Избранные труды. Том I. Часть I. Монографии и учебные пособия (З. З. Зинатуллин, 2012)

Успешное выполнение грандиозных задач коммунистического строительства предполагает решительное повышение эффективности всего общественного производства. Только таким путем можно «обеспечивать одновременно значительный рост благосостояния трудящихся, возможности быстрого развития хозяйства в будущем, потребности поддержания на должном уровне обороноспособности страны»[2].

В этих условиях, наряду с усилением борьбы с любыми посягательствами на социалистическую и личную собственность, возрастает и актуальность проблемы возмещения причиненного преступлениями материального ущерба. В уголовно-процессуальной литературе названная проблема изучалась пока преимущественно в одним разрезе – в части гражданского иска по уголовным делам. Исследование самого понятия, процессуальной природы и сущности других форм возмещения материального ущерба, в том числе и таких более эффективных, как уголовно-правовая реституция, а также вопросов исполнения приговоров в части возмещения ущерба, почти не проводилось.

Неполнота научной разработки отрицательно сказывается и на правовой регламентации некоторых вопросов данной проблемы в действующем уголовно-процессуальном законодательстве. В свою очередь это обусловливает определенные трудности в практической деятельности следственно-судебных и прокурорских органов по решению одной из важных задач советского уголовного судопроизводства.

Не претендуя на исчерпывающее освещение этой сложной и многогранной проблемы, мы ставим своей целью восполнить отчасти указанные пробелы и привлечь внимание советских ученых к ее дальнейшему изучению.

Ограниченный объем работы объясняет тезисный характер изложения ее отдельных положений.

Известно, что преступные посягательства на социалистическую собственность причиняют значительный материальный ущерб. Своевременное и полное возмещение такого ущерба служит не только восстановлению материальных благ потерпевшего, но и делает бессмысленным преступное завладение государственным, общественным и личным имуществом, является серьезным шагом на пути искоренения преступлений имущественного характера.

С точки зрения процессуально-правовой, деятельность по возмещению ущерба неразрывно связана с самим процессом установления объективной истины по уголовному делу. Определение характера и размера причиненного ущерба, в соответствии со ст. 15 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и ст. 68 УПК РСФСР[3], является одним из обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу. В зависимости от этого нередко решается и вопрос о квалификации совершенного преступления. В процессе принятия мер по возмещению ущерба выявляются материальные ценности, обладающие признаками вещественных источников доказательств, которые вместе с другими средствами доказывания способствуют установлению истины по уголовному делу.

В силу этих обстоятельств от органов суда, прокуратуры, следствия и дознания требуется улучшение деятельности в данном направлении. На этом пути имеются несомненные успехи. Достаточно сказать, что процент реального возмещения материального ущерба за последние 5 лет возрос более чем в три раза, приблизившись по Татарской АССР в 1972 году почти к половине причиненного ущерба.

Росту реального возмещения причиненного преступлением материального ущерба способствовало во многом дальнейшее совершенствование советского законодательства и принятие на этой основе соответствующих нормативных актов[4].

Однако, несмотря на достигнутые успехи, нельзя мириться с тем, что еще значительная часть причиняемого преступлениями материального ущерба остается невозмещенной. В этом плане представляет определенный теоретический и практический интерес рассмотрение комплекса вопросов, связанных с понятием возмещения причиненного преступлением материального ущерба и определением объема его возмещения.

Известно, что результатом совершения общественно опасного деяния является наступление вредных изменений в объектах, охраняемых уголовным законом. Последние проявляются либо в нанесении фактического ущерба общественным отношениям, либо в создании опасности нанесения такого ущерба. Фактический ущерб может иметь место как в материальной, так и в политической, идеологической, психологической областях общественных отношений. В зависимости от этого различают последствия материального и нематериального характера.

В тех случаях, когда совершение преступления приводит к уменьшению объема материальных благ определенного лица или организации, речь идет о наличии материального ущерба. Последний может проявляться как в прямом уменьшении совокупности имущественных благ физических или юридических лиц, так и в расходах, связанных с восстановлением здоровья в случае причинения физического вреда. Это обстоятельство должно учитываться при характеристике различных последствий преступления.

В связи с тем, что законодатель наряду с термином «материальный ущерб» (ст. 54, 55, 303 и др. УПК РСФСР) употребляет термин «имущественный вред» (ст. 53 УПК РСФСР), (возникает вопрос о соотношении между ними.

В литературе встречаются факты их отождествления. Так, проф. В.З. Лукашевич считает, что «термин “имущественный вред” как необходимое условие для признания потерпевшим от преступления (ст. 53 УПК РСФСР) и “материальный ущерб” как необходимое условие для признания гражданским истцом, в уголовном деле (ст. 54 УПК РСФСР) являются тождественными понятиями, так как и в том и в другом случае подразумевается имущественный ущерб, который может быть выражен в стоимостном (денежном) выражении и причинен преступлением»[5].

Автор был бы прав, если бы материальные лишения испытывались только при причинении имущественного вреда. Но и физический ущерб, причиненный здоровью той или иной личности, порой влечет за собой такие же лишения в виде денежных расходов на восстановление здоровья, погребение и т. д. Следовательно, понятие материального ущерба шире понятия имущественного вреда[6].

Что же представляет собой в уголовном процессе возмещение причиненного преступлением материального ущерба?

Возмещение причиненного преступлением материального ущерба означает, прежде всего, определенную деятельность. С этимологической точки зрения возмещать материальный ущерб – значит предпринимать какие-то конкретные действия, направленные на восстановление материального положения потерпевшего от преступлений.

Такие действия могут быть как процессуальными, так и носящими оперативно-розыскной и исполнительно-распорядительный характер.

Процессуальные действия, по общему правилу, могут производиться в любой стадии советского уголовного процесса. В стадии возбуждения уголовного дела таковыми являются: принятие сообщения о совершенном преступлении, в котором могут содержаться сведения о причиненном материальном ущербе и просьба о его возмещении; сбор материалов, носящих проверочный характер в целях выяснения наличия оснований для возбуждения уголовного дела; вынесение постановления о возбуждении уголовного дела и т. д. Все следственные действия, проводимые в стадии предварительного расследования (осмотры места происшествия, обыски, выемки, допросы и т. д.), могут иметь непосредственное отношение и к возмещению материального ущерба. Кроме того, на возмещение ущерба направлено и производство таких процессуальных действий, как привлечение в качестве обвиняемого, признание потерпевшим, гражданским истцом, привлечение в качестве гражданского ответчика; наложение ареста на имущество подозреваемых, обвиняемых и лиц, несущих материальную ответственность за их действия; возвращение похищенного имущества владельцам в порядке уголовно-правовой реституции и др. Многие из перечисленных действий могут проводиться и в стадии судебного разбирательства. Но в то же время в этой главной стадии советского уголовного судопроизводства суд обязан осуществить такие действия, которые призваны решить по существу судьбу всей предыдущей деятельности по возмещению ущерба: разрешить гражданский иск, постановить взыскать причиненный ущерб по своей инициативе в порядке п. 4 ст. 29 УПК РСФСР, применить к осужденному такой вид уголовного наказания, как возложение обязанности загладить причиненный материальный ущерб. В стадии исполнения приговора компетентные органы и лица предпринимают действия, направленные на фактическое исполнение вступившего в законную силу судебного приговора в части возмещения ущерба. Соответствующие действия по возмещению материального ущерба могут предприниматься и при производстве по уголовному делу в кассационном, надзорном порядке и в порядке возобновления уголовных дел по вновь открывшимся обстоятельствам.

Все процессуальные действия проводятся специально уполномоченными на то органами и лицами при активном участии потерпевших от преступления, гражданских истцов, гражданских ответчиков и иных лиц, непосредственно заинтересованных в решении вопросов, связанных с возмещением причиненного преступлением материального ущерба. Производство таких действий покоится на четко выраженных правовых началах и протекает в установленном законом порядке.

Оперативно-розыскные действия проводятся большей частью в досудебных стадиях уголовного судопроизводства. Они представляют собой основанную на законе и подзаконных актах систему мероприятий, связанных с использованием специальных тактических и технических методов и средств с целью предупреждения, раскрытия преступления и розыска лиц, его совершивших. Эти меры имеют своим назначением выявление ответчиков, похищенного и иного имущества и ценностей, могущих служить средством возмещения причиненного преступлением материального ущерба. Однако результаты таких действий сами по себе доказательственного значения без подтверждения их в ходе следственных действий не имеют. Чтобы на их базе получить доказательства, подтверждающие основание материальной ответственности конкретного лица, а также возможность возмещения ущерба за счет определенных материальных ценностей, необходимо предпринять наиболее целесообразные в каждом конкретном случае следственные действия. Поэтому принятие оперативно-розыскных мер не может заменить производства процессуальных действий по возмещению причиненного преступлением материального ущерба.

Исполнительно-распорядительные действия представляют собой мероприятия, непосредственно направленные на практическое осуществление принятых судебно-следственными органами решений по взысканию материального ущерба. Представляется, что такие действия могут совершаться только специальными должностными лицами и органами: судебными исполнителями и администрацией предприятий, организаций и учреждений. Их конкретное содержание зависит как от примененной формы возмещения ущерба, так и от характера принятого решения. Так, при исковой форме возмещения причиненного преступлением материального ущерба администрация предприятия, в которой работает должник, по получении исполнительных документов производит удержания из заработной платы последнего и перечисляет их по адресу истца; судебный исполнитель принимает меры по реализации имущества, являющегося источником возмещения ущерба, и вырученную сумму передает взыскателю. Если возмещение ущерба производится в форме его заглаживания (ст. 32 УК РСФСР), то исполнительно-распорядительные действия будут, как правило, заключаться только в распоряжении суда о приведении приговора в исполнение. На судебного исполнителя может быть возложена обязанность проконтролировать исполнение такого приговора.

Все три группы названных действий имеют определенное значение в деле возмещения причиненного преступлением материального ущерба. Действия, входящие в две последние группы, выходят за пределы уголовного процесса, находятся вне его. Поэтому, когда говорят о возмещении ущерба в прямом уголовно-процессуальном смысле, то имеют в виду лишь процессуальные действия. Но при этом совершенно не умаляются роль и значение как оперативно-розыскных, так и исполнительно-распорядительных действий.

Деятельность по возмещению ущерба, как правило, не ставится в зависимость от волеизъявления лиц, потерпевших от преступления, а считается обязанностью действующих в уголовном процессе должностных лиц и органов[7]. Лица и органы, понесшие материальный ущерб от преступления, принимают участие в этой деятельности в пределах предоставленных им прав и возложенных на них обязанностей.

Исходя из изложенного, возмещение материального ущерба, причиненного преступлением, можно определить как официальную деятельность уполномоченных на то должностных лиц и органов, направленную на восстановление существовавшего до преступления объема материальных благ потерпевшего.

Уяснение понятия возмещения материального ущерба, причиненного преступлением, будет неполным без рассмотрения вопроса о его соотношении с таким правовым явлением, как уголовное наказание. Это тем более необходимо, если учесть, что действующему уголовному законодательству известны меры уголовного наказания, носящие имущественный характер, такие, как возложение обязанности загладить причиненный вред, штраф, конфискация имущества.

Прежде всего отметим, что уголовная ответственность за преступление и материальная ответственность за ущерб, причиненный преступлением, – это разновидности юридической ответственности. Меры уголовного наказания имущественного характера и взыскание, производимое в целях возмещения материального ущерба, причиненного преступлением, осуществляются принудительно и состоят, так или иначе, в отчуждении имущественных прав лица, привлекаемого к ответственности.

Вместе с тем между этими двумя разновидностями юридической ответственности имеется и существенное различие, поскольку ответственность по возмещению материального ущерба не обладает специфическими признаками уголовного наказания и в связи с этим не влечет за собой правовых последствий, наступающих при применении наказания. Наказание не только является карой за совершенное преступление, но и имеет целью исправление и перевоспитание осужденных, а также предупреждение совершения новых преступлений как осужденными, так и иными лицами (ст. 20 УК РСФСР). Ответственность же при возмещении причиненного преступлением материального ущерба карой не является, хотя в известной мере и имеет предупредительное значение. Наказание носит исключительно личный характер, всегда индивидуально и влечет за собой судимость. Обязанность же по возмещению материального ущерба может быть возложена не только на причинителя, но и на лиц, несущих за его действия материальную ответственность. Наказание может быть приведено в исполнение в пределах установленных уголовным законом сроков давности (ст. 49 УК РСФСР). Возмещение же материального ущерба может быть осуществлено как немедленно при появлении такой возможности (ч. 2 и 3 ст. 85 УПК РСФСР), так и в пределах сроков исполнения судебных решений (ст. 338–442 ГПК РСФСР). К тому же при применении условного осуждения такие меры наказания имущественного характера, как конфискация имущества и возложение обязанности загладить причиненный вред, не могут быть назначены. Ответственность же по возмещению ущерба наступает и в случае применения условного осуждения. Штраф и конфискация имущества не преследуют цели возмещения ущерба. Поэтому лицо, к которому по приговору суда применена одна из названных мер, тем же приговором может быть присуждено и к возмещению материального ущерба. При этом следует учесть, что «изъятое у осужденного имущество в первую очередь должно быть обращено в возмещение ущерба; конфискации подлежит оставшаяся после этого часть имущества»[8].

Органы и лица, осуществляющие деятельность по возмещению ущерба, должны исходить из требования полного его возмещения. Статья 88 Основ гражданского законодательства подчеркивает, что «вред, причиненный личности или имуществу гражданина, а также вред, причиненный организации, подлежит возмещению в полном объеме лицом, причинившим вред». Некоторые изъятия из этого правила исходят из учета степени вины не причинителя, а потерпевшего (ст. 458 ГК РСФСР) и сферы трудовой деятельности (ст. 123 КЗОТ 1971 г.).

Но что значит «в полном объеме»? Проф. М.А. Чельцов, говоря о предмете иска, утверждал, что «предметом иска может быть всякий причиненный потерпевшему вред или убыток; под ним понимается не только положительный ущерб в имуществе, но и упущенная выгода, возможная при обычных условиях»[9]. Хотя позднее М.А. Чельцов несколько изменил свою позицию в данном отношении, не включив в предмет иска возмещение «упущенной выгоды»[10], тем не менее его прежняя точка зрения и поныне находит поддержку со стороны ряда авторов[11].

Мы полагаем, что возмещение «упущенной выгоды» может иметь место только в обязательственных правоотношениях, вытекающих из договоров. Определяя обязанность должника возместить убытки, ст. 129 ГК РСФСР отмечает, что под ними разумеются расходы, произведенные кредитором, утрата или повреждение его имущества, а также неполученные кредитором доходы, которые он получил бы, если бы обязательство было исполнено должником. Что же касается обязательств, возникающих вследствие причинения вреда вообще и материального ущерба от преступления в частности, то возмещению подлежит лишь «положительный ущерб», выражающийся в фактическом уменьшении наличного имущества потерпевшего или умалении его имущественных прав. Целью возмещения причиненного преступлением материального ущерба является именно восстановление существовавшего до преступления объема материальных благ потерпевшего. В этих условиях возмещение «упущенной выгоды» наряду с «положительным ущербом» привело бы практически не к восстановлению прежнего материального состояния потерпевшего, а к его увеличению.

Конечно, при таком возмещении потерпевший не получит всей выгоды, которую он мог бы получить от пользования имуществом, вышедшим из правомерного владения против его воли. Но эти выгоды могли быть получены лишь в результате какой-то деятельности потерпевшего или нахождения в определенных правовых отношениях (трудовых, гражданских и т. д.), что никоим образом не связано с фактом преступления[12].

При определении объема материального ущерба, подлежащего возмещению, судебная практика всегда дифференцировала его в зависимости от состава преступления, конкретной обстановки его совершения и материального положения виновного. Под «конкретной обстановкой» понимается: необеспечение надлежащих условий для сохранности вверенных работникам материальных ценностей; отсутствие складских помещений, недостаточная их техническая оснащенность; отсутствие достаточного опыта в работе; запущенность бухгалтерского учета, повлекшая нарушение нормальных условий работы материально ответственного лица; неправильная организация труда при бригадной материальной ответственности, лишающая членов бригады реальной возможности контролировать деятельность остальных членов, и т. д.

Так, вынося приговор по обвинению Шабровой в преступлениях, предусмотренных ч. 1 ст. 170 и ст. 172 УК РСФСР, суд, учитывая трехсменные условия работы, материальное положение осужденной (на иждивении находились нетрудоспособная мать и ребенок), счел возможным применить ст. 123 КЗОТ РСФСР и взыскал с нее вместо 807 рублей только 200 рублей. В другом случае этот же суд взыскал с Пермяковой, обвинявшейся по ст. 172 УК РСФСР, сумму ущерба в полном объеме – 2241 рубль.

Мы полагаем, что такая практика в полной мере отвечает целям социалистического правосудия. При этом любое отступление от принципов полного возмещения причиненного преступлением материального ущерба следует рассматривать как исключительное явление[13].

Действующее уголовно-процессуальное законодательство предусматривает следующие формы возмещения причиненного преступлением материального ущерба: возвращение владельцу предметов, непосредственно утраченных в результате преступления (уголовно-правовая реституция); возмещение ущерба по исковому заявлению потерпевшего (гражданский иск); взыскание ущерба по инициативе самого суда и исполнение такой меры уголовного наказания.

Все эти формы возмещения материального ущерба находятся в определенном соотношении друг с другом. Применение уголовно-правовой реституции возможно только по делам о преступлениях, связанных с незаконным изъятием из владения какого-либо лица или организации определенных материальный ценностей. При невозможности восполнения ущерба путем простого возвращения потерпевшему утраченных в результате преступления материальных ценностей, а также при наличии материального ущерба, явившегося следствием преступления, не связанного с изъятием таких ценностей из законного владения, возникает необходимость в применении других форм возмещения причиненного преступлением материального ущерба.

Сказанное не означает, что гражданский иск не может быть заявленным до тех пор, пока не будут приняты все возможные меры для обнаружения утраченных в результате преступления материальных ценностей. «Следователь, – гласит ст. 137 УПК РСФСР, – усмотрев из дела, что совершенным преступлением причинен материальный ущерб гражданину, учреждению, предприятию или организации, разъясняет им или их представителям право предъявить гражданский иск». Когда материальные ценности выходят из правомерного владения собственника, налицо уменьшение его материальных благ. Последующее обнаружение утраченных материальных ценностей при условии сохранения ими своей стоимости может явиться лишь основанием к прекращению производства по гражданскому иску или к отказу судом в удовлетворении иска.

Надо отметить, что удельный вес каждой из отмеченных форм возмещения причиненного преступлением материального ущерба различен. Специальное обобщение, проведенное нами, показало, что по делам о хищениях государственного и общественного имущества в системах торговли и общественного питания, рассмотренных судами Татарской АССР, 26,9 % причиненного ущерба возмещалось в порядке уголовно-правовой реституции, 66,8 % – в порядке гражданского иска и чуть более 6 % – по инициативе самого суда[14].

В данной главе рассмотрим сущность и практику применения отдельных форм возмещения причиненного преступлением материального ущерба.

Уголовно-правовая реституция как форма возмещения причиненного преступлением материального ущерба известна советскому уголовно-процессуальному законодательству с момента его возникновения[15].

В настоящее время она нашла свое отражение в ст. 85, 86, 317 и ряде других статей УПК РСФСР.

Практическое претворение в жизнь требований уголовно-процессуального закона и соответствующих ведомственных актов способствует неуклонному повышению роли уголовно-правовой реституции. По статистическим данным Верховного Суда ТАССР, удельный вес уголовно-правовой реституции за последние 5 лет возрос более чем в 3 раза.

Термин «реституция» происходит от латинского restitutio – восстановление[16]. С точки зрения чисто этимологической, уголовно-правовая реституция означает восстановление существовавшего до преступления материального положения потерпевшего.

В процессуальной литературе под уголовно-правовой реституцией понимается «возвращение имущества законным владельцам»[17].

В принципе такое определение представляется правильным. Однако в нем не подчеркивается, чем вызвана необходимость возвращения материальных ценностей их законным владельцам. Кроме того, в таком определении не оттеняется причинная связь между общественно опасными деяниями лица, совершившего преступление, и наступившими преступными последствиями в виде материального ущерба.

Нам представляется, что под уголовно-правовой реституцией следовало бы понимать восстановление материального положения потерпевшего путем возвращения ему вещей или иных материальных ценностей, непосредственно утраченных в результате преступления. Эта форма возмещения причиненного преступлением материального ущерба в практической деятельности сводится к прямому возврату лицам и организациям похищенных у них материальных ценностей.

Преимущества уголовно-правовой реституции перед другими формами возмещения причиненного преступлением материального ущерба несомненны. И одно из них – это быстрота в восстановлении уменьшенного преступлением объема материальных благ потерпевшего.

Для того чтобы уголовно-правовая реституция имела свое действительное осуществление, необходимо установление местонахождения имущества, вышедшего из правомерного владения собственника.

В связи с этим важное значение приобретает быстрый и полный розыск такого имущества.

Представляется, что в самом широком смысле под розыском имущества следует понимать систему следственных и оперативно-розыскных мероприятий в целях обнаружения и изъятия как непосредственно похищенного, так и имущества, могущего служить средством возмещения причиненного преступлением материального ущерба или подлежащего по закону конфискации.

Основными требованиями, предъявляемыми к розыску вообще[18] и к розыску похищенного имущества в частности, являются: целенаправленность и планомерность производства всех розыскных действий, необходимая их конспиративность, а также активность в организации и осуществлении розыска[19].

Розыск имущества может производиться гласным и негласным путем. Если первый из них предполагает проведение как процессуальных действий, так и оперативно-розыскных мероприятий, то второй вид розыска сводится только к последним. Наибольшего успеха в розыске похищенного имущества можно достигнуть лишь при сочетании обоих разновидностей розыска, при тесном взаимодействии прокурорско-следственных органов с оперативными, а также с общественностью.

Используя возможности оперативной службы, удается зачастую до решения вопроса о возбуждении уголовного дела получить определенные сведения не только о круге лиц, занимающихся лишениями, о характере и размере причиненного ущерба, но и данные, позволяющие предвидеть возможность обеспечения полного возмещения причиненного преступлением материального ущерба.

Законодатель дает возможность проводить самые разнообразные процессуальные действия в целях розыска имущества: осмотры, обыски, выемки, допросы свидетелей, потерпевших, подозреваемых и обвиняемых, очные ставки, опознания, следственные эксперименты и т. д. Некоторые из них относятся к категории неотложных процессуальных действий. Вопрос о том, какие процессуальные действия необходимо провести и в каком порядке, полностью зависит от конкретных особенностей не только определенного вида преступлений, но и каждого преступления, взятого в отдельности. Так, если материальные ценности похищаются путем грабежей или разбойных нападений, весьма важное значение для организации розыска похищенного имеют в первую очередь такие следственные действия, как осмотр места происшествия и предметов, обнаруженных при этом, допросы свидетелей и потерпевших. При хищении же, совершенном путем присвоения, растраты или злоупотребления своим служебным положением, проведение, к примеру, осмотра места происшествия в ряде случаев просто невозможно.

Эти и другие моменты не могут не учитываться при организации взаимодействия различных органов в целях розыска необходимого имущества и материальных ценностей. Но в любом случае лицо, расследующее уголовное дело, планируя работу по розыску имущества, должно избрать такие процессуальные действия, которые обеспечивают наиболее быстрое осуществление этой задачи при наименьшей затрате средств и усилий.

Планирование мероприятий по розыску имущества входит органической частью в общий план расследования по уголовному делу. В то же время вопросы, связанные с розыском имущества, требуют особой разработки, тщательного продумывания и соответствующей подготовки. При этом необходимо выдвинуть все предположения о наиболее вероятных способах и местах сокрытия разыскиваемого имущества и сообразно с этим наметить проведение необходимых процессуальных действий и оперативных мероприятий. Если первоначальные материалы не дают достаточных оснований для предположения о том, где находится искомое имущество, в план включается проведение таких действий, которые направлены на получение необходимых сведений о месте нахождения материальных ценностей.

Исходные данные для построения розыскных версий и организации самого розыска имущества могут быть получены в результате производства процессуальных действий и в первую очередь – носящих неотложный характер.

Особо важно умелое и оперативное проведение осмотра места происшествия. Изучение обстановки происшествия позволяет составить наиболее полное представление о его характере, получить исходные данные для построения следственных версий, составления планов производства процессуальных и оперативно-розыскных действий. Данные, полученные при осмотре места происшествия, могут использоваться в целях преследования по «горячим следам», для розыска скрывшегося преступника и похищенного имущества. Так, из склада магазина Сабинского леспромхоза неизвестным лицом, выдернувшим дверные пробои, была похищена бензопила марки «Дружба-4». При осмотре прилегающей к складу территории был обнаружен железный ломик со следами трения металла о металл. Обратив внимание на имеющиеся на ломике витиеватые узоры, участковый инспектор заявил, что подобный ломик он видел в хозяйстве Г. В результате проверки возникшего предположения удалось сравнительно быстро обнаружить и изъять похищенное имущество.

Практике известны случаи, когда преступники на месте совершения преступления одеваются в похищенную одежду, обувь, оставляя свою. Использование в таких случаях служебно-розыскной собаки и специальных оперативных приборов подчас имеет важное значение.

В последние годы все интенсивнее развивается одорология – наука о запахах. Составной частью одорологии является изучение возможности изъятия запала с места происшествия, сохранения и использования его для изобличения лица в совершении преступления и розыска похищенного имущества.

Осмотр места происшествия может помочь определить объекты преступных посягательств, размеры, а иногда и индивидуальные особенности похищенного. На месте происшествия и прилегающей территории могут быть обнаружены часть материальных ценностей, оброненных преступниками, а также ценности, специально скрытые на определенное время в тайниках и естественных укрытиях. Участвующие в осмотре работники милиции могут оказать содействие следователю в обнаружении таких мест путем тщательного обследования местности, применяя специальную поисковую технику (металлоискатели, источники инфракрасного излучения, щупы, багры и т. д.). Обстоятельства, которые могут свидетельствовать о месте нахождения разыскиваемого имущества, могут быть самыми разнообразными. Разрыхленная земля или свеженасыпанный бугор земли, снега, яма, забросанная хворостом или свежими ветками, – все это должно привлечь внимание, все должно быть исследовано. Осмотру должны подвергаться также и нежилые постройки, расположенные на прилегающей территории. Если даже такой осмотр не увенчается полным успехом, то не исключена возможность обнаружения в ходе его проведения данных, которые могут дать направление дальнейшим поискам. Даже полная, казалась бы, «безрезультативность» произведенного осмотра места происшествия положительна в том смысле, что может свидетельствовать об отсутствии события преступления.

Образцы материалов, товаров и изделий, изъятых с места происшествия, и фотоснимки с них могут быть в последующем применены при проверке лиц, пытающихся сбыть искомые вещи; при инструктаже лиц, привлеченных к розыску. Они могут быть вручены сотрудникам пошивочных и ремонтных мастерских, ателье, комиссионных магазинов, куда могут обратиться с похищенными вещами сами преступники, их родственники, знакомые, а также лица, купившие эти предметы. Фотоснимки желательно делать по способу цветной фотографии. Точно описать цвет предмета, имеющиеся на нем рисунки бывает очень трудно. Цветная же фотография дает полное представление как о цвете самого предмета, так и о сочетании красок на его рисунке.

Осмотр места происшествия является таким неотложным следственным действием, которое в силу ч. 2 ст. 178 УПК РСФСР может быть проведено даже до возбуждения уголовного дела. Промедление с его проведением может весьма нежелательно отразиться на качестве и результатах расследования всего уголовного дела. В обстановку места происшествия могут быть внесены изменения в связи с недостаточно хорошо организованной охраной его, действиями по устранению последствий происшествия, метеорологическими условиями.

Одной из разновидностей следственного осмотра является осмотр места задержания. Место задержания подлежит осмотру с целью возможного обнаружения предметов, ценностей и документов, которые задержанный мог выбросить в момент задержания. Более того, практике известен случай, когда похищенные у потерпевшего часы были обнаружены в спинке сиденья машины, в которой подозреваемые Ш. и Д. были доставлены в отдел.

Розыску похищенного имущества могут способствовать и повторные осмотры места происшествия с участием лиц, подозреваемых или обвиняемых в совершении преступления. При таком осмотре, проводимом, как правило, в более спокойной обстановке, удается порой выявить то, что было упущено при первоначальном осмотре. Кроме того, проведение такого осмотра имеет еще и свой психологический аспект. Попадая в знакомую обстановку, лица, причастные к преступлению, могут проявить свои внутренние переживания в виде волнения, непроизвольного выполнения того или иного психомоторного движения. Правильная оценка подобного рода идеомоторных явлений может оказать существенную помощь в обнаружении новых следов преступления, вещественных источников доказательств, похищенного имущества.

Лица, совершающие преступления, как правило, заранее продумывают вопрос о возможных местах укрытия похищенных материальных ценностей. В этих случаях без производства таких следственных действий, как обыск и выемка, обойтись невозможно.

В зависимости от характера совершенного преступления и конкретных обстоятельств дела обыск может быть произведен сразу же после осмотра места происшествия. Это возможно в тех случаях, когда результаты проведенного осмотра позволяют предположить, что в определенном месте находится разыскиваемое имущество. Данные, являющиеся основанием для производства обыска, могут быть получены в результате допроса свидетелей, потерпевших, подозреваемых и обвиняемых, а равно других следственных действий, в том числе и ранее проведенных обысков. Иногда таким основанием являются оперативные данные специальных органов.

Прежде чем приступить к производству обыска, «нужно иметь представление о том, что искать, у кого и когда искать, где и как искать»[20].

Определив лицо, у которого предполагается производство обыска, необходимо получить сведения о его профессии, образе жизни, характере, привычках, ибо все это в известной степени может отражаться на способе сокрытия имущества.

В качестве тайников могут быть использованы самые различные предметы, которые окружают нас в обыденной жизни. Разыскиваемое имущество может находиться как в специальных хранилищах – чемоданах, ящиках стола, так и в предметах, которые, казалось бы, совершенно не пригодны для хранения имущества – в книгах, цветочных горшках, постельных принадлежностях и т. п.

Так, во время производства обыска в квартире 3., подозреваемого в краже 400 руб., следователь обратил внимание на необычное местонахождение велосипеда, стоящего в кухне, а также на то, что при приближении к нему хозяин квартиры начинает проявлять признаки беспокойства. Полагая, что похищенное может находиться во внутренних частях велосипеда, следователь разобрал его. Деньги были обнаружены в рулевой части велосипеда.

Лицо, расследующее уголовное дело, до того как принять решение о производстве обыска или выемки, должно знать возможные маета хранения ценностей и круг лиц, у которых эти ценности могут храниться. Это тем более необходимо, если учесть, что проведение названных действий всегда, в известной мере, связано с определенным стеснением конституционных гарантий неприкосновенности жилища и тайны переписки.

В этом отношении большую помощь призваны оказывать работники органов внутренних дел. Используя оперативные возможности, они могут обнаружить тайники, выявить лиц, совершивших преступные действия, лиц, участвующих в сокрытии разыскиваемого имущества, лиц, с помощью которых доставлялись вещи и ценности к месту нахождения тайника, выявить схемы, записки о местах нахождения тайников и т. д.

Способы использования оперативно-розыскных данных при производстве обыска зависят не только от того, какое преступление совершено, но и от характера и полноты сведений о происхождении и принадлежности ценностей, а также источника, из которого о них информированы сотрудники органов внутренних дел.

Обыск по праву относится к категории неотложных следственных действий. Немедленное, сразу же после возбуждения уголовного дела, проведение обыска у лиц, у которых возможно обнаружение разыскиваемого имущества, является важнейшим средством, обеспечивающим возврат собственникам ценностей, вышедших из правомерного владения. В то же время промедление с проведением обыска может отрицательно отразиться не только на розыске похищенного имущества, но и в целом на возмещении ущерба.

В процессе проведения обысков необходимо обращать внимание и на возможное обнаружение различных документов, квитанций ателье мод, черновых записей, которые могут сыграть решающую роль в обеспечении возмещения причиненного ущерба.

Практика свидетельствует также о полезности производства повторных обысков. Этот тактический прием основан на том, что после первого обыска, не давшего результатов, преступники через некоторое время успокаиваются и, будучи уверены, что опасаться им больше нечего, извлекают вещи из тайников.

К производству обысков у третьих лиц необходимо прибегать лишь в тех случаях, когда у лица, расследующего уголовное дело, появилось достаточное основание полагать, что разыскиваемое имущество находится у них на хранении. Проведение обыска без наличия таких оснований может привести не только к ущемлению конституционных прав граждан, но и к тому, что возмещение ущерба будет затруднено, ибо заинтересованные лица примут соответствующие меры к более тщательному сокрытию ценностей.

При проведении личного обыска подлежат тщательному обследованию одежда, головной убор, обувь, а при необходимости и тело, волосяной покров, полость рта и другие места возможного сокрытия ценностей. Вследствие этого личный обыск должен проводиться лицом одного пола с обыскиваемым при участии понятых того же пола.

Важным следственным действием, направленным на обеспечение возмещения причиненного преступлением материального ущерба, является выемка.

В отличие от обыска выемка всегда направлена на изъятие таких предметов, индивидуальные признаки которых, а также их местонахождение известны лицу, осуществляющему выемку. Выемка, как правило, предполагает добровольную выдачу предметов, указанных в постановлении. Но если предметы добровольно не выдаются, то выемка их производится в принудительном порядке.

Обнаруженные в процессе обыска или выемки предметы, имеющие значение для дела, должны быть отражены в протоколах, излагаемых с соблюдением требований ст. 141, 142, 176 УПК РСФСР. Предметы, подлежащие изъятию, предъявляются понятым и подробно описываются в протоколе. Если изымается несколько однородных предметов, число их обязательно указывается прописью. При изъятии денег записываются достоинство и количество купюр, а при необходимости и их номера. При изъятии облигаций государственных займов указываются не только их наименование и достоинство, но также серия и номер. Если изымаются промышленные и продовольственные товары, то в протоколе, кроме наименования и количества, необходимо указывать и их качество. Поэтому для участия в производстве обыска или выемки, в соответствии со ст. 133 УПК РСФСР, целесообразно приглашать специалиста – товароведа или инспектора по ценам.

Если количество изымаемых предметов невелико, они перечисляются в протоколе. В противном случае целесообразно составление особой описи.

В протоколе должно быть указано, добровольно ли выдано разыскиваемое имущество или оно изъято в принудительном порядке; не предпринималось ли попыток к его уничтожению или сокрытию. Важным обстоятельством по делу может быть способ хранения разыскиваемого имущества, а поэтому в протоколе необходимо указывать место и способ его обнаружения.

Чем своевременнее будут проведены такие следственные действия, как обыск и выемка, тем более вероятно обнаружение разыскиваемого имущества.

В связи с этим является правильным предложение о том, чтобы по делам о хищениях государственного и общественного имущества, совершенных путем присвоения, растраты или злоупотребления служебным положением, возбуждать уголовные дела, не дожидаясь окончания проводимой на соответствующем предприятии или учреждении ревизии, если из имеющихся материалов становится ясным наличие хищений[21]. В процессе проведения ревизий, особенно в тех случаях, когда ее результаты для расхитителей становятся ясными, они, как правило, активизируют свою деятельность по сокрытию похищенных ценностей, по сокрытию или уничтожению предметов, так или иначе свидетельствующих об их преступной деятельности.

Чтобы опровергнуть выдвигаемую подозреваемым версию о случайном появлении предметов в местах производства обыска, важно обнаружить и изъять такие предметы, нахождение которых в квартире подозреваемого ничем не оправдано (например, упаковку похищенных ценностей), а также записные книжки, ярлыки, квитанции, бланки накладных.

По делам о хищениях не исключена возможность обнаружения и изъятия похищенного у лиц, задерживаемых по подозрению в совершении преступления и в порядке, предусмотренном ст. 32 Основ и ст. 122 УПК РСФСР. Установив, например, кем, когда и откуда будет вывозиться похищенное сырье или изготовленная неучтенная продукция, работники милиции информируют об этом следователя. Последний может дать указание о задержании расхитителей с похищенным имуществом либо сам произвести их задержание.

При наличии достаточной информации о движении денежных средств, имущества, валютных ценностей в ходе заключения преступных сделок появляется возможность задержать с похищенным не только самих расхитителей, но и лиц, которым похищенное сбыто. Задержание обязательно сопровождается тщательным личным обыском, нередко позволяющим изъять ценности и добыть важные вещественные источники доказательств.

Известны случаи, когда задержанные лица принимают меры к установлению связи с сообщниками, с родственниками, знакомыми, которых просят принять меры к сокрытию материальных ценностей. Во всех подобных случаях бывает полезным установление наблюдения за их поведением, проведение определенных оперативных мероприятий.

Важным следственным действием в розыске имущества является допрос свидетелей, потерпевших, подозреваемых и обвиняемых.

В качестве свидетелей могут быть допрошены не только непосредственные очевидцы преступления, но и «любое лицо, которому могут быть известны какие-либо обстоятельства, подлежащие установлению по данному делу» (ст. 72 УПК РСФСР). Таковыми могут быть лица, отпускавшие товары, впоследствии похищенные, рабочие, грузившие, разгружавшие или перевозившие эти товары, лица, купившие или иным путем получившие их. Ценные данные о местах нахождения разыскиваемого имущества могут быть получены в результате допроса соседей подозреваемого или обвиняемого, представителей домоуправления, уличных или квартальных комитетов, дворников. Даже если этим лицам ничего не известно о совершенном преступлении, они, тем не менее, могут указать, что интересуемое лицо принесло домой такие-то вещи либо продало их на рынке, сдало в комиссионный магазин, передало на хранение соседям, родственникам и т. д.

Помощь в розыске имущества могут оказать и свидетели, показаниями которых устанавливаются те или иные обстоятельства из личной жизни подозреваемого или обвиняемого, о его связях, знакомствах, образе жизни, прошлой деятельности, прежних местах жительства и т. д. Эти сведения иногда могут дать основания для предположений о возможных местах нахождения разыскиваемого имущества. Обычно такими свидетелями являются родственники, знакомые, сослуживцы лица, совершившего преступление. Круг вопросов, подлежащих выяснению при допросах свидетелей и потерпевших, зависит от индивидуальных особенностей и характера совершенного преступления. При краже государственного и общественного имущества, совершенного, к примеру, путем взлома, необходимо выяснить: какие изменения были внесены в обстановку места происшествия до прибытия следователя и работников милиции, кем и с какой целью; когда, кем и при каких обстоятельствах был обнаружен взлом; какие материальные ценности похищены (наименование, приблизительное количество, приметы и т. д.); где находилось похищенное; как была организована и как практически осуществлялась охрана данного объекта (наличие и состояние охранной сигнализации, химических ловушек, сторожа); как было закрыто хранилище, у кого и где находились ключи от замков; не обратил ли внимание допрашиваемый на лиц, поведение которых до совершения кражи показалось ему подозрительным; не интересовался ли кто-либо состоянием и порядком охраны объекта, а также наличием или поступлением материальных ценностей; кого видел допрашиваемый вблизи объекта в период, когда был произведен взлом, и в последующее время и т. д.

В целях целеустремленного поиска похищенного имущества всегда необходимо выяснить, что похищено, в каком количестве, каковы индивидуальные особенности похищенного имущества: размер, цвет, марка, фасон, из какого материала изготовлено, заводской номер, следы ремонта, переделки, повреждения; кого подозревает свидетель или потерпевший в совершении преступления и по какой причине. Особое внимание при допросе свидетелей и потерпевших необходимо обращать на мелкие вещи, которые, как правило, присваиваются самими расхитителями.

В ходе допроса подозреваемых и обвиняемых наряду с выяснением обстоятельств совершения преступления необходимо выяснить обстоятельства, связанные с розыском похищенных материальных ценностей. Все показания этих лиц должны быть проверены особенно тщательно.

Так, из города Ленинграда в адрес Урмарского РОВД Чувашской АССР поступило отдельное поручение о задержании и допросе И. Предлагалось выяснить наличие у задержанного мужского демисезонного пальто коричневого цвета 48-го размера и белой нейлоновой рубашки. В отдел внутренних дел И. явился в интересующей следствие одежде. На вопрос об обстоятельствах приобретения этой одежды подозреваемый пояснил, что веши взяты им для поездки на родину у товарища по общежитию. Дальнейшая проверка подтвердила факт кражи И. указанных вещей.

Успешному решению задач по розыску похищенного имущества может способствовать и проведение очной ставки – следственного действия, представляющего собой одновременный допрос двух ранее допрошенных лиц, в показаниях которых имеются существенные противоречия.

Так, по факту хищения шофером автотранспортного комбината трех меховых шуб следователь располагал данными о том, что похищенные шубы скрыты и реализованы в г. Казани. Несмотря на обнаружение в результате обыска на квартире М. одной из похищенных шуб, последний продолжал отрицать факт совершения им преступления. По делу был допрошен ряд свидетелей. Среди них интерес представляли показания диспетчера автотранспортного комбината М-й, заявившей о своей недавней покупке у М. меховой шубы, и сожительницы обвиняемого Н. Следователь решил между этими свидетелями и подозреваемым провести очные ставки. В процессе очных ставок М. сознался в совершении преступления и показал, что одну из похищенных шуб продал М-й, другую оставил жене, а третью подарил сожительнице. Все похищенные шубы были возвращены меховому объединению.

Факты, установленные в результате указанных следственных действий, после их оценки должны быть надлежащим образом использованы. О них необходимо немедленно информировать оперативные аппараты органов МВД СССР, дежурные наряды милиции и смежных органов, специальные приемники-распределители, службы ГАИ, а в необходимых случаях – внештатных работников милиции, штабы добровольных народных дружин. Территориальные органы соседних районов, областей, краев, республик информируются оперативными ориентировками.

Если лицо, производящее расследование, располагает данными о приметах преступника, то о них также следует сообщать, так как это в значительной степени облегчит розыск похищенного. Получив такие сведения, работники милиции организуют оперативное наблюдение за возможными местами сбыта и хранения похищенного. В связи с этим представляется не вполне правильной ориентация на то, что «местами, где преступники могут продавать краденое имущество, могут быть обычно комиссионные или скупочные магазины, рынки»[22]. Практика последних лет показывает, что расхитители почти перестали сбывать похищенное через скупочные и комиссионные магазины. Редко похищенное реализуется на рынках по месту совершения преступления. Анализ материалов 125 уголовных дел о раскрытых имущественных преступлениях показал, что через комиссионные магазины сбыто только 0,8 % похищенных ценностей, а на рынках – 10 %. В то же время большая часть похищенных ценностей реализована на улицах, общежитиях или вывезена в другие области, города, районы и 57,2 % хранилось дома или использовалось для своих личных нужд.

В тех случаях, когда следователь имеет данные о том, что похищенное сбывается в определенном районе или городе, ему иногда целесообразно с целью более оперативной организации розыска самому выехать туда и на месте привлечь работников милиции к розыску такого имущества.

Большую помощь в выявлении лиц, занимающихся скупкой и перепродажей похищенных материальных ценностей, могут оказать фотоальбомы таких лиц, ведущиеся в ряде органов внутренних дел.

В практике известны случаи, когда преступники дарят похищенные ценности своим родственникам, близким знакомым. Чаще всего при этом преступники не сообщают источник происхождения этих ценностей.

В процессе проведения осмотра места происшествия и допросов потерпевших и свидетелей, а также других действий у лиц, проводящих расследование, могут оказаться данные, свидетельствующие о том, что преступники с похищенными ценностями будут пытаться выехать за пределы города, района, области. Об этом немедленно необходимо информировать органы внутренних дел, которые примут меры по «закрытию» путей, ведущих из района совершения преступления, организуют наблюдения на железнодорожных станциях и автовокзалах, речных пристанях и аэропортах.

Так, в помещении станции Ярославль-Московский у гражданина Д. был похищен чемодан с вещами. Свидетели – двое осмотрщиков вагонов – заявили, что в 11 часов 30 минут из вокзала вышел мужчина с чемоданом в руках и уехал в такси «Волга» за № 30–85 ЯРГ в направлении железнодорожного моста. О случившемся были оповещены все контрольные пункты ГАИ. Спустя 70 минут «Волга» вместе с находившимся в ней преступником была задержана у автовокзала.

С целью обнаружения похищенного работникам милиции может быть поручена проверка камер хранения ручной клади, а также наблюдение за лицами, получающими вещи. У работников камер хранения выясняются необходимые данные о гражданах, сдававших на хранение интересующее следствие имущество, если последнее будет там обнаружено.

При розыске имущества могут быть использованы оперативно-розыскные картотеки похищенных вещей, ведущиеся в органах внутренних дел. Эффективность их во многом зависит от того контакта, который существует между органами внутренних дел и другими органами, ведущими борьбу с преступностью, а также внутри самих этих органов. Сведения, значащиеся в картотеке, могут быть сообщены в оперативно-режимные части исправительно-трудовых учреждений, по которым может быть проведена проверка с целью возможного обнаружения у лиц, отбывающих наказание, разыскиваемого имущества. Так, у заключенного Б. оказались часы «Победа» за № 7451, которые значились по картотеке как похищенные у гражданина С., проживающего в г. Ижевске. Часы возвращены владельцу.

В розыске имущества в ряде случаев существенную помощь оказывает общественность. Чаще всего к ней приходится обращаться тогда, когда для установления определенного обстоятельства, выполнения того или иного действия необходимы знания местной обстановки, условий производства, местных жителей, их образа жизни, связей и знакомств, взаимоотношений друг с другом и когда проводимые действия требуют одновременных усилий большого числа лиц. (Например, производство осмотра места происшествий, обыска, выемки, розыска преступников, похищенного имущества, вещественных источников доказательств и т. д.). С точки зрения решения задач по возмещению материального ущерба, участие общественности в осмотре места происшествия может выражаться в охране места происшествия и обеспечении порядка как до прибытия работников милиции, следствия, прокуратуры, так и во время осмотра; в отыскании по заданию лиц, производящих осмотр, вещественных источников доказательств и иных следов преступления, в помощи при выяснении вопросов и предположений, возникающих при осмотре места происшествия.

Представители общественности могут не только оказать содействие работникам органов внутренних дел или прокуратуры при задержании преступника, но и сами сделать это.

Помощь общественности при производстве обыска и выемки может быть использована как до производства названных следственных действий (сбор данных, дающих основание для производства обыска, выемки; выяснение того, что и где можно найти; получение сведений о месте предстоящего обыска, выемки и лицах, там проживающих), так и в процессе непосредственного их проведения (наблюдение за лицами, у которых проводится обыск или выемка; оказание помощи в обнаружении и вскрытии тайников и т. п.).

Помощь общественности может быть использована при предъявлении похищенного имущества для опознания.

В ряде случаев бывает целесообразным довести до сведения общественности об обстоятельствах совершения преступления, приметах преступников и похищенных ценностей через печать, радио, телевидение. Как правило, от общественности в таких случаях поступает ценная информация по интересующим вопросам.

Похищенные материальные ценности являются вещественными источниками доказательств, и в силу этого они должны храниться при уголовном деле до вступления приговора в законную силу или до истечения срока на обжалование постановления или определения о прекращении дела. В тех же случаях, когда спор о праве на вещь подлежит разрешению в порядке гражданского судопроизводства, вещественные источники доказательств хранятся до вступления в законную силу решения суда (ч. 1 ст. 85 УПК РСФСР).

Вместе с тем вещественные источники доказательств могут быть возвращены их владельцам и до истечения предусмотренных законом сроков хранения, если это возможно без ущерба для производства по уголовному делу (ч. 2 ст. 85 УПК РСФСР). Такая рекомендация закона способствует быстрому и полному восстановлению уменьшенного преступлением материального состояния потерпевшего, а потому позволяет ставить вопрос о более широком применении уголовно-правовой реституции именно в досудебных стадиях советского уголовного процесса.

В свете этого представляет интерес рассмотрение процессуального порядка возвращения похищенного имущества потерпевшему.

Процессуальный порядок возвращения похищенных материальных ценностей их собственникам регламентируется ст. 85 и 86 УПК РСФСР. Ряд вопросов, связанных с этим, конкретизируется в ведомственных актах. Этот порядок зависит как от тех специфических свойств, которыми обладает похищенное имущество, так и от того, на какой стадии производства по уголовному делу решается вопрос о его возвращении потерпевшему.

Если возврат материальных ценностей осуществляется в связи с прекращением производства по уголовному делу, то нет необходимости в вынесении об этом специального постановления. О принятом решении достаточно указать в резолютивной части постановления о прекращении уголовного дела.

Вопрос о возврате ценностей должен решаться несколько иначе, когда уголовное дело производством приостанавливается или заканчивается направлением в суд для разрешения по существу. Хотя в уголовно-процессуальном законодательстве отсутствуют нормы, регулирующие данный вопрос, представляется, что возвращение имущества по таким делам возможно только на основе специального постановления – постановления о возвращении владельцу вещественных источников доказательств. Упоминание о таком постановлении мы находим в Инструкции Прокуратуры СССР и НКЮ СССР от 17 ноября 1943 года за № 90/86 «О порядке изъятия, хранения и сдачи вещественных источников доказательств, ценностей и иного имущества органами расследования и судами»[23].

Вследствие того, что рассматриваемое действие носит процессуальный характер, оно, по нашему мнению, должно отражаться в протоколе возвращения владельцу вещественных источников доказательств. Практические же работники зачастую довольствуются лишь краткой отметкой об этом в журнале учета вещественных источников доказательств или в специальной книге.

Так, по уголовному делу по обвинению Л. в краже часов марки «Восток», электробритв «Москва» и «Спутник» следователь ограничился отметкой в таком журнале о направлении названных предметов на имя начальника ОРСа НГДУ «Прикамнефть» и неясной подписью получателя с указанием даты. Подобные случаи могут привести к утере важных вещественных источников доказательств, что в значительной мере затруднит как возмещение причиненного преступлением материального ущерба, так и установление объективной истины по уголовному делу.

Вопрос о целесообразности и возможности возвращения потерпевшему предметов, являющихся вещественными источниками доказательств, разрешает по каждому уголовному делу лицо, проводящее расследование. Вследствие этого наличия какого-либо ходатайства со стороны потерпевшего о возврате вещественного источника доказательств, по нашему мнению, не требуется. Но если такое ходатайство поступило, оно должно найти отражение во вводной части указанного нами постановления.

В описательной части постановления излагаются фактические и правовые основания принимаемого решения: отражается процесс появления вещественных источников доказательств в уголовном деле и обосновывается решение о возвращении их потерпевшему.

В резолютивной части указывается принятое решение: решение о возвращении вещественных источников доказательств потерпевшему с подробным их перечнем и описанием. Целесообразно использовать при этом терминологию, примененную при описании возвращаемых предметов в документах, свидетельствующих о их появлении в уголовном деле (в частности, в постановлении о приобщении к уголовному делу вещественных источников доказательств).

По делам, по которым производство предварительного следствия обязательно, правом вынесения постановления о возвращении владельцу вещественных источников доказательств наделены лишь следователи, а также прокуроры, если последние проводят сами расследование по уголовному делу. По делам же, по которым производство предварительного следствия не обязательно, такое постановление могут выносить и лица, производящие по уголовному делу дознание.

О возвращении владельцам вещественных источников доказательств должен составляться протокол. Количество возвращаемых предметов и их описание должно совпадать с соответствующими разделами постановления о возвращении владельцу вещественных источников доказательств. В протоколе необходимо отметить обязанность получателя сохранить полученные предметы в неизменном виде до истечения предусмотренных ч. 1 ст. 85 УПК РСФСР сроков. При возврате скоропортящихся продуктов, естественно, такого обязательства указывать не следует.

Вещественные источники доказательств перед возвращением целесообразно сфотографировать.

Законодатель ч. 3 ст. 85 УПК РСФСР предоставляет возможность при необходимости вместо скоропортящихся вещественных источников доказательств возвращать законным владельцам предметы того же рода и качества, либо выплачивать их стоимость в денежном выражении. Но эти вопросы более успешно могут быть решены в судебном приговоре после установления действительных размеров материального ущерба.

В настоящее время вопрос о возвращении вещественных источников доказательств их владельцам решается в основном при постановлении судом приговора (ст. 317 УПК РСФСР). О получении вещественных источников доказательств их законные владельцы дают расписку.

Вещественные источники доказательств должны возвращаться их владельцам независимо от осуждения или оправдания подсудимого, прекращения производства по уголовному делу по основаниям, предусмотренным пунктами 3, 4, 5, 8 ст. 5 и ст. 6–9 УПК РСФСР, если бесспорно установлено само событие преступления. В противном случае вещественные источники доказательств подлежат возвращению только лицам, у которых они были изъяты. Лица же, претендующие на эти предметы, вправе требовать их возвращения в порядке гражданского судопроизводства.

Порядок возвращения вещественных источников доказательств их владельцам зависит, как отмечалось, и от тех свойств, которыми они обладают. Во всяком случае, предметы, сохранявшие на себе следы преступления, утрата которых может существенно повлиять на судьбу уголовного дела; вещи, изъятые из гражданского оборота; деньги и иные ценности, нажитые преступным путем; некоторые разновидности документов (партийные и комсомольские билеты и т. п.) владельцам не возвращаются.

Среди вещественных источников доказательств, которые могут быть возвращены их владельцам, следует выделить:

1. Вещи, не представляющие ценности и не могущие быть использованными (п. 3 ст. 86 УПК РСФСР). Закон не указывает, что является критерием для определения вещей, не имеющих ценности и не могущих в силу этого быть использованными в каких-то целях. Можно лишь предположить, что законодатель под этим понимает обладание вещью полезными свойствами (возможность ее демонстрации как произведения искусства; возможность ее использования в целях обучения искусству фотографирования и т. п.). И если вещи не обладают подобными свойствами, то они могут быть выданы заинтересованным лицам, учреждениям по их ходатайству. К примеру, фотографический снимок с точки зрения следственно-судебных органов может не представлять никакой ценности, но в то же время для ее владельца эта фотография очень дорога и ценна.

2. Деньги и иные ценности, послужившие предметом преступления. Денежные суммы, облигации государственных займов Союза ССР, изделия из драгоценных металлов, драгоценных камней, жемчуга и т. п. хранятся в учреждениях Государственного банка СССР в депозите органа, произведшего изъятие, сберегательные книжки, аккредитивы и сохранные свидетельства хранятся в следственных и судебных органах.

Если денежные суммы и изделия из драгоценных металлов, драгоценных камней, жемчуга могут возвращаться их владельцам в натуре, то облигации Государственных займов СССР должны, по нашему мнению, возвращаться вместе с выпавшими на них выигрышами. Последнее объясняется тем, что если бы, к примеру, у потерпевшего эти облигации не были бы похищены, то он беспрепятственно получил бы выпавшие по ним выигрыши. При возвращении сберегательной книжки владелец вклада, не снятого с лицевого счета, имеет право не только на его сумму, но и на проценты, начисленные за время хранения вклада в сберегательной кассе. В случае реализации драгоценных изделий законному владельцу выплачивается их стоимость по ценам государственной торговли. Драгоценные металлы (золото, платина, серебро) в слитках, шлихе, самородках, полуфабрикатах и изделиях производственного и лабораторного назначения, а также алмазы, иностранная валюта и монеты дореволюционного русского чекана натурой не возвращаются. Золото, изъятое у расхитителей и перекупщиков в районах его добычи, сдается в золотоприемные кассы (пункты) золотодобывающих предприятий; изъятое же за пределами его добычи отправляется на аффинажный завод с указанием предприятия, с которого оно похищено. Лицам же, у которых перечисленные выше ценности были похищены, при необходимости выплачивается их стоимость. При этом стоимость драгоценных материалов в слитках, шлихе и самородках, монет дореволюционного русского чекана определяется по ценам, установленным для учреждений Государственного банка СССР при скупке их у населения, а в полуфабрикатах и изделиях производственного и лабораторного назначения – по установленным для промышленности отпускным ценам, утвержденным Госпланом СССР; иностранная валюта – в советской валюте по установленному курсу платежа.

3. Промышленные товары и продукты питания. Промышленные товары (похищенная одежда, обувь, часы, музыкальные инструменты, предметы домашнего обихода и т. д.) и продукты питания возвращаются их владельцам натурой; в случае их реализации владельцу выдаются предметы такого же рода и качества или уплачивается их стоимость по ценам государственной торговли.

Исковая форма возмещения причиненного преступлением материального ущерба является наиболее распространенной. Однако относительно самого понятия гражданского иска в советском уголовном процессе и оснований его возникновения в процессуальной литературе нет единства. Если одни процессуалисты определяют его как требование лица, понесшего от преступления материальный ущерб, о возмещении последнего или как обращение такого лица к суду с заявлением о возмещении ущерба[24], то другие авторы исходят из более широкого понятия гражданского иска, как требования в действии, длящегося требования, которое заключается не только в его предъявлении, но и в его рассмотрении и разрешении[25].

При первой точке зрения на процессуальную природу гражданского иска в советском уголовном процессе все существо данного процессуального явления сводится к определенному притязанию и связывается только с возбуждением производства по возмещению ущерба.

Но это далеко не соответствует действительному положению вещей.

Гражданский иск нельзя свести к одноактному действию лица, понесшего материальный ущерб от преступления, хотя бы потому, что деятельность этого лица в уголовном процессе не ограничивается предъявлением исковых требований. Само предъявление таких требований означает лишь начало производства по гражданскому иску в уголовном судопроизводстве. Будучи признанным по уголовному делу гражданским истцом, такое лицо наделяется достаточно широким кругом прав и обязанностей, осуществление которых предполагает совершение соответствующих процессуальных действий. Если бы гражданский иск означал лишь одноактное действие, т. е. предъявление его, то ни о каких правах и обязанностях гражданского истца в тех или иных стадиях уголовного процесса невозможно было бы говорить.

Смысл и содержание деятельности гражданского истца не сводятся лишь к требованию его о возмещении ущерба. Гражданский истец не только требует от обвиняемого или лиц, несущих материальную ответственность за действия последнего, возмещения материального ущерба, но и принимает активное участие в раскрытии самого преступного деяния. При этом он имеет такие права, которым корреспондируют соответствующие обязанности не обвиняемого или лица, несущего материальную ответственность за его действия, а лиц, ведущих уголовное судопроизводство. Так, гражданский истец вправе заявить ряд ходатайств, рассмотрение и разрешение которых составляет обязанность судебно-следственных органов.

Стало быть, гражданский иск в уголовном процессе не является лишь «обращением к суду» или «способом возбуждения судебной деятельности по возмещению ущерба», а характеризуется более длительным свойством, вследствие чего законодатель регулирует не только его предъявление, но и обеспечение иска, его поддержание, рассмотрение и разрешение по существу. Такой иск является по своему характеру постоянно действующим фактором в процессе производства по уголовному делу, а не одноактным действием.

В этом отношении вторая точка зрения относительно понятия гражданского иска в уголовном судопроизводстве в определенной степени учитывает отмеченные моменты. Но и она не может быть признана удовлетворительной.

Представляется, что трактовка гражданского иска как требования, предъявляемого лицом, понесшим материальный ущерб от преступления, к обвиняемому (гражданскому ответчику), не в полной мере отражает сущность этого (процессуального явления. При таком подходе внимание в первую очередь акцентируется на предъявителе иска, на его праве на предъявление иска, на проявлении его воли к этому. Все эти моменты не являются определяющими: в советском уголовном процессе гражданский иск имеет публично-правовой характер, материально-правовые притязания истца к ответчику могут решаться не только по требованию первого, но и по требованию прокурора.

При определении понятия гражданского иска в уголовном судопроизводстве необходимо исходить из того, что возмещение причиненного преступлением материального ущерба представляет собой официальную деятельность специально уполномоченных на то должностных лиц и органов. А раз возмещение ущерба есть деятельность, раз она является уголовно-процессуальной функцией, то и любая из существующих форм возмещения материального ущерба не может отражаться только в требованиях о возмещении ущерба, быть связана только с ними.

Деятельность по возмещению материального ущерба путем гражданского иска включает в себя принятие такого иска, признание лица гражданским истцом, обоснование требований, лежащих в основе предъявленного иска, принятие необходимых мер его обеспечения и т. д. Эта деятельность предполагает активное участие гражданских истцов, гражданских ответчиков и их представителей при производстве предварительного следствия, судебного рассмотрения уголовного дела на всех стадиях советского уголовного процесса.

Изложенное приводит нас к выводу о том, что гражданский иск в уголовном процессе представляет собой всю совокупность процессуальных действий и отношений уполномоченных законом субъектов, которые (действия и отношения) возникают при предъявлении, обеспечении и поддержании материально-правовых притязаний лица или органа, понесшего от преступления материальный ущерб, на его возмещение.

Само притязание, выраженное в исковом заявлении, вызывает указанную деятельность и является ее ядром. Это видно также из анализа исковых требований и оснований возникновения гражданского иска в уголовном процессе.

Правовое притязание истца к ответчику имеет своим основанием факт причинения преступлением материального ущерба. Его содержание представляет собой восстановление нарушенного преступлением материального состояния. Между тем для возникновения гражданского иска в уголовном процессе этого недостаточно. Основание его возникновения состоит, по нашему мнению, из совокупности юридических фактов, включающих в себя элементы как уголовно-правового, так и уголовно-процессуального характера.

Уголовно-правовым основанием возникновения гражданского иска в уголовном деле служит факт причинения преступлением материального ущерба определенному лицу. Сам факт совершения преступления, содержащего в себе необходимые элементы (признаки) конкретного состава преступления, повлекшего причинение материального ущерба – ex delieto, является единым основанием и уголовной и гражданской ответственности. Именно с этим фактом закон связывает порождение материально-правовых отношений между лицом, совершившим преступление, и лицом, понесшим от этого правонарушения материальный ущерб. Конечно, такие отношения, порождаются при условии, если преступное деяние явилось непосредственной причиной материального ущерба. Сам по себе факт ущерба без выяснения вопроса о том, является ли он прямым следствием данного общественно опасного деяния, не может служить юридическим фактом, составляющим один из элементов возникновения гражданского иска в советском уголовном процессе. Это подчеркивается и судебной практикой[26].

Но наличия преступления, причинившего материальный ущерб чьим-либо интересам, самого по себе еще недостаточно для возникновения гражданского иска в уголовном процессе. Для этого требуется еще и наличие соответствующего искового заявления. Поэтому Основы предусмотрели право истца на предъявление гражданского иска по уголовному делу. И если лицо таким правом не воспользуется, то предъявление иска возможно в порядке гражданского судопроизводства (ч. 6 ст. 29 УПК РСФСР). Вместе с тем наш законодатель, стремясь к тому, чтобы гражданский иск рассматривался в уголовном процессе, обязывает судебно-следственные органы при производстве по уголовному делу разъяснить лицам, понесшим от преступления материальный ущерб, их право на предъявление иска о возмещении такого ущерба (ст. 137, 274 УПК РСФСР). Но это ни в коей мере не означает, что гражданский иск в уголовном деле может возникнуть помимо волеизъявления таких лиц. Исключение из этого правила, допускающее возможность предъявления иска прокурором, исходит только из необходимости охраны государственных или общественных интересов или прав граждан (ч. 3 ст. 29 УПК РСФСР).

Кроме сказанного, для возникновения гражданского иска в уголовном процессе требуется еще и официальное признание лица, предъявившего свои исковые требования, гражданским истцом (ч. 2 ст. 137 УПК РСФСР). Такое признание возможно лишь при наличии достаточных доказательств, свидетельствующих о причинении конкретным общественно опасным деянием материального ущерба данному лицу. Стало быть, если такое лицо в соответствии с отмеченной нормой закона не будет признано гражданским истцом, то и гражданского иска в уголовном процессе не возникнет.

Деятельность по возмещению причиненного преступлением материального ущерба путем гражданского иска начинается с предъявления такого иска.

Под предъявлением гражданского иска в уголовном процессе следует понимать само фактическое обращение юридически заинтересованного или иного управомоченного лица к судебно-следственным органам с просьбой о возмещении причиненного ему преступлением материального ущерба.

Право на предъявление иска предоставлено лицу, непосредственно понесшему материальный ущерб от преступления. В силу этого нельзя согласиться с В.Г. Даевым, допускающим (возможность рассмотрения регрессных требований в уголовном процессе[27]. Мы разделяем позицию Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР и считаем, что подобные требования могут рассматриваться лишь в порядке гражданского судопроизводства[28].

В качестве предъявителя иска может выступать как физическое, так и юридическое лицо: при совершении имущественных преступлений – собственник имущества; при совершении преступлений, сопряженных с причинением вреда здоровью, – потерпевший; при совершении преступлений, повлекших смерть потерпевшего, – лица, состоявшие на его иждивении или имевшие право на получение от него содержания, а также ребенок умершего, родившийся после его смерти.

В случаях, когда ущерб причинен несовершеннолетнему или недееспособному, иск вправе предъявить его законный представитель. Лицо, которому преступлением причинен ущерб нематериального характера, а также ущерб, хотя и материальный, но не вытекающий непосредственно из факта преступления, не имеет права на предъявление иска в уголовном процессе.

Право на предъявление иска является субъективным правом лица, понесшего от преступления материальный ущерб. Такое лицо может по своему усмотрению распорядиться этим правом: может предъявить исковые требования, но может и не предъявлять их. Закон при этом не делает исключения и в отношении юридических лиц: по его буквальному смыслу они также могут не заявлять гражданского иска в уголовном процессе. Однако теория и практика уже давно идут по тому пути, что если материальный ущерб причинен физическому лицу, то предъявление иска в уголовном судопроизводстве составляет его право; но если такой ущерб причинен государственным, кооперативным, общественным организациям, предъявление иска в уголовном процессе становится обязанностью руководителей этих организаций.

Еще в директивном письме НКЮ СССР за № д-5 от 13 марта 1948 года «О порядке применения Постановления Совета Министров СССР от 10 февраля 1948 года за № 248 «О взыскании ущерба, причиненного лицами, виновными в хищениях и недостачах промышленных товаров» подчеркивалось, что «директора предприятий, начальники учреждений, председатели Правлений колхозов и других общественных организаций во всех случаях возбуждения уголовного дела о хищениях и недостачах обязаны предъявить иски о взыскании с виновных причиненного ущерба»[29]. Эта обязанность, на наш взгляд, вытекает из ст. 76, 77 и некоторых других Положения о социалистическом производственном предприятии, утвержденного Постановлением Совета Министров СССР от 4 октября 1965 года. Данное обстоятельство особо подчеркивается и в уголовно-процессуальном законе (ст. 83 УПК Туркменской ССР), а также в Постановлении Пленума Верховного Суда СССР «О судебной практике по делам о хищениях государственного и общественного имущества» от 11 июля 1972 года[30].

В соответствии с ч. 4 ст. 40 Основ право на предъявление иска в уголовном процессе предоставлено и прокурору, если этого требует охрана государственных интересов или прав граждан.

Предъявление гражданского иска в советском уголовном процессе возможно с момента возбуждения уголовного дела и до начала судебного следствия (ч. 2 ст. 29 УПК РСФСР).

Сводя стадию возбуждения уголовного дела, по существу, только к составлению постановления об этом, некоторые авторы считают, что предъявление иска возможно лишь после возбуждения уголовного дела[31].

Однако стадия возбуждения уголовного дела не заключается только в одноактном действии по составлению такого постановления[32]. В этой стадии процесса могут проводиться самые разнообразные действия организационного, оперативного и процессуального характера по выявлению факта преступления, принятию сообщения о нем, проверке оснований для возбуждения уголовного дела и т. д. При этом лицо, понесшее материальный ущерб от преступления, вправе обратиться к судебно-следственным органам с просьбой о возмещении такого ущерба. Такое обращение следует рассматривать как начальный момент гражданского иска в уголовном процессе. Этот момент может либо полностью совпадать с моментом сообщения потерпевшим судебно-следственным органам о совершенном преступлении, причинившем ему материальный ущерб, либо следовать за ним. Первое, как правило, имеет место тогда, когда сообщения о преступлении имущественного характера поступают в судебно-следственные органы непосредственно от самих потерпевших или их представителей. К примеру, гражданин, сообщая следователю об уничтожении его имущества другим лицом, просит одновременно взыскать с последнего стоимость причиненного ущерба. Если же такой просьбы со стороны потерпевшего в данное время не последовало либо факт преступления стал известен из других источников, то иск может быть предъявлен и в период проверки оснований к возбуждению уголовного дела. Именно в этом смысле и следует понимать указания законодателя о возможности предъявления иска с момента возбуждения уголовного дела.

Вопрос о конечном моменте предъявления иска в уголовном процессе оказался дискуссионным. Большинство процессуалистов считают, что предъявление такого иска возможно до начала судебного следствия[33]. Эта точка зрения совпадает с волей законодателя (ч. 2 ст. 29 УПК РСФСР).

Однако полагая, что возможность предъявления иска в судебном разбирательстве (в его подготовительной части) якобы существенно ущемляет право обвиняемого на защиту, отдельные авторы предлагают ограничить возможность предъявления иска первыми двумя или тремя стадиями советского уголовного процесса[34].

Наконец, в процессуальной литературе можно встретить точку зрения о допустимости предъявления иска в процессе судебного следствия[35].

Представляется, что законодатель правильно определил конечный момент возможности предъявления гражданского иска в уголовном процессе, ограничив его рамками подготовительной части судебного разбирательства. Допущение его в судебном следствии осложнило бы сам процесс исследования доказательств и проверку обоснованности заявленных исковых требований. Разрешение возможности предъявления гражданского иска в подготовительной части судебного разбирательства вполне способствует делу защиты прав и законных интересов потерпевших от преступления. Если ранее таким лицом иск не был предъявлен по каким-либо причинам (например, ввиду незнания возможности его предъявления, явившегося следствием неразъяснения следственными органами прав потерпевшего), то суд в соответствии со ст. 274 УПК РСФСР обязан разъяснить его право на предъявление гражданского иска. При предъявлении последнего суд решает вопрос о возможности рассмотрения искового заявления в судебном заседании при наличии тех доказательств, которые собраны по делу. В противном случае суд выносит определение о направлении дела для производства дополнительного расследования. Ссылка на то, что установление возможности предъявления гражданского иска в подготовительной части судебного разбирательства существенно ущемляет право подсудимого на защиту, представляется несостоятельной по той причине, что ему, как никому другому, как правило, лучше известны действительные обстоятельства совершенного преступления. Обвиняемый знает, причинил ли он своими действиями материальный ущерб или нет. В случае причинения ущерба ему известно и то, в чем конкретно такой ущерб выразился, каковы его размеры, и некоторые иные моменты, вытекающие из факта причинения ущерба. Независимо от того, предъявлены или нет исковые требования, подсудимый должен быть готовым отвечать за последствия обоих действий.

Нужно иметь в виду и то, что по делу проводилось предварительное расследование, в процессе которого исследовались обстоятельства совершенного преступления, собирались доказательства, относящиеся, в частности, и к вопросам причинения подсудимым материального ущерба. Со всеми этими материалами обвиняемый ознакомился в порядке ст. 201 УПК РСФСР еще во время производства предварительного расследования, а после предания суду ему за трое суток до начала рассмотрения дела в суде вручена для ознакомления копия обвинительного заключения, а при необходимости – и копия определения суда или постановления судьи о предании обвиняемого суду (ст. 237 УПК РСФСР).

Изучение нами в этом отношении уголовных дел, рассмотренных народными судами Елабужского и Набережно-Челнинского районов Татарской АССР в 1970–1973 гг., показало, что по 30 из них исковые заявления были предъявлены в стадии возбуждения уголовного дела 24,0 %; по 93 – в стадии предварительного расследования – 74,4 %; по 1 – в стадии предания суду – 0,8 % и одно исковое заявление было предъявлено в подготовительной части судебного разбирательства – 0,8 %. Как видим, фактически подавляющее большинство исковых требований предъявляется либо в стадии возбуждения уголовного дела, либо при производстве предварительного расследования. Однако объективно возможность предъявления иска должна быть предусмотрена и в стадии предания суду и в подготовительной части судебного разбирательства.

В отношении формы предъявления гражданского иска уголовно-процессуальное законодательство не содержит каких-либо указаний.

Она, по нашему мнению, может быть как устной, так и письменной, и в отличие от гражданского процесса форма обращения в уголовном процессе имеет значение лишь в том смысле, что органы и лица, к которым оно адресовано, обязаны либо принять от заявителя документ с изложением исковых требований, либо отразить сделанное заявление в соответствующем процессуальном документе. Об этом говорилось еще в циркуляре НКЮ и НКВД от 23 августа 1924 года за № 167–367, согласно которому органы расследования «в протоколе допроса потерпевшего по делу обязательно должны отмечать, заявляет ли потерпевший о материальном ущербе и желает ли предъявить гражданский «иск… и размер этого иска»[36]. Однако позднее Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 28 мая 1954 года «О судебной практике по взысканию материального ущерба, причиненного преступлением» подобная практика была осуждена; юридическим лицам было предложено во всех случаях исковые требования излагать в письменном виде[37]. Что же касается физических лиц, то хотя письменная форма изложения исковых требований и является наиболее желательной, но не обязательна.

В исковом заявлении ясно и четко должно быть выражено адресованное к судебным органам волеизъявление потерпевшего о взыскании с виновного причиненного ему ущерба; оно по возможности должно быть подробным и с приведением конкретных доказательственных фактов. Но вместе с тем нельзя требовать обязательного соблюдения каких-либо заранее установленных реквизитов, как это предусматривается гражданско-процессуальным законодательством (ст. 126 ГПК РСФСР). Это иногда бывает невозможно по той причине, что заявителю может быть просто неизвестно ни лицо, причинившее ему материальный ущерб, ни даже сумма иска, ни какие-то иные обстоятельства уголовного дела.

Предъявление лицом исковых требований еще не означает автоматического признания его гражданским истцом. Такое признание может иметь место лишь после установления того, что совершенным преступлением ему причинен материальный ущерб.

Если в результате проверки оснований предъявленного иска соответствующие органы и лица придут к выводу об отсутствии предпосылок для признания лица гражданским истцом по уголовному делу, то они должны принять решение об отказе в признании такого лица гражданским истцом по уголовному делу. Такое решение должно найти отражение в специальном постановлении.

Так, гражданин Ф. продал похищенные наручные часы марки «Ракета» за 12 рублей гр. Л. В процессе расследования часы были изъяты и приобщены к уголовному делу в качестве вещественного источника доказательства. В народный суд от покупателя часов поступило исковое заявление с просьбой о взыскании с подсудимого 12 рублей. Свой отказ в признании Л. гражданским истцом по уголовному делу по обвинению Ф. в преступлении, предусмотренном ч. 1 ст. 144 УК РСФСР, суд мотивировал тем, что «Ларионову материальный ущерб причинен не фактом хищения имущества у собственника, а договором купли-продажи, и поэтому основанием иска служит вытекающая из этого договора имущественная ответственность продавца перед покупателем».

Отказ в признании гражданским истцом должен быть всегда обоснованным. И здесь нельзя не согласиться с тем, что отсутствие в действующем уголовно-процессуальном законодательстве норм, определяющих в более конкретном виде предпосылки права на предъявление иска и условий его существования, приводит к неопределенности в разрешении вопроса о признании гражданским истцом или отказе в таком признании, что в ряде случаев может породить как незаконный отказ в правосудии, так и необоснованное рассмотрение спора[38].

Признание лица гражданским истцом по уголовному делу оформляется специальным мотивированным постановлением – постановлением о признании гражданским истцом.

Это постановление сообщается истцу или его представителю, которым разъясняются права, предусмотренные ст. 25 Основ и ст. 54 УПК РСФСР, о чем делается отметка на постановлении, удостоверяемая подписью гражданского истца или его представителя.

Для возмещения причиненного преступлением материального ущерба недостаточно одного лишь признания за потерпевшим права на такое возмещение и вынесения об этом решения. Необходимо принять меры к тому, чтобы гарантировать его реальное исполнение. Последнее вызывается тем, что лица, несущие ответственность за причиненный ущерб, как правило, принимают меры к сокрытию, реализации, уничтожению имущества и ценностей, могущих служить средством возмещения материального ущерба.

Предотвращению подобных явлений способствует принятие надлежащих мер обеспечения.

Представляется, что под обеспечением гражданского иска следует понимать всю совокупность предпринимаемых при производстве по уголовному делу мер (действий), призванных гарантировать возмещение причиненного преступлением материального ущерба.

Относительно конкретного содержания такой совокупности в процессуальной литературе высказаны различные суждения. Авторы комментария к УПК Молдавской ССР включают сюда меры как по обнаружению имущества и ценностей при обыске или осмотре и наложению на них ареста, так и по строгому соблюдению норм, регулирующих процессуальное положение гражданского истца и его представителя[39]. Но при такой трактовке упускаются из виду все оперативно-розыскные и некоторые, не указанные этими авторами, процессуальные действия, имеющие прямое отношение к мерам обеспечения. В то же время к мерам обеспечения иска этими авторами относится то, что собственно не является таковым, ибо строгое соблюдение процессуальных прав всех участников процесса, в том числе и гражданского истца и его представителя, является общей предпосылкой отправления социалистического правосудия.

Представляется неправильной и другая трактовка, которая сводит меры по обеспечению гражданского иска, по существу, только к одному процессуальному действию – наложению ареста на имущество[40].

Мы полагаем, что совокупность действий по обеспечению иска должна быть дифференцирована в зависимости от вида преступления, повлекшего причинение материального ущерба. Применительно к хищениям эта совокупность включает в себя: а) розыск похищенных материальных ценностей; б) выявление других источников (средств) возмещения ущерба; в) наложение ареста на имущество лиц, несущих материальную ответственность за причиненный ущерб. При других преступлениях, в частности, связанных с уничтожением, повреждением имущества или потравой посевов, меры по обеспечению гражданского иска будут сведены только к совокупности действий по выявлению средств возмещения причиненного ущерба и наложению на них ареста.

В любом случае принятие мер обеспечения гражданского иска завершается наложением ареста на имущество. Задача этого процессуального действия заключается в том, чтобы сохранить до обращения приговора к исполнению средства возмещения материального ущерба.

В процессуальном законе понятие наложения ареста на имущество не раскрывается. Только ст. 166 УПК Киргизской ССР указывает, что «наложение ареста производится путем описи имущества». Однако, как нам представляется, наложение ареста на имущество нельзя свести лишь к его описи. Сама по себе опись имущества не влечет за собой никаких юридических последствий, если она не дополняется объявлением запрета на распоряжение описанным имуществом и предупреждением об ответственности в уголовном порядке по ст. 185 УК РСФСР за растрату, отчуждение или сокрытие такого имущества.

Поэтому под наложением ареста на имущество следовало бы понимать процессуальное действие, заключающееся в описании имущества и запрещении пользоваться им лицу, в чьем владении оно находится.

Уголовно-процессуальное законодательство некоторых союзных республик допускает возможность наложения ареста только на имущество обвиняемых и лиц, несущих материальную ответственность за их действия (ст. 139 УПК Азербайджанской ССР, ст. 103 и 140 УПК Казахской ССР). Законодательство же большинства союзных республик распространяет такую возможность и на имущество подозреваемых. Последнее представляется более правильным, ибо пресекает возможность скрыть имущество, могущее служить средством возмещения причиненного преступлением материального ущерба.

При наложении ареста на имущество не имеет значения, у кого из указанных лиц обнаруживается необходимое имущество. Мы не согласны с тем, что «следователь обязан в случаях нахождения имущества обвиняемого (подозреваемого, ответчика) у разных лиц, по разным адресам, выносить в отношении каждого из них определенное мотивированное постановление о наложении ареста на имущество»[41]. Нужно иметь в виду, что арест налагается не на имущество названных лиц, а на имущество лица, подлежащего ответственности по иску. Если такое имущество находилось у нескольких лиц, то это необходимо отразить в самом постановлении.

Арест нельзя налагать на вещественные источники доказательств. Последние призваны служить средствами к обнаружению преступления, установлению фактических обстоятельств дела, выявлению виновных либо к опровержению обвинения или смягчению вины обвиняемого, но не средствами возмещения причиненного преступлением материального ущерба.

Согласно ст. 175 УПК РСФСР наложение ареста па имущество может быть произведено одновременно с выемкой или обыском, либо самостоятельно. Если учесть, что обыск и выемка могут проводиться как неотложные следственные действия, то и рассматриваемое процессуальное действие в ряде случаев может носить неотложный характер и проводиться сразу же после возбуждения уголовного дела и на первоначальном этапе его расследования.

Меры обеспечения гражданского иска могут быть приняты не только на стадия предварительного расследования, но и на иных стадиях уголовного процесса. В соответствии со ст. 222 УПК РСФСР при предании суду, наряду с другими вопросами, судья или суд рассматривают и вопрос о том, приняты ли меры, обеспечивающие возмещение материального ущерба, причиненного преступлением.

В случае непринятия лицами, расследовавшими уголовное дело, мер, обеспечивающих возмещение ущерба, судья и суд обязывают соответствующие органы принять такие меры, если последние не могут быть приняты непосредственно судом (ст. 233 УПК РСФСР). При этом следует иметь в виду, что суд или судья могут наложить арест на имущество обвиняемого и гражданского ответчика. Накладывать же арест на имущество иных лиц они не могут, так как установление факта нахождения имущества обвиняемого или гражданского ответчика у других лиц уже само по себе требует производства оперативно-розыскных и следственных действий.

Органы дознания и следствия не вправе по своей инициативе принимать меры по обеспечению иска путем наложения ареста на имущество тогда, когда уголовное дело находится в суде.

Меры по обеспечению гражданского иска могут быть приняты непосредственно и в процессе судебного разбирательства.

В случае удовлетворения гражданского иска суд обязан до вступления приговора в законную силу постановить о принятии мер обеспечения этого иска, если таковые ранее не были приняты.

Меры обеспечения гражданского иска должны приниматься и в тех случаях, когда по делу вынесен обвинительный приговор, а иск оказался не предъявленным, хотя преступлением и причинен материальный ущерб. Тем более, что согласно п. 4 ст. 29 УПК РСФСР суд вправе по собственной инициативе разрешить вопрос о возмещении причиненного преступлением материального ущерба.

Примененные меры обеспечения иска могут быть сохранены до вступления приговора в законную силу (ст. 311 УПК РСФСР). Но они могут быть и отменены в связи с прекращением уголовного дела. Однако категорическое указание ст. 234 УПК РСФСР о необходимости отмены мер обеспечения гражданского иска при прекращении уголовного дела недостаточно обеспечивает защиту имущественных прав потерпевшего. Более того, оно способствует тому, что лица, причинившие своими действиями материальный ущерб, вследствие прекращения в отношении них уголовного дела по различным обстоятельствам (в связи с передачей на поруки; в связи с недостижением возраста, с которого наступает уголовная ответственность и др.) уклоняются и от возмещения ущерба. К моменту же обращения потерпевшего за защитой своих прав в гражданском порядке необходимых средств возмещения ущерба может не оказаться. В связи с этим представляется необходимым уточнение указанной нормы с тем, чтобы суд, прекращая уголовное дело, решал вопрос о целесообразности отмены мер обеспечения гражданского иска. После вступления приговора в законную силу решение об отмене мер обеспечения иска следует принимать в порядке ст. 368 УПК РСФСР.

Наложение ареста на имущество оформляется тремя процессуальными документами: постановлением о наложении ареста на имущество, протоколом наложения ареста на имущество и сохранной распиской.

Придя к выводу о необходимости принять меры к обеспечению гражданского иска, лицо, расследующее уголовное дело, выносит мотивированное постановление о наложении ареста на имущество, в нем должно быть указано: кем, когда и по какому делу оно вынесено, на каком основании производится арест имущества, с какой целью, на чье имущество оно накладывается и на какую сумму. Если ко времени наложения ареста точную сумму причиненного ущерба установить не представляется возможным, то необходимо указать ориентировочную сумму в разумных пределах. Если впоследствии окажется, что факт ущерба ниже массы арестованного имущества, то соответствующая часть его подлежит освобождению от ареста.

В том случае, когда наложение ареста на имущество осуществляется одновременно с обыском или выемкой, должен выноситься общий процессуальный документ. Если для обеспечения иска необходимо наложить арест на вклады в сберегательных кассах, выносится постановление, и копия этого постановления направляется в сберегательную кассу для прекращения операций по арестованному вкладу.

О наложении ареста на имущество составляется протокол, в котором указывается, кем, на основании какого постановления, у кого, с участием каких лиц, когда и где произведено это процессуальное действие. В протоколе отмечается о разъяснении присутствующим их прав и о сделанных ими замечаниях по поводу действий лица, накладывающего арест на имущество. Должно быть указано, какое имущество было предъявлено добровольно и какое, кем, в каком месте, при каких обстоятельствах обнаружено.

Все описанное имущество должно быть перечислено в протоколе или в приложенной к нему описи с точным указанием количества, меры, веса и индивидуальных признаков и, по возможности, их стоимости.

Наложение ареста на имущество предполагает изъятие его из гражданского оборота, запрещение распоряжаться им, ответственность за утрату. Опись же имущества без наложения на него ареста таких последствий не вызывает. Поэтому в протоколе о наложении ареста должно найти отражение все имущество, на которое по закону может быть вообще обращено взыскание, и конкретно указано имущество, подвергаемое аресту. В противном случае возможны злоупотребления со стороны заинтересованных лиц, обращающихся с исками об исключении имущества из описи.

Конечно, если будет твердо установлено, что то или иное имущество не принадлежит лицу, на имущество которого налагается арест, то его и не надо включать в протокол, но в случае возникновения сомнений по вопросу принадлежности имущества, необходимо внести это имущество в опись, а о претензиях третьих лиц сделать в протоколе отметку.

Имущество, на которое наложен арест, передается на хранение представителю местного Совета, домоуправления, владельцу этого имущества, его родственникам и т. д.

Для предотвращения подмены желательно практиковать фотографирование оставляемых на хранение предметов, постановку на них штампов соответствующего органа. Обо всем этом в протоколе делается отметка. Во избежание растраты и сокрытия арестованного имущества передача его на хранение самим владельцам и их родственникам является нежелательной.

Лицу, принявшему имущество на хранение, разъясняется ответственность за растрату и отчуждение этого имущества по ст. 185 УК РСФСР, о чем от него отбирается сохранная расписка.

Изделия из драгоценных камней, металлов, меха, а также иное имущество в случае опасения, что оно может быть растрачено, должно изыматься и храниться в учреждениях Государственного банка СССР, либо в других, специально предназначенных для этих целей местах. Порядок изъятия и хранения определяется соответствующими инструкциями[42].

Наложению ареста на имущество во всех случаях предшествует вынесение соответствующего постановления. Представляется неправильной рекомендация о том, что «если арест накладывается на имущество или ценности, которые находятся в районе деятельности производящего расследование, то составлению такого постановления должна предшествовать опись имущества (или ценностей)»[43].

Рассмотрение судом гражданского иска осуществляется не на каком-то отдельном этапе судебного разбирательства. Уголовное дело в этой стадии процесса проходит несколько этапов; гражданский иск следует по тому же пути.

Если исковое заявление не было предъявлено на более ранних стадиях уголовного процесса, лицо, понесшее от преступления материальный ущерб, имеет последнюю возможность предъявить его в подготовительной части судебного разбирательства. По поступлении такого заявления суд выносит определение о признании гражданским истцом или об отказе в таком признании.

Здесь могут быть уточнены и размеры исковых требований. Так, по письменному заявлению истца снижена сумма иска с 857 рублей до 377 рублей по делу по обвинению Колпакова по ч. 1 ст. 211 УК РСФСР. Последнее объяснялось тем, что подсудимый в период со дня совершения преступления до рассмотрения дела в судебном заседании своими силами и средствами принял участие в восстановлении поврежденного им автобуса «ПАЗ-652». Суд проверяет явку гражданского истца, ответчика, их представителей и удостоверяется в полномочиях последних. При неявке истца или его представителя исковое заявление остается без рассмотрения; за потерпевшим сохраняется право предъявить иск в порядке гражданского судопроизводства. По ходатайству истца иск может быть рассмотрен и в его отсутствие. Суд рассматривает иск независимо от явки истца или его представителя, если иск поддерживает прокурор или если суд признает это необходимым. При этом не имеет значения, причинен ли материальный ущерб физическому или юридическому лицу. Заявление прокурора о поддержании им иска заносится в протокол судебного заседания. Неявка гражданского ответчика или его представителя не останавливает рассмотрения иска (ст. 252 УПК РСФСР).

Судебное следствие начинается с оглашения обвинительного заключения и определения распорядительного заседания суда о предании суду, если этим определением изменено содержание обвинения (ст. 278 УПК РСФСР). Уголовно-процессуальные кодексы Молдавской (ст. 247), Узбекской (ст. 259), Киргизской (ст. 276), Латвийской (ст. 276) и Азербайджанской (ст. 301) союзных республик при наличии в уголовном деле гражданского иска указывают на необходимость оглашения и искового заявления. Оглашение искового заявления всегда в большей степени способствует выяснению в процессе судебного следствия обстоятельств дела, связанных с гражданским иском, и, в целом, правильному его разрешению. Было бы также полезным, как это предусмотрено ст. 247 УПК Молдавской ССР и 276 УПК Киргизской ССР, выяснять у подсудимого его отношение к иску.

Обсуждая вопрос о порядке исследования доказательств по делу, суд должен выслушать предложения всех участников судебного разбирательства, в том числе и гражданского истца, ответчика и их представителей.

Объем участия названных лиц в исследовании доказательств определяется тем, что вся их деятельность ограничивается вопросами гражданского иска. При этом они могут представлять и доказательства, изобличающие подсудимого в инкриминируемом ему преступлении. Но делается это ими не для того, чтобы обосновать уголовную ответственность обвиняемого и добиться осуждения его как виновного в преступном деянии, а лишь с целью подтвердить, что на нем лежит материально-правовая ответственность.

Гражданскому истцу, гражданскому ответчику и их представителям небезразлично, как исследуются в судебном следствии обстоятельства преступления и какое решение будет принято по уголовному делу. Хотя «круг их интересов в процессе ограничен предметом гражданского иска»[44], им небезразлично, будет ли, например, преступление переквалифицировано с умышленного причинения на неосторожное. От этого зависит и установление солидарной или долевой ответственности подсудимых. В зависимости от квалификации преступления находится и решение суда относительно возможного учета материального положения подсудимого и конкретных условий причинения ущерба. При признании подсудимого виновным в хищении или ином корыстном преступлении истец должен получить полное удовлетворение своих исковых притязаний[45]; при решении же вопроса о материальной ответственности лица, совершившего некорыстное преступление, суд, учитывая материальное положение осужденного и условия его работы, может применить принцип ограниченной материальной ответственности[46]. Кроме того, в зависимости от доказанности оснований уголовной ответственности находится и возможность вынесения либо обвинительного или оправдательного приговора, либо определения о прекращении уголовного дела, либо принятия иного решения. Указанное находит отражение и в содержании той речи, с которой выступают гражданский истец, ответчик или их представители в судебных прениях.

В частности, гражданский истец выступает в судебных прениях «относительно доказанности совершения преступления и его гражданско-правовых последствий» (ст. 268 УПК УССР). Анализируя в своей речи материалы судебного следствия, истец стремится доказать факт совершения подсудимым преступления, которым ему был причинен материальный ущерб в размере требуемой им суммы возмещения. Гражданский ответчик может касаться в речи как оснований иска, так и его размера. Он вправе высказать свои соображения по вопросу о доказанности факта совершения подсудимым преступления, наличия и размеров материального ущерба, причинной связи между материальным ущербом и преступлением, а также по вопросу о том, на ком лежит обязанность по возмещению этого ущерба.

В соответствии со ст. 40 Основ прокурор вправе поддержать иск либо в объеме всей ее суммы, либо в части в зависимости от обоснованности исковых требований, если этого требует охрана государственных или общественных интересов или прав граждан. От активности прокурора в судебном следствии и от его внимания к этому вопросу в судебных прениях в значительной степени зависит принятие судом решения по гражданскому иску. Поэтому в своей речи прокурор должен не только обосновать предъявленное обвинение и представить суду свои соображения по поводу применения уголовного закона и меры наказания в отношении подсудимого, но и специально остановиться на обосновании иска и его размеров. По групповому делу прокурор должен высказаться по вопросу о применении солидарной или долевой материальной ответственности, подчеркнув при этом, с кого из подсудимых и гражданских ответчиков и какая именно сумма должна быть взыскана; указать возможные источники возмещения ущерба.

Приговор суда может быть обвинительным или оправдательным. В зависимости от содержания приговора суд согласно ст. 310 УПК РСФСР может принять по гражданскому иску одно из следующих решений:

а) удовлетворить предъявленный иск полностью или частично;

б) отказать в нем;

в) признав за гражданским истцом право на удовлетворение иска, передать вопрос о его размерах на разрешение в порядке гражданского судопроизводства;

г) оставить иск без рассмотрения.

Полное или частичное удовлетворение иска возможно лишь при вынесении по делу обвинительного приговора и зависит от доказанности исковых требований, а также от характера самого преступления. Судебная практика показывает, что при этом допускаются серьезные ошибки.

По приговору суда сумма иска может быть взыскана с осужденного и лиц, несущих материальную ответственность за действия виновного. Неправильно мнение о том, что взыскание ущерба возможно не только с указанных лиц, но «и лиц, которые по тем или иным причинам не привлечены в качестве обвиняемого, но вместе с обвиняемым причинили вред»[47]. На недопустимость подобного неоднократно обращалось внимание в судебной практике. Так, по делу Веренинова сумма причиненного ущерба была взыскана не только с осужденного, но и с гражданина Пашкова, в отношении которого в возбуждении уголовного дела было отказано. Отменяя приговор в части взыскания с Пашкова 800 рублей, судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала, что Пашков, не являясь обвиняемым по делу, в силу ст. 29 УПК РСФСР не мог быть привлечен в качестве гражданского ответчика и что к нему иск может быть предъявлен и рассмотрен в порядке гражданского судопроизводства[48].

Наибольшее количество ошибок допускается судами при разрешении гражданского иска в уголовном деле, когда материальный ущерб причинен преступлением, совершенным несколькими лицами совместно.

Известно, что лица, причинившие материальный ущерб совместными действиями, должны нести материальную ответственность солидарно. Вместе с тем встречаются еще факты непривлечение к возмещению материального ущерба одного или нескольких из осужденных за совместное совершение (преступления, причинившего ущерб. Так, суд, осудивший X., Б. и С. за хищение, присудил взыскать сумму ущерба с одного X. Освобождение Б. и С. от материальной ответственности мотивировано не было[49].

В другом случае суд, рассмотрев уголовное дело по обвинению Я. и ш. по ч. 3 ст. 92 УК РСФСР, взыскал с каждого из них определенные суммы в (Возмещение ущерба, т. е. применил принцип не солидарной, а долевой ответственности за ущерб, причиненный совместными действиями[50].

Неправильное присуждение иска, а долевом, а не солидарном порядке значительно затрудняет либо делает невозможным полное возмещение причиненного преступлением материального ущерба. Если один из должников по каким-то причинам не сможет выполнить своей обязанности по возмещению ущерба, то эта часть ущерба остается невозмещенной. Предусмотренная же законом солидарная материальная ответственность лиц, совместно совершивших преступление, причинившее материальный ущерб, обеспечивает не только быстрое, но и полное возмещение ущерба. При этом порядке взыскание материального ущерба может производиться в пределах всего надлежащего изъятию имущества и установленной законом части заработка каждого из осужденных вплоть до окончательного погашения ущерба. Обращая внимание на эти положительные качества, Пленум Верховного Суда СССР еще в Постановлении от 28 мая 1954 года «О судебной практике по взысканию материальной: ущерба, причиненного преступлением» отметил недопустимость применения принципа солидарной материальной ответственности в отношении «лиц, которые осуждены по одному делу, но за самостоятельные преступления, не связанные общим намерением, или лиц, из которых одни, например, осуждены за хищение, а другие – за халатность или некорыстные злоупотребления, хотя бы действия последних в какой-то мере объективно и способствовали первым совершить хищения»[51]. В этом отношении характерен следующий пример.

С Ткачева солидарно с другими осужденными по делу была взыскана крупная сумма денег. В последующем приговор в части взыскания материального ущерба был отменен по следующим основаниям. Ткачев был признан виновным в том, что, будучи сторожем магазина, допустил халатное отношение к своим служебным обязанностям: он уснул на посту. Воспользовавшись этим, Константинов и Верхотуров проникли в магазин и похитили материальные ценности на указанную сумму. При этих обстоятельствах суд не мог возложить на Ткачева солидарную ответственность, поскольку в его действиях было установлено лишь халатное отношение к служебным обязанностям, а не соучастие в хищении[52].

При применении принципа солидарной ответственности необходимо конкретизировать вину и роль каждого из причинителей ущерба. Ясно, что если среди лиц, принимавших участие во всех случаях присвоения государственного имущества, окажутся лица, принимавшие участие лишь в одном-двух из них, то последние должны нести солидарную ответственность за материальный ущерб, причиненный только в эпизодах с их участием[53].

При удовлетворении гражданского иска с нескольких осужденных суд должен точно указать в приговоре, возлагает ли он на них и на кого конкретно солидарную или долевую ответственность, а в последнем случае – какую именно сумму каждый из ответчиков обязан уплатить истцу.

Ошибки в судебной практике по вопросу об определении солидарной пли долевой материальной ответственности за нанесенный материальный ущерб объясняются, как правильно замечает А.Я. Грун[54], в известной мере неправильным пониманием указания п. 4 Постановления Пленума Верховного Суда СССР от 28 мая 1954 года «О судебной практике по Возмещению материального ущерба, причиненного преступлением» о возможности долевой ответственности нескольких осужденных по одному делу.

Анализ доказательств, судебной практики и самого названного постановления показывает, что под этим указанием имеется в виду долевая материальная ответственность лиц, осужденных хотя и по одному делу, но за самостоятельные преступления, не связанные общим намерением, или лиц, из которых одни, например, осуждены за хищение, а другие за халатность, если даже действия последних в какой-то мере объективно способствовали первым совершить преступление. Оснований считать, что в приведенном постановлении содержится указание о долевой материальной ответственности лиц, совместно совершивших преступление, причинившее ущерб, не усматривается.

В судебной практике отмечаются и факты взыскания с подсудимого тех или иных сумм в пользу истца не одновременно с постановлением приговора. В одних случаях делается это до вынесения обвинительного приговора[55], в других – после, в порядке дополнительного определения[56]. Такие явления не соответствуют требованиям закона. Статьи 25 Основ и 29 УПК РСФСР подчеркивают, что гражданский иск, предъявленный при производстве по уголовному делу, может рассматриваться судом только совместно с уголовным делом. В развитие этой нормы ст. 310 УПК РСФСР прямо предусматривает возможность разрешения гражданского иска в уголовном деле лишь при постановлении приговора. К тому же принятие решения о присуждении иска с подсудимого до вынесения приговора фактически в какой-то степени предрешало бы вопрос о доказанности обвинения и ставило бы под сомнение беспристрастность суда при последующем рассмотрении уголовного дела по существу.

При вынесении обвинительного приговора в иске может быть и отказано. Это прямо предусмотрено ч. 1 ст. 310 УПК РСФСР. Однако в данной норме такой отказ ставится в зависимость только от доказанности оснований иска, т. е. от того, существует ли материальный ущерб и связан ли он причинно с преступным деянием. Это, конечно, правильно. Так, если преступление и виновность лица в его совершении доказаны, но преступным деянием никакого материального ущерба не причинено, суд отказывает в иске. При этом истец лишается права обратиться вторично с тем же иском и по тем же основаниям в порядке гражданского судопроизводства, ибо, во-первых, приговором суда не доказано наличие самих оснований гражданского иска, и, во-вторых, здесь действует принцип обязательности вступившего в законную силу приговора суда.

Значительный интерес представляет вопрос о судьбе гражданского иска в случаях, когда суд постановляет обвинительный приговор без назначения наказания. Вынося такой приговор, суд констатирует существование преступного деяния и виновность подсудимого в его совершении. А это создает возможность для решения и вопроса о материальном ущербе. Поэтому в таких случаях гражданский иск должен быть разрешен по существу в зависимости от обстоятельств дела; оставлять же его без рассмотрения недопустимо.

Во второй части ст. 310 УПК РСФСР содержится норма, регулирующая случаи, когда суд при постановлении приговора не в состоянии без отложения разбирательства дела произвести сложные расчеты по гражданскому иску. Здесь суд, признав за истцом право на удовлетворение иска, передает вопрос о его размерах на рассмотрение в порядке гражданского судопроизводства. Такая норма не известна только уголовно-процессуальному законодательству Украинской и Казахской ССР.

По этому вопросу в процессуальной литературе также нет единства. Доводы авторов, критикующих указанную норму закона, сводятся к следующему:

а) она якобы не соответствует требованиям ст. 15 Основ и ст. 68 УПК РСФСР о необходимости установления наряду с другими обстоятельствами, подлежащими доказыванию по уголовному делу, характера и размера причиненного материального ущерба[57];

б) подобный исход ведет фактически к двойному судебному процессу, что создает большие трудности для судебных органов, истцов и других лиц, вовлекаемых в «орбиту рассмотрения иска в порядке гражданского судопроизводства[58].

Правильно то, что наш уголовный процесс исходит из того, чтобы гражданский иск в уголовном деле разрешался по существу[59]. Но вместе с тем целесообразно и существование нормы, предусмотренной ч. 2 ст. 310 УПК РСФСР. Ее применение возможно тогда, когда квалификация преступления, определение степени вины, вида и размера уголовного наказания подсудимому практически не зависят от размера его материальной ответственности. Принятие такого решения допускается только при невозможности (а не трудности) провести подробный расчет по гражданскому иску без отложения разбирательства уголовного дела и без получения дополнительных материалов.

При применении нормы, предусмотренной ч. 2 ст. 310 УПК РСФСР, необходимо стремиться к тому, чтобы рассмотрение удовлетворенного приговором иска в порядке гражданского судопроизводства вменялось бы в обязанность суда, разрешившего уголовное дело. Такой порядок не только способствовал бы лучшему ознакомлению суда с материалами дела, но и повышал бы качество разрешения гражданского иска. Исходя из того, что само право на удовлетворение иска разрешено судебным приговором, суд, рассматривая дело в порядке гражданского судопроизводства, обсуждает только вопрос о размере материального взыскания по иску.

УПК Узбекской ССР (ст. 288), Молдавской ССР (ст. 280), Киргизской ССР (ст. 308) и Армянской ССР (ст. 300) допускают возможность вынесения судами указанного решения как при постановлении обвинительного, так и оправдательного приговора. Последнее представляется неправильным. Об этом, в частности, свидетельствует анализ оснований вынесения оправдательных приговоров.

В соответствии со ст. 309 УПК РСФСР оправдательный приговор постановляется в случаях, если: а) не установлено событие преступления; б) в деянии подсудимого нет состава преступления; в) не доказано участие подсудимого в совершении преступления.

При оправдании подсудимого по первому и третьему основанию суд отказывает и в удовлетворении иска (и. 1 ч. 3 ст. 310 УПК РСФСР). И это правильно. Если доказано отсутствие события преступления, то, следовательно, доказано и отсутствие материального ущерба от преступления. Точно так же недоказанность участия подсудимого в совершении преступления означает недоказанность причинения этим подсудимым материального ущерба. В этих случаях потерпевший лишается права предъявления в последующем иска и в порядке гражданского судопроизводства (и. 6 ст. 29 УПК РСФСР).

При постановлении оправдательного приговора суд оставляет иск без рассмотрения в случае оправдания подсудимого за отсутствием состава преступления (и. 2 ч. 3 ст. 310 УПК РСФСР). Законодателем такая возможность предусмотрена не случайно. Общественно опасное деяние лица в силу отсутствия в нем одного или нескольких конструктивных элементов состава преступления не подпадает под признаки ни одного из предусмотренных уголовным законодательством составов преступления. В то же время оно могло быть в реальной действительности (административное, гражданское или иное правонарушение) и причинить материальный ущерб. Принимать в подобных ситуациях решение о взыскании материального ущерба или отказывать в удовлетворении искового заявления, т. е. разрешать гражданский иск по существу, суд не вправе. Суд оставляет иск без рассмотрения. За истцом сохраняется право обратиться с иском к оправданному в порядке гражданского судопроизводства (ч. 6 ст. 29 УПК РСФСР). Этим обеспечиваются права граждан, предприятий, организаций и учреждений на получение возмещения за материальный ущерб, причиненный лицами, в действиях которых не содержится состава преступления.

Любое решение по гражданскому иску должно быть мотивировано. Его обоснование производится в описательной части приговора. Решение суда по гражданскому иску в резолютивной части приговора излагается после вопросов, перечисленных в ст. 315 и 316 УПК РСФСР. Решение должно быть сформулировано четко и конкретно. При удовлетворении взыскания в пользу нескольких истцов в приговоре отмечается, какая сумма взыскивается с ответчика в пользу каждого из истцов. Если иск предъявлен к нескольким ответчикам, то дается обоснование применяемого вида материальной ответственности – долевая или солидарная. При применении долевой материальной ответственности сумма взысканий с каждого из соответчиков должна быть конкретизирована. При частичном удовлетворении иска следует указать об отказе в остальной части иска.

Резолютивная часть должна отражать и решение о принятии мер обеспечения иска при его удовлетворении, если таковые не были приняты, или об отмене таких мер.

С целью должного обеспечения законности и обоснованности каждого судебного приговора наш законодатель предусматривает три различных способа их пересмотра: кассационный, надзорный порядок и возобновление уголовных дел по вновь открывшимся обстоятельствам.

При всех этих способах пересмотра могут рассматриваться и вопросы, касающиеся решений судов по гражданскому иску в уголовном деле.

Взыскание причиненного преступлением материального ущерба в советском уголовном процессе может быть произведено и по инициативе самого суда (и. 4 ст. 29 УПК РСФСР). Установление такой возможности является ярким примером реализации ленинских указаний о том, что советское государство должно вмешиваться в гражданско-правовые отношения и всемерно защищать интересы общества, народа, отдельной личности[60]. В инициативе суда по возмещению ущерба наиболее рельефно проявляется и публично-правовой характер всего этого института. Если до принятия действующего уголовно-процессуального законодательства не практиковалось возмещение материального ущерба без предъявления соответствующего иска (кроме немногочисленных случаев возвращения владельцам вещественных источников доказательств и применения такой меры уголовного наказания, как возложение обязанности загладить причиненный вред), то сейчас положение существенно изменилось. Об этом, в частности, может свидетельствовать хотя бы тот факт, что по изученным нами уголовным делам о хищениях государственного и общественного имущества в системах торговли и общественного питания около 6 % ущерба возмещено именно по инициативе самого суда.

По уголовно-процессуальному законодательству РСФСР возмещение причиненного преступлением материального ущерба по инициативе суда рассматривается как право самого суда. В отличие от этого уголовно-процессуальное законодательство Украинской ССР (ст. 29), Узбекской ССР (ст. 24), Грузинской ССР (ст. 30), Литовской ССР (ст. 70) и Киргизской ССР (ст. 26) говорит не о праве, а об обязанности разрешения судом такого вопроса. Такой подход представляется более правильным, так как в большей степени содействует выполнению задачи возмещения причиненного преступлением материального ущерба.

Статья 29 УПК РСФСР не конкретизирует случаи возмещения материального ущерба судом по своей инициативе. В кодексах ряда союзных республик такая конкретизация содержится. Так, ст. 24 УПК Узбекской ССР обязывает суд разрешить вопрос о возмещении причиненного преступлением материального ущерба, когда дело рассматривается без государственного обвинителя и исковое заявление осталось непредъявленным, если этого требует охрана государственных и общественных интересов, а также тогда, когда материальный ущерб причинен лицу, которое вследствие беспомощного состояния, зависимости от обвиняемого или иных причин не в состоянии защитить свои законные интересы. Аналогичные условия разрешения судом вопроса о возмещении ущерба по своей инициативе предусмотрены УПК Украинской ССР (ст. 29) и УПК Грузинской ССР (ст. 30). Однако такая детализация не имеет существенных преимуществ. Необходимость в применении этой формы возмещения материального ущерба может возникнуть всякий раз, когда не применяются другие формы и нет обоснованного отказа потерпевшего лица от возмещения ущерба. Что же касается защиты имущественных интересов государственных или общественных организаций, то практически для них отказа от предъявления иска не может быть. В настоящее время такие организации обладают всеми возможностями к обеспечению принадлежащих им прав, и непредъявление иска следует рассматривать как неисполнение своих прямых обязанностей со стороны отдельных должностных лиц. Кроме того, как отмечалось, их имущественные интересы могут быть поддержаны прокурором. Но если все же перед судом возникает необходимость решить вопрос о возмещении материального ущерба по своей инициативе, он вправе его разрешить только при том условии, если факт причинения ущерба преступными действиями подсудимого доказан, а размер ущерба полностью установлен.

Формой возмещения ущерба является и исполнение такой меры уголовного наказания, как возложение обязанности загладить причиненный материальный ущерб. Действующее уголовно-процессуальное законодательство не содержит специальных норм, регулирующих порядок применения этой формы возмещения ущерба. Но уголовное законодательство некоторых союзных республик предусматривает специальный вид уголовного наказания – возложение обязанности загладить причиненный вред (ст. 32 УПК РСФСР и ст. 30 УК Таджикской ССР). Это наказание одновременно может стать и формой возмещения причиненного преступлением материального ущерба. Эта форма предполагает, что суд обязывает осужденного непосредственно своими силами устранить причиненный материальный ущерб либо возместить его своими собственными средствами.

По смыслу ст. 32 УК РСФСР данный вид уголовного наказания может быть назначен при условии, если совершенное преступление не представляет большой общественной опасности и носит некорыстный характер, если причиненный материальный ущерб поддается точному определению, не превышает ста рублей и может быть устранен силами или средствами лица, совершившего преступление. Если ущерб причинен на сумму, превышающую сто рублей, он может быть взыскан либо по инициативе самого суда (ч. 4 ст. 29 УПК РСФСР), либо по гражданскому иску в уголовном деле, либо в порядке гражданского судопроизводства.

Рассматриваемый вид уголовного наказания не может назначаться нетрудоспособным или несовершеннолетним осужденным.

С учетом этих условий законодатель допускает возможность его применения в случае совершения лишь таких преступлений имущественного характера, как: умышленное уничтожение или повреждение государственного или общественного имущества (ч. 1 ст. 98 УК РСФСР); умышленное уничтожение или повреждение личного имущества граждан (ч. 1 ст. 149 УК РСФСР); умышленная потрава и повреждение полезащитных и иных насаждений (ч. 1 ст. 168 УК РСФСР). Данный вид наказания может быть применен как основное, альтернативное другим, и как дополнительное наказание. В этом одно из его ценных свойств, заключающееся в возможности более дифференцированного подхода к его назначению лицам, виновным в совершении преступлений, повлекших причинение материального ущерба.

В качестве основного наказания возложение обязанности загладить причиненный материальный вред может применяться и при переходе к более мягкому наказанию по сравнению с наказанием, предусмотренным за совершенное преступление, а равно и в порядке замены исправительных работ в тех случаях, когда лицо, отбывающее наказание, утратило свою трудоспособность.

В случае совершения преступления, подпадающего под признаки ч. 1 ст. 149 УК РСФСР, это наказание может быть применено как дополнительное, наряду с исправительными работами либо штрафом.

При назначении наказания суд обязан учитывать многие факторы: степень общественной опасности совершенного преступления, характер и размер преступных последствий, степень виновности лица, совершившего преступление, его материальное и семейное положение. Но при этом необходимо исходить из требования полного возмещения материального ущерба. Сказанное вытекает из прямого указания законодателя о возможности применения рассматриваемого вида наказания тогда, когда суд признает, что виновный способен устранить ущерб (ст. 32 УК РСФСР). Тогда же, когда осужденный не способен возместить причиненный материальный ущерб в полном его размере, нет необходимости в назначении данного вида наказания.

Вместе с тем «возможны и комбинированные виды возложения обязанности загладить причиненный ущерб, при которых осужденный, например, обязуется как устранить причиненный вред своими силами, так и, помимо этого, возместить материальный ущерб своими средствами»[61]. Так, гражданина, преданного суду по ч. 1 ст. 149 УК РСФСР за умышленное повреждение автомашины и обладающего специальностью шофера, можно обязать своими силами устранить причиненные повреждения и одновременно возместить расходы, вызванные необходимостью приобретения отдельных деталей и запасных частей.

Статья 32 УК РСФСР обязывает суд устанавливать в приговоре срок выполнения осужденным возложенной на него обязанности загладить причиненный вред. Если в этот срок осужденный не выполнит такой обязанности, то допускается замена данного вида наказания более строгим.

Возложение обязанности загладить причиненный материальный ущерб является одним из наиболее мягких и гуманных видов уголовного наказания, применение которого соответствует не только целям наказания (ст. 20 УК РСФСР), но и интересам потерпевшего. Но относительно его будущности в уголовно-правовой и уголовно-процессуальной литературе единства нет. Одни считают его перспективным[62]. Другие же высказывают свое отрицательное отношение к нему, полагая, что при применении этого вида наказания потерпевший должен ждать, когда осужденный его исполнит, и, кроме того, в этой мере принуждения отсутствуют признаки кары[63].

Первый из приведенных аргументов является неубедительным по той причине, что согласно ст. 356 УПК РСФСР приговор должен быть исполнен точно и в предусмотренный законом срок. Задача заключается в том, чтобы проконтролировать его исполнение. Что же касается второго аргумента, то возложению Обязанности загладить причиненный вред присущи все признаки наказания, в том числе и каря, под которой понимается принудительная сторона наказания, выражающаяся в причинении осужденному определенного лишения и ограничения физического, имущественного и морального характера.

В силу изложенного малоубедительным представляется и мнение тех, кто считает желательным «такое изменение ст. 32 УК РСФСР (и соответствующей ей статьи 30 УК Таджикской ССР), чтобы обязанность загладить причиненный материальный ущерб возлагалась только при (причинении неимущественного вреда»[64]. Не нецелесообразность, а недостаточное исследование рассматриваемого вида наказания является причиной нигилистического отношения к нему в теории и судебной практике.

Мы полагаем, что по мере повышения материального благосостояния членов нашего общества, возрастания их моральных качеств, сфера его применения все более и более будет возрастать. Последнее вызовет настоятельную необходимость в его утверждении в уголовном законодательстве тех союзных республик, где ныне он не предусмотрен.

Известно, что развитие науки – необходимая база для принятия решений, для повседневной практики.

Мы будем глубоко удовлетворены, если наш скромный вклад будет способствовать в какой-либо мере дальнейшему развитию советской уголовно-процессуальной науки и тем самым способствовать успешному выполнению одной из задач уголовного судопроизводства – возмещению причиненного преступлением материального ущерба.

В одном из своих выступлений Л.И. Брежнев отмечал: «Для всех сфер жизни и развития нашего общества все большую роль будет играть уровень сознательности, культуры, гражданской ответственности советских людей. Воспитывать в человеке устремленность к высоким общественным целям, идейную убежденность, подлинно творческое отношение к труду – это одна из самых первостепенных задач. Здесь проходит очень важный фронт борьбы за коммунизм, и от наших побед на этом фронте будет все больше зависеть и ход экономического строительства, и социально-политическое развитие страны»[66]. Успешное выполнение этой задачи предполагает широкоаспектное применение прежде всего метода убеждения как одного из основных способов воздействия всей системы социалистической демократии на сознание и волю советских людей с целью формирования у них взглядов и представлений о полезности и необходимости соблюдения выработанных обществом правил поведения. Механизм убеждения включает совокупность различных экономических, идеологических, политических, правовых, социально-психологических факторов, организационную систему средств и форм воздействия на индивидуальное и групповое сознание (комплекс воспитательных, разъяснительных, поощрительных мероприятий), результатом которого является усвоение и принятие индивидуумом определенных ценностей.

Именно метод убеждения в истории существования нашего государства всегда был и остается главным методом государственного руководства обществом[67]. Применительно к праву убеждение заключается в осознании членами общества необходимости следовать предписаниям социалистических правовых норм и организовать в соответствии с ними как свое поведение, так и поведение других лиц. Являясь «универсальным средством охраны правопорядка», убеждение «входит в содержание любого вида правоохранительной деятельности, в том числе и принуждения, осуществляемого в сфере уголовного судопроизводства»[68].

Уголовно-процессуальное принуждение представляет собой разновидность государственного принуждения. Последняя есть не что иное, как применяемое компетентными органами и должностными лицами государства в форме специальных актов и в рамках правовых норм психическое, физическое или материальное воздействие на субъектов общественной жизни (личность) с целью подчинения их воли и поведения выраженным в законе интересам и воли социалистического общества и государства[69]. Являясь не основным, а лишь вспомогательным способом обеспечения выполнения требований закона, государственное принуждение ни в какой сфере, в том числе и в сфере борьбы с преступностью, не может, как полагают иногда[70], оттеснить убеждение на второй план.

Исследованию существа и назначения уголовно-процессуального принуждения посвящен ряд работ[71]. Вместе с тем в процессуальной науке нет еще достаточно четкой теоретической концепции принуждения в сфере уголовного судопроизводства, что ведет к существенным различиям как в исходных позициях авторов, так и в определении тех или иных конкретных процессуальных мер в качестве принудительных. В силу этого представляется важным определить и рассмотреть признаки, характеризующие уголовно-процессуальное принуждение, те критерии, благодаря которым та или иная мера может быть отнесена к числу процессуально принудительных, и вывести соответствующее определение (дефиницию).

При всей внешней разности выделяемых теми или иными авторами систем признаков уголовно-процессуального принуждения[72] они в действительности же, как нам представляется, существенных различий в себе не содержат. Это и понятно, ибо в основе уголовно-процессуального принуждения лежит один и тот же специфический предмет и метод регулирования тех общественных отношений, которые формируются в процессе производства по уголовным делам.

Отмечая, что уголовно-процессуальное принуждение может иметь место лишь в сфере уголовного судопроизводства, мы тем самым прежде всего подчеркиваем государственно-властный характер действий и отношений, складывающихся и развивающихся при применении конкретных мер уголовно-процессуального принуждения, выступающих в виде «властеотношений»[73]. Круг субъектов, облеченных полномочиями на применение уголовно-процессуального принуждения, точно определен в законе – это лицо, производящее дознание, следователь, прокурор, судья и суд (ст. 3, 32, 33, 36 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик; ст. 3, 89,211,260 УПК РСФСР)[74].

Законодатель называет и возможных участников процесса, к которым может применяться уголовно-процессуальное принуждение. К их числу относятся, в первую очередь, подозреваемые и обвиняемые. К ним, при наличии соответствующего основания, может быть применена любая из числа предусмотренных в уголовно-процессуальном законе мер принуждения, в том числе и наиболее острые из них, как задержание и меры пресечения. Применение отдельных мер уголовно-процессуального принуждения (обыск, выемка, освидетельствование, получение образцов для сравнительного исследования, привод) допускается и в отношении потерпевших и свидетелей.

По своей сущности уголовно-процессуальное принуждение выражается в физическом, материальном, психологическом или моральном воздействии; всегда связано с определенными правовыми ограничениями в виде лишений личного, имущественного или организационного характера, в том числе телесной неприкосновенности, свободы передвижения и выбора занятий, неприкосновенности жилища, тайны переписки и телефонных переговоров, возможности свободного распоряжения находящимся в правомерном владении имуществом и т. д. Именно правоограничительный критерий и является, как правило, основным при отнесении той или иной процессуальной меры к числу принудительных.

Однако определение сущности уголовно-процессуального принуждения по одному такому критерию «не только необоснованно расширяет объем этого понятия, но и ведет к утрате того наиболее специфического, что характерно для принуждения в социалистическом обществе – быть дополнительным средством, вступающим в действие тогда, когда авторитета закона и убеждения в необходимости его неукоснительного исполнения оказывается недостаточно»[75]. Ограничения правового статуса граждан возможны лишь при условии невыполнения ими тех или иных правовых предписаний. Это и составляет другой, органически связанный с первым, критерий уголовно-процессуального принуждения. При добровольном выполнении ими своих обязанностей принуждению места нет. Процессуальное принуждение обусловливается прежде всего «конфликтной ситуацией (курсив наш. – З.З.) возникающей в процессе осуществления уголовного судопроизводства, и обстоятельствами, вытекающими из сложности и необходимости обеспечения его задач»[76]. Речь идет о ситуациях, могущих возникнуть, как правило, после положительного решения вопроса о возбуждении уголовного дела. Отсюда факт возбуждения уголовного дела есть также одно из условий применения уголовно-процессуального принуждения. Кроме того, применение, к примеру, мер пресечения и отстранения от должности как мер уголовно-процессуального принуждения возможно, как правило, лишь при наличии сформулированного по делу обвинения (исключение составляют случаи применения мер пресечения к лицам, подозреваемым в совершении преступления). Вследствие сказанного факт привлечения лица к уголовной ответственности в качестве обвиняемого может также рассматриваться как одно из условий применения уголовно-процессуального принуждения.

Но, как отмечалось, конкретно взятая мера уголовно-процессуального принуждения может быть применена только при наличии ситуации, обусловливающей необходимость ее избрания. Наличие или отсутствие такой ситуации определяются в каждом отдельном случае совокупностью данных фактического характера, с которыми закон связывает использование той или иной меры процессуального принуждения. Именно совокупность фактических данных (доказательств), позволяющих сделать вывод о необходимости применения той или иной меры уголовно-процессуального принуждения, является достаточным основанием для ее применения.

По своему целевому назначению уголовно-процессуальное принуждение призвано содействовать успешному осуществлению стоящих перед советским уголовным судопроизводством задач (ст. 2 Основ, ст. 2 УПК РСФСР). Эта общая цель конкретизируется применительно к непосредственным целям отдельных видов и мер уголовно-процессуального принуждения. Так, непосредственными целями мер пресечения являются воспрепятствование уклонению обвиняемого (подозреваемого) от следствия и суда, устранение возможности с их стороны воспрепятствовать установлению по делу объективной истины, предотвращение возможности совершения этими лицами других преступлений, а также обеспечение исполнения приговора (ст. 33 Основ, ст. 89 УПК РСФСР). Достаточно определенные указания на непосредственные цели содержатся в нормах, определяющих основания и порядок производства задержания (во многом совпадают с целевым назначением мер пресечения), выемки и обыска, освидетельствования, получения образцов для сравнительного исследования и т. д. (ст. 122, 167, 168, 181, 186 УПК РСФСР).

Как видим, в одних случаях меры уголовно-процессуального принуждения предназначены для обеспечения надлежащего, соответствующего предписаниям процессуально-правовых норм поведения определенных субъектов уголовно-процессуальных отношений, в других – призваны обеспечить получение и исследование доказательственного материала. Вместе с тем конкретная форма проявления этих целей зависит в определенной мере и от того, допущено тем или иным участником процесса какое-либо правонарушение или нет. Одни меры принуждения применяются преимущественно в целях предупреждения и пресечения правонарушений и сфере уголовно-процессуальных отношений (меры пресечения, отстранение обвиняемого от должности, наложения ареста на имущество и др.); другие же используются в тех случаях, когда такое нарушение уже произошло. Среди последних, в свою очередь, следует выделять меры принудительного исполнения не выполненных добровольно обязанностей (к ним могут быть отнесены, например, привод не явившегося по вызову в следственно-судебные органы лица; производство выемки после отказа выдать предметы и документы, имеющие значение для дела) и меры воздействия к нарушителям процессуального закона (изменение меры пресечения на более строгую и удаление нарушителя из зала судебного заседания). Тот факт, что в названных мерах содержатся в определенной степени и элементы уголовно-процессуальной ответственности (особенно в мерах воздействия к нарушителям процессуального закона), не лишает их общего превентивно-принудительного свойства, характерного для всего уголовно-процессуального принуждения, в силу которого оно прежде всего и призвано способствовать устранению вредных для достижения задач советского уголовного судопроизводства явлений[77].

В силу специфики нашего исследования мы не можем подвергнуть глубокому анализу концепцию уголовно-процессуальной ответственности, требующую фундаментальной теоретической разработки. Отметим лишь, что в своем ретроспективном аспекте она предполагает такой способ воздействия на правонарушителя, благодаря которому на него возлагаются юридические обязанности претерпеть лишения штрафного, карательного характера (возложение дополнительных обязанностей, лишение соответствующих процессуальных прав и т. д.)[78].

Прослеживая же соотношение принуждения и ответственности в области уголовного судопроизводства, нетрудно заметить наличие элементов взаимопроникновения между ними.

В широком плане ответственность есть в то же время и принуждение. Объем выраженности (удельного веса) ответственности (речь идет не о перспективной, а о ретроспективной ответственности) в отдельных видах и мерах уголовно-процессуального принуждения, безусловно, различен. Если к примеру осуществления принудительного привода не являющегося по вызовам следственно-судебных органов при отсутствии для этого уважительных причин лица принуждение и ответственность по существу органически сливаются, то, видимо, этого нельзя усмотреть, например, в освидетельствовании лица с целью возможного обнаружения на его теле следов преступления, при производстве обыска и т. д., в том числе и при избрании мер пресечения. В последних случаях элемент процессуального принуждения с целью предупреждения нежелательных последствий все же довлеет над ответственностью. В то же время, к примеру, при удалении нарушителя из зала судебного заседания (ст. 263 УПК РСФСР) или наложении денежного взыскания на переводчика, личного поручителя, специалиста или иное лицо (ст. 57, 94, 133¹, 263 УПК РСФСР) процессуальная ответственность носит преобладающий характер. Анализируя сущностные свойства уголовно-процессуального принуждения, важно, наконец, подчеркнуть, что законность и обоснованность его применения обеспечиваются системой экономических, политических и правовых, в том числе уголовно-процессуальных, гарантий. Изложенное позволяет сделать вывод о том, что уголовно-процессуальное принуждение есть метод государственного воздействия, проявляющийся в правовых ограничениях личностного, имущественного или организационного характера участников уголовно-процессуальной деятельности вследствие применения к ним при наличии определенных законом оснований следственно-прокурорскими и судебными органами процессуально-правовых средств (мер) пресечения, представляющих угрозу интересам правосудия деяний, а также в целях обеспечения условий успешного разрешения задач уголовного судопроизводства.

В реальной жизни этот метод проявляется в применении предусмотренных уголовно-процессуальным законом конкретных мер принуждения. Образуя в целом единый институт мер уголовно-процессуального принуждения, вместе с тем сами такие меры не теряют своего качественного своеобразия и различаются по: характеру принуждения; степени наличия в них элементов уголовно-процессуальной ответственности; своей целенаправленности; субъектам, к которым возможно их применение; органам и должностным лицам, наделенным правом их применения и т. д. В зависимости от этого в процессуально-правовой литературе даются различные классификации мер уголовно-процессуального принуждения.

Понимая, что любая классификация носит оттенок условности, в плане поставленной нами проблемы все меры уголовно-процессуального принуждения необходимо классифицировать по характеру их назначения: а) на направленные главным образом на предотвращение ненадлежащего поведения участников уголовно-процессуальной деятельности и б) на связанные преимущественно с собиранием и исследованием средств уголовно-процессуального доказывания. При этом ненадлежащим считается такое поведение, которое выражается в нарушении участником уголовно-процессуальной деятельности возложенных на него законом обязанностей, имеющих целью противодействие достижению задач советского уголовного судопроизводства.

При такой классификации первую группу составляют все меры пресечения: подписка о невыезде (ст. 93 УПК РСФСР); личное поручительство и поручительство общественной организации (ст. 94 и 95 УПК РСФСР); заключение под стражу (ст. 96 УПК РСФСР); залог (ст. 99 УПК РСФСР); наблюдение командования воинской части (ст. 100 УПК РСФСР); отдача несовершеннолетних под присмотр родителей, опекунов, попечителей или администрации закрытых детских учреждений (ст. 394 УПК РСФСР); задержание лица, подозреваемого в совершении преступления (ст. 122 УПК РСФСР); отстранение обвиняемого от должности (ст. 153 УПК РСФСР)[79]; наложение ареста на имущество (ст. 175 УПК РСФСР). К этой группе примыкают и случаи изменения избранной меры пресечения на другую (ст. 101 УПК РСФСР).

Во вторую группу входят такие меры процессуального принуждения, как обыск и выемка (ст. 167, 168, 174 УПК РСФСР); освидетельствование (ст. 181 УПК РСФСР); получение образцов для сравнительного исследования (ст. 186 УПК РСФСР); помещение обвиняемого в медицинское учреждение для производства стационарного наблюдения (ст. 188 УПК РСФСР); привод в следственные «судебные органы свидетеля, потерпевшего, эксперта, подозреваемого, обвиняемого для допроса или выполнения иных процессуальных обязанностей (ст. 73, 75, 82, 123, 147 УПК РСФСР).

Особую группу составляют, как нам представляется, удаление нарушителей из зала судебного заседания и наложение на него, переводчика, личного поручителя или специалиста денежного взыскания. В них, как мы отмечали, уголовно-процессуальное принуждение органически сочетается с уголовно-процессуальной ответственностью; по своему же назначению они призваны как обеспечить надлежащее поведение соответствующих лиц, так и способствовать собиранию и исследованию средств уголовно-процессуального доказывания[80].

Познание сущности уголовно-процессуального принуждения как разновидности общественного явления предполагает выяснение, наряду с другими свойствами, и его социальной ценности. Если в недалеком прошлом возможность аксиологического (теоретикоценностного) отношения[81] к исследованию явлений общественной жизни либо полностью отрицалась[82], либо проявлялась определенная осторожность с тем, чтобы не «нанести ущерб как науке права, так и практике социалистического правосудия»[83], то ныне такие исследования стали значительными. Их истоки мы находим в высказывании философов древности (Сократ) и периода становления развития капиталистических отношений (Гегель), произведениях русских просветителей прошлого столетия (А.И. Герцен, Ф.М. Достоевский, Н.Г. Чернышевский), в трудах классиков марксизма-ленинизма.

Применительно к правовым явлениям ценностная характеристика дополняет сущностно-содержательную характеристику права обоснованием его значимости, полезности и пригодности в регулировании (быть регулятором) соответствующих общественных отношений, способствует тому, «чтобы важный инструмент нашего общества – право – функционировал с максимальной эффективностью в интересах коммунистического строительства»[84].

Яркий образец ценностной характеристики буржуазного права как действенного инструмента экономически господствующего класса дан К. Марксом и Ф. Энгельсом в знаменитом «Манифесте Коммунистической партии», в котором они, развенчав идеалистические представления буржуазных идеологов о праве как о якобы всеобщей воле, в частности, писали: «…ваше право есть лишь воля вашего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни вашего класса»[85].

Основанные на марксистско-ленинской методологии, исходные позиции исследователей социальной ценности явлений общественной жизни сводятся в основе своей к тому, «что категория ценности всегда выражает одну из сторон всеобщей связи и взаимозависимости явлений, что социальная ценность любого правового установления может определяться только в данной системе общественных отношений соответственно своей классовой природе и назначению, что подлинные ценности каждой общественно-экономической формации органически связаны с потребностями и интересами передовых классов и сил, выступающих в роли носителей исторического прогресса»[86].

Ведь действительно, «ценности суть предметы, явления и их свойства, которые нужны (необходимы, полезны, приятны и пр.) людям определенного общества или класса или отдельной личности в качестве средств удовлетворения их потребностей и интересов, а также идеи и побуждения в качестве нормы, цели или идеала»[87]. Именно «способность… предметов служить удовлетворению их (людей. – З.З.) потребности»[88] и составляет основу такой категории, как «ценность». Марксистско-ленинская философия рассматривает ценность как общественно-историческое явление и момент практического взаимодействия субъекта и объекта[89]. Общественный мир не является чем-то посторонним материальному природному процессу. Продукт человеческого труда является продолжением природы, а поэтому ценность – это свойство предметов, возникающих в процессе развития общества, а вместе с тем и свойство предметов природы, включенных в процесс труда и быта и являющихся «жизненным элементом человеческой деятельности»[90].

Отсюда представляется верным утверждение о том, что «социальная ценность советского уголовно-процессуального права выражается… в том, что оно способствует (курсив наш. – З.З.) достижению задач уголовного судопроизводства по быстрому и полному раскрытию преступлений, изобличению виновных и привлечению их к ответственности…создает процессуальные гарантии прав личности в области борьбы с преступностью…содержит систему процессуальных мер предупреждения преступлений…оказывает позитивное влияние на духовную жизнь общества, формирование его культуры»[91].

Применительно к нашему исследованию социальная ценность уголовно-процессуального принуждения заключается в способности составляющих его принудительных процессуально-правовых средств отражать объективные запросы социальной жизни в сфере советского уголовного судопроизводства и служить успешному разрешению стоящих перед ним задач. Такое понимание социальной ценности рассматриваемого нами правового явления полностью согласуется с марксистской концепцией о том, что «закон должен основываться на обществе, он должен быть выражением его общих, вытекающих из данного материального способа производства, интересов и потребностей…»[92]. Характеризуя советские законы, отметим, что они в «обобщенной, концентрированной форме… выражают волю народа, основные направления политики партии и государства, обеспечивают движение общества по заданному курсу»[93]. Не является в этом плане и институт мер уголовно-процессуального принуждения. Правовые нормы данного института направлены в целом на выполнение программной задачи всего советского общества – искоренение всяких нарушений правопорядка, ликвидацию преступности, устранение всех причин, ее порождающих[94], и потому они имеют прогрессивный характер.

В советском уголовном процессе меры процессуального принуждения используются для устранения возникающих на пути осуществления правосудия препятствий, в целях всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств уголовного дела и обеспечения успешного выполнения стоящих перед ним задач: быстрого и полного раскрытия преступления, изобличения виновных, правильного применения закона с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден (ст. 2 Основ, ст. 2 УПК РСФСР).

Обслуживая свой непосредственный, более узкий участок уголовно-процессуальной деятельности, связанный со спецификой достижения конкретных целей, каждая из мер уголовно-процессуального принуждения в целом способствует выполнению названных задач советского уголовного судопроизводства. Но значение мер уголовно-процессуального принуждения сказанным не исчерпывается. Уголовное судопроизводство, как отмечено в ст. 2 Основ (ст. 2 УПК РСФСР), должно, кроме того, способствовать укреплению социалистической законности, предупреждению и искоренению преступлений, воспитанию граждан в духе неуклонного исполнения советских законов и уважения правил социалистического общежития.

Правоохранительные органы советского государства выдвинуты на передовую линию борьбы за социалистическую законность. Применяя строгие меры ответственности к нарушителям советских законов, должностные лица таких органов должны всю свою деятельность строить строго в рамках требований социалистической законности, ибо, как образно отмечал В.И. Ленин, «малейшее беззаконие, малейшее нарушение советского порядка есть уже дыра, которую немедленно используют враги трудящихся…»[95]. Ныне, в условиях дальнейшего укрепления социалистической демократии, когда партия делает все для того, чтобы каждый советский человек мог ощущать свою причастность к государственным делам, мог быть уверен в том, что его мнение, его голос будут услышаны и учтены при выработке больших и малых решений, особо «необходимо продолжить, сделать еще более активной решительную, бескомпромиссную борьбу с фактами нарушения законности, зажима критики, волокиты, формализма и бюрократизма»[96].

С особой силой и остротой встает вопрос о соблюдении социалистической законности при применении мер уголовно-процессуального принуждения, тем более таких, которые связаны с существенным стеснением конституционных прав и свобод советских граждан; задержание, заключение под стражу, производство обыска и т. д. Каждый случай необоснованного привлечения советского человека к уголовной ответственности, незаконного его задержания и ареста, нарушения законности в деятельности правоохранительных органов должен становиться предметом специального разбирательства. Нужно давать им острую принципиальную оценку и делать необходимые выводы, не ограничиваясь только принятием соответствующих мер ответственности к виновным, а осуществляя комплекс практических мероприятий, направленных на устранение причин и условий, способствующих возникновению нарушений, создавая вокруг нарушителей законности обстановку нетерпимости и всеобщего осуждения.

Меры уголовно-процессуального принуждения уже в силу своего специального назначения оказывают обще– и специально-превентивное воздействие на поведение лиц, имеющих к ним то или иное отношение.

Возможность использования государством специальных, в том числе и в значительной степени стесняющих личные права и свободы граждан, средств является для большинства советских людей серьезным стимулом для их правомерного поведения. В тех же случаях, когда имеет место правонарушение, тем более – преступление, вступает в действие специальная превенция. В плане нашего исследования суть ее состоит в применении конкретных мер уголовно-процессуального принуждения в соответствии с их целевыми установками: предупреждение совершения новых преступлений (при задержании, отстранении от должности, применении мер пресечения и т. д.), получение и сохранение необходимого доказательственного материала (при производстве обыска, выемки, освидетельствования и т. д.). При том следует отметить, что эффективное использование таких средств способствует тому, чтобы уголовное судопроизводство по конкретному делу осуществлялось в тот срок и в тех пределах, которые отвечают интересам социалистического правосудия.

Меры уголовно-процессуального принуждения имеют и большое воспитательное значение как в плане общей, так и специальной превенции. Сам факт существования и возможность практического применения таких мер являются серьезными сдерживающими средствами на пути ненадлежащего исполнения теми или иными лицами своих обязанностей, в том числе и процессуальных. Каждый же случай законного, обоснованного и справедливого использования таких мер является наглядным свидетельством неотвратимости ответственности за содеянное, свидетельством того, что государство обладает достаточным арсеналом средств для изобличения виновных в совершении преступления лиц. Все это оказывает благотворное воздействие на волю, сознание, эмоции и поведение людей, побуждает их к критической оценке своих действий, убеждает в нецелесообразности какого-либо противодействия установленным социалистическим государством и обществом правилам поведения.

Таким образом, именно в способности не только отражать объективные запросы социальной жизни в сфере уголовного судопроизводства, но главным образом служить делу успешного выполнения стоящих перед ним задач и заключается сущность социальной ценности уголовно-процессуального принуждения. Мера же такого служения, его конкретные результаты определяются посредством такой социальной категории, как эффективность.

Исследуя аксиологический аспект института уголовно процессуального принуждения, мы пришли к выводу, что его социальная ценность состоит в способности заключенных в нем принудительных процессуально-правовых средств правильно отражать объективные запросы социальной жизни в сфере уголовного судопроизводства, служить выраженным в его задачах государственным и общественным интересам. И в этом плане, несмотря на многообразие и отчасти разноплановый характер мер уголовно-процессуального принуждения, включенных в данный институт, а также несмотря на различные вариации их проявления в тот или иной период развития нашего общества, в целом институт уголовно-процессуального принуждения был и остается прогрессивным, плодотворно содействующим успешному развитию советского общества на пути к коммунизму, обществу, в котором нет и не может быть места преступным проявлениям, а следовательно, и отпадает необходимость в каком бы то ни было уголовно-процессуальном принуждении.

Обладая в отмеченном отношении прогрессивным характером, меры уголовно-процессуального принуждения наполняются действенной силой, если, будучи социально ценными, они становятся еще и способными оказывать самое благотворное, социально полезное влияние на формирование и развитие общественных отношений в сфере уголовного судопроизводства. Степень такой способности и есть то, что обозначается как «эффективность». Причем эффективным может быть лишь социально ценное правовое установление. «Эффективный» значит «дающий эффект, действенный»[97]. Отсюда эффективность понимается в теории и практике как результативность. Если учесть, что «результативный» есть «дающий результат», «продуктивный по своим результатам», а «способный» означает «обладающий способностью к чему-нибудь, могущий что-нибудь сделать, обладающий каким-нибудь свойством»[98], то нетрудно заметить близость содержания двух этих качественных свойств явлений общественной жизни. Первая из них (результативность) имеет более житейское, практическое, а вторая (способность) – теоретико-философское звучание. Заметим сразу же, что истолкователи категории «эффективность» вкладывают в него достижение именно «социально полезного результата», ибо то, что носит вред общественным интересам, вряд ли можно рассматривать как ведущий к «нужному результату»[99].

Что же следует понимать под эффективностью мер уголовно-процессуального принуждения; каково ее содержание?

Тот факт, что институт мер уголовно-процессуального принуждения есть лишь одно из самостоятельных образований в системе советского социалистического права, заставляет нас совершить в известной мере экскурс в то, что понимается под эффективностью права вообще и правового явления в частности[100].

Учитывая, что право в целом состоит из совокупности различных по своему содержанию правовых норм, выявление его эффективности уже в силу того, что потребовало бы необозримое число эмпирических проверок, становится практически невыполнимой задачей. К тому же сами эмпирические данные потребовали бы теоретических обобщений некоторых общих положений, которые не могут быть выведены индуктивным путем из ограниченного поля эмпирических исследований и распространены на всю правовую систему. Представляется, что задачам нашего исследования вполне может удовлетворять определение эффективности правовой нормы как общей категории, как первоосновы права. Отправляясь от этой общей базы, можно будет сделать вывод о том, что понимается под эффективностью отдельных отраслевых (в том числе и уголовно-процессуальных) норм, отдельных совокупных их образований (правовых институтов). Методологической основой сказанного выступает указание В.И. Ленина о том, что «кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя “натыкаться” на эти общие вопросы»[101].

Представляется, что в интересах дела нет необходимости подвергать подробному анализу те взгляды, которые существуют в юридической литературе относительно понятия эффективности правовых установлений. Отметим лишь, что, по нашему мнению, несостоятельны трактовки эффективности правовых норм как отношения между фактически достигнутым, действительным результатом ее действия и той социальной целью, для достижения которой правовая норма была принята[102]. С точки зрения марксистской философии цель связана прежде всего с категорией возможности (правильно намеченная цель отражает реальную возможность), а результат же связан с категорией действительности. В качестве имманентных свойств какого-либо социального, в том числе и правового, явления они не выступают. Отсюда категории «цель» и «результат», как находящиеся вне собственного содержания правовой нормы, не могут включаться в понятие эффективности последней. Выступая как «явления», через которые проявляется, познается «сущность»[103] (в нашем случае – «эффективность»), эти категории становятся необходимыми для измерения, определения степени эффективности правовых образований, установления их действенности.

Что же касается самой эффективности правовой нормы, ее содержания, то она заключается, как нам представляется, в ее собственных, внутренних качественных свойствах, вне которых «вещь… есть ничто»[104]. Именно благодаря таким свойствам правовая норма и оказывается способной благотворно (положительно) воздействовать на регулируемые ею общественные отношения. Видимо, это и имелось в виду авторами, понимавшими эффективность как целесообразность, правильность, обоснованность правовых норм[105]. Но «сущность должна являться…»[106]. Отсюда «жизнь права не только в его существовании, но и в функционировании, реализации, лишь в движении права от возможности к действительности, в воплощении правовых установлений, в регулируемых отношениях обнаруживается его назначение, действенность, эффективность»[107]. Поэтому эффективность правовой нормы не может рассматриваться изолированно от конкретных социальных условий ее действия (жизни).

Будучи обусловленными объективными закономерностями и потребностями социального прогресса, социалистические правовые нормы по своему характеру должны соответствовать тому уровню правосознания, правовой культуры и правореализации, который реально существует в стране в период их функционирования. Следовательно, при определении эффективности правового установления необходимо учитывать как уровень регулирования соответствующих общественных отношений (регулятивная функция права), так и то, какое влияние оказали и оказывают эти установления на внутренний мир людей (воспитательная функция права). Регулятивное и воспитательное воздействие права в реальной жизни вызывает (не может не вызвать) определенные издержки морального, материального и иного порядка, которые также оказывают влияние на эффективность правового установления. Попытки отрывать подобные затраты от понимания эффективности, как это имеет место в суждениях отдельных авторов[108], представляются бесплодными уже в силу того, что жизнь закона предполагает не что иное, как его жизнедеятельность. Жизнедеятельность же любого организма всегда связана с известными тратами, расходами. Другое дело, что такие издержки должны быть как можно более минимальными, менее значимыми. Но вне зависимости от своего размера они не могут не рассматриваться как один из внутренних компонентов эффективности правовой нормы.

Изложенное и привело нас к выводу о том, что эффективность правовой нормы есть ее внутреннее свойство, ее потенциальная сила, качественный компонент, выражающийся в способности при минимальных социальных издержках обеспечить достижение тех целей, которые поставлены перед данной нормой[109]. Такое понимание эффективности правовых норм вполне приемлемо и при определении эффективности норм отдельных отраслей советского социалистического права, в том числе и уголовно-процессуального, с учетом, естественно, специфики регулируемых ими общественных отношений.

Здесь, однако, следует, прежде всего, отметить, что в отличие, например, от норм материального уголовного права, нормы уголовно-процессуального права в каждом отдельном случае их применения «не закрепляют (отменяют, ограничивают и т. п.) фактически сложившиеся правовые отношения, а создают новые»[110]. В их создании участвуют обычно несколько, а иногда и комплекс, процессуальных норм. Между такими нормами существует более тесная взаимосвязь и взаимозависимость, чем в нормах материального права. Социально полезный результат здесь, как правило, является следствием действия ряда норм и даже правовых институтов.

В силу сказанного об эффективности процессуально-правовой нормы, степени ее эффективности можно судить лишь в неразрывной связи с деятельностью по ее применению.

Правоприменительная деятельность есть одна из форм реализации права. Свое оформление такая деятельность находит обычно в правоприменительном акте. Эффективность правоприменительной деятельности есть не что иное, как способность обеспечить такую согласованную с требованиями закона реализацию правовых норм, которая бы при наименьших издержках максимально положительно воздействовала на регулируемые общественные отношения и поведение их участников в предписываемом направлении. Л.И. Брежнев особо подчеркивает, что осуществляться эта деятельность должна «экономно, с наименьшими издержками и наибольшей отдачей для общества»[111].

Проводя разграничение между определениями эффективности процессуально-правовой нормы и эффективности деятельности по ее применению, мы не забываем о том, что сами по себе они представляют лишь составные части более общего понятия – правового регулирования и что они находятся в самой тесной взаимосвязи друг с другом. Раздельное их рассмотрение полезно по ряду соображений, в том числе, например, в силу необходимости выявления причин изъяна в действиях какого-либо конкретно взятого правового установления: зависят ли они от недостатков правоприменения или являются следствием пробелов, неполноты содержания или нечеткости изложения самой правовой нормы.

Вместе с тем в рамках данного исследования мы будем вести в дальнейшем речь об эффективности прежде всего длительности по применению процессуально-правовых норм, относящихся преимущественно к институту уголовно-процессуального принуждения. Это обусловливается, как отмечено выше, и спецификой предмета правового регулирования в сфере уголовного судопроизводства.

Поскольку эффективность правовых установлений есть их способность обеспечить достижение стоящих перед ними целей, становится необходимым определить цели мер уголовно-процессуального принуждения. «Проблема цели, – отмечает Д.А. Керимов, – имеет огромное теоретическое и практическое значение, ибо от того, как сформулирована цель, точно и четко названы возможности и пути ее достижения, в значительной мере зависит успешное овладение достижениями научно-технической революции, соблюдение высоких темпов развития, умелое использование ресурсов и потенциальных возможностей социалистического общества»[112].

Но прежде всего необходимо сделать одно замечание. Дело в том, что в уголовно-процессуальном законодательстве наряду с категорией «цель» (см., например, ст. 89 УПК РСФСР) широко употребляется категория «задачи» уголовного судопроизводства (см., например, ст. 2 Основ, ст. 2 УПК РСФСР). Более того, в статье 2 Основ законодательства о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик говорилось как о целях, так и о задачах социалистического правосудия. «Определенные нюансы данных понятий, – замечает П.С. Элькинд, – лежат отнюдь не в различии их содержания, а в возможности их разноаспектного использования. Категория «цель» – философская, категория «задача» имеет более практическое, житейское употребление»[113]. Сказанное согласуется и со значением этих понятий, ибо термин «цель» толкуется как «то, к чему стремятся, что надо осуществить», а «задача» – как «то, что требует исполнения, разрешения»[114].

В философии цели (задачи) делятся на перспективные (глобальные, конечные) и ближайшие, общие и конкретные (непосредственные)[115]. Мы полагаем приведенную классификацию целей вполне приемлемой и для потребностей советского уголовного судопроизводства. Не вдаваясь в подробный анализ этих целей, отметим, что уголовно-процессуальное принуждение содействует как достижению перспективной цели – искоренению преступности в нашей стране и всех причин, ее порождающих, как необходимого условия построения коммунистического общества, так и достижению таких ближайших целей, как активное содействие успешному выполнению задач советского уголовного судопроизводства (ст. 2 Основ, ст. 2 УПК РСФСР), установлению но каждому конкретному уголовному делу объективной истины. Но вместе с тем институт уголовно-процессуального принуждения характеризуется наличием прежде всего своих собственных, непосредственных целей. Причем эти цели могут выступать как общие для всего названного института, так и быть специфичными для отдельных видов мер уголовно-процессуального принуждения. Кроме того, целевые особенности таких мер могут проявляться и при их применении в отдельных стадиях и этапах производства по уголовному делу, а также применительно к отдельным его участникам (при решении вопроса о возбуждении уголовного дела, привлечении лица к уголовной ответственности в качестве обвиняемого, осуществлении розыска скрывшегося обвиняемого, при предании обвиняемого суду, в судебном разбирательстве дела по первой инстанции и т. д.).

Все меры уголовно-процессуального принуждения носят, как отмечалось, превентивный характер. В силу этого все они имеют общее целенаправляющее свойство, а именно: содействие предупреждению (пресечению, устранению) возможных преград на пути осуществления правосудия, всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств уголовного дела, обеспечению надлежащего выполнения всех задач советского уголовного судопроизводства. При этом решаются и такие цели-задачи, как укрепление правовых гарантий прав личности, воспитание у граждан уважения как к закону, так и к правоприменительной деятельности органов суда, прокуратуры, МВД и т. д. В ст. 2 Основ (ст. 2 УПК РСФСР) сказано, что уголовное судопроизводство (следовательно, и применение мер уголовно-процессуального принуждения) должно способствовать укреплению социалистической законности, предупреждению и искоренению преступлений, воспитанию граждан в духе неуклонного исполнения советских законов и уважения правил социалистического общежития. Но каждая группа мер уголовно-процессуального принуждения, а также каждый отдельно взятый их вид имеют свои непосредственные, специальные цели.

Рассмотрим эти цели в рамках нашей классификации всех мер уголовно-процессуального принуждения: на направленные на предотвращение ненадлежащего поведения участников уголовно-процессуальной деятельности, которые связаны в основном с собиранием и исследованием средств доказывания.

К первой группе относятся в первую очередь все меры уголовно-процессуального пресечения. Причем законодатель довольно четко очерчивает круг таких целей (ст. 33 Основ, ст. 89 УПК РСФСР), отмечая, что меры пресечения могут быть избраны в целях воспрепятствования возможности обвиняемому (подозреваемому): а) скрыться от дознания, предварительного следствия или суда; б) предпринять попытки воспрепятствовать установлению истины по уголовному делу; в) продолжать заниматься преступной деятельностью. Кроме того, целью мер пресечения является обеспечение исполнения приговора. Применительно к наиболее остро стесняющей личную свободу граждан мере пресечения, такой, как заключение под стражу, целевое ее назначение отражено еще и в ст. 2 Положения о предварительном заключении под стражу от 11 июля 1969 г., полностью совпадающей в этой части с установками ст. 33 Основ.

Сама правовая природа мер пресечения в советском уголовном процессе, необходимость строжайшего соблюдения требований социалистической законности и обоснованности их применения делают невозможным избрание этих мер в каких-либо иных, помимо указанных законодателем, целях, в том числе, например, для пресечения злоупотребления обвиняемым своими процессуальными правами, по требованию общественности[116] и т. д.

В основе применения мер пресечения должны лежать фактические данные (доказательства), свидетельствующие о существующем в наличии или реально возможном в будущем ненадлежащем поведении обвиняемого (подозреваемого), в силу чего последний не может быть оставлен без применения к нему таких мер. Отмеченные же выше факторы есть лишь обстоятельствам, учитываемые при избрании мер пресечения. Использование же мер пересечения, к примеру, в целях принуждения к даче показаний несовместимо с требованиями закона и коммунистической морали и соответствующих условиях может повлечь за собой привлечение виновного к уголовной ответственности (ст. 178, 179 УК РСФСР).

Если цели мер уголовно-процессуального пресечении определить не составляет особой трудности, то сделать это несколько сложнее в части других мер уголовно-процессуального принуждения. Так, определение целей кратковременного задержания лиц, подозреваемых в совершении преступлений, наряду со всесторонним анализом соответствующих законоположений (ст. 32 Основ, 122–122.1, 123 УПК РСФСР и ст. 1–3 Положения о порядке кратковременного задержания лиц, подозреваемых в совершении преступлений от 13 июля 1976 г.), предполагает еще и обязательный учет характера правовой природы такого задержания, его отличительные особенности от иных мер уголовно-процессуального принуждения и, в частности, от заключения под стражу.

Кратковременное задержание лица, подозреваемого в совершении преступления, не может рассматриваться как кратковременный (краткосрочный) арест такого лица[117], а является вполне самостоятельной уголовно-процессуальной мерой принуждения, осуществляемой «в целях выяснения причастности задержанного к преступлению и разрешения вопроса о применении к задержанному меры пресечения в виде заключения под стражу» (ст. 1 Положения о порядке кратковременного задержания лица, подозреваемого в совершении преступления). Его непосредственными целями являются: а) выяснение причастности задерживаемого к преступлению и б) разрешение вопроса о необходимости применения к такому лицу меры пресечения (на наш взгляд, любой, а не только заключение под стражу). Одновременно при этом преследуются и такие цели, как воспрепятствовать уклонению подозреваемого от следствия и суда, а также пресечь возможное с его стороны совершение действий, мешающих нормальному производству по делу предварительного следствия. Причем каждая из названных целей может выступать в качестве как отдельной, так и связанной с другой, в том числе и иными целями задержания.

Кроме того, попытки повлиять на ход следствия могут исходить со стороны других лиц, пытающихся например, совершить действия, направленные на уничтожение имеющихся на подозреваемом и его одежде следов преступления, облегчить ему возможность скрыть все от правосудия и т. д. Для пресечения всех таких возможностей также может быть произведено задержание подозреваемого.

Такое задержание может иметь место и в целях обеспечения личной безопасности подозреваемого в совершении преступления лица от возможной расправы со стороны потерпевших и их родственников или иных лиц, а также удовлетворения чувства общественной справедливости потерпевших и других советских граждан. Но эти цели, в отличие от предыдущих, не могут выступать в качестве самостоятельных, изолированных от вышеназванных целей.

Привод как мера уголовно-процессуального принуждения преследует, как правило, две группы целей: во-первых, аналогичные тем, что имеют место при избрании мер пресечения; во-вторых, содействование успеху в деле собирания и исследования средств уголовно-процессуального доказывания. Конкретный характер этих целей находится в определенной зависимости от процессуального положения подвергаемого приводу лица. Если привод осуществляется в отношении обвиняемого (ст. 147 УПК РСФСР) или подозреваемого (ст. 123 УПК РСФСР), то, по всей видимости, большую значимость приобретает первая из названных целей привода; если же приводу подвергается свидетель (ст. 73 УПК РСФСР), потерпевший (ст. 75 УПК РСФСР), эксперт (ст. 82 УПК РСФСР) – то вторая группа целей.

Цели таких мер уголовно-процессуального принуждения, как выемка, обыск, освидетельствование, получение образцов для сравнительного исследования, а также помещение обвиняемого в медицинское учреждение (а такое действие всегда связано с проводимой по делу судебно-медицинской, судебно-психиатрической или судебно-психологической экспертизой и представляет как бы их неотъемлемую часть), связаны главным образом с собиранием и исследованием средств уголовно-процессуального доказывания (см. ст. 167, 174, 168, 181, 186, 188 УПК РСФСР). Ими, соответственно, являются: изъятие определенных документов и предметом (выемка); обнаружение вещественных источников доказательства, документов, имущества и ценностей, необходимых для возмещения причиненного преступлением материального ущерба или возможной конфискации имущества, трупа или его отдельных частей, подозреваемого или обвиняемого (обыск); установление наличия или отсутствия на теле подозреваемого, обвиняемого, свидетеля или потерпевшего следов преступления или особых примет (освидетельствование); получение образцов, необходимых для сравнительного исследования; стационарное наблюдение, необходимое для производства экспертизы (помещение обвиняемого в медицинское учреждение).

Несмотря на недостаточно четкое определение законодателем целей отстранения от должности как меры уголовно-процессуального принуждения, их можно определить посредством предварительного уяснения понятия должностного лица (примечание к ст. 170 УК РСФСР) и системного толкования положений ст. 153 УПК РСФСР с предписаниями, содержащимися в ст. 89 УПК РСФСР, с учетом ее нахождения в главе, посвященной предъявлению обвинения и допросу обвиняемого (глава 11 УПК РСФСР). Это позволяет нам сделать вывод о том, что отстранение обвиняемого от должности осуществляется с целью предотвратить возможность его воспрепятствования установлению по уголовному делу объективной истины или продолжения им преступной деятельности, связанной с занимаемой должностью.

В соответствии со ст. 175 УПК РСФСР целью наложения ареста на имущество как меры уголовно-процессуального принуждения является обеспечение по уголовному делу гражданского иска или возможной конфискации имущества по приговору суда. Наложение ареста на имущество преследует одновременно и цель предотвращения уклонения обвиняемого (подозреваемого) от правосудия[118].

Четкость выражения непосредственной цели конкретно взятой меры уголовно-процессуального принуждения делает процесс применения ее более стройным и планомерным, целеустремленным и действенным. «…Действование без цели, – отмечал К. Маркс, – есть бесцельное, бессмысленное действование»[119]. Ориентируя на конкретное результаты применения мер уголовно-процессуального принуждения, цель вместе с тем ориентирует и на средства и способы ее достижения. «Без средств, – замечает Д.А. Керимов, – цели нереальны, неосуществимы»[120]. В то же время такие средства, как соответствующие процессуальные категории, сами должны быть законными и нравственно оправданными. По утверждению К. Маркса, «цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель…»[121]. В качестве таких средств и выступают прежде всего все меры уголовно-процессуального принуждения. Законность таких мер состоит, в первую очередь, в их предусмотренности законодательством.

В социально-нравственном аспекте меры уголовно-процессуального принуждения и процесс их применения должны находиться в полном согласии с принципами и нормами коммунистической морали. Никакие меры по усилению действенности правовой регламентации тех или иных процессуальных категорий, в том числе и анализируемых нами мер, не должны входить в противоречие с принципами справедливости и гуманности, имеющими в конечном счете «непреходящее, глобальное значение»[122].

Соответствуя требованиям законности, научной обоснованности, эти средства должны быть максимально эффективными, способными обеспечить максимальный результат в достижении целей мер уголовно-процессуального принуждения. В то же время они должны быть и экономичными, способными обеспечить достижение желаемого результата при минимальной затрате человеческой энергии и сил. Требование экономичности средств в самом широком ее содержании (и как быстрота в использовании, и как уровень затрат при их использовании, и как экономия времени тех, кто участвует в применении средств т. д.) никогда не было чуждо нашему государству. На это, в частности, обращал внимание В. И. Ленин[123]. На это постоянно обращается внимание в наше время в партийных решениях и документах, выступлениях Л.И. Брежнева[124].

В сфере советского уголовного судопроизводства представляются правыми именно те, кто, не рассматривая экономичность как основной показатель эффективности системы уголовной юстиции, выступает, тем не менее, за экономное, разумное (в плане допустимости в пределах закона) использование процессуально-правовых средств[125].

Способы достижения целей уголовно-процессуального принуждения есть не что иное, как используемые для этого органами дознания, следствия, прокуратуры и суда соответствующие правила и приемы. Претворение в жизнь процессуально-правовых средств (в нашем случае – мер уголовно-процессуального принуждения) при помощи предусмотренных законом и научно апробированных способов возможно только при строжайшем соблюдении уголовно-процессуальной формы, т. е. тех процедурных условий, требований того «формально-церемониального выражения» соответствующей уголовно-процессуальной деятельности, тех обрядов, которые должны соблюдаться при применении названных мер и в которые они должны быть облечены[126]. «Неукоснительное соблюдение предусмотренной законом процессуальной формы является непременным условием установления истины по делу и принятия правильного решения», – указывается в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 18 марта 1963 г. № 2 «О строгом соблюдении законов при рассмотрении судами уголовных дел»[127].

В силу сказанного решение о применении той или иной меры уголовно-процессуального принуждения всегда должно находить отражение в соответствующем постановлении или определении, а сам процесс фактической реализации принятого решения – в таких документах, как подписка о невыезде, личное поручительство, обязательство (поручительство) общественной организации, в протоколах задержания, обыска, освидетельствования и т. д.

Форма применения мер уголовно-процессуального принуждения предполагает и строгую последовательность совершаемых при этом действий. Так, добровольная выдача разыскиваемых предметов и документов обычно устраняет необходимость в дальнейшем производстве обыска (ст. 170 УПК РСФСР).

Как видим, достижению целей уголовно-процессуального принуждения (результата, эффекта) служит сложный социальный механизм, включающий в себя предусмотренные законом средства, способы, формы и условия правоприменительного процесса, деятельность лиц и органов, участвующих в процессе применения отдельных таких мер (субъекты правоприменения). При этом жизнедеятельность средств, способов и форм во многом зависит от наличия определенных условий. Эти условия, находясь в тесном взаимодействии и взаимопроникновении с указанными процессуальными категориями (форма есть одновременно и условие эффективности правоприменительного процесса), призваны обеспечить достижение желаемой цели. Ввиду особой важности и многоаспектности таких условий, им будет посвящен специальный раздел нашего исследования.

На жизнедеятельность рассматриваемого социального механизма оказывают влияние характер и содержание цели конкретного правоприменительного акта. Чем четче, содержательнее и полнее выражены такие цели, тем для правоприменительных органов становится яснее, какие средства необходимо применять для их достижения, какие способы для этого использовать, в какие формы должны быть облечены совершаемые акты, какие факторы (условия) могут повлиять на ход правоприменительного процесса. Его результативность (в смысле эффективности) зависит и от крепости функциональных связей, взаимообусловленности, согласованности действий каждого из отмеченных звеньев подсистем) единого правового организма.

Эффективность всей системы (института уголовно-процессуального принуждения) находится в прямой зависимости от эффективности его подсистем (института мер пресечения, каждого их вида, отдельных мер уголовно-процессуального принуждения – задержания, обыска, освидетельствования и т. д.). Вместе с тем, ведя речь о путях дальнейшего повышения эффективности института уголовно-процессуального принуждения, невозможно обойтись без изучения качественных свойств и способностей каждого из его элементов. Хотя законодатель и закладывает в правовую норму «заряд» эффективности, однако практически достигнутый результат почти никогда не совпадает с заданным. Институт уголовно-процессуального принуждения как составная часть советской системы уголовной юстиции характеризуется своей динамичностью. На ее состояние как в целом, так и на отдельные ее звенья, наряду с факторами внутреннего характера, постоянно влияет значительное число факторов внешнего воздействия, которые далеко не всегда могут быть предвидены законодателем. Часть из них связана с деятельностью непосредственных правоприменителей, конкретных субъектов правоприменения, людей.

Человек есть главный компонент любой социальной системы[128]. Без человеческих усилий даже самая эффективная с точки зрения вложенного в нее законодателем потенциала («заряда») эффективности правовая норма не в состоянии обеспечить достижение желаемого результата. В практической жизни эффект правовой нормы органически сливается с эффектом правоприменения. Это еще одно из подтверждений наших суждений о том, что эффективность мер уголовно-процессуального принуждения может рассматриваться лишь в плане эффективности их применения.

В силу всего сказанного можно сделать вывод о том, что под эффективностью применения мер уголовно-процессуального принуждения следует понимать способность всей системы этих мер обеспечить при наименьших социальных издержках достижение стоящих перед ними целей.

Данное определение подлежит своей конкретизации применительно к избранной нами классификации мер уголовно-процессуального принуждения. При этом под эффективностью применения мер уголовно-процессуального принуждения, направленных на предотвращение ненадлежащего поведения участников уголовного судопроизводства, видимо, следует понимать способность таких мер при наименьших социальных издержках и максимально незначительном стеснении законных прав и свобод этих лиц обеспечить предписываемое законом их поведение в период производства по уголовному делу. Под эффективностью же применения мер уголовно-процессуального принуждения, связанных с собиранием и исследованием средств уголовно-процессуального доказывания понимать способность этих мер максимально содействовать успеху такой деятельности и в целом достижению по уголовному делу объективной истины при наименьших социальных (материальных, духовных, а также вызванных стеснением гарантированных прав и свобод граждан) издержках, следующих при этом. Аналогичные определения можно вывести применительно к каждому из видов мер уголовно-процессуального принуждения.

В содержание эффективности входят именно внутренние, качественные свойства, характеризующие деятельность по применению мер уголовно-процессуального принуждения (конкретные средства, способы, формы, условия). Цели же определяют лишь направление этой деятельности. Что же касается результата такой деятельности, то он является лишь следствием применения вышеназванных компонентов. Находясь за рамками содержания эффективности отмеченной деятельности, цели выступают как важнейшее, организующее условие ее успешности, а результат – как показатель (своеобразное «мерило» оценки) ее эффективности[129].

Здесь мы вплотную подходим к вопросу о показателях эффективности мер уголовно-процессуального принуждения. Весь ход наших предыдущих рассуждений о понятии и содержании эффективности правовых норм и деятельности по их применению приводит нас к выводу о правильности мнения о том, что «под критериями (показателями)[130] эффективности социалистических правовых норм надо понимать те объективные фактические данные и их соотношения, которые характеризуют реальные изменения, имевшие место в объекте воздействия этих норм, и связанные с их функционированием издержки»[131]. Критерии же эффективности применения мер уголовно-процессуального принуждения необходимо искать прежде всего в степени их влияния на достижение стоящих перед ними целей. Заключаются они в соотношении между собой объективных состояний исходных, реально достигнутых и намечаемых регулируемых мерами уголовно-процессуального принуждения отношений и теми издержками, которые имели место при применении этих мер. Причем названные состояния должны браться за точно определенный промежуток времени. Это поможет в определенной мере учесть степень влияния на эффективность различных параллельно действующих с самими мерами уголовно-процессуального принуждения факторов (изменения в сферах права, политики, идеологии и т. п.).

В основе исследуемых состояний всегда должны лежать реальные факты, характеризующие: а) состояние конкретного общественного отношения на момент принятия решения о применении меры уголовно-процессуального принуждения (исходное состояние); б) состояние этого отношения на момент практической реализации (претворения) принятого решения в жизнь (реально достигнутое состояние)[132]; в) ожидаемое (желаемое) от правоприменения состояние отношений; г) конкретные издержки от правоприменения (включая сюда и известное стеснение прав и интересов тех или иных лиц; учет воспитательного воздействия и т. д.). Показателями (критериями) эффективности являются здесь не эти факты (состояния сами по себе), а, как отмечено выше, соотношения между ними.

Так, при задержании лица, подозреваемого в совершении преступления (ст. 122 УПК РСФСР), в числе других его назначений преследуется цель обеспечить неуклонение такого лица от следствия. Если до своего задержания лицо, совершившее преступление, могло еще скрыться от следствия (исходное состояние), то после изоляции его от внешнего мира такая возможность исключается (достигнутое состояние, которое в данном случае совпадает с намеченным законодателем состоянием). Имеющееся при этом стеснение личной свободы (объем стеснения) подвергаемого изоляции от общества лица законодателем заложено уже непосредственно в содержание соответствующего правового образования. Будучи законным и обоснованным, оно (задержание) является и эффективным.

При производстве обыска в качестве исходного будет, видимо, выступать такое положение (сумма общественных отношений), когда по имеющимся доказательствам можно судить о возможном нахождении разыскиваемых объектов в каком-либо помещении, а в качестве достигнутого – то, что наступило в результате проведения обыска (предметы, указанные в постановлении о производстве обыска, выданы лицами, у которых они находились; достигнутый результат совпадает с идеальным желанием законодателя); предметы обнаружены в результате проведенных действий, в ходе которых вскрывались хранилища без повреждений запоров (достигнутый результат совпадает хотя и не с идеальным, но допустимым законодателем желанием), предметы хотя и были обнаружены полностью, но это отняло у следователей много времени и человеческой энергии, к тому же розыскные действия сопровождались поломками дверей, запоров, либо разыскиваемые объекты обнаружить удалось лишь частично (в любом из этих вариантов результат ниже желания законодателя); когда же, к примеру, вообще не удалось обнаружить разыскиваемые объекты, то в ряде случаев можно даже говорить о том, что достигнутое состояние связанных с обыском общественных отношений окажется ниже исходного их уровня. Эффекта в смысле пользы от такого обыска здесь нет. Более того, здесь в любом случае налицо определенная «ущербность», ибо в той или иной форме имеют место отрицательные последствия такого действия (умаление авторитета следственных органов; возможный общественный резонанс, могущий повлиять на судьбу разыскиваемых объектов и т. д.).

Мы показали здесь возможный подход к выявлению отмеченных состояний общественных отношений. Сделано это применительно к отдельно взятой, конкретной мере уголовно-процессуального принуждения (задержания, обыска). Такой подход для определения эффективности правового установления представляется, конечно, наиболее приемлемым. Но потребности практики таковы, что приходится выявлять обычно эффективность совокупности общественных отношений, связанных с применением группы однородных видов мер уголовно-процессуального принуждения (эффективность всех проведенных за год задержаний в пределах одного региона и т. д.) или института таких мер (эффективность всех мер уголовно-процессуального пресечения и т. д.). Однако при любых обстоятельствах входящие в ту или иную группу анализируемых состояний факты должны браться в пределах точно определенного промежутка времени, в определенном соотношении и с учетом характера расследуемого (разрешаемого) преступления, личности совершившего его лица, а также региональных характеристик. В случае, если какие-то из этих соотношений будут характеризоваться качественными параметрами, то последние должны быть квантифицированы, т. е. качественные признаки переведены количественные показатели, пригодные для сопоставления[133].

Известное изречение Пифагора о том, что сведение множества к единому есть первооснова красоты»[134], следует понимать и так, что такое «сведение» есть и основа практического мышления.

При проводимой нами трактовке эффективности правовых установлений как их способности оказывать благотворное влияние на регулируемые общественные отношения характер показателей эффективности деятельности по применению мер уголовно-процессуального принуждения существенно не меняется от того, что на эти же общественные отношения, наряду и одновременно с соответствующей правовой нормой, постоянное влияние оказывают политические, моральные и т. п. факторы. Здесь предполагается постоянный, средний уровень результатов действия таких факторов в точно определенные периоды истории. Если же полученные в ходе исследования данные будут свидетельствовать о том, что характер одного или нескольких из таких неправовых факторов резко изменился, это вызовет необходимость поиска путей «вычленения» результатов такого воздействия. Но подобные ситуации, особенно в условиях планового социалистического хозяйствования, практически не возникают. В исторически обозримый отрезок времени (а для исследования, как правило, берутся периоды не более чем в 10–20 лет либо периоды, характеризующие определенные этапы развития нашего общества) классово-волевое содержание права существенно не меняется.

В силу того, что реальное соотношение между сопоставляемыми величинами (исходным, достигнутым и намеченным состоянием исследуемого общественного отношения) с учетом вполне определенных издержек всегда окажется различным, есть возможность и необходимость в разграничении эффективности правовых образований и эффективности их правоприменения на определенные уровни (степени).

В основу такого разграничения может быть положен метод шкалирования, когда величины для измерения берутся в рамках таких относительных величин, как «больше – меньше», «выше – ниже». Такой подход позволяет при измерении эффективности охватить все показатели эффективности применения мер уголовно-процессуального принуждения, выделить высшие и низшие их пределы, ранжировать на определенные уровни.

Представляется, что эффективность мер уголовно-процессуального принуждения и эффективность соответствующей правоприменительной деятельности могут быть классифицированы на такие относительно-определенные степени (уровни), как высокая, средняя и низкая. При этом своевременность применения таких мер, их законность, обоснованность, справедливость как важнейшие условия их эффективности (этому посвящается последующий раздел нашей работы) нами презюмируются.

Высокоэффективными мерами уголовно-процессуального принуждения будут такие, применением которых достигается запланированный законодателем результат в плане достижения непосредственных целей таких мер при допустимом (предусмотренном) законодателем или меньшем уровне социальных издержек.

Среднеэффективными мерами уголовно-процессуального принуждения будут такие, применение которых в основном обеспечивает достижение намеченных результатов при уровне издержек, не превышающих допустимого при данных условиях пределах.

Мерами уголовно-процессуального принуждения низкой степени эффективности (малоэффективными) будут такие, положительные результаты от применения которых оказываются значительно ниже ожидаемых или связаны с большими издержками, недостаточно оправданными с точки зрения современного уровня правореализации.

Отдельные авторы дают более дробную классификацию, выделяя, наряду с отмеченными нами, еще и оптимальную, наивысшую эффективность, а также правовые установления с нулевой эффективностью или даже с отрицательной эффективностью (эффективностью со знаком «минус»), неэффективные правовые инструменты[135].

Такое подразделение степени эффективности правовых образований, на наш взгляд, является неоправданным. Оптимальную, наивысшую эффективность связывают иногда с достижением максимального положительного результата[136], предвосходящего пределы достижения непосредственных целей при крайне незначительных издержках (полного отсутствия издержек, видимо, не будет никогда, ибо всякая форма деятельности так или иначе предполагает какую-либо трату). Но такого в сфере советского уголовного судопроизводства не может быть. Более того, «предвосхищение» непосредственных целей правоприменения, выход за рамки того, что предусмотрено законом, уже само по себе незаконно, а иногда может оказаться и ущербным. Кроме того, надо иметь в виду, что содержание целей (объем их) характеризуется относительными величинами, а не точными математическими выкладками.

Эффективность не может быть также ни «нулевой», ни со знаком «минус» (отрицательной). Если, к примеру, в результате применения к определенному лицу в качестве меры пресечения общественного или личного поручительства поведение его изменится в худшую, чем было до этого, сторону (обвиняемый вообще перестал соблюдать не только какие-либо правовые предписания, но и обычные правила поведения, нормы морали), то, видимо, здесь надо вести речь об ущербности правоприменительного акта, о вредных его последствиях, являющихся, по общему правилу, следствием незаконности и необоснованности решения о применении той или иной меры уголовно-процессуального принуждения. Критерий же значительности издержек при условии общего достижения непосредственных целей правоприменения, как нам думается, не может рассматриваться в качестве фактора, позволяющего считать соответствующую деятельность неэффективной. Отрицать положительный результат (эффект) в данном случае нельзя, ибо цели правоприменения в целом достигнуты. Цена же такого достижения вполне может и должна быть учтена в рамках такой относительной величины, как низкая эффективность.

Следует вообще заметить, что возможность оперирования не точными математическими выкладками (формулами), а относительными величинами (высокая, средняя, низкая), позволяет при определении эффективности правовых установлений варьировать (ранжировать) в рамках шкалы «ниже – выше» с учетом степени их приближения к тому или иному делу, а также осуществлять необходимую корреляцию[137].

Приведенная дифференциация уровней (степеней), на наш взгляд, позволяет объективно оценить эффективность деятельности следственно-прокурорских и судебных органов по применению мер уголовно-процессуального принуждения, вскрыть встречающиеся при этом наиболее типичные недостатки, определить возможные пути их устранения. Все это связано с исследованием условий эффективности применения рассматриваемых нами мер.

Без тщательного анализа практики применения мер уголовно-процессуального принуждения (этому посвящается один из последующих разделов нашей работы) судить о степени их эффективности не представляется возможным. Но при самом общем приближении здесь все же можно, к примеру, отметить, что в плане достижения своих непосредственных целей заключение под стражу является самой эффективной мерой пресечения, ибо в результате ее применения обвиняемый в условиях обеспечения надлежащего контроля и охраны практически полностью лишается возможности уклониться от следствия и суда, воспрепятствовать установлению истины по делу, продолжить преступную деятельность или избежать исполнения приговора. Издержки от применения такой меры (допускаемое стеснение прав и свобод личности, расходы материального порядка и т. д.), по всей видимости, соответствуют тем, что вложил в них законодатель при установлении такой меры пресечения. Отсюда мы и склонны считать заключение под стражу высокоэффективной мерой пресечения. Именно так ее оценивают абсолютное большинство подвергнутых опросу следователей: 70 (97,2 %) из 72.

Если взять другую, наиболее распространенную меру пресечения, такую, как подписка о невыезде, то, по всей видимости, ее можно отнести к категории среднеэффективных. Нами установлено всего лишь 2 % случаев, когда обвиняемые не выполнили возложенных на них обязанностей и скрылись от следствия и суда. Но и этот незначительный процент нарушения подписки о невыезде является большей частью следствием допущенной ошибки при избрании этой меры уголовно-процессуального пресечения, следствием ее необоснованности. Что же касается издержек от применения подписки о невыезде, то уже в силу своего существа, не стесняющего в значительной степени права и свободы лиц, подвергаемых их воздействию, они весьма незначительны.

Залог же как меру уголовно-процессуального пресечения, предусмотренную уголовно-процессуальным законодательством только двух союзных республик (ст. 89, 99 УПК РСФСР и ст. 82 УПК Таджикской ССР), по всей видимости, следует отнести к числу низкоэффективных, ибо залоговая сумма далеко не гарантирует от возможного ненадлежащего поведения обвиняемого на период следствия и суда. Хотя для государства и имеется определенная польза от обращения залоговой суммы в доход государства, но она является неоправданной уже в силу того, что лежит большей частью в иной плоскости, а не в плоскости борьбы с преступностью. Водимо, этой причиной объясняется по существу полное отсутствие практического применения залога. К тому же и с позиций достигнутых социальных и экономических преобразований нашего общества существование данной меры уголовно-процессуального пресечения представляется нецелесообразным.

С учетом вложенного в них содержания такие меры уголовно-процессуального пресечения, как личное поручительство и поручительство общественной организации, а также отдача несовершеннолетнего под присмотр родителей, опекунов, попечителей, администрации детских учреждений, основой которых является личная ответственность подвергаемого воздействию мер пресечения лица перед своими поручителями и следственно-судебными органами, вполне могут быть отнесены к категории среднеэффективных и даже высокоэффективных мер. Сравнительно же редкая их практическая встречаемость является следствием недостаточного к ним внимания прежде всего со стороны самих правоприменительных органов.

В числе других мер уголовно-процессуального принуждения (мы не забываем о том, что подобные меры должны применяться в условиях своевременности, законности, обоснованности, справедливости и целесообразности) к высокоэффективным следует отнести кратковременное задержание лица, подозреваемого в совершении преступления (ст. 122 УПК РСФСР), а также привод обвиняемого, осуществляемый в соответствии с предписаниями ст. 147 УПК РСФСР.

Измерение степени эффективности мер уголовно-процессуального принуждения, связанных преимущественно с собиранием и исследованием доказательств, представляется, на наш взгляд, более сложным, ибо предполагает обязательный учет достижений как непосредственных целей в плане получения доказательственного материала по конкретному уголовному делу так и самих принудительных свойств этих мер, степень стеснения прав и интересов не только лиц, подвергаемых их непосредственному воздействию (например, при личном обыске), но и других граждан, в том числе не имеющих какого-либо существенного отношения к расследуемому делу (при обыске, выемке и т. д.).

Если рассматривать эффективность всех таких мер в соответствии с вложенным в них законодателем содержанием, то трудно усомниться в их способности успешно содействовать достижению поставленных перед ними целей. В этом отношении все они являются, как правило, либо высокоэффективными, либо в силу наличия в своем содержании какого-либо изъяна, по крайней мере, среднеэффективными. Трудно предположить, чтобы законодатель при самом учреждении правового предписания устанавливал ее на уровни малой эффективности. Все дело заключается в правоприменении. Здесь мы вплотную подходим к вопросу об условиях эффективности мер уголовно-процессуального принуждения.

В большинстве исследований по проблемам эффективности права (эффективности правовых установлений и соответствующей правоприменительной деятельности) подчеркивается ее прямая зависимость от различных по своему характеру факторов социальной жизни.

В теории и практике категория «фактор» объясняется как «причина, движущая сила какого-либо процесса, определяющая его характер или одну из его характерных черт»[138].

В литературе, наряду с отмеченным термином[139], часто используется термин «условия», определяемый как «обстоятельство, от которого что-нибудь зависит»[140]. Учитывая такую близость смысловых значений названных категорий, в дальнейшем наше отношение к ним определяется как отношение к синонимам.

Отправляясь от понимания эффективности как способности всей системы уголовно-процессуального принуждения обеспечивать при наименьших социальных издержках достижение стоящих перед ними целей, под условиями эффективности применения таких мер понимаем те обстоятельства (факторы), которые влияют на развитие возникающих при этом отношений. Именно социальная ценность (социальная значимость) как их имманентное свойство является основным внутренним условием эффективности мер уголовно-процессуального принуждения.

Но на эффективность их влияют и многочисленные внешние факторы. Несмотря на все свое многообразие, эти внешние условия эффективности мер уголовно-процессуального принуждения можно классифицировать по их отношению: а) к правовому регулированию таких мер; б) к соответствующей правоприменительной деятельности; а также в) в зависимости от психологического отношения к мерам уголовно-процессуального принуждения и последствиям их применения со стороны лиц, подвергнутых воздействию таких мер.

Как особое условие эффективности правовых образований выступает режим социалистической законности, составные компоненты которого могут проявлять себя в плоскости всех вышеназванных условий.

Существующая система мер уголовно-процессуального принуждения, как нам представляется, достаточно полно охватывает весь тот круг общественных отношений, которые подлежат регулированию посредством названных мер. В современных условиях мы не видим каких-либо серьезных причин, которые бы вызывали необходимость в существенном сужении, расширении либо видоизменении этой системы. Что же касается отдельных ее звеньев, то они более подвижны, более подвержены воздействию постоянно меняющихся факторов социальной жизни. Такие факторы вызывают необходимость согласования с ними конкретных законоположений. Весьма ощутимый импульс законодательному процессу придало принятие Конституции развитого социалистического общества, существенно расширившей, в частности, объем демократических прав и свобод советских граждан.

Анализ современного состояния правовой регламентации мер уголовно-процессуального принуждения в свете указаний Л.И. Брежнева о том, «чтобы наши законы, оставаясь прочными, стабильными, правильно отражали происходящие в обществе процессы»[141], приводит нас к выводу о необходимости законодательного уточнения содержания отдельных правовых норм в части таких мер. Наши соображения об этом были доложены на научно-практической конференции в г. Ленинграде (май 1979 г.)[142].

Сказанное относится прежде всего к формулировке основания для применения той или иной меры уголовно-процессуального принуждения. «От правильного разрешения данного вопроса, – замечает Ф.М. Кудин, – в конечном счете зависит законность и обоснованность реализации этих мер в уголовно-процессуальной деятельности, охрана прав и свобод советских граждан, соблюдение социалистической законности в уголовном судопроизводстве»[143].

Тем не менее в ряде случаев формулировка оснований применения таких мер оставляет желать лучшего. Наряду с довольно четкой формулировкой оснований для осуществления, к примеру, привода (ч. 2 ст. 74, ч. 1 ст. 147 УПК РСФСР), задержания лица, подозреваемого в совершении преступления (ч. 1 ст. 122 УПК РСФСР), формулировка оснований для избрания мер пресечения (ч. 1 ст. 89 УПК РСФСР) и производства обыска (ч. 1 ст. 168 УПК РСФСР) далека от совершенства. В том и другом случае они могут осуществляться «при наличии достаточных оснований полагать, что…» и далее по тексту в зависимости от характера предположений следователя о возможности ненадлежащего поведения обвиняемого (подозреваемого) либо возможности нахождения в каком-либо помещении или ином месте или у какого-либо лица интересующих следствие объектов. Видимо, здесь в какой-то мере сказалась превентивная природа принуждения в советском уголовном процессе, допускающая возможности применения конкретных мер уголовно-процессуального принуждения для предупреждения совершения определенными лицами нежелательных действий.

Применительно к мерам пресечения такая формулировка основания не исключает возможности появления на практике мер пресечения, фактической базой которых являются не соответствующие фактические данные (доказательства), а лишь предположительные, вероятностные суждения следственных органов о возможности в будущем ненадлежащего поведения обвиняемого. Этому способствуют и встречающиеся в литературе суждения о том, что основанием применения меры пресечения является «предположение (курсив наш. – З.З.), что обвиняемый скроется от дознания, предварительного следствия или суда, или воспрепятствует установлению истины по уголовному делу, или будет заниматься преступной деятельностью, либо уклонится от исполнения приговора». Видимо, понимая шаткость подобных суждений, автор здесь же продолжает, что каждое из подобных предположений должно иметь под собой «достаточное основание»[144], но содержание последнего так и остается нераскрытым.

Прогностический характер основания для применения мер пресечения, на наш взгляд, не должен касаться самого решения о необходимости использования таких средств. Фундаментом такого решения должны быть не «установленные с помощью фактических данных (доказательств) обстоятельства, свидетельствующие о том, что обвиняемый (подозреваемый)… скроется от органов расследования и суда, воспрепятствует установлению истины по делу, продолжит преступную деятельность»[145], а конкретные фактические данные (доказательства), их определенная совокупность. По характеру своего содержания они могут выступать в форме как сведений о фактах реальной действительности, так и самих таких фактов. Применительно же к нашему вопросу в качестве таких данных выступают наличие самого общественно опасного и противоправного деяния, содержащего в себе признаки конкретного преступления (сформулированное по делу обвинение есть лишь одно из условий, учитываемых при применении той или иной меры пресечения), и реально существующие факты о предпринимаемых обвиняемым (подозреваемым) действиях, идущих вразрез с интересами осуществления социалистического правосудия, такие, как спешная распродажа обвиняемым ценного имущества; посещение им или его родственниками (знакомыми) потерпевшего, сопровождаемое к тому же передачей (или попыткой передачи) последнему определенной денежной суммы и т. д.[146]

Все сказанное приводит нас к выводу о том, что острота вопроса об основании для применения мер пресечения может быть в определенной мере снята, если начало ст. 33 Основ (ч. 1 ст. 89 УПК РСФСР) будет сформулировано следующим образом: «При наличии достаточных доказательств считать, что…» и далее по тексту Закона.

С общим целевым назначением мер пресечения (ст. 33 Основ, ст. 89 УПК РСФСР) не согласуется в должной мере и наименование одной из весьма распространенных на практике мер пресечения как подписки о невыезде (ст. 93 УПК РСФСР). При существующей ныне формулировке данной меры пресечения может сложиться мнение, что ее применение допустимо лишь для пресечения возможности уклониться обвиняемому от следствия и суда, в то время как она может быть избрана и с целью пресечения возможности продолжить обвиняемым свою преступную деятельность, воспрепятствовать установлению по делу объективной истины. Так этот вопрос понимается и в практической деятельности следственных органов. Видимо, назначению этой меры уголовно-процессуального пресечения будет более приемлемым ее наименование не как подписки о невыезде, а как подписки о явке по вызовам в следственно-судебные органы и о надлежащем поведении.

Повышению эффективности такой меры пресечения способствовало бы и введение определенного режима поведения обвиняемого с четко установленными ограничениями. Вместе с тем, видимо, нельзя, как предлагается отдельными авторами[147], пойти по пути установления уголовной ответственности за нарушение рассматриваемой меры пресечения. Уголовно-процессуальное законодательство предусматривает для таких случаев свое собственное средство реагирования в виде изменения избранной меры пресечения на другую, в том числе и более строгую.

На эффективность правовых предписаний оказывает влияние и знание их существа самими адресатами. Мы полагаем, что действующий закон в этой части содержит существенный пробел, ибо не предусматривает нормы (некоторое исключение составляют случаи избрания подписки о невыезде), регулирующей порядок разъяснения обвиняемому его процессуальных прав и обязанностей, возникающих в связи с применением в отношении него той или иной меры пресечения. Возможной формой реализации этого мог бы выступить протокол применения меры уголовно-процессуального пресечения. При избрании в качестве мер пресечения личного поручительства, поручительства общественной организации, а также отдачи несовершеннолетнего под присмотр (ст. 94, 95, 394 УПК РСФСР) в таком документе можно было бы указать о рекомендуемых формах осуществления наблюдения за поведением обвиняемого и те последствия, которые могут наступить в случае невыполнения поручителями и лицами, взявшими обвиняемого под присмотр, возложенных на них обязанностей. Причем и в случаях применения поручительства общественных организаций, а также присмотра администрации детских учреждений есть, на наш взгляд, необходимость в установлении реальных (в том числе и штрафных) санкций за невыполнение таких обязательств.

Последние годы ознаменовались сокращением сферы применения в качестве меры пресечения заключения под стражу. Законом теперь определено, что заключение под стражу, как правило, не должно применяться при расследовании преступлений, за которые предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок до одного года. На практике, исходя из общего духа ст. 96 УПК РСФСР в редакции Указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 11 марта 1977 г.[148], к этой мере пресечения почти перестали прибегать в отношении лиц, совершивших преступление впервые (когда преступление не относится к категории тяжких), женщин, особенно беременных или имеющих малолетних детей, несовершеннолетних, а также в случаях совершения преступления по неосторожности. Видимо, сложившееся положение должно найти свое отражение и в уголовно-процессуальном законе. Так, в ч. 1 ст. 96 УПК РСФСР можно было бы прямо записать, что заключение под стражу в качестве меры пресечения применяется лишь в случаях совершения умышленного преступления, наказуемого лишением свободы не менее одного года.

В настоящее время, как нам представляется, полностью отпала необходимость в сохранении нормы, предусматривающей возможность применения заключения под стражу в качестве меры пресечения по мотивам одной лишь опасности совершенного из числа перечисленных в ней преступлений. Тяжесть преступления есть лишь одно из обстоятельств, которые должны учитываться при избрании той или иной меры пресечения. В этом плане нет смысла в дополнительном дублировании в ст. 96 УПК РСФСР положений, содержащихся в более общей норме, какой является в данном случае ст. 91 УПК РСФСР.

Наши предложения нельзя расценивать как некое послабление в сфере применения государственного (в том числе уголовно-процессуального) и общественного воздействия к правонарушителям, которые, как отмечается в постановлении ЦК КПСС 1979 г. «Об улучшении работы по охране правопорядка и усилении борьбы с правонарушениями», используются, к сожалению, еще недостаточно эффективно[149].

В целях усиления предупредительного и воспитательного воздействия представляется целесообразным вменить в обязанность лица, расследующего уголовное дело, направить по месту жительства и работы обвиняемого сообщения о применении к нему меры пресечения, в том числе и не связанной с лишением свободы. Подобные уведомления, но только в части заключения под стражу, предусмотрены, например, в УПК Азербайджанской (ст. 93) и Белорусской (ст. 94) союзных республик.

Весьма распространенной мерой процессуального принуждения в практике следственных органов является задержание лица, подозреваемого в совершении преступления, состоящее в немедленном (безотлагательном) взятии последнего под стражу для решения в установленном законом порядке вопроса о возможности его ареста. Острота в степени стеснения гарантированной Конституцией СССР (ст. 54) неприкосновенности личности, оперативный характер его производства вызвали необходимость не только урегулирования уголовно-процессуальным законом (ст. 32 Основ, ст. 122–123 УПК РСФСР) оснований и порядка производства этого действия, но также и правового режима содержания задержанных в специальных изоляторах. Последнее осуществлено посредством разработки Положения о порядке кратковременного задержания лиц, подозреваемых в совершении преступления (утвержденного Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 июня 1976 г.)[150]. Отдельные вопросы, связанные с жизнедеятельностью данной меры уголовно-процессуального принуждения, урегулированы целым рядом ведомственных актов (уставами, инструкциями, правилами).

Дальнейшее совершенствование правотворческой деятельности в плане рассматриваемой меры мы видим: а) в сокращении сферы ее применения за счет ограничения возможности осуществления такого задержания лишь случаями, когда лицо подозревается в совершении преступления, за которое может быть назначено наказание в виде лишения свободы на срок, допустим, свыше одного года; б) в устранении из текста закона отдельных, редко встречающихся на практике оснований для применения кратковременного задержания. Заметим, в частности, что необходимость в задержании лица, к примеру, ввиду обнаружения на нем или на его одежде, при нем или в его жилище следов преступления, на наш взгляд, утрачивает свою безотлагательность; в) в установлении правила об обязательности оформлении решения о производстве кратковременного задержания специальным мотивированным постановлением. Наличие такого процессуального документа, вне всякого сомнения, явится важной гарантией от все еще встречающихся, хотя и в незначительном количестве, незаконных задержаний. Подвергаемое же задержанию лицо сразу ставится в известность о причинах применения к нему такой меры процессуального принуждения и о своем процессуальном положении.

Против вынесения подобного постановления, как нам представляется, не имеется серьезных возражений. Вместе с тем в законе можно предусмотреть те исключительные обстоятельства, когда производство задержания допустимо и без вынесения об этом отдельного постановления. В качестве таковых могут, к примеру, выступать случаи, когда лицо застигнуто непосредственно в момент совершения преступления.

И, наконец, правильное исчисление сроков задержания является настолько значимым моментом, что регулироваться он должен не Положением о порядке кратковременного задержания (ст. 3), а основным уголовно-процессуальным законом. Указание ст. 122 УПК РСФСР о том, что порядок кратковременного задержания лиц, подозреваемых в совершении преступления, определяется соответствующим положением, представляется в названной части явно недостаточным.

Многие из мер уголовно-процессуального принуждения связаны непосредственно с собиранием и исследованием средств уголовно-процессуального доказывания. Такие из них, как обыск и выемка, самым тесным образом связаны с конституционными гарантиями, неприкосновенности личности, жилища, тайны переписки, телефонных переговоров и телеграфных сообщений (ст. 54–56 Конституции СССР).

Выше мы уже обращали внимание на необходимость более четкого формулирования в законе основания для производства обыска. Нам представляется, что ч. 1 ст. 168 УПК РСФСР может быть изложена в следующей редакции: «При наличии достаточных доказательств считать, что… (далее по тексту существующей редакции), следователь производит обыск для отыскания и изъятия». Уточнить в части основания следовало бы и ч. 1 ст. 172 УПК РСФСР.

Как общее правило, обыск возможен только по мотивированному постановлению, санкционированному прокурором. Отсутствие такой санкции закон связывает лишь с нетерпящими отлагательства случаями, конкретизация которых законодателем представлялась бы желательной. Думается, что в качестве таких обстоятельств могут стать случаи, когда имеют место реальные основания опасаться, что разыскиваемый объект может быть ввиду промедления с производством обыска утрачен, уничтожен или поврежден. В части же личного обыска исключительные обстоятельства, как известно, прямо предусмотрены в тексте закона (см. ч. 2 ст. 172 УПК РСФСР).

В части выемки уголовно-процессуальный закон связывает наличие санкции прокурора лишь случаями выемки документов, содержащих государственную тайну (ст. 167 УПК РСФСР), а также наложением ареста и выемкой почтово-телеграфной корреспонденции (ст. 174 УПК РСФСР). Впервые Основным Законом нашей страны гарантируется гражданам такое важное социальное благо, как тайна телефонных переговоров (ст. 56 Конституции СССР). Видимо, независимо от того, стоит ли предусмотреть какие-либо исключительные обстоятельства, в силу которых возможно вторжение органов следствия в тайну телефонных переговоров, либо полностью отказаться от такого ущемления (что, по нашему мнению, более согласуется с социально-политическими установками партии и государства), в уголовно-процессуальном законодательстве необходимо закрепить соответствующие положения, относящиеся к тайне телефонных переговоров.

В литературе высказано мнение о том, чтобы предусмотреть получение санкции прокурора не только на обыск в жилище, но и осмотр его, а также на производство в нем выемки[151]. Нам представляется, что в части производства выемки это мнение заслуживает поддержки. Но в тех случаях, когда необходимо лишь осмотреть жилище с целью возможного обнаружения в нем следов преступления и т. д., без осуществления выемки тех или иных объектов, то вряд ли для этого необходима еще и санкция прокурора (к тому же такие действия не носят характера уголовно-процессуального принуждения).

При расследовании уголовных дел, связанных в первую очередь с совершением насильственных по отношению к участникам процесса действий, практически невозможно бывает обойтись без производства освидетельствования. В зависимости от того, кем проводится это действие, различают: а) освидетельствование, проводимое следователем (следственное) и б) освидетельствование, проводимое врачом (медицинское). Однако такого четкого разграничения видов освидетельствования в тексте ст. 181 УПК РСФСР мы не находим, что, на наш взгляд, является в определенной мере пробелом. Более предпочтительными в этом плане являются УПК Украинской (ст. 193), Казахской (ст. 130), Азербайджанской (ст. 207) и Узбекской (ст. 165) союзных республик, в которых содержится такое разграничение. Но освидетельствование является не только следственным, но и принудительным действием. Последнее обстоятельство вызывает необходимость наличия для производства освидетельствования специального постановления. Думается, что закрепленное в ст. 54 Конституции СССР положение, гарантирующее гражданам неприкосновенность личности, имеет непосредственное отношение и к освидетельствованию. Это вызывает, на наш взгляд, необходимость установления санкции прокурора на производство данного действия.

При производстве по уголовному делу экспертизы часто возникает необходимость в получении образцов для сравнительного исследования (ст. 186 УПК РСФСР). Имея в виду принудительный характер этого действия, следовало бы, на наш взгляд, законодательно отразить недопустимость его производства без соответствующего постановления. Кроме того, представляется необходимым указать в тексте закона, что изъятие образцов, связанных с жизнедеятельностью организма человека, производится с обязательным участием врача (а не любого специалиста).

Интересные предложения в части совершенствования законодательного урегулирования такой меры уголовно-процессуального принуждения, как помещение лица в медицинское учреждение в связи с проводимой по делу судебно-медицинской или судебно-психиатрической экспертизы (ст. 188 УПК РСФСР), высказаны В.М. Корнуковым[152]. По своей направленности они связаны большей частью с укреплением гарантий прав и свобод участвующих в уголовном судопроизводстве лиц (обязательность оформления принятого решения специальным постановлением; необходимость санкции прокурора для помещения в любой – а не только судебно-психиатрический – вид медицинского учреждения и др.), а потому заслуживают к себе пристального внимания.

В определенном законодательном уточнении нуждаются, на наш взгляд, и некоторые иные меры уголовно-процессуального принуждения. Так, в ст. 175 УПК РСФСР представляется необходимым отразить возможность: а) наложения ареста на имущество обвиняемого, подозреваемого или лиц, несущих но закону материальную ответственность за их действия, вне зависимости от местонахождения такого имущества; б) участия специалиста при производстве такого действия[153]. В части привода как меры уголовно процессуального принуждения следовало бы в ст. 73, 75 и 82 УПК РСФСР отразить возможность осуществления такого действия в отношении свидетеля, потерпевшего и эксперта лишь на основе специального постановления об этом, как это сделано применительно к приводу обвиняемого (ст. 147 УПК РСФСР). Ввиду того, что отстранение обвиняемого от должности (ст. 153 УПК РСФСР) может иметь место лишь при санкционировании постановления об этом прокурором, видимо, и отмена этой меры процессуального принуждения возможна только с ведома прокурора.

Качественная правовая регламентация мер уголовно-процессуального принуждения является одним из важнейших условий их эффективного функционирования. Но, как указывает Л. И. Брежнев, «мало выработать хороший закон, мало его принять. Закон живет, действует лишь тогда, когда он исполняется»[154]. На необходимость практического осуществления основ тех преобразований, которые уже стали законом, обращал внимание в «Очередных задачах Советской власти» В. И. Ленин[155].

Эффективность правоприменительной деятельности зависит от целого ряда условий. В теории права различают условия, относящиеся: а) к материальным, социально-политическим и идеологическим аспектам правоприменения; б) к качеству организации и деятельности правоприменительных органов и в) к правовой обеспеченности правоприменительной деятельности[156]. Первая группа условий, являющихся по существу составными компонентами хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной функции государства, играет решающую роль в определении содержания и характера правоприменительной деятельности. В то же время, будучи в определенной степени производными и зависимыми от факторов (условий) первой группы, факторы, входящие в последующие группы, оказывают на эффективность правоприменительной деятельности более активное и непосредственное влияние.

Рассмотрим их в аспекте применения мер уголовно-процессуального принуждения. Здесь прежде всего следует отметить, что на применение мер уголовно-процессуального принуждения законом уполномочен строго определенный круг органов и лиц: суд, судья, прокурор, следователи, лица, наделенные правом производства дознания по уголовным делам. Центральной фигурой во всей правоприменительной деятельности является ее субъект, конкретный человек. «Именно человек со всеми его склонностями и привычками, особенностями характера и воли, знаниями, чувством, опытом и т. д. и т. п. в конечном счете обеспечивает эффективное применение права»[157].

Вот почему проблема человека, его места и назначения в структуре правоприменительного процесса является одной из основных проблем эффективности права.

Должностное лицо правоохранительных органов должно обладать всеми качествами современного руководителя, а именно: «органически соединять в себе партийность с глубокой компетентностью, дисциплинированность с инициативой и творческим подходом к делу. Вместе с тем на любом участке… обязан учитывать и социально-политические, воспитательные аспекты, быть чутким к людям, к их нуждам и запросам, служить примером в работе и в быту»[158]. В сфере уголовного судопроизводства такое лицо выступает еще и в качестве представителя власти, облеченного доверием народа, и который в силу этого ожидает от него эффективной и ответственной деятельности в интересах общества и государства[159]. «Чтобы управлять, – отмечал В.И. Ленин, – нужно быть компетентным, нужно полностью и до точности знать все условия производства, нужно знать технику этого производства на ее современной высоте, нужно иметь известное научное образование»[160]. Компетентность предполагает прежде всего наличие у правоприменителя специальной профессиональной подготовки. Последовательно претворяя в жизнь решения партии и правительства в области кадровой политики, ныне мы добились того, что судьи, прокуроры и следователи имеют, как правило, высшее юридическое образование. Так, если в 1946 г. судей с таким образованием было лишь 14,6 %[161], то в 1976 г. – уже 94,8 %[162]. В ведущих милицейских службах (уголовном розыске, БХСС) ныне до 80 % дипломированных специалистов, а среди следователей этот процент еще выше[163].

Имея соответствующую профессиональную подготовку, дополненную практическим опытом, следователь, проанализировав обстоятельства дела, может принять своевременное, правильное и обоснованное решение о применении той или иной меры уголовно-процессуального принуждения и провести его в жизнь.

Хотя в процессуальной литературе не без оснований ставится вопрос о возможности применения некоторых мер уголовно-процессуального принуждения (задержание подозреваемого, освидетельствование и личный обыск задержанного) до возбуждения уголовного дела[164], в качестве общего условия возможности их применения выступает наличие возбужденного производством уголовного дела.

Для избрания же конкретной меры уголовно-процессуального принуждения нужны еще и специальные условия в виде наличия определенных обстоятельств, делающих ее необходимой: при оперировании мерами пресечении – это данные о возможности, например, ненадлежащего поведения обвиняемого; при освидетельствовании – это данные о возможности обнаружения на теле человека следов преступления или особых примет и т. д.

Принятое о той или иной мере уголовно-процессуального принуждения решение должно по общему правилу находить свое отражение в мотивированном постановлении (ст. 92, 147, 181 УПК РСФСР). Обязательность мотивировки постановления, осуществляемой на базе оценки имеющегося доказательственного материала, содействует в целом внимательному, глубоко продуманному подходу к решению вопроса о приведении в действие тех или иных процессуальных принудительных средств. В то же время она помогает лицу, подвергаемому воздействию таких средств, уяснить причины применения к нему мер уголовно-процессуального принуждения, а также выработать свое отношение к ним. Этому содействует и сама процедура оглашения постановления (определения) о применении меры уголовно-процессуального принуждения.

Совершаемые при применении мер уголовно-процессуального принуждения действия должны осуществляться не только строго в рамках закона, но и тактически грамотно, с соблюдением этических норм. Учитывая повышенную значимость последних, некоторые из этических норм возведены в рамки закона: производство обыска и выемки в ночное время, как правило, не допускается; запрещается оглашать выявленные при обыске и выемке обстоятельства интимной жизни тех или иных лиц (ст. 170 УПК РСФСР); не допускаются действия, унижающие достоинство подвергаемого освидетельствованию лица (ст. 181 УПК РСФСР) и т. д.

Ход и результаты применения мер уголовно-процессуального принуждения должны находить отражение в соответствующих процессуальных документах, в том числе в протоколе. Общие требования, предъявляемые к протоколу, нашли отражение в ст. 141–142 УПК РСФСР. Кроме того, они конкретизированы применительно к отдельным мерам уголовно-процессуального принуждения (ст. 122, 176, 182, 168 УПК РСФСР). Непредусмотренность такого документа законодателем в части мер пресечения, привода, отстранения обвиняемого от должности, помещения лица в медицинское учреждение для стационарного наблюдения за ним следует рассматривать как определенный пробел нашего законодательства.

Наличие постановления, строгое соблюдение порядка производства действий, связанных с применением мер уголовно-процессуального принуждения, составление соответствующего протокола в совокупности и образуют все то, что именуют, как отмечалось, процессуальной формой.

В обеспечении эффективности применения мер уголовно-процессуального принуждения значимую роль играет складывающийся при этом нравственно-психологический климат в отношениях между участниками процесса. Нравственность исключает возможность использования в процессе применения мер уголовно-процессуального принуждения обмана, грубости, угроз, насилия, других безнравственных действий, унижающих человеческое достоинство и подрывающих авторитет следственно-прокурорских и судебных органов. Советское законодательство исходит из того, что «уважение личности, охрана прав и свобод граждан – обязанность всех государственных органов, общественных организаций и должностных лиц» (ст. 57 Конституции СССР). Только на базе такого уважения между участниками соответствующих уголовно-процессуальных отношений может сложиться наиболее благоприятный психологический контакт, содействующий успешному разрешению тех или иных задач советского уголовного судопроизводства.

Примечателен тот факт, что, несмотря на громадные трудности первых лет становления Советской власти, В.И. Ленин и его соратники требовали, чтобы каждое лицо, ведущее расследование, вело «себя с той выдержкой, с какой не обязан вести себя ни один обыкновенный человек…»[165], что сотрудники ВЧК должны вести себя при обысках и арестах «гораздо вежливее, чем даже с близким человеком», всегда помнить о том, что «он представитель Советской власти – рабочих и крестьян и что всякий окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть»[166].

С факторами организационного порядка, влияющими на эффективность применения мер уголовно-процессуального принуждения, связано и качество осуществляемого за этой деятельностью прокурорского надзора[167]. Конкретные формы проявления такого надзора могут быть самыми различными (санкционирование ареста, производства обыска, наложения ареста и выемки почтово-телеграфной корреспонденции, помещения обвиняемого в лечебно-психиатрическое учреждение и т. д.; истребование для проверки материалов уголовного дела; дача указаний об избрании, изменении или отмене мер пресечения, производстве других процессуальных действий; участие и ведение предварительного следствия, включая и личное его производство; разрешение жалоб на действия и решения следователя и т. д.).

Надлежащий прокурорский надзор, не создавая сам по себе условий эффективного применения мер уголовно-процессуального принуждения, содействует тому, чтобы правоприменительные органы использовали их по своему прямому назначению и в соответствии с требованиями уголовно-процессуального закона. При этом следует учесть, что «слабый или же ограниченный контроль – это один из элементов, ослабляющий действие правовых норм»[168].

Важнейшим условием эффективности применения мер уголовно-процессуального принуждения является режим социалистической законности. Независимо от того, как трактуется в правовой литературе само понятие социалистической законности – либо как определенное состояние урегулированности общественной жизни и практической деятельности ее субъектов и в этом смысле как принцип государственной и общественной жизни, их «правовой режим»[169], либо как метод государственного руководства обществом[170] и т. д., – в плане нашего исследования важно подчеркнуть, что режим социалистической законности в равной мере имеет отношение как к сфере правотворчества, так и к сфере правореализации. «Законность есть не что иное, как реализуемое право (курсив наш. – З.З.)», – отмечает С.С. Алексеев[171].

Установленная уголовно-процессуальным законодательством система мер уголовно-процессуального принуждения в своей основе, на наш взгляд, вполне удовлетворяет потребностям в правовом регулировании соответствующих общественных отношений и не нуждается в каком-либо существенном дополнении. Но это не исключает отдельных уточнений тех или иных законоположений.

В сфере правоприменительной деятельности идея социалистической законности как высшей социальной ценности имеет ряд аспектов. Главные из них связаны с двумя основными группами актов поведения, урегулированных правовыми нормами: акты должностных лиц и акты отдельных граждан. «Говоря об укреплении социалистической законности, – отмечал Л.И. Брежнев, – мы имеем в виду две стороны дела. Во-первых, строжайшую охрану прав граждан, недопущение каких бы то ни было проявлений произвола, в том числе со стороны должностных лиц. Во-вторых, мы имеем в виду строжайшее соблюдение советских законов, правил общественного порядка всеми гражданами»[172]. Эти два аспекта социалистической законности получили свое закрепление и в Основном Законе нашего государства. «Советское государство, все его органы действуют на основе социалистической законности, обеспечивают охрану правопорядка, интересов общества, прав и свобод граждан», – гласит ст. 4 Конституции СССР. Каждый гражданин СССР обязан соблюдать Конституцию СССР и советские законы, указано в ст. 59 Конституции СССР.

Конституция развитого социалистического общества существенно расширила объем демократических прав и свобод советских граждан. Какое бы то ни было ущемление, ограничение их (что как раз и имеет место при применении мер уголовно-процессуального принуждения) допустимы лишь в рамках социалистической законности. В свете сказанного представляется неверным суждение о том, что «с точки зрения интересов общества гораздо важнее обеспечить прочную правовую охрану всем честным гражданам от необоснованного привлечения их к ответственности и осуждения, от необоснованного применения к ним мер процессуального принуждения. Для достижения этой цели, являющейся неотъемлемым элементом демократии, можно, по нашему мнению, мириться с возможностью единичных случаев, когда преступник уйдет от заслуженного наказания»[173]. Сказанное здесь не согласуется ни с известными ленинскими установками о предупредительном значении неотвратимости ответственности за содеянное[174], ни с общей линией Коммунистической партии и Советского государства об усилении реальной гарантированности личных прав и свобод советских граждан. Выступая на XXIV съезде КПСС, Л.И. Брежнев особо обратил внимание на то, что «любые попытки отступления от закона или обхода его, чем бы они ни мотивировались, терпимы быть не могут. Не могут быть терпимы и нарушения прав личности, ущемление достоинства личности[175]«. В силу сказанного представляется верным утверждение о том, что «никакими соображениями нельзя оправдать возможность для преступника избежать ответственности, в том числе и соображениями о необходимости создать особые гарантии прав и законных интересов личности. Пределы процессуального принуждения, гарантии законного и обоснованного его применения должны определяться исходя из интересов правосудия и личности, на основании глубокого анализа практики применения процессуальных норм»[176].

Следовательно, вопрос может быть поставлен только так: любое, в том числе и единичное, нарушение закона есть нарушение режима социалистической законности. Речь может идти лишь о разных уровнях (степени, объема) нарушения законности. В этом плане становится понятной мысль о том, что «объем, содержание, степень реальности и охраны субъективных прав во всех основных сферах взаимоотношений государства и личности являются «лакмусовой бумажкой» уровня законности и демократии в обществе»[177]. В целом же магистральная линия на укрепление социалистической законности представляет собой объективную закономерность, органически присущую нашему государству и праву.

На необходимость именно такого подхода постоянно обращается внимание в постановлениях ЦК КПСС[178], в приказах и указаниях Генерального прокурора СССР, постановлениях Пленума Верховного Суда СССР и союзных республик, в актах МВД СССР. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1976 г. «О повышении уровня осуществления правосудия в свете решений XXV съезда КПСС» отмечено, что «любое отступление от норм материального и процессуального права наносит ущерб делу правосудия, снижает его воспитательное и предупредительное значение»[179]. Из этих установок мы и должны исходить при оценке даже единичных случаев нарушения законности при применении мер уголовно-процессуального принуждения.

Следует иметь в виду и то, что, защищая субъективные права советских граждан, Конституция СССР предоставляет им право обжаловать действия должностных лиц по применению мер уголовно-процессуального принуждения вплоть до суда. В случае же причинения незаконными действиями таких лиц какого-либо ущерба граждане СССР имеют право на его возмещение (ст. 58 Конституции СССР).

На эффективность применения мер уголовно-процессуального принуждения существенное влияние оказывает и научная организация труда следователя (НОТ). В сфере расследования предметом НОТ являются совершенствование методов работы, разработка и внедрение рациональных форм специализации и кооперации трудовых процессов, рационального режима рабочего времени и отдыха, создание благоприятных условий труда (включая сюда и организацию рабочего места, и нормирование труда, и материальное стимулирование), а также вопросы повышения профессиональной подготовки следователей)[180].

Как видим, предмет НОТ следователя достаточно разнообразен и широк. В сфере применения мер уголовно-процессуального принуждения он может проявлять себя в рекомендациях о том, при наличии каких обстоятельств может быть избрана та или иная мера пресечения; как создать такую обстановку, при которой следователь мог бы с большей отдачей реализовать все разработанные криминалистикой тактические приемы проведения, например, обыска, как лучше спланировать расследование уголовного дела, включая и последовательность проведения действий, связанных с уголовно-процессуальным принуждением и т. д. и т. п.

В исследованиях по НОТ много внимания уделяется, в частности, проблеме использования следователем своего рабочего времени. При этом подчеркивается, что значительная часть такого времени тратится на работу, которая либо вообще не связана с расследованием уголовных дел (дежурства, участие в совещаниях и т. д.), либо носит большей частью технический характер. По данным Л. А. Соя-Серко, в 1968 г. на подобного рода работу уходило до 40 % рабочего времени. В последующие годы этот показатель существенно снизился (в 1973 г. он составил, к примеру, 25,7 %[181], но продолжает еще оставаться достаточно высоким.

В плане повышения производительности труда следователя значительный интерес представляют результаты эксперимента, проведенного в следственных аппаратах прокуратуры Ростовской области и УВД Ростовского облисполкома. Суть эксперимента заключалась в том, что следователю был придан технический помощник, имеющий среднее образование и по специальной программе подготовленный к выполнению своих полномочий. На такого помощника возлагалась, в частности, работа по подготовке проектов процессуальных документов, ведению на пишущей машинке записи допросов и очных ставок, оказанию физической помощи при производстве следственных действий, выписке и рассылке повесток, доставлению на мотоцикле следователя к месту выполнения процессуального действия, производству фото– и киносъемки, звукозаписи, применению криминалистической и иной техники, содержащейся в следственном портфеле, подшивке уголовных дел. В результате такого сотрудничества производительность труда следователя в части расследования уголовных дел возросла вдвое. Вместе с тем повысилась и культура следственной работы. Следователь получил возможность с большим эффектом заниматься вопросами предупреждения преступлений и розыском скрывшихся преступников[182].

Не рассматривая другие аспекты НОТ, мы видим, что внедрение научных основ в организацию труда правоохранительных органов является важным фактором повышения эффективности их деятельности.

Одним из условий эффективности правоприменительной деятельности является ее информационная обеспеченность (одно из звеньев НОТ). В самой общей форме правовую информацию можно определить как совокупность сведений о праве и всех связанных с ним процессах и явления[183].

В зависимости от характера источников всю правовую информацию условно подразделяют на две группы: официальную и неофициальную. К числу первых относят информацию, исходящую только от государственных органов и должностных лиц этих органов. Содержится она в различного рода нормативно-правовых актах (законах, указах и т. д.), в актах применения норм права, а также в справочниках, обзорах, сводках, указаниях соответствующих компетентных государственных органов и должностных лиц. Если источники сведений о праве черпаются в материалах, исходящих от граждан, общественных организаций, предприятий, учреждений и организаций, не являющихся органами государства, а также из различных неофициальных изданий (монографии, брошюры, журнальные статьи, публичные лекции, доклады и т. д.), то получаемая при этом информация носит неофициальный характер.

В основе правоприменительной деятельности лежит прежде всего нормативный материал. Между тем именно с обеспечением и использованием такого материала в органах суда, прокуратуры и следствия дело обстоит еще далеко не на должной высоте. Основные причины этого В. Н. Кудрявцев видит в недостатках организации поступления и хранения нормативных актов, учета вносимых в них изменений и дополнений, в ознакомлении с имеющейся правовой информацией работников правоприменительных органов[184]. Устранению этих недостатков в значительной степени содействуют меры как по повышению уровня знаний о праве[185], так и по организации справочно-информационной службы, в том числе и с использованием автоматизированной системы управления (АСУ). Наряду с этим в центре внимания партийных и государственных органов находятся вопросы повышения уровня знаний о праве широкого круга советских граждан[186].

На эффективность правоприменительной деятельности, наряду с осведомленностью участников общественных отношений о норме права, оказывает влияние и степень осознания ими необходимости, ценности и справедливости этих норм, превращение их велений в свои личностные установки. Не ставя задачей подробное исследование этой сложной и многогранной социально-психологической проблемы[187], заметим лишь, что степень полноты в достижении целей той или иной меры уголовно-процессуального принуждения определяется во многом отношением к ней лица, подвергаемого воздействию этих мер. Таковы, на наш взгляд, основные условия эффективности мер уголовно-процессуального принуждения.

Среди всех мер уголовно-процессуального принуждения меры пресечения составляют весьма значительную часть. Их применение всегда связано с существенным ущемлением прав и свобод вовлеченных в сферу уголовно-процессуальной деятельности лиц. В то же время использование таких мер оказывает самое серьезное влияние на успешное разрешение задач советского уголовного судопроизводства, на успех борьбы с преступностью в целом. Вот почему проблема мер пресечения всегда находится в центре внимания юридической науки[188].

Все признаки уголовно-процессуального принуждения в равной мере имеют прямое отношение и к мерам пресечения. Имеющее место в процессуальной литературе некоторое различие в формулировке понятия таких мер объясняется лишь стремлением того или иного автора оттенить в определении значимость отдельных признаков. Так, по мнению А.Д. Бурякова, в определении помимо указания на элементы процессуального принуждения должно обязательно найти отражение и то, что меры пресечения содержат в себе и элементы морального воздействия на поведение лица, в отношении которого они избираются[189].

З.Ф. Коврига полагает необходимым отразить в определении то положение, что меры пресечения имеют своей целью ограждение общества от опасных для него лиц и успешное осуществление задач социалистического правосудия[190]. Мы полагаем, что в определении мер пресечения должны найти отражение лишь самые наиболее существенные их признаки – то, что они применяются лишь в сфере уголовного судопроизводства в отношении точно определенного в законе круга лиц, носят характер процессуального принуждения (включая и моральное воздействие), с целью достижения прежде всего конкретных, непосредственно отраженных в тексте закона (ст. 33 Основ, ст. 89 УПК РСФСР) задач советского уголовного судопроизводства.

Исходя из сказанного, представляется более приемлемым определение мер пресечения как принудительных средств уголовно-процессуального характера, применяемых в строго указанных в законе случаях органами дознания, следствия и прокуратуры к обвиняемому (в определенных случаях также к подозреваемому), а судом – к подсудимому и осужденному (до вступления приговора в законную силу) и имеющих целей целью пресечь таким лицам возможность уклонения от следствия и суда, воспрепятствовать установлению по делу объективной истины или продолжить преступную деятельность, а также обеспечить исполнение приговора в части уголовного наказания.

Законодатель исходит из того, что избрание меры пресечения есть право, а не обязанность уполномоченного на это лица. Его решение зависит от множества факторов, носящих объективный и субъективный характер (тяжесть преступления, индивидуальные особенности подвергаемого воздействию мер пресечения лица и т. д.). Но применение любой меры пресечения всегда связано с ущемлением личной свободы гражданина и в силу этого может иметь место лишь при наличии действительной на то необходимости, строго по указанным в законе основаниям и с соблюдением определенного процессуального порядка. При этом в основе решения о применении той или иной меры пресечения всегда должна лежать совокупность конкретных реальных фактических данных (доказательств), свидетельствующих о необходимости предотвращения ненадлежащего поведения обвиняемого (подозреваемого)[191].

При отсутствии оснований, делающих необходимым применение мер пресечения, у обвиняемого (но не у подозреваемого) может быть отобрано обязательство являться по вызовам следственно-прокурорских и судебных органов и сообщать им о перемене места жительства. Такое обязательство не ограничивает свободы передвижения обвиняемого. Нарушение его может повлечь за собой привод обвиняемого или применение к нему меры пресечения. Практика отобрания таких обязательств, по нашим данным, незначительна и не превышает одного процента к числу случаев применения мер пресечения. Случаев нарушения данного обязательства не установлено. В последующем, после предания обвиняемого суду, такое обязательство всегда изменялось на такую меру пресечения, как подписка о невыезде.

Основы в ст. 33 в качестве мер пресечения предусматривают подписку о невыезде, личное поручительство, поручительство общественной организации и заключение под стражу. Вместе с тем Основы указывают, что законодательством союзных республик могут быть определены и иные меры пресечения. Во исполнение этого уголовно-процессуальные кодексы всех союзных республик предусмотрели дополнительно такие меры пресечения, как наблюдение командования воинской части (ст. 100 УПК РСФСР, ст. 96 УПК Белорусской ССР и др.) и отдача несовершеннолетних под присмотр родителей, опекунов, попечителей, администрации детских учреждений (ст. 394 УПК РСФСР, ст. 97 УПК Белорусской ССР и др.), а УПК РСФСР (ст. 99) и Таджикской ССР (ст. 82), наряду со всеми названными, предусмотрели в качестве меры пресечения еще и залог.

Отмеченная система мер пресечения вполне удовлетворяет потребностям практики. Об этом свидетельствует и тот факт, что из 72 опрошенных по данному вопросу следователей лишь один ответил, что в целом названная система «слабо гарантирует возможность пресечения ненадлежащего поведения обвиняемого». Но конкретных предложений по совершенствованию системы мер пресечения этот следователь не внес[192].

Каждая из мер пресечения обладает своими особенностями и применяется лишь при определенных условиях. В силу этого как в теоретическом, так и в практическом отношении имеет значение характеристика каждой из них.

Одной из распространенных на практике мерой пресечения является подписка о невыезде. Изучение уголовных дел, расследованных в период с 1973 по 1978 г. следователями МВД и прокуратуры Татарской и Удмуртской АССР, показало, что подписка о невыезде составляет от 48 до 53,6 % случаев избрания мер пресечения. Если учесть при этом, что только четверо из всех обвиняемых нарушили данную ими подписку о невыезде и скрылись от следственных органов, то можно сделать вывод о достаточной эффективности рассматриваемой меры пресечения. К тому же, на наш взгляд, во всех случаях нарушения подписки о невыезде ее избрание было явно необоснованным. Такая мера пресечения была избрана, например, в отношении гр-на Д., ранее судимого, не имеющего ни семьи, ни постоянного места жительства и работы, привлекаемого к уголовной ответственности по ст. 209 УК РСФСР. В другом случае подписка о невыезде как мера пресечения избиралась в отношении двух командированных лиц, прибывших в поселок Черемшан Татарской АССР и совершивших в помещении местного дома колхозника в нетрезвом состоянии хулиганские действия, подпадающие под признаки ч. 2 ст. 206 УК РСФСР.

Сущность подписки о невыезде как меры уголовно-процессуального пресечения состоит в отобрании от обвиняемого (подозреваемого) обязательства не отлучаться с места жительства или временного нахождения без разрешения соответствующего лица, производящего дознание, следователя, прокурора, суда и являться по их вызовам.

Подписка о невыезде может быть применена только при наличии у лица, в отношении которого она избирается, постоянного или временного места жительства и совершившего, как правило, не относимое к категории тяжких преступление. Критерии временного пребывания законодательством не определены, но представляется, что оно должно быть не короче времени, необходимого на производство расследования и судебного рассмотрения уголовного дела. Такая мера пресечения не препятствует отлучке обвиняемого (подозреваемого) по служебным обязанностям и домашним делам на короткий (в течение суток или рабочего дня) промежуток времени.

Анализ практики показывает, что подписка о невыезде избирается часто при совершении преступлений против социалистической и личной собственности (кражах и грабежах, уничтожениях и повреждениях имущества), хозяйственных преступлений, злоупотреблений властью или служебным положением (ст. 170 УК РСФСР), халатности и должностном подлоге (ст. 172 и 175 УК РСФСР), преступлений, связанных с нарушением правил безопасности движения и эксплуатации транспортных средств, их угоне и ряде других. Обращает на себя внимание довольно широкое, нередко, как представляется нам, необоснованное применение такой меры к лицам, привлекаемым по ст. 92 УК РСФСР за хищения социалистического имущества путем его присвоения и растраты. По нашим данным, они составили до 60 % случаев избрания мер пресечения по названным категориям уголовных дел. Конечно, как состав таких преступлений, так и лица, привлекаемые по ним к уголовной ответственности, обладают своими специфическими особенностями (продолжение функционирования во время расследования предприятия, сложившееся в какой-то мере социальное лицо расхитителя, имеющего зачастую специальное образование, длительный стаж работы в системе, например, торговли или общественного питания, устоявшееся семейное положение и т. д.), не учитывать которые невозможно. Но и здесь нужно подходить дифференцированно. Если, к примеру, избрание такой меры пресечения явилось вполне оправданным к М., ранее не судимой, имеющей семью, отмеченной за добросовестное отношение к труду премиями и наградами, в период временного исполнения обязанностей заведующего складом материальных ценностей Управления снабжения и сбыта при Совете Министров Карельской АССР присвоившей четыре норковые шкурки на сумму 224 рубля, то вряд ли было правильным применение такой меры пресечения в отношении гр-ки Я., заведующей складом Можгинского консервного завода Удмуртской АССР, привлекаемой по части 2 ст. 92 УК РСФСР, при наличии данных о се прежней судимости за аналогичное преступление, проживании на частной квартире без семьи и сведений о предпринимаемых ею мерах по реализации ценных вещей.

Следует учесть и то, что, оставаясь на свободе, расхитители могут совершить действия, направленные на воспрепятствование установлению истины по делу, либо принять меры к сокрытию ценного имущества, которое можно было бы обратить в возмещение причиненного преступлением материального ущерба. Так, бывший заведующий складом Мамадышского спиртзавода Татарской АССР К., находясь под подпиской о невыезде, сумел переписать принадлежащий лично ему автомобиль «Москвич-433» на зятя, а также распродать некоторые ценные вещи. Прямым следствием применения такой меры пресечения явилась, на наш взгляд, констатация фактов имущественной несостоятельности гр-ки 3., расхищавшей на протяжении ряда лет товарно-материальные ценности из магазина одного из леспромхозов Прионежского района Карельской АССР; гр-ки С, бывшей заведующей хозяйственным отделом Петрозаводского универмага; казначея Набережно-Челнинского завода ячеистого бетона Татарской АССР К. и др. Во всех подобных явлениях наносится серьезный вред делу своевременного и полного возмещения причиненного преступлением материального ущерба.

Подписка о невыезде зачастую применяется по делам о таких преступлениях, в случае совершения которых вряд ли вообще целесообразно избрание к обвиняемым меры пресечения. Особенно это характерно в отношении лиц, привлекаемых к уголовной ответственности по ст. 158 УК РСФСР за незаконное изготовление, сбыт и хранение спиртных напитков. Так, в отношении всех лиц, привлеченных сотрудниками Можгинского РОВД Удмуртской АССР в 1973–1976 гг. по ст. 158 УК РСФСР, избиралась в качестве меры пресечения подписка о невыезде. Анализ полученных нами данных показывает, что обвиняемые по данной статье являются в основном семейными и часто многодетными людьми, проживающими в сельской местности, имеющими свое хозяйство, работающими в колхозе или совхозе. Так, за изготовление браги были привлечены к уголовной ответственности супруги П., работающие в совхозе «Россия» и имеющие семерых детей в возрасте до 17 лет. Избрание в качестве меры пресечения подписки о невыезде «для обеспечения явки», как указано в постановлении, вряд ли в данном случае явилось обоснованным. Вполне достаточно было ограничиться отобранием обязательства о явке по вызовам, обязательства, не стесняющего личную свободу обвиняемого и составляющего, по сути дела, лишь одну из его процессуальных обязанностей.

Подписка о невыезде часто избирается в отношении несовершеннолетних обвиняемых. Последнее представляется малоэффективным, ибо сущность этой меры пресечения несовершеннолетними должным образом не осознается. К таким лицам более эффективным является отдача детей под присмотр родителей, опекунов, попечителей, под надзор администрации детских учреждений (ст. 394 УПК РСФСР), в отношении школьников – поручительство общественной организации (ст. 95 УПК РСФСР).

При отобрании подписки о невыезде обвиняемый предупреждается о том, что в случае нарушения им своих обязательств к нему может быть применена более строгая мера пресечения. Такое предупреждение, оказывая психологическое и моральное воздействие на поведение лица, мобилизует его на выполнение принятых на себя обязательств и тем самым делает подписку о невыезде эффективной.

Повышению эффективности такой меры пресечения способствовало бы и установление режима поведения обвиняемого с определенными ограничениями. За предложение о необходимости введения регулярной регистрации у следователя лиц, находящихся под подпиской о невыезде, высказались, в частности, 54 (75 %) из 72 опрошенных следователей; все следователи считают необходимым привлекать нарушителей подписки о невыезде к ответственности, в том числе: к процессуальной (обязательное изменение подписки о невыезде на другую меру пресечения) – 52 (72 %), к административной (штраф) – 13 (15,3 %) и к уголовной – 3 (4,2 %) следователей.

Такие меры пресечения, как личное поручительство и поручительство общественной организации, тесно связаны с институтом привлечения общественности к участию в борьбе с преступностью и представляют собой частный случай проявления тенденции на «все более широкое участие граждан в управлении делами государства и общества» (ст. 9 Конституции СССР).

Личное поручительство состоит в принятии на себя заслуживающими доверия лицами письменного обязательства в том, что они ручаются за надлежащее поведение и явку обвиняемого (подозреваемого) по вызову лица, производящего дознание, следователя, прокурора и суда (ст. 94 УПК РСФСР).

Личное поручительство основывается как на доверии поручителя к обвиняемому, так и следователя к поручителю. Вот почему необходимо иметь полные и достоверные сведения о поручителях и их взаимоотношениях с обвиняемым. Личное поручительство лишь тогда в полной мере будет эффективным, когда поручитель будет обладать необходимым для этого авторитетом. Последний основывается на служебном положении и поведении поручителя в быту, на его личных качествах.

Избранию данной меры пресечения должно предшествовать знание того, на чем основывается доверие поручителей к обвиняемому и какими способами и средствами поручитель может выполнить взятые на себя обязательства. Количество поручителей не может быть менее двух. Это обстоятельство оказывает влияние и на самого обвиняемого, ибо поручительство двух хорошо известных ему людей, как правило, вызывает в нем чувство большей ответственности, чем поручительство одного человека. Инициатива о применении такой меры пресечения должна исходить от обвиняемого и поручителей совместно. В этом плане личное поручительство носит сугубо добровольный характер.

По вопросу о характере обязательств личного поручителя в процессуальной литературе есть суждение о том, что при поручительстве необходимо указывать лишь те обязательства, которые поручитель фактически может исполнить[193]. Учитывая, что в соответствии со ст. 94 УПК РСФСР на личного поручителя возлагаются обязательства по обеспечению не только надлежащего поведения обвиняемого, но и его явку по вызовам соответствующего должностного лица, отметим, что данное суждение есть не что иное, как неправомерное сужение круга возлагаемых по закону на поручителя обязательств.

При отобрании подписки о личном поручительстве поручитель должен быть поставлен в известность о сущности дела, по которому избирается данная мера пресечения, и об ответственности в случае совершения обвиняемым действий, для предупреждения которых было применено личное поручительство. Это призвано способствовать более продуманному и серьезному подходу личных поручителей к выполнению своих обязанностей. Допустим и своевременный отказ лица от своего поручительства.

В случае неисполнения поручителями своих обязанностей на каждого из них может быть наложено судом денежное взыскание в размере до 100 рублей или применены меры общественного воздействия. Ответственность поручителей наступает лишь в том случае, если следственно-судебные органы располагают достаточными данными о недобросовестном отношении поручителей к своим обязанностям, что повлекло за собой ненадлежащее поведение обвиняемого.

Общественное поручительство состоит в даче письменного обязательства в том, что общественная организация ручается за надлежащее поведение и явку обвиняемого по вызовам лица, производящего дознание, следователя, прокурора и суда (ст. 95 УПК РСФСР). Эта мера пресечения отличается от личного поручительства тем, что в данном случае поручителем выступает общественная организация. Такое участие общественности в целом содействует всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств уголовного дела, гарантирует положительное воздействие коллектива трудящихся на поведение обвиняемого.

Заключение под стражу является, по нашим данным, очень распространенной мерой пресечения – избирается она практически по каждому второму уголовному делу; в 1977 г. ее удельный вес значительно снизился (отчасти результат влияния Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 февраля 1977 г., ограничившего сферу применения заключения под стражу в качестве меры пресечения)[194]. В то же время все опрошенные нами следователи относят заключение под стражу к числу наиболее эффективных мер пресечения. В пользу сказанного приводятся самые различные доводы: «обвиняемый не скроется от предварительного следствия», «лишает возможности обвиняемого заниматься преступной деятельностью», «влияет на снижение преступности», «облегчается производство следственных действий» и т. д.

Заключение под стражу как мера процессуального принуждения состоит в предварительном лишении обвиняемого (в исключительных случаях – подозреваемого) свободы, применяемой на основаниях и в порядке, предусмотренном уголовно-процессуальным законом, лицом, производящим дознание, следователем, прокурором или судом в целях воспрепятствования указанным лицам уклониться от органов расследования и суда, установлению истины по делу, заниматься преступной деятельностью, а также для обеспечения исполнения приговора.

Эта мера пресечения безукоризненна в плане обеспечения явки обвиняемого (подозреваемого) в следственно-судебные органы и его надлежащего поведения. Именно по этим причинам следователи относят ее к числу высокоэффективных мер пресечения. Но вместе с тем заключение под стражу связано с предельно допустимым стеснением прав личности и поэтому ее применение законодателем обусловлено рядом обстоятельств. В ст. 54 Конституции СССР записано: «Гражданам СССР гарантируется неприкосновенность личности. Никто не может быть подвергнут аресту иначе, как на основании судебного решения или с санкции прокурора». Санкция прокурора выступает здесь как одно из процессуальных средств обеспечения надзора за соблюдением законности при производстве расследования по уголовному делу.

Заключение под стражу как мера пресечения может быть применена лишь по делам о преступлениях, за которые законом предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок свыше одного года. В случае совершения преступления, за которое может быть назначено наказание в виде лишения свободы на срок не свыше одного года, ее применение возможно только «в исключительных случаях» (ч. 1 ст. 96 УПК РСФСР). Исключительность обусловливается в каждом отдельном случае рядом факторов, носящих как объективный, так и большей частью субъективный характер (наличие прежней судимости, склонность к употреблению спиртных напитков и т. д.). На практике это встречается при привлечении к уголовной ответственности за умышленное причинение легких телесных повреждений, занятие запрещенными промыслами, управление в нетрезвом состоянии транспортными средствами, их угоне и т. д.

По довольно большому количеству составов преступлений, перечень которых дан в части 2 ст. 96 УПК РСФСР, заключение под стражу как мера пресечения может быть применена по мотивам одной лишь их опасности. Анализ практики показывает, что рассматриваемая мера пресечения чаще всего (более 50 %) применяется именно по этим мотивам. В то же время обращает на себя внимание тот факт, что в названном перечне мы не находим одного из наиболее распространенных составов преступлений, каким является хулиганство. Известно же, что многие из числа названных в части 2 ст. 96 УПК РСФСР составов преступлений зачастую выступают как прямое следствие хулиганских действий того или иного лица. Видимо, по этой причине практические работники в постановлениях об избрании мер пресечения отмечают повышенную общественную опасность хулиганства (до 30 % от общего числа изученных дел). Тем не менее Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 11 марта 1977 г. из УПК РСФСР исключена ст. 418, рекомендовавшая избирать в отношении привлекаемых к уголовной ответственности за хулиганство в качестве меры пресечения, как правило, заключение под стражу. Такая позиция законодателя, объяснимая, на наш взгляд, лишь заботой о сужении сферы применения этой наиболее остро стесняющей личную свободу граждан меры уголовно-процессуального принуждения, приводит иногда к тому, что лица, совершившие даже злостные хулиганские действия, скрываются от правосудия и зачастую совершают новые преступления. По выборочным данным, полученным в результате изучения уголовных дел, расследованных в Башкирской АССР, среди обвиняемых, нарушивших подписку о невыезде, лица, совершившие хулиганские действия и кражи, составили 74,4 %; а среди лиц, вновь совершивших преступления, находясь под подпиской о невыезде, указанная категория лиц составила 87,7 %[195].

Вместе с тем, как отмечалось, правы авторы, оспаривающие право на самостоятельное законодательное существование рассматриваемого основания ввиду того, что «арест должен применяться не за совершенное преступление, а за ненадлежащее поведение обвиняемого, препятствующее решению задач уголовного судопроизводства»[196]. Однако заметим, что за такое решение вопроса о судьбе части 2 ст. 96 УПК РСФСР высказалось лишь трое из 72 опрошенных следователей. Остальные же считают необходимым сохранить ее; пятеро предлагают расширить перечень включенных в эту норму составов преступлений, дополнив ее ст. 122, 206, 224, ч. 2 ст. 92 и некоторыми другими статьями УК РСФСР. Стремление к сохранению рассматриваемого законоположения, видимо, объясняется тем, что при таком положении облегчается решение вопроса об избрании меры пресечения. В качестве основания для применения заключения под стражу выступают фактические данные (доказательства) в виде сведений о реально существующих фактах ненадлежащего поведения либо о действительной возможности подобного поведения в будущем. В конкретном своем проявлении такие фактические данные могут быть самыми разнообразными; обусловливаются они характером направленности поведения на уклонение от следствия и суда (выписка с места проживания, распродажа имущества и т. д.); на воспрепятствование установлению истины по делу (перевод на имя потерпевшего значительной денежной суммы; проявление благоприятного отношения к свидетелям преступления и т. д.); на продолжение занятия преступной деятельностью (изготовление отмычек замков; поиск соучастников и т. д.). При заключении осужденного под стражу для исполнения приговора основанием для этого выступает факт вступления в законную силу приговора суда и наличие распоряжения судьи об обращении приговора к исполнению.

Тот факт, что заключение под стражу осуществляется большей частью в отношении обвиняемого, не дает основания само постановление о привлечении лица к уголовной ответственности в качестве обвиняемого рассматривать в качестве основания для применения данной меры пресечения. Для привлечения лица в качестве обвиняемого необходимы установленные в соответствии с действительностью факты, образующие основание уголовной ответственности и содержание формулируемого обвинения, а для избрания мер пресечения надо располагать сведениями о том, что определенное поведение обвиняемого может помешать нормальному ходу следствия и т. д. Сам факт привлечения определенного лица к уголовной ответственности в качестве обвиняемого есть лишь одно из условий возникновения права на применение мер пресечения вообще.

По мнению большинства следователей (66,6 %), заключение под стражу является эффективной мерой пресечения в части подозреваемых в совершении преступления лиц. Но исключительный характер ее избрания (ст. 90 УПК РСФСР) требует особой тщательности при установлении необходимых для этого оснований, являющихся по своему характеру одинаковыми, что и в случае применения заключения под стражу к обвиняемому. Важно, чтобы эти основания в постановлении были названы конкретно, полно и точно. Только такое постановление является мотивированным, а содержавшееся в нем решение обоснованным.

Заключению под стражу предшествует предварительное получение на это санкции прокурора. При решении вопроса о санкции на арест прокурор обязан самым тщательным образом ознакомиться со всеми материалами уголовного дела, а в необходимых случаях лично допросить подвергаемое аресту лицо. В литературе есть предложения о том, чтобы обязать прокурора осуществлять такой допрос во всех без исключения случаях дачи санкции на заключение под стражу[197]. Такое мнение в целом, конечно, заслуживает внимания[198]. Но вместе с тем закреплять его законодательно вряд ли целесообразно, к тому же и реально осуществить это на практике невозможно. Видимо, поэтому за закрепление в законе рассматриваемого положения высказалось лишь 16,7 % опрошенных нами следователей. Что же касается несовершеннолетних подозреваемых и обвиняемых, то их арест без предварительного проведения прокурором допроса невозможен (ст. 30 Закона о прокуратуре СССР).

Одной из характерных особенностей заключения под стражу является и ее строгая ограниченность во времени, которая, как общее правило, не может продолжаться более двух месяцев с исключительным порядком продления этого срока (ст. 962 и 97 УПК РСФСР), и специфический порядок содержания заключенных под стражу лиц, определяемый ст. 961 УПК РСФСР и положениями «О предварительном заключении под стражу» от 11 июля 1969 г. и «О порядке кратковременного задержания лиц, подозреваемых в совершении преступления» от 13 июня 1976 г. В соответствии с этими законоположениями заключенные под стражу обвиняемые содержатся в специальных следственных изоляторах, а заключенные под стражу подозреваемые – в изоляторах органов внутренних дел для временного содержания задержанных и заключенных под стражу (ИВС).

К числу особенностей рассматриваемой меры пресечения относится и наличие специфического порядка ее применения к отдельным категориям как должностных (в части судей и народных заседателей см., к примеру, ст. 11 Закона о Верховном Суде СССР), так и иных (в частности, иностранцам) лиц, а также к депутатам Советов народных депутатов (см., например, ст. 118 Конституции СССР). К несовершеннолетним заключение под стражу рекомендуется применять лишь в исключительных случаях, когда это вызывается особой тяжестью совершенного ими преступления (ст. 393 УПК РСФСР).

Будучи своевременно и обоснованно избранным, заключение под стражу является весьма эффективным средством в борьбе с преступностью. И, напротив, ее неизбрание может привести к уклонению обвиняемых (подозреваемых) от правосудия, а иногда и к совершению ими тяжких преступлений, вплоть до убийств[199].

Залог как мера пресечения заключается в деньгах или ценностях, вносимых в депозит суда подозреваемым, обвиняемым или другим лицом или организацией в обеспечении надлежащего поведения и явки подозреваемого или обвиняемого в органы следствия и суда. Эта мера пресечения применяется только с санкции прокурора. Сумма залога определяется органом, избравшим данную меру пресечения, с учетом характера совершенного преступления, личности обвиняемого, материального положения залогодателя и т. д. В случае совершения обвиняемым (подозреваемым) действий, препятствующих целям мер пресечения, внесенный залог полностью обращается в доход государства (ст. 323 УПК РСФСР).

В основе рассматриваемой меры пресечения лежит как экономическая заинтересованность в сохранении залоговой массы, так и моральная обязанность обвиняемого (подозреваемого) перед лицами и организациями, внесшими залог.

Данная мера пресечения имела довольно широкое распространение в первые годы существования нашего государства, в особенности в период нэпа, когда залогодателями являлись представители различных социальных прослоек общества (лица, занимающиеся частной торговлей, кулаки и др.). С их исчезновением отпала и большая часть предпосылок (экономических и социальных) для применения в качестве меры пресечения залога. Вместе с тем отрицательное отношение к возможности ее законодательного существования[200] представляется неправильным. Ее применение возможно в тех случаях, когда по обстоятельствам дела нет необходимости в заключении обвиняемого (подозреваемого) под стражу, а оставление его под подпиской о невыезде или иной мерой пресечения является все же недостаточным для обеспечения его надлежащего поведения, в том числе и для неуклонения от следственно-прокурорских и судебных органов. К тому же необходимо учесть, что в лице залогодателя могут выступать как любое физическое лицо, так и организация, не являющаяся социалистической (религиозные организации, учреждения иностранного государства, находящиеся на территории нашей страны и осуществляющие деятельность, допускаемую законодательством СССР)[201].

Такая мера пресечения, как наблюдение командования воинской части (ст. 100 УПК РСФСР), заключается в принятии предусмотренных уставами Вооруженных Сил Союза ССР в отношении обвиняемого, являющегося военнослужащим, мер для того, чтобы обеспечить надлежащее поведение и явку его по вызовам лица, производящего дознание, следователя, прокурора и суда.

Особенностью данной меры пресечения является то, что она может применяться только к военнослужащим[202], находящимся на срочной службе[203]. Неоправданным представляется расширительное толкование данного указания законодателя, распространяющее возможность применения наблюдения командования воинской части и на лиц, находящихся на учебных сборах[204]. К ним в случае необходимости должно применяться обычное откомандирование из расположения воинской части (с места учебных сборов) со всеми вытекающими из этого последствиями.

Наблюдение командования воинской части применяется для обеспечения надлежащего поведения и своевременной явки обвиняемого (подозреваемого) по вызову органа, избравшего данную меру пресечения. Военнослужащие, в отношении которых в качестве меры пресечения избрано наблюдение командования воинской части, лишаются на это время права ношения оружия, постоянно пребывают под наблюдением суточного наряда или своего начальника, не направляются на работу вне расположения воинской части в одиночном порядке, не назначаются в караул и другие ответственные наряды.

Как видим, данная мера пресечения создает для обвиняемого (подозреваемого) специальный режим. Сами же ограничения при осуществлении такого наблюдения оказывают в условиях военной службы необходимое воспитательное воздействие на военнослужащего, так как он постоянно ощущает, что, совершив преступление, тем самым нарушил выполнение воинского долга и поэтому поставлен в специальные условия в той же части, где проходила его служба.

Командованию воинской части сообщается о сущности уголовного дела, по которому избирается такая мера пресечения. Об установлении наблюдения командования воинской части в письменной форме уведомляется орган, избравший данную меру процессуального принуждения. Вопрос об ответственности командования воинской части за нарушение (неисполнение) своих обязанностей по наблюдению за поведением военнослужащего решается в каждом отдельном случае исходя из требований уставов Вооруженных Сил Союза ССР.

К несовершеннолетним обвиняемым (подозреваемым), кроме мер пресечения, перечисленных в ст. 89 УПК РСФСР, может применяться отдача их под надзор родителей, опекунов, попечителей, а к воспитывающимся в закрытых детских учреждениях – отдача под надзор администрации таких учреждений (ст. 394 УПК РСФСР)[205].

Сущность рассматриваемой меры пресечения состоит в принятии на себя кем-либо из указанных лиц обязательства обеспечить надлежащее поведение и явку несовершеннолетнего обвиняемого (подозреваемого) по вызовам следственных, прокурорских и судебных органов. Данная мера пресечения может избираться как по инициативе должностных лиц этих органов, так и по инициативе родителей, опекунов, попечителей, а также администрации закрытых детских учреждений.

Решению об избрании такой меры пресечения обязательно должно предшествовать выявление следователем таких обстоятельств, которые бы свидетельствовали о том, что именно эта мера пресечения является наиболее эффективной в отношении конкретно взятого несовершеннолетнего обвиняемого. Ее применение, в частности, оправдано в тех случаях, когда, например, подросток утратил связь с коллективом школы, ПТУ, предприятием, совхозом, колхозом, но характер совершенного им преступления и особенности личности позволяют обойтись без ареста. При избрании этой меры пресечения следователь должен иметь подробные сведения о социальном облике лица, которому несовершеннолетний отдается под присмотр, о его возможностях по контролю над поведением несовершеннолетнего и обеспечению явки последнего по вызовам следственных и судебных органов. Таким лицам разъясняется характер совершенного обвиняемым преступления.

Обязанности по присмотру могут быть возложены как на обоих родителей, так и на одного из них. Обязательным условием избрания такой меры пресечения является согласие родителей, опекунов, попечителей на взятие несовершеннолетнего под присмотр. Причем отказ этих лиц от взятия под присмотр по уважительным причинам (слабое состояние здоровья и т. д.) представляется вполне допустимым. В противном случае применение этой меры вряд ли окажется эффективным. Родители, опекуны, попечители, принимая на себя обязательства по присмотру, должны проводить в отношении несовершеннолетнего комплекс мероприятий воспитательного характера (запрещать находиться на улице в определенное время, пресекать контакты с определенными лицами и т. д.).

При отдаче несовершеннолетних обвиняемых под присмотр администрации закрытых детских учреждений (речь идет о воспитательно-трудовых колониях (ВТК), воспитательных учреждениях, школах-интернатах, детских домах, приемниках-распределителях), по смыслу закона, письменное обязательство дает руководитель данного учреждения[206], который из числа воспитателей назначает конкретное лицо для осуществления повседневного контроля за поведением несовершеннолетнего, обеспечения явки его к следователю или в суд. Родители, опекуны, попечители, администрация закрытых детских учреждений могут заявить мотивированный отказ от присмотра, если они по тем или иным причинам не могут больше осуществлять возложенные на них обязанности. В таком случае эта мера пресечения изменяется на другую.

В случае необеспечения названными лицами принятого на себя обязательства к родителям, опекунам и попечителям могут применяться те же штрафные санкции, что и при личном поручительстве (ст. 94 УПК РСФСР). Представители администрации закрытых детских учреждений являются должностными лицами и в зависимости от характера нарушения принятого обязательства и последствий могут нести дисциплинарную или уголовную ответственность.

В силу наличия в рассматриваемой мере пресечения достаточного объема компонентов воспитательного и предупредительного характера она вполне может быть отнесена к категории эффективных мер уголовно-процессуального принуждения. Однако несмотря на это и на наличие специальных указаний применяется она на практике очень редко. По специально изученным нами делам о преступлениях несовершеннолетних, большинство из которых не представляло большой общественной опасности (кражи, причинение легких телесных повреждений и т. д.), мы не встретились, в частности, ни с одним случаем избрания предусмотренной ст. 394 УПК РСФСР меры пресечения. Нет сомнения в том, что такое положение должно быть изменено.

Каждая из охарактеризованных здесь мер пресечения избирается в отдельности. Представляется совершенно не основанным на законе и не вызывается практическими потребностями встречающееся в литературе суждение о возможности одновременного применения в отношении обвиняемого нескольких мер уголовно-процессуального пресечения[207]. Пути повышения эффективности таких мер надо искать не в этом, а прежде всего в своевременном, законном и обоснованном их применении.

Одной из наиболее эффективных мер уголовно-процессуального принуждения является кратковременное задержание лица, подозреваемого в совершении преступления. Как сугубо уголовно-процессуальная мера, оно состоит в немедленном (безотлагательном) взятии такого лица под стражу для решения в установленном законом порядке вопроса о возможности его ареста. Применение данной меры процессуального принуждения допускается только за преступления, наказуемые лишением свободы, при наличии четко определенных оснований и в предусмотренном уголовно-процессуальным законом порядке.

Основаниями к задержанию подозреваемого согласно ст. 32 Основ, ст. 122 УПК РСФСР являются фактические данные о том, что: лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения; очевидцы, в том числе и потерпевшие, прямо указывают на данное лицо как на совершившее преступление; на подозреваемом или на его одежде, при нем или в его жилище обнаружены явные следы преступления. При наличии иных данных, дающих основания подозревать лицо в совершении преступления, оно может быть задержано лишь в том случае, если это лицо покушалось на побег или когда оно не имеет постоянного места жительства, или когда не установлена личность подозреваемого. Перечень этих оснований является исчерпывающим и расширительному толкованию не подлежит.

Порядок производства кратковременного задержания, правовой режим содержания задержанных, наряду с уголовно-процессуальным законодательством, регламентируются, как отмечалось, еще и специальными актами[208]. Институт кратковременного задержания лица, подозреваемого в совершении преступления, имеет довольно широкое распространение. По нашим данным, подобного рода задержание производится почти по 62 % уголовных дел. При этом до 24 % к общему числу задержаний производится по делам о хулиганстве; до 20 – о злостном нарушении правил административного надзора и бродяжничестве; до 22 – о кражах, грабежах и разбоях (со значительным преобладанием здесь в качестве предмета хищения личного имущества); около 23 % задержаний произведено по делам о преступлениях против жизни, здоровья и достоинства личности (ст. 103, 108, 109, 117, 122 УК РСФСР); остальные задержания осуществлялись по иным категориям уголовных дел.

Как видим, кратковременное задержание производится в основном в случае совершения преступлений, представляющих значительную распространенность и повышенную опасность, а также когда оставление лица на свободе связано с возможностью его ненадлежащего поведения. В большинстве своем такое задержание осуществляется работниками органов внутренних дел. Так, в 1977 г. на их долю пришлось 83,3 % от общего числа задержаний.

Из числа названных в ст. 32 Основ (ст. 122 УПК РСФСР) оснований преобладают первые два (когда подозреваемое в совершении преступления лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения и когда очевидцы, в том числе и потерпевшие, прямо укажут на данное лицо как на совершившее преступление), составившие, по результатам наших исследований, соответственно 29,5 и 32 %. Около 4 % приходится на третье основание. В основном это случаи, когда в результате производства какого-либо следственного действия (например, освидетельствования, обыска и т. д.) обнаруживаются следы преступления или разыскиваемые объекты. По этому основанию, например, был задержан гр-н Д., в домовладении которого в результате произведенного обыска были обнаружены похищенные из помещения средней школы № 14 г. Казани проигрыватель «Аккорд», усилитель от киносети «Украина» и телефонный аппарат; всего на сумму 167 рублей.

Весьма редко производится задержание по основаниям, предусмотренным в части 2 ст. 122 УПК РСФСР. По нашим данным, задержания по этим основаниям составили всего лишь 1,4 %. В остальных случаях основания к задержанию установить не представилось возможным ввиду отсутствия указаний на них в протоколах задержаний и в материалах уголовного дела.

Сказанное свидетельствует о том, что некоторые должностные лица органов внутренних дел и прокуратуры не выполняют требований закона об указании в протоколе оснований задержания. Такие протоколы, например Вахитовского РОВД г. Казани в 1977 г., составили около 22 %.

Положение усугубляется еще и тем, что в ряде протоколов нет указаний и на мотивы задержания. Последние есть не что иное, как те побуждения органа дознания или следователя, которые обусловливают необходимость производства задержания лица, подозреваемого в совершении преступления. Ныне непосредственно в бланке протокола задержания перечислены наиболее характерные мотивы задержания, а именно: пресечение преступлений; предупреждение возможности скрыться от следствия и суда, обеспечить исполнение приговора; лишение возможности помешать установлению истины по уголовному делу. Конечно, вполне возможно задержание лица, подозреваемого в совершении преступления, например, по мотивам обеспечения его личной безопасности от возможной расправы со стороны потерпевших, их родственников и иных лиц и др. Но в силу исключительности подобных случаев они в бланке протокола задержания не указаны. Тем не менее еще нередки случаи, когда в качестве мотивов задержания в протоколах указывается: «за хулиганство», «за нанесение ножевого ранения», «за тунеядство» и т. д.

Особого внимания заслуживают факты, когда из протокола совершенно не ясно, за что же лицо задержано. Так, в протоколе задержания гр-на Г., составленного 4 октября 1977 г. одним из сотрудников Вахитовского РОВД г. Казани, отсутствуют указания на основания задержания и квалификацию совершенного преступления, а в качестве его мотивов отмечено – «может скрыться». Таких протоколов к общему числу их составляют около 9 %[209]. В отдельных протоколах задержания отсутствуют указания на время производства задержания (часы и минуты); не отражаются в них зачастую и объяснения задержанных по поводу их задержания.

Законом весьма четко решен вопрос о сроках задержания. Согласно ч. 3 ст. 32 Основ (ч. 3 ст. 122 УПК РСФСР) о произведенном задержании в течение 24 часов должно быть сообщено прокурору, который в свою очередь в течение 48 часов с момента получения извещения (уведомления) обязан дать санкцию на заключение под стражу либо освободить задержанного[210]. По советскому уголовно-процессуальному законодательству возможность какого-либо продления указанного срока не предусматривается.

Таким образом, при всех условиях максимальный срок пребывания лица в положении задержанного не может превышать 72 часов[211]. В связи с этим приобретает важное значение правильное уяснение порядка исчисления срока. Относительно этого в процессуальной литературе можно встретиться с различного рода суждениями: от исчисления начального срока задержания с момента доставления подозреваемого в орган дознания или предварительного следствия[212] и даже с момента фактического задержания (в смысле лишения лица свободы передвижения по своему усмотрению)[213] до исчисления такого срока с момента составления протокола задержания[214], водворения задержанного в специальное помещение для дальнейшего содержания[215]. Ныне этот вопрос получил свое четкое разрешение. В ст. 3 Положения о порядке кратковременного задержания лиц, подозреваемых в совершении преступления, указывается, что срок такого задержания исчисляется с момента доставления лица, подозреваемого в совершении преступления, в орган дознания или к следователю, а если задержание производится на основании специально вынесенного постановления, то с момента фактического задержания такого лица. Именно данное время и должно указываться в протоколе задержания.

Практика показывает, что доставленные по подозрению в совершении преступления лица до составления протокола задержания и последующего направления их для дальнейшего содержания в специальные изоляторы (ИВС) находятся определенное время в помещениях дежурных частей органов внутренних дел. Срок такого пребывания должен быть в максимальной мере ограниченным. К тому же, как отмечалось, этот срок входит в срок пребывания лица в положении задержанного (72 часа). Тем не менее, по данным нашего исследования, в срок до 3 часов после доставления в органы внутренних дел протоколы задержания оформлялись лишь в отношении 16,7 % задержанных. В каждом пятом случае этот срок превышает сутки. Так, в феврале 1978 г. в Вахитовском РОВД г. Казани гр-н Б., подозреваемый в совершении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 144 УК РСФСР, до составления протокола задержания провел 34 часа; 26 часов в этом же отделе содержалась до оформления протокола задержания гр-ка Д., подозреваемая в кражах и мошенничестве. Подобные явления самым серьезным образом ущемляют права граждан, отрицательно влияют на эффективность борьбы с правонарушениями.

Указания ст. 3 названного Положения об исчислении срока задержания, как правило, с момента доставления подозреваемого в совершении преступления лица в орган дознания или к следователю помогают, как нам представляется, в определенной степени разрешить положительно вопрос о возможности производства задержания до составления постановления о возбуждении уголовного дела, в период производства проверочных действий по установлению наличия в поступившем сообщении или иной информации (повода) достаточных данных, указывающих на признаки готовящегося или совершенного преступления (основание). За такое решение данного вопроса высказалось 46 % опрошенных нами следователей, почти все оговорили это как исключение.

Изучение показало также, что в ряде случаев работники органов дознания и следователи не выполняют требования ст. 5 Положения об уведомлении родственников и заменяющих их лиц о проведенном задержании. Такая практика, к примеру, полностью отсутствует в деятельности Тетюшского РОВД Татарской АССР; очень редко подобное уведомление осуществляется в Бауманском, Советском и Приволжском РОВД г. Казани.

По данным нашего исследования, в отношении более 94 % лиц, подвергнутых кратковременному задержанию, прокурорами санкционирован арест. В остальных же случаях избраны иные меры пресечения (как правило, подписка о невыезде), либо произведено освобождение за неподтверждением оснований к задержанию. В целом это достаточно высокий показатель обоснованности применения рассматриваемой меры процессуального принуждения.

Вместе с тем сфера применения этой меры процессуального принуждения, на наш взгляд, должна быть ограничена, а процессуальный порядок производства усовершенствован. В пользу необходимости, в частности, постановления о производстве задержания, наряду с другими обстоятельствами, следует указать на положения ст. 34 УПК РСФСР о том, что всякое решение, принятое лицом, расследующим уголовное дело, должно носить характер постановления (за исключением обвинительного заключения). За необходимость такого постановления высказалось и 50 % опрошенных нами следователей[216].

Отстранение обвиняемого от должности как мера уголовно-процессуального принуждения, предусмотренная ст. 153 УПК РСФСР, имеет ярко выраженные специфические особенности.

Применяться рассматриваемая мера процессуального принуждения может только при наличии сформулированного по делу обвинения. При этом обвиняемый должен быть должностным лицом. В соответствии с примечанием к ст. 170 УК РСФСР к должностным отнесены те лица, которые постоянно или временно осуществляют функцию представителей власти в государственных или общественных учреждениях, организациях, предприятиях, занимают должности, связанные с выполнением организационно-распорядительных или административно-хозяйственных обязанностей, или выполняющие такие обязанности по специальному полномочию.

Не подвергая обстоятельному анализу судебную практику и правовые концепции понятия должностного лица[217], считаем правильным мнение о том, что по советскому праву такими лицами «признаются работники государственных или общественных учреждений, предприятий и организаций, которые наделены следующими правомочиями: распорядительными, в отношении других лиц, подчиненных им по службе, контроля над деятельностью юридических лиц и их персонала, совершать от имени социалистической организации управленческие действия, имеющие юридическое значение, либо действовать от имени государства, а также осуществлять функции по поддержанию общественного порядка»[218]. Таковыми, в частности, являются заведующие предприятиями общественного питания, складами, магазинами и старшие продавцы при условии наделения их правом распоряжаться имуществом и нахождении в их подчинении других лиц; экспедиторы, агенты по снабжению, кассиры и другие лица, осуществляющие правомочия по распоряжению, доставке или хранению имущества[219], врачи, преподаватели, научные работники и т. д., в силу занимаемой административной должности, обладающие организационно-распорядительными функциями (главные врачи, заведующие секторами, деканы) или наделенные такими функциями в силу специального приказа (члены приемной экзаменационной комиссии); начальники канцелярий, секретари суда и другие лица, выполняющие управленческие действия; все лица, отнесенные к числу представителей власти, являющиеся такими государственными служащими, указания которых в пределах предоставленных им прав обязательны для третьих лиц (учреждения, организаций, предприятий, отдельных граждан), влекут за собой имеющие юридическое значение последствия.

Необходимость отстранения обвиняемого от должности должна быть вызвана наличием в материалах уголовного дела такой совокупности фактических данных, которые свидетельствуют о том, что лицо намеревается благодаря занимаемому им служебному положению продолжить преступную деятельность (продолжать, например, вовлечение в пьянство находящихся в служебной зависимости от такого лица несовершеннолетних) или воспрепятствовать установлению по уголовному делу объективной истины (изъять или изменить содержание тех или иных документов, оказать психическое воздействие на подчиненных по службе свидетелей и потерпевших с целью дачи последними во время допросов благоприятных для него показаний и т. д.). Так, в процессе расследования уголовного дела по обвинению К., главного агронома колхоза «Победа» Тетюшского района Татарской АССР, систематически завышавшего норму выработки вывоза удобрений на поля, следствием чего явилось незаконное перечисление из бюджета колхоза на расчетный счет ПМК-б значительной денежной суммы, следователю прокуратуры от бухгалтера данной организации стало известно, что обвиняемый уговаривал его внести определенные изменения в соответствующую финансово-расчетную документацию. Прокурор района не только утвердил постановление следователя об отстранении К. от занимаемой должности, но и дал указание избрать в отношении обвиняемого в качестве меры пресечения подписку о невыезде (до этого от К. было отобрано лишь обязательство о явке по вызовам следственных и судебных органов).

Об отстранении обвиняемого от должности следователь выносит мотивированное постановление. «Мотивировка – это обоснование решения следователя в процессуальном акте»[220]. Обосновать же решение нельзя без указания лежащих в его основе доказательств и доводов, без приведения фактической и логической аргументации выраженных в нем выводов. Вот почему нельзя согласиться с авторами, утверждающими, что в таком постановлении «доказательства не приводятся»[221]. Постановление об отстранении обвиняемого от должности может быть направлено для исполнения лишь после санкционирования его прокурором[222]. Проверка прокурором законности и обоснованности такого решения является важной и необходимой гарантией ограждения должностных лиц от необоснованных обвинений и подрыва их авторитета, служит делу укрепления всего советского государственного аппарата. Решение об отстранении обвиняемого от должности отменяется постановлением следователя, когда в применении этой меры отпадает дальнейшая необходимость (ч. 2 ст. 153 УПК РСФСР).

В процессуальной литературе можно встретить высказывание о том, что «отстранение от должности может быть применено как вместо меры пресечения, так и наряду с ней, если избранная мера пресечения не связана с арестом»[223]. Применением названных мер уголовно-процессуального принуждения действительно достигаются в определенной мере сходные цели. Но лежащие в основе таких мер факты все же различны. Факты, лежащие в основе решения об отстранении от должности, по своему характеру таковы, что они свидетельствуют о возможности ненадлежащего поведения обвиняемого именно благодаря своему служебному должностному положению. Учитываемые при избрании этих мер процессуального принуждения обстоятельства также далеко не одинаковы. Кроме того, утверждение о возможности отстранения от должности «вместо меры пресечения» способно породить мнение о прямой его зависимости от наличия последней. Между тем они являются вполне самостоятельными мерами уголовно-процессуального принуждения.

Отстранение обвиняемого от должности есть мера временная, применяемая лишь на период расследования и судебного разрешения уголовного дела. Ее нельзя смешивать ни с увольнением с должности (ст. 31 УК РСФСР), ни с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью (ст. 29 УК РСФСР), являющимися видами уголовных наказаний. Будучи правильно примененной, она является, как правило, и эффективной.

Конец ознакомительного фрагмента.