуществляются при наличных конкретных условиях, предугадать которые в высшей степени трудно, а иногда и вовсе невозможно, между тем как правовые нормы при самых абстрактных методах их формулирования всегда рассчитаны на определенные, пусть и повторяющиеся, но все же конкретные общественные отношения. Поэтому очень часто даже в особо тщательно разработанных юридических законах со временем выявляются отдельные недостатки, нуждающиеся в устранении. Но такие недостатки большой опасности не представляют, если правильна воплощенная в нормативном акте общая идея, если он по своему главному и основному содержанию соответствует требованиям объективных социальных законов. К тому же достаточная оперативность нормотворческой деятельности социалистического государства позволяет ликвидировать подобные недостатки сравнительно быстро и относительно безболезненно. Другое дело, когда нормативный акт страдает не отдельными частными недостатками, а органическими пороками, которые либо делают его вовсе нереализуемым, либо объективно превращают этот акт в орудие, порождающее нежелательные, а то и резко отрицательные последствия. Дефекты такого порядка вполне устранимы уже в процессе разработки законопроекта, если его содержание будет подвергнуто всестороннему анализу на основе добытых наукой знаний относительно законов общественного развития. Здесь именно и должна проявиться сила научного предвидения, которая социалистической правовой теории присуща в такой же мере, как и всякой вообще подлинной науке. И для того чтобы выполнить стоящие перед ним задачи на этом наиболее ответственном участке, социалистическое правоведение должно строго придерживаться трех основных условий.

Во-первых, каждое проектируемое законодательное нововведение необходимо подвергать проверке с точки зрения объективных закономерностей развития нашего общества, а также задач строительства коммунизма, выдвигаемых Коммунистической партией и социалистическим государством. В настоящее время, когда эти задачи точно определены и конкретно выражены в принятой на XXII съезде КПСС Программе партии, такая проверка, с одной стороны, значительно облегчается, а с другой стороны, становится, как никогда раньше, необходимой и обязательной.

Когда, например, в 1956 г. на страницах советской юридической печати была начата дискуссия о так называемом хозяйственном праве, противники образования этой отрасли права[137] ссылались главным образом на то, что ее выделение вызовет серьезные трудности законодательно-технического порядка (невозможность образования Общей части хозяйственного права, неизбежность дублирования одних и тех же норм в хозяйственных и гражданских кодексах и др.) и повлечет за собой определенные отрицательные практические последствия (в смысле надлежащего осуществления начал хозяйственного расчета и др.). Гораздо меньшее внимание уделялось самой существенной стороне этой проблемы, связанной с действующими при социализме объективными экономическими законами и задачами коммунистического строительства в СССР. Между тем характер экономических законов социализма предопределяет единство социалистических имущественных отношений независимо от того, являются ли их участниками организации или граждане. В свою очередь задачи коммунистического строительства предполагают не разобщение отдельных разновидностей социалистических имущественных отношений, а, наоборот, постепенное стирание различий между ними.

Во-вторых, для постановки актуальных вопросов законодательного порядка и для обеспечения их правильного разрешения юридическая наука должна установить самые тесные контакты с такими отраслями знаний, как марксистская социология, политическая экономия, отраслевые экономики, логика, психология, педагогика и др. Фактические данные и теоретические выводы этих отраслей знаний должны быть взяты на вооружение советским правоведением и использованы им в соответствующих специальных целях.

Практически без таких контактов обойтись настолько невозможно, что иногда в юридических работах приходится сталкиваться с многочисленными страницами, посвященными исследованию проблем экономического, психологического и т. п. характера. Однако наиболее идеальным было бы такое положение, когда юрист в процессе анализа своей специальной проблематики мог бы пользоваться выводами смежных наук как данными, не отвлекаясь от своей основной цели для их самостоятельного обоснования. Но такое идеальное положение достижимо, когда в смежных науках юрист находит все нужные ему выводы и когда эти выводы оказываются правильными. В этом смысле успехи юридической науки во многом зависят от успехов других отраслей общественных наук.

В-третьих, для того чтобы способствовать планомерному осуществлению нормотворческой деятельности соответственно фактическому развитию реальных отношений нашего общества, советское правоведение должно вскрывать общие тенденции дальнейшего развития социалистической государственно-правовой надстройки и на этой основе намечать необходимые последующие изменения, которые периодически будут вноситься в действующее законодательство. Только при этом условии каждый сколько-нибудь существенный новый нормативный акт, если не в деталях, то по крайней мере в основных его чертах будет служить воплощением того, что заранее предвидела и обосновала в своих выводах юридическая наука.

Общая тенденция конечного развития социалистической государственно-правовой надстройки ясна: она в конечном счете придет к своему отмиранию в результате полной и окончательной победы коммунизма. Но если ориентироваться только на эту тенденцию, внимание перспективных правовых научных исследований окажется сосредоточенным главным образом или даже исключительно на обнаружении моментов, свидетельствующих о том, что уже и сейчас наблюдается процесс постепенного перерастания социалистического государства в организацию коммунистического самоуправления и социалистического права в нормы коммунистического общежития. Именно такой характер носят статьи и монографии, затрагивающие указанную проблему, а потому конкретно практические предложения, в них выдвигаемые, ограничиваются нормами, которые, по мнению соответствующих авторов, было бы целесообразно переключить из правовой сферы в область нравственности, или государственными функциями, выполнение которых следовало бы передать общественным организациям.

Значение таких научных исследований очевидно. Но ими, конечно, нельзя ограничиваться, ибо движение к конечной цели – это и прямолинейный и зигзагообразный процесс, в ходе развертывания которого наблюдаются весьма разнообразные, а нередко противоположные явления – не только потеря некоторыми нормами их юридического качества, но и распространение правового влияния на области, в которых ранее оно вовсе не наблюдалось, не только отказ от правового регулирования некоторых общественных отношений, но и всемерное усиление такого регулирования. Хорошо известны, например, такие факты, как усиление мер уголовного наказания за совершение ряда особо опасных преступлений, детализация в области гражданского законодательства правового нормирования отношений по бытовому обслуживанию населения, увеличение численности административно-правовых норм, регулирующих хозяйственную деятельность или призванных обеспечить строгое соблюдение государственного и общественного порядка, и т. п. Объяснить такие и иные аналогичные факты ссылкой только на тенденцию развития социалистического государства и права по пути к их отмиранию невозможно. Не подлежит, однако, сомнению, что и они представляют собой отражение вполне закономерных социальных процессов, а не результат каких-либо случайностей или ошибок. Происходит это потому, что самое отмирание социалистического государства и права предполагает одновременно и их всемерное укрепление, которое может быть обеспечено в одних случаях путем отказа государства от некоторых его функций и передачи их общественным организациям, в других же случаях – путем усиления государственно-правового регулирования и организации общественных отношений. И лишь тогда, когда юридическая наука будет постоянно держать в поле своего зрения обе отмеченные тенденции, выявляя конкретные сферы, в которых доминирует одна из них, но может быть во вспомогательном порядке использована также и другая, – лишь тогда юридическая наука окажется способной объяснить многообразные конкретные явления современной правовой жизни в их объективной необходимости, обосновать преходящий или даже случайный характер некоторых из них и предсказать необходимость или даже неизбежность возникновения новых, пока еще не существующих или только зарождающихся правовых норм, институтов и отношений.