Избранные труды. Раздел I. Автореферат, монографии (В. Н. Гапеев, 2012)

Издательство Ростовского университета, Ростов-на-Дону, 1983.

Ответственный редактор – к. ю. н. Е. И. Филиппов

Предисловие

Конституция СССР 1977 г. стала базой для дальнейшего обновления и совершенствования советского законодательства о судоустройстве и судопроизводстве. В ней нашла отражение возросшая роль советского суда. В то же время Конституцией предусмотрено, что разрешение хозяйственных споров между предприятиями, учреждениями и организациями осуществляется органами государственного арбитража в пределах их компетенции (ст. 163). Таким образом, деятельность государственного арбитража по разрешению хозяйственных споров стала его конституционной функцией, а сами органы государственного арбитража преобразованы в конституционные.

В докладе М. С. Горбачева на второй сессии Верховного Совета СССР десятого созыва, посвященном проектам Законов СССР о Верховном Суде СССР, прокуратуре СССР, государственном арбитраже в СССР, адвокатуре в СССР, отмечены общие для всех правоохранительных органов направления их деятельности. Они «…должны активно бороться с любыми нарушениями советского правопорядка, усиливать работу по предупреждению правонарушений, развивать и укреплять связи с трудовыми коллективами и общественностью, проявлять все больше инициативы и принципиальности»[9]. XXVI съезд КПСС подчеркнул высокую ответственность органов юстиции, суда, прокуратуры в укреплении социалистической законности и правопорядка, указал на необходимость максимальной эффективности их работы[10]. Данное положение получает особенно актуальное звучание в связи с требованием об укреплении государственной, трудовой и исполнительской дисциплины и необходимостью в связи с этим «обеспечить строгий контроль за выполнением принятых решений»[11], на что нацеливают решения ноябрьского (1982 г.) Пленума ЦК КПСС.

В числе задач, которые поставлены в настоящее время перед советской юридической наукой, важное значение приобретает изучение взаимодействия различных форм защиты субъективных прав и охраняемых законом интересов, уяснения тех социально-экономических мотивов, которые вызвали к жизни их параллельное функционирование. С другой стороны, в практическом отношении важной и злободневной представляется не только задача четкого разграничения компетенций между различными правоохранительными органами, но и проблема координации их деятельности по борьбе с правонарушениями, объединения усилий в этом направлении. Необходимость улучшения такой координации прямо подчеркнута в постановлении Президиума Верховного Совета СССР от 12 января 1983 г. «О деятельности прокуратуры СССР» [12].

Изучение деятельности суда и арбитража с точки зрения отмеченных здесь проблем приобретает тем большее значение, что до сих пор исследование функций этих органов в сравнительном аспекте проводилось недостаточно углубленно.

Цель данных очерков определяется самим предметом исследования: хотя сущность деятельности суда и арбитража не может быть отождествлена (рассуждения об этом даны во втором и третьем очерках), есть ряд нерешенных вопросов нормативного регулирования, которые подчас создают атмосферу дисгармонии в их функционировании. Эти положения явились объектом нашего внимания. Очерковая форма изложения материала, во-первых, указывает на определенную фрагментарность в заявленной тематике исследования, во-вторых, подчеркивает дискуссионность ряда высказываемых положений.

Очерк 1. Современное понимание сущности правосудия по гражданским делам

В 1977 г. государственный арбитраж получил конституционное закрепление, однако некоторые проблемы, связанные с его функционированием, не утратили актуальности: в их числе вопросы о сущности и месте арбитража в системе органов государства; о том, почему на суд не могут быть возложены функции, ныне реализуемые арбитражем; наконец, о содержании, которое мы вкладываем в формулу-принцип «правосудие по гражданским делам осуществляется только судом» – применим ли этот принцип к гражданскому судопроизводству?

Последний вопрос требует более развернутой характеристики, ибо многие неясности могут быть устранены, если мы точно сформулируем именно эту проблему, попытаемся дать ее объяснение и укажем путь выхода из некоторых сложных ситуаций.

Основы гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик установили, что защита гражданских прав осуществляется судом, арбитражем или третейским судом и в некоторых случаях административными органами, а также товарищескими судами, профсоюзными и иными общественными организациями (ст. 6). Основы гражданского судопроизводства Союза ССР и союзных республик, принятые одновременно с Основами гражданского законодательства и уже подвергнутые новации в связи с принятием новой Конституции, подтвердили и неоднократно ранее провозглашенное положение о том, что правосудие по гражданским делам осуществляется только судом (ст. 7)[13]. Встает вопрос о том, в каком соотношении находятся эти две статьи, не противоречат ли они друг другу?

Действительно, ст. 7 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик в первой части указывает, что правосудие по уголовным делам осуществляется только судом, а далее – во второй части – раскрывается глубокий принципиальный смысл этой формулы: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а также подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с законом». В этой формуле, пожалуй, наиболее важным является то, что она адресована и самому законодателю, обязывая его относить разрешение уголовных дел только к компетенции суда.

Следует обратить внимание на то, что уголовное и уголовно-процессуальное законодательство установили возможность рассмотрения в народном либо в товарищеском суде дел о некоторых правонарушениях, за которые закон предусматривает возможность применения (в зависимости от конкретных обстоятельств дела) уголовного наказания или общественного воздействия. Означает ли это, что в одних случаях дела об уголовных правонарушениях могут рассматривать государственные суды, а в других – товарищеские? Обстоятельно исследовавший данную проблему в последние годы Е. И. Филиппов пришел к убедительно аргументированному выводу о том, что товарищеские суды не рассматривают уголовные дела[14].

Есть ли основание утверждать, что только суд может осуществлять защиту гражданских прав способами, предусмотренными ст. 6 Основ гражданского законодательства. Такое заключение будет неверным, ибо защиту гражданских прав могут проводить и иные органы. Ясно при этом, что возникает настоятельная необходимость раскрыть содержание возведенного в ранг принципа положения о том, что правосудие по гражданским делам осуществляется только судом.

В правовой литературе длительное время не уделялось должного внимания указанному вопросу. Потому не вызывает сомнений правильность другого, более общего суждения С. Н. Братуся, А. С. Пиголкина, В. М. Сырых о том, что проблема судебной и внесудебной юрисдикции в их взаимоотношении является пробелом в исследовании правоприменительной деятельности[15]. Некоторые высказывания о содержании рассматриваемого принципа очень кратки и вряд ли могут быть признаны удовлетворительными и существенными. Авторы научно-практического комментария к Основам гражданского судопроизводства по поводу ст. 7 писали: «…никакие другие органы государства, кроме… государственных судебных органов… не вправе осуществлять правосудие по гражданским делам. Рассмотрение некоторых категорий гражданских дел органами государственного и ведомственного арбитража, товарищескими и третейскими судами, а также другими государственными и общественными организациями не является правосудием, ибо суд и только суд является единственным органом, который осуществляет правосудие»[16]. Это утверждение звучит категорично, но мало что объясняет.

Такие суждения важны как посылки для раскрытия понятия и общих правил судебной подведомственности, однако вряд ли они представляют собой принципиальную теоретическую ценность применительно к рассматриваемой проблеме. Нетрудно заметить, что из аналогичных рассуждений можно исходить при характеристике деятельности как арбитража, так и вообще любого иного государственного и общественного органа.

Сравнительно более подробно освещает эту проблему М. С. Шакарян, указывая, что отнесение законом некоторых гражданских дел к ведению органов арбитража и других государственных органов, товарищеских судов и иных общественных организаций, равно как и допущение третейского разбирательства гражданских дел, не колеблет принципа осуществления правосудия только судом. Правосудие осуществляется в строго определенном законом процессуальном порядке, характерном лишь для судопроизводства. Рассмотрение же гражданских дел перечисленными органами не облечено в строгую процессуальную форму[17].

Интенсивные исследования, проведенные в нашей стране в течение 70-х гг., казалось, давали основания считать достоянием истории науки вывод о том, что только суду свойственна процессуальная форма. Однако в 1979 г. М. С. Строгович вновь обращается к этому вопросу: «…при всех условиях необходимо твердо стоять на той точке зрения, что в принципе, в своей основе процессуальные нормы в точном и прямом значении этого понятия – это судебно-процессуальные нормы, это нормы судопроизводства…». И далее: «…мы высказываемся против введения в научный и практический обиход самого понятия «юридический процесс» и относим понятие процесса, процессуального права, процессуальной формы только к деятельности суда и связанных с ним органов»[18]. Однако нам представляется, что исследования В. М. Горшенева (теория права), В. Д. Сорокина (административный процесс), Т. Е. Абовой, И. Г. Побирченко (арбитражный процесс), Е. И. Филиппова (общественно-товарищеский процесс)[19] опровергают данный вывод.

Понимая слабость своей позиции в особенности при анализе деятельности арбитража, принципы организации и деятельности которого нашли конституционное и текущее законодательное закрепление[20], М. С. Строгович признает: «…нормы, определяющие порядок деятельности органов арбитража, права и обязанности спорящих сторон и т. д., в известной мере приближаются к процессуальным нормам»[21]. Когда в научной литературе встречаются выражения типа «в известной мере приближаются», то они свидетельствуют о том, что исследуемый вопрос далек от окончательного решения и уяснения смысла, в данном случае – тех норм, которые определяют порядок рассмотрения хозяйственных споров в арбитраже.

Анализируя основные проблемы арбитражного процесса в свете Закона о государственном арбитраже в СССР, А. А. Добровольский правильно писал о том, что деятельность суда и арбитража осуществляется в заранее установленной законом процессуальной форме, которая, с одной стороны, обеспечивает заинтересованным в исходе спора сторонам определенные правовые гарантии правильности разрешения спора, равенство процессуальных прав и процессуальных обязанностей, а с другой стороны, обязывает суд и арбитраж рассматривать и разрешать споры при строгом соблюдении норм процессуального и материального права[22].

Сущность правосудия не может быть сведена только к процессуальной форме, так как эта форма свойственна любой правоприменительной деятельности[23]. Правосудие включает в себя правоприменительный процесс, которым, однако, не исчерпывается его сущность. Эта черта правосудия позволяет отнести суд к числу правоприменительных органов, но не отличает один правоприменительный орган от другого. Определить же качественную природу юрисдикционных органов (суда, арбитража, товарищеских судов и т. д.) – значит выявить, в частности, отличительные признаки в каждой из процессуальных форм, перейти, по словам В. И. Ленина, «…от сущности первого, так сказать, порядка, к сущности второго порядка…»[24].

Изложенное не означает, однако, что в нашей литературе не находят своего отражения трудности, которые встречаются при истолковании формулы об осуществлении правосудия по гражданским делам только судом. Характерно, что больше всего попыток внести ясность в эту формулу делают те, кто изучает сущность деятельности арбитража, товарищеских судов и иных органов, в компетенцию которых входит защита гражданских прав. Это нельзя признать случайным. Ведь первой трудностью, которая встает перед исследователями упомянутых органов, является разрешение такого вопроса: если суд, осуществляющий защиту гражданских прав, одновременно осуществляет и правосудие, то каково же соотношение правосудия с деятельностью арбитража, товарищеских судов и иных органов, защищающих гражданские права? Исследователи по-разному пытались ответить на данный вопрос.

Первый из вариантов разрешения проблемы состоит в том, чтобы отрицать принципиальное значение формулировки об осуществлении правосудия по гражданским делам только судом (ст. 7 Основ гражданского судопроизводства) и использовать ее лишь для раскрытия понятия и общих правил судебной подведомственности. П. В. Логинов, рассматривая отличие арбитража от органов правосудия, приходит именно к такому выводу, утверждая, что «положение "правосудие осуществляется только судом" употребляется до некоторой степени условно в том смысле, что им охватывается значительная деятельность суда по рассмотрению споров»[25].

Вывод из этих рассуждений может быть только один: содержание ст. 7 Основ гражданского судопроизводства не соответствует действительности. Именно к такому выводу пришел О. В. Иванов. Он писал: «…принцип осуществления правосудия только судом применительно к гражданскому судопроизводству перестал быть принципом, он ничего не выражает кроме того, что суд (как и любой другой орган) рассматривает и разрешает гражданские дела, отнесенные законом к его компетенции»[26].

Второй возможный вариант решения вопроса состоит в том, чтобы признать полное совпадение юрисдикционной деятельности всех органов, осуществляющих защиту гражданских прав, с характером правосудия по гражданским делам. По такому пути пошли некоторые исследователи, анализировавшие деятельность товарищеских судов. По их мнению, эта деятельность является новой (общественной) формой социалистического правосудия[27]. Данная позиция была подвергнута довольно резкой и, на наш взгляд, справедливой критике[28]. Правы те, кто считает, что в настоящее время она противоречит Конституции СССР[29].

Тем не менее нельзя сказать, что взгляды сторонников существования общественного правосудия отошли в прошлое. Судя, например, по опыту работы общественных судов в европейских социалистических странах, по терминологии, которую употребляет законодатель, а также по взглядам некоторых зарубежных исследователей, идея общественного правосудия имеет сторонников[30].

С. В. Курылев, соотнося деятельность суда и арбитража, прямо писал, что формула «правосудие осуществляется только судом» лишается всякого смысла по отношению к гражданским делам, разрешение которых по закону отнесено к компетенции внесудебных органов. «Примирить» идею правосудия по гражданским делам с фактом существования арбитража, устранить «бессмыслицу» упомянутой формулы можно, по его мнению, только одним путем: трактовать арбитраж как хозяйственный суд, как орган, осуществляющий правосудие[31].

Пожалуй, наиболее полное и завершенное воплощение мысль о слиянии юрисдикционной деятельности и правосудия нашла у В. П. Нажимова. Он писал, что «правосудие как государственная деятельность по применению права (юрисдикция) включает в себя: а) правосудие в широком смысле, б) правосудие в собственном (узком) смысле»[32]. При таком подходе, разумеется, всякие трудности с истолкованием понятия правосудия по гражданским делам исчезают. Но устранение этих трудностей достигнуто с помощью искусственного приема: отождествления понятий «юрисдикция» и «правосудие».

Третий путь может состоять в том, чтобы признать деятельность арбитража, товарищеских судов и иных органов, осуществляющих защиту гражданских прав, временным исключением из общего правила о том, что правосудие по гражданским делам осуществляется только судом. В этом случае можно было бы указать, что деятельность этих органов обусловлена только обстоятельствами исторического момента и в будущем будет иметь тенденцию к трансформации в судебные органы. Так, хотя сейчас уже мало кто утверждает, что арбитраж по своей природе в настоящем его виде является судом, тем не менее при разработке правовых проблем экономической реформы 1965 г. были высказаны прогнозы, что арбитраж в будущем должен трансформироваться в «хозяйственный суд»[33]. Казалось бы, эти прогнозы не оправдались в свете положений Конституции 1977 г., однако В. П. Нажимов продолжает утверждать, что «…деятельность арбитража все больше становится как бы разновидностью судебной деятельности»[34].

В связи с обсуждаемым вопросом чрезвычайно важное значение имеет тот факт, что согласно Закону о судах Венгерской Народной Республики все дела по хозяйственным спорам, рассматривавшиеся до 1 января 1973 г. государственными арбитражами, переданы в ведение судебных органов, а существовавшие ранее территориальные арбитражные комиссии по разрешению трудовых конфликтов преобразованы в специальные (трудовые) суды. Комментируя данное обстоятельство, А. А. Добровольский и Л. Неваи писали, что принцип отправления правосудия только судами проведен в процессуальном законодательстве ВНР весьма последовательно[35].

Как отмечалось выше, в литературе не уделяется должного внимания соотношению правосудия с иными формами защиты гражданских прав, тем не менее необходимо сделать весьма важную оговорку о том, что в теории советского гражданского процессуального права этот вопрос нашел своеобразное преломление. Имеется в виду та острая полемика, которая развернулась вокруг новой концепции предмета гражданского процессуального права, выдвинутой Н. Б. Зейдером. По его мнению, предметом гражданского процессуального права должна быть деятельность всех органов, указанных в ст. 6 Основ гражданского законодательства, по защите гражданских прав[36].

В последние годы наиболее пространную аргументацию в пользу принадлежности арбитражного процесса к гражданскому процессу высказывал И. М. Зайцев. Он полагает, что нормы, регулирующие арбитражное производство по рассмотрению хозяйственных споров, не образуют автономной отрасли права, а входят в состав гражданского процессуального права в качестве его подотрасли. В основе такого вывода лежат утверждения о принципиальном единстве основных начал деятельности арбитража и суда, о сходстве его основных институтов[37].

Хотя Н. Б. Зейдер и его сторонники не предлагали считать всю юрисдикционную деятельность правосудием, выдвигаемая ими концепция тесно связана с вопросом о соотношении правосудия с иными формами защиты гражданских прав и по своему существу данная теория представляет попытку решения этого вопроса.

Направленность поиска определяется стремлением унифицировать порядок деятельности органов, осуществляющих защиту гражданских прав. Унификация эта может быть устремлена только в сторону сближения внесудебных процессуальных форм защиты с судебной как наиболее универсальной. Выразится эта унификация в том, что должны быть выработаны общие понятия, метод и задачи советского гражданского процессуального права, должна быть создана единая теория гражданских процессуальных правоотношений. Но возможно ли создать такую стройную теорию советского гражданского процессуального права в предлагаемой интерпретации его предмета, не подвергая одновременно существенным изменениям деятельность арбитража, товарищеского суда и т. д.? Полагаем, что нельзя. В самом деле, как можно, например, создать единую теорию гражданских процессуальных отношений применительно к деятельности, например, товарищеского суда и арбитража или профкома и суда в том виде, в котором эти органы существуют сейчас? Очевидно, такой вопрос может прозвучать только риторически.

Так, поддерживая идею о расширении предмета советского гражданского процессуального права, В. Н. Щеглов явно непоследовательно исследует гражданское процессуальное правоотношение лишь применительно к судопроизводству[38]. Такая непоследовательность красноречиво свидетельствует о невозможности создать единую конструкцию процессуальных правоотношений в рамках новой концепции гражданского процессуального права. Аналогичный упрек можно было бы сделать и И. А. Жеруолису. Указав во введении к монографии «Сущность советского гражданского процесса», что его необходимо рассматривать как деятельность всех органов, которые разрешают споры о праве в исковой форме, он одновременно интерпретирует сущность этого процесса в традиционном его понимании, т. е. как советский гражданский судебный процесс[39]. Прав был М. А. Гурвич, когда он, анализируя попытку включить в общее понятие гражданского процесса не только судопроизводство по гражданским делам, но и другие виды деятельности по рассмотрению гражданских дел, указывал, что идея эта основывается на соображении о единстве содержания правосудия по гражданским делам[40].

Действительно, если будет доказано, что товарищеский суд осуществляет правосудие, что арбитраж должен превратиться в хозяйственный суд, то правильность предложения о включении процессуальной деятельности этих органов в гражданский процесс не вызывает сомнений. Но вся сложность состоит именно в том, что сначала надо доказать это. В настоящее время такие доказательства отсутствуют, и при этом главным, пожалуй, остается вопрос о сущности правосудия по гражданским делам. Справедливо отметил Герхард Ханай, что до сих пор, когда речь заходит о праве, часто думают, прежде всего, о праве уголовном, когда говорят о правосудии, часто имеют в виду почти исключительно уголовное правосудие[41]. А без уяснения сущности правосудия по гражданским делам, естественно, не может быть достаточно полного анализа правосудия как особым образом организованной деятельности специальных органов государства[42].

Обобщая изложенное, наметим основные пути исследования проблемы.

В связи с тем, что арбитраж получил конституционное закрепление, особо актуальным стал вопрос о соотношении и взаимодействии арбитражной деятельности с деятельностью суда. По-видимому, главным при рассмотрении этой проблемы будет выяснение политического и юридического смыслов, которые вкладываются в формулу-принцип: «правосудие в СССР осуществляется только судом» (ст. 151 Конституции СССР).

Поскольку защита гражданских прав осуществляется и во внесудебном порядке, достаточно сложным является исследование упомянутой формулы применительно именно к гражданскому судопроизводству. Имеющиеся в литературе попытки выйти из создавшейся сложной в теоретическом и практическом отношении ситуации нельзя признать успешными, прежде всего потому, что попытки эти основаны на прямо высказываемом (или молчаливо предполагаемом) постулате о реализации конституционного принципа осуществления правосудия в СССР только судом лишь применительно к уголовным делам.

В следующих очерках представлены не только попытки вскрыть смысл упомянутого принципа применительно к гражданским делам, но и обратить внимание на некоторые несовершенства законодательного материала, представляющего отступления от данного положения. Исследование этого принципа ведется в плане сравнительного анализа деятельности суда и арбитража. При этом имеется в виду, что а) из всех существующих в стран юрисдикции только арбитражная (наряду судебной) получила непосредственное конституционное закрепление; б) именно между судебной и арбитражной юрисдикциями, как будет показано, явно ослаблены организационные и процессуальные контакты, и это приводит или может привести к нежелательным последствиям в деле укрепления правопорядка в стране.

Целенаправленное использование сравнительного метода в изучении суда и арбитража основывается на имеющемся сходстве и различии между этими органами. Сходство предопределено тем, что нормы о суде и арбитраже помещены в одной главе Конституции. Но не менее существенны и различия. Главное заключается в том, что законодатель вывел разрешение хозяйственных споров из круга функций правосудия. Использование сравнительного метода поможет лучшему уяснению причин параллельного существования суда и арбитража, а также позволит взглянуть на сопоставляемые органы под более широким углом зрения.

Очерк 2. Специфические черты гражданского процесса как формы правосудия и их обусловленность

Уже при первом поверхностном ознакомлении с судебной процессуальной формой обращает на себя внимание ее резкое отличие от процессуальных форм деятельности иных правоприменительных органов.

Но характеристика отличительных черт судебной процессуальной формы и их группировка давались в советской юридической литературе по-разному. Изучавший этот вопрос применительно к гражданскому судопроизводству С. Н. Абрамов[43] так охарактеризовал сущность процессуальной формы: 1) порядок разбирательства и разрешения советским судом дел в судебных заседаниях заранее установлен законом; 2) в разбирательстве дела судом имеют право принимать участие лица, заинтересованные в судебной охране своих или от своего имени законно порученных их защите прав других лиц; 3) лицам, имеющим право участвовать в разбирательстве дела судом, закон предоставляет и гарантирует определенные права, называемые процессуальными правами; 4) вынесенное судом решение, как по спорному правовому вопросу, так и о мерах государственного принуждения, должно быть основано на фактах, выясненных в установленных судебным разбирательством порядке и средствами, указанными законом.

С. Н. Абрамов считал процессуальную форму неотъемлемой чертой только судебной формы защиты права и поэтому, определяя ее сущность, полагал, что это определение относится именно к гражданской процессуальной форме, которая представлялась единственной. Мы пытались выше подвергнуть сомнению это положение и пришли к выводу, что сама по себе процессуальная форма не является специфической чертой гражданского судопроизводства. В этом заключается первый недостаток определения гражданской процессуальной формы у С. Н. Абрамова, который повлек за собой и другой, пожалуй, более важный. Заключается он в том, что данное им определение может быть применено с небольшими коррективами к деятельности других правоприменительных органов, а к деятельности арбитража – почти полностью. Именно неточное определение процессуальной судебной формы защиты права и послужило поводом для конструирования концепции единого процессуального порядка.

Соглашаясь, что определение процессуальной формы, которое дал С. Н. Абрамов, в своей основе является правильным, П. П. Гуреев считает, однако, что оно раскрывает не все существенные черты советской гражданской процессуальной формы. Тот перечень характерных признаков, который дан С. Н. Абрамовым, П. П. Гуреев дополняет следующими: 1) рассмотрение и разрешение дела осуществляется судьями, избранными в установленном порядке и не имеющими какой-либо заинтересованности в исходе дела;

2) рассмотрение дела происходит в открытом судебном заседании;

3) решение по гражданскому делу выносится судом от имени Советского государства[44].

Эти выводы П. П. Гуреева должны быть всячески поддержаны прежде всего потому, что сущность гражданской процессуальной формы им тесно связывается с судоустройственными, государственно-правовыми (конституционными) по своей природе принципами построения судебной системы. Заслуга П. П. Гуреева состоит в том, что он прежде всего выделил самые важные, на наш взгляд, признаки гражданской процессуальной формы, а именно то обстоятельство, что она является формой деятельности только суда, что вскрыть ее сущность невозможно, не анализируя природу (принципы организации и деятельности) того органа, который ее использует.

Если представить, что можно распространить гражданскую процессуальную форму на деятельность всех юрисдикционных органов, то и тогда не произойдет унификации процессуальных форм в единую гражданскую процессуальную форму, ибо останутся существенно различными органы, использующие ее. В то же время внешний процессуальный порядок деятельности всегда отражает природу юрисдикционного органа, а потому сами процессуальные формы имеют характерные различия, связанные со спецификой органов, их использующих.

Итак, сущность гражданской процессуальной формы не может быть вскрыта, если отвлечься от того, что применять ее могут только определенным образом организованные суды. Интересные суждения по этому поводу имеются у Н. Н. Полянского, который указывал: «…оценка процессуальных институтов и отношений как социалистических не только по содержанию, но и по форме, предполагает рассмотрение их в связи с правилами судоустройства… Качество всех процессуальных отношений в советском суде как социалистических не только по содержанию, но и по форме выявляется тотчас же, как только мы поставим вопрос о субъектах процессуальных отношений… Уже то обстоятельство, что одним из субъектов процессуальных отношений является орган правосудия – советский социалистический суд, превращает всю систему процессуальных отношений в систему социалистическую не только по содержанию, но и по форме»[45]. Заметим, что Н. Н. Полянский, будучи сторонником концепции судебного права, термином «процессуальные отношения» охватывает как уголовные, так и гражданские процессуальные отношения. Именно в силу этого использование выводов исследования криминалиста-процессуалиста представляется весьма уместным для выяснения сущности гражданской процессуальной формы.

Еще более радикальные и по существу правильные мысли о соотношении процессуальных законов и организационных принципов, на которых построен суд, высказал Б. Я. Арсеньев. Он писал: «Гарантия прав личности при рассмотрении любого дела – уголовного или гражданского – обеспечивается не только процессуальными законами. Как бы ни были прогрессивны эти процессуальные законы, они останутся пустым звуком, голой декларацией, если суд организован на таких началах, которые исключают истинный и подлинный демократизм. Дело, следовательно, не только и не столько в процессуальных законах, сколько в тех организационных принципах, на которых построен суд»[46].

Ясно, что если характерные черты гражданской процессуальной формы вскрывать в тесной связи с принципами построения судебной системы (что является совершенно необходимым), то мысли о едином гражданском процессе, о единой гражданской процессуальной форме обнаруживают свою несостоятельность. Если еще возможно найти поверхностные черты сходства в процессуальной деятельности различных юрисдикционных органов (суд, арбитраж, товарищеские суды, третейские суды и т. д.), то выявить общее в организационных принципах построения этих органов крайне сложно.

Что же касается идеи единого гражданского процесса, то она основывается на абстрагировании внешней формы от сущности деятельности различных юрисдикционных органов, в результате чего игнорируются связи формы деятельности с организационной структурой органа, осуществляющего эту деятельность. Сходство процессуальных форм неправомерно переносится на сущность органов, использующих ту или иную форму. Таковы теоретические истоки ошибочности концепции авторов, пытающихся сконструировать единую гражданскую процессуальную форму.

Таким образам, объясняя существенные черты гражданской процессуальной формы нужно помнить, что они во многом предопределяются организационными принципами построения судебной системы. Однако при всей важности этого вывода мы еще должны будем ответить на вопрос о том, от чего же зависит сама организационная структура построения судебного аппарата и обусловленная ею процессуальная форма.

Отправным здесь должно быть положение о том, что специфические черты организационной структуры суда определяются характерном функций, исполняемых этими органами. Функциональный подход фиксирует внимание на особенностях содержания деятельности суда. Такой анализ чрезвычайно важен, ибо, как указывал В. И. Ленин, «характер организации всякого учреждения естественно и неизбежно определяется содержанием деятельности этого учреждения»[47]. При этом под функциональной деятельностью мы понимаем именно ту область компетенции органов власти, ради которой они создаются. Функция органа определяет сферу его деятельности, которая находит выражение в компетенции органа государства.

При имеющихся значительных разногласиях в понимании понятия компетенции большинство авторов согласно с тем, что его содержание не только охватывает права и обязанности, но и намечает направления деятельности, ибо «нельзя забывать, что из всего многообразия прав и обязанностей государственных органов к числу собственно компетенционных относятся лишь те, которые закрепляются за органами в целях разграничения их деятельности»[48]. Таким образом, реализация функций судов находит свое осуществление в их компетенции, т. е. в совокупности именно тех прав и обязанностей, которые отграничивают деятельность этих органов от иных.

Обратимся к анализу компетенции судов. В данном случае нас интересует прежде всего лишь компетенция судов первой инстанции. В соответствии со ст. 4 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о судоустройстве в СССР правосудие в СССР осуществляется путем рассмотрения и разрешения в судебных заседаниях: 1) гражданских дел по спорам, затрагивающим права и интересы граждан, государственных предприятий, учреждений, организаций, колхозов, иных кооперативных организаций, их объединений, других общественных организаций; 2) уголовных дел и применения установленных законом мер наказания к лицам, виновным в совершении преступления, либо оправдания невиновных[49].

В ст. 4 сформулированы следующие важные для целей нашего исследования положения. Первое заключается в том, что рассмотрение дел в судебных заседаниях является единственно возможным способом осуществления правосудия, и поэтому в содержание правосудия не может быть включена деятельность ни одноиз юрисдикционных органов. Второе положение определяет, что правосудие включает в себя рассмотрение и разрешение судом в указанном выше порядке как гражданских, так и уголовных дел, следовательно, понятие правосудия едино и неделимо. Гражданское судопроизводство и уголовное судопроизводство являются двумя формами единого понятия правосудия[50].

Суд занимает особое положение в системе правоохранительных органов Советского государства в том смысле, что его процессуальная деятельность регулируется не одной, а двумя отраслями процессуального права: уголовно-процессуального и гражданско-процессуального. Это обстоятельство требует особого подхода к познанию сущности гражданской процессуальной формы как одной из форм правосудия. Надо учитывать, что на качественные особенности гражданской процессуальной формы оказали воздействие не только характер гражданских правоотношений (и близких ему по методу регулирования других отраслей материального права), но и единство конституционных советских судоустройственных принципов, согласно которым один и тот же суд рассматривает одновременно и уголовные дела. При этом важно указать на общность и близость процессуальных принципов и институтов гражданского и уголовного судопроизводства как на факт, не вызывающий сомнения.

Уголовное и гражданское судопроизводство имеют много областей соприкосновения, переплетения и взаимопроникновения. И в одном, и в другом случаях речь идет о процессуальном порядке осуществления правосудия, цели которого едины. В обоих случаях правовому регулированию подвергается деятельность участников процесса, проистекающая в строго определенных и при этом во многом сходных формах (гласного, устного, непосредственного, состязательного. Судопроизводства и других демократических принципов), а также обусловленная многочисленными общими процессуальными институтами (кассации, надзора, возобновления дел по вновь открывшимся обстоятельствам и др.). Поэтому с методологической точки зрения изучение сущности гражданской процессуальной формы нецелесообразно проводить вне рамок уголовной процессуальной формы. С другой стороны, сущность самого правосудия процессуальной формы как одной из форм невозможно раскрыть, не анализируя одновременно гражданское и уголовное судопроизводство. В таком подходе состоит одна из сильных и привлекательных черт взглядов сторонников судебного права, которая определяется как сложная отрасль права, включающая судоустройство, уголовный процесс и гражданский процесс[51].

Определяя характерные черты уголовной процессуальной формы осуществления правосудия, в первую очередь обращаем внимание на то, что уголовный процесс (уголовное судопроизводство) обеспечивает, как правило, применение материальных норм только одной отрасли права – уголовного. При этом важно отметить еще, по крайней мере, два существенных обстоятельства.

1. Реализация уголовных правоотношений (применение наказания к лицу, совершившему преступление) немыслима вне судебной Уголовно-процессуальной формы. Согласно ст. 160 Конституции СССР никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а также подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с Законом. В то же время некоторая часть иных материально-правовых отношений (гражданских, трудовых, колхозных, семейных и др.) может быть реализована с помощью внесудебных юрисдикционных форм (административных, арбитражных, общественных).

2. Если применение многих отраслей материального права нуждается в реализации норм процессуального права только в случае нарушений субъективных материальных прав (действительных или предполагаемых по мнению обратившегося в юрисдикционный орган), то применение уголовного права всегда сопровождается применением уголовно-процессуальных норм.

Указанное положение свидетельствует о том, что уголовное право в системе советского права занимает исключительное место. Одной из его черт является субъектный состав: уголовное правоотношение – это всегда правой отношение между государством и гражданином[52]. Однако если уголовное законодательство определяет, какие общественно опасные деяния являются преступлениями, и устанавливает наказание, подлежащее применению к лицам, совершившим преступления, то высшие интересы социалистического государства и не противоречащие им интересы личности требуют создания максимальных гарантий того, чтобы не только ни один преступник не ушел от уголовного наказания, но и чтобы ни одно лицо не было без оснований привлечено к уголовной ответственности.

Для правильного разрешения вопроса о положении гражданина в уголовном судопроизводстве нужно исходить из того, что между интересами государства и законно и правильно понятыми интересами личности нет противоречия. При этом следует иметь в виду, что «гражданин и государство при социализме являются носителями взаимных обязательств, которые воплощаются во взаимных юридических обязанностях, в принципе ответственности друг перед другом. Иначе говоря, в юридическом аспекте отношения государства и гражданина характеризуются тем, что каждая из сторон этого отношения действует на основе социалистического права, связана с ее нормами, которые она точно и неуклонно соблюдает»[53]. В связи с этим применительно к уголовному правоотношению связь между личностью и государством приобретает особый смысл, ибо субъектами этого правоотношения всегда являются государство и гражданин.

Естественно встает вопрос об органе, который может признавать виновным в совершении преступления и подвергать уголовному наказанию. Советское законодательство устанавливает, что таким органом может быть только суд.

Анализируя организационные принципы построения суда, мы исходим из следующих положений: сами эти принципы определяются не только тем, что суд рассматривает споры о праве гражданском, споры, возникающие из административно-правовых отношений, и дела особого производства, но и тем, что суд должен быть приспособлен для разрешения уголовных дел. Обеспечение гарантий прав граждан в уголовном процессе требует, чтобы орган, назначающий уголовное наказание, сводил бы на нет возможные ошибки при применении уголовной репрессии, ибо они чреваты серьезными последствиями. Если же иметь в виду, что сущность гражданской процессуальной формы невозможно уяснить, не связывая ее качественные черты с организационными принципами построения судебного аппарата, то из вышесказанного неизбежно следует, что гражданская процессуальная форма испытывает на себе влияние не только гражданского права, но также и уголовной процессуальной формы.

Наличие самой тесной связи между гражданским и уголовным процессами свидетельствует о том, что их характеризует больше факторов сближающих, чем разделяющих. Указывая на это в исследованиях, посвященных проблемам административного процесса, авторы отмечают, что целесообразно проводить сравнение административного процесса одновременно с гражданским и уголовным процессами.

В то же время совершенно очевидно, что гражданская и уголовная процессуальная формы – две различные формы правосудия, что обусловлено различиями в уголовном материальном праве и гражданском праве. Важным при этом является вопрос о характере связи между гражданским правом и гражданским судопроизводством. Ссылаясь на известное положение К. Маркса о том, что «…материальное право… имеет свои необходимые, присущие ему процессуальные формы»[54], некоторые авторы считают, что связи гражданского процессуального права с гражданским правом проявляется как отношения формы и содержания[55]. Если в данном случае гражданское право приводится в традиционном понимании предмета его регулирования, то не может быть понятна ситуация, в соответствии с которой для защиты гражданских прав создаются два качественно различных порядка: судебный и арбитражный, который признаются цивилистами общим порядком защиты гражданских прав[56]. Объяснение этого положения характером «самих гражданских правоотношений, охватывающих далеко отстоящие друг от друга области»[57], представляется неубедительным. В то же время есть основание утверждать, что суд и арбитраж рассматривают правовые конфликты, возникающие не в далеко отстоящих друг от друга областях гражданского права, а в различных по своей сущности отраслях правового регулирования.

Правы, на наш взгляд, те авторы, которые считают, что гражданское право регулирует имущественные и личные неимущественные отношения, которые возникают на основе равенства субъектов правоотношения и не имеют планово-организационных элементов в качестве юридического факта основания их возникновения[58]. Ввиду того, что имущественные отношения между хозяйственными организациями находятся под воздействием такого рода планово-организационного начала, мы приходим к выводу, вытекающему из этих положений, что одним из субъектов гражданского правоотношения, как правило, являются граждане.

Нельзя думать, что такое мнение о сужении сферы гражданского права приводит к «дискриминации» этой отрасли. Как правильно отметил чешский исследователь С. Стуна, «сосредоточение в ГК регулирования отношении, возникающих при удовлетворении личных потребностей трудящихся, подчеркивает большое значение, которое придается субъективным правам трудящихся, а также их юридической охране в социалистическом обществе».

Правоотношения, в которых одной из сторон являются граждане, занимают и должны занимать доминирующее по своему значение место в системе социалистических правоотношений. Это прямо вытекает из социально-политического значения данного вида общественных отношений, ибо всемерное расширение и охрана прав граждан является важнейшей задачей Советского государства.

Гражданское правовое регулирование в социалистическом обществе выражается в закреплении за гражданами субъективных прав и юридических обязанностей, что дает им возможность реализовать свои интересы наиболее рациональным образом, не выходя за рамки своего субъективного права, не нарушая возложенных на них обязанностей. В гражданском праве, следовательно, «нормы права охраняют проявления человеческой индивидуальности, но не непосредственно, а путем закрепления за личностью правоспособности и субъективных прав в таком объеме и виде, в каком они при существующих экономических и культурных условиях могут в своем осуществлении наиболее полно удовлетворить индивидуальные потребности личности»[59].

Особенностью отношений государства с гражданином в СССР является гарантированное государством осуществление юридической защиты прав и интересов личности. В связи с этим мы поддерживаем высказанное Н. Г. Александровым положение о том, что всякое правоотношение предполагает не только двустороннюю, но и трехстороннюю связь, а именно связь с государством.

Нам представляется неубедительной критика этого положения со стороны Д. М. Чечота, который полагает, что трехсторонняя связь абсолютно неприменима к большинству правоотношений: когда одной из сторон является государство (в уголовном, административном, государственном, финансовом, процессуальном праве). Однако необходимо иметь в виду, что, например, в процессуальном праве стороной в правоотношении является не государство, а его орган. Кроме того, по природе правоотношений связь сторон с государством не тождественна связи сторон друг с другом, но во всех случаях такая связь с государством присутствует потенциально.

Важно уточнить, что в непосредственной связи с государством в любом правоотношении состоят лишь граждане. Что касается иных субъектов социалистических правоотношений, то их связь с государством носит опосредованный характер. Так, социалистическое государственное производственное предприятие, будучи субъектом различных правоотношений, никогда не утрачивает потенциальной связи, прежде всего, с остальными вышестоящими звеньями хозяйственной системы, а затем уже через них – с государством. Предприятие не является автономным социальным образованием, действующим вне хозяйственных систем, вне хозяйственных объединений, вне планового регулирования. Поэтому представляется справедливым мнение, высказанное в ряде работ: «Было бы неправильным рассматривать плановый народнохозяйственный механизм и хозрасчетный механизм предприятий как раздельно функционирующие механизмы».

При нарушении правовых норм заинтересованный гражданин должен получить надлежащие гарантии, что его право будет восстановлено с помощью мер государственного принуждения. Орган, который может осуществить эту задачу, должен быть прямо и непосредственно связан только с государством и не испытывать на себе никаких воздействий со стороны иных учреждений. По организационным принципам построения таким органом является социалистический суд. Это важное качество суда проявляется, как мы полагаем, в том, что суд – это единственный орган, который выносит решение именем СССР или именем союзной республики (ч. 5, ст. 37 Основ гражданского судопроизводства). Тем самым подчеркивается, что суд занимает особое положение в системе советского государственного аппарата, что он самостоятелен из независим от других органов. Решение его непосредственно реализует волю народа, выраженную в законе Советского государства, дает от имени государства правовую оценку взаимоотношениям сторон.

Ключ к пониманию сущности суда и судебной формы защиты права заключается, по нашему мнению, в том, что суд олицетворяет собой живую, непосредственную связь между государством и гражданином. Судебная форма защиты права может быть представлена как форма юрисдикционной деятельности, направленная на охрану законных интересов субъективных прав личности от каких бы то ни было посягательств. Поэтому заслуживает внимания трактовка правосудия как формы государственной деятельности, рассчитанной прежде всего на применение к отношениям с участием граждан.

К сожалению, в литературе это обстоятельство иногда лишь отмечается, но теоретически не развивается. Анализ данного положения отсутствует даже в исследованиях, специально посвященных охране прав граждан в социалистическом государстве.

Судебная форма защиты права, в частности гражданская процессуальная форма, в настоящем виде приспособлена не только к защите гражданских прав, но и к защите тех правоотношений, участниками которых являются граждане. К этим правоотношениям относятся (кроме гражданских) трудовые, семейные и колхозные. Так, принципы диспозитивности и отчасти состязательности как наиболее специфические начала именно гражданского процессуального права обусловлены характерными чертами не только гражданского правоотношения (его автономностью, противоположностью интересов и равным положением сторон), но и других правоотношений, участниками которых является гражданин – главный и основной субъект социалистических правоотношений. Он единый субъект советского социалистического права, обладающий лишь различной по своему характеру правоспособностью в разных отраслях социалистического права. Нельзя не согласиться с М. К. Воробьевым, отметившим, что «право на судебную защиту – право советского гражданина, право личности. Поэтому участвующие в гражданском деле юридические лица не имеют этого права».

Истоки принципа диспозитивности советского гражданского процессуального права в конечном итоге лежат в правовом положении личности в социалистическом обществе: он обеспечивает «…такую фактическую возможность пользоваться демократическими правами и свободами, которой никогда не было, даже приблизительно, в самых лучших и демократических буржуазных республиках». Представляется верным также положение В. Н. Щеглова о том, что такие процессуальные принципы, как состязательность и диспозитивность, обусловлены не только характером защищаемого правоотношения, но и закрепленной в законах свободой граждан в распоряжении личными имущественными правами.

Если сущность правосудия по гражданским делам выразить во всеобъемлющей защите всевозможных субъективных прав граждан и подвергнуть сомнению традиционное представление о предмете гражданского права, это даст основание для более широкой интерпретации формулы ст. 7 Основ гражданского судопроизводства, согласно которой правосудие по гражданским делам осуществляется только судом и на началах равенства перед законом и судом всех граждан, независимо от их происхождения, социального и имущественного положения, расовой и национальной принадлежности, пола, образования, языка, отношения к религии, рода и характера занятий, места жительства и других обстоятельств. Такой подход позволит подчеркнуть ее важное политическое значение, наметить дальнейшие пути к совершенствованию законодательства, обозначить перспективы развития теории и практики правосудия по гражданским делам.

Наметим основные аспекты анализа.

1. Не случайно законодатель соединил вместе правосудие и равенство граждан перед законом и судом. Есть основания предполагать, что деятельность суда (правосудие) и правовое положение граждан перед законом и судом составляют единый и неделимый принцип, который отражает глубоко демократическую сущность отношений между гражданином и судом.

В связи с этим нельзя согласиться с В. М. Семеновым, который утверждает, что осуществление правосудия только судебными органами – это конституционный принцип судоустройства, а осуществление правосудия на началах равенства граждан перед законом и судом – это отраслевой принцип советского процессуального права.

В ст. 7 Основ гражданского судопроизводства речь идет не о всех возможных субъектах социалистического права, а именно о гражданах. Таким образом, законодатель подразумевает, что судебная деятельность (правосудие) неразрывно связана с охраной правового статуса гражданина.

2. О том, что последний тезис не является только предположением, можно судить на основании Конституции СССР, где в числе прочих конституционных прав впервые провозглашено право на судебную защиту от посягательств на честь и достоинство, жизнь и здоровье, на личную свободу и имущество (ст. 57). Необходимо обратить внимание, что речь идет именно о правах граждан (а не других субъектов советского социалистического права). Охрана конституционного статуса личности все в большей степени связывается именно с деятельностью суда.

Весьма распространенное в государственно-правовой литературе мнение, что судебная защита конституционных прав граждан не противостоит их обеспечению и охране всеми остальными органами государства, сочетает с ними и дополняет правоохранительную деятельность этих органов, нуждается в уточнении в свете Конституции СССР. Суд является не просто одной из составных частей юрисдикционного аппарата, деятельность которого направлена на охрану прав личности, но является его главной частью, ядром. С другой стороны, само право на обращение в суд для защиты субъективных материальных прав следует отнести к основным (общим) правам, оно, по выражению М. А. Викут, оказывается охваченным очень своеобразным, специфическим правоотношением, выражающим юридическое отношение личности и государства[60].

3. «Гражданскими делами» (ст. 7 Основ гражданского судопроизводства) считаются не только те дела, которые возникают и гражданских правоотношений, понимаемых узком смысле слова, но и все конфликты, участниками которых в первую очередь могут быть граждане (семейные, трудовые, колхозные, возникающие из административно-правовых отношений, дела особого производства – ст. 1 Основ гражданского судопроизводства). И хотя одна из задач советского гражданского процесса состоит в защите прав и охраняемых законом интересов государственных предприятий, учреждений, организаций, колхозов, иных кооперативных организаций, их объединений, других общественных организаций (ст. 2 Основ гражданского судопроизводства), все же следует признать, что защита законных интересов коллективных субъектов права (юридических лиц) лишь отражает содержание деятельности правосудия в настоящее время, но не выявляет его сущности.

4. Известно, что некоторые дела, возникающие из правоотношений с участием граждан, могут рассматриваться во внесудебном порядке, например, в товарищеских и третейских судах[61]. Однако следует иметь в виду, что выбор внесудебных форм защиты права происходит по усмотрению заинтересованных граждан по всем без исключения категориям дел.

Позиция Верховного Суда РСФСР, указавшего в п. «в» п. 3 постановления Пленума от 12 декабря 1964 г. «О некоторых вопросах, возникших в практике применения судами Гражданского процессуального кодекса РСФСР», что споры между совладельцами строений об установлении порядка пользования земельным участком условно подведомственны судам, подвергалась критике, так как подобное толкование противоречит закону. Учтя данную критику, Пленум Верховного Суда РСФСР постановлением от 18 июня 1975 г. исключил данный подпункт[62].

Наличие нескольких возможных форм защиты права (обязательно включая судебную), выбор которых зависит от желания заинтересованных граждан, не только не противоречит принципу осуществления правосудия по гражданским делам только судом, но и значительно расширяет гарантии защиты субъективных прав и законных интересов. Т. Неваи, раскрывая содержание понятия правосудия по гражданским делам и соотношения судебной формы защиты с иными формами правильно пишет: «Рассмотрение определенных категорий дел во внесудебном порядке может быть установлено в интересах быстрейшей защиты гражданских прав. По всем подобным делам в качестве важнейшей гарантии эффективной защиты прав и интересов граждан мы считаем необходимым обеспечить заинтересованным лицам право на обращение в суд для проверки и пересмотр решения, принятого во внесудебном порядке»[63].

5. Суд осуществляет контроль при исполнении решений товарищеских, третейских судов, и в случае несоответствия решений этих органов закону он может лишить их исполнительной силы (Положение о товарищеских судах – ст. 20, Положение о третейских судах – ст. 17–20).

Возникший между заинтересованными лицами (с участием гражданина или колхоза) спор о праве, основанный на совершенном нотариальном действии, рассматривается судом.

Внесудебные формы защиты прав граждан, установленные с учетом особенностей отношений, регулируемых различными отраслями материального права, обязательно должны завершаться судебной стадией. В настоящее время это требование осуществляется в отношении большинства трудовых дел, а также тех, где введена обязательная процедура рассмотрения, которая по усмотрению заинтересованного гражданина может найти свое завершение в суде (ст. 86–89 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о труде).

Если при рассмотрении дела в органах арбитража будет установлено, что оно затрагивает правовые интересы граждан, дело должно быть рассмотрено в суде, что и определено в ст. 28 ГПК РСФСР.

До недавнего времени суд рассматривал немногочисленную категорию жалоб на действия административных органов или должностных лиц. Их перечень был прямо установлен в ст. 231 ГПК РСФСР, ст. 15 Указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 19 июня 1968 г. «Об усилении административной ответственности за нарушение правил движения по улицам городов, населенных пунктов и дорогам и правил пользования транспортами средствами». Основы законодательства Союза ССР и союзных республик об административных правонарушениях значительно расширили круг дел, подведомственных судам, предусмотрев возможность судебного обжалования и опротестования постановлений по делу об административном правонарушении практически по всем видам административных взысканий[64]. Но в советской юридической литературе давно и настойчиво обосновывались предложения об отнесении более широкого круга административных споров с участием граждан к ведению судов. Конституция СССР (ст. 58, ч. 2) установила, что действия должностных лиц, совершенные с нарушением закона, с превышением полномочий, ущемляющие права граждан, могут быть в установленном порядке обжалованы в суд.

В настоящее время осуществляется разработка проекта законодательного акта о порядке обжалования суд действий должностных лиц, совершенных с нарушением закона, с превышением полномочий, ущемляющих права граждан, согласно плану организации работы по приведению законодательства Союза ССР в соответствии с Конституцией СССР.

Представляется, что эта важная конституционная новелла может изменить сам принцип определения судебной подведомственности споров, возникающих из административно-правовых отношений. Правила этого принципа заключаются в том, что суд рассматривает те дела, возникающие из административно-правовых отношений, которые прямо указаны в законе. Согласно Конституции может действовать иное правило: суд рассматривает все дела, возникающие из административно-правовых отношений, если нет прямых исключений из этого правила.

В соответствии с положениями новой Конституции СССР выдвигаются обоснованные суждения о необходимости дальнейшего расширения судебной подведомственности трудовых споров, а также в отношении охраны личной жизни граждан в условиях научно-технической революции. Едва ли, однако, значительное расширение круга дел, подведомственных суду, даст возможность реализовать предложение о создании специальных административных судов, так как не допускается образования каких бы ни было органов, снабженных судебными функциями, кроме судов, формируемых в установленной Конституцией порядке. Именно поэтому законодатель изъял вообще из процессуального терминологического оборота выражение «судебный орган», заменив его термином «суд».

В свете изложенного не могут быть приняты рекомендации тех авторов, которые предлагают рассматривать вопрос о вине работников и их ответственности в рамках арбитражного процесса. Это было бы нарушением конституционного принципа осуществления правосудия только судом.

Таким образом, формула «правосудие по гражданским делам осуществляется только судом» имеет важное принципиальное, политическое значение. Она отражает саму основу отношений между гражданином и социалистическим государством в случае, если права и законные интересы гражданина нарушены. Правильно отмечается, что связь между правом и политикой государственной власти, вернее всего, познается в осуществлении законов, в деятельности правосудия.

Цитированные выше утверждения некоторых авторов о том, что положение «правосудие в СССР осуществляется только судом» применительно к гражданским делам употребляется условно, следует признать ошибочным. Подобные высказывания в настоящее время прямо противоречат ст. 151 Конституции, но ни были неправильными и ранее.

Очерк 3. Арбитражная юрисдикция – порядок производства по хозяйственным делам

В течение длительного времени теория арбитражного процесса развивалась главным образом представителями науки; советского гражданского процессуального права, поэтому тема «Арбитраж в СССР» занимала скромное место в числе примерно 40 тем курса «Советский гражданский процесс» для университетов и юридических вузов. Подобное положение привело к определенной деформации представления о сущности арбитражного процесса, а концепция единого гражданского процесса, охватывающего своим содержанием процедуру деятельности всех органов, осуществляющих защиту гражданских прав (ст. 6 Основ гражданского законодательства), явилась как бы логическим завершением взглядов цивилистов-процессуалистов по этому поводу.

Необычность ситуации заключалась в том, что, хотя структурная связь органов арбитража с административным аппаратом ни у кого никогда не вызывала сомнений, представители науки административного права весьма осторожно включали арбитражную тематику в круг своих научных интересов. Лишь с интенсивным развитием в последние годы теории административного процесса появились высказывания, согласно которым арбитражный процесс представляется разновидностью или модификацией административного процесса[65].

Мнение об административно-процессуальной природе арбитражного процесса разделяют и некоторые цивилисты-процессуалисты[66]. Такие утверждения, однако, даны вскользь, без основательной аргументации, ибо административисты не занимались специальным изучением вопросов деятельности арбитража. У административистов эта тема не нашла освещения не только в монографиях, но и в статьях монографического характера.

Слабость концепции об отнесении арбитражного процесса к административному состоит в следующем: во-первых, деятельность арбитража не соответствует сущностным качествам административного процесса, определяемого как регламентированная законом деятельность по разрешению споров, возникающих между сторонами административного правоотношения[67]; во-вторых, законодательством всегда разделяется административный и арбитражный порядок защиты субъективных прав (ст. 6 Основ гражданского законодательства).

В то же время уязвимость многих концепций о природе арбитражного процесса, о целесообразности самого его существования наряду с судопроизводством заключается в том, что сущность арбитражной формы защиты права изучалась вне связи с анализом материального права, которое находит свою реализацию в деятельности арбитража.

Исключающие друг друга мнения сторонников гражданской процессуальной природы арбитражного процесса или административной процессуальной природы его совпадают в традиционном представлении о предмете деятельности органов Госарбитража, относя к нему лишь защиту гражданских прав. П. В. Логинов видит сущность государственного арбитража именно в защите гражданского права[68]. Однако это положение вызывает возражения. И здесь весьма поучительна история становления и развития арбитражной формы защиты права, в том числе анализ юридической природы арбитражных комиссий – предшественников государственного арбитража.

Вынужденно проводимая Советским государством в период интервенции и гражданской войны политика «военного коммунизма» была основана, в частности, на строгой централизации управления промышленностью; отказе от договора как правовой формы хозяйственных связей и регулировании их административно-правовыми актами (система «главкизма»). Это предопределило соответствующую форму защиты субъективных прав государственных органов в исследуемый промежуток времени: возникавшие между ними споры рассматривались в административном порядке; так было до создания арбитражных комиссий.

Закономерная смена политики «военного коммунизма» новой экономической политикой обусловила перевод государственных предприятий на хозрасчет. В. И. Ленин писал: «Перевод госпредприятий на так называемый хозяйственный расчет неизбежно и неразрывно связан с новой экономической политикой, и в ближайшем будущем неминуемо этот тип станет преобладающим, если не исключительным»[69]. В сфере правового регулирования это привело к признанию за отдельными хозяйственными единицами прав юридического лица, что предопределило возможность возникновения споров между ними.

Спорящие стороны – социалистические организации – не противостояли друг другу как антагонисты-противники; вытекающее из самой природы социалистической экономики своеобразие состояло в том, что спорящие стороны являлись объектами хозяйственного управления со стороны социалистического государства. Поэтому указание В. И. Ленина о том, что нужно «не угождать «Европе», а продвинуться дальше в усилении вмешательства государства, в «частноправовые отношения», в гражданские дела»[70], имело весьма актуальное значение для правовых отношений между социалистическими организациями. Вмешательство государства в эти отношения приобретало в известной мере характер оперативного управления. Принципиально важными были положения резолюции XII съезда РКП(б) «О промышленности»: «В Советской России, где главные средства промышленности и транспорта принадлежат одному владельцу – государству, активное вмешательство последнего в хозяйственную жизнь должно, по необходимости, получать плановый характер, и ввиду господствующей роли государства, как собственника и хозяина, плановое начало приобретает тем самым уже на первых порах исключительное значение»[71].

Уже тогда сформировалось мнение о необходимости создания органа, в компетенции которого входило бы не только разрешение хозяйственных споров (т. е. выполнение праворазрешительной функции), но и одновременно в известной мере осуществление функции управления. Законодатель вполне учитывал специфику хозяйственно-правовых споров, создав для их разрешения арбитражные комиссии, которые включались в судебную систему. Несмотря на это, важнейшей чертой их деятельности являлась вполне просматриваемая связь с органами хозяйственного руководства и управления (своеобразное двойное подчинение; учет «соображений общегосударственных интересов» при разрешении конкретных споров; тенденция арбитражных комиссий к расширению своей компетенции главным образом в области организационно-регулирующих функций).

Многие авторы связывают упразднение арбитражных комиссий и создание органов арбитража только с той кредитной реформой, которая проводилась в 30-х гг., с мероприятиями, направленными на изменение кредитования, внедрение договорных отношений в хозорганах[72]. Действительно, проведение реформы и образование системы органов арбитража находится во взаимной связи и не является только простым совпадением во времени. Но создание арбитража по своей значимости не может быть сведено лишь к мероприятию по борьбе с извращениями кредитной реформы, кредитованием «под план» и т. д. Надо учитывать тот факт, что система органов арбитража не возникла на пустом месте, ее появление было подготовлено анализом как недостатков, так к достоинств деятельности арбитражных комиссий.

При внимательном рассмотрении можно обнаружить определенную преемственность между специфическими чертами арбитражных комиссий и арбитража. Эта преемственность свидетельствует о том, что арбитражная форма защиты права внутренне присуща социалистическому плановому хозяйству так же, как присущ, например, социалистическому плановому хозяйству хозрасчетный метод. Различия же в деятельности арбитражных комиссий и Госарбитража определяются в конечном итоге различием двух этапов развития одного и того же метода социалистического хозяйствования – метода хозрасчета.

Возникновение арбитражной формы защиты права необходимо связывать, таким образом, с организацией арбитражных комиссий, а не государственного арбитража. Это неизбежно вносит коррективы в распространенный взгляд относительно причин создания самого государственного арбитража. Основные посылки арбитражной формы защиты права заложены в комиссиях, с появлением же государственного арбитража эта форма получает дальнейшее развитие и совершенствование.

Главные причины возникновения государственного арбитража следует искать в самих принципах социалистического хозяйствования. Эта система органов в социалистических государствах появляется в связи с характерными особенностями их общественного, экономического и государственного строя, только терминологически совпадая с одноименными органами в капиталистических странах[73]. Указанное обстоятельство имеет важное методологическое значение, так как сущность арбитражной формы защиты права невозможно вскрыть, не анализируя глубинные процессы, характерные для организации производств именно на социалистических началах.

На связь арбитражных органов со спецификой экномических и правовых отношений справедливо обращают внимание болгарские исследователи П. Стайно и А. Ангелов[74]. Самобытность социалистических правовых учреждений и институтов признается и современными буржуазными юристами. Так, французский правовед Р. Давид отмечает: «…пересечь границу социалистической страны – это попасть в новый мир с друга постановкой проблем, в мир, где такие понятия, как собственность, договор, арбитраж, приобретают часто другой смысл»[75]. В то же время в ряде случаев буржуазные специалисты иногда смешивают деятельное государственных арбитражей в социалистических странах с деятельностью постоянно действующих третейских судов при торгово-промышленных палатах социалистических стран, видимо, потому, что в наименовании этих судов присутствует термин «арбитражный»[76].

Плановое управление народным хозяйством, осуществляемое социалистическим государством, едино по своей природе в регулирований планово-договорных отношений хозяйствующих единиц с партнерами равного себе ранга и вышестоящими хозяйственными органами. Оно находит адекватное выражение в нормах гражданского и административного права, хотя вовсе и не исключает их. В сфере планового управления отношения предприятий друг с другом и с вышестоящими органами суть хозяйственные, которые, будучи урегулированы правом, приобретают форму хозяйственных правоотношений. Нам представляются убедительными те аргументы, которые высказаны В. В. Лаптевым и другими авторами, разделяющими его взгляды, в пользу существования в системе советского права хозяйственного права – отрасли, регулирующей упомянутые хозяйственные отношения[77]. В законодательстве ГДР хозяйственное право как важнейшая отрасль системы социалистического права нашла свое конституционное закрепление (ст. 12 Конституции ГДР)[78].

В то же время вызывает возражение мнение сторонников концепции хозяйственного права о том, что нормы, регулирующие процессуальную деятельность Госарбитража, включаются в предмет хозяйственного права. Наиболее пространная аргументация этой позиции была дана В. С. Тадевосяном: «…поскольку хозяйственное отношение, по поводу которого спорят стороны в арбитраже, изучается наукой хозяйственного права, постольку порядок рассмотрения и разрешения этих споров должен изучаться ею же»[79].

Однако деятельность арбитража носит правоприменительный, процессуальный характер, и потому нормы, регулирующие процедуру рассмотрения хозяйственных споров этим органом, входят в состав процессуальных отраслей права, положение которых в системе советского права отлично от положения материальных отраслей. Между арбитром и представителями сторон устанавливаются им процессуальные, а не хозяйственные отношения, характерной чертой которых является неразрывное сочетание имущественных и планово-организационных элементов. В отношениях арбитра со спорящими сторонами ни о каких планово-организационных, а тем более имущественных элементах не может быть и речи. Арбитраж, осуществляя возложенную на него функцию защиты субъективного права, не становится субъектом материального права, равно как суд, рассматривая, например, спор о праве семейном, не становится субъектом семейного права.

Материальное хозяйственное право имеет особую, присущую лишь ему процессуальную форму защиты, воплощающуюся в арбитражном процессе, регулирование которого является предметом соответствующей отрасли права. Базируясь на выводах о самостоятельном месте хозяйственного права в системе отраслей материального права, правоведы высказали положение о существовании в системе процессуальных отраслей советского права хозяйственно-процессуального права[80]. Концепция хозяйственно-процессуального права интенсивно не обсуждалась (исключением является указанная работа И. М. Зайцева, который дал довольно обстоятельную, хотя и критическую ее оценку[81]), однако прямо или косвенно она была поддержана рядом специалистов[82] и нашла отражение в теории права зарубежных социалистических стран, где сам термин «хозяйственно-процессуальное право» стал получать право гражданства.

Следует отметить, что среди сторонников концепции хозяйственно-процессуального права выявились разногласия по одному из принципиальных вопросов. Так, по нашему мнению, предмет хозяйственно-процессуального права ограничивается арбитражным процессом (термины «арбитражный процесс» и «хозяйственный процесс» являются синонимами). И. Г. Побирченко и поддержавшая его в этом отношении Т. Е. Абова считают, что в предмет хозяйственно-процессуального права необходимо включить нормы, регулирующие процедуру разрешения хозяйственных споров в иных юрисдикционных органах[83]. Последнее мнение вызывает возражения.

Дело в том, что процессуальная форма (в том числе и хозяйственно-процессуальная форма) получает наиболее четкое выражение лишь в том случае, если в системе юрисдикционных органов образуется специальный орган (или система взаимосвязанных органов), вызванный к жизни необходимостью защиты материальной отрасли права. Материальное хозяйственное право обусловило, в конечном счете, появление государственного арбитража, а нормы, определяющие процедуру его деятельности, образовали специальную отрасль процессуального права. Таким образом, о хозяйственном процессе можно говорить не только как о некотором вторичном образовании по отношению к хозяйственному праву, но и как о производном от функции государственного арбитража.

Сущность арбитражного процесса состоит в защите хозяйственного права. Но из этого вовсе не следует, что арбитражно-процессуальная форма – это единственно возможная форма защиты хозяйственного права или что арбитражная процессуальная форма – это форма, которая используется исключительно для защиты хозяйственного права. В самом деле, предметом хозяйственного права охватывается регулирование внутрихозяйственных отношений, которые складываются между внутренними звеньями предприятий, а также между этими звеньями и предприятиями в целом. Споры между субъектами таких отношений не являются предметом рассмотрения в Госарбитраже. В то же время некоторые споры, рассматриваемые арбитражем, не вытекают из хозяйственных отношений.

Все это не противоречит выдвинутому положению о сущности арбитражной формы защиты права как о форме жизни именно хозяйственного права. Во-первых, содержание деятельности Госарбитража (как и любого предмета, явления) шире и полнее сущности. Во-вторых, арбитражная процессуальная форма, будучи формой жизни хозяйственного права, имеет и известное самостоятельное значение. Это, в частности, выражается в том, что арбитражная процессуальная форма может быть использована для защиты субъективный прав, регламентируемых другими отраслями права. Арбитражная процессуальная форма не составляет в этом отношении исключения, такие же качества характерны и для гражданской процессуальной формы.

Защита хозяйственных прав может осуществляться равным образом как в арбитражном порядке, так и в административном, судебном порядке, путем третейского разбирательства. Конечно, специфика хозяйственного спора оказывает влияние на особенности рассмотрения дела в каждом из указанных органов. Но важно отметить, что особенности эти не изменяют сущности административного процесса как формы защиты административных прав, судебного процесса как формы защиты субъективных прав граждан и т. д.

Трудно согласиться с Т. Е. Абовой в том, что претензионный порядок – это также форма защиты хозяйственных прав[84]. Процедура претензионного урегулирования определяется не нормами процессуального права, а нормами материального хозяйственного права, что вытекает из специфики развития хозяйственного правоотношения, которое может приводить к столкновению противоречивых неантагонистических интересов. Ликвидация подобных конфликтов может быть достигнута без вмешательства специального юрисдикционного аппарата (в конечном счете эти интересы едины в принципе). Не случайно требования обязательности предъявления претензий сосредоточены в нормах материального права (ст. 6 Основ гражданского законодательства), процессуальный же закон предусматривает последствия несоблюдения претензионного порядка.

Среди сторонников концепции хозяйственного процесса имеются разногласия по поводу его предмета, однако важно отметить полное единодушие при определении арбитражного процесса как его главной части, сердцевины. Ценность данной концепции состоит также в том, что она базируется на историческом опыте развития разрешения хозяйственной конфликтности. С позиций признаваемой всеми исследователями связи материального и процессуального права ясно выраженной исторически в СССР обособление норм, регламентирующих порядок рассмотрения споров в арбитраже, безусловно, является одним из серьезных доказательств того, что хозяйственное право имеет серьезные объективные основания для функционирования как самостоятельная отрасль материального права. Это верно подметил В. К. Мамутов[85].

Рассмотрение природы арбитражного процесса как доминирующей формы защиты хозяйственных прав позволяет более основательно аргументировать двойственную юридическую природу Госарбитража, который сочетает в себе черты судебных и административных органов[86].

В последние годы некоторые исследователи из социалистических стран также склоняются к мысли о двойственной природе арбитража[87]. «Источником бесконечных споров» о природе государственного арбитража является, по мнению М. А. Гурвича, его «промежуточное образование», «двойственный характер»[88].

Единые хозяйственные отношения предполагают известную экономическую самостоятельность субъектов хозяйственных отношений. В силу этого они приобретают качество самостоятельных субъектов права, защита законных интересов которых должна быть гарантирована соответствующим аппаратом государства. В данном случае такой орган должен нести в себе черты судебного аппарата, в задачи которого входит защита прав и охраняемых законом интересов путем судебного разбирательства. Но использование судебного аппарата было бы не оптимальным методом разрешения хозяйственных споров. Хотя субъекты хозяйственных отношений обладают известной экономической самостоятельностью, тем не менее спорят они не о своем имуществе, а об имуществе, которым они оперативно управляют и которое составляет часть имущества государства. Именно поэтому при разрешении хозяйственного спора задачей органа, его разрешающего, является не только установление юридического взаимоотношения сторон, но и определение способа ликвидации взаимного конфликта при выполнении плана, лежащего в основе работы обоих спорящих государственных предприятий.

Анализируя особенности отношений по возмещению вреда между государственными предприятиями, польский исследователь В. Варкалло отмечает, что гражданская ответственность является здесь не столько средством осуществления правосудия, обеспечивающим восстановление нарушенного имущественного положения, сколько фактором правильного управления общенародным имуществом, фактором, который особым образом активизирует материальные стимулы, действующие в направлении «охраны народного хозяйства от возможных убытков»[89]. Рецензируя данную работу, болгарский ученый Стефан Павлов вполне солидаризируется с этим положением[90].

В работе Госарбитража бывают ситуации, когда важно не только разрешить спор, но и ликвидировать конфликт, исходя из интересов народного хозяйства в целом. В экономической системе, где отдельные хозяйственные единицы отвечают за выполнение определенных участков единого народнохозяйственного плана, иного и быть не может. В силу этого в работе государственного арбитража особое значение приобретает положительная, сознательная деятельность, функция согласования интересов спорящих друг с другом хозяйствующих субъектов, которая находит наиболее яркое выражение при разрешении преддоговорных споров. В настоящее время в связи с повышением роли хозяйственного договора, который становится инструментом, звеном планирования, в ряде случаев преддоговорный спор может по существу оказаться спором о плане.

Сущность хозяйственного договора не может быт вскрыта с сугубо цивилистических позиций. Показательны в связи с этим попытки некоторых советских, болгарских, польских исследователей квалифицировать договорные отношения как форму административно-правовых отношений [91].

Если некоторые имущественные споры чаще всего бывают вызваны фактами невыполнения плановых заданий, нарушением хозяйственных обязательств либо иными противоправными действиями, то преддоговорный спор не всегда связан с обвинением какой-либо и спорящих сторон в нарушении права. Работая в различных условиях, стороны могут предложить разные, но вполне законные пути выполнения плана, из которых должен быть избран лучший, максимально учитывающий интересы государства и условия работы обеих сторон. Таким образом, орган, разрешающий преддоговорные споры, должен в известной мере обладать административной компетенцией, ибо для принятия решения необходимо известное усмотрение в порядке управления.

В некоторых случаях арбитражи рассматривают также споры, которые по своему характеру присущи именно административным органам. К таким вопросам относятся, например, споры об установлении номенклатуры и ассортимента. В литературе отмечается, что подобные конфликты по своему существу являются не правовыми, а техническими или планово-организационными, и поэтому арбитраж не может их рассматривать[92]. Последнее утверждение представляется неправильным. Действительно, при разрешении разногласий по условиям ассортимента арбитражу приходится анализировать сложный комплекс правовых, планово-организационных и технических вопросов. С теоретической точки зрения, учитывая место, которое занимает арбитраж в системе органов социалистического государства, вполне допустимо предоставление ему таких функций.

Отметим, что в свое время предлагалось, например, изъять из подведомственности Госарбитража преддоговорные споры, связанные с отказом покупателей получать выделенную им по нарядам продукцию. Мотивировалось это предложение тем, что разрешение таких споров по существу относится к компетенции плановых органов[93]. Известно, что в настоящее время для подобной постановки вопроса оснований нет, ибо полномочия арбитража в разрешении подобных споров значительно расширены, хотя арбитражу при этом в известной мере приходится исполнять планово-регулирующие функции.

Можно ли отнести разрешение хозяйственных споров исключительно к ведению государственного управления, как это утверждают которые авторы[94]? Для правильного уяснения проблемы надо учитывать следующие положения.

С одной стороны, плановое управление народным хозяйством нельзя отождествлять с административным управлением. Субъектом планового управления народным хозяйством в условиях социалистического общества является государство. Однако неверно утверждать, что управление народным хозяйством государство осуществляет лишь с помощью административного аппарата; в управлении народным хозяйством в известной мере принимают участие все органы государства, олицетворяя собой единство власти в данной сфере.

С другой стороны, плановое управление народным хозяйством предполагает использование не только административно-правовых методов руководства, но также и экономико-правовых методов, которые не сводимы к разновидности административных и получают адекватное правовое закрепление именно в нормах хозяйственного права, имеющего свою процессуальную форму, а именно – арбитражную. При этом само разрешение хозяйственны споров, несомненно, представляет собой определенный способ ликвидации столкновения интересов и способствует нормальному функционированию всей системы народного хозяйства в целом. Иначе говоря, разрешение спора и ликвидация конфликта представляют собой элементы, функции планового управления, которое опосредовано не административно-правовым методом, а хозяйственно-правовым (точнее, хозяйственно-процессуальным) методом.

Отсюда следует, что на вопрос о том, является ли разрешение хозяйственных споров функцией управления, можно дать два противоположных ответа в зависимости от того, какое именно содержание мы вкладываем в понятие «управление». Если иметь в виду административное управление, то ответ должен быть отрицательным, если же подразумевать под управлением ту его сторону, которая опосредуется хозяйственно-правовым способом, то ответ, бесспорно, должен быть положительным. Не вызывает возражения и вывод о том, что арбитраж относится к органам, участвующим в социальном управлении.

Заключая суждения о природе арбитражной процедуры, укажем на следующие черты, определяющие ее специфику.

1. Основополагающие, сущностные причины возникновения государственного арбитража в странах социализма (наряду с системой органов правосудия) заложены в самих принципах и законах планового управления на социалистических началах. Вот почему основные посылки арбитражной формы защиты права ведут свое начало не с момента возникновения государственного арбитража (1931 г.), а с момента возникновения арбитражных комиссий (1922 г.). Организационные принципы построения арбитражных комиссий свидетельствовали, что законодатель, учитывая специфику хозяйственных споров, стремился создать орган, функции которого не ограничивались бы только формальным разрешением спора о праве. При рассмотрении хозяйственных споров намечалась тенденция решения известной степени вопросов планового управления народным хозяйством и выхода за рамки функций правосудия. Однако связь с гражданским судопроизводством не утрачивалась.

2. Как было показано, есть основания для серьезных сомнений в том, является ли арбитражная процедура определенной модификацией гражданского или административного процесса. Нельзя игнорировать два обстоятельства: специфику организационной структуры арбитражных органов и особенности природы защищаемых этими органами отношений.

3. Ясно выраженный процессуальный характер деятельности арбитража дает основание говорить о несостоятельности утверждения, что его функции определяются предметом хозяйственного права.

4. Материальное хозяйственное право имеет присущую ему процессуальную форму защиты, воплощающуюся в арбитражном процессе, регулирование которого является предметом соответствующей самостоятельной отрасли права – хозяйственно-процессуального.

5. Наличие в системе процессуальных отраслей советского права хозяйственно-процессуального права обосновывается не только тем, что материальное хозяйственное право нуждается в соответствующих ему процессуальных формах защиты, но и необходимость создания специальной системы органов государственного арбитража, обособленных в организационном отношении от органов правосудия. В качестве критерия обособления самостоятельных процессуальных отраслей в системе права следует выделять два фактора: а) наличие отрасли материального права, нуждающейся в самостоятельном процессуальном опосредовании; б) появление в системе государственных или общественных органов достаточно изолированного в организационном отношении органа (или связанных друг с другом их групп), главная цель деятельности которого состояла бы в рассмотрении соответствующих по содержанию споров.

6. Представляется необоснованным расширение границ хозяйственного процесса за рамки арбитражного процесса. Необходимость в специальных формах защиты хозяйственных прав определяет сущность арбитражного процесса. Однако это не означает, что только арбитраж может осуществлять защиту хозяйственных прав. В предусмотренных законом случаях такую защиту могут проводить и иные органы государства и общественности.

Очерк 4. Некоторые пути совершенствования норм о суде и арбитраже

Изложенный материал в известной мере имеет характер гипотезы, а не хорошо сформированной теории, поскольку нормативное регулирование некоторых вопросов не поддается корректному объяснению с точки зрения предлагаемой концепции. Именно поэтому мы постараемся выделить определенную совокупность спорных вопросов, чтобы, фиксируя их, можно было бы одновременно указать на пути их разрешения или натолкнуть на постановку новых проблем.

1. Отказ от права на обращение в суд недействителен. Данное положение нормативно закреплено вслед за принципиальным установлением о том, что всякое заинтересованное лицо вправе в установленном законом порядке обратиться в суд за защитой нарушенного права или охраняемого законом интереса (ст. 5 Основ гражданского судопроизводства). Эти два тезиса как будто подкрепляют друг друга. Законодательный запрет отказываться от права на обращение в суд обычно раскрывается в том смысле, что недопустим отказ как от возможности обращения в суд вообще, так и от права на обращение в суд по каким-либо требованиям, возникшим или могущим возникнуть из определенных правоотношений на основании конкретного договора. Если бы такое условие было включено в договор, то оно не имело бы правового значения и заинтересованное лицо могло бы обратиться в суд за защитой своего права[95]. Аналогичное содержание применительно к деятельности арбитража дано в ст. 12 Закона о государственном арбитраже в СССР.

При всей очевидности такой хорошо известной формулы и не менее понятной ее аргументации на нее необходимо обратить внимание с практической и теоретической сторон. Так, в судебной практике отмечены конфликты, в основе которых лежит по существу отказ от права на обращение в суд. Появились случаи увольнения работников по сокращению штатов путем жеребьевки[96]. Очевидно, что в основе жеребьевки лежит соглашение сторон об определенном способе ликвидации конфликта – именно такого соглашения, которое подразумевает отказ от оспаривания увольнения в судебном порядке. Отмечены также случаи заключения соглашения супругами с отказом одного из них от права на взыскание алиментов в расчете получить за это определенную компенсацию. Такого рода соглашения лишены юридической силы, поэтому одна из сторон вправе обратиться в суд с заявлением о взыскании алиментов (в силу ст. 5, ч. 2 Основ гражданского судопроизводства[97]).

Достаточно актуальным является вопрос о недействительности отказа от права на обращение в суд и в теоретическом плане.

Прежде всего, встает проблема совмещения данной формулы с допускаемой законом возможностью рассмотрения отдельных категорий споров с участием граждан третейскими и товарищескими судами.

Согласно Положению о товарищеских судах они рассматривают имущественные споры между гражданами на сумму до пятидесяти рублей, если участники спора выразят свое согласие на рассмотрение дела в этих органах (ст. 7, п. 13). Однако в отличие от третейской процедуры (даже если достигнутое соглашение о передаче спора на рассмотрение товарищеского суда оформлено письменно) заинтересованная сторона может не подчиниться такому соглашению и обратиться в суд за разрешением спора. Законодатель придает юридическую силу лишь решению товарищеского суда, принятому в пределах его компетенции (Основы гражданского судопроизводства, ст. 31, 41).

Договор о передаче спора на разрешение третейского суда, решение товарищеского суда, принятое в пределах его компетенции по спору между теми же сторонами, о том же предмете и по тем же основаниям, имеют важнейшее значение – невозможность рассмотрения того же конфликта в суде. Отказываются ли в данном случае спорящие стороны от права на обращение в суд? О том, что такого рода вопросы не являются умозрительными свидетельствует, в частности, практика работы Морской арбитражной комиссии (МАК) при Торгово-промышленной палате СССР.

В некоторых случаях стороны истолковывали формулу ст. 5 Основ гражданского судопроизводства как якобы устраняющую действие третейских соглашений о передаче спора на рассмотрение МАК и настаивали в связи с этим на прекращении дела. Ясно, что такого рода истолкования являются неправильными, ибо нормы о запрете отказа от права на обращение в суд, о важной юридической силе третейского и общественно-товарищеского разбирательств помещены в одних и тех же Основах гражданского судопроизводства. Однако нельзя не отметить, что повод для двойственного толкования есть, оно основано на известном внутреннем противоречии исследуемого нормативного материала: ст. 5, ч. 2 Основ гражданского судопроизводства сформулирована настолько прямолинейно, что не оставляет места для существования третейских соглашений и общественно-товарищеского разбирательства.

Представляется, что содержание ст. 5, ч. 2 Основ гражданского судопроизводства следует переместить в кодифицированные акты материального права, сформулировав, например, одну из частей ст. 6 Основ гражданского законодательства таким образом: «Отказ от права на предусмотренную законом защиту гражданских прав недействителен».

2. Существование третейской и общественно-товарищеской процедур совмещается с принципом осуществления правосудия по гражданским делам только судом, потому что суд осуществляет контроль при исполнении этих решений и в случае их противоречия закону он может их лишить исполнительной силы. Однако такого рода контроль имеет место по тем решениям, которыми иск удовлетворен и ответчик (должник) не исполняет их добровольно. В тех же случаях, когда в иске отказывается, решения рассматриваемых внесудебных органов оказываются за пределами досягаемости судебного контроля. При этом если решения товарищеских судов (согласно ст. 19 Положения о товарищеских судах) могут быть обжалованы заинтересованным лицом в соответствующий профком или исполком местного Совета народных депутатов, то решение третейского суда об отказе в иске не может быть обжаловано не только в суд, но и вообще в какой-либо другой орган. Такое положение нельзя признать логически оправданным: права истца гарантированы в значительно большей степени при удовлетворении иска, нежели при отказе в нем! Для устранения такого ненормального положения следует учесть опыт нормативного регулирования третейского разбирательства при разрешении споров между социалистическими организациями. Согласно Положению о третейском суде для разрешения хозяйственных споров между объединениями, предприятиями, организациями и учреждениями, утвержденному постановлением Государственного арбитража при Совете Министров СССР 30 декабря 1975 г. (п. 17, 18), сторона, считающая, что вынесенное третейским судом решение не противоречит закону, вправе в месячный срок со дня вынесения решения обратиться к главному арбитру государственного арбитража, в котором хранится данное дело, с заявлением о проверке правильности решения третейского суда. Если при рассмотрении заявления о проверке правильности решения либо заявления о выдаче приказа главный арбитр признает решение третейского суда противоречащим закону, он выносит мотивированное постановление об отмене данного решения. После этого спор может быть передан истцом (а в необходимых случаях главным арбитром) в соответствующий арбитраж по установленной подведомственности[98]. Таким образом, решение третейского суда по спорам между социалистическими организациями во всех случаях ставится под контроль государственного арбитража.

Надо особо подчеркнуть, что подобный опыт нормативного регулирования является новым, ибо ранее действовавшие Временные правила рассмотрения хозяйственных споров третейским судом, утвержденные Госарбитражем при Совете Министров СССР 31 августа 1960 г.[99], по существу полностью воспроизводили ныне действующую процедуру третейского разбирательства между гражданами.

В настоящее время законодателю целесообразно использовать в регулировании третейского разбирательства с участием граждан опыт третейского разбирательства с участием социалистических организаций, ибо гарантии защиты прав граждан не могут быть уже гарантией прав организаций. Следует предоставить возможность заинтересованным гражданам обжаловать все решения третейских и товарищеских судов в районный (городской) народный суд.

3. Наличие многих форм защиты субъективных прав и охраняемых законом интересов в целом представляет собой положительное явление, тем не менее, оно имеет и свои негативные стороны, ибо не всегда удается четко разграничить компетенции сосуществующих юрисдикций, что создает почву для возникновения нежелательного явления – споров о подведомственности между судом и различными органами. Мы анализируем споры о подведомственности, которые возникают между юрисдикционными органами, а не между заинтересованными лицами, обращающимися за защитой, и соответствующим юрисдикционным органом. Вопрос о столкновении компетенций по гражданским делам является достаточно актуальным и для болгарской процессуальной литературы[100].

Не все аспекты данной проблемы получили удовлетворительное разрешение, хотя пререкания о подведомственности порой приводят к волоките в рассмотрении дел[101]. Прежде всего, в законе отсутствуют какие бы то ни было указания на процедуру рассмотрения споров о подведомственности. Ю. К. Осипов, в последние годы фундаментально исследовавший проблемы подведомственности юридических дел, констатирует, что «…при возникновении вопроса о том, какой юрисдикционный орган обязан разрешить юридическое дело, компетентным должен быть признан тот орган, которому в силу общего правила подведомственно большинство дел, возникающих из подобного рода отношений»[102]. Такое мнение вызывает возражение. Рассмотрим в связи с этим варианты столкновения юрисдикций.

А. Согласно ст. 129, ч. 3 ГПК РСФСР суды при отказе в приеме заявления по мотивам неподведомственности дела суду обязан указать в определении, в какой орган следует обратиться заявителю. Имеет ли право орган, который указан в определении судьи (или суда при прекращении произбодства по делу согласно ст. 41, ч. 1, п. 1 Основ гражданского судопроизводства), также отказать в принятии заявления, сославшись в свою очередь на подведомственность дела суду? Здесь возникает так называемый отрицательный спор о подведомственности, когда суд и другой орган отказываются рассмотреть тот или иной правовой конфликт. Такого рода спор может возникнуть, например, между судом и арбитражем.

На наш взгляд, в описанной ситуации должно быть отдано предпочтение судебному определению об отказе принять заявление или о прекращении производства по делу согласно принципиальному положению о том, что вступившие в законную силу решение, определение и постановление суда обязательны для всех государственных предприятий, учреждений, организаций, колхозов, иных кооперативных организаций, их объединений, других общественных организаций (ст. 15 Основ гражданского судопроизводства). Если, например, Госарбитраж считает, что суждение суда (судьи), высказанное в определении о прекращении производства по делу или об отказе в принятии заявления, ошибочно, он, тем не менее, обязан принять материал к рассмотрению, т. е. возбудить процесс, поставить вопрос перед соответствующими должностными лицами суда или прокуратуры о принесении протеста в порядке надзора на определение суда (судьи) и в необходимых случаях приостановить производство по делу согласно ст. 73 Правил рассмотрения хозяйственных споров государственными арбитражами[103].

Б. В некоторых случаях не только суд, но и другие органы претендуют на рассмотрение того или иного спора. Здесь возникает так называемый положительный спор о подведомственности. И в данной ситуации приоритет суда должен быть неоспорим, что прямо находит подтверждение в нормативном материале. Судя по содержанию ст. 31, 41 Основ гражданского судопроизводства, судья (суд) не имеет права отказать в принятии заявления или прекратить производство по подведомственному ему делу, даже если такой спор между теми же сторонами, о том же предмете и по тем же основаниям ошибочно рассмотрен иным органом. Такое правило прямо оговорено относительно товарищеских судов, свойство исключительности решений которых распространяется лишь на споры, принятые в пределах их компетенции. Однако представляется, что это положение можно распространить и на решения других юрисдикционных органов.

Таким образом, суд сам себя определяет обязанным (или не обязанным) рассмотреть данный спор. Именно это правило выражено по существу в § 4, п. 2 Закона о судоустройстве Германской Демократической Республики от 27 сентября 1974 г., в котором указано: «Суды решают о допустимости судебного порядка рассмотрения дел»[104]. И наоборот, никакой другой орган не может принять к рассмотрению дело, по которому вынесено судебное решение, даже если внесудебный орган считает, что суд допустил ошибку, рассмотрев неподведомственное ему дело.

Возможный спор о подведомственности может быть поставлен соответствующими должностными лицами на рассмотрение вышестоящих судебных инстанций. Такой подход к вопросу согласуется не только с теоретическими положениями о свойствах судебного решения, вступившего в законную силу, но в известной мере и с нормами арбитражного процесса. Так, согласно ст. 62 Правил рассмотрения хозяйственных споров госарбитражами государственный арбитр отказывает в принятии искового заявления, если имеется решение суда, арбитража, третейского суда или ярмарочного комитета по хозяйственному спору между теми же сторонами, о том же предмете и по тем же основаниям. Итак, свойство исключительности судебного решения, вступившего в законную силу, имеет в известной мере абсолютный характер, ибо оно распространяется и на деятельность внесудебных юрисдикционных органов.

Наша интерпретация ныне действующего законодательства по затронутому вопросу и рекомендации по его совершенствованию исходят из того положения, что возможные возникающие споры о подведомственности между судебными и иными органами должны возбуждаться перед вышестоящими судами соответствующими должностными лицами суда и прокуратуры, однако до отмены велений суда по вопросу о подведомственности данного спора они являются обязательными для внесудебных органов. Именно это правило отражает принципиальное значение формулы: правосудие по гражданским делам осуществляется только судом.

4. Проблема альтернативной подведомственности, подразумевающей возможность разрешения определенной категории дел одним из указанных в законе юрисдикционных органов по выбору заинтересованного лица[105], находится в тесной связи с рассмотренными выше вопросами. В целом допущение альтернативной подведомственности носит характер исключения из общего правила о том, что нормы о подведомственности имеют императивный характер и при этом относят каждую категорию дел к ведению строго определенных органов. Однако и в случае установления альтернативной подведомственности не все возникающие вопросы можно считать до конца решенными в нормативном материале.

Согласно п. 20 Правил пользования жилым помещением, утвержденных постановлением Совета Министров РСФСР от 18 октября 1962 г.[106], споры между жильцами в квартирах, занятых несколькими семьями, об уборке мест общего пользования, распределении расходов по оплате коммунальных услуг и о пользовании подсобными помещениями разрешаются общественными домовыми комитетами или товарищескими судами. Означает ли это, что подобные споры не могут рассматривать народные суды? Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 9 апреля 1965 г. «О практике передачи судами дел и материалов на рассмотрение товарищеских судов» (п. 8) разъяснил, что гражданско-правовые споры, которые в соответствии с Положениями о товарищеских судах союзных республик могут рассматриваться этими общественными органами, согласно ст. 4 Основ гражданского судопроизводства подведомственны и народным судам[107].

В то же время следует отметить несовершенство п. 20 Правил пользования жилых помещением по следующим причинам. Во-первых, в данном пункте без каких-либо оснований не только не закреплена возможность обращения в суд, но, наоборот, как бы дано исключение этой возможности.

Во-вторых, согласно ст. 4 Основ гражданского судопроизводства судам подведомственны дела по спорам, возникающим из гражданских, семейных, трудовых и колхозных правоотношений, если хотя бы одной из сторон в споре является гражданин, колхоз, межколхозное, государственно-колхозное предприятие, организация или их объединение, за исключением случаев, когда разрешение таких споров отнесено законом к ведению административных или иных органов. Когда данная статья использует термин «закон», то речь идет не о каком-либо нормативном акте, а об акте высшей юридической силы, т. е. исходящем от Верховного Совета СССР (Верховных. Советов союзных республик) или от Президиума Верховного Совета СССР (Президиумов Верховных Советов союзных республик). Подзаконными нормативными актами (в том числе актами Советов Министров союзных республик) компетенция судов не может быть ограничена, так как в ней проявляется масштаб прав на судебную защиту. То, что признано Конституцией и обеспечено нормами гражданского процессуального законодательства, может быть ограничено актами той же силы, что и утверждавшие Основы гражданского судопроизводства и ГПК союзных республик. Аналогичный взгляд развивается и в работах болгарских процессуалистов[108].

В-третьих, как отмечалось выше, если решение товарищеского суда, принятого в пределах его компетенции, по спору между теми же сторонами, о том же предмете и по тем же основаниям предотвращает рассмотрение того же спора судом (ст. 31 Основ гражданского судопроизводства), то неясно, обладает ли и решение общественного домового комитета по спорам, предусмотренным п. 20, аналогичным свойством исключительности. Иначе говоря, может ли заинтересованное лицо, не согласившись с решением общественного домового комитета, обратиться в суд с тем же иском?

Затронутый вопрос имеет самостоятельное и принципиальное значение и может быть сформулирован в общей форме: обладают ли свойством исключительности по отношению друг к другу юрисдикционные акты при альтернативной подведомственности? На примере решений общественных домовых комитетов мы заметили, что на этот вопрос нельзя получить вполне удовлетворительный ответ. Возникают также неясности и при анализе иных ситуаций, при которых предполагается или допускается альтернативная подведомственность.

Так, согласно п. 154 Положения об открытиях, изобретениях и рационализаторских предложениях, утвержденного Советом Министров СССР от 21 августа 1973 г., жалобы авторов изобретений и рационализаторских предложений по вопросам правильности подсчета экономии, размера, порядка исчисления и сроков выплаты вознаграждения за изобретения и рационализаторские предложения, а также установления факта их использования рассматриваются руководителем предприятия, организации, учреждения, министерства или ведомства. Рассмотрение жалобы на предприятии, в организации или учреждении производится совместно с профсоюзным органом, или, по поручению профсоюзного органа, с местным советом ВОИР. Автор, считающий неправильным принятое по его жалобе решение или не получивший ответа в установленный срок, может обжаловать это решение руководителю вышестоящего органа или обратиться с иском в суд[109].

Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 26 марта 1976 г. «О применении судами законодательства, регулирующего отношения, возникающие в связи с открытиями, изобретениями и рационализаторскими предложениями» (п. 2) указал, что в судебном порядке рассматриваются споры о вознаграждении за изобретение и рационализаторское предложение и факте их использования, если автор считает, что спор не получил надлежащего разрешения в установленном порядке или если он не получил ответа на жалобу от руководителя предприятия, организации, учреждения, министерства или ведомства[110]. Но остается вопрос: может ли обратиться работник в суд после того, как состоялось решение руководителя вышестоящего органа об отказе удовлетворить жалобу? Ответа на этот вопрос нет.

Совет Министров Молдавской ССР 13 декабря 1982 г. утвердил Положение о порядке строительства и эксплуатации платных стоянок для автомототранспортных средств в Молдавской ССР. В нем предусмотрено, в частности, что спорные вопросы, возникающие между владельцем транспортного средства и администрацией автостоянки, разрешаются вышестоящей организацией, которой принадлежит автостоянка, или в судебном порядке в соответствии с действующим законодательством (п. 29). При этом также неясно, может ли владелец транспортного средства обратиться в суд, если имеется решение вышестоящей организации по спорному вопросу.

Постановлением Президиума ВЦСПС от 22 ноября 1976 г. было утверждено Положение о правовой инспекции труда. Образование правовой инспекции знаменовало собой создание еще одного специализированного органа по защите трудовых прав граждан. Так, в связи с увольнением по инициативе администрации работник может обратиться с заявлением о восстановлении на работе или непосредственно в суд (ст. 210 КЗоТ РСФСР), или в правовую инспекцию. Такая возможность предусмотрена компетенцией правовой инспекции, закрепленной в п. 3 Положения. При этом по результатам рассмотрения заявления (жалобы) работника правовая инспекция может дать администрации обязательное предписание о восстановлении работника в должности (подп. «в» п. 6 Положения о правовой инспекции).

Высказывались мнения о том, что работник не имеет права обращаться в правовую инспекцию для разрешения спора о праве, а также о том, что предписание о восстановлении на работе правовые инспектора вправе делать лишь тогда, когда нарушение законодательства о труде является бесспорным (увольнение без согласия профкома, увольнение беременных и кормящих женщин, увольнение по основаниям, не предусмотренным законом). Однако известно, что критерий «бесспорности», «очевидности» выглядит весьма расплывчато, дает возможность субъективного толкования, да и само его существование не вытекает из Положения о правовой инспекции, тем не менее, в законодательстве (как и в предшествующих ситуациях) отсутствует ответ на вопрос: может ли работник обратиться в суд, если имеется решение правовой инспекции по данному вопросу.

В последние годы актами весьма высокой юридической силы допускается возможность разрешения определенных категорий дел одним из нескольких органов по выбору заинтересованного лица. Эти акты также интерпретируются различно. Так, ст. 39 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик об административных правонарушениях установила, что значительная часть постановлений по делам об административных правонарушениях может быть обжалована в вышестоящий орган управления (вышестоящему должностному лицу) или в народный суд. По мнению одних авторов, обжалование в вышестоящий орган постановления об административном взыскании должно преграждать возможность одновременного обращения в суд для отмены такого постановления[111]. По мнению других специалистов, первоначальный выбор канала пересмотра не лишает заинтересованных лиц права обжалования постановления в суд даже после рассмотрения жалобы в так называемом административном порядке[112].

Правила об альтернативной подведомственности неизбежно предполагают определенную «конкуренцию», вытекающую из равного права нескольких ведомств рассматривать по существу один и тот же правовой вопрос. Поэтому необходимо особо тщательно регламентировать эти правила. Какова может быть их модель?

Представляются целесообразными следующие рекомендации: а) правила об альтернативной подведомственности (как и в общей подведомственности) должны устанавливаться актами высшей юридической силы; б) одной из возможностей альтернативной подведомственности должна быть судебная форма защиты;

в) заинтересованному гражданину необходимо предоставить право на обжалование действий внесудебного органа в суд или обращение с тем же требованием в суд о новом рассмотрении дела;

г) исключения из этого правила должны быть строго определены;

д) целесообразно решить отрицательно вопрос о возможности внесудебного рассмотрения спора, по которому состоялось решение суда при альтернативной подведомственности. Изложенные пожелания законодателю соответствуют теоретическим представлениям о внутренней связанности судебных функций с защитой субъективных прав и охраняемых законом интересов граждан.

5. Государственный арбитраж как система органов, его компетенция, источники правового регулирования закреплены непосредственно в Конституции. Поэтому есть все основания предполагать, что в ближайшее время арбитражная проблематика должна привлечь к себе пристальное внимание представителей науки государственного (конституционного) права. Это связано также с тем обстоятельством, что вопрос о месте государственного арбитража в системе органов Советского государства всегда был остро дискуссионным в науке арбитражного процесса и административного права, хотя структурная связь Госарбитража с административным аппаратом не вызывала сомнений. Уже один из первых исследователей данного вопроса М. С. Липецкер отмечал необычность данной системы органов, указав, что арбитраж не осуществляет исполнительно-распорядительной деятельности, он никем непосредственно не управляет, не вступает ни с кем в административные правоотношения. Аналогичное определение арбитража как системы органов предложили Р. Ф. Каллистратова и П. В. Логинов[113].

Данное обстоятельство должно было вызвать затруднения при определении места Госарбитража в классификационной схеме органов государственного управления. Так оно и случилось, а попытки не видеть здесь проблемы еще более ее усугубляли. Так, К. С. Юдельсон утверждал: «По главной задаче, стоящей перед арбитражем, принадлежности к органам государственного управления… существу и порядку деятельности арбитраж, безусловно, является органом государственного управления, занимая в общей системе этих органов определенное место»[114]. Указание на определенное место, занимаемое арбитражем в системе органов государственного управления, конечно, мало что объясняет.

При анализе этого и других многочисленных высказываний исследователей по данному вопросу бросается в глаза, что в характеристику Госарбитража как органа административного неизменно добавляются определения «особый», «своеобразный», «специальный», «побочный», «вспомогательный»[115]. Ясно, что сами по себе подобные эпитеты, как и объединяющий их латинский термин «sui generis», ни на шаг не сдвигают решения проблемы, если не вскрыть природу этого своеобразия.

Чрезвычайно важным обстоятельством, которое предопределило сложность разрешения проблемы о правовой сущности Госарбитража, было отсутствие упоминания о нем в Конституции СССР 1936 г., и потому возникли трудности с подведением конституционной базы под само существование органов Госарбитража. Однако попытки в этом направлении предпринимались. Значительная группа исследователей относила Госарбитраж к числу специальных ведомств[116]. Такое название получили в юридической литературе государственные органы, образуемые Советом Министров СССР и Советами Министров союзных республик для решения отдельных вопросов хозяйственного и культурного строительства. Возможность создания подобных органов была предусмотрена Конституцией СССР 1936 (ст. 68, п. «е») и конституциями союзных республик (например, ст. 45, п. «е» ранее действовавшей Конституции РСФСР). Хотя конституции предусматривали образование спецведомств в виде комитетов и главных управлений, однако на практике они воплощались в различные формы, обусловленные многообразием поставленных перед ними задач, и потому носили самые разнообразные названия: Главное управление по геодезии и картографии, Управление по иностранному туризму, Совет по делам религий, Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС), Государственный арбитраж и др.[117]

При определении места спецведомств в классификации органов государственного управления обычно учитываются следующие показатели: 1) ведомства образуются правительствами и состоят при них; 2) руководители ведомств не входят в состав правительства; 3) за свою деятельность ведомства ответственны непосредственно перед образовавшим их правительством; 4) руководители ведомств назначаются соответствующими правительствами[118].

Действительно, Госарбитраж при Совете Министров СССР во многом подходит под эти признаки, и, тем не менее, попытку подобным образом подвести конституционную базу под его существование нельзя признать удачной.

Известно, что до принятия Конституции СССР 1936 г. не получило отчетливого выражения организационное разделение органов государственной власти и исполнительных органов. В высших звеньях наблюдалось тесное слияние управления с законодательством[119]. Это нашло отражение, в частности, в том, что законодательными функциями по Конституции СССР 1924 г. обладали съезд Советов СССР, ЦИК СССР, Президиум ЦИК СССР, СНК СССР, хотя компетенция каждого из этих органов, виды издаваемых ими актов определялись достаточно четко[120].

Арбитражные комиссии были упразднены постановлением ЦИК и СНК СССР[121], т. е. в законодательном порядке. И хотя вопрос о передаче подведомственных арбитражным комиссиям споров Госарбитражу был решен СНК СССР[122] (который также осуществлял законодательные функции), первое Положение о государственном арбитраже было утверждено постановлением ЦИК и СНК СССР 3 мая 1931 г.[123], т. е. равным образом в законодательном порядке. Это делалось в интересах строгого соблюдения социалистической законности, которая требует, чтобы именно законодатель закреплял общие правила подведомственности той или иной категории споров о праве и исключения из них. Изъятие же такой большой группы споров, какой являлись споры между социалистическими организациями, из подведомственности судебных органов и передача их на рассмотрение специально созданному для этой цели государственному арбитражу, конечно, должны были осуществляться в законодательных рамках.

Таким образом, органы государственного арбитража были образованы не правительством, а законодателем и уже с этой точки зрения не могли относиться к числу специальных ведомств, возможность создания которых предусматривала ст. 68, п. «е» Конституции СССР 1936 г. Совет Министров СССР вправе создавать в случае необходимости органы по делам хозяйственного и культурного строительства, но, разумеется, компетенция этих органов не должна выходить за пределы компетенции самого Совета Министров СССР.

Было возражение и другого порядка против отнесения органов государственного арбитража к спецведомствам. Специальные ведомства в соответствии с Конституцией СССР 1936 г. и ранее действовавшими конституциями союзных республик образовывались Советом Министров СССР и Советами Министров союзных республик. Конституции автономных республик (за исключением Конституции Якутской АССР) не предусматривали образования спецведомств при правительствах автономных республик. Органы же государственного арбитража создавались не только при Совете Министров СССР, Советах Министров союзных и автономных республик, но и при исполкомах краевых и областных Советов депутатов трудящихся, а также в некоторых случаях при исполкомах городских Советов депутатов трудящихся.

Следует отметить, что ст. 5 Закона о государственном арбитраже в СССР включает в систему органов государственного арбитража его обязательные структурные звенья (Госарбитраж СССР, государственные арбитражи союзных республик, государственные арбитражи автономных республик и госарбитражи краев, областей) и факультативно предусматривает образование госарбитражей города, автономной области, автономного округа Советом Министров союзной республики по согласованию с Госарбитражем СССР.

Таким образом, уже применительно к начальному периоду функционирования Госарбитража можно говорить о свойстве системности, которое присуще всем его органам. В настоящее время это положение прямо закреплено Законом о государственном арбитраже в СССР (ст. 5).

Наконец, простое перечисление наименований госорганов, относящихся к числу спецведомств, свидетельствовало, как уже отмечалось, о сугубой разнохарактерности исполняемых ими функций. Это давало основания одним исследователям считать, например, административно-правовое положение такого органа, как Госарбитраж, сходным с правовым положением специальных ведомств[124], а другим – утверждать, что Госарбитраж занимает специфическое положение среди специальных ведомств. Ясно, что и в теории арбитражного процесса, и в теории административного права данный вопрос не нашел своего корректного объяснения.

Когда в опубликованном проекте Конституции СССР 1977 г., а затем в самой Конституции появился раздел VII «Правосудие, арбитраж и прокурорский надзор» и арбитраж стал, таким образом, в один ряд с такими основополагающими системами органов, как суды и прокуратура, то возникло множество вопросов: о месте арбитража в системе органов Советского государства; о содержании Закона о государственном арбитраже; о степени самостоятельности системы органов арбитража. Прямое закрепление основ деятельности государственного арбитража в Конституции СССР давало основание ставить подобные вопросы и предполагать, что арбитраж займет более самостоятельное и более высокое по рангу место в системе органов советского государственного управления. Ответ на эти волновавшие исследователей вопросы был получен не из Закона о государственном арбитраже, а из Закона о Совете Министров СССР, принятом вскоре после Конституции. Согласно ст. 27 данного Закона Госарбитраж СССР – центральное звено системы органов государственного арбитража – занял весьма скромное место среди «других подведомственных Совету Министров СССР органов» наряду с такими органами, как Государственный банк СССР, Центральное статистическое управление СССР, Комитет по физической культуре и спорту и другие комитеты, главные управления, ведомства при Совете Министров СССР по делам хозяйственного, социально-культурного и оборонного строительства[125].

Следует прямо указать, что место, определенное Законом о Совете Министров СССР Госарбитражу СССР в системе правительственных органов, не адекватно тому положению, которое заняла система органов Госарбитража в Конституции СССР. Трудно, например, объяснить, почему деятельность Госбанка СССР или ЦСУ СССР определяется правительственными постановлениями и руководители их в установленном порядке включаются в состав Правительства СССР, а руководители центральных звеньев системы арбитражных органов в состав Правительства не входят, хотя деятельность их подвергается прямому конституционному регулированию и определяется актом высшей юридической силы – Законом. Простое указание на то, что этим самым Конституция подчеркивает важность деятельности той части государственного аппарата, которая связана с защитой прав хозяйственных органов, не убедительно, ибо конституционное обособление арбитража должно было получить соответствующее оформление в структуре органов Советского государства.

Б. М. Лазарев отмечает, что новая Конституция особо выделила органы народного контроля и арбитража, не отменяя в то же время предусмотренного Конституцией СССР 1936 г. деления органов государства на органы государственной власти, государственного управления, суда и прокуратуры. Это утверждение верно с точки зрения содержания Конституции 1977 г., но может быть подвергнуто сомнению при анализе Закона о Совете Министров СССР (в частности, его ст. 27). Что касается особого места органов народного контроля в системе советского государственного аппарата, то оно выявляется без особого труда: а) основы организации и порядка деятельности органов народного контроля подвергнуты прямому конституционному регулированию (ст. 126 Конституции СССР); б) Комитет народного контроля СССР, возглавляющий систему органов народного контроля, образуется Верховным Советом СССР (ст. 126 Конституции СССР); в) организация и порядок деятельности органов народного контроля определяется Законом о народном контроле в СССР[126]; г) председатель Комитета народного контроля СССР включается в состав Правительства СССР (ст. 20 Закона о Совете Министров СССР, ст. 12 Закона о народном контроле в СССР); д) деятельность Комитета народного контроля СССР осуществляется одновременно под руководством Верховного Совета СССР, его Президиума и Совета Министров СССР (ст. 12 Закона о народном контроле в СССР).

Сравнительный анализ организации и порядка деятельности органов народного контроля с организацией и порядком деятельности органов государственного арбитража убеждает в необходимости структурно выделить в Законе о Совете Министров СССР отдельную статью о Госарбитраже. Несовершенство правового закрепления основ организационной структуры арбитража объясняется тем, что эти органы, являясь объектом интенсивных исследований процессуалистов-цивилистов, административистов, а в последнее время и процессуалистов-хозяйственников, редко становятся предметом научных интересов представителей науки государственного права[127]. Поэтому закономерен вывод о том, что после принятия Конституции 1977 г. анализ деятельности государственного арбитража в государственно-правовом аспекте должен быть резко усилен.

6. Самостоятельное положение государственного арбитража в системе органов Советского государства не должно преувеличиваться, ибо арбитраж входит в систему правоохранительных органов (по иной терминологии – контрольных органов) наряду с судом, прокуратурой, народным контролем[128].

До недавнего времени взаимодействие арбитражной деятельности с деятельностью иных правоохранительных органов было выражено недостаточно глубоко. Сейчас наметился путь к преодолению этой разобщенности. Так, новый Закон о прокуратуре СССР (ст. 23)[129] и соответственно Закон СССР о государственном арбитраже в СССР (ст. 21) усилили системную связь между прокуратурой и арбитражем, предусмотрев возможность пересмотра решений государственного арбитража по протесту прокурора.

Однако следует отметить, что в настоящее время две параллельно сосуществующие юрисдикции в стране – судебная и арбитражная – по существу полностью обособлены друг от друга. Заслуживает внимания, например, такой факт. В коллективной монографии «Конституционные основы правосудия в СССР»[130] подвергнуто анализу место суда в системе органов Советского государства, рассмотрено взаимодействие судебного аппарата с органами государственной власти и управления, прокуратурой, органами расследования, адвокатурой. И только об органах государственного арбитража ничего не сказано. Это, конечно, является не следствием просчета в исследовании, а показателем изолированности судебной и арбитражной систем.

Определенное соприкосновение судебной и арбитражной юрисдикции можно вывести из содержания ст. 338, п. 6 и ст. 339, п. 3 ГПК РСФСР, согласно которым по правилам ГПК РСФСР подлежат исполнению также решения органов арбитража в предусмотренных законом случаях. Однако надо отметить, что, во-первых, круг такого рода случаев весьма незначителен, во-вторых, суду (судье) не предоставлено право, приступая к исполнительным действиям, предварительно проверять законность и обоснованность вынесенного арбитражного постановления.

Закон о государственном арбитраже в СССР (ст. 9) отверг многочисленные предложения о передаче споров с участием колхозов между собой и с другими социалистическими организациями на рассмотрение органов арбитража. Как и прежде, эти споры (в том числе такая специфическая их группа, как преддоговорные) будут рассматриваться судами. Значит, звенья судебного и арбитражного аппарата и впредь при разрешении споров будут применять одни и те же нормы материального права, прилагаемые лишь к различным субъектам хозяйственных отношений (колхозы или иные социалистические организации). Такими конфликтами являются, например, споры о контрактации, о перевозке. Суд может рассматривать и другие споры с участием организаций, возникающие, например, из договоров перевозки грузов в прямом международном железнодорожном и воздушном грузовом сообщении (ГПК РСФСР, ст. 25, п. 2). Чрезвычайно важно отметить также, что суд и арбитраж в равной мере применяют многие нормы Основ гражданского законодательства, регулирующие общие вопросы права собственности, обязательственного права.

Возникает проблема единообразного толкования судебными и арбитражными инстанциями норм материального права. На важность задачи обеспечения в интересах социалистической законности единства практики арбитражных и судебных органов при рассмотрении ими конкретных дел и при определении общего направления договорной практики справедливо указывалось уже давно[131]. Данный вопрос не утратил своей актуальности и в настоящее время, ибо о различной практике судов и арбитражей по разрешению споров одной и той же категории сообщают практические работники[132]. Обратимся к конкретной ситуации.

1 сентября 1976 г. Верховный Суд СССР в постановлении Пленума высказал свое суждение по иску торговой базы к управлению Куйбышевской железной дороги по поводу возмещения ущерба, причиненного несохранностью доставленного груза в международном сообщении[133]. Цена иска по данному спору составила всего 34 р. 69 к., и такой конфликт не рассматривался бы даже в низовом звене Госарбитража. Однако прокомментировавший данное постановление О. Н. Садиков правильно отметил, что оно содержит важные указания по ряду транспортно-правовых вопросов, решение которых вызывало за последние годы многочисленные споры между грузовладельцами и железными дорогами[134]. Действительно, один из важных тезисов постановления Пленума по данному делу указывает: «Скидка на бой при транспортировке импортных винно-водочных изделий распространяется на торговые организации, а не на железные дороги»[135].

В связи с таким утверждением возникает вопрос, имеет ли оно более общее значение, регламентирующее взаимоотношения перевозчика, отправителя и получателя в данной сфере внутри страны, учитывая, что некоторые внутрисоюзные нормативные акты устанавливают порядок предоставления поставщиком покупателю скидок на покрытие потерь от боя[136] и определяют действия арбитража при возникновении ситуации, описанной в постановлении Пленума Верховного Суда СССР.

Придадим данному вопросу еще более принципиальное звучание и рассмотрим его несколько подробнее.

Верховный Суд СССР в виде руководящих разъяснений своего Пленума (ст. 3 Закона о Верховном Суде СССР), а Госарбитраж СССР в виде инструктивных указаний (ст. 26 Закона о государственном арбитраже в СССР) дают официальное толкование норм материального права, имеющее значение и для иных органов. Следует подчеркнуть, что эти толкования со стороны суда и арбитража не могут быть противоречивыми или даже рассогласованными, ибо нередко они касаются одного и того же массива норм материального права. Однако нельзя сказать, что здесь существует полное соответствие.

По вопросу применения законодательства о перевозках неоднократно принимались постановления и инструктивные указания и Пленумом Верховного Суда СССР, и Госарбитражем СССР[137]. П. 9 Инструктивного письма Госарбитража СССР от 29 марта 1968 г. содержит важное положение о том, что государственный арбитраж может удовлетворить ходатайство стороны о привлечении к делу железной дороги в качестве ответчика при условии принятия истцом мер к непосредственному урегулированию спора. В то же время в данном пункте отмечено, что привлечение железной дороги в качестве ответчика по инициативе государственного арбитража может производиться независимо от принятия таких мер[138]. Аналогичное суждение отсутствует в упомянутом постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 11 апреля 1969 г., и поэтому можно предполагать, что Верховный Суд СССР отрицательно относится к возможности привлечения перевозчика к участию в деле при не предъявлении к нему претензии (независимо от того, привлекается ли он по инициативе стороны или по инициативе суда).

Приведенный материал указывает на различия в толковании ст. 76 Основ гражданского законодательства Верховным Судом СССР и Госарбитражем СССР. Нашей задачей было указать на отсутствие полного единства в данном вопросе, не вдаваясь в анализ того, чья позиция более соответствует смыслу этой важной статьи.

И Пленум Верховного Суда СССР, и Госарбитраж СССР издавали руководящие разъяснения и инструктивные указания, посвященные применению норм материального права о контрактации[139]. В литературе уже отмечалось, что в этих руководящих правоприменительных документах не всегда учитывается специфика договоров, обслуживающих сельское хозяйство, в них имеется неоправданный разнобой[140]. Следует обратить внимание и на то, что по своему количеству, объему, степени детализации отдельных вопросов, касающихся перевозки грузов, инструктивные указания Госарбитража СССР отличаются от приведенного постановления Пленума Верховного Суда СССР.

Могут ли суды при разрешении конкретных споров, возникающих из договоров перевозки, учитывать в какой-то мере инструктивные указания Госарбитража СССР. И наоборот: должны ли госарбитражи в своей правоприменительной практике учитывать руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР? В действующем законодательстве нет четкого ответа на поставленные вопросы.

Инструктивные указания государственных арбитражей СССР и союзной республики по вопросам применения соответственно законодательства Союза ССР и союзной республики при разрешении хозяйственных споров и их доарбитражном урегулировании обязательны для органов арбитража, а также для министерств, государственных комитетов, ведомств, предприятий, учреждений и организаций (ст. 26 Закона о государственном арбитраже в СССР).

Содержание данной статьи дает основания полагать, что инструктивные указания Госарбитража СССР и Госарбитража союзной республики необязательны для судов. В то же время ст. 3 Закона СССР о Верховном Суде СССР определяет, что руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР обязательны для судов, других органов и должностных лиц, применяющих закон, по которому дано разъяснение. Буквальный текст этой статьи дает возможность сделать предположительный вывод о том, что руководящие разъяснения Пленума обязательны и для арбитражей в тех случаях, когда они применяют закон, по которому дано разъяснение. Мы говорим «предположительный», потому что нет полной уверенности в том, что законодатель, формулируя ст. 3 Закона о Верховном Суде СССР, имел намерение подчинить арбитражную практику руководящим правоприменительным указаниям Верховного Суда СССР. При этом не только судебная, но и арбитражная практика никогда не содержали в мотивах своих постановлений по конкретным делам ссылок на правоприменительные указания центров «чужих» систем.

Анализ ст. 3 в рассматриваемом нами плане интересен еще и потому, что ранее действовавшее Положение о Верховном Суде СССР от 12 февраля 1957 г. не содержало нормы о пределах обязательности руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР для других органов и должностных лиц[141]. В то же время в некоторых публикациях судам иногда недвусмысленно рекомендуется, например, при разрешении отдельных категорий дел учитывать разъяснения, содержащиеся в инструктивных указаниях Госарбитража СССР.

Естественно, что аппарат Верховного Суда СССР, разрабатывая впервые постановление по новой для судов категории преддоговорных споров, не мог не учитывать многочисленный инструктивный материал Госарбитражей СССР и РСФСР по обычной для них категории дел. Это без особого труда можно вывести из сравнительного анализа текстов постановления Пленума и инструктивного материала. Так, согласно постановлению Пленума Верховного Суда СССР от 26 сентября 1975 г. «О применении судами законодательства, регулирующего порядок рассмотрения преддоговорных споров» (п. 4) судье или суду предлагается в необходимых случаях при разрешении споров истребовать по возникшим разногласиям заключение соответствующих планово-регулирующих, снабженческо-сбытовых и других компетентных органов[142]. Такой же текст содержится в Инструктивном письме Госарбитража при Совете Министров СССР от 31 октября 1975 г. «О работе органов арбитража по разрешению споров, возникающих при заключении, изменении и расторжении договора на поставку продукции и товаров»[143].

Но отсутствие закрепленных в праве организационно-процедурных контактов между судебной и арбитражной системами впредь будет постоянно создавать потенциальную возможность для неодинакового толкования норм материального права при их применении в разных системах. Поэтому следует обратить внимание на необходимость установления организационных или процессуальных контактов между центрами арбитражной и судебной систем для поддержания единообразия в практике применения материального закона, независимо от того, насколько убедительны представления о единстве природы арбитражных и судебных органов в настоящем или мнение о трансформации арбитража в хозяйственный, суд в будущем.

Назревшей задачей является сравнительный анализ судебного и арбитражного процессов применительно к отдельным процессуальным институтам: принципам, участникам процесса, возбуждению дела и др. Необходимо выявить как-то общее, что объединяет эти две важнейшие юрисдикционные формы, так и те особенности, которые обусловлены спецификой рассматриваемых отношений. Все эти вопросы еще ждут детального анализа.

Издательство Ростовского университета, Ростов-на-Дону, 1988

Ответственный редактор – д. ю. н. Е. И. Филиппов

Как отмечается в новой редакции Программы КПСС, «предметом постоянной заботы партии были и остаются укрепление правовой основы государственной и общественной жизни, неуклонное соблюдение социалистической законности и правопорядка, улучшение работы органов правосудия, прокурорского надзора, юстиции и внутренних дел»[144].

В постановлении ЦК КПСС «О дальнейшем укреплении социалистической законности и правопорядка, усилении охраны прав и законных интересов граждан» признана необходимой перестройка работы судов, прокуратуры, милиции и других правоохранительных органов, с тем чтобы они надежно обеспечивали защиту интересов государства и прав граждан, еще эффективнее вели борьбу с правонарушениями и преступностью, были тесно связаны с трудящимися, служили подлинным образцом строжайшего соблюдения законности[145].

С принятием Конституции 1977 г. активизировалась исследовательская мысль в изучении механизма правового регулирования этапа развитого социализма. В настоящее время наступил этап пристального «всматривания» не только в общую структуру Конституции, но и в ее детали, нюансы отдельных формулировок, положений, терминов, их отличие от формулировок и терминов, ранее широко распространенных в тексте законов, судебной практике и специальной литературе. Такая детализация в изучении текста Основного Закона приносит свои плодотворные результаты.

Важное, а подчас и принципиальное значение приобретает месторасположение тех или иных статей. Например, тот факт, что ст. 163 Конституции помещена в разделе «Правосудие, арбитраж и прокурорский надзор», позволяет сделать достаточно серьезные выводы.

Во-первых, подчеркивается, что в стране сосуществуют две параллельные системы органов, главной задачей которых является юрисдикционная деятельность. Подобных органов в стране больше нет. В полном соответствии с Конституцией СССР, постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 12 февраля 1987 г. «О дальнейшем совершенствовании деятельности органов государственного арбитража и повышении их роли в укреплении законности и договорной дисциплины в народном хозяйстве» признано необходимым преобразовать Государственный арбитраж при Совете Министров СССР в Государственный арбитраж СССР[146]. Теперь можно без оговорок утверждать, что Госарбитраж окончательно сформировался как совершенно самостоятельная система органов Советского государства. Во-вторых, предоставленное Конституцией Госарбитражу полномочие разрешать хозяйственные споры предопределяет сходство процедур деятельности суда и арбитража по их юридической силе. В-третьих, из этого вытекает, что утверждение о том, что только судопроизводству свойственна процессуальная форма деятельности, следует считать достоянием истории науки.

Арбитраж в СССР и большинстве социалистических стран появился в связи с характерными особенностями их общественного, экономического и государственного строя, а сама арбитражная форма защиты права в целом внутренне присуща социалистическому плановому хозяйству так же, как присущ социалистическому плановому хозяйству хозрасчетный метод. Поэтому появление Госарбитража, особенности его процессуальной деятельности и в конечном счете его сущность определяются особой природой защищаемых отношений.

Такая концепция, теоретически обосновывающая параллельное с судом функционирование системы арбитражных органов, нуждается в дополнительной, сугубо юридической, аргументации.

При поверхностном знакомстве с правилами арбитражной процедуры может создаться впечатление, что она представляет собой некий упрощенный вариант гражданского судебного процесса – и ничего более. Чтобы устранить такое впечатление, нужен детальный и даже скрупулезный анализ как различий, так и сходств арбитражной и судебной процедур по одноименным процессуальным институтам.

Мы проанализируем не все институты гражданского и арбитражного процесса, а только один из них.

Учение о лицах освещает в процессе субъектов, заинтересованных в его возникновении, движении и прекращении, а также тех субъектов, которые играют важную роль в доказывании искомых фактов. Таким образом, процесс анализируется сквозь призму его движущего начала, а также с точки зрения возможностей установления объективной истины по делу. Кроме того, устанавливается механизм возникновения процессуальных контактов между юрисдикционными органами и вступившими в процесс лицами, то есть освещается тот круг вопросов, который обычно охватывается теорией процессуальных отношений.

Проблема арбитражных процессуальных отношений исследована мало. В частности, в теоретических разработках нуждается институт участников арбитражного процесса, их состав, процессуальные права и обязанности[147]. Подобный анализ имеет большое практическое значение, так как от правильного определения характера отношений, складывающихся в ходе осуществления арбитражем юрисдикционной функции, и состава их участников в значительной мере зависит успешное решение стоящих перед органами арбитража задач[148].

В ходе сравнительного анализа можно выявить, что даже в тех случаях, когда анализируются как будто бы близкие и даже аналогичные по своему содержанию нормы, они все же имеют специфику, которая не дает возможности признать их видами правил и норм единого гражданского процесса. При этом бесспорные черты сходства в некоторых институтах позволяют рассматривать их как виды более широкого родового понятия: правоприменительного процесса.

Сравнение постоянно проявляется во всех сферах человеческой деятельности: в научном познании, литературно-художественном творчестве, учебно-педагогическом деле, производственной и обыденной житейской практике. Это общезначимый фактор процесса отражения объективной действительности[149].

Труды классиков марксизма-ленинизма дают ценный материал, непосредственно касающийся сравнения[150]. Сравнение было излюбленным приемом и средством в научной работе В. И. Ленина. Н. К. Крупская писала: «Если Вы посмотрите ту массу тетрадок, в которых Владимир Ильич делал выписки, вы увидите, как сравнивал он каждый факт, который он наблюдал в русской жизни, с аналогичными фактами европейской жизни и, сравнивая их, старался отметить ту или иную разницу»[151]; «Брать произведения Маркса, посвященные разбору аналогичных ситуаций, тщательно анализировать их, сравнивать с переживаемым моментом, выявлять сходство и различие – таков был метод Ленина»[152].

В настоящее время имеются работы, не только посвященные исследованию роли сравнения в отдельных отраслях знаний, но и анализирующие общефилософский (логико-гносеологический) аспект сравнения, хотя многие проблемы здесь еще ждут своего ре гпения[153].

Сравнение – познавательная операция, лежащая в основе суждений о сходстве или различии объектов; с помощью сравнения выявляются количественные и качественные характеристики предметов, классифицируется, упорядочивается и оценивается содержание бытия и познания[154].

Исходный пункт любого сопоставления – это установление сходства, вычленение некоторых общих признаков, присущих изучаемым объектам. Это основное правило сравнительной операции[155].

Иногда констатация сходства требует серьезных предварительных исследований. Посвящая одну из статей анализу столыпинской и народнической аграрной программы, В. И. Ленин прямо прибегает к сравнению этих программ как важному приему познания их сущности. Уже в самом начале он отмечает, что противоположность сравниваемых программ «не устраняет одного коренного сходства между столыпинской и народнической аграрной программой. Именно обе они признают необходимость ломки старого землевладения»[156].

Отсюда вытекает еще два важных правила сравнения. Во-первых, оно обязательно предполагает уже известную сумму знаний о сопоставляемых объектах. Причем, чем глубже уровень знаний, тем эффективнее результат сравнения. С другой стороны, результаты сравнения сами по себе дают возможность уточнить, а иногда даже и опровергнуть устоявшиеся представления о признаках сравниваемых объектов.

Во-вторых, сравнение должно осуществляться по наиболее важным, сущностным признакам, однопорядковым по своей природе, ибо тождество явлений в их главных, существенных признаках означает сходство в глубинных, внутренних чертах, тогда как сходство по признакам внешней формы может быть случайным, внешним, вуалирующим коренное различие в главных признаках[157].

Сравнение предполагает констатацию не только сходства, но и различий в сопоставляемых объектах. Ошибочна попытка разделить задачу сравнительного метода на две (установление сходства или установление различия)[158]. Хотя в сравниваемых объектах обязательно должно быть общее, Г. А. Подкорытов, тем не менее, справедливо отмечает, что чем больше сходства между сравниваемыми явлениями, тем меньше познавательное значение сравнения[159].

Можно ли в результате сравнения получить новые знания? Имеет ли параллельное исследование теоретический характер? Можно ли говорить об эвристическом характере сравнения, т. е. способствует ли оно новому объяснению и нахождению рационального способа решения той или иной проблемы? Можно ли видеть цель сопоставления в раскрытии сущности исследуемых явлений?

По этому поводу высказаны диаметрально противоположные суждения.

Так, завершая статью о соотношении диалектики и сравнительно-правового метода, И. С. Самощенко и В. М. Сырых в заключение категорически указывают: «Постановка перед сравнительным методом нереальных задач, как, например, раскрытие сущности исследуемых явлений, не подтверждается практикой научных исследований, ведет к отождествлению эмпирических и теоретических исследований в области компаративистики»[160].

В то же время, высоко оценивая научную эффективность сравнительного метода в историческом познании, Г. А. Подкорытов не менее категорично утверждает: «Сравнение представляет собой одну из форм проникновения в сущность вещей посредством теоретического мышления», оно «служит целям генерализации знания, целям научного предвидения»[161].

В ряде исследований последних лет признается, что для высокоразвитого сравнения в качестве его заключительного элемента характерно не только выявление, констатация сходства и различия, но и объяснение их[162]. Такой вывод из сравнения, конечно, способствует проникновению в сущность сопоставляемых явлений. Некоторые исследователи утверждают, что подобный подход к оценке сравнительного метода свидетельствует о преувеличении его реального научного потенциала, и при этом часто приводят мысль Гегеля: «Одно лишь сравнивание не может дать полного удовлетворения научной потребности, и что достигнутые этим методом результаты должны рассматриваться как только подготовительные, хотя и необходимые, работы для подлинно постигающего познания»[163].

Действительно, одно лишь «сравнивание» как метод исследования не только не имеет значения «подлинно постигающего познания», но и может привести к неверным результатам.

Известно, что сравнивать можно не только предмет с предметом, находящимся на качественно одинаковой ступени развития (синхроническое сравнение), но и разные стадии одного и того же предмета, т. е. устанавливать эволюцию, развитие предметов и явлений действительности (диахроническое сравнение)[164]. Если синхронический прием в изучении правовых явлений сопровождается диахроническим сравнением, то это значительно усиливает аргументацию в объяснении черт сходства и различий сравниваемых синхронических правовых явлений. Именно поэтому почти каждое солидное теоретическое исследование не может обойтись без более или менее обстоятельного очерка истории становления и развития явления.

Это имеет самое непосредственное отношение к теме нашего исследования, где познание сущности, например, арбитражной формы защиты субъективных прав немыслимо без изучения истории возникновения и развития порядка защиты прав юридических лиц в сфере обобществленного хозяйства. Без такого исторического очерка не могут быть объяснены черты сходства и различия в институтах арбитражного и гражданского процесса[165].

Широкое распространение в различных отраслях знания получили системные исследования, и, естественно, потенциальные возможности этого метода не могут игнорироваться при проведении сравнительных исследовании. Иногда системные и сравнительные методы используются в неразрывной связи. В литературоведческих и исторических работах иногда их наименование свидетельствует о таком комплексном подходе[166].

Эффективность любого метода – в его «поддержке» другими методами. В то же время все это не означает, что любые исследования могут приносить положительный научный результат только в том случае, если они носят комплексный характер. Можно изучать не только различные срезы явлений реальной действительности, но и каждый из них под определенным углом зрения, в ракурсе какого-то одного метода, не игнорируя научные результаты, полученные с использованием других методов.

Так, целенаправленное применение сравнительного метода при анализе важнейших проблем изложения диалектики в трудах К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина может привести к крупным научным результатам, о чем свидетельствует фундаментальный труд Б. М. Кедрова. Автор прямо и неоднократно отмечает эффективность и продуктивность этого метода[167].

Отмечается важное значение сравнения в построении систематизации и классификации явлений, производимых посредством установления сходства и различия предметов[168].

Огромна роль сравнения как логического приема в образовании понятий. Чтобы составить понятие о предмете, нужно, прежде всего, сравнить данный предмет с другими предметами, найти признаки, которые делают его сходным с одними и отличают от других предметов[169].

Важно, что сравнение не только выступает в качестве одной из основных операций научного мышления, всегда необходимых в процессе познания, но и имеет важное методологическое значение, о чем свидетельствует формирование специфических научных направлений в языкознании, литературоведении, истории, статистике, социологии, экономике. Юриспруденция не стала здесь исключением.

Хотя система методов правоведения является достаточно дискуссионной, сравнительный метод выделяют в качестве частнонаучного почти все ученые[170].

В относительно самостоятельной области юридической науки, которую именуют «сравнительное правоведение», можно выделить две части. Одна из них – это теория сравнительного метода, т. е. определение его потенциальных возможностей, соотношения с другими научными методами тех сфер, где применение его особенно эффективно. Здесь сравнительный метод сам предстает как объект анализа. Другая часть – это сравнительно-правовые исследования, проводимые в рамках отдельной отрасли права, нескольких отраслей, общей теории права. Здесь сравнительный метод выступает в качестве главного инструмента анализа[171].

К сожалению, теория сравнительного метода разработана хуже, чем сравнительно-правовые исследования. В некоторых публикациях проводится мысль, что дискуссия о природе сравнительного правоведения вообще не имеет существенного значения. Так, В. А. Туманов считает, что в литературе, посвященной сравнительному правоведению, спор о том, что такое сравнительное правоведение, занимает непропорционально большое место[172].

Авторитетный французский компаративист М. Ансель в статье, специально посвященной методологическим проблемам сравнительного права, сразу же заявляет, что он не даст вовлечь себя в теоретическую полемику о том, что же, собственно говоря, следует понимать под сравнительным правом, каковы методы и функции этой дисциплины[173].

Вопрос, однако, представляется настолько важным, что многие исследователи скорее отдают дань литературной традиции, когда признают несущественность спора о природе сравнительного права. Каждый из них, в конце концов, достаточно четко определяет свою позицию по данному вопросу.

Природа сравнительного права, естественно, предполагает ответ на элементарный вопрос: какова сфера его приложения в правовой реальности. В связи с этим поставим вопрос, имеющий самое непосредственное отношение к теме нашего исследования: можно ли отнести к предмету сравнительного правоведения сравнительное изучение отраслей советского права, правовых институтов и норм? Ответить на него можно и утвердительно, и отрицательно, в зависимости от того, что мы понимаем под предметом сравнительного правоведения: метод или методический прием, в основе которого лежит сравнение.

Если предметом сравнительного правоведения охватываются все исследования, в основе которых лежит сравнение как логический прием, можно совершенно определенно утверждать, что сравнительное изучение отраслей, институтов и норм права охватывается предметом сравнительного правоведения. Если же оценивать такое сравнение как методологически правовое, положительный ответ на поставленный вопрос вызовет серьезные сомнения.

Для пояснения нашего рассуждения приведем конкретный пример.

В 1983 г. вышла коллективная монография Н. Н. Полянского, М. С. Строговича, В. М. Савицкого, А. А. Мельникова «Проблемы судебного нрава». В ней авторы неоднократно отмечают, что концепцию судебного права они смогли обосновать с помощью сопоставительного (сравнительного) анализа основных институтов и наиболее важных, принципиальных положений судоустройственного, гражданского и уголовного процессуального права. Был сделан вывод об их несомненной близости и внутренней, глубинной общности[174].

Можно ли сказать, что авторы пришли к верному выводу, используя сравнительно-правовой метод исследования?

А. А. Тилле и Г. В. Швеков, по-видимому, ответили бы на этот вопрос утвердительно. В их фундаментальной работе приведено немало примеров, которые должны убедить читателя в том, что сравнительный метод в правоведении может иметь гораздо более широкое поле применения, чем это обычно представляют, и, в частности, он может быть использован в изучении отраслей советского права, правовых институтов и норм[175].

Такой подход вызывает к себе настороженное отношение не только потому, что авторы «Проблем судебного права» нигде не говорят прямо о том, что они используют сравнительно-правовой метод в исследовании, а по причинам другого порядка.

Важно еще раз обратить внимание на то, что сравнение как прием познания объективной реальности может подвергаться анализу с различных точек зрения: педагогической, психологической, лингвистической, литературоведческой, логической и, наконец, методологической.

Из этого следует, что не все то, в основе чего лежит сравнение, может быть признано методологическим приемом в той или иной области науки, хотя сравнение – именно как логический прием – имплицитно присутствует при использовании данного метода.

Когда же сравнение как логический прием, применяемый во многих отраслях знания, становится базой для формирования методологического приема? Четкого ответа на этот вопрос в литературе нет, а иногда даже отрицается возможность такого рода трансформации. При этом достоинства сравнения именно как логического приема в исследовании этим не умаляются. Так, известный советский филолог акад. В. С. Жирмунский писал: «Мы считаем, что сравнение, т. е. установление сходств и различий между историческими явлениями и историческое их объяснение, представляет не научный метод в собственном смысле (различия методов – это различия и теоретических принципов научного исследования, обусловленные мировоззрением данной научной школы), а всего лишь методику, однако методику, необходимую для всякого исследования в области исторических наук»[176].

В таких суждениях правильно отмечается, что в литературе иногда без надобности расширяются понятия «метода», «методологического приема», «методологического направления», и говорится по существу об этих категориях там, где для этого нет достаточных оснований.

Хотя мы разделяем общепринятый взгляд о существовании в юриспруденции сравнительного метода как частнонаучного, но считаем, что сфера его применения должна быть сужена по объектам, которые сопоставляются по целям и задачам сравнения.

Поиски возможной унификации и гармонизации правовых установлений диктуют необходимость использования сравнительного метода в правоведении. Проблемы такой унификации имеют важнейшее практическое и теоретическое значение в правовой действительности[177].

Задачи исследования диктуют его цели. Если понятие сравнения, в его наиболее общем смысле, включает в себя в одинаковой степени установление как различий, так и сходных черт, то цель современных исследований в области сравнительного правоведения в установлении сходства, а не различия[178].

Сравнительный метод имеет важнейшее значение при изучении однотипных правовых систем, в частности, при соотнесении и сопоставлении отраслей, институтов различных социалистических стран. И. Сабо пишет: «Следует говорить о единых социалистических юридических отраслевых науках, составными частями которых являются отраслевые юридические науки всех социалистических стран»[179].

Задачи унификации и гармонизации правового регулирования в условиях советской федерации делают особенно актуальным применение сравнительного метода при изучении советского социалистического права. Сделано в этой области немало, однако надо и сейчас согласиться с тем, что «сравнительному изучению советского права по отношению к иностранному у нас уделяется больше внимания, чем изучению соотношения законодательства советских союзных республик…»[180].

В нашу задачу не входит анализ проблем, возникающих в связи со сравнительным анализом законодательства советских союзных республик, укажем лишь, что мы разделяем вывод А. Ф. Черданцева о том, что сравнительное правоведение играет важную роль в унификации республиканского законодательства, ибо помогает установить такие различия в законодательстве, которые не обусловлены спецификой национальных, экономических, географических факторов[181].

Итак, сферой сравнительного правоведения, по нашему мнению, ограничивается лишь сопоставительный анализ однотипных или разнотипных правовых систем (или их фрагментов: отраслей, институтов, норм) с учетом сформулированных выше задач и целей такого сопоставления.

А. А. Тилле и Г. В. Швеков высказали иной взгляд: «…сравнительный метод, как и всякий общенаучный метод, может эффективно применяться для исследования не только различных правовых систем, но и одной правовой системы…» (разрядка наша. – В. Г.)[182]. Эти авторы не различают применение сравнительно-правового метода и сравнения как общенаучного, т. е. по своему существу логического приема, который пронизывает все иные специальные юридические методы, применяется в толковании права, используется при отграничении одной отрасли права от другой. Вот почему прав Ж. Сталев, когда, рецензируя монографию А. А. Тилле и Г. В. Швекова, скептически относится к расширению ими сферы приложения сравнительного метода в праве за счет всех его подразделений[183].

Отличать понятие «сравнительное правоведение» как частнонаучный метод в юриспруденции от сравнения в праве как логического приема совершенно необходимо не только для целей построения хорошей классификации методов юридической науки (что, впрочем, само по себе имеет серьезное теоретическое значение), но и потому, что задачи, цели и объекты сравнения при применении этих двух различных методов могут не совпадать[184].

В тех случаях, когда сравнение как логический прием используется целенаправленно, оно превращается в самостоятельное орудие познания, потому что использование этого метода помогает объяснить новые стороны сущности сравниваемых явлений.

Сопоставительный анализ правового положения основных участников гражданского (судебного) и арбитражного процесса подтверждает правильность этого положения.

Глава I. Вопросы процессуального положения сторон и третьих лиц

В порядке искового (спорного) производства рассматриваются все арбитражные конфликты и свыше 90 % гражданских дел[185]. Закон СССР «О государственном предприятии (объединении)» от 30 июня 1987 г.[186] (ст. 9, п. 3) установил новую важную гарантию хозяйственных прав предприятия, предусмотрев положение о том, что в случае издания министерством, ведомством, другим вышестоящим органом акта, не соответствующего его компетенции, либо с нарушением требований законодательства, предприятие вправе обратиться в государственный арбитраж с заявлением о признании такого акта недействительным полностью или частично[187]. Представляется, что такие заявления должны будут рассматриваться в рамках специальной (неисковой) процедуры арбитражного процесса. Это может создать предпосылку для формирования в структуре арбитражного процессуального законодательства самостоятельных правил, аналогичных по своему характеру производству по делам, возникающим из административно-правовых отношений гражданского процесса (ст. 1 Основ гражданского судопроизводства Союза ССР и союзных республик[188]).

Любой спор предполагает обязательное участие в нем двух субъектов, отстаивающих свое мнение перед соответствующим юрисдикционным органом. Процессуальные фигуры истца и ответчика имманентно предполагают друг друга, и в определении каждой из сторон противопоставленность ее другой составляет атрибутивное качество любой из них.

Генетически это качество производно от того элемента гражданского (хозяйственного) правоотношения, который характеризует его участников (субъективному праву одного из них обязательно корреспондирует юридическая обязанность другого). Однако стороны в процессе – это самостоятельная категория самостоятельных отраслей процессуального права, она не является «бездушным слепком» с обусловливающих его институтов материального права. Спорному процессу в свою очередь сопутствуют институты, отражающие природу данного вида производства, динамику развития спора на различных стадиях процесса. Важнейший из этих институтов – иск.

В настоящее время вывод А. А. Добровольского о том, что иск служит средством защиты права не только в суде, но и в арбитраже, в третейском и товарищеском суде, в некоторых других органах, уполномоченных рассматривать споры о праве с соблюдением определенных процессуальных гарантий, разделяют большинство исследователей.

Но из этого факта не следует, что все существующие в советском праве разнообразные ее виды надо объединить в рамках единого гражданского процесса[189]. Сущность иска в каждом из юрисдикционных производств раскрывается с помощью особенностей, характеризующих, например, участников спора – сторон. Обратимся к этим особенностям.

1. Компетенция государственного арбитража в самой общей (а потому и наиболее принципиальной) форме определена Конституцией СССР (ст. 163). В ней указано, что арбитраж рассматривает «хозяйственные» споры, и отсюда следует, что участие граждан в качестве истца или ответчика исключается в этой юрисдикционной процедуре. И, наоборот, когда в актах высшей юридической силы определяются задачи и функции правосудия, то речь идет прежде всего о гражданах (ст. 57, 156 Конституции, ст. 3 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о судоустройстве в СССР, ст. 2, 4, 7 Основ и аналогичные им статьи ГПК союзных республик).

В то же время одной из потенциальных сторон в гражданском процессе могут быть и главные участники арбитражного процесса – коллективные субъекты права. В обоих случаях законодатель, характеризуя их, использует хорошо известный термин гражданского и хозяйственного права – юридическое лицо. Однако полного совпадения в характеристике этих участников процесса не наблюдается.

В ст. 24 Основ указано, что сторонами в гражданском процессе могут быть коллективные субъекты права, пользующиеся правами юридического лица. А ст. 15 Закона СССР «О государственном арбитраже в СССР» от 30 ноября 1979 г.[190] подчеркивает, что сторонами в спорах, разрешаемых государственным арбитражем, могут быть предприятия, учреждения и организации, являющиеся юридическими лицами[191].

Одно важное обстоятельство вынуждает обратить пристальное внимание на особенности приведенных формулировок. Ст. 20 Правил рассмотрения хозяйственных споров государственными арбитражами[192], утвержденных постановлением Совета Министров СССР от 5 июня 1980 г.[193], предусмотрела возможность участия в арбитражном процессе производственной или структурной единицы объединения (комбината).

Еще раньше вопрос об участии в арбитражном процессе производственных (структурных) единиц объединения положительно был решен в инструктивных указаниях Госарбитража СССР от 27 декабря 1976 г. № И-1-38 «О некоторых вопросах, связанных с применением органами арбитража положений о производственном и научно-производственном объединениях»[194].

Закон о предприятии использует лишь одно наименование единиц объединения – структурные. В дальнейшем применяется именно это наименование.

Основы и ГПК союзных республик не имеют упоминаний о возможности участия в гражданском процессе структурных единиц объединения. Для того чтобы оценить эту странную и довольно «консервативную» позицию, следует ответить на такой вопрос: имеется ли ясность в процессуальном положении структурной единицы в арбитражном процессе?

В ст. 20 Правил указано, что хотя структурная единица и пользуется правами и несет обязанности соответствующей стороны, но стороной не является. Чем же она является?

По вопросу о правосубъектности структурных единиц имеется уже довольно обширная литература[195], которая утверждает, что единицы являются достаточно активными участниками хозяйственных материальных связей, но не показывает их самостоятельную процессуальную правосубъектность.

Высказано мнение, что структурная единица представляет объединение в органах суда и арбитража[196]. Против подобного взгляда можно было бы привести несколько возражений, но одно из них сразу опровергает его. Фигура представителя – коллективного субъекта права – в принципе возможна, но при условии, что такой представитель является юридическим лицом. А структурная единица юридическим лицом не является.

По мнению О. И. Садикова, структурные единицы – это квазиюридические лица, их следует относить к нетипичным, незавершенным институтам гражданского права[197]. Это подтверждает, что правовое положение структурной единицы пока определить трудно, особенно когда речь идет о ее процессуальном положении.

В. С. Щербина приходит к выводу о том, что структурная единица не выступает как самостоятельный субъект арбитражного процесса и ее участие в процессе в смысле ст. 20 Правил есть участие самого объединения в специфической форме, обусловленной особенностями хозяйственной компетенции структурных единиц[198]. Однако и в этом утверждении не содержится ответ на вопрос, каково же все-таки процессуальное положение самой структурной единицы.

В теории процесса существует правило, удачно высказанное Н. А. Чечиной: «Любой участник процесса занимает в нем самостоятельное место – истца, ответчика, эксперта, свидетеля; никто не может не занимать в процессе определенного места, заранее предусмотренного законом, как не может занимать двух или нескольких мест одновременно»[199]. (Это положение в части, касающейся невозможности соединения в участнике судопроизводства различных процессуальных положений, нуждается в уточнении).

Таким образом, в процессе нельзя занимать (в отличие от материальных правовых отношений) положение промежуточное, нетипичное, квазипроцессуальное. В этом смысле данная группа общественных отношений формализована правовыми нормами в наибольшей степени.

При наделении индивидуальной правосубъектностью новых возможных участников процесса законодатель должен руководствоваться принципом, известным под названием «бритвы Оккама»: «Сущности не следует умножать без необходимости»[200]. Применительно к учению о лицах в процессе это значит, что введение в ту или иную процедуру нового субъекта нецелесообразно, если достижение процессуального результата (в частности, вынесение правильного решения) достигается с помощью известных, традиционных средств.

В настоящее время нет надобности вводить в процесс фигуру структурной единицы, ибо защита прав хозорганов достигается с помощью обычных представительских отношений.

Развитие законодательства привело, однако, к тому, что хозяйственная самостоятельность структурных единиц была расширена. Согласно ст. 5 п. 5 Закона о предприятии объединение может предоставить структурной единице право заключать хозяйственные договоры от имени структурной единицы и нести по ним ответственность закрепленным за нею имуществом. При его недостаточности ответственность по обязательствам структурной единицы несет объединение.

Возможность участия структурной единицы от своего имени в гражданском обороте предопределяет участие структурной единицы в гражданском и арбитражном процессе в качестве стороны, ибо структурная единица, не будучи юридическим лицом, пользуется его правом.

Есть лишь одна особенность участия структурной единицы в таком хорошо известном процессуальном качестве.

Как видно из содержания ст. 5 Закона о предприятии, ответственность объединения по обязательствам структурной единицы является субсидиарной (дополнительной). При субсидиарной ответственности на ответной стороне не образуется обязательное процессуальное соучастие. Это значит, что суд или арбитраж не должны во всех случаях предъявления иска к структурной единице привлекать в качестве соответчика объединение. Однако возможность такого привлечения высока. Она может быть реализована по ходатайствам истца, структурной единицы, объединения, а также по инициативе арбитража. Но если иск в рассматриваемой ситуации предъявлен к объединению, привлечение структурной единицы в качестве соответчика обязательно.

Таким образом, развитие законодательства показало, что формулировка ст. 24 Основ о признаках сторон – коллективных субъектах права – оказалась более гибкой, приспособленной к потребностям сегодняшнего дня. Она позволяет регулировать участие в качестве сторон в процессе организаций не только являющихся юридическими лицами, но и пользующихся правами юридических лиц.

На эту особенность формулировки гражданского процессуального законодательства уже давно справедливо обращали внимание И. М. Зайцев и М. А. Викут[201].

Аналогичные изменения необходимо внести в ст. 15 Закона. Ст. 20 следует исключить из Правил, ибо самостоятельная процессуальная правосубъектность структурной единицы, выступающей в хозяйственном споре от имени объединения, не доказана.

2. Среди различных субъектов процесса гражданское судопроизводство особо выделяет лиц, участвующих в деле, перечень которых определяется самим законодателем (например, ст. 29 ГПК РСФСР)[202]. В основу выделения данной группы субъектов процесса кладется ряд признаков, важнейший из них – материальная или процессуальная заинтересованность участника гражданского процесса в исходе дела.

В арбитражном процессе законодатель не использует понятие «лица, участвующие в деле» не потому, что среди его участников нет заинтересованных лиц, а потому, что их круг с точки зрения действующего законодательства ограничивается сторонами и вышестоящими органами в тех случаях, когда последними предъявляется иск в интересах подчиненных им предприятий, учреждений и организаций (ст. 3, 24 Правил). В такой ситуации сущность Участия того или иного субъекта процесса выводится из анализа тех прав и обязанностей, которыми наделяет их законодатель. Права и обязанности сторон в арбитражном процессе определены ст. 18 Правил.

Хотя права сторон в сравниваемых процедурах во многом совпадают, в арбитражном процессе стороны наделены особым правом участия в принятии решения. Это немыслимо для сторон гражданского судопроизводства, которые имеют право принимать участие в рассмотрении дела, но ни в коем случае не могут участвовать в его разрешении. Последнее является прерогативой суда. Она гарантирована даже особой, специфической для судопроизводства нормой о тайне совещания судей (ст. 193 ГПК).

Именно по этой же причине законодатель не придает соглашению сторон в арбитраже того распорядительного эффекта, который присущ судебному процессу, где заключение мирового соглашения (само словосочетание «мировое соглашение» неизвестно хозяйственно-процессуальному законодательству) в случае утверждения его судом прекращает производство по делу (ст. 41, п. 5 Основ). Согласно ст. 77 Правил решение по спору принимается государственным арбитражем и участвующими в деле представителями сторон по результатам обсуждения всех обстоятельств дела в заседании государственного арбитража. При этом государственный арбитраж способствует достижению соглашения между сторонами. В арбитражном процессе, таким образом, соглашению сторон придается подлинно решающее значение.

Такое исключительное право сторон в арбитражном процессе дает основание выделять специфический принцип данной процедуры – принцип арбитрирования. Возражения против его существования обычно высказывают в связи с тем, что соглашение сторон как основа арбитражного решения на практике носит характер исключения, а не правила, а потому и сами Правила (ст. 77) предоставляют право арбитру принимать решение единолично в достаточно широком спектре ситуаций[203].

Подобного рода утверждения верны, но принцип арбитрирования ими не подрывается, ибо его квинтэссенцией является само право сторон участвовать в принятии решения. Нереализация этого права не подрывает самого права, из наличного существования и содержания которого и выводится сам принцип. Как справедливо отмечает В. Ф. Тараненко, спор следует считать разрешенным методом арбитрирования как в тех случаях, когда арбитру удается согласовать позиции сторон, так и в тех, когда соглашение не удается достигнуть и решение по спору принимается самим арбитром[204].

Важно, что Правила впервые предусмотрели право госарбитра не только признать явку представителей сторон в арбитраж необязательной, но и вообще разрешить спор без вызова представителей сторон (ст. 70). Такая сугубо упрощенная процедура разрешения хозяйственного спора дает основание рассуждать о возможности выделения в рамках арбитражного процесса самостоятельного его вида: единоличного рассмотрения хозяйственного спора арбитром. А разбирательство любого гражданского дела происходит в судебном заседании с обязательным извещением лиц, участвующих в деле (ст. 144 ГПК). Ни при каких обстоятельствах судья не может ограничить право сторон на непосредственное их участие в судебном заседании (случаи рассмотрения дел без вызова ответчика, указанные в ст. 144, ч. 2 ГПК, немногочисленны и носят характер исключения).

3. Интересен сравнительный анализ обязанностей сторон в гражданском и арбитражном процессах. В судопроизводстве обязанности для всех лиц, участвующих в деле, и, следовательно, для сторон сформулированы в ст. 30, ч. 2 ГПК: «Лица, участвующие в деле, обязаны добросовестно пользоваться всеми принадлежащими им процессуальными правами».

Ст. 18 Правил добавляет, что стороны обязаны взаимно проявлять уважение к правам и законным интересам другой стороны, принимать меры к всестороннему, полному и объективному исследованию всех обстоятельств дела. Это согласовано со ст. 65 Конституции СССР, которая, в частности, обязывает граждан СССР уважать права и законные интересы других лиц. Хотя в Конституции субъектами этой обязанности являются граждане, она тем более актуальна для юридических лиц – сторон арбитражного процесса. Законодатель подчеркивает, что в любой, даже спорной и конфликтной ситуации следует твердо стоять на доминирующем значении общегосударственных интересов, ибо субъекты спора управляют выделенной им частью общегосударственной собственности в интересах приумножения ее в целом. Именно поэтому проявление, например, уважения к правам и законным интересам своего процессуального противника выражено в виде юридической обязанности.

Необходимо обратить внимание, что послеконституционные изменения, внесенные в гражданское процессуальное законодательство, не коснулись формулировки, определяющей обязанности сторон и лиц, участвующих в деле, и в ней отсутствует указание на то, что стороны обязаны взаимно проявлять уважение к правам и законным интересам другой стороны (см.: ст. 24 Основ, ст. 30 ГПК). Это не случайно, ибо для граждан – типичных участников судопроизводства – введение такой нормы имело бы характер ярко выраженной декларации.

Почтительное отношение, основанное на признании чьих-нибудь достоинств (именно так толкуется термин «уважение» в словарях), не может быть внедрено в межличностные связи с помощью правовых норм. Тем более нельзя обязать уважать интересы своего процессуального противника в судопроизводстве. Стороны, как это нередко бывает в жизни, уже давно не только потеряли уважение, но и чувствуют взаимную антипатию к даже враждебность по отношению друг к другу. И было бы иллюзией думать, что такое положение может быть изменено с помощью правовых императивов.

Вообще круг жестко сформулированных обязанностей для сторон в арбитражном процессе шире, чем в гражданском, причем за неисполнение этих обязанностей устанавливаются специфические санкции.

Так, согласно ст. 59 Правил ответчик обязан не позднее пяти дней после получения копии искового заявления направить государственному арбитражу, истцу и другим ответчикам отзыв на исковое заявление и все документы, необходимые для рассмотрения хозяйственного спора. За неисполнение этой обязанности при принятии решения по хозяйственному спору государственный арбитраж вправе взыскивать в доход союзного бюджета с ответчика штраф в размере до 100 рублей (ст. 79, п. 6 Правил).

Нормы подобного рода отсутствуют в гражданском процессе по принципиальным соображениям. К. С. Юдельсон писал, например, по этому поводу: «Состязательный советский гражданский процесс рассматривает личное участие сторон в суде… а также дачу объяснений по делу, как право стороны, которое гарантируется законом, но к осуществлению которого стороны не понуждаются карательными мерами»[205].

Многолетняя практика применения гражданского процессуального законодательства показала, однако, что стороны подчас злоупотребляют этим принципиальным и в целом демократическим установлением. Ответчики (особенно те из них, кто хорошо знает «слабости» судебной процедуры) нередко в суд не являются и даже не представляют возражений против иска. Суд вынужден или бесконечно откладывать дело, приглашая ответчика в суд, или принимать решение об обстоятельствах дела при дефиците информации. Если решение принимается не в пользу ответчика, он представляет дополнительные материалы, обжалуя судебное решение, которое отменяет вышестоящий суд. Нельзя не видеть, что такой вариант волокиты лишь следствие недобросовестности ответчика.

Можно воспользоваться возможностью, предусмотренной ст. 92 ГПК, согласно которой на сторону, недобросовестно заявившую неосновательный иск или спор против иска или систематически противодействовавшую правильному и быстрому рассмотрению и разрешению дела, суд может возложить уплату в пользу другой стороны вознаграждения за фактическую потерю рабочего времени в соответствии со средним заработком, но не свыше 5 % от удовлетворенной части исковых требований. Однако эта норма применяется в судебной практике очень редко. При решении вопроса о модели совершенствования гражданского процессуального законодательства в этом направлении нормы арбитражного процесса должны быть изучены самым тщательным образом.

Например, одной из эффективных норм арбитражного процесса является положение, согласно которому государственный арбитраж оставляет иск без рассмотрения, если истец без уважительных причин не представил истребованные арбитражем материалы, необходимые для разрешения спора, или представитель истца не явился по вызову в заседание арбитража и неявка его препятствует рассмотрению спора (ст. 75 п. 5 Правил).

В гражданском процессе суд оставляет заявление без рассмотрения, если стороны, не просившие о разбирательстве дела в их отсутствие, не явились без уважительных причин по вторичному вызову на суд не считает возможным рассмотреть дело по имеющимся в деле материалам (ст. 221 п. 5 ГПК). Эта процессуальная санкция применяется редко, ибо необходимо одновременное наличие многих условий-слагаемых для реализации права суда оставить заявление без рассмотрения.

Думается, что надо расширить круг оснований к оставлению заявления без рассмотрения из-за неправильного поведения сторон – в данном случае истца. При этом могут быть использованы аналогичные нормы арбитражного процесса.

Можно предложить и иные меры, направленные против лиц, недобросовестно использующих свои процессуальные права, изучив при этом богатый опыт зарубежных социалистических стран.

В соответствии с Законом НРБ об изменении и дополнении ГПК НРБ от 8 апреля 1983 г. (в силу важности содержащихся в нем Норм болгарские исследователи говорят о проведенной им в НРБ реформе процессуального законодательства) установлено такое заслуживающее пристального внимания правило: если сторона при жалобе представляет в суд второй инстанции доказательства, которые она могла представить в первую инстанцию, но не представила, то с нее взимается дополнительная государственная пошлина в размере 1/3 от первоначально оплаченной по делу[206].

Меры, направленные на борьбу с недобросовестным поведением сторон в гражданском процессе, должны применяться осторожно. Непосредственное процессуальное принуждение по отношению к сторонам следует вводить только как редкое исключение, с тем, чтобы обращение или привлечение к суду по гражданским делам не сопровождалось возможным применением к субъектам процесса «карательных мер». Нельзя поэтому согласиться с мнением М. Юкова о том, что суду целесообразно предоставить право принудительного привода ответчика по всем видам гражданских дел, а не только по делам о взыскании алиментов[207].

Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 24 января 1985 г. «О внесении изменений и дополнений в Уголовно-процессуальный и Гражданский процессуальный кодексы РСФСР»[208] были приняты дополнительные меры по обеспечению явки главных участников процесса в судебное заседание, повышена их ответственность за срыв и необоснованное затягивание судебного разбирательства. Но законодатель, как и прежде, не установил для сторон процессуальной обязанности явки в судебное заседание[209].

Лишь по делам, возникающим из административно-правовых отношений, в соответствии с новым Законом СССР от 30 июня 1987 г. «О порядке обжалования в суд неправомерных действий должностных лиц, ущемляющих права граждан» (ст. 6) при рассмотрении жалобы суд может признать явку гражданина, подавшего жалобу, и должностного лица, чьи действия обжалуются, обязательной[210]. Закон не установил, однако, санкции за несоблюдение этой обязанности.

Стороны в гражданском и арбитражном процессе наделены такой специфической совокупностью прав, наличие которой наиболее ярко отличает их от других участников процесса.

Согласно ст. 24 Основ истец вправе изменить основание или предмет иска, увеличить или уменьшить размер исковых требований или отказаться от иска. Ответчик вправе признать иск. Стороны могут окончить дело мировым соглашением. Суд не принимает отказа истца от иска, признания иска ответчиком и не утверждает мирового соглашения сторон, если эти действия противоречат закону или нарушают чьи-либо права и охраняемые законом интересы.

Аналогичная по своему содержанию ст. 19 Правил в числе прав сторон не указывает лишь право сторон на окончание дела мировым соглашением.

Наличие таких, распорядительных по своему характеру, прав доказывает существование принципа диспозитивности – важнейшего элемента двигательного начала в гражданском судопроизводстве и арбитражном процессе[211]. Он сочетается с другим важнейшим элементом этого начала: инициативой и активностью суда и арбитража. Это сочетание в целом характерно для любого юрисдикционного производства и даже для уголовного процесса, который, будучи в целом официальным, публичным, служебным, не может обойтись без диспозитивного элемента, определяющего его движение[212].

Существует обширная литература о системе, классификации, содержании, наборе принципов гражданского и арбитражного процессов. В ней высказываются подчас диаметрально противоположные взгляды о существовании (или несуществовании) того или иного принципа. Это касается в равной мере принципов диспозитивности сторон и активности суда (арбитража). Так, в противовес многим авторам, Я. П. Федоров утверждает, что диспозитивность не занимает самостоятельного места в арбитражном процессе и ее нельзя отождествлять с одноименным принципом гражданского процесса[213]. Подобный взгляд игнорирует то важное обстоятельство, что в настоящее время в подавляющем большинстве случаев возбуждение и движение дела предопределяется именно волеизъявлением сторон. Тот факт, что само это волеизъявление может быть сформировано под влиянием обязанности предъявить претензию и иск, не меняет существа ситуации: арбитражный процесс и в этом случае чаще всего возникает и развивается по инициативе организации, право которой нарушено или оспаривается.

Р. Ф. Каллистратова считает, что нет оснований для того, чтобы превращать принцип активности из принципа, общего для всех правоохранительных органов, в специфический прием деятельности арбитража по разрешению споров[214].

Между тем правы именно те авторы, которые выделяют и в судебном, и в арбитражном процессах принцип активности суда и арбитража[215]. Этот взгляд не может быть отвергнут на том основании, что в такой ситуации нет ничего особенного, ибо (и это совершенно правильно) активна вся система правоохранительных органов в нашей стране. Но «дозировка» активности существенно различна для каждого из юрисдикционных органов и, главное, механизм «сцепления», взаимодействия принципов (например, диспозитивности сторон и активности юрисдикционного органа) в каждой из правоохранительных систем различен по существу, что и превращает эту систему в качественно обособленную процессуальную форму.

Думается, что специфику отдельного процессуального образования с точки зрения характеристики его принципов нужно находить не при поиске специфически отраслевых принципов (хотя и это необходимо), но в нахождении «неожиданностей» в окраске того или иного общеюрисдикционного начала в функционировании данной конкретной процедуры. Причем сама эта «окраска» наиболее ярко обнаруживает себя в момент взаимодействия с другими принципами.

Умение выявить обусловленность нюансов в принципах особенностью защищаемых отношений составляет непременное условие эффективности результатов такого анализа. Таким образом, двигателем и судебного и арбитражного процессов является сочетание двух начал: диспозитивности сторон и активности суда (арбитража). Но природу каждого из этих процессов составляет не сам по себе доказанный факт этого сочетания, а соразмерность, пропорциональность в их распределении и взаимообусловленности. И когда мы начинаем находить и объяснять различия в сочетании двух начал в данных процедурах, мы выявляем такого рода обстоятельства, которые свидетельствуют в пользу качественной обособленности каждой из процессуальных систем. Покажем это на примерах сравнения ряда соотносимых норм.

В ст. 19 Правил указано, что правом изменения основания и предмета иска пользуется не только истец, но и государственный арбитраж. Следовательно, позиция истца может при этом вообще игнорироваться. В гражданском процессе суд таким правом не наделен, а судебная практика категорически формулирует правило: «Предмет и основание иска может изменить только истец»[216].

Анализируемое право Госарбитража производно, в сущности, от другого более «острого» и «мощного» права – возбуждения дела по своей инициативе (ст. 3, 65 Правил). Суд и судья таким правом не наделены, ибо возбуждение гражданского дела по инициативе суда противоречило бы структуре и характеру гражданских процессуальных правоотношений и принципам гражданского процессуального права[217].

Так же объясняется и другое, более частное право Госарбитража, касающееся положения сторон в данной процедуре: до принятия решения по хозяйственному спору привлечь соответствующее предприятие, учреждение и организацию к участию в деле не только в качестве ответчика, но и истца (ст. 23 Правил). Нормы судопроизводства по аналогичному вопросу сформулированы более осторожно. В ст. 141 ГПК указано лишь, что судья в стадии подготовки дела к судебному разбирательству «выясняет вопрос о вступлении в дело соистцов». Таким образом, в любом случае судья должен известить о начатом процессе остальных заинтересованных граждан и организаций, чтобы дать им возможность присоединиться к предъявленному иску. Тем не менее, хотя судебная практика и ориентирует суды привлекать по некоторым категориям дел по своей инициативе обязательных соистцов в процессе[218], законодатель не формулирует общего правила о возможности властного привлечения в процессе других истцов.

Арбитражный процесс не знает нормы о возможности замены ненадлежащей стороны. В то же время институт замены составляет неотъемлемую составную часть учения о сторонах в гражданском процессе. В ст. 36 ГПК указано, что суд, установив во время разбирательства дела предъявление иска не тем лицом, которому принадлежит право требования, или не к тому лицу, которое должно отвечать по иску, может с согласия истца, не прекращая дела, допустить замену первоначального истца или ответчика надлежащим истцом или ответчиком.

По мнению ряда исследователей, необходимо и в арбитражном процессе допустить замену ненадлежащей стороны и специально урегулировать этот вопрос в Правилах[219].

Думается, что содержание Правил в этом отношении не нуждается в каком-то совершенствовании. Согласно принципу диспозитивности, имеющему более глубокое и широкое внедрение в гражданском судопроизводстве, замена ненадлежащей стороны в ходе разбирательства дела допускается лишь с согласия истца. Специальное регулирование данного вопроса в ГПК обусловлено необходимостью подчеркнуть это главное, по существу конститутивное условие замены первоначальной стороны надлежащей.

Более активное положение арбитража в процессе позволяет принципиально по-иному регулировать ряд вопросов, связанных с заменой первоначальных сторон. Так, согласно ст. 66 Правил, Госарбитраж уже при подготовке материалов к рассмотрению дела в заседании не только разрешает вопрос о привлечении к участию в деле в качестве сторон предприятий, учреждений и организаций, указанных истцом, но и исключает из числа ответчиков предприятия, учреждения и организации, которые в соответствии с законодательством не могут быть ответчиками по спору.

Но Госарбитраж СССР специально подчеркнул, что сторона не может быть исключена из числа ответчиков по делу по мотивам необоснованности предъявленных к ней требований[220].

То есть заменить первоначального ответчика другим арбитраж может без согласия истца. Он же в случае необходимости может привлечь по собственной инициативе других соистцов. Замену же первоначального истца другим, надлежащим истцом, арбитраж не может произвести в ходе разбирательства дела[221], но если он считает, что по характеру субъективного состава спорного правоотношения этому первоначальному истцу не принадлежит право требования, он может выйти из затруднительного положения с помощью предоставленного ему права привлечения в процесс в качестве соистца той организации, которой такое право, по его мнению, принадлежит.

При этом с теоретической точки зрения можно было бы обосновать необходимость замены первоначального истца надлежащим истцом с согласия первоначального истца, но практически реализация такого предложения едва ли оправдана. Она привела бы к излишне детализированному регламенту процессуальной ситуации, лишенной серьезного практического значения (необходимость в замене первоначального истца другим, надлежащим, возникает сравнительно редко). Если такая ситуация все же возникла бы, то выйти из нее просто, используя при этом именно тот имеющийся специальный арсенал процессуальных средств арбитражной процедуры, который неведом судебному процессу.

Таким образом, отсутствие в Правилах норм о замене ненадлежащих сторон не только не просчет законодателя, но хорошо продуманное решение, учитывающее потребности практики и особые свойства процессуальных арбитражных отношений.

К числу лиц, участвующих в деле, гражданское процессуальное законодательство (ст. 29 ГПК) относит так называемых третьих лиц. Хотя в ст. 29 ГПК упомянуты просто «третьи лица», анализ последующего нормативного материала приводит к выводу, что речь может идти о двух различных процессуальных фигурах: третьих лицах, заявляющих самостоятельные требования на предмет спора (ст. 37 ГПК), и третьих лиц, не заявляющих самостоятельных требований на предмет спора (ст. 38, 39 ГПК). Их объединяют только внешние признаки: они вступают в уже начавшийся процесс и носят поэтому одно название – третьи лица, так как к моменту их появления в деле исковой процесс уже имеет двух главных действующих лиц – истца и ответчика. Что же касается характера юридической заинтересованности, порядка вступления в процесс, объема прав и обязанностей, влияния на них решения суда по первоначальному иску, то положение одного и другого вида этих лиц значительно отличается. Именно поэтому вряд ли возможно выработать единое определение понятия «третьих лиц», которое бы имело самостоятельное научное и прикладное значение.

Проблемы участия в процессе третьих лиц, заявляющих самостоятельные требования на предмет спора, и третьих лиц, не заявляющих самостоятельных требований на предмет спора, лежат в различной плоскости и требуют самостоятельного рассмотрения.

Институт третьих лиц, заявляющих самостоятельные требования на предмет спора, тесно связан с общепроцессуальной проблемой охраны лиц, не участвующих в данном конкретном споре, но решение, по которому может затронуть их субъективные права или охраняемые законом интересы. Законодатель создает достаточно эффективные гарантии защиты охраняемых законом интересов таких лиц.

Одна из этих гарантий сформулирована в ст. 15 Основ. Указывается, что вступившие в законную силу решение, определение и постановление суда обязательны для всех государственных предприятий, учреждений, организаций, колхозов, иных кооперативных организаций, их объединений и других общественных организаций, должностных лиц и граждан и подлежат исполнению на всей территории СССР, но делается существенная оговорка о том, что обязательность решения, определения и постановления не лишает заинтересованных лиц возможности обратиться в суд за защитой прав и охраняемых законом интересов, спор о которых судом не был рассмотрен и разрешен.

Это значит, что законная сила судебного решения имеет свои объективные пределы и не распространяется на не участвующих в деле лиц, хотя бы решением суда и были затронуты их интересы. Это же положение косвенным образом можно вывести и из содержания ст. 31 Основ. Так, судья отказывает в принятии заявления, если имеется вступившее в законную силу, вынесенное по спору между теми же сторонами, о том же предмете и по тем же основаниям решение суда или определение суда о принятии отказа истца от иска или об утверждении мирового соглашения сторон (п. 3). Таким образом, если в суд обращается лицо, не участвовавшее в споре, по которому вынесено решение или определение о принятии отказа истца от иска или об утверждении мирового соглашения сторон, то судья не вправе отказать в принятии заявления, даже если тождественны предмет и основание иска этого не участвующего в деле лица.

Аналогичное правило действует и в арбитражном процессе. В ст. 20 Закона указано, что решение государственного арбитража вступает в силу немедленно после его принятия и обязательно к исполнению всеми предприятиями, учреждениями, организациями, министерствами, государственными комитетами, ведомствами. И хотя в указанной статье нет оговорки, аналогичной части второй ст. 15 Основ, тем не менее, арбитр может отказать в принятии искового заявления только в том случае, если имеется решение суда, арбитража, третейского суда или ярмарочного комитета по хозяйственному спору между теми же сторонами, о том же предмете и по тем же основаниям (ст. 62 Правил).

Таким образом, не участвующие в данном споре лица могут защитить свое право в самостоятельном процессе путем предъявления иска к одной из сторон, в пользу которой, скажем, состоялось решение суда. Но такой вариант защиты не участвующих в деле лиц может привести к нежелательным последствиям: предмет спора может быть утрачен стороной, в пользу которой вынесено решение, не исключается вынесение двух противоречащих друг другу судебных решений относительно одного и того же предмета спора[222].

Вследствие этого ст. 27, ч. 1 Основ предусматривает, что третьи лица, заявляющие самостоятельные требования на предмет спора, могут вступить в дело до постановления судом решений Они пользуются всеми правами и несут все обязанности истца.

Арбитражное законодательство никогда не упоминало третьих лиц в качестве возможных участников процесса. В литературе неоднократно отмечалось, что отсутствие регламентации в Правилах этой процессуальной фигуры является недостатком данного акта[223]. Проект Правил рассмотрения хозяйственных споров государственными арбитражами 1963 г. содержал статью, предусматривающую, что до вынесения решения в дело могут вступить в качестве третьих лиц организации, заявляющие самостоятельные требования на предмет спора. Р. Ф. Каллистратова признавала удачной эту статью[224], однако в окончательно утвержденной редакции Правил эта статья отсутствует[225]. И новейшее процессуальное законодательство не упоминает фигуры третьего лица, заявляющего самостоятельные требования на предмет спора. Для такого законодательного решения существуют достаточно веские основания.

В гражданском судопроизводстве вопрос о процессуальном положении третьих лиц с самостоятельными требованиями решается просто: они пользуются всеми правами и несут все обязанности истца (ст. 27 Основ). Аналогично решался этот вопрос и в ГПК РСФСР 1923 г., ст. 169 которого указывала, что третье лицо с самостоятельными требованиями вступает в дело путем предъявления иска на общих основаниях.

О том, что гражданское процессуальное положение третьих лиц с самостоятельными требованиями мало чем отличается от положения истца, говорят многие исследователи.

Так, М. С. Шакарян утверждает: …третье лицо с самостоятельными исковыми требованиями по своему процессуальному положению является истцом, но, в отличие от первоначального истца, оно не возбуждает процесса, а вступает в уже начавшийся процесс. Поэтому третье лицо с самостоятельными исковыми требованиями пользуется всеми правами и несет все обязанности стороны в процессе. Исходя из этого, правильнее было бы (и практически удобно) именовать третье лицо с самостоятельными исковыми требованиями «третьим лицом-истцом»[226].

С. В. Аносова пишет: «…процессуальное положение третьего лица с самостоятельным требованием аналогично положению истца. В связи с этим следует отметить, что термин "третье лицо" применительно к лицу, предъявляющему самостоятельное требование на предмет спора, в лучшем случае имеет чисто техническое значение, а на наш взгляд, и вовсе не соответствует обстоятельствам вступления нового лица с самостоятельным требованием на предмет спора»[227].

Но не все специалисты разделяют подобный взгляд. Д. М. Чечот пришел к выводу, что при вступлении третьего лица в процесс суд должен рассмотреть два иска: иск первоначального истца и иск третьего лица, заявившего самостоятельные требования[228].

Разумеется, третье лицо с самостоятельными требованиями отличается от первоначального истца и соистца. Как правильно отмечала по этому поводу М. С. Шакарян, требования соистцов всегда адресованы к ответчику и не исключают друг друга. Иск третьего лица, в отличие от иска соучастников, не может быть заявлен совместно с первоначальным иском: он направлен, как правило, против первоначального истца и ответчика вместе. Тем самым требование первоначального истца и требование третьего лица исключают друг друга[229].

Однако все эти доводы не противоречат другому утверждению: третье лицо, заявляющее самостоятельное требование на предмет спора, – это истец, которому противостоит ответчик (или ответчики), у которого есть самостоятельные основания требования и которое оказывается в «чужом» процессе по той причине, что предмет спора по первоначальному иску и иску третьего лица совпали.

М. А. Викут правильно утверждает, что основания требования третьего лица могут быть такими же (не теми же, а такими же, аналогичными), или иными, чем у первоначального истца[230], но трудно согласиться с весьма категоричным заявлением М. X. Хутыза, что содержание понятий истца и третьего лица совершенно различно[231].

В процессуальной литературе общепризнано мнение о том, что участие нескольких истцов в деле может иметь место не только при соучастии, но и в других случаях, в частности при участии в процессе третьих лиц, заявляющих самостоятельные требования на предмет спора[232].

Итак, проблематика третьих лиц с самостоятельными требованиями в принципе совпадает с проблематикой истца в любом процессе.

Т. Е. Абова осторожно указывала: «Думается, что… в арбитражном процессе в принципе не исключается возможность вступления в дело организации, заявляющей самостоятельные требования на предмет спора (по существу третье лицо с самостоятельными требованиями)…»[233]. Это утверждение можно выразить более категорично, обосновав его существующими правилами арбитражной процедуры. Кроме того, можно определить процессуальное положение такого третьего лица в арбитраже.

В ст. 23 Правил указано, что государственный арбитраж при наличии достаточных оснований вправе до принятия решения по хозяйственному спору привлечь по ходатайству стороны или по своей инициативе соответствующее предприятие, учреждение и организацию к участию в деле в качестве другого истца или ответчика. Обратим внимание на то, что Правила не применяют в данном месте хорошо известную гражданскому процессуальному законодательству терминологию «соистец» и «соответчик» (см. ст. 141 ГПК). Они говорят о другом истце или ответчике.

Подобная терминология как раз и позволяет охватить регулированием не только случаи «чистого» соучастия в процессе на истцовой или ответной стороне, но и иные ситуации участия в процессе нескольких истцов или ответчиков. Таким отличным от соучастия на истцовой стороне случаем и может быть иск третьего лица, заявляющего самостоятельные требования на предмет спора[234] (по терминологии гражданского процессуального законодательства). В арбитражном процессе это всего лишь разновидность «другого» истца.

Следовательно, никакого пробела в Правилах нет: простым, но достаточно гибким приемом законодатель решил самостоятельную для гражданского судопроизводства проблему так называемых третьих лиц, заявляющих самостоятельные требования на предмет спора.

В арбитражном процессе ходатайство третьего лица, заявляющего самостоятельные требования на предмет спора (другого истца) о привлечении к делу, может быть удовлетворено при условии принятия сторонами мер к непосредственному урегулированию спора. Привлечение к делу истца или ответчика по инициативе государственного арбитража во время рассмотрения дела может производиться независимо от принятия таких мер (ст. 23 Правил). В то же время в гражданском процессе третьи лица, заявляющие самостоятельные требования на предмет спора, могут вступить в дело лишь по собственной инициативе. Их нельзя против их воли привлечь к участию в деле, но можно известить о производящемся деле и времени его разбирательства (ст. 141 ГПК)[235].

Таким образом, и судебный, и арбитражный процесс допускают осложнение производства вступлением (привлечением) к нему новых лиц, заявляющих претензии на предмет спора. Однако различие заключается не только в том, что в арбитражном процессе они охватываются наименованием «другого» истца, но и в том, что они могут оказаться в процессе не только по собственной инициативе, но и по инициативе государственного арбитража.

Согласно ст. 27, ч. 2 Основ, третьи лица, не заявляющие самостоятельных требований на предмет спора, могут вступить в дело на стороне истца или ответчика до постановления судом решения, если решение по делу может повлиять на их права или обязанности по отношению к одной из сторон. Таким образом, появление в гражданском процессе третьих лиц, не заявляющих самостоятельных требований на предмет спора, вызвано возможным влиянием решения суда на их права и обязанности в споре между истцом и ответчиком. В советской гражданской процессуальной литературе институт третьих лиц, не заявляющих самостоятельных требований на предмет спора, тесно связывается с материальным правом регресса[236]. Да и генетически рассматриваемый институт является процессуальной формой обеспечения регресса в материальном праве.

Каждый процессуальный институт, испытывая в своем происхождении непосредственное влияние норм материального права, тем не менее качественно обособлен от этих норм, имеет самостоятельное значение. Поэтому институт третьих лиц используется и тогда, когда права регресса нет, но затрагивается иная юридическая заинтересованность. Так, по алиментным делам получила широкое распространение практика привлечения к участию в деле в качестве третьих лиц граждан, уже получающих алименты с ответчика по данному делу. Но практика судопроизводства пошла еще дальше и в некоторых случаях Верховный Суд СССР и Верховный Суд РСФСР, обращая внимание на необходимость привлечения в процесс заинтересованных или третьих лиц, не указывают вообще, на чьей стороне они должны выступать[237].

В литературе справедливо отмечалось, что иные (кроме регресса) основания юридической заинтересованности третьих лиц в гражданском процессе слабо изучены и не систематизированы. Во всяком случае судебная практика ставит под сомнение категорическое теоретическое представление о том, что третьи лица обязательно должны иметь материально-правовую связь с одной из сторон и в силу этого должны быть «привязаны» к ней в гражданском процессе. Участие третьих лиц без самостоятельных требований на стороне ответчика или истца – это лишь одно из возможных проявлений интереса к делу. В ряде же случаев третьим лицам нет необходимости участвовать на истцовой или ответной стороне. Поэтому в качестве обязательных признаков третьих лиц без самостоятельных требований мы выделяем: а) заинтересованность в исходе дела; б) невозможность вступления в процесс в качестве процессуального соучастника (соистца или соответчика); в) влияние решения по делу на их права и обязанности по отношению к одной из сторон. В соответствии с этим следует несколько изменить редакцию первого предложения ст. 27, ч. 2 Основ, изложив ее в таком виде: «Третьи лица, не заявляющие самостоятельных требований на предмет спора, могут вступить в дело до постановления судом решения, если решение по делу может повлиять на их права и обязанности по отношению к одной из сторон».

Участие третьих лиц, не заявляющих самостоятельных требований на предмет спора, в арбитражном процессе не предусмотрено ни Законом, ни Правилами. И это может показаться совершенно необычным, ибо значение института регресса в отношениях социалистических предприятий и организаций возрастает по мере развития специализации и кооперирования, когда в изготовлении продукции или в исполнении подрядного договора принимают участие несколько предприятий[238].

В арбитражном процессе НРБ, где институт третьих лиц легализован, он используется чаще, чем в судебном исковом процессе[239]. Это объясняется структурой народного хозяйства, при которой правоотношения между данными социалистическими организациями почти всегда оказываются связанными с другими социалистическими организациями. Деятельность социалистических организаций кооперирована, благодаря чему правовой спор между ними рефлектирует в правовую сферу других социалистических организации[240].

Если рассматривать проблему участия третьих лиц без самостоятельных требований с точки зрения традиционной теории гражданского и гражданского процессуального права, то отсутствие этой фигуры в арбитражной процедуре едва ли может быть объяснено, соответствующее ее усовершенствование напрашивается как бы само собой. Рассмотрим, однако, не теорию данного вопроса в интерпретации цивилистов-процессуалистов, а имеющийся нормативный материал и некоторые потребности практики.

В нормах материального права термин «третье лицо» используется достаточно широко. Мы имеем в виду, прежде всего, большой круг сложных теоретических и практических проблем, связанных с применением ст. 38 Основ гражданского законодательства. Согласно этой статье, исполнение обязательства, возникшего из договора, может быть возложено в целом или в части на третье лицо, если это предусмотрено установленными правилами, а равно если третье лицо связано с одной из сторон административной подчиненностью или соответствующим договором. В этом случае ответственность за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства несет сторона по договору, из которого оно возникло, если законодательством Союза ССР и союзных республик не предусмотрено, что ответственность несет непосредственный исполнитель.

Возникает вопрос: можно ли при предъявлении иска к должнику по договору привлечь к участию в деле третье лицо (по терминологии ст. 38), на которое должник возложил исполнение обязательства?

Ответ содержится в инструктивных указаниях Госарбитража СССР от 6 октября 1969 г. № И-1-33 «О практике применения арбитражами ст. 37 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик»: когда ответственность за нарушение обязательства несет сторона по договору, привлечение к делу третьих лиц, на которых должником возложено исполнение обязательства, должно иметь место, когда это необходимо в интересах установления истины по делу[241].

Таким образом, хотя Госарбитраж СССР положительно отвечает на поставленный вопрос, он оставил без ответа тесно связанные с ним другие вопросы: в качестве кого привлекается это третье лицо, каков круг его процессуальных прав и обязанностей, можно ли возложить на него имущественную ответственность перед истцом?

По мнению В. Ф. Яковлевой, мыслимы два способа переложения ответственности с должника на третье лицо: 1) должник, удовлетворивший претензии кредитора, в свою очередь предъявляет регрессный иск к третьему лицу; 2) при предъявлении иска кредитором к должнику в процесс привлекается и третье лицо, виновное в неисполнении или ненадлежащем исполнении обязательства должником, и ответственность возлагается непосредственно на виновное лицо. Однако вопрос о том, какой из двух указанных выше путей является наиболее правильным, не решен ни в нормативных актах, ни в практике, ни в юридической литературе[242].

В настоящее время в связи с принятием нового арбитражного законодательства отмечается некоторая тенденция к сужению круга возможных случаев привлечения третьих лиц к участию в арбитражных спорах.

Правила (ст. 62, п. 4) установили положение, что арбитраж отказывает в принятии искового заявления, если иск заявлен к предприятиям, учреждениям и организациям, которые в соответствии с законодательством не могут быть ответчиками по такому спору. Это же обстоятельство, установленное в заседании арбитража, является основанием к прекращению производства по делу (ст. 74, п. 4 Правил). В связи с этими положениями в инструктивных указаниях Госарбитража СССР от 15 июня 1981 г. № И-1-2 «О некоторых вопросах практики применения Правил рассмотрения хозяйственных споров государственными арбитражами» разъяснено, что не может быть ответчиком по делу, в частности изготовитель (отправитель), не являющийся поставщиком, по иску о взыскании неустойки за просрочку поставки или недопоставку продукции и товаров[243]. Хотя приведенная Госарбитражем СССР ситуация – это частный случай, охватываемый действием ст. 38 Основ гражданского законодательства, нельзя согласиться с позицией тех авторов, которые в общей форме утверждают, например, так: «Часто (особенно в исках о взыскании неустойки за недопоставку продукции) иск предъявляется к поставщику – стороне по договору и грузоотправителю, на которого поставщик возложил исполнение своего обязательства. Теперь, согласно ст. 62 Правил, арбитраж отказывает в принятии искового заявления к отправителю (третьему лицу), поскольку последний в силу требований законодательства не может отвечать перед истцом в таком споре»[244].

Во-первых, подобное толкование Правил противоречит приведенному выше инструктивному указанию Госарбитража СССР от 6 октября 1969 г., которое не отменено в интересующей нас части.

Во-вторых, в инструктивном указании Госарбитража СССР от 15 июня 1981 г. имеется в виду ситуация, когда иск предъявляется только к третьему лицу с исключением поставщика из числа соответчиков. И даже при таком положении вещей инструктивная практика Госарбитража СССР неустойчива. Так, согласно п. 11 инструктивных указаний Госарбитража СССР от 29 августа 1985 г. № И-1 «О рассмотрении споров, связанных с заключением и исполнением договоров контрактации сельскохозяйственной продукции», Госарбитраж СССР со ссылкой на ст. 38 Основ гражданского законодательства разъяснил, что, если договором контрактации предусмотрено, что расчеты производятся между хозяйством и не являющимся заготовителем получателем, отказавшимся от оплаты полученной продукции, хозяйство вправе требовать от заготовителя оплаты не только установленного Положением о договорах контрактации штрафа, но и стоимости этой продукции. В случаях, когда хозяйство предъявило иск получателю о взыскании недоплаченной по счету стоимости продукции, арбитраж рассматривает спор на общих основаниях с учетом конкретных обстоятельств и материалов дела, привлекая к участию в деле в качестве ответчика заготовителя[245].

В-третьих, если даже арбитр признает совершенно необоснованным привлечение в качестве ответчиков помимо стороны по договору также и непосредственного исполнителя, он не может отказать в принятии заявления в части по требованию именно к исполнителю. В таком случае он может лишь в процессе подготовки материалов к рассмотрению дела в заседании исключить из числа ответчиков те предприятия, учреждения и организации, которые в соответствии с законодательством не могут быть ответчиками по такому спору (ст. 66, п. 2 Правил).

В связи с этим нужно согласиться с О. Н. Садиковым, который отметил, что, хотя новое арбитражное законодательство не дает оснований для того, чтобы сохранять ранее сложившуюся практику широкого привлечения к делу организаций – третьих лиц, полный отказ от привлечения третьих лиц к участию в арбитражных спорах и от вынесения против них решений был бы неоправданным[246].

Итак, привлечение в процесс непосредственных исполнителей по договору не исключается новыми Правилами, и потому круг тех проблем, которые волновали исследователей до издания этого нормативного акта, не перестал быть актуальным и в настоящее время.

Арбитражная практика не исключала возможности привлечения в процесс непосредственного исполнителя в качестве соответчика и возложения на него ответственности за неисполнение и ненадлежащее исполнение обязательства даже в тех случаях, когда законодательством не предусматривалось, что ответственность несет непосредственный исполнитель. А. А. Лукьянцев считал подобную практику порочной, ибо, по его мнению, третьи лица не могут быть соответчиками, так как никакими материально-правовыми требованиями они с кредитором по основному обязательству (истцом) не связаны. «Процессуальная форма, несмотря ни на какие доводы, не может существовать в отрыве от материального права»[247].

Действительно, с точки зрения теории гражданского процесса доводы А. А. Лукьянцева выглядят неотразимыми. Однако в данном случае законодатель столкнулся с ситуацией, при которой последовательная реализация устоявшихся теоретических представлений о третьем лице в гражданском процессе вступила бы в серьезное противоречие с сугубо практическими потребностями.

Во-первых, если бы фигура третьего лица без самостоятельных требований была бы внедрена в арбитражный процесс, то большинство подведомственных арбитражу споров пришлось бы рассматривать с их участием в силу развития специализации и кооперирования промышленного производства, увеличения и усложнения хозяйственно-договорных связей между предприятиями, возрастания взаимозависимости хозяйственных обязательств. Это значительно усложнило бы повседневную практику арбитражного разбирательства, и эта процедура могла бы утратить свои явные в настоящее время преимущества: быстроту и оперативность в рассмотрении дела.

Во-вторых, в гражданском процессе одновременное в рамках одного производства рассмотрение первоначального и регрессного исков, как правило, не допускается. Исключение составляют дела о восстановлении на работе незаконно уволенных или переведенных работников. По этим делам суд может по своей инициативе привлечь к участию в деле в качестве третьего лица на сторону ответчика должностное лицо, по распоряжению которого было произведено увольнение или перевод. Суд, установив, что увольнение или перевод были произведены с явным нарушением закона, в том же процессе должен возложить на виновное должностное лицо обязанность возместить государственному предприятию, учреждению, организации, колхозу, иной кооперативной организации, их объединению, другой общественной организации ущерб, причиненный в связи с оплатой за время вынужденного прогула или за время выполнения нижеоплачиваемой работы (ст. 39 ГПК). Подобное положение базируется на прочном принципиальном основании – доминировании в судопроизводстве (в сравнении с арбитражным процессом) начала диспозитивности. В соответствии с этим началом исключается, как правило, возможность возбуждения гражданского дела по инициативе самого суда, а при одновременном рассмотрении первоначального и регрессного исков в порядке ст. 39 ГПК последний как раз возбуждается по инициативе самого суда, хотя и в рамках одного производства.

В арбитражном процессе, если в деле участвует непосредственный исполнитель (третье лицо), то при констатации его вины в неисполнении обязательства ответственность перед своей стороной и – по цепочке – перед истцом может наступить в результате инициативных действий арбитра. Это не противоречит ст. 38 Основ гражданского законодательства, ибо переложение ответственности на непосредственного исполнителя осуществляется с помощью процессуального приема. Н. И. Клейн небезосновательно считала, что, если Правила не препятствуют рассмотрению в одном процессе прямого и регрессного исков, проблема привлечения к ответственности действительного виновника нарушения обязательств является процессуальной и не связана с применением ст. 37 и 38 Основ гражданского законодательства[248]. Принципиально допустимая с теоретической и нормативной позиций возможность одновременного рассмотрения основного и регрессного исков в арбитражном процессе дает возможность рассматривать в процессуальном отношении фигуру третьего лица в судебном процессе как фигуру обычного соответчика в арбитражном процессе.

Приведенный пример свидетельствует о том, что, хотя, как верно указывал А. А. Лукьянцев, процессуальная форма и не может существовать в отрыве от материального права, она, тем не менее, имеет вполне самостоятельное качественное наполнение, при котором связи с содержанием норм материального права бывают ослаблены очень сильно и прослеживаются с большим трудом. Это положение доказывает также и то, что природа и особенности того или иного процессуального института не могут быть вскрыты путем только выяснения влияния на формирование этого института той или иной группы норм материального права.

Обратимся к рассуждению, которое стало распространенным при анализе данной проблемы, но нуждается в разъяснении, в расстановке соответствующих акцентов принципиального характера.

К. Ф. Матвеева пишет: «Формально не признавая институт третьих лиц, органы арбитража по существу используют его в практике рассмотрения и разрешения хозяйственных споров. На практическое применение института третьих лиц, не заявляющих самостоятельные требования, указывает одновременное рассмотрение и разрешение основного и регрессного исков путем привлечения третьего лица в качестве соответчика по делу»[249].

Получается, что и в гражданском, и в арбитражном процессе третьи лица участвуют, но в арбитражном процессе они именуются ответчиками.

Солидаризируясь с Р. Ф. Каллистратовой в том, что привлекаемая к участию в процессе третья организация, по вине которой было не исполнено или ненадлежаще исполнено обязательство должника, может лишь условно именоваться ответчиком, В. Ф. Яковлева дополнительно аргументирует это соображение тем, что по существу процессуальное положение такого «соответчика» напоминает положение в гражданском процессе третьего лица без самостоятельных требований[250].

Согласиться с подобными рассуждениями нельзя, потому что процессуальное положение рассматриваемых лиц в процессе должно быть определено совершенно однозначно и категорично: они являются соответчиками в деле. Рассуждать по-иному – значит допускать явную и непозволительную двусмысленность в определении процессуального положения таких лиц: по форме соответчик, а по существу – третье лицо.

Источник такого рода заблуждения состоит, по-видимому, в том, что смешивается фигура третьего лица в гражданском процессуальном праве и в гражданском праве.

Яркий пример такого рода смешения мы находим у Н. А. Абрамова. Он пишет о том, что отсутствие третьих лиц в арбитражном процессе обусловливает несогласованность процессуальных норм с материальными, в которых широко закрепляется участие третьих лиц в имущественных правоотношениях; далее приводится ст. 38 Основ гражданского законодательства, где термин «третье лицо» действительно является ключевым[251].

Конечно, если бы законодатель вкладывал в различных отраслях права одинаковый смысл в термин «третье лицо», то отсутствие «третьих лиц» в арбитражном процессе выглядело бы лишенным всякого смысла, свидетельствовало бы не только о несогласованности норм материального и процессуального права, но и об их противоречивости.

Затронутый вопрос, несмотря на свою актуальность, слабо разработан в нашей литературе, и, по-видимому, только И. М. Зайцев впервые специально обратил на него внимание. Иллюстрируя трудности, которые могут возникнуть в нормотворческой деятельности при толковании и применении норм права в научных исследованиях, а также в учебном процессе, он сослался на то, что иногда в различных отраслях права один и тот же термин употребляется в различном смысле, в результате чего можно неправильно понять сущность выражаемого им понятия. По мнению И. М. Зайцева, именно с таким случаем мы сталкиваемся, встречая в гражданском и гражданском процессуальном праве термин «третье лицо»[252]. К сожалению, общая проблематика статьи И. М. Зайцева не дала ему возможности развить подробно эту идею и он не сделал обстоятельного анализа различий третьих лиц в двух указанных отраслях права.

Так, по подсчетам М. К. Сулейменова, только в ГК РСФСР термин «третье лицо» применяется 23 раза[253]. И мы даже с сугубо практической точки зрения должны знать, везде ли одинаковый смысл вкладывает законодатель в данный термин, совпадает ли он по значению с теми третьими лицами, о которых упоминает гражданское процессуальное право.

Указанная проблема типична и для законодательства других стран. Румынский исследователь А. Нашиц в сугубо теоретической работе отмечает особую важность определения используемых в законодательстве терминов, когда они в разных или даже в одной и той же отрасли права имеют неодинаковое значение, и в качестве такого примера приводится термин «третье лицо»[254].

Характеризуя признаки третьего лица в гражданском праве, М. И. Брагинский писал, что их два: отрицательный (оно не является стороной в первоначальном правоотношении) и положительный (оно юридически связано с одной из сторон первоначального правоотношения); отмеченные признаки присущи и третьим лицам в гражданском процессе[255].

С этим последним выводом нельзя согласиться.

1. В некоторых случаях с полной очевидностью следует, что упомянутое в материальном праве «третье лицо» заведомо не может занять в случае спора аналогичное место в процессе. Согласно ст. 250 ГК РСФСР, если третье лицо по основанию, возникшему до продажи вещи, предъявит к покупателю иск об изъятии ее, покупатель обязан привлечь продавца к участию в деле, а продавец обязан вступить в это дело на стороне покупателя. Ясно, что в иске об изъятии вещи третье лицо (по терминологии гражданского права) займет положение истца (по терминологии гражданского процессуального права). Третьим же лицом в процессе при такой ситуации окажется продавец. Аналогичная ситуация может возникнуть и в случае спора при применении ст. 167 ГК, регламентирующей некоторые особенности исполнения договора в пользу третьего лица.

2. Некоторые из видов третьих лиц в гражданском процессе могут быть и не связаны с одной из сторон в ходе рассмотрения дела.

3. Не во всех случаях право регресса может быть обеспечено институтом третьих лиц в процессе. Эта в целом нежелательная, негативная ситуация связана с наличием в стране двух самостоятельно сосуществующих юрисдикций. Так, при рассмотрении хозяйственного спора, подведомственного арбитражу, могут быть заинтересованы те или иные работники предприятия, к которым в случае удовлетворения иска может быть предъявлено регрессное требование, но занять в арбитражном процессе положение третьих лиц они не могут, ибо арбитраж не рассматривает споры с участием заинтересованных в деле граждан. Не может быть в подобном положении применена и ст. 28 ГПК, согласно которой при объединении нескольких связанных между собой требований, из которых одни подведомственны суду, а другие – органам арбитража, все требования подлежат рассмотрению в суде. В случае привлечения в процесс третьего лица рассматривается, тем не менее, одно требование, а не несколько связанных между собой требований.

Хотя институт третьих лиц в арбитражном процессе НРБ легализирован, граждане по соображениям принципиального свойства не могут принимать участие в арбитражном производстве ни в качестве сторон, ни в качестве третьих лиц[256].

4. Арбитражная практика вопреки некоторым устоявшимся традиционным представлениям широко привлекает в процесс в качестве соответчиков третьих лиц – непосредственных исполнителей по договору. Здесь третье лицо (по терминологии гражданского права) займет положение ответчика (по терминологии арбитражного процессуального права). В. К. Райхер справедливо видел в этой практике прогрессивно-новаторскую ломку старой цивилистической традиции, не допускающей привлечения к ответственности за неисполнение договорного обязательства лиц, не связанных по данному договору с истцом[257].

Таким образом, тот факт, что непосредственный исполнитель в ст. 38 Основ гражданского законодательства назван третьим лицом, вовсе не предопределяет его аналогичное положение в арбитражном процессе.

Согласно законодательству ВНР, хозяйственные споры между социалистическими организациями подведомственны суду. Но и при подобном положении вещей особенности материальных хозяйственных отношений самым серьезным образом влияют на «расстановку» лиц в процессе. Так, только по хозяйственным судебным спорам между социалистическими организациями вступившее в дело третье лицо может быть привлечено судом в качестве стороны[258].

От возложения исполнения обязательства на третье лицо следует отличать случай, когда должник не исполняет перед своим кредитором обязательства из-за нарушения обязательства его должником по отношению к нему. Такие случаи не подпадают под действие ст. 38 Основ гражданского законодательства[259]. Однако было бы неправильным утверждать, что они вообще не урегулированы[260]. Согласно инструктивным указаниям Госарбитража СССР от 6 октября 1969 г. № И-1-33, по общему правилу не являются обстоятельствами, освобождающими от ответственности за нарушение обязательства, в частности, ссылки ответчиков на неисправность поставщиков перед ними, поскольку устранение этой причины лежит на обязанности поставщика (п. 7)[261]. Разъяснение такого рода понятно, так как субъектом гражданско-правовой ответственности при нарушении обязательства является неисправная сторона по договору (в рассматриваемом случае – поставщик). Но это не исключает права поставщика переложить ответственность на виновных поставщиков сырья, деталей, узлов и т. д. в порядке регресса.

Привлечение в арбитражный процесс смежников, безусловно, имеет свои негативные стороны. Часто ответчик ссылается на вину третьих организаций, из-за которых он не мог выполнить обязательства. Эта организация также иногда ссылается на неисправность своих смежников. Возникает проблема ответственности «по цепочке». Ориентирование арбитража на привлечение смежников может привести к тому, что это будет толкать поставщиков на изыскание возможностей свалить вину на другого и освободиться от ответственности вместо того, чтобы принять все меры к надлежащему и своевременному исполнению обязательств[262]. Ссылки на неисправность смежников очень часто фигурируют в качестве пресловутых «объективных» причин, которые приводятся в оправдание срыва хозяйственных договорных обязательств.

Тем не менее, несмотря на столь весомые доводы в пользу сложившейся арбитражной практики, проблема цепочки ответственности до сих пор не решена. Есть весьма серьезные аргументы для некоторых ситуаций и в пользу установления такого порядка, при котором была бы по возможности установлена прямая ответственность непосредственного виновника в неисполнении обязательства.

Представляется, что речь идет именно об изменении арбитражной практики, ибо действующее арбитражное процессуальное законодательство предоставляет право арбитру привлекать смежников в качестве соответчиков по делу и возлагать на них прямую ответственность за неисполнение основного обязательства. Учитывая, что цепочка привлекаемых к процессу смежников может быть достаточно длинной и это приведет к затягиванию процесса, следует согласиться с В. Ф. Яковлевой, которая полагает, что решение вопроса о том звене, на котором следует разорвать цепочку, нужно предоставить арбитражу. Если арбитраж найдет, что привлечение очередного смежника значительно затруднит и затянет вынесение решения, он вправе не привлекать смежника к процессу[263].

Арбитраж даже при привлечении в процесс смежников может при неясности ситуации все же не возлагать на них ответственности, с тем чтобы не затягивать процесс. Это не может лишить права, скажем, головного поставщика привлечь в рамках самостоятельного процесса смежника к регрессной ответственности. В связи с этим нельзя признать обоснованным высказанное в общей форме суждение М. Ринга о том, что соответчики после рассмотрения первоначального к ним иска лишаются права на предъявление друг к другу регрессного иска[264]. Согласно ст. 31, п. 3 Основ (ст. 62, п. 3 Правил), судья или госарбитр отказывают в приеме заявления лишь в том случае, если имеет место тождество сторон, предмета и основания иска. Во всех остальных случаях нет оснований к отказу в принятии заявления. Ясно, что при предъявлении иска одним соответчиком к другому спорящие стороны не совпадут с первоначальным истцом.

Таким образом, инициативная природа арбитражной процедуры дает возможность обойтись без внедрения в арбитражный процесс фигуры третьего лица, что осложнило бы его без достаточных оснований. Это не противоречит тому, что нормы материального права используют фигуру третьего лица, ибо процессуальный и материальный закон вкладывают в данный термин различный смысл.

Глава II. Участие в суде и арбитраже органов государственного управления, общественных организаций и трудовых коллективов

Участие в советском гражданском процессе органов государственного управления, профсоюзов, учреждений, предприятий, организаций и отдельных граждан, защищающих права других лиц, по специальным основаниям было впервые закреплено в Основах (ст. 30) и затем в соответствующих статьях ГПК союзных республик (в РСФСР – ст. 42).

Согласно Закону СССР «О порядке обжалования в суд неправомерных действий должностных лиц, ущемляющих права граждан» от 30 июня 1987 г. (ст. 4), жалоба на действия должностного лица может быть подана в суд по просьбе гражданина или надлежаще уполномоченным представителем общественной организации, трудового коллектива[265].

Думается, что такой представитель является лицом, участвующим в деле, и это потребует внесения изменений в формулировку ст. 42 ГПК.

Еще до принятия Основ А. Ф. Козлов писал о том, что при разрешении определенных категорий дел возникает необходимость привлечения в процесс органов государственного управления для дачи заключений, поскольку разрешаемые судами споры иногда вытекают из тех оснований, которые находятся также под воздействием органов соответствующей отрасли управления. Естественно, они заинтересованы в правильном разрешении споров. Если у этих органов нет полномочий на разрешение спора, то им может быть предоставлена возможность сообщить суду свое мнение о порядке его разрешения. Сравнительно узкая специализация органа предполагает глубокое знание соответствующей отрасли управления и обеспечивает высокую доброкачественность постановления, используемого при вынесении решения. Выполняя возложенные на них государством задачи, эти органы повседневно совершают действия, направленные на укрепление правового порядка в той или иной отрасли управления. В результате они приобретают большой опыт государственного руководства, который может быть использован при разрешении гражданских дел. Каждое гражданское дело, разбираемое с участием органов управления, представляет для них служебный интерес, определяющий содержание всей их процессуальной деятельности[266].

По мнению М. А. Гурвича, в институте участия органов государственного управления и профсоюзов «достигается необходимая во многих делах связь между юстицией и государственным управлением»[267]. И это действительно так, ибо хотя эти органы не пользуются решающими полномочиями при рассмотрении тех или иных правовых конфликтов, отнесенных к ведению судов, их заключения по данным судебной практики в большинстве случаев являются фундаментальной базой для постановления судебного решения, соответствующего по своему содержанию позиции привлеченного в процесс органа государственного управления.

Ст. 30 Основ предусматривает две формы защиты интересов других лиц от имени органов государственного управления: обращение в суд с заявлением в защиту прав и охраняемых законом интересов других лиц и вступление в начатый процесс для дачи заключения по делу.

На возможность участия в арбитражном процессе органов государственного управления прямо указывает ст. 3 Правил, согласно которой государственный арбитраж возбуждает дело по заявлениям данных органов, обращающихся в арбитраж в случаях, предусмотренных законодательством (п. 3). Таким образом, в арбитражном процессе, как и в гражданском, существует специальное основание возбуждения гражданского дела: заявление органов государственного управления.

Однако нигде в нормах арбитражного процесса прямо не сформулировано правило о возможности вступления органов государственного управления в дело для дачи заключения. Это может показаться необычным, ибо рассматриваемые в арбитраже хозяйственные конфликты подчас в большей степени затрагивают служебные интересы органов государственного управления, осуществляющих, в частности, функции межотраслевого управления (например, организации государственных комитетов СССР, других подведомственных Совету Министров СССР органов – ст. 25, 26, 27 Закона СССР о Совете Министров СССР[268]).

Нормы арбитражной процедуры решают вопрос об учете мнения органов государственного управления иначе, чем это сделано в гражданском процессе.

Согласно ст. 25 Правил, в арбитражном процессе могут участвовать должностные лица сторон и других предприятий, учреждений и организаций, когда они вызваны для дачи объяснений по существу хозяйственного спора. Эти объяснения «других» предприятий, учреждений и организаций являются самостоятельным средством доказывания в арбитражном процессе (ст. 28 Правил).

В данной статье использован термин «организация». Он является родовым по отношению к различным коллективным субъектам права[269], и потому думается, что привлечение в арбитражный процесс представителей ведомств, осуществляющих управленческие функции (банков, финансовых органов, госкомитета по ценам, Госснаба и т. д.) для дачи объяснений (не без основания именуемых иногда заключениями), находится в полном соответствии с упомянутой ст. 25 Правил.

Так, в связи с рассмотрением одного из дел Госарбитраж СССР, анализируя его материалы, предпослал следующий тезис: «При возврате торгующими организациями забракованных товаров предприятия-изготовители обязаны оплатить полную стоимость этих товаров, в том числе и предоставленную торговую скидку», что было сделано на основании заключения Госкомитета СССР по ценам[270]. На наш взгляд, В. С. Щербина допускает ошибку, когда пишет о том, что, назвав органы государственного управления в числе органов, по заявлению которых арбитраж возбуждает дело, Правила не упоминают о них ни в главе «Участники арбитражного процесса», ни в других главах[271].

Таким образом, гражданский и арбитражный процесс не исключают возможного участия в них органов государственного управления в качестве самостоятельной разновидности субъектов этих производств.

Однако внимательный анализ нормативного материала и практики его применения позволяет не только уяснить различия в регламентации такого участия, но и натолкнуть на некоторые нерешенные проблемы.

1. Согласно ст. 30 Основ, возбуждать процесс в предусмотренных законом случаях в интересах других лиц могут не только органы государственного управления, но и другие субъекты права. Ст. 3 Правил предусматривает такое право только для органов государственного управления. Представляется, что подобное ограничение круга субъектов, возбуждающих арбитражный процесс в интересах других лиц, нельзя признать оправданным. Впрочем, оно не согласуется с рядом конкретных норм, которые регламентируют порядок возбуждения дела в арбитраже.

Согласно постановлению ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 7 июля 1983 г. «О совершенствовании экономических взаимоотношений сельского хозяйства с другими отраслями народного хозяйства» (п. 23), районным агропромышленным объединениям было предоставлено право предъявлять в установленном порядке иски заготовительным и обслуживающим предприятиям и организациям о взыскании с них в пользу колхозов, совхозов и других сельскохозяйственных предприятий и организаций (если такие иски не предъявлены этими хозяйствами) недополученных или переплаченных ими сумм[272]. Спор, возбужденный по инициативе РАПО, может стать предметом рассмотрения в суде или арбитраже в зависимости от того, в чьих интересах начинается процесс (колхоза или совхоза). Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 15 ноября 1984 г. «О дальнейшем повышении роли судов в борьбе за сохранность социалистической собственности, укреплении государственной, договорной и трудовой дисциплины на предприятиях и в организациях агропромышленного комплекса» (п. 13) разъяснил, что, предъявляя иски в указанных случаях, РАПО пользуется всеми правами и несет обязанности, предусмотренные ст. 30 Основ[273].

Однако какова природа РАПО?

Согласно п. 7 Типового положения о районном агропромышленном объединении, утвержденного постановлением Совета Министров СССР от 25 ноября 1982 г., совет районного агропромышленного объединения является, в пределах его компетенции, органом государственного управления[274]. Но совет объединения не может быть отождествлен с самим РАПО. Его правовая природа заключается в том, что РАПО выступает в качестве межотраслевого производственного объединения, призванного стать ведущей организационной формой управления, интегрирующей различные отрасли народного хозяйства[275].

Согласно Положению о студенческом отряде, утвержденному приказом-постановлением Министерства высшего и среднего специального образования СССР и Бюро ЦК ВЛКСМ от 26/28 апреля 1977 г. № 468/Б-55/5а (п. 7), республиканские, краевые, областные, а также районные штабы осуществляют контроль за порядком оформления студенческих отрядов на предприятиях и в организациях, выполнением договорных обязательств. При решении спорных вопросов республиканские (краевые, областные) штабы от имени ЦК ВЛКСМ союзных республик (крайкомов, обкомов комсомола) обращаются в органы государственного арбитража или в суды[276]. Ясно, что и в этом случае арбитражный процесс возбуждается не по инициативе органа государственного управления.

Именно поэтому представляется, что ст. 3, п. 3 Правил следует изложить так: «Государственный арбитраж возбуждает дела… по заявлениям органов государственного управления и других организаций, обращающихся в арбитраж в случаях, предусмотренных законодательством».

2. Ст. 30 Основ предусматривает возможность возбуждения дела органами государственного управления и другими субъектами права в защиту прав и охраняемых законом интересов прав других лиц. Но редакция первой части указанной статьи не учитывает, что заявление может быть подано в суд или арбитраж в интересах государства.

Так, согласно постановлению Совета Министров СССР от 10 декабря 1969 г. «О мерах по усилению охраны рыбных запасов в водоемах СССР» (п. 7), органам рыбоохраны было предоставлено право предъявлять иски к государственным предприятиям, организациям и учреждениям, колхозам и иным кооперативным и общественным организациям о взыскании в доход государства средств в возмещение ущерба, нанесенного рыбному хозяйству в результате нарушения правил рыболовства и охраны рыбных запасов, с использованием этих средств на мероприятия по воспроизводству рыбных запасов[277].

Согласно постановлению Совета Министров СССР от 30 декабря 1980 г. «О возмещении убытков, причиненных государству нарушением водного законодательства» (п. 1), органам по регулированию использования и охране вод системы Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР предоставлено право предъявлять иски к государственным объединениям, предприятиям, учреждениям и организациям, колхозам, другим кооперативным и иным общественным организациям и к гражданам СССР, а также к иностранным физическим и юридическим лицам о взыскании в доход государства средств в возмещение убытков, причиненных государству нарушением водного законодательства, с использованием этих средств на проведение мероприятий по охране вод в соответствии с планами экономического и социального развития[278].

В указанных случаях органы рыбоохраны, а также органы Министерства мелиорации и водного хозяйства обращаются в суд и в Госарбитраж не за защитой своих прав и охраняемых законом интересов, а в интересах государства[279].

Именно поэтому редакцию ст. 30, ч. 1 Основ следует дополнить указанием на то, что возбуждение процесса возможно не только в интересах других лиц, но также и в интересах государства. В этом отношении редакция ст. 3, п. 3 Правил выглядит предпочтительней, ибо в ней вообще прямо не регламентировано в чьих интересах возбуждается дело в государственном арбитраже по заявлениям органов государственного управления, и поэтому не исключается возможность предъявления иска в интересах не только отдельных организаций, но и государства.

3. Согласно ст. 25 Правил, привлечение в процесс не участвующих в качестве сторон организаций (в том числе органов государственного управления), возможно во всех случаях, когда арбитраж найдет их участие в процессе целесообразным.

В соответствии со ст. 30, ч. 2 Основ, участие органов государственного управления в гражданском процессе возможно в предусмотренных законом случаях. Однако достаточно многочисленные рекомендации высших судебных инстанций ориентируют нижестоящие суды привлекать в процесс органы государственного управления и в тех случаях, когда на этот счет нет специального указания закона, но когда, по мнению вышестоящих судов, эти органы объективно заинтересованы в разрешении дела.

Проанализировав некоторые из руководящих разъяснений Пленумов Верховного Суда СССР и РСФСР, Ю. И. Лутченко вслед за Р. Е. Гукасяном пришел к выводу, что указание в ст. 30, ч. 2 Основ на право органов государственного управления давать заключения в гражданском процессе «в предусмотренных законом случаях» сформулировано без учета потребностей судебной практики и не создает правовой основы их участия в гражданском процессе по делам искового производства. По его мнению, право дачи заключения должно принадлежать всем органам управления[280].

Своеобразную попытку «примирить» формулировку ст. 30 Основ с судебной практикой предприняла С. А. Иванова: Закон действительно говорит о том, что органы государственного управления могут возбуждать гражданские дела в защиту прав и охраняемых законом интересов других лиц и вступать в начатое дело для дачи заключения в случаях, предусмотренных законом. Однако в законе отсутствует слово «только», и сделано это не случайно, так как все случаи, когда для того или иного органа государственного управления необходимо возбудить дело или вступить в начатое дело, или суд признает необходимым или целесообразным привлечь соответствующий орган государственного управления для дачи заключения по делу, перечислить в законе вряд ли возможно[281].

С этим рассуждением нельзя согласиться, так как оно содержит явную натяжку в интерпретации достаточно ясно выраженной идеи законодателя о том, что осложнение процесса вступлением в него органов государственного управления возможно при наличии специального указания в законе, предусматривающего данное участие. Примером такой регламентации служит ст. 65 КоБС РСФСР, согласно которой при рассмотрении судом споров, связанных с воспитанием детей, к участию в деле должен быть привлечен орган опеки и попечительства.

Таким образом, мнение тех специалистов, которые считают, что органы государственного управления могут возбуждать процесс или вступать в уже начавшийся гражданский процесс только в предусмотренных законом случаях[282], вряд ли может оспариваться, оно лишь воспроизводит содержание ст. 30 Основ.

Невозможно исключить из ст. 30, ч. 2 Основ указание на то, что заключения органами государственного управления даются лишь в случаях, предусмотренных законом, ибо тогда единственным критерием для решения вопроса о допуске к участию в деле органа государственного управления будет мнение суда о заинтересованности этого органа в разрешении дела.

При внесении всякого рода рекомендаций об изменении действующего закона следует досконально знать мотивы, которыми руководствовался законодатель при составлении окончательной формулировки той или иной нормы. И только после этого нужно или доказать ошибочность этих мотивов, или показать, что существенным образом изменились социальные, экономические или иные условия, вызвавшие к жизни первоначальную редакцию закона. Эти правила критики действующего закона, к сожалению, не всегда соблюдаются.

Какую же идею развивал законодатель, ограничивая возможность осложнения процесса вступлением в него органов государственного управления лишь в предусмотренных законом случаях?

При вступлении в процесс органа государственного управления суд при вынесении решения обязан указать мотивы, по которым он не согласен с мнением органа государственного управления[283]. Это непростая задача, ибо заключение органов государственного управления дается не только по вопросам факта, но и по вопросам права. В этом существенное отличие заключений органов государственного управления от экспертных заключений. При этом не следует забывать, что хотя решающие полномочия и при участии органов государственного управления принадлежат суду, тем не менее заключения органов государственного управления самым серьезным образом влияют на содержание постановляемых решений и не случайно суды редко выносят решения, противоречащие заключениям органов государственного управления.

С теоретической точки зрения ясно, что участие в гражданском процессе так называемого управленческого элемента свидетельствует о «состыковке» компетенций правосудия и администрации. При таком совмещении полномочий ограничивается властью судебного аппарата. Чрезмерное внедрение в процесс возможности вступления в него органов государственного управления, естественно, привело бы к ослаблению двух важнейших принципов судопроизводства: осуществления правосудия только судом (ст. 151 Конституции СССР) и независимости судей и народных заседателей (ст. 155 Конституции СССР). Это в первую очередь заставило законодателя ограничить участие в процессе органов государственного управления лишь предусмотренными самим законом случаями.

Принимая во внимание, что Конституция СССР не только отвергла эти положения, реализованные при принятии Основ и ГПК союзных республик, но, наоборот, усилила и развила их, бесконтрольное по существу внедрение в судопроизводство учета управленческих рекомендаций-заключений могло бы ослабить основополагающие начала процесса.

Следует, однако, согласиться с тем, что в настоящее время лишь участие органов опеки и попечительства в гражданском процессе регламентировано с исчерпывающей полнотой. По существу в остальных случаях привлечение в процесс других органов государственного управления происходит в силу руководящих разъяснений Пленумов Верховного Суда СССР и союзных республик. Подобная практика противоречит ст. 30 Основ, ибо возможность участия в процессе органов государственного управления может устанавливаться лишь законодателем. Нельзя не согласиться с мнением Е. М. Тараканковой о том, что наличие многочисленных рекомендаций высших судебных инстанций о привлечении жилищных органов в процесс не может заменить законодательного урегулирования данного вопроса и свидетельствует о его необходимости[284]. Подобное суждение может быть высказано и в отношении иных органов.

Интересно, что в некоторых случаях Верховный Суд СССР, разъясняя вопросы применения законодательства, возникающие при рассмотрении судебных дел, явно испытывает влияние инструктивных указаний Госарбитража СССР особенно в тех случаях, когда они касаются круга вопросов, связанных с деятельностью арбитража.

Так, аппарат Верховного Суда СССР, разрабатывая постановление по новой для судов категории преддоговорных споров, не мог не учитывать многочисленный материал Госарбитража СССР и РСФСР по этой привычной для них категории дел. Это ясно из сравнительного анализа текстов постановления Пленума и инструктивного материала.

В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 26 сентября 1975 г. «О применении судами законодательства, регулирующего порядок рассмотрения преддоговорных споров» (п. 4) предлагается судье или суду в необходимых случаях при разрешении преддоговорных споров истребовать по возникшим разногласиям заключение соответствующих планово-регулирующих, снабженческо-сбытовых и других компетентных органов[285].

В настоящее время данное постановление утратило силу в связи с принятием постановления Пленума Верховного Суда СССР от 5 апреля 1985 г. «О практике применения судами законодательства при разрешении споров, возникающих в связи с заключением, изменением и расторжением хозяйственных договоров с участием колхозов, межколхозных, государственно-колхозных предприятий, организаций, объединений». Но и в этом постановлении Пленума содержится п. 7, аналогичный по содержанию п. 4 постановления Пленума от 26 сентября 1975 г.[286]

Такой же текст содержится в Инструктивном письме Госарбитража при Совете Министров СССР от 25 марта 1969 г. № И-1-14 «О некоторых вопросах разрешения хозяйственных споров органами арбитража» (п. 9)[287].

Этот пример может дать представление о том, насколько сложной является проблема взаимодействия арбитражной и судебной форм защиты права. «Заимствование» судом арбитражного инструктивного материала сразу же породило вопрос: каково доказательственное значение затребованных заключений планово-регулирующих, снабженческо-сбытовых и других органов? Являются ли они экспертными заключениями, письменными доказательствами или это заключения органов государственного управления, данные в порядке ст. 30, ч. 2 Основ? Ответ на данный вопрос неясен. А для арбитражной системы здесь нет проблемы: согласно п. 23 действовавших в то время Правил в качестве доказательств в арбитражном процессе наряду с письменными, вещественными доказательствами, заключением экспертизы могли быть использованы также заключения организаций, не являющихся сторонами по делу[288].

Конец ознакомительного фрагмента.