Избранные труды. Раздел 1. Диссертации (Б. В. Волженкин, 2008)

§ 1. Понятие и обоснование уголовной ответственности

Изложенная в предыдущей главе диалектико-материалистическая концепция поведения позволяет решить вопрос о моральной и юридической ответственности человека за его поступки.

Согласно смысловому значению этого слова, «ответственность» есть «обязанность, необходимость дать отчет в своих действиях, поступках и т. п. и принять на себя вину за их возможные последствия, за результат чего-либо»,[15] или иначе: ответственность есть «возлагаемое на кого-либо или взятое кем-либо обязательство отчитываться в каких-нибудь своих действиях и принять на себя вину за возможные их последствия».[16] Именно в таком значении и употребляется это понятие, когда мы говорим о моральной или юридической ответственности (с соответствующими, конечно, модификациями).

Проблема ответственности заключается в обосновании возможности нравственной и юридической оценки поступков человека и обосновании его обязанности отвечать за совершенные им поступки.

Буржуазная философия связывает возможность ответственности человека за его действия с идеей свободы воли: только потому, что поведение человека не зависит ни от каких объективных факторов (внешних условий жизни и телесной природы), возможна его ответственность как нравственная, так и юридическая, в которой также отражается нравственная оценка совершенного.[17]

Эта идея свободы человека от причинных соотношений как раз и является ядром идеалистической концепции свободы воли человека. Н. С. Таганцев давал следующую характеристику теории свободной воли: «…по этой теории общий закон причинности не распространяется на свободные действия человека; дух человека, проявляющийся в его воле, имеет способность определять деятельность лица независимо от каких-либо предыдущих явлений, имеет способность сделать свободный выбор между отдельными определениями, представляющими в данном случае, так что, подпадая даже под господство страсти, увлечения, дух человеческий подчиняется этому самопроизвольно, в силу своей свободной решимости».[18]

По взглядам буржуазных криминалистов – сторонников концепции свободной воли – ответственность лица допускается потому, что воля его абсолютно свободна, что существует произвол личности, которая в зависимости от своей индетерминированной воли могла поступить и так, и иначе. Воля, по Кестлину, характеризуется:

а) абсолютной возможностью для субъекта отрешиться от какого бы то ни было определения, положенного для воли им самим или чем-либо вне его сущим;

б) способностью постановления какой-либо определенности, как содержания воли, откуда бы содержание ни было почерпнуто, и

в) способностью Я пребывать в какой-либо определенности с сознанием возможности ее изменения.[19]

Деяние может быть поставлено в упрек, т. е. вменено в вину личности только потому, что исключительной причиной деяния явилась свободная, «злая» воля данной личности.

Лицо виновно, потому что оно действовало произвольно, вне зависимости от каких-либо внешних или внутренних объективных влияний; вина человека состоит в его произвольном волевом выборе безнравственного поведения.

В оценке же субъекта и его поступка как нравственного или безнравственного, преступного или непреступного, дается характеристика свободной воли человека как «злой» или «доброй».

Последовательное проведение концепции свободы воли с неизбежностью приводит к отрицанию каких-либо утилитарных целей уголовной ответственности, ибо абсолютная произвольность человеческого поведения делает эти цели недостижимыми. Уголовная ответственность у последовательных идеалистов находит свое обоснование не в возможности добиться в результате применения конкретных мер этой ответственности (уголовного наказания) каких-либо целей, а исключительно в априорных требованиях нравственного категорического императива, в присущем человеческой природе нравственном требовании воздаяния (Кант, Цехариэ, Генке, Гербарт и др.), либо в абсолютной необходимости восстановления нарушенной в результате злонамеренной неправды справедливости (право – утверждение, бытие общей воли; преступление – отрицание, неправда, ничтожная сама по себе как нарушение общей воли волей частной; наказание – снятие, отрицание отрицания, восстановление справедливости (Гегель, Гельшнер, Кестлин, Бернер и др.), либо в божественном происхождении права и вытекающей отсюда необходимости при совершении преступления, искупления вины перед божеством (Шталь) и т. д.[20]

Потому наказание как осуществление уголовной ответственности стремится исключительно к воздаянию за содеянное (как правило, по принципу талиона), возмездию, причинению страданий единственно ради искупления вины и восстановления справедливости, но не для достижения практических целей. Так, по взглядам Канта: «Судебное наказание никогда не может быть назначено в качестве средства для оказания добра, самому ли преступнику, или гражданскому обществу, но преступник должен быть к нему присужден потому, что он совершил преступление. Человек… должен быть признан подлежащим наказанию раньше, чем можно помыслить о том, чтобы извлечь из этого наказания какую-либо пользу для него самого или его сограждан».[21]

Итак, с позиций последовательно проведенной идеалистической концепции свободы воли, уголовная ответственность возникает за совершение преступления как деяния, порожденного «злой» волей виновного лица, и исключительно потому, что такое деяние (как посягательство на справедливость и т. п.) совершено. Никакого другого, утилитарного, обоснования ответственности данная концепция не допускает.

Буржуазные авторы, стоящие на позициях вульгарного материализма и позитивизма, как правило, считают, что детерминизм не совместим с ответственностью, и, отрицая свободу воли, они отрицают и понятия нравственной оценки, вменяемости, вины, наказания.[22] Подобные взгляды объясняются учением о прирожденном преступнике, биологизацией человека, отождествлением его с автоматом, машиной, рефлектирующей на механические раздражения, отрицанием активной роли сознания человека. И естественно, если считать, что определенные лица в силу своей биологической организации предопределены к совершению преступлений, то ни о какой нравственной их ответственности говорить не приходится.

Так, бельгийский криминалист Амон в свое время писал: «Следствием детерминизма является необходимость исключить понятие заслуги и вины… Это несуществование заслуги и вины влечет за собой безответственность».[23] (Очевидно, что здесь понятие вины берется в чисто идеалистическом плане как произвольное злонамеренное самоопределение свободной воли.) И далее Амон пишет: «Таким образом, общий детерминизм, признанный научной истиной, приводит нас к выводу, что моральной ответственности не существует. Она недоступна нашему пониманию. Допущение ответственности автоматов, которые непреодолимо должны быть такими, каковы они есть – противоречит человеческому разуму. Не считают же ответственной скалу, которая, обрушиваясь, давит все, что находится на ее пути. Не считают же ответственным тигра, который нападает и убивает человека. Также нельзя считать ответственным человека, который в своих поступках такой же автомат, как тигр или скала. Общая невменяемость – такова научная истина».[24]

Считалось однако, что, хотя преступное действие человека и необходимо вытекает из его психофизических качеств при определенных условиях, это действие как здорового, так и психически больного человека можно ему вменить, поставить на его счет, можно заставить отвечать человека за совершенное им действие. Но это будет уже не нравственное вменение и не нравственная ответственность, допустимые лишь при признании свободной воли, а так называемые физическое вменение и социальная ответственность. Подобная теория подробно развивалась Энрико Ферри. Последний писал: «С того момента, как преступление рассматривается не как flat свободной воли, а как продукт и патологический симптом индивидуальной и социальной аномалии, все преступники – сумасшедшие и несумасшедшие – нравственно безответственны, хотя они должны отвечать перед обществом за совершенные ими противообщественные деяния. Следовательно, нет никакого различия между преступниками нравственно ответственными и безответственными, между наказанием и мерами безопасности, а существуют лишь… различные формы одной и той же функции предохранительной клиники».[25] «Для установления уголовной ответственности достаточно одной физической вменяемости»,[26] согласно которой каждому человеку вменяют то деяние, которое он физически совершил.

«Под „вменением“ мы вместе с Romagnosi, – пишет Ферри, – разумеем возможность „приписывать известное действие определенному лицу, как причине, вызвавшей данное действие“, а под ответственностью – возможность „признать данное лицо обязанным возместить причиненный убыток и понести определенное наказание за совершение данного действия“. Словом, существует вменяемость материальная, потому что Тит – виновник деяния, о котором идет речь, и вменяемость социальная и юридическая, потому что Тит обязан нести социальные и юридические последствия совершенного им деяния».[27]

Человек несет ответственность за свои действия совсем не потому, что они порождены его свободной волей, и поскольку в результате ответственности искупается его нравственная вина. «…Всякий человек отвечает за всякое совершаемое им антиправовое деяние исключительно потому и поскольку он живет в обществе».[28] Разумное основание уголовной ответственности и наказания нужно искать не в идеях справедливости, возмездия и искупления вины, а в необходимости защиты общества. Функция охраны существует независимо от концепций нравственной вины преступника. Наказание – это всего лишь оборонительная реакция общества из чувства самосохранения, свойственного любому индивидуальному (животному или человеческому) и социальному организму, против тех, кто нарушает условия существования этого организма.[29]

Единственное оправдание, обоснование уголовной ответственности – необходимость защиты общества в целях самосохранения. Поэтому меры этой ответственности есть не меры нравственного искупления вины, а меры социальной защиты. Далее, подобная социальная защита, по мнению последовательных сторонников антропологических и социологических концепций, проводится не от опасных деяний, а от опасных лиц, ибо лица, обладающие определенными биосоциальными качествами, в соответствующих условиях автоматически, неизбежно совершают преступления. Здесь вводятся понятия «опасного состояния» личности преступника, «личного состояния преступности», «вины характера» и т. д.

Связь ответственности с преступлением становится чисто формальным моментом. Так Дриль писал, что нельзя карать преступника зато, что он поступил безнравственно и преступно, как если бы он имел «полную возможность поступить совершенно иначе при всей совокупности данных условий». Меры репрессии нужно применять не за безнравственный и преступный поступок, а «только потому, что человек оказался безнравственным и преступным и при том для того, чтобы по возможности изменить его и приспособить к обществу, а в случае невозможности обезопасить от него общество».[30]

Преступление в качестве симптома, показателя наличия опасности индивида должно служить по сути дела лишь поводом (одним из поводов) для начала деятельности по установлению этой опасности. Поэтому последовательные в проведении подобных взглядов буржуазные криминалисты прямо высказываются против обязательной связи применения мер репрессии с совершением преступления. «Преобразования в уголовном праве, – пишет Принс, – заставляют нас признать опасное состояние даже там, где нет еще преступника, и право вмешательства государства даже туда, где нет ни преступления, ни проступка».[31]

Теория опасного состояния преступника заменяла все прежние основы воздействия государства на человека принципом целесообразности, отвергала положения о вменяемости и виновности и расширяла признаки совершенного преступного деяния до суммы представляемой данным человеком опасности.[32]

Теория «прирожденного преступника», развитая антропологической школой, и теория «опасного состояния личности» у социологов вели к разрыву мер уголовной ответственности с преступлением, означали подмену преступления понятием преступной личности, а тем самым вели к полному произволу в деятельности карательных органов буржуазного государства.

Современные буржуазные биокриминологи и социологи, которые во многом повторяют концепции ломброзианцев и социологов XIX века в отношении причин преступного поведения, естественно недалеко ушли от них и в вопросе обоснования уголовной ответственности.

Понятно, что, признавая фатальную предопределенность человеческих, в том числе и преступных, поступков или как результат прирожденных конституционных особенностей человека, или как результат наличия неудержимых бессознательных импульсов и влечений, а также отождествляя человека с действующей живой машиной, чисто механически рефлектирующей на раздражение, нельзя не отрицать возможность моральной оценки и ответственность человека за свои поступки. Это логический вывод из данных философских концепций. «Не делают же врачи своих пациентов морально ответственными за то, что они простудились или заболели воспалением легких», – пишут американские криминологи Барнс и Титерз. Подобно этому нельзя считать морально ответственными и преступников.[33]

Современные социальные науки, утверждает Роберт Фирей, доказали, что приписывание ответственности человеку за его действия не более оправдано, чем ответственность, например, автомобиля. «Как автомобиль сам не определяет быть ли ему сделанным, так и человек не избирает, родиться ли ему, – пишет Р. Фирей. – Когда же это решение принимается за него, он не больше имеет возможности выбирать свои врожденные характеристики, чем автомобиль сам выбирать себе мотор или технические данные. Человек не более избирает себе окружающую его с детства среду, чем автомобиль природу той местности, в которой его используют в первые годы, или гараж, сделанный для него хозяином. И человек не более ответственен в последующие годы за свой характер, развивающийся шаг за шагом от этих врожденных данных и в соответствии с изменяющимися внешними обстоятельствами, чем автомобиль в последующие годы ответственен за свое состояние, зависящее от характеристик, вложенных в него его творцом, и от обращения с ним его владельцами. И тем не менее, хотя никто, будучи в здравом уме, не подумал бы о порицании самого автомобиля… за плохое состояние, взрослый преступник всюду считается ответственным за свои преступления лишь с частичной ссылкой на унаследованные, обусловленные средой и на другие пассивно приобретенные черты, которые вместе, возможно, с душой фактически полностью объясняют его поведение. Разнообразие в характерах у человека и его широкие способности затрудняют понимание того, что он фактически так же пассивен в отношении своего создания и развития и, следовательно, так же не ответственен за свои поступки, как и неодушевленная машина».[34]

«Для детерминиста, – пишет Дональд Тафт, – психически здоровый является не более ответственным, чем психически больной. В обращении с преступниками детерминизм заменяет традиционную концепцию ответственности концепцией ответственности Ферри».[35]

Как известно, концепция социальной ответственности Ферри полностью исключает психологическое понятие вины. Из того же исходят и современные сторонники «социальной ответственности» и «физической вменяемости»: «Было бы рациональным шагом вперед со стороны судов принять чисто объективное понимание вины, определяемое простым вопросом: «Что произошло?» Когда суд установил это, он уже сделал достаточно. После этого компетентные эксперты могут проанализировать личность деятеля и решить, что с ним делать».[36]

В полном соответствии с исходными философскими позициями провозглашается ответственность уже не столько за совершенный проступок, сколько при условии (как правило) его совершения – за отрицательные социальные и психофизические качества индивида. «Один отдельный акт, – пишет криминолог-фрейдист Карпмэн, – сам по себе имеет значение лишь в качестве символа, как индикатор для лежащих в его основе проблем».[37] «…Деяние, подобно симптому болезни, является лишь поверхностным выражением большого числа внутренних и внешних факторов…»[38] Поэтому «вместо того, чтобы как в прошлом заниматься преступлением, каждому суду необходимо полное знание преступника, включая данные об его прошлом».[39] «Следует иметь в виду субъекта и поменьше говорить о преступлении, деянии»,[40] – пишет уже упоминавшийся нами криминолог Шелдон Глюк.

Собственно, за ответственность как таковую, сопряженную с отрицательной нравственной оценкой, механицисты и не выступают. Меры принудительного воздействия на преступника имеют единственной задачей превенцию, защиту буржуазного общества от новых нежелательных, вредных деяний. «Преступник представляет опасность для общества. Его личность испорчена… Мы должны отремонтировать его привычки, или, если это преступник, которого нельзя отремонтировать, то устранить его из свободного общества. Наказывать преступника столь же неразумно, как подвергать порке испорченную машину».[41]

Дональд Тафт, указав, что преступник, по своим свойствам является «результатом предшествующего развития», далее пишет: «Так же как в свое время наши чувства принуждали нас мстить преступному деятелю, считавшемуся свободным, так в свете этого взгляда мы вынуждены… попытаться переделать условия, которые сделали преступника таким, каков он есть. Наказание преступника ради справедливости становится таким же смехотворным как приказание Ксеркса высечь Геллеспонт за гибель его трирем…»[42]

Фрейдистская психоаналитическая концепция личности и поведения человека также приводит по существу к отрицанию понятия нравственной ответственности. Гелена Сильвинг, ссылаясь на работы современных криминологов-фрейдистов Меннингера и Зилбурга, пишет: «…психоаналитическое исследование действия Бессознательного доказало существование полного „психического детерминизма“, в свете которого все человеческие мысли, решения и действия могут быть отнесены к определенным причинам, так что человек не обладает свободой ни выбора, ни действия. Однако человек, совершающий преступление, представляет опасность для окружающих. Так как общество нуждается в защите, некоторые психоаналитики предложили, что все лица, совершившие преступление, независимо от того, намеренно или без намерения, сознательно или бессознательно, психически больны они или здоровы, должны считаться „ответственными“; ответственность однако означает не наказание, а обязанность подвергнуться определенному обращению (treatment) в соответствии с личностными особенностями, которые устанавливаются психиатрами».[43]

В настоящее время наиболее резко, пожалуй, вообще за полное уничтожение уголовно-правовой ответственности (а следовательно, и уголовного права, как того и требуют последовательные сторонники данной концепции) выступает «Международная ассоциация социальной защиты» (Societe internationale de defense sociale), основанная и возглавляемая Филиппе Граматика. Отрицая уголовную ответственность и заменяя традиционное понятие преступления понятием антисоциальности действия социально опасного субъекта (в том числе и невменяемого), сторонники данной концепции требуют применения к нему целесообразных мер, исходя исключительно из типа субъекта.[44]

В условиях ожесточенной классовой борьбы в буржуазных странах эта теория, как и идеи «превентивного уголовного права»[45] (применение мер уголовной репрессии при наличии любых проявлений, свидетельствующих об опасности лица), выдвигаемые реалистической школой права в США, открывают неограниченные возможности для классового произвола буржуазной юстиции, позволяя прибегать к репрессии лишь за «опасный» образ мыслей.

Другая группа буржуазных криминалистов продолжает по-прежнему отстаивать понятие уголовной ответственности, ответственности за деяние как воздаяние за содеянное, ответственности за вину. Индетерминизм, свобода воли – это старая философская основа новых уголовно-правовых концепций.

Обоснование ответственности человека за совершенные им поступки тем, что данные поступки являются следствием произвольного самоопределения его свободной воли, как уже говорилось, приводит к трактовке задач ответственности как возмездия. Сторонники этой концепции утверждают, что «конечной целью уголовного права должно быть возмездие – наказание тех, кто хотел причинить зло другим, посредством взысканий, пропорциональных их преступлениям».[46] «Возмездная теория наказания включает в себя две основные концепции: 1) самой по себе целью является то, что виновный должен претерпеть страдание; 2) оправдание наказания состоит, прежде всего, в факте, что совершено преступление, которое заслуживает наказания, а не в каких-либо будущих благах, которые могут произойти от его положения или для общества в целом, или для индивидуального преступника».[47]

Ответственность – возмездие в современной буржуазной юриспруденции также обосновывается необходимостью искупления преступником своей вины, своего греха через страдание, необходимостью утверждения доброй воли общности против злой воли преступника, христианской этикой. Френк Пекенхэм в подтверждение своих взглядов на возмездие как на задачу уголовной ответственности часто ссылается на библию, высказывания папы, св. Августина, Фомы Аквинского, архиепископа Темплского и других религиозных авторов прошлого и современности. Возмездие в уголовном праве, по его взглядам, выступает как искупление греха, которым в сущности является преступление. Возмездие целесообразно; оно совершается во имя любви к ближнему и оправдывается этой любовью. Преступник претерпевает наказание тоже во имя любви к ближнему, так как тем самым он способствует улучшению нравственности, подобно Христу, который пострадал для спасения человечества.[48] Вместе с тем Пекенхэм эклектически присоединяет к идее возмездия еще и превентивные, реформационные и сдерживающие задачи уголовной ответственности.[49]

Буржуазные криминалисты отмечают, что, согласно теории возмездия, наказанию подвергнуто может быть только виновное лицо. Такой подход, казалось бы, способствует буржуазной законности. Однако, начиная с конца прошлого века, буржуазные ученые усиленно развивают нормативно-этическую, оценочную концепцию вины, где отбрасывается психологическое понятие вины и последняя трактуется как упрек. Виновное поведение есть поведение, заслуживающее упрека (Майер, Вольф, Франк, Гиппель, Мецгер и др.).[50] Предметом же оценки является не только само противоправное деяние, но и личность, ее антиобщественная направленность. В результате понятием вины фактически охватывается и «преступное настроение» и «опасное состояние» личности.[51]

Современные сторонники «финальной теории действия», исходя из позиций индетерминизма, обосновывают ответственность индивида свободой его воли (финальной направленностью воли субъекта на совершение преступления), сохраняют понятия вины («вина – это порицаемость, упречность волеобразования»)[52] и наказания – возмездие за вину, заупречную финальность субъекта.[53]

В то же время «финалисты» высказываются и за применение мер общественной безопасности в соответствии с общей социальной опасностью субъекта, вне зависимости от вины в конкретном деянии. «Вина и социальная опасность, – пишет Маурах, – должны быть установлены самостоятельно: основанному на совершении конкретного деяния, обращенному к прошлому решению о виновности, противостоит основанное на изучении преступника, обращенное в будущее предположительное решение о социальной опасности субъекта».[54]

Моральная и юридическая ответственность субъекта за совершенные им поступки может быть обоснована только с позиции диалектико-материалистической детерминистической концепции. В. И. Ленин писал: «Идея детерминизма, устанавливая необходимость человеческих поступков, отвергая вздорную побасенку о свободе воли, нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. Совсем напротив, только при детерминистическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю».[55]

По советскому уголовному праву только совершение общественно опасного преступного деяния является основанием уголовной ответственности личности.

Нам необходимо выяснить, в чем заключается сущность юридической ответственности вообще и уголовной ответственности в частности, чтобы затем дать обоснование уголовной ответственности.

Маркс и Энгельс определяли право как возведенную в закон волю господствующего класса, содержание которой определяется интересами этого класса, материальными условиями его жизни.[56]

Выраженная, закрепленная в соответствующих нормах, правилах поведения, которые подкрепляются принудительной силой государства, эта воля осуществляет регулирование общественных отношений в направлении, отвечающем интересам господствующего класса.

В условиях социализма в период развернутого строительства коммунистического общества право представляет собой выраженную в совокупности норм, правил поведения волю всего советского народа, предназначенную для регулирования (закрепление, охрана и развитие) общественных отношений в целях построения коммунизма, и для осуществления которой используется сила общественного убеждения и меры государственного принуждения.[57]

Требования норм права обращены непосредственно к людям, предписывая или запрещая определенное поведение, определенный образ действий. Запрещая совершение тех или иных деяний, право тем самым охраняет социалистические общественные отношения от их нарушения, причинения им вреда, ущерба. Подобная охрана осуществляется всеми отраслями права; в ней состоит одна из основных функций права.

Правовая охрана определенных общественных отношений производится таким путем, что запрет совершения действий, посягающих на эти отношения, сопровождается установлением санкции за нарушение этого запрета и совершение подобных деяний в виде определенных лишений и ограничений личного и имущественного характера (помимо того, что в санкции за правонарушение содержится и общественное, нравственное осуждение данного поступка). Под угрозой применения этих санкций на граждан возлагается обязанность воздерживаться от совершения подобных правонарушений, удовлетворять свои личные интересы в правоприемлемой форме. В случаях противоправного бездействия требуется, конечно, не несовершение недозволенных, а совершение предписываемых действий. Правовые требования, снабженные соответствующей санкцией и осознаваемые людьми, могут выступать в качестве важных детерминант их поведения в пределах объективно возможных вариантов этого поведения.[58]

Правовое регулирование поведения людей с целью охраны определенных общественных отношений социализма от нарушений наступает с момента издания нормативных актов, которые под угрозой применения соответствующих санкций запрещают или предписывают совершение определенных действий.

О. С. Иоффе и М. Д. Шаргородский правильно указывают, что «всякая правовая норма носит одновременно и обязывающий, и запретительный характер: обязывая к совершению какого-либо действия, норма запрещает воздержание от его совершения, как и наоборот, запрещая совершение определенного действия, она обязывает к его несовершению. В то же время всякая правовая норма носит и управомочивающий (уполномочивающий) характер:…норма, запрещающая совершение данного действия и обязывающая к его несовершению, управомочивает (уполномочивает) кого-либо требовать, соответственно, совершения или несовершения этого действия».[59]

С момента издания определенной нормы права, охраняющей социалистические общественные отношения путем запрещения определенного поведения, возникает правовая обязанность[60] (до издания этой нормы могла существовать аналогичная моральная обязанность)[61] граждан и иных субъектов права не совершать запрещенных действий или совершать предписываемые действия.

Такая обязанность возникает или у всех субъектов, или у определенного круга субъектов, прямо ограниченного в самой норме права. Так, с изданием уголовного закона запрет, содержащийся в норме права, порождает правовую обязанность абсолютно у всех лиц, могущих быть субъектами уголовной ответственности, не совершать запрещенные уголовным законом действия или совершать в определенных ситуациях предписываемые действия.

Советское уголовное законодательство охраняет советский общественный и государственный строй, социалистическую собственность, личность и права граждан и социалистический правопорядок в целом от общественно опасных преступных посягательств (а не от опасных лиц, заметим в скобках). Каким бы отрицательным по своим нравственным качествам ни представлялся человек, но если он не совершает определенные общественно опасные деяния, то и право никаких претензий к нему предъявить не может). Уголовный закон, определяя, какие общественно опасные деяния являются преступными, и тем самым порождая правовую обязанность не совершать подобные деяния, устанавливает наказания, подлежащие применению к лицам, совершившим преступления.

Данная уголовно-правовая обязанность имеет вполне реальный характер;[62] она действительно наличествует у всех субъектов, иначе в обществе не мог бы существовать никакой правопорядок. Реальность и правовой характер данной обязанности закрепляется тем, что одновременно с изданием правовой нормы, одновременно с возникновением этой обязанности возникает и право соответствующих органов от имени государства требовать под угрозой применения санкций ее исполнения. Другое дело, что далеко не все лица практически чувствуют себя связанными подобными обязанностями. Большая часть советских граждан не совершает запрещенных законом преступных действий не потому что на них возложена подобная обязанность под страхом наказания, а потому, что совершение антиобщественных посягательств противоречит их интересам как сознательных членов социалистического общества. Однако, фактически, правовой запрет, правовая обязанность распространяются и на них, подобно, например, тому, как обязанным субъектом абсолютного правового отношения собственности, который не должен нарушать правомочия собственника, является каждое лицо – несобственник вещи, хотя последний, как правило, не отдает себе отчет в существовании у него подобной правовой обязанности.

Если же взять группу так называемых неустойчивых членов общества, лиц, зараженных пережитками частнособственнической психологии, склонных к совершению преступных действий или недостаточно внимательно, недостаточно заботливо относящихся к общественным интересам и к интересам других лиц, то возложение на них определенной правовой обязанности под угрозой применения мер наказания, бесспорно, в какой-то степени оказывает регулирующее воздействие на их поведение. Именно через возложение реальной правовой обязанности определенного поведения, снабжая эту обязанность санкцией за ее неисполнение, уголовное право осуществляет свою превентивную функцию, функцию предупреждения преступлений. Такая же превентивная функция осуществляется другими отраслями права в отношении административных и дисциплинарных проступков и гражданских правонарушений.

Следует согласиться с мнением тех авторов, которые полагают, что свое регулирующее воздействие на поведение людей норма права способна оказывать и вне конкретного правоотношения, в частности, путем установления правовой обязанности определенного поведения под угрозой применения санкции за неисполнение этой обязанности.[63] Так, нормы уголовного права устанавливают обязанность, необходимость, долженствование определенного поведения не ради интересов какого-либо конкретного лица, а ради всего правопорядка в целом. Соответствующие органы государства, конечно, вправе требовать от граждан ненарушения этого запрета, но они не вправе производить по отношению к этим лицам никаких актов на почве норм уголовного права, пока кто-либо из них не совершит преступление.[64] Однако при всем этом подобная обязанность несовершения определенных запрещаемых действий (или совершения предписываемых), возникающая с момента вступления в силу данной нормы права, является реальной правовой обязанностью, несоблюдение которой влечет наступление тех или иных юридических последствий.

Как мы указывали, установление правовой обязанности определенного поведения сопровождается установлением и санкции за нарушение этой обязанности. Нарушение запрета, нарушение правовой обязанности как необходимости определенного поведения – совершение правонарушения (уголовное преступление, гражданское правонарушение, административный и дисциплинарный проступок) является тем юридическим фактом, с наличием которого норма права связывает возникновение правоотношения по поводу применения санкции за нарушение этого запрета.[65]

Из нарушения правового запрета, одной правовой обязанности, в соответствии с нормой права, с санкцией этой нормы, возникает новая правовая обязанность – отвечать за совершенное правонарушение, подвергнуться тем правовым последствиям, которые предусмотрены нормой права, установившей правовую обязанность, на случай ее неисполнения.

Эта вновь возникшая как следствие правонарушения правовая обязанность и составляет, на наш взгляд, содержание юридической ответственности.[66]

Совершение преступления является тем юридическим фактом, который обусловливает возникновение уголовного правоотношения. Совершение преступления ведет к возникновению прав и обязанностей сторон данного правоотношения – права государства в лице соответствующих органов применить предусмотренное законом наказание к виновному лицу, ограничиваясь пределами санкции, установленной за подобное преступление, и обязанности этого лица отвечать за свое поведение в уголовном порядке, то есть обязанности лица подчиниться той мере наказания, которая установлена государством за совершение подобных преступлений.[67]

Термином «юридическая ответственность»,[68] по нашему мнению, охватывается содержание тех правоотношений, которые возникают из правонарушения, из нарушения правовой обязанности определенного поведения, причем основное ударение при употреблении этого термина делается на возникшей из этого правонарушения обязанности стороны отвечать за нарушение запрета, претерпеть определенные лишения личного или имущественного характера, которые управомоченная сторона данного правоотношения имеет право применить. Так и в случае уголовной ответственности, когда этим термином охватывается содержание уголовного правоотношения с упором на обязанность лица, совершившего преступление.[69]

Таким образом, уголовная ответственность – это есть предусмотренная уголовным законом, возникающая в случае совершения преступления (юридический факт) правовая обязанность лица, виновного в этом преступлении, отвечать за совершенное в уголовном порядке, подчиниться той мере принуждения, которую государство имеет право применять за совершение подобных преступлений.[70] Так как уголовное правоотношение между преступником и государством в лице соответствующих его органов возникает непосредственно в момент совершения преступления[71] (с момента начала осуществления приготовительных действий – ст. 15 Основ), то и уголовная ответственность возникает с этого же момента, вне зависимости от того, что преступление может быть еще не раскрыто и виновник не обнаружен.

Возникнув в момент совершения преступления, уголовная ответственность, понимаемая как обязанность виновного отвечать за совершенное, подчиниться тем мерам принуждения, которые соответствующие органы имеют право применить, заканчивается или в момент окончательной реализации, осуществления этой обязанности в виде отбытия наказания, установленного по приговору суда, или в результате безусловного освобождения от наказания по причине, например, утраты лицом общественной опасности, передачи дела на рассмотрение товарищеского суда, амнистии, помилования и др.[72]

В течение всего этого периода времени (с момента совершения преступления до момента отбытия или освобождения от наказания) существует одно единое уголовное правоотношение (урегулированное правом общественное отношение между лицом, совершившим преступление, и государством в лице соответствующих его органов по поводу совершения преступления) с вышеуказанным содержанием – право государства применить наказание в ограниченных законом пределах и обязанность виновного лица подчиниться этому наказанию, существует уголовная ответственность. Последняя также является средством государства в осуществлении его функций охраны и закрепления определенного порядка общественных отношений и устанавливается в целях исправления и перевоспитания лиц, совершивших преступления, в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития, а также предупреждения совершения новых преступлений как виновным, так и другими лицами.

Как бы на фоне, а точнее, имея в основе это единое, более или менее продолжительное уголовное правоотношение,[73] в целях осуществления задач уголовной ответственности возникают сначала уголовно-процессуальные правоотношения, в результате которых осуществляется ряд действий, направленных на установление виновного в совершении преступления и определение пределов его ответственности (квалификация содеянного), а затем, после вынесения обвинительного приговора на основе этого же уголовного правоотношения возникают исправительно-трудовые правоотношения.[74] И если конечной задачей уголовно-процессуальных правоотношений является установление виновного субъекта, установление наличия уголовной ответственности конкретного лица и определение меры этой ответственности, то задачей исправительно-трудовых правоотношений является реализация наказания как определенной судом меры уголовной ответственности конкретного лица. Уголовное правоотношение, уголовная ответственность устанавливается и осуществляется, реализуется посредством возникновения и реализации уголовно-процессуальных и исправительно-трудовых правоотношений.[75] «…Материальное содержание ответственности, которое является единственным правовым содержанием, юридически одинаково от момента совершения деяния и до момента отбытия наказания или освобождения от него и совершенно не зависит от процессуальных, пенитенциарных и иных соображений».[76]

Можно выделить такие этапы, стадии уголовно-процессуальной деятельности, как возбуждение уголовного дела по факту совершения преступления, привлечение конкретного лица в качестве обвиняемого за совершение определенного преступления, предание суду этого лица, постановление обвинительного приговора судом. Вся эта уголовно-процессуальная деятельность направлена на установление наличия уголовной ответственности конкретного лица (сначала, возможно, неизвестного, затем подозреваемого – обвиняемого – подсудимого) и пределов этой ответственности, причем виновное лицо является уголовно ответственным с момента совершения преступления, независимо от этой процессуальной деятельности. Согласно советскому уголовно-процессуальному законодательству, установление виновности в совершении преступления, окончательное установление уголовной ответственности вправе осуществлять только суд (ст. 7 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик). Это и делается судом в форме вынесения судом обвинительного приговора, если «в ходе судебного разбирательства виновность подсудимого в совершении преступления доказана» (ст. 309 УПК РСФСР).[77]

С момента же вступления обвинительного приговора в законную силу и начала его исполнения начинается процесс реального осуществления, реализации обязанности виновного субъекта подчиниться тем принудительным мерам, которое государство в лице соответствующих органов имеет право к нему применить и с этого момента начинает применять.[78] Причем в этот момент конкретная мера обязанности уже точно определена.[79]

Таким образом, мы выделяем следующие моменты: возникновение уголовной ответственности, установление наличия уголовной ответственности и реализация уголовной ответственности – реальное отбытие наказания. Началом процесса реализации уголовной ответственности за совершенное лицом преступное деяние является момент вступления в законную силу и начало исполнения вынесенного судом приговора, который, являясь актом применения нормы права, определяет вид и меру уголовного наказания конкретному виновному лицу.[80]

Человек может и должен отвечать только за свое поведение. Акт поведения, поступок можно назвать «своим», лишь когда он имеет основание во внутренних социальных качествах человека, его убеждениях, установках, привычках, когда он порождается именно этими качествами. Простое физическое авторство деяния не дает права называть его своим и, следовательно, не дает возможности возлагать на лицо ответственность за это деяние. По этой причине нельзя признавать ответственным лицо, действовавшее в состоянии невменяемости, а также причинившее ущерб, например, под воздействием непреодолимой силы, так как совершенные действия в подобных случаях неопосредствованы самой социальной сущностью личности субъекта. Лицо признается ответственным за поступок, когда его поведение было свободным, то есть когда в определенной объективной ситуации совершение поступка, оцениваемого впоследствии как нравственный или безнравственный, преступный или непреступный, зависело от общественного лица индивида, от его социального Я, от соотношения узко личных и общественных интересов в лично для него значимом.

В применении к юридической ответственности эта необходимая связь между деянием и личностью отражена в признаке виновности. Согласно закону, «уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние» (ст. 8 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик). Признак виновности, являющийся обязательной характеристикой преступного деяния, позволяет связывать объективно опасные действия человека и их последствия с самой социальной сущностью личности виновного, позволяет говорить, что в детерминации поведения определенную роль играли социальные качества человека, а это необходимо для социальной ответственности данного человека заданное поведение.[81]

Диалектико-материалистическая детерминистическая концепция поведения отнюдь не отбрасывает понятия вменяемости и вины и связанные с ними понятия ответственности, нравственного осуждения и наказания. Однако признание человека вменяемым не означает наличие у него «свободной воли», а признание его вины и ответственности не означает признание того, что он действовал абсолютно произвольно, лишь на основе своей «свободной воли».

Между тем именно такое мнение господствовало в советской юридической литературе 20-х годов, в работах тех авторов, которые стояли на позициях механистического детерминизма,[82] и даже отчасти проникло в уголовное законодательство того времени.

В этих работах были подвергнуты критике и отвергнуты как методологически неверные такие идеалистические концепции классической школы буржуазного уголовного права, как наказание – возмездие, слепое воздаяние за содеянное, искупление вины. Провозглашалась исключительно целесообразность мер уголовной репрессии в их защите «государства трудящихся от преступлений и от общественно-опасных элементов» (ст. 5 УК РСФСР 1922 г.).[83]

Но в то же время многие советские криминалисты (например, Н. В. Крыленко, А. Н. Трайнин, М. И. Исаев, А. Я. Эстрин, Н. Н. Паше-Озерский и др.) некритически перенесли ряд механистических положений буржуазной социологической школы в советское уголовное право.

Так, в частности, обстояло и с проблемой вины. Считалось, что признание лица виновным означает наличие у него «злой» воли и необходимости искупления вины через наказание – возмездие. Поэтому в уголовном законодательстве (Руководящие начала 1919 г., УК 1922 г., Основные начала 1924 г., УК 1926 г.) понятия вины и виновности в совершении преступления вообще не употреблялись.

В литературе под общим понятием меры социальной защиты общества от общественно опасных элементов объединялись и меры уголовного наказания, применяемые к вменяемым лицам, которые совершают преступления в силу определенных социальных качеств, и по существу неизбежно содержащие в себе элемент нравственного осуждения определенных поступков, и принудительные меры медицинского характера, применяемые к невменяемым, единственной причиной совершения преступлений у которых служит то или иное их психическое заболевание или расстройство. Момент нравственной оценки в мерах уголовной репрессии отвергался вовсе: «…Уголовно-правовая квалификация означает лишь, что данное лицо должно в интересах коллектива быть подвергнуто специфической форме социальной защиты – уголовно-правовому принуждению. Ничего иного и ничего более в уголовной оценке не содержится».[84]

Поэтому считалось, что меры уголовной репрессии могут применяться и в случаях, когда субъект деяния невменяемый. Эти меры лишь должны быть приспособлены к особенностям данного случая, как они вообще приспосабливаются к особенностям каждого индивидуального случая. Невменяемость же, как и виновность, является всего лишь одним из критериев, определяющих степень социальной опасности личности и меру социальной защиты.[85]

Умысел и неосторожность в совершении общественно опасного деяния – виновность в совершении преступления – теряют свое качество оснований уголовной ответственности и становятся рядовыми критериями общественной опасности субъекта. Так, по Н. В. Крыленко: «Исключая целиком из общей части Уголовного кодекса оба понятия – и умысла, и неосторожности, как понятия, единственно определяющие возможность уголовной репрессии, мы оставляем их лишь как один из показателей опасности лица и не больше, допуская случаи, когда суд применяет те или иные мероприятия и против невменяемых».[86]

Механицизмом проникнуты и взгляды авторов, трактовавших вину как преступное настроение. Так, С. В. Познышев писал: «То состояние, в котором человек совершил преступление, – его вина, – составляет продукт, с одной стороны, известного давления на него среды, то есть действия на него происходивших в окружающей его среде событий, а с другой – его конституции».[87]

Между тем вина в ее диалектико-материалистическом понимании означает всего лишь объективное существование определенного психического отношения (умысле или неосторожность) у действующего субъекта к своему общественно опасному деянию и его последствиям. Признание виновности лица в совершении общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом, означает не абсолютную произвольность его поведения, а то, что именно данное лицо являлось субъектом этого деяния и что действовало (бездействовало) оно с определенным психическим отношением к им совершаемому.[88]

Установление вины человека как определенного объективно существовавшего психического отношения к совершаемому им общественно опасному деянию и к последствиям этого деяния позволяет говорить, что данный поступок (как умышленный, так и неосторожный) так или иначе опосредован социальной направленностью лица, его взглядами и установками, то есть является в большей или меньшей степени следствием и проявлением общественного лица субъекта. Поэтому преступление как виновно совершенное общественно опасное деяние неотделимо от личности того, кто его совершил, как его собственное произведение. Правильно пишет О. С. Иоффе: «…благодаря вине, правонарушение становится уже не просто объективно неправомерным фактом, но и выражает в себе определенное отрицательное отношение правонарушителя к интересам социалистического общества или отдельного гражданина. В этом именно и заключается социальное содержание вины как условия ответственности по советскому уголовному праву».[89]

При виновном поведении человек поступает таким образом, что он на основе свойственных ему социальных качеств самоопределяется в соответствующей объективной ситуации, в ответ на непосредственные внешние воздействия окружающей среды и внутренние импульсы. С помощью вины мы связываем поступок с личностью. Поэтому, изучая и оценивая поступок человека, мы изучаем и оцениваем личность виновного. Однако все эти социальные качества человека (его интересы, потребности, установки, взгляды, убеждения и т. д.) в свою очередь объективно детерминированы в ходе жизнедеятельности личности, в процессе ее воспитания в широком смысле этого слова под влиянием общественных и других условий.[90]

Тем не менее диалектико-материалистическая концепция поведения допускает нравственную, а следовательно, и юридическую ответственность человека за его поведение. Дело в том, что нравственная оценка производится не с точки зрения соответствия того или иного поступка требованиям вечных, внеисторических моральных норм, абстрактного «категорического императива», и ответственность не служит достижению абстрактной справедливости, а и то, и другое производится исключительно в утилитарных целях. «Давая нравственную оценку поступку, социалистическое общество регулирует влияние этого поступка на будущие поступки данного человека и окружающих его людей. Нравственная оценка поведения людей, поощрение или осуждение коллективом его поступка воспитывает не только его самого, но и других членов коллектива».[91]

Моральное осуждение поступка – преступления, а одновременно и лица, его совершившего, производится с позиции господствующей в данном обществе морали, в которой закреплены, в конечном счете, интересы господствующего экономически и политически класса или при условии отсутствия антагонистических классов, при морально-политическом единстве общества – интересы всего народа. Моральная оценка всегда производится исключительно с той точки зрения, насколько совершенный поступок отвечает или противоречит указанным интересам.[92]

Франц Меринг замечает: «Конечно, этическая оценка социального события представляет собою нечто совершенно иное, чем гипотетическое объяснение его возникновения; показывая историческую необходимость капитализма, Маркс отнюдь не восхищается им…»[93] Когда мораль и право производят оценку социального поступка человека, то при общей характеристике деяния как полезного или вредного, положительного или отрицательного, нравственного или безнравственного, учитывается объективная значимость, объективная полезность или вредность данного поступка интересам определенной общности, с позиций которой производится данная оценка. В. И. Ленин указывал, что критерием коммунистической нравственности являются интересы классовой борьбы пролетариата, «борьбы за укрепление и завершение коммунизма».[94]

Генетически каждый поступок является необходимым следствием определенного причинного комплекса, решающую роль в котором играют направленность личности, ее интересы и стремления, в свою очередь детерминированные. Когда производится нравственная оценка поступка и человека по его поступку, то как бы отсекается, игнорируется тот этап в развитии личности, то взаимодействие причинно-следственных цепей, в результате которого осуществлялось формирование личностных качеств индивида. При оценке личность берется на определенный момент, с уже существующими, сформировавшимися более или менее стойкими взглядами, установками и т. п. И если она (личность) в конкретном случае поступает на основе этих своих социальных качеств (что удостоверяется установлением вины как определенного психического отношения), то мы и даем ей ту или иную моральную (и правовую) оценку в зависимости от того, отвечает или противоречит данный поступок интересам советского народа. Моральную ответственность за свое поведение человек берет на себя в силу того, что всякий раз поступает так, как подсказывает ему его нравственное сознание, долг и совесть.[95] О таком, детерминированном социальными особенностями личности выборе поступка можно говорить в случае как умышленного, так и неосторожного преступления.

Подробная связь поступка с личностью и позволяет вменить, «поставить на счет» этой личности, возложить на нее обязанность отвечать за свой поступок и его последствия. Человек отвечает за свое виновное поведение, потому что это непосредственно его поступок.[96] Короче говоря, диалектико-материалистическое обоснование ответственности заключается не в абсолютной свободе волевого акта и не в «физической» вменяемости субъекта, как утверждал Ферри, понимая под этим лишь причинную связь между телодвижением субъекта и наступившим результатом, а в факте связи совершенного деяния с нравственными личностными особенностями индивида, в том, что такой поступок является следствием этих особенностей.

Аналогично, когда стоит вопрос об юридической, и, в частности, об уголовной ответственности лица за совершенное им объективно опасное деяние, то вся проблема сводится к установлению его виновности в этом деянии. Лицо, умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние, является преступником, является уголовно ответственным. При этом подходе к вопросу об ответственности (а он является единственно правильным) уголовная ответственность лица обоснована независимо от того, что субъективные особенности личности, обусловившие ее вину в данном деянии, не произвольно им самим созданы, «выбраны», а образовались у данного лица в ходе его жизнедеятельности под воздействием разнообразнейших детерминант.

Вместе с тем диалектико-материалистическое обоснование уголовной ответственности с неизбежностью приводит к постановке исключительно утилитарных задач, которые преследует государство, устанавливая уголовную ответственность за совершение определенных общественно опасных деяний и привлекая к ней конкретных лиц за совершение конкретных преступлений.

Задачами уголовной ответственности не могут быть так называемые абсолютные задачи – возмездие, кара лица, совершившего преступление, ибо последнее является необходимым следствием детерминирующего поведение комплекса, ибо человек детерминирован в своей сущности и в своих поступках. Задачей уголовной ответственности в отношении лица, совершившего преступление, следует признать лишь определенное воздействие на личность виновного предусмотренными в законе средствами и методами, выработку новых детерминант поведения, необходимых и достаточных, по меньшей мере, для обезопасения социалистического общества от новых преступлений со стороны этого лица (специальное предупреждение).

Индивид, конечно, несет уголовную ответственность за виновное совершение предусмотренных уголовным законом общественно опасных действий, но только потому, что подобный поступок, будучи общественно опасным, в определенной мере является следствием и выражением личности данного индивида, и для того, чтобы выработать у него новые более или менее стойкие детерминанты социального поведения. Данная цель при возложении на конкретного индивида уголовной ответственности преследуется и в отношении неустойчивых третьих лиц (общее предупреждение).

Опасность для социалистического общества представляет не та или иная личность сама по себе, а те деяния, которые данная личность может совершить; опасность составляет то, что определенная личность может причинить вред социалистическим общественным отношениям. Помимо возможности совершения общественно опасных деяний социальная опасность личности ни в чем другом состоять не может. Поэтому охрана социалистического правопорядка производится не от опасных лиц, а от общественно опасных деяний посредством применения соответствующих репрессивных мер к определенным лицам.

Конечно, с точки зрения государственных и общественных интересов, вообще лучше предупреждать, не допускать совершения общественно опасных деяний, что частично и достигается (имея в виду карательные, репрессивные меры) при помощи угрозы применения мер уголовного наказания. Однако человек не фатально предопределен к совершению преступлений. В каждый конкретный момент он находится под воздействием множества постоянно изменяющихся факторов. Нет и не может быть такого критерия, который говорил бы о неизбежности совершения преступления определенным лицом, обладающим теми или иными качествами, ибо такой неизбежности вообще не существует, даже если личности свойственны отрицательные социальные качества.

Внутренне индивидуалистически, антиобщественно-настроенный субъект и нравственно противоречивый индивид могут никогда не совершить преступления и не стать преступниками.[97] Поэтому даже при установлении подобных социальных качеств индивида можно говорить только об абстрактной возможности совершения данным лицом преступления.

Уголовная ответственность за виновное совершение общественно опасных действий, предусмотренных уголовным законом, есть единственно возможная правовая форма борьбы с лицами, пораженными пережитками частнособственнической психологии и нравственно противоречивыми, способными совершить уголовное преступление, и тем самым единственно возможная правовая форма охраны советского общественного и государственного строя, социалистической собственности, личности и прав граждан и всего социалистического правопорядка от преступных посягательств. Совершение преступления является единственным основанием уголовной ответственности и в то же время неопровержимым доказательством общественной опасности личности; только оно неопровержимо доказывает, что свойственные индивиду антиобщественные взгляды и установки или его нравственная противоречивость обусловливают реальную возможность совершения им нового преступления.

§ 2. Понятие общественной опасности преступника. Характер и степень общественной опасности преступника

В предыдущей главе мы показали, какую важную роль играют личностные социальные и психофизические особенности субъекта в этиологии его преступного поведения. Преступное деяние – это общественно опасное деяние конкретного человека, поступок, в котором выражается отношение данного человека к обществу, коллективу, другим лицам, к определенным общественным отношениям. Являясь актом поведения, преступление не есть результат произвольного самоопределения абстрактной «свободной» воли, с одной стороны, не механическая, импульсивная реакция на внешние воздействия и внутренние импульсы, с другой, но не независимо от нравственных и психических особенностей человека. Напротив, общественно опасное деяние, расцениваемое законом как умышленное или неосторожное преступление, является в той или иной степени следствием и выражением общественной сущности правонарушителя, в той или иной степени адекватно выражает данную антиобщественную сущность личности или ее внутреннюю противоречивость, нестойкость ее нравственных принципов.[98] Только за совершение подобных общественно опасных действий и устанавливается уголовная ответственность.

Личность в своем реальном бытии может представлять единство противоречивых нравственных взглядов и отношений с окружающей действительностью. Наличие подобных противоречивых личностных качеств и их борьбы обусловливает существование противоположных возможностей, тенденций поведения.

Согласно материалистической диалектике, развитие идет всегда от возможности к действительности. Поскольку до того, как определенное явление стало объективной действительностью, существовала столь же объективная возможность наступления этого явления, то до совершения каждого действительного акта поведения, в том числе и преступного, существовала возможность его совершения, имелись определенные основания данного поведения. Действительность же, действительный акт поведения представляет собой осуществленную реализованную возможность.

Существующая объективная возможность совершения преступления определенным лицом имеет свое основание, прежде всего, в отрицательных и противоречивых социальных качествах данной личности, в ее направленности, в характере отношений данного индивида с другими людьми, в его личных интересах, взглядах и установках (антиобщественные взгляды и установки, нравственная противоречивость личности, нестойкость ее убеждений и нравственных навыков). Таким образом, объективная возможность совершения общественно опасного деяния определенным лицом существует до момента преступления, в чем и заключается объективная опасность личности, ибо опасность означает не что иное, как возможность, угрозу причинения, наступления какого-либо вреда.

Диалектический материализм признает существование различных возможностей: возможность абстрактная и возможность реальная или конкретная.

В действительность может превратиться лишь реальная (конкретная) возможность, которая, во-первых, имеет основание в самом развивающемся объекте (а в нашем случае, в субъекте, в личности, в ее направленности, интересах и убеждениях), во внутренней тенденции развития этого объекта, и, во-вторых, для осуществления которой в самой действительности имеются необходимые условия, предпосылки.

Основанием реальной возможности совершения конкретным лицом преступления является наличие в его сознании пережитков частнособственнической идеологии и психологии, что выражается в неосознании им единства его собственных интересов как личности с интересами общественными, в наличии у него индивидуалистических установок, стремлений, которые могут, подчас, уживаться с коммунистическими отношениями к определенным сторонам действительности, и т. п. При отсутствии или неразвитости подобного основания у того или иного лица о возможности совершения им преступления говорить не приходится.

Однако далеко не каждая возможность преступного поведения, имеющая основание в самой антиобщественной или нравственно противоречивой сущности личности, превращается в действительность, то есть далеко не каждый и не при любых обстоятельствах подобный субъект совершает преступления. В реальной действительности у лица существуют объективные возможности как социально приемлемого поведения, так и антиобщественного поведения, ибо совершение определенным лицом преступления – не рок, не изначальная фатальная предопределенность. Какая из этих возможностей будет реализована – зависит, прежде всего, от развитости основания той или иной возможности в самой личности (степень, глубина «зараженности» субъекта индивидуалистическими взглядами, их соотношение с надлежащими социальными представлениями).

Кроме того, чтобы была реализована та или иная возможность поведения, имеющая определенное основание в социальных качествах личности, необходим, как правило, ряд определенных условий, предпосылок. Это условия как объективного порядка (например, алкогольное опьянение, влияние других лиц, недостаточная охрана материальных ценностей, недостатки снабжения в определенном месте в определенное время, стечение определенных обстоятельств и т. п.), так и субъективного (например, особенности темперамента, волевые особенности, возрастные особенности и др.),[99] в той или иной мере и тем или иным образом участвующие в процессе детерминации преступного поведения со стороны конкретного индивида.

Но при всем этом, при наличии антиобщественных взглядов и установок у данной личности или ее противоречивости, нравственной нестойкости, а также при наличии некоторых условий, способствующих выражению отрицательных социальных качеств личности в виде общественно опасного, умышленного или неосторожного действия (бездействия), преступление будет совершено этим лицом только в том случае, если существующие социальные тормоза (меры общественного и государственного принуждения, в том числе и угроза применения мер уголовного наказания) при определенных условиях или вообще не оказывают свое сдерживающее влияние в отношении этого лица, то есть не выполняют ту свою социальную функцию, для осуществления которой они создаются.[100] Если же указанные социальные тормоза выполняют свою функцию в отношении данного лица, то возможность преступного поведения, имеющая основание в самой личности субъекта, реализоваться не может ни при каких других условиях как объективного, так и субъективного порядка. В этом случае возможность преступного поведения остается, но это будет лишь абстрактная возможность.

Следовательно, только в том случае, если существующие социальные тормоза не выработали в сознании индивида достаточные сдерживающие контрмотивы, которые тормозили бы осуществление антиобщественных стремлений и желаний или способствовали бы формированию надлежащего заботливого отношения к общественным интересам, только в этом случае имеется реальная (конкретная) возможность совершения преступления, которая будет реализована в действительность лицом при наличии (появлении) других, менее важных, с точки зрения криминалиста, предпосылок. Указанное условие носит негативный характер: оно не столько является детерминантой антиобщественного поведения, сколько приводит к тому, что не нейтрализуется действие других детерминант.

Таким образом, реальная возможность совершения преступления тем или иным лицом имеет свое основание как в антиобщественной направленности или нравственной противоречивости данной личности, так и в ряде объективно существующих условий, предпосылок реализации этой возможности. Если же такие объективные предпосылки отсутствуют, то возможность является абстрактной. В качестве последней возможность не может превратиться в действительность. Для ее реализации абсолютно необходимо наличие, прежде всего, указанного выше условия, то есть она должна развиться в конкретную (реальную) возможность.

Так как в действительность может превратиться лишь реальная возможность, то следует признать, что именно такая возможность существовала до начала осуществления преступного посягательства. Но можем ли мы узнать, определить с истинностью существование данной реальной (именно реальной!) возможности до того, как совершено преступление.

В. И. Ленин указывал, что единственными признаками, по которым можно судить о «реальных помыслах и чувствах реальных личностей», являются общественные действия этих личностей.[101] Марксистская философия и психология, считающие специфически человеческими только сознательные, целенаправленные акты поведения, исходят из единства между сознанием и действительностью. Это единство «открывает возможность идти к познанию внутреннего содержания личности, ее переживаний, ее сознания, исходя из внешних данных ее поведения, из дел ее и поступков. Оно дает возможность как бы просвечивать через внешние проявления человека, через его действия и поступки его сознание…».[102]

Деятельность человека – это «раскрытая книга человеческих сущностных сил, чувственно предлежащая перед нами человеческая психология».[103] По поведению субъекта в обществе можно сделать более или менее определенный и достоверный вывод о направленности этого лица, о характере отношений этого лица с другими людьми, его взглядах, установках, идеалах. Критериями для такого вывода являются, в частности, аморальное поведение в быту, нарушение правил социалистического общежития, административные, гражданские и дисциплинарные правонарушения, его высказывания, угрозы и т. д. На основании подобных фактов можно заключить о неосознании субъектом единства его интересов с интересами общественными, наличии у него антиобщественных взглядов и установок, нравственной нестойкости субъекта, небрежном отношении его к объектам, с которыми он соприкасается в своей деятельности, и т. п. Можно, наконец, определить наличие некоторых условий, в принципе способствующих совершению преступлений (например, некоторые психические особенности, злоупотребление алкоголем, связь с антиобщественными элементами и т. п.). Но при всем этом до тех пор, пока индивид не совершил преступление, приходится делать вывод, что в данных условиях объективного и субъективного порядка существующие детерминанты социально приемлемого поведения и в том числе (на крайний случай) простая, но реальная угроза применения мер общественного и государственного воздействия (в отношении лиц, на которых моральные стимулы не оказывают данного влияния) успешно выполняют свою социальную функцию и не позволяют антиобщественным, отрицательным качествам этого лица вылиться в виде преступных деяний (а это и является главнейшей задачей уголовно-правовых мер).[104] О том, смогут ли эти меры оказать тормозящее воздействие и при иных условиях в отношении данного лица, можно делать лишь предположительные заключения. Поэтому до совершения лицом преступления можно установить существование лишь абстрактной возможности такого поведения, возможности без наличия предпосылок ее реализации.

Простое установление отрицательных социальных качеств у индивида является необходимым и достаточным основанием для применения тех или иных профилактических, воспитательных мер, тех или иных мер общественного воздействия. Линия на необходимость проведения профилактики, воспитательной работы с лицами, допустившими только отклонение от норм общественного поведения, с целью предупреждения совершения ими проступков, приносящих вред обществу, закреплена в решениях XXI съезда КПСС.[105]

Если же индивид умышленно или по неосторожности совершает предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние, то, на наш взгляд, существует реальная (конкретная) возможность совершения им нового преступления. Основание этой возможности в самой личности, субъекте заключается, как свидетельствует совершенное преступление, в наличии у него стойких антиобщественных навыков, установок или противоречивости, нестойкости его нравственных качеств при умышленных преступлениях или недостаточно заботливом, легкомысленном отношении к общественным интересам, к объектам, с которыми лицо соприкасается в своей деятельности, при преступлениях по неосторожности.

Основным условием, придающим данной возможности характер реальной возможности, является отсутствие в сознании такого лица контрмотивов, создаваемых обычно уголовно-правовыми средствами (чувством стыда, страхом перед возможным разоблачением, расчетом о невыгодности преступления по сравнению с возможными последствиями и т. д.), по отношению к мотивам, вызвавшим преступление, или недостаточность в определенных условиях существующих контрмотивов, доказательством чего является совершение данного общественно опасного деяния.

Необходимо при этом уточнить, что в подобных случаях устанавливается реальная возможность совершения не вообще любых преступлений, а прежде всего преступлений определенного вида, совершаемых примерно по аналогичным мотивам, ибо преступление показало, что существующие социальные тормоза не создали контрмотивов по отношению именно к этим мотивам (относительно других мотивов выводы будут только предположительными). Так, при корыстном преступлении имеется реальная возможность совершения этим же лицом нового преступления из корысти, при преступлении из хулиганских побуждений – опасность нового аналогичного преступления, при неосторожных преступлениях по легкомыслию, невнимательности – реальная возможность нового преступления по тем же мотивам. Поэтому применение к виновным мер общественного воздействия и государственного принуждения по отношению к этим лицам имеет своей целью выработку новых детерминант, новых мотивов в их сознании, которые нейтрализовали бы действие этих корыстных мотивов, хулиганских побуждений, способствовали бы выработке более заботливого отношения к общественным интересами т. д.

Этот теоретический вывод базирован на материалах судебной практики. Мы изучили уголовные дела в отношении 480 человек, осужденных по данным приговорам за совершение ряда преступлений или за ряд эпизодов преступной деятельности, каждый из которых образует состав преступления.[106] Изучение показывает, что в подавляющем большинстве случаев (413 человек, или 86 %) новое преступление совершается исходя из тех же побуждений и мотивов (хулиганские побуждения, корыстные побуждения и т. д.), что и первое преступление.

Более того, примерно в 80 % случаев (380 чел.) наблюдается тождество не только в мотивах совершения первого и последующих преступных деяний, но и в характере этих преступлений (кражи, завладение имуществом с применением насилия, мошеннические действия, хищение путем использования служебного положения, хулиганские действия, обман покупателей, развратные действия, взяточничество и т. д.) и даже способах совершения этих преступлений. Так, М. осужден нарсудом Петроградского района г. Ленинграда по ч. II ст. 144 УК РСФСР. Он признан виновным в 11 кражах, совершенных в период с ноября 1963 г. по февраль 1964 г. Все кражи М. совершил в студенческом общежитии, где проживал и сам. Другой пример: А. осужден нарсудом Ленинского района г. Ленинграда по ч. II ст. 147 УК РСФСР. В апреле – мае 1964 г. А. систематически совершал мошеннические действия (6 эпизодов): брал от граждан деньги для приобретения для них гречневой крупы, входил через черный вход в магазины и скрывался.

По изученным нами материалам 116 человек осуждены за совершение аналогичных преступлений по двум эпизодам, 91 человек – по трем эпизодам, 44 человека – по четырем эпизодам, 24 человека – по пяти эпизодам, 41 человек – по шести эпизодам и более и, наконец, 64 человека осуждены за систематическую преступную деятельность. Эти преступные действия были совершены в следующие сроки:

У ряда лиц антиобщественные взгляды и установки, преступные навыки и привычки являются настолько прочными, что и после осуждения и отбытия наказания они совершают преступления и очень часто аналогичные предшествующим. Об этом свидетельствует изучение уголовного рецидива.[107]

Мы изучили материалы в отношении 1000 человек, ранее судимых и вновь совершивших преступления. Показательно, что 69 % от этого числа осуждены по настоящему приговору за преступления, однородные тем, за которые они уже были ранее судимы. Так, среди 241 рецидивиста, осужденных за кражи личной собственности граждан, ранее судилось за преступления против собственности 210 человек (87 %), причем 164 человека (68 %) в прошлом судились только за такие преступления, в том числе 1 раз – 84 чел. (51 %), 2 раза – 34 чел. (27 %), 3 раза – 23 чел. (14 %), 4 раза – 13 чел. (8 %), 5 раз и более – 10 чел. (6 %). Более того, 131 человек (54 %) в прошлом привлекались к уголовной ответственности именно только за кражи личной собственности. Из числа этих лиц 70 человек (53 %) совершили новую кражу личной собственности граждан в течение неотбытого срока наказания или в течение года со дня отбытия наказания за предыдущую кражу.

Среди 200 преступников-рецидивистов, осужденных по настоящему приговору за хулиганство, лица, судимые и ранее за хулиганство, составляют 67,5 %, а лица, которые непосредственно перед данным преступлением привлекались к ответственности за хулиганство, составляют 63,5 %. 108 человек (54 %) судились в прошлом только за совершение хулиганских действий, в том числе 1 раз – 82 человека (76 %), 2 раза – 17 человек (15,7 %), 3 раза и более – 9 человек (8,3 %). Из числа этих лиц 64 человека (59 %) вновь совершили хулиганские действия или в течение неотбытого срока наказания, или до истечения года со дня освобождения от наказания за прошлое хулиганство.

Можно еще указать, что среди 190 преступников, осужденных по ст. 89 УК РСФСР, 152 человека (80 %) уже ранее судились за преступления против социалистической и личной собственности граждан, а 64 человека (33,7 %) привлекались к уголовной ответственности именно только за хищения государственного имущества; среди 22 человек, осужденных за мошенничество, 95 % ранее судились за корыстные преступления, а 63,6 % ранее судились именно за мошенничество; из 35 человек, осужденных за причинение тяжких телесных повреждений, 48 % были ранее осуждены за преступления против личности и хулиганство; из 24 осужденных по ст. 92 УК РСФСР 45,8 % и в прошлом судились за хищения путем использования своего служебного положения или иные корыстные преступления, связанные с использованием служебного положения; из 15 человек, привлеченных к ответственности за злостный неплатеж алиментов, 46 % и ранее уклонялись от уплаты алиментов и т. д.

Итак, мы делаем вывод, что после совершения преступления, как правило,[108] существует реальная (конкретная) возможность совершения этим же лицом по примерно аналогичным мотивам нового преступления, в чем и заключается, на наш взгляд, общественная опасность преступника (другое дело, что степень этой опасности может быть, и фактически бывает, весьма различной).[109] Понятие общественной опасности преступника подчинено понятию преступника и от него производно.

Уголовная ответственность возникает не только при оконченных преступлениях, но и при так называемой неоконченной преступной деятельности (приготовление, покушение), то есть не только тогда, когда умышленное общественно опасное деяние уже совершено, но и когда кто-либо только готовится его совершить и когда это деяние находится непосредственно в процессе осуществления. «Приготовлением к преступлению признается приискание или приспособление средств или орудий или иное умышленное создание условий для совершения преступления. Покушением признается умышленное действие, непосредственно направленное на совершение преступления, если при этом преступление не было доведено до конца по причинам, не зависящим от воли виновного» (ст. 15 Основ).

Общественная опасность предварительной преступной деятельности состоит в том, что подобная деятельность ставит в опасность охраняемые законом общественные отношения, создает возможность, угрозу причинения этим общественным отношениям вреда, ущерба (покушение) или направлена на создание возможности (приготовление).[110] Установление же уголовной ответственности за предварительную преступную деятельность и применение конкретной меры ответственности к лицу, совершившему подобные действия, имеет целью, конечно, предупреждение причинения реального ущерба государственным и общественным интересам и интересам отдельных граждан, который могут причинить данные преступные действия в случае успешного доведения их до конца.

Уголовная ответственность в отношении лица, совершившего приготовительные действия или непосредственно приступившего к исполнению своего преступного намерения, но не доведшего его до конца по причинам, отданного лица не зависящим, оправдана тем, что виновный в предварительной преступной деятельности представляет общественную опасность в смысле наличия реальной возможности совершения им нового преступного посягательства на социалистические общественные отношения примерно по аналогичным мотивам.

Закон не случайно считает преступной только такую предварительную деятельность, когда ненаступление общественно опасного результата не зависело от воли виновного.

Предварительная деятельность может быть квалифицирована как приготовление или покушение на определенное преступление, если действие не доведено до конца по причине, например, вмешательства органов власти, противодействия потерпевшего или других лиц, недостаточной предусмотрительности в разработке и осуществлении плана совершения преступления и т. п. При предварительной преступной деятельности как бы получается, что объективная сторона замышлявшегося преступного деяния оказывается неразвитой по сравнению с умыслом виновного, по независящим, случайным для данного субъекта обстоятельствам.[111]

В итоге можно сказать, что предварительная преступная деятельность (приготовление и покушение) достаточно ярко свидетельствует о том, что в сознании субъекта не имеется достаточно сдерживающих стимулов, мотивов по отношению к его антисоциальным качествам, что существующие социальные тормоза в виде угрозы применения уголовных санкций также не оказывают на этого субъекта при определенных условиях свое сдерживающее влияние, то есть что данный индивид представляет собой общественную опасность.[112]

Общественная опасность личности необходима для уголовной ответственности. Это лишний раз подтверждается при анализе института добровольного отказа от совершения преступления.

Статья 16 Основ устанавливает: «Лицо, добровольно отказавшееся от доведения преступления до конца, подлежит уголовной ответственности лишь в том случае, если фактически совершенное им деяние содержит состав иного преступления». В литературе добровольный отказ правильно определяется как отказ по собственной воле от доведения до конца начатой деятельности по осуществлению задуманного преступления при наличии сознания фактической возможности окончания этой деятельности.[113] Напротив, добровольного отказа не будет, если лицо отказалось от доведения преступления до конца по причинам невозможности или значительной трудности дальнейшего продолжения преступных действий, то есть не добровольно.

И в случаях добровольного отказа предшествующей деятельностью субъекта создавалась опасность причинения ущерба, угроза для социалистических общественных отношений. Однако совершенные действия не являются преступными, не рассматриваются как приготовление к преступлению или покушение на преступление и, следовательно, не влекут за собой уголовной ответственности, так как лицо отказывается от доведения этой деятельности до конца «по своей воле».

Мотивы такого добровольного отказа могут быть различны: сознание долга, чувство жалости, стыд, раскаяние, страх перед возможной уголовной ответственностью и т. д. Но в любом из этих случаев при добровольном отказе приходится делать вывод, что имеющиеся у субъекта антисоциальные мотивы (а они, бесспорно, имеются, ибо иначе не было бы и предварительной деятельности по совершению преступления) все же успешно тормозятся данными контрмотивами, то есть отсутствует реальная возможность совершения этим лицом преступного общественно опасного деяния, отсутствует общественная опасность субъекта.[114]

В то же время, если предварительная деятельность по совершению преступления, от доведения до конца которого субъект затем отказывается, сама по себе состоит в совершении какого-либо преступления, то, несмотря на добровольный отказ, уголовная ответственность возникает именно за уже совершенное преступление. В отношении последнего сдерживающие мотивы у субъекта отсутствуют: лицо общественно опасно.

Об общественной опасности субъекта, таким образом, свидетельствуют не только оконченные преступления, но и предварительная преступная деятельность. Причем, чем полнее успел индивид осуществить свое преступное намерение, тем точнее и правильнее будут выводы о возможности совершения данным лицом нового преступления. С этой точки зрения среди всех видов предварительной преступной деятельности наиболее ярко свидетельствует об общественной опасности виновного оконченное покушение, когда субъект совершил все, что он считал необходимым для наступления преступного результата, но последний не наступил по не зависящим от воли данного лица обстоятельствам.

Устанавливая уголовную ответственность со стадии приготовления к совершению преступления, государство считает, что уже приготовительные действия, будучи общественно опасными, свидетельствуют и о наличии общественной опасности лица. В то же время нужно учитывать, что приготовление далеко не всегда свидетельствует о том, что «намерение субъекта достигло уже непреклонной решимости. Те мотивы, которые оказались достаточными, чтобы человек совершил те или иные приготовительные действия, могут оказаться недостаточными для совершения самого преступления».[115] Подтверждением этого положения как раз и служат случаи добровольного отказа.

Наконец, вообще не является доказательством наличия реальной возможности совершения лицом преступления обнаружение умысла. Это объясняется тем, что простое, устное или письменное, выражение намерение совершить общественно опасное деяние, не сопровождающееся никакими конкретными действиями, хотя бы приготовительного характера, может слишком далеко отстоять от начала реального осуществления общественно опасных действий. Обнаружение умысла не только не показывает, что существующие социальные тормоза не оказывают сдерживающее влияние по отношению к антиобщественным мотивам лица, но далеко не с очевидностью говорят и вообще о существовании антиобщественных взглядов и установок у субъекта. Маркс писал, что «простое заявление о намерении сделать то-то и то-то не может послужить поводом для преследования меня ни со стороны уголовной, ни со стороны исправительной полиции… Только поступки доказывают насколько серьезно было заявление».[116] Поэтому обнаружение умысла не является преступлением и не влечет за собой уголовной ответственности.[117]

Нельзя сказать, что представители буржуазной классической школы уголовного права полностью отрицали какое-либо значение особенностей личности виновного для уголовной ответственности.

Такое утверждение являлось бы справедливым лишь по отношению к чисто идеалистическим возмездным теориям (типа теорий Канта, Гегеля и т. п.). В основном же сторонники старой классической школы, стоящие в целом на позициях позитивизма, в общем-то признавали, что наказывается, конечно, не деяние, а лицо, деятель, виновник этого деяния. При этом однако указывалось, что в область уголовно-правовых исследований личность допускается «только потому, что она проявляется в преступном деянии, и лишь постольку, поскольку она проявляется в этом деянии».[118] Если первое из этих положений («потому, что она проявляется в преступном деянии») правильно, то со вторым («поскольку она проявляется в этом деянии») согласиться нельзя. Для «классиков» был характерен метафизический подход к изучению такого социального явления как преступность, который приводил к выхолащиванию социально-политического содержания из уголовно-правовых понятий, излишней их юридизации. Сосредотачивая все внимание на изучении юридических признаков преступления, «классики» по существу игнорировали уголовно-правовое значение причин совершения преступления и особенностей личности преступника, которые непосредственно не отражены в признаках преступления.

Обострение классовой борьбы, резкий рост преступности, особенно рецидивной преступности и преступности несовершеннолетних, приводит к тому, что буржуазия в целях защиты своего классового господства стремится «избавиться от ею же созданной и для нее ставшей невыносимою законности» (Ленин). Результатом этого явились идеи антропологической и социологической школ, объясняющие преступность в значительной степени прирожденными особенностями определенных типов людей и ставящие во главу угла при решении вопроса о применении уголовной репрессии общественную опасность субъекта. Учение о социальной опасности личности было наиболее полно развито представлениями социологической школы в виде теории «опасного состояния» (etat dangereux).

Что же социологи понимали под «опасным состоянием»? В чем, по их мнению, заключалась социальная опасность личности?

Общепризнанным считалось, что опасное состояние лица, социальная опасность личности заключается в возможности совершения преступления этим лицом. Так, проф. Гарсон в докладе на Брюссельском съезде Международного союза криминалистов в 1910 году говорил: «Можно определить опасного индивида как такое лицо, от которого можно ожидать, что оно учинит в будущем акты, могущие поколебать публичный порядок… Вопрос об «опасном состоянии» сводится к тому, чтобы знать, в каких случаях вероятность социальной опасности становится достаточно сильной для того, чтобы публичная власть была уполномочена на лишение индивида свободы в качестве предупредительной меры. Изучение этого вопроса настолько продвинулось вперед, что мы можем различить три группы опасных индивидов:

1) тех, которые уже учинили несколько преступлений;

2) тех, привычки и образ жизни которых заставляют думать, что они учинят преступление;

3) тех, которые, по-видимому, имеют естественное предрасположение к преступлениям».[119]

Та же идея у А. А. Жижиленко: «Под опасным состоянием я разумею те своеобразные особенности преступника, которые на основании известных указаний опыта могут давать нам повод предполагать, что данный субъект и впредь будет совершать преступные деяния. Это опасное состояние может быть или продуктом тех или других ненормальностей психической или физической организации человека, и в этом случае можно говорить об опасности патологического происхождения, или же продуктом известных антисоциальных склонностей субъекта, привычки к праздности, к тунеядству и т. д.; в этом случае можно говорить об опасности социального происхождения».[120]

Как видно из приведенных высказываний, по мнению социологов, основание возможности совершения субъектом преступления, основание его «опасного состояния» заключается и (или) в психофизических особенностях, естественном предрасположении субъекта к преступлению, и (или) в его приобретенных антисоциальных склонностях и привычках.[121] Здесь проявляется одна из основных ошибок социологов, состоящая в том, что последние по существу отказываются от объяснения преступности в целом и отдельного преступного деяния как социальных явлений, уравнивая значимость социальных причин и психофизических факторов преступления. Это, в частности, и выражается, когда основание возможности преступления видят в психофизических особенностях субъекта.

Стоя на позициях материализма и механистического детерминизма, буржуазные авторы отвергают активность человеческого сознания. Отсюда и появляются идеи, что обнаружение определенных психофизических черт у индивида – абсолютное доказательство его преступности. Отсюда и появляются идеи о преступнике без преступления, об опасном состоянии индивида, еще не совершившего преступление.

Так, Ф. Лист в тезисах «Опасное состояние и меры социальной защиты» к Брюссельскому съезду Международного союза криминалистов писал: «Существование опасного состояния должно быть признано, когда можно заключить по особым интеллектуальным признакам, характеризующим индивида, что угроза и исполнение обычного наказания не сумеют удержать его от учинения преступных деяний. Опасное состояние может существовать и тогда, когда еще индивид не учинил какого-либо преступного деяния».[122]

Здесь верно указано, что общественно опасным следует признавать (и объективно таковым является) только то лицо, в отношении которого угроза наказания не оказывает свое сдерживающее влияние. Верно и то, что общественная опасность личности, понимаемая как возможность совершения индивидом преступления, объективно существует до реального его совершения. Но дело в том, что, пока преступление не совершено, установить можно, как мы говорили, лишь абстрактную его возможность, то есть так называемую «абстрактную» социальную опасность личности, что недостаточно для целесообразного применения репрессивных мер.

Метафизичность концепций социологов, непонимание ими диалектического взаимоотношения между возможностью и действительностью, непонимание различий между возможностями абстрактной и реальной (конкретной), явились методологической основой вывода о необходимости применения мер социальной защиты к определенным категориям «опасных» лиц до совершения ими преступления (душевнобольные и дефектные, бродяги, алкоголики и т. д.).[123] Подобный вывод соответствовал классовым интересам буржуазии.

«Опасное состояние» (etat dangereux) первоначально понималось социологами как длительное преступное состояние.[124] Затем стали говорить об «острой опасности» случайного преступника и «хронической опасности» привычного преступника.[125]

Близкой к теории «опасного состояния», но в то же время оригинальной и несколько предшествовавшей ей во времени являлась теория «личного состояния преступности», выдвинутая И. Я. Фойницким и развитая дальше П. П. Пусторослевым.

«Личное состояние преступности, – по Фойницкому, есть располагаемая человеком сумма положительных и отрицательных душевных способностей (волевых и сознательных), заключающих в себе внутреннюю возможность преступной деятельности. Наказуемым оно становится не ранее воплощения вовне».[126] Личное состояние преступности характеризуется «частью особым состоянием волевой способности деятеля, частью привычками, его характер сложившими и влияющими на волевую способность». Это особое преступное состояние «волевой способности» зависит: «а) от влияния на нее страстей… б) от недостатка волевой энергии, апатического состояния волевой способности… в) от ложных данных, лежащих в основе волевой деятельности. Данные эти по природе своей могут относиться к области морали, правовоззрений и т. п…»[127]

Преступное деяние, по взглядам Фойницкого и Пусторослева, есть внешнее выражение или проявление личного состояния преступности. Получается, что преступник налицо еще до того, как он совершил какое-либо опасное деяние, предусмотренное уголовным законом. Индивид не потому является преступником, что совершил преступление, а, напротив, деяние потому и преступление, что его совершил преступник. «Государство, – пишет Пусторослев, – признает уголовным то правонарушение, в котором, по его мнению, выражается во внешнем мире внутреннее состояние преступности правонарушителя… В глазах государства корень преступности лежит не в деянии, а в деятеле. Преступный характер переходит не с деяния на деятеля, а с деятеля на деяние».[128]

Для теории «личного состояния преступности» справедливы все замечания, сделанные нами по отношению к учению «об опасном состоянии» личности.

Многие советские криминалисты в первые годы Советской власти находились под бесспорным влиянием идей социологического направления и восприняли от него целый ряд ошибочных положений, в том числе и по вопросу об общественной опасности преступника.

Совершенно правильно общественная опасность преступника понималась как возможность совершения им нового преступления. Эта мысль проводилась и в литературе;[129] она получила отражение и в уголовном законодательстве того времени.[130]

В законодательстве получило отражение также то положение, что общественная опасность субъекта, необходимая для применения мер уголовного правового воздействия, обнаруживается в результате совершения преступлений.[131] Но вместе с тем допускалась в законе и оправдывалась теоретически возможность признания индивида социально опасным и применения к нему уголовно-репрессивных мер социальной защиты и помимо совершения им конкретного преступления, на основании лишь его образа жизни, связей с преступной средой и т. п.

Так, А. Н. Трайнин писал в то время: «Преступник и общественно опасный субъект – уже не тождественные понятия; можно быть общественно опасным субъектом и нести уголовную ответственность, не совершая преступления, и, напротив, можно совершить преступление и не явиться общественно опасным субъектом, не подвергаться уголовной санкции… Преступление развенчивается, как единственное и исключительное основание применения уголовной реакции».[132] И далее: «Основанием, вызывающим применение уголовной реакции, может явиться деятельность лица, хотя и не преступная, в прямом смысле, но обнаруживающая социальную оторванность лица от трудовой жизни коллектива или, напротив, деятельность, обнаруживающая социальную связь лица с преступным миром. Далее социально опасными и требующими вмешательства уголовного закона могут быть определенные состояния, вызываемые психической болезнью, пьянством, употреблением наркотических средств и т. п.».[133]

В уголовном законодательстве возможность применения мер уголовной репрессии к лица, не совершившим преступлений, исключительно в силу их опасности была закреплена в ст. 49, а также в ст. 12 (ред. 10 июля 1923 г.) УК РСФСР 1922 г.,[134] в ст. 22 Основных начал Уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, в ст. 7 УК РСФСР 1926 г.

Ошибочным, на наш взгляд, было и утверждение, что лицо, совершившее преступление, может не быть общественно опасным.[135] Подобные взгляды объясняются тем, что ряд авторов понимал социальную опасность преступника только как более или менее стойкую антиобщественную, преступную настроенность.

Мы считаем, что, как в случае оконченного, так и неоконченного преступления, признаются преступными только такие объективно опасные[136] для социалистических общественных отношений деяния, которые свидетельствуют и об общественной опасности субъектов этих деяний. «Каждое преступное деяние есть определенное общественно опасное поведение человека, его действие или бездействие. В нем находит свое выражение антиобщественная цель деятельности виновного, направленность его воли, отношение к правам других лиц, государственным и общественным интересам, правилам социалистического общежития. Каждое преступное деяние представляет собой единство объективных и субъективных свойств определенного общественно опасного деяния…»[137]

Преступным признается лишь виновно совершенное общественно опасное деяние. Виновность же лица, умышленное или неосторожное совершение им предусмотренного уголовным законом общественно опасного деяния, является показателем общественной опасности этого лица, объективно существующей возможности совершения им нового преступления примерно по аналогичным мотивам. Нет вины – нет преступления; есть вина – есть общественная опасность виновного – есть и преступление.

Следовательно, можно сказать, что преступление есть не только единство объективных и субъективных признаков общественно опасного деяния, но и представляет собой единство общественной опасности деяния и деятеля. Каждое конкретное преступное деяние характеризуется одновременно двумя моментами:

1) это поступок, акт поведения, объективно опасный для социалистического общества;

2) это поступок, совершенный лицом, представляющим общественную опасность (в указанном выше смысле) для социалистического общества.

В этом единстве опасности деяния и опасности деятеля, субъекта определяющую роль играет опасность деяния для советского социалистического общества, ибо, если нет виновного совершения общественно опасного поступка, то невозможно установить и соответственно нельзя и говорить об уголовно-правовой общественной опасности лица. Заключение об опасности индивида является выводом из опасности виновно совершенного им деяния. Общественная опасность индивида не имеет правового значения вне связи ее с опасностью преступления. В уголовно-правовом смысле общественно опасным является лишь вменяемый человек, достигший возраста уголовной ответственности, виновный в совершении предусмотренного уголовным законом общественно опасного деяния. В то же время между преступлением и общественной опасностью преступника существует закономерная связь: если совершено преступление, то его виновник является общественно опасным.

В том и состоит неразрывная связь между деянием и деятелем, между преступлением и общественной опасностью преступника, что единственным и достаточным основанием признания лица общественно опасным, преступником является виновное совершение им общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом. Опасность личности – вполне реальный, объективный факт, закрепленный в составе преступления и, следовательно, имеющий юридическое значение.

В современной юридической литературе неоднократно указывается на единство опасности деяния и опасности личности в понятии преступления. Так, например, А А Пионтковский пишет: «Общественную опасность деяния и общественную опасность личности нужно брать в их единстве и взаимной связи. Общественная опасность деяния определяет и общественную опасность личности, а общественная опасность личности виновного отражается на общественной опасности совершенного им деяния».[138] Правильно и утверждение В. Г. Беляева, что наличие общественной опасности преступника является непременным условием для признания совершенного им деяния преступлением.[139]

Но что значит: лицо является общественно опасным? Пожалуй, среди опубликованных за последние годы работ по проблемам уголовного права нет ни одной работы, в которой не употреблялось бы понятие общественной опасности преступника. Но в этих работах, как правило, не раскрывается содержание данного понятия.[140] Только на основе косвенных данных можно заключить, что такие авторы, как Н. С. Лейкина, И. И. Карпец, В. Г. Беляев и др., видят общественную опасность преступника в том, что он совершил преступное деяние.[141] Но такое определение является слишком тавтологическим и по существу ничего не дающим. К тому же такое понимание общественной опасности преступника никак не согласуется со ст. 43 Основ.

Последняя допускает, что лицо, совершившее преступление, может еще до расследования или рассмотрения уголовного дела в суде вследствие изменения обстановки или по другим причинам утратить свою общественную опасность, что доказывается безупречным поведением и честным отношением к труду после преступления.[142] Вполне понятно, что если опасность индивида состоит в том, что он совершил преступление, то подобная опасность утрачена быть не может. Напротив, такое положение закона вполне оправдано, если общественную опасность преступника видеть в реальной возможности совершения лицом нового преступления. Подобная возможность действительно может быть утрачена, если изменяется окружающая субъекта обстановка или изменяется сам субъект, о чем свидетельствуют его безупречное поведение и честное отношение к труду.

Мы считаем, что, признавая преступным только виновно совершенное общественно опасное деяние, советское уголовное право тем самым понимает преступление как единство опасности деяния и деятеля, причем опасность деятеля заключается в реальной возможности совершения этим лицом нового преступления. Совершенное преступление является свидетельством объективности реальности (конкретности) этой возможности. Не может быть, чтобы лицо, виновное в совершении предусмотренного уголовным законом общественно опасного деяния, не представляло собой общественной опасности, хотя характер и степень этой опасности, бесспорно, могут быть весьма различными.

Вполне поэтому понятно, что закон не предусматривает в качестве наказуемых случаи, когда деяние – преступление, а личность его совершителя не представляет никакой общественной опасности в том смысле, что возможность совершения им нового преступления примерно по аналогичным мотивам полностью исключается и не требуется никакого предупредительного воздействия на виновного. Даже в случаях совершения малозначительных преступлений, не представляющих большой общественной опасности, когда применяются ст. ст. 51 и 52 УК РСФСР, виновные представляют определенную общественную опасность. Так, ст. 51 УК РСФСР в числе условий, необходимых для освобождения лица от уголовной ответственности с передачей дела в товарищеский суд, требует, чтобы виновный мог быть исправлен без применения наказания с помощью мер общественного воздействия (следовательно, в личности субъекта подобного преступления есть такие антисоциальные качества, которые должны быть исправлены, так как они обусловливают возможность нового преступления). Согласно же ст. 52 УК РСФСР, для передачи виновного на поруки в числе других условий требуется, чтобы виновный не представлял большой общественной опасности (следовательно, определенную общественную опасность он все-таки представляет).

Правда, ст. 43 Основ (ст. 50 УК) говорит о случаях, когда деяние общественно опасно, а лицо вследствие изменения обстановки перестало быть общественно опасным (ч. 1) или в силу следующего после совершения преступления безупречного поведения и честного отношения к труду не может считаться общественно опасным (ч. 2). Но в том-то и дело, что непосредственно после совершения преступления виновное лицо было общественно опасным, а затем, с течением времени в силу указанных и иных причин исправилось, в связи с чем и исчезла возможность совершения им нового преступления.

Как возможность есть объективная категория, так и общественная опасность преступника представляет собой объективную реальность, не зависящую от субъективного познания ее. Конечно, органы дознания, следователь, прокурор, решая вопрос об уголовной ответственности конкретного лица, совершившего преступление, суд при вынесении приговора оценивает эту опасность, но они не создают ее, а только лишь на основе объективных данных устанавливают, распознают общественную опасность преступника (ее характер и степень), которая существует независимо от этого исследования.[143]

Итак, виновность лица в совершении общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом – необходимое и достаточное основание для установления наличия его общественной опасности. Однако, при анализе этой общественной опасности важную роль играют понятия характера и степени общественной опасности преступника.[144]

Когда совершено преступление, то, как мы показали, всегда имеется реальная возможность совершения лицом нового преступления. Первый возникающий вопрос: каков характер этой реальной возможности, то есть какие именно общественные отношения могут быть нарушены? Характер общественной опасности преступника определяется тем вредом, который может причинить данная личность. При прочих равных условиях, если примерно одинакова степень общественной опасности, бесспорно, тот индивид более опасен, который способен причинить больший вред.[145] Поэтому, чтобы определить характер общественной опасности преступника, необходимо установить объект преступления,[146] вменяемые в вину последствия преступления, способ его совершения[147] и в целом мотивы преступления. Поскольку, как следует из совершенного преступления, угроза применения мер государственного принуждения не сдерживает определенные мотивы, то существует возможность нового преступления именно по этим мотивам. Выше мы приводили соответствующие данные обобщений по этому вопросу.

Весьма важной характеристикой преступника является степень его общественной опасности. Последняя определяется степенью возможности – вероятностью совершения нового преступления данным лицом. Вероятность есть категория объективная. Это мера возможности; она выражает степень развитости возможности, степень ее обоснованности, степень ее способности стать действительностью. «Вероятность есть выражение не субъективной степени уверенности человека в наступлении события, а характеристика объективно существующей связи между условиями и событием».[148]

Степень общественной опасности преступника, вероятность совершения им нового преступления, зависит, главным образом, от развитости заключающегося в самом общественном содержании личности основания этой возможности (то есть от того, насколько стойкими, сформировавшимися являются его индивидуалистические взгляды, насколько противоречива сама личность), а также от того, какие условия субъективного и объективного характера непосредственно способствовали возникновению мотивов преступного поведения или способствовали их реализации. Причем следует учитывать именно непосредственные условия совершения преступления, а не вообще условия нравственного формирования личности.

Короче говоря, чтобы определить степень общественной опасности преступника, необходимо прежде всего установить конкретные причины и условия, способствовавшие совершению этим лицом преступления.

Устанавливая на определенный момент вероятность нового преступления со стороны преступника, следует учитывать также наличие и развитость противоположной возможности надлежащего социального поведения.[149] При этом, имея в виду, что к данному лицу будут применены какие-то определенные меры общественного или государственного воздействия,[150] следует учитывать, насколько возможным и легким (или, напротив, трудным) будет процесс выработки у данного лица навыков надлежащего поведения.

Интересно отметить, что некоторые социальные качества индивида и некоторые его субъективные особенности, которые мы относим к условиям реализации возможности преступного поведения, могут равно обосновывать развитие противоположных возможностей. Особенно это характерно для несовершеннолетних преступников. Последних, как мы отмечали, характеризуют неупорядоченная, нестойкая, как правило, система отношений, отсутствие сознательной направленности, твердых установок, убеждений и, как следствие, повышенная внушаемость, склонность к подражанию, непосредственность в удовлетворении своих желаний и т. д.

Эти особенности, очевидно, с одной стороны, обусловливают большую вероятность, большую легкость совершения несовершеннолетним правонарушителем нового преступления. Но эти же особенности обусловливают возможность более быстрого и успешного его надлежащего воспитания, по сравнению с перевоспитанием взрослого преступника. Поэтому, имея в виду эти особенности несовершеннолетних преступников, следует признать, что степень их общественной опасности, как правило, невелика.

В категории вероятности выражена связь возможности со случайностью. Возможность тем и отличается от необходимости, что она может реализоваться, а может и не реализоваться; то или иное явление может наступить, а может и не наступить; лицо может совершить преступление, а может и не совершать его.

Категория вероятности и выражает, насколько реализация той или иной возможности зависит от случайных обстоятельств, от обстоятельств, которые не обусловливают саму закономерность существования и развития данной возможности у данного объекта (субъекта). Поэтому, чем больше в самом развивающемся объекте (субъекте) существует факторов, обстоятельств, порождающих определенную возможность, тем меньше ее реализация зависит от случайных обстоятельств и, следовательно, тем больше вероятность реализации данной возможности.

Совершение нового преступления преступником также не есть необходимость, неизбежность. Напротив, это лишь возможность (хотя и реальная) с определенной степенью вероятности. Вероятность совершения лицом нового преступления (степень его общественной опасности) может колебаться в пределах от почти невозможности (но не невозможность) до почти неизбежности (но не неизбежность), то есть если дать условное количественное выражение – от 0 (но не 0) до 100 % (но не 100 %).

Возможность совершения индивидом общественно опасного преступного деяния, как указывалось, имеет свое основание в свойственных этому лицу индивидуалистических, антиобщественных взглядах и установках. Преступные деяния совершают однако не только лица со стойкими антиобщественными взглядами и установками, сознательно отдающие предпочтение преступной деятельности, но и лица нравственно противоречивые, морально нестойкие, в сознании которых уживаются элементы коммунистической идеологии и мелкобуржуазные, индивидуалистические взгляды.

В условиях построенного социалистического общества подавляющее большинство среди преступников составляют, конечно, представители второй группы. И если первые совершают преступления как само собой разумеющееся, поджидая лишь наступления благоприятных обстоятельств, то вторые склоняются к преступлению лишь в определенной ситуации, при (вследствие) определенных условиях. При этом важную роль могут играть их психофизические особенности.[151]

Вполне понятно, что различные социальные качества преступников обусловливают и различную степень их общественной опасности. Чем больше развиты отрицательные социальные качества индивида, лежащие в основании возможности совершения им преступления, тем меньше реализация данной возможности зависит от случайных предпосылок, тем, следовательно, больше степень общественной опасности лица.

В отношении морально неустойчивых, нравственно противоречивых лиц, совершивших преступления, для определения степени их общественной опасности, вероятности совершения ими нового преступления, чрезвычайно важно установить те субъективные и объективные условия, при которых данное лицо совершило свое умышленное или неосторожное преступление, те условия и предпосылки, которые непосредственно способствовали возникновению мотивов преступного поведения или реализации этих мотивов.

Подобные условия и предпосылки анализируются на предмет установления их необычности, сравнительно легкой устранимости или, напротив, привычности, обыденности этих условий для данного лица, невозможности или крайней затруднительности их устранения. Анализ этих предпосылок преступления важен, ибо показывает, в каких случаях угроза применения определенных мер государственного принуждения в отношении рассматриваемых лиц не оказывает свое сдерживающее влияние, не служит необходимой детерминантой поведения. Поэтому установление того, что указанные объективные и субъективные (психофизические особенности и состояние субъекта) предпосылки преступления не представляют ничего необычного в жизни индивида, свидетельствует о более значительной степени его общественной опасности.

В зависимости от такой характеристики одни и те же предпосылки могут по-разному сказываться на степени общественной опасности преступника. Типичный пример: субъект совершил преступление в состоянии опьянения и в основном под влиянием этого состояния, то есть, находясь в трезвом состоянии, он не совершил бы подобное антиобщественное деяние. Если данное лицо обычно злоупотребляет алкоголем, то, очевидно, вероятность совершения им нового преступления значительно выше, чем у лица, также совершившего преступление в состоянии опьянения, но для которого подобное состояние является редким, почти исключительным случаем.[152]

В качестве других относительно необычных условий, предпосылок совершения преступления можно указать: стечение тяжелых личных или семейных обстоятельств или какое-нибудь иное случайное стечение обстоятельств, выход из которого был затруднителен для данного субъекта; угроза или принуждение; сильное душевное волнение; состояние необходимой обороны при превышении ее пределов и др.

Таким образом, чтобы определить степень общественной опасности конкретного преступника, вероятность совершения им нового преступления примерно по аналогичным мотивам необходимо установить:

1) насколько постоянными и устойчивыми, глубокими, ведущими или, напротив, преходящими, исключительными, нестойкими для данного конкретного субъекта являются мотивы совершенного им преступного поведения;

2) какую роль в возникновении и (или) реализации этих мотивов сыграли внешние для данного индивида обстоятельства, условия и внутренние (психофизические) факторы, а также как часто встречаются (могут встретиться) эти обстоятельства в жизни данного индивида;[153]

3) как легко устранимы данные мотивы и обстоятельства с помощью тех или иных мер государственного или общественного воздействия и определенных мероприятий.

По этим трем тесно между собой связанным направлениям и должно проводиться исследование степени общественной опасности преступника.

Какими же критериями мы можем руководствоваться при установлении степени общественной опасности преступника?

Личность субъекта, совершившего преступление, как и всякого человека вообще, очень многогранна и характеризуется весьма многочисленными и различными обстоятельствами. Но далеко не все эти обстоятельства характеризуют общественную опасность данного лица именно как преступника, то есть свидетельствуют о возможности совершения им нового преступления примерно по аналогичным мотивам. Сюда относятся только те обстоятельства, которые так или иначе связаны с мотивами совершенного преступления, с мотивами, в отношении которых санкции уголовного закона в определенных условиях не смогли оказать свое сдерживающее воздействие. Для характеристики степени общественной опасности преступника необходимо учитывать все обстоятельства, которые положительно или отрицательно свидетельствуют о глубине и устойчивости данных преступных мотивов и дают характеристику (в указанном выше отношении) тех условий, которые способствовали возникновению и реализации этих мотивов. Таким образом, к характеристике общественной опасности преступника относятся абсолютно все обстоятельства, как закрепленные в законе, так и не получившие такого закрепления,[154] положительно или отрицательно раскрывающие степень этой опасности по указанным выше направлениям, но в то же время и только эти обстоятельства.[155]

Сами по себе характер совершенного общественно опасного деяния, объективная опасность, тяжесть виновно причиненных последствий являются важными показателями степени общественной опасности преступника, ибо по ним можно судить о характере, глубине и устойчивости преступных мотивов. Здесь же можно указать такие моменты, как способ совершения преступления (например, совершение преступления с особой жестокостью или издевательством над потерпевшим, общеопасным способом, с применением оружия или технических средств, упорство и настойчивость преступника, преодоление трудностей при совершении преступления, организованность преступления и квалифицированность его исполнения и др.), а также форма и степень вины[156] при совершении преступления. Весьма показательно, что рецидив по неосторожным преступлениям является чрезвычайно редким явлением.

Вместе с тем особенности непосредственно преступного деяния не могут служить абсолютной характеристикой степени общественной опасности преступника, так как одинаковые по своей объективной опасности деяния могут быть совершены разными по степени опасности людьми. И в психологии, и в криминологии общепризнано, что внешне однородные поступки могут совершаться по самым разнообразным мотивам, выражая неодинаковые установки или тенденции личности, что отдельный, изолированно взятый, как бы выхваченный из контекста акт поведения допускает самые различные толкования;[157] что в то время, как одни действия вызваны мотивами, существенными для данной личности, вторые возникают, главным образом, под влиянием скоропреходящего настроения, вызванного особой ситуацией.[158]

В ст. 11 Руководящих начал 1919 г. утверждалось, что личность преступника исследуется не только поскольку она выразилась в учиненном деянии, но также на основе мотивов этого деяния и «поскольку возможно уяснить ее на основании образа его жизни и прошлого». Аналогичная мысль была зафиксирована в ст. 24 УК 1922 г.[159]

Прежде, чем обращаться к изучению образа жизни и прошлого индивида-преступника, необходимо исследовать непосредственные причины (побуждения) и обстоятельства (условия) совершения преступления. Здесь можно указать на такие, например, моменты, как корыстные, хулиганские и иные низменные мотивы и цели преступления и, напротив, совершение преступления из ложно понимаемого чувства товарищества или ложно понимаемых интересов коллектива; обстоятельства, послужившие непосредственным поводом к совершению преступления; совершение преступления под влиянием угрозы или принуждения либо в силу материальной, служебной или иной зависимости; вследствие случайного стечения обстоятельств, вследствие затруднительного положения (материального или иного), в котором находился субъект; совершение преступления при защите от общественно опасного посягательства; вследствие стечения тяжелых личных или семейных обстоятельств; влияние антиобщественных элементов; поведение потерпевшего; состояние алкогольного опьянения или отравления наркотиками в момент совершения преступления; влияние сильного душевного волнения, обстоятельства, его вызвавшие, и вообще психическое состояние личности; роль некоторых психофизических особенностей индивида в детерминации его преступного поведения и т. д.[160]

Подобное исследование проводится для того, чтобы, установив мотивы преступления, степень их антисоциальности, а также условия его совершения, затем, изучая образ жизни и прошлое индивида, определить характер, глубину и стойкость антисоциальных качеств субъекта, определивших мотивы данного преступления, а также повторяемость (обыденность или исключительность) условий, способствовавших совершению преступления, в жизни данного индивида. Поэтому и необходимо изучение образа жизни субъекта до совершения им рассматриваемого преступления (поведение в быту, работа, отношение с коллективом, судимости, связь с антиобщественными элементами, злоупотребление алкоголем, применение к нему мер административного и общественного воздействия и т. д.). Здесь особо показательным в отношении стойкости антисоциальных, преступных мотивов является повторное совершение преступления индивидом и рецидив (прежде всего совершение однородного преступления по тем же мотивам и специальный рецидив), промежуток времени и характер принимавшихся в отношении лица мер в период между первым и вторым преступлением.

Показательным для степени общественной опасности преступника является его поведение после совершения преступления и отношение к этому преступлению[161] (добровольное возмещение ущерба или предотвращение вредных последствий, чистосердечное раскаяние, явка с повинной, оговор заведомо невиновного лица и др.).

Таким образом, если говорить обобщенно, то показателями степени общественной опасности преступника являются все те обстоятельства, которые свидетельствуют о причинах и мотивах совершенного преступления и вообще о всех факторах объективного и субъективного порядка, так или иначе участвовавших в детерминации преступного поведения.

Приведем несколько примеров исследования общественной опасности преступника по конкретным делам из судебной практики.

Пример I. Само по себе событие преступления состоит в том, что Балбеко украл 215 рублей у гр. Карповой и Кузиной (дело 1–144/64, Петроградский район).

Обстоятельства совершения преступления таковы: 2 февраля 1964 г. в Ленинград на каникулы из Иркутска приехали две студентки Карпова и Кузина. Они безуспешно пытались остановиться в гостинице в центре города. В гостинице «Северная» к ним подошел молодой человек, отрекомендовался студентом из Москвы и предложил вместе ехать искать свободные номера в другом районе города. Молодой человек сдал вещи девушек в камеру хранения, и все они поехали в гостиницу «Дружба». В этой гостинице были свободные места. Балбеко сам вел переговоры с администратором, заполнил от имени Карповой и Кузиной все документы, необходимые для поселения, и даже расписался там вместо девушек. Затем Балбеко прошел вместе с ними к их номеру и получил у дежурной по этажу ключи от этого номера. Там в номере разделся, поужинал в ресторане гостиницы. Затем все втроем пошли гулять по городу. Неподалеку от гостиницы Балбеко разыграл ссору с девушками и, когда последние пошли дальше, быстро вернулся в гостиницу и попросил у дежурной ключ от номера Карповой и Кузиной. Дежурная, принимая Балбеко за хорошего знакомого девушек и полагая, что он что-то забыл в номере, выдала ему ключ. Здесь Балбеко и украл из сумки 215 руб.

Уже анализ одних только обстоятельств дела, характера и субъективной стороны преступления, способа его совершения дает богатый материал для выводов об общественной опасности преступника. Совершено корыстное, заранее обдуманное и тщательно подготовленное преступление. Обращает на себя внимание квалифицированность и даже, можно сказать, «артистичность» исполнения преступления. Балбеко удачно разыгрывает перед девушками роль «студента из Москвы», а затем всячески пытается создать впечатление у работников гостиницы о своем близком знакомстве с девушками. Балбеко украл 215 руб., нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что Карпова и Кузина останутся практически совсем без денег в незнакомом городе. Предумышленность, квалифицированность и дерзость преступления позволяют утверждать, что Балбеко не случайный преступник, пошедший на совершение преступления необдуманно, по легкомыслию или при стечении определенных обстоятельств. Анализ обстоятельств данного преступления приводит к выводу, что Балбеко обладает стойкими антиобщественными взглядами, которые позволили ему вполне сознательно и убежденно совершить кражу личного имущества граждан.

Данные о личности и прошлом Балбеко подтверждают правильность такого вывода. Стремление жить легко, не особенно утруждая себя работой, и, если удастся, за счет других – вот что характерно для Балбеко. Ему 27 лет; до 1/VT-63 г. он работал, однако в характеристике отмечаются недобросовестное отношение к работе, обманы сотрудников и администрации и вообще «исключительная способность к жульничеству и разного рода аферам». Довольно часто он брал деньги в долг и не возвращал. В апреле 1963 г. Балбеко был осужден первый раз за кражу у знакомых вещей и денег на сумму 35 р., а у других знакомых – паспорта. Мерой наказания были избраны исправительные работы. Однако Балбеко уклонялся от отбытия наказания и исправительные работы были заменены лишением свободы на 4 месяца. Освободившись 16/I-64 г. по отбытии наказания, он стал жить у жены, не работал. Жили на средства, присылаемые родителями. Новое, однородное преступление Балбеко совершил через две недели после освобождения. Характерно, что никаких материальных затруднений он не испытывал, так как получил перевод на 250 руб. от родителей. Важно и то обстоятельство, что Балбеко в совершенном преступлении не раскаялся. В итоге мы видим, что совершение преступления не было обусловлено какими-то привходящими, случайными обстоятельствами; что корыстные антиобщественные мотивы являются практически принципиальными, ведущими для Балбеко, достаточно прочно укоренившимися; что для надлежащего воздействия на Балбеко не достаточно эффективны такие меры уголовного наказания, как исправительные работы и краткосрочное лишение свободы. Мы можем в итоге сделать обоснованный вывод, что Балбеко, совершивший данное преступление, представляет значительную общественную опасность.

Пример П. Конюхов осужден за хищение государственных денежных средств путем мошенничества на сумму 1299 руб. 44 коп. Обстоятельства совершения преступления: не достигнув пенсионного возраста, использовав подложный паспорт, в котором был указан 1900 год рождения вместо 1910 г., Конюхов незаконно получал пенсию в период с августа 1962 г. по февраль 1964 г. (дело 1–197/64, Петроградский район).

Как и в первом примере, преступление совершено из корыстных побуждений, однако уже сам характер данного преступления и способ его совершения свидетельствуют о меньшей степени общественной опасности преступника, чем в первом случае. Этот вывод еще более укрепится, если заглянуть в предысторию данного преступления.

Очень важное обстоятельство, что подделка паспорта была произведена отнюдь не для использования в преступных целях, в частности, не для незаконного получения пенсии. Эта подделка, в результате которой Конюхов стал «старше» на 10 лет, была произведена во время войны для того, чтобы Конюхов смог избежать отправки в Германию, когда он очутился на временно оккупированной территории. После освобождения на основании этого паспорта Конюхов получил новые документы и не придавал серьезного значения тому, что стал числиться 1900 года рождения. Никакими льготами от этого он не пользовался. Более того, когда в 1960 году он «достиг» пенсионного возраста, то, имея необходимый трудовой стаж, не стал оформлять получение пенсии.

Всю свою сознательную жизнь Конюхов занимался общественно полезным трудом, в течение продолжительного времени работал на заводе «Красная Бавария» водопроводчиком. Имеет безупречное прошлое, никогда не судился и не подвергался мерам административного и общественного воздействия. Характеризуется положительно как передовой рабочий и активный общественник. Женат, воспитал 17-летнего сына.

В 1962 году Конюхов долго и серьезно болел, и врачи, считая, что ему уже 62 года, рекомендовали оставить работу и уйти на пенсию. Здесь Конюхов и поддался соблазну, полагая, конечно, что его преступление окажется нераскрытым, что тайна его возраста никому не известна. Можно сказать, что Конюхов лишь воспользовался сложившимися обстоятельствами, но не сам активно стремился к созданию соответствующих условий для преступления.

В совершении преступления выразилась, таким образом, определенная моральная неустойчивость, нравственная противоречивость Конюхова. Но специфичность совершенных им преступных действий, особенности условий их совершения, наряду с данными о личности Конюхова, позволяют говорить о том, что сам факт разоблачения преступления, серьезное общественное осуждение его поступка и решительное напоминание об уголовной ответственности за подобные действия способны оказать надлежащее воздействие на Конюхова для предупреждения возможных новых преступлений с его стороны.

Пример III. Макеенков при его задержании оскорблял милиционера Соболева, оказывал сопротивление Соболеву и другому милиционеру Чурину при доставлении его в штаб дружины, вырывался. В штабе дружины продолжал наносить оскорбления милиционерам и дружинникам, пытался уйти из штаба и во время одной из таких попыток ударил Чурина кулаком в живот, причинив в результате менее тяжкие телесные повреждения (дело 1–173/64, Московский район). Преступление совершено умышленно и представляет значительную общественную опасность, но без анализа обстоятельств и условий его совершения сделать правильный вывод о степени общественной опасности преступника невозможно и в данном случае.

Макеенкову – 26 лет; он работал старшим инженером в институте «Гипроникель». В этот день по случаю приезда брата из Свердловска Макеенков с отцом и своей знакомой девушкой Наташей Рейнберг ужинал в ресторане. Утром следующего дня Макеенков должен был улетать на Кавказ в отпуск. В конце вечера Макеенков поссорился с Рейнберг, и последняя, выйдя из ресторана, хотела уйти от него и ехать домой, но он удерживал ее. В это время неподалеку проходил милиционер Соболев и Рейнберг обратилась к нему, сказав, что молодой человек пристает к ней, не пускает ее, а она «знать его не знает». Соболев задержал Макеенкова, а Рейнберг предложил спокойно идти к метро. Макеенков крикнул ей вслед, чтобы она подождала его минут 10, а сам пытался объяснить милиционеру, что это его любимая девушка и ему необходимо догнать ее. Однако Соболев, не зная о подлинных отношениях между ними, по-прежнему видел в Макеенкове лишь сильно подвыпившего человека, а может быть, и хулигана, приставшего к девушке, и не отпускал его. Тогда Макеенков стал оскорблять Соболева и вырываться. Соболев рассказал подошедшему милиционеру Чурину, что он задержал Макеенкова за то, что последний приставал к девушке и вел себя вызывающе. При доставлении в штаб дружины Макеенков продолжал браниться и вырываться. Как объяснил впоследствии Макеенков, он думал, что Рейнберг ждет его, и хотел обязательно догнать ее и помириться, так как завтра утром он уже вылетал из Ленинграда. В штабе дружины он требовал, чтобы его отпустили; в ответ на двусмысленное замечание одного из дружинников по поводу его отношений с этой девушкой Макеенков стал оскорблять присутствующих в штабе дружинников; порывался уйти и во время одной из таких попыток и нанес удар Чурину.

Изучение данных о личности Макеенкова показывает, что подобные поступки и вообще нарушения общественного порядка не свойственны для него. С 14 лет он в комсомоле, успешно окончил Горный институт, где был одним из лучших студентов. В настоящее время способный инженер, готовился к поступлению в аспирантуру, активно участвовал в общественной работе. Дисциплинирован, скромен, честен, отзывчив. Спиртные напитки употребляет редко. Товарища по работе рассматривали подобное поведение Макеенкова как случайный срыв, как поступок, совершенно для него не характерный. Макеенков глубоко пережил им совершенное и принес извинения Чурину

В основе настоящего преступления лежит, конечно, определенная нравственная противоречивость Макеенкова, но можно сказать, что вся эта ситуация, сыгравшая решающую роль для совершения преступления (задержание Макеенкова при подобных обстоятельствах), возникла случайно. Обстоятельства совершения преступления, данные о личности Макеенкова и отношение его к содеянному позволяют сделать вывод, что степень его общественной опасности невелика.

Итак, общественная опасность преступника, возможность совершения им нового преступления по примерно аналогичным мотивам, может быть развита в различной степени. Однако, как бы ни была развита подобная возможность, это во всех случаях реальная возможность, имеющая свое основание как в общественных свойствах личности, так и в том, что существующие детерминанты социального поведения в виде лишь угрозы применения определенных мер общественного и государственного воздействия при определенных условиях не способны сдерживать антиобщественные побуждения данной личности (при умышленном преступлении) или не обеспечивают надлежащего заботливого отношения к общественным интересам (при неосторожном преступлении), что доказано совершение преступления.

§ 3. Состав преступления как основание уголовной ответственности и общественная опасность преступника

Выше мы определили уголовную ответственность как правовую обязанность лиц, виновных в совершении общественно опасных деяний, отвечать за совершенное в уголовном порядке, подчиниться той мере принуждения, которую государство в лице соответствующих органов имеет право применять за совершение подобных общественно опасных деяний. Под основанием же уголовной ответственности следует понимать тот юридический факт, наличие которого ведет к возникновению данной правовой обязанности. Согласно закону (ст. 3 Основ), таким юридическим фактом является совершение преступления.

Но как следственные и судебные органы могут установить, что совершенный данным лицом определенный поступок является преступлением, влекущим уголовную ответственность этого лица?

Режим социалистической законности требует установления непосредственно законодателем точных, совершенно определенных оснований возникновения уголовной ответственности. Это необходимо во избежание произвола в деятельности карательных органов социалистического государства, для обеспечения единства законности. Это далее необходимо и для того, чтобы граждане твердо знали круг уголовно-наказуемых деяний. «Определение круга и признаков наказуемых деяний только законодателем служит единственным и необходимым средством обеспечения социалистической законности в области уголовного права».[162]

Осуществление указанных задач обеспечивается тем, что в законе фиксируется ряд объективных и субъективных признаков деяния, объявленного законодателем уголовно наказуемым, которые в совокупности образуют то, что называется составом преступления. Таким образом, установление того, что совершенное определенным лицом деяние является преступлением, служит обнаружение в этом деянии, в поведении субъекта, состава преступления как совокупности признаков, с наличием которых связывается возникновение уголовной ответственности.

Умышленное или по неосторожности совершение лицом общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом (то есть совершение деяния, заключающего в себе состав определенного преступления), является единственным, необходимым и достаточным основанием уголовной ответственности этого лица.[163]

Напротив, уголовное преследование не может быть возбуждено, а возбужденное подлежит прекращению во всякой стадии процесса, если в деянии отсутствует состав преступления (п. 2 ст. 5 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик). Если же отсутствие состава преступления в деянии подсудимого (а также, конечно, отсутствие события преступления) установлено в процессе судебного разбирательства, то суд выносит оправдательный приговор (ст. 43 Основ уголовного судопроизводства), так как обязанности отвечать в уголовном порядке у данного лица не существует.

Разрешить вопрос о возникновении уголовной ответственности определенного индивида – значит определить, имеется ли в его поведении состав какого-либо преступления.[164]

Поскольку уголовная ответственность, как показано выше, оправдана исключительно утилитарными целями борьбы с преступностью и только в том случае, когда субъект объективно общественно опасного деяния сам социально опасен, то законодатель фиксирует в уголовном законе такие признаки, которые, по его мнению, свидетельствуют, что и само деяние является общественно опасным, причиняя существенный ущерб интересам социалистического общества, и лицо, совершившее данное деяние, настолько общественно опасно, что для предупреждения с его стороны нового преступления необходимы определенные меры уголовно-правового характера. Только потому, что в составе закреплены общественная опасность деяния и общественная опасность деятеля, он (состав) и является основанием уголовной ответственности.[165]

Признаки, с наличием которых по советскому праву связывается возникновение уголовной ответственности, так называемые элементы состава преступления, весьма различны. Они относятся к характеристике объекта, объективной стороны, субъекта и субъективной стороны общественно опасного деяния.

Каждое общественно опасное деяние, признаваемое, согласно уголовному закону, преступлением, представляет собой акт поведения человека, выражающий его отношение к государственным и общественным интересам. Этот акт поведения (действие или бездействие) причиняет или может причинить определенный (как правило, существенный) ущерб тем или иным социалистическим общественным отношениям, совершается определенным способом, в тех или иных условиях, в определенное время и в определенном месте. Далее, этот акт поведения совершается определенным лицом, по тем или иным причинам, по неосторожности или умышленно, причем в последнем случае лицо, совершая данный акт поведения, исходит из определенных мотивов и преследует определенные цели. Словом, каждое опасное для интересов социалистического общества деяние, признаваемое преступным согласно закону, представляет собой единство большого числа объективных и субъективных признаков, характеризующих опасность как самого деяния, так и лица, его совершившего, которые условно можно подразделить на признаки объективной и субъективной стороны преступления, объекта и субъекта преступления.

Преступление по советскому уголовному праву есть единство субъективных и объективных признаков общественно опасного деяния, единство опасности деяния и деятеля. И то, и другое обстоятельство получают свое отражение в составе преступления: «…каждое уголовно-правовое понятие, каждый состав преступления рассматриваются в советском уголовном праве одновременно с точки зрения их объективного значения для интересов социалистического государства и с точки зрения общественной оценки личности, которая связана с подобным поведением».[166]

И общественная опасность деяния, и общественная опасность субъекта этого деяния представляют собой объективные реальности, не зависящие от субъективного их познания. В элементах же составов соответствующих преступлений, характеризующих объект и субъект, объективную и субъективную стороны общественно опасных деяний, лишь закреплены реальная опасность поступков подобного рода и опасность лиц, их совершающих.

Все многообразие объективных и субъективных обстоятельств, характеризующих конкретное общественно опасное деяние и условия его совершения, невозможно отразить в составе соответствующего преступления. Да в этом и нет необходимости. В ранг элементов состава законодатель возводит лишь отдельные, наиболее типичные признаки, в которых отражено то объективно общее, что характерно для отдельных общественно опасных деяний данного рода.[167] Установление этих типичных признаков в конкретных общественно опасных деяниях, свидетельствует, что данные акты поведения являются преступными, то есть этим устанавливается, распознается факт реального существования общественной опасности деяния и общественной опасности виновного лица, необходимых для уголовной ответственности, устанавливается обязанность лица отвечать за данное поведение в уголовном порядке.

При этом законодатель, описывая родовые признаки определенного деяния (характеризующие объект и субъект, объективную и субъективную стороны этого деяния), исходит из типовой опасности подобных деяний и типовой опасности субъектов, совершающих подобные деяния. В составы преступлений в качестве их элементов включены в обобщенном (типизированном) виде те обстоятельства, которые в каждом случае совершения подобных деяний являются, во-первых, показателем наличия общественной опасности деяния и деятеля, и, во-вторых, важным показателем характера и степени их общественной опасности (привилегированные и квалифицированные составы, различные смягчающие и отягчающие обстоятельства, включенные в составы соответствующих преступлений). Поэтому состав преступления является не только основанием уголовной ответственности, но и определяет в общих чертах ее пределы.

Описанные в законе составы преступлений (например, измена Родине, бандитизм, изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг, хищение государственного или общественного имущества, совершенное путем кражи, умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах, убийство при превышении пределов необходимой обороны, неосторожное убийство, получение взятки, хулиганство и т. д.) в совокупности своих элементов закрепляют ту общую, типовую опасность, которую в принципе представляют подобные преступления для социалистического общества (опасность, которую вообще представляет измена Родине, бандитизм и т. д.).

Данная общественная опасность преступлений определенного рода складывается из того типового вреда, ущерба социалистическим общественным отношениям, который вообще наносят подобные деяния, и из той типовой опасности, которая характерна для лиц, совершающих подобные преступления. Законодатель связывает возникновение уголовной ответственности не только с обязательным наличием общественной опасности деяния и лица, его совершившего, но и обязательным наличием определенной степени их опасности.

Свойственная виновно совершенным деяниям определенного рода, посягающим на советский общественный и государственный строй, социалистическую собственность, личность и права граждан, объективная опасность (наличие этой опасности и ее характер) находит свое закрепление в признаках состава, характеризующих объект и объективную сторону преступного посягательства.

Необходимость общественной опасности деятеля для уголовной ответственности свое закрепление в составе преступления как основании уголовной ответственности находит прежде всего в признаке вины. Элементы, свидетельствующие о наличии той или иной формы вины как определенного психического отношения деятеля к своему общественно опасному поведению (что и позволяет связывать это деяние с его субъектом), обязательно включены в состав любого преступления. Без вины нет состава, нет уголовной ответственности.

В элементах составов преступлений закреплено не только наличие общественной опасности субъектов подобных деяний, но в определенной мере и характер, и степень этой опасности. Для того чтобы возникла конкретная уголовная ответственность лица – обязанность его подчиниться определенным мерам государственного принуждения (мерам определенного вида и размера) – необходимо не только, чтобы деянию была свойственна общественная опасность того или иного характера, но и чтобы лицо, совершившее это деяние, обладало общественной опасностью определенного характера и степени, или, иначе говоря, различные санкции в зависимости от состава преступления предусмотрены в законе потому, что элементы этих составов свидетельствуют о различиях в характере и степени опасности самих деяний и их субъектов.

В элементах каждого состава и закреплена общественная опасность субъекта (ее наличие, характер и степень), необходимая для того, чтобы возникла правовая обязанность лица, виновно совершившего общественно опасное деяние, подчиниться тем или иным указанным в законе для данного состава мерам принуждения.

Определенная общественная опасность субъектов (причем не только характер, но и степень этой опасности) отражена, во-первых, в тех элементах составов, которые характеризуют объективные моменты преступления. Уже выбор того или иного объекта посягательства (а признаки, дающие общую характеристику объекта, обязательно являются элементами каждого состава) свидетельствует об определенной общественной опасности лица и, главным образом, о характере этой опасности.

Далее, для возникновения определенной уголовной ответственности требуется наличие в конкретном общественно опасном деянии таких признаков, характеризующих объективную сторону виновно совершенного общественно опасного деяния, как способ совершения этого деяния (тот или иной способ совершения отражен в каждом составе преступления), причинение тех или иных вредных последствий (или создание возможности для наступления этих последствий), того или иного ущерба социалистическим общественным отношениям и др.

Очевидно, что в этих элементах составов отражена не только объективная опасность деяний, в которых содержатся данные признаки, но и общественная опасность (определенного характера и степени) лиц, совершающих подобные деяния. Так, общественная опасность (по характеру этой опасности), бесспорно, выше у лица, совершившего умышленное убийство, чем у лица, по тем же мотивам нанесшего тяжкое телесное повреждение. Так, общественная опасность (по ее характеру и степени) выше у лиц, совершивших разбойное нападение, чем у лица, совершившего кражу (отвлекаясь пока от мотивов совершения преступления), и у лица, совершившего грабеж с применением насилия, чем у лица, совершившего его без такового.

Таким образом, исходя даже из чисто объективных характеристик общественно опасных деяний, можно сказать, что для возникновения уголовной ответственности по той или иной статье уголовного закона требуется наличие определенной общественной опасности личности.

В некоторые составы преступлений включены и элементы, характеризующие обстоятельства, условия совершения преступления, которые также свидетельствуют об определенной степени общественной опасности виновного. Например, состояние необходимой обороны, если в результате превышения ее пределов совершается убийство (ст. 105) или причиняются тяжкие или менее тяжкие телесные повреждения (ст. 111).

Определенная общественная опасность виновных отражена и в элементах составов преступлений, характеризующих субъективные моменты общественно опасного посягательства.

Если факт виновного совершения общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом, свидетельствует вообще о наличии общественной опасности субъекта этого деяния, то элементы составов соответствующих преступлений, характеризующих форму вины свидетельствуют об определенной степени этой опасности.

В ряде случаев закон предусматривает составы, сходные по всем своим элементам, кроме элементов, характеризующих форму вины (например, ст. ст. 103, 106, 108, 109, 114, ч. 2 ст. 149 и ст. 150). Степень общественной опасности виновных в неосторожном преступлении значительно меньше, чем степень опасности виновных в аналогичных умышленных преступлениях, что подтверждается и размером санкций за эти преступления.

В числе других моментов, характеризующих субъективную сторону виновного общественно опасного посягательства, влияющих на характер и степень общественной опасности субъекта и в ряде случаев являющихся элементами составов соответствующих преступлений, могут быть названы: особое психическое состояние субъекта в момент совершения преступления (состояние внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного насилием или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего или иными его противозаконными действиями, если эти действия повлекли или могли повлечь тяжкие последствия для виновного или его близких – ст. ст. 104, ПО УК); мотив совершения преступления (например, корыстные или хулиганские побуждения – п.п. «а» и «б» ст. 102, корыстная или иная личная заинтересованность при злоупотреблении властью или служебным положением – ст. 170), цель совершения преступления (например, цель скрыть другое преступление или облегчить его совершение при умышленном убийстве – п. «е» ст. 102, цель сбыта при изготовлении или хранении спиртных напитков домашней выработки или при изготовлении аппаратов для их выработки – ч. 2 ст. 158).

В действующем уголовном законодательстве насчитывается около 50 составов преступлений, в которые в качестве квалифицирующих (отягчающих) элементов включены такие признаки, как совершение преступления лицом, ранее судимым за аналогичное преступление (ч. 2 ст. 88, ч. 2 ст. 130, ч. 2 ст. 131, ч. 2 ст. 206 и др.), повторное совершение преступления (ч. 2 ст. 89, ч. 2 ст. 90, ч. 2 ст. 117 и др.), неоднократное совершение преступных деяний (ч. 2 ст. 99–1, ч. 3 ст. 116, ч. 2 ст. 173 и др.), совершение преступных деяний в виде промысла (ч. 2 ст. 87, ч. 2 ст. 154, ч. 4 ст. 208 и др.), совершение преступления особо опасным рецидивистом (ч. 3 ст. 89, ч. 3 ст. 90, п. «л» ст. 102, ч. 2 ст. 103 и др.). и др.

Подобные признаки непосредственно характеризуют личность виновного в данных преступных деяниях; в них закреплена повышенная общественная опасность виновного по сравнению со случаями, предусмотренными в первых частях вышеуказанных статей.

В ряде статей нового уголовного законодательства (ст. ст. 162, 166, 169, 198–1 и др.) предусмотрены такие деяния, которые считаются преступлениями лишь в случае повторного их совершения после применения к нарушителям мер административного или общественного воздействия. Бесспорно, что совершение аналогичного, пусть даже малозначительного, общественно опасного деяния после применения мер общественного или административного воздействия свидетельствует о большей общественной опасности лица, чем в случаях однократного совершения подобных поступков, ибо это показывает, что меры общественного или административного воздействия неспособны исправить данное лицо.

Это обстоятельство правильно отмечает П. С. Дагель, считающий повторность совершения антиобщественного поступка критерием общественной опасности лица, которая вызывает необходимость рассматривать совершенный им поступок как преступление.[168] Однако неточным является его утверждение, что «за последнее время законодательство и судебная практика развиваются по пути признания общественной опасности лица обстоятельством, от которого в ряде случаев зависит признание совершенного им деяния преступлением (наказуемость повторного или неоднократного нарушения»).[169]

По нашему мнению, неправильно полагать, что зависимость между наличием общественной опасности лица и признанием его деяния преступлением существует лишь «в ряде случаев». Деяние – не преступление, если оно совершено невиновно. А если имеется виновное, умышленное или неосторожное совершение общественно опасного деяния, то существует и общественная опасность личности как реальная возможность совершения этим же лицом нового преступления примерно по тем же мотивам, имеющая свое основание в социальных качествах индивида и также в том, что существующие социальные тормоза при определенных условиях не оказывают в отношении него свое сдерживающее влияние. Следовательно, деяние – не преступление, если его субъект не является общественно опасным (другое дело, что степень этой опасности может быть весьма различной). Поэтому неверно и считать, что лишь «за последнее время» общественная опасность субъекта стала конститутивным моментом преступления.

Что же касается указанных выше случаев, то сейчас законодатель считает подобные деяния преступными лишь при совершении их лицами, представляющими большую общественную опасность (по степени этой опасности), чем это было раньше. Поэтому повторность совершения деяния и предварительное применение мер административного или общественного воздействия, то есть обстоятельства, характеризующие повышенную опасность личности, стали элементами составов соответствующих преступлений.

Развитие советского общества привело к повышению роли общественности в борьбе с нарушителями советской законности и правил социалистического общежития, сужению сферы применения мер уголовной репрессии и появлению новых оснований освобождения от уголовного наказания. Появилась возможность и в случае совершения преступных действий не прибегать к назначению наказания, а воспользоваться мерами общественного воздействия.

В этих условиях перед уголовно-правовой наукой вновь встал вопрос об основании уголовной ответственности: можно ли по-прежнему считать совершение предусмотренного законом общественно опасного деяния единственным и достаточным основанием уголовной ответственности, или этого недостаточно и необходимы еще какие-либо дополнительные основания? Каково соотношение между составом преступления и общественной опасностью субъекта этого деяния?

Ряд советских ученых выдвинул положение, что для возникновения уголовной ответственности, помимо наличия в действиях виновного состава определенного преступления, требуется еще наличие общественной опасности преступника, совершившего данное деяние.[170]

Так, в докладе на научной сессии, посвященной новому уголовному и уголовно-процессуальному законодательству РСФСР, Б. С. Никифоров утверждал: «Жизнь, практика давно уже настойчиво ставили вопрос о необходимости рассматривать общественную опасность субъекта как необходимую составную часть (подчеркнуто мной. – Б. В.) того, что по новому закону образует основание уголовной ответственности… Иногда создается положение, весьма сходное с описанным во 2 части ст. 7 Основ, только деяние признается непреступным не по малозначительности действия, а в связи с тем, что лицо, совершившее его, не представляет общественной опасности…»[171]

Та же идея о необходимости рассмотрения общественной опасности виновного по сути дела в качестве составной части широкого основания уголовной ответственности, наряду с составом преступления, была высказана Б. С. Никифоровым еще раньше в статье «Освобождение от уголовной ответственности и наказания», когда он на поставленный им же вопрос: может ли суд не признать общественно опасным и преступным действие или бездействие, предусмотренное уголовным законом, учитывая свойства личности совершившего деяние? – в ходе последующего рассуждения дает утвердительный ответ.[172] Таким образом, у Б. С. Никифорова получается, что, хотя в действиях виновного и имеются признаки определенного состава преступления, сам виновный общественной опасности может не представлять, а потому и его деяние не будет общественно опасным и преступным и не влечет за собой возникновение уголовной ответственности, то есть состав преступления и общественная опасность виновного рассматриваются сами по себе, абсолютно независимо друг от друга.

Таково же мнение Ю. В. Субоцкого, полагающего, что при отнесении действия к административным правонарушениям или преступлениям административные и судебно-следственные органы должны учитывать свойства личности виновного, его должностное положение, квалификацию, его общественное лицо, стаж работы, прошлое поведение и т. п., то есть обстоятельства, не относящиеся к составам административного нарушения или преступления.[173]

На наш взгляд, если в действиях виновного содержится состав преступления, то никакие иные положительные данные об его личности не могут превратить его деяние из преступления в административное правонарушение или антиобщественный поступок. Принятие подобных предложений привело бы к полному произволу в деятельности административных и судебно-следственных органов и к тому же не способствовало бы осуществлению задачи общего предупреждения.

Несколько иной, по сравнению с изложенными, является концепция Б. С. Утевского. В отличие от Б. С. Никифорова он считает, что во всех случаях, когда в деянии наличествуют элементы состава, оно является преступным, но, поскольку личность, ее общественная опасность лежит вне состава, то он (состав) и не является достаточным основанием для уголовной ответственности.[174]

Подобные взгляды вызывают возражение. Следует согласиться с той характеристикой состава в его соотношении с общественной опасностью личности виновного, которая дается Н. С. Лейкиной: «Состав преступления, являясь основанием уголовной ответственности, включает в себя ряд свойств личности преступника в виде общих для всех составов признаков, характеризующих субъект преступления (вменяемость и возраст), а также в виде признаков, характеризующих субъекта в отдельных составах (повторность, рецидив, специальный субъект). Кроме этого, характеристика личности виновного определяется и другими элементами состава (субъективной стороной, объективной стороной). Можно сказать, что общественная опасность виновного как бы разлита по всем элементам состава».[175]

Как общественная опасность преступного деяния не является каким-либо элементом состава преступления, а закреплена в единстве элементов определенного состава преступления, так и общественная опасность лица, виновного в совершении этого деяния, не является элементом состава преступления.

Преступление, как показано выше, есть единство опасности деяния и деятеля, состоящее в том, что лицо, виновно совершившее общественно опасное деяние, не может не представлять общественную опасность. Это единство закреплено и в составах преступлений. Поэтому, давая определение понятия «состав преступления», следует указывать не только на то, что в составе преступления закреплена общественная опасность деяния, содержащего в себе признаки, указанные в данном составе. На наш взгляд, состав преступления – это совокупность установленных в законе объективных и субъективных признаков, наличие которых в конкретном деянии свидетельствует об его преступности, то есть о том, что и само это деяние, и лицо, его совершившее, представляют опасность для социалистического общества.

Таким образом, реально существующая общественная опасность лица (ее наличие, а в определенной мере и характер, и степень этой опасности) устанавливается путем обнаружения в действиях этого лица состава определенного преступления. Уже поэтому общественная опасность виновного не может служить основанием ответственности наряду с составом преступления.

Правильная квалификация совершенного преступления – не самоцель. Требование правильной квалификации совершенных общественно опасных посягательств не только обеспечивает законность в деятельности судебно-следственных органов, но и способствует выбору целесообразных мер воздействия на виновного в соответствии с его общественной опасностью и общественной опасностью содеянного. «Правильно квалифицировать общественно опасное деяние – это означает установить в нем наличие совокупности таких объективных и субъективных признаков, которые характеризуют определенный, предусмотренный статьей Особенной части УК состав преступления».[176] А поскольку в составе отражены и общественная опасность личности, то правильная квалификация указывает и на целесообразные для лица, виновного в данном преступлении, вид и пределы уголовной ответственности.

Вместе с тем нельзя забывать, что в число элементов состава включаются лишь признаки, общие для большого числа общественно опасных деяний, характеризующих лишь типовую, родовую опасность этих деяний и лиц, их совершающих; что в законе невозможно предусмотреть все конкретные индивидуальные особенности деяния и личности виновного, которые существенно сказываются на степени их общественной опасности. В частности, в описанных в законе составах преступлений весьма неполно отражены указанные в предыдущем разделе обстоятельства, свидетельствующие об определенной степени общественной опасности конкретного лица, виновного в совершении конкретного преступления, хотя эти обстоятельства весьма существенно, положительно или отрицательно, могут сказываться на степени (но не на наличии) той типовой опасности виновного, которая закреплена в элементах определенного состава преступления. Если в действиях виновного не содержится состав того или иного преступления, то нельзя и говорить об общественной опасности виновного субъекта как реальной возможности совершения им преступления; в то же время общественная опасность преступника не полностью отражена в элементах состава преступления.

Но имеют ли какое-либо значение обстоятельства, характеризующие конкретную степень общественной опасности виновного в совершении преступления, для решения вопроса о возникновении уголовной ответственности как правовой обязанности этого лица отвечать за свое деяние в уголовном порядке? Мы присоединяемся к мнению тех авторов, которые считают, что установление состава преступления в действиях виновного достаточно и для привлечения данного лица к уголовной ответственности, и для вынесения в отношении него обвинительного приговора.[177]

Согласно закону, виновное совершение общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом, то есть совершение деяния, в котором содержатся все признаки того или иного состава преступления, является юридическим фактом, влекущим возникновение уголовного правоотношения, уголовной ответственности. Однако положительное решение вопроса об уголовной ответственности в отношении определенного лица не предрешает еще обязательное применение к нему мер уголовного наказания вообще и конкретных мер наказания в частности.

Именно отождествление уголовной ответственности и наказания и послужило, на наш взгляд, той причиной, которая привела отдельных авторов к выдвижению иных оснований уголовной ответственности, чем состав преступления. Это правильно подчеркивается в уже упоминавшейся статье Н. С. Алексеева, В. Г. Смирнова и М. Д. Шаргородского «Основание уголовной ответственности по советскому праву».[178] Весьма показательно, что такое отождествление характерно для всех авторов, которые отрицают за составом преступления свойство единственного и достаточного основания уголовной ответственности.

По мнению этих авторов, решение вопроса об уголовной ответственности определенного лица равносильно решению вопроса о применении к нему определенных конкретных мер уголовного наказания. Так, например, А. Б. Сахаров пишет: «Уголовная ответственность всегда конкретна и индивидуальна… Решить вопрос об уголовной ответственности – значит не только установить, наказуемо ли вообще совершенное деяние, но и определить, наказуемо ли оно в данном случае и как следует наказать виновное в нем лицо».[179]

Аналогично рассуждает и Б. С. Утевский, говорящий не о возникновении, а о «применении уголовной ответственности» судом к конкретному лицу[180] «А для этого мало констатировать наличие в действиях виновного признаков состава преступления. Надо знать, что представляет собой сам виновный, почему он совершил данное преступление, насколько оно согласуется или, напротив, расходится со всем поведением, со всем строем данной личности, с ее взглядами, тенденциями, наклонностями и т. п.».[181]

Вполне понятно, что такое понимание уголовной ответственности приводит далее к критике принципа «состав преступления – единственное основание уголовной ответственности», ибо в составе не отражены многие моменты, важные для выбора наиболее соответствующих мер воздействия, и к провозглашению в качестве оснований ответственности таких неопределенных критериев, как «вина», «виновность».[182]

На наш взгляд, отождествление уголовной ответственности с наказанием является совершенно неправомерным.[183]

В понятии «уголовная ответственность», как указывалось выше, закреплено уголовное правоотношение, возникающее при совершении преступления между лицом, виновным в этом преступлении, и государством в лиц соответствующих его органов, и основным содержанием которого является правовая обязанность виновного подчиниться тем уголовно-правовым мерам, которые государство согласно закону имеет право в данному случае применять.

Уголовное правоотношение, уголовная ответственность возникает всегда и только тогда, когда совершено преступление. Решить вопрос об уголовной ответственности конкретного лица – значит установить наличие или отсутствие юридического факта, порождающего уголовное правоотношение, порождающего право государства применить соответствующие меры к обязанному лицу. Никто не может быть привлечен к уголовной ответственности, кроме как лица, совершившие уголовно-противоправные деяния, и, наоборот, обязанность отвечать в уголовном порядке возникает у всех лиц, в действиях которых содержится состав определенного преступления, независимо от причин его совершения, обстоятельств, характеризующих личность виновного, но не включенных в состав преступления, и тому подобных моментов.

Уголовное наказание – это реализация уголовной ответственности, претворение ее в жизнь. Применение наказания к конкретному лицу за совершенное им определенное преступление и исполнение этого наказания являются реальным воплощением прав и обязанностей сторон уголовного правоотношения. Но от установления права государства применить определенное наказание и соответственно обязанности виновного субъекта подчиниться этому наказанию до реализации данных прав и обязанностей – «дистанция огромного размера». Обнаружение в действиях виновного состава определенного правонарушения подтверждает лишь его обязанность отвечать за совершенное в уголовном порядке, но не обязательно ведет к реальному применению к нему уголовного наказания. Здесь особое значение приобретают принципы целесообразности наказания и социалистического гуманизма, которые, наряду с принципом социалистической законности, являются ведущими принципами советского уголовного права.

Специфика уголовных законов состоит в том, что в них закреплены основания наиболее суровой формы ответственности – уголовной ответственности и предусмотрены меры самой острой формы государственного принуждения – наказания. Принципы социалистического гуманизма и целесообразности при применении этой формы государственного принуждения требуют экономного, разумного применения наказания, и если цели, стоящие перед уголовным наказанием,[184] могут быть достигнуты и иным, более мягким, и в то же время эффективным путем, то законодатель допускает и применение вместо уголовного наказания иных мер воздействия, в частности мер общественного воздействия.

Конкретные обстоятельства совершенного преступления, сказывающиеся на степени общественной опасности и деяния, и лица, виновного в этом преступлении, не играют никакой роли при возникновении уголовной ответственности, если они не являются элементами составов соответствующих преступлений. Б. С. Никифоров верно замечает, что имеется существенное различие между составом преступления и самим преступлением: «Составы двух одноименных преступлений идентичны, однако сами преступления различны. В десяти кражах имеется один состав и десять различных преступлений, совершенных конкретными лицами в конкретной обстановке».[185] Однако во всех десяти случаях этих краж основание ответственности будет единым – наличие в действиях виновных признаков предусмотренного законом состава кражи, а индивидуальные особенности субъектов и конкретной обстановки совершения преступлений должны учитываться при индивидуализации наказания или освобождении от наказания в предусмотренных законом случаях.

Вообще следует признать, что авторы, выступающие против состава преступления как единственного основания уголовной ответственности и включающие в это основание по сути дела всю совокупность конкретных обстоятельств совершенного преступного деяния, поступают так из самых лучших побуждений. Они считают, что только таким способом возможно обеспечить необходимый для решения вопроса о наказании учет конкретных обстоятельств дела, и в частности, обстоятельств, характеризующих личность преступника (причины совершения преступления, мотивы и цели, условия, в которых было совершено преступление, прошлая деятельность виновного, поведение в быту и т. д.).[186]

Но, как мы указали, все эти обстоятельства для решения вопроса исключительно о наличии уголовной ответственности у конкретного субъекта не имеют ровно никакого значения, если они каким-либо образом не отражены в составе совершенного им преступления. Таким образом, на вопрос: имеют ли какое-либо значение обстоятельства, характеризующие общественную опасность виновного субъекта, для возникновения уголовной ответственности за совершенное им деяние? – можно ответить: «Да, имеют» – поскольку они отражены в составе совершенного им преступления, и – «Нет, не имеют» – в отношении обстоятельств, характеризующих личность виновного, но не получивших свое отражение в установленных в законе признаках состава преступления. Однако эти последние обстоятельства могут и должны учитываться при решении вопроса об освобождении от наказания и при определении конкретных мер наказания виновного.

Суд, рассматривающий конкретное деяние, совершенное конкретным лицом в конкретной обстановке, может и должен учитывать обстоятельства, который законодатель, исходящий при конструировании составов преступлений из типовой опасности деяний подобного рода и лиц, виновных в их совершении, не учитывает, да, подчас, и не может учесть (такие, например, как конкретный вред от посягательства на определенный объект, распространенность посягательства и конкретная обстановка его совершения, ряд признаков, характеризующих личность виновного, причины совершения преступления, его мотивы и т. д.). «При определении индивидуального наказания начинается новая сфера, не сфера законодателя, а сфера судьи, исследующего и оценивающего явления во всей их жизненной полноте и непосредственности».[187] Оценив эти конкретные обстоятельства с точки зрения их влияния на степень общественной опасности деяния и деятеля, суд может прийти к выводу о целесообразности того или иного вида наказания, о целесообразных сроках наказания или о нецелесообразности вообще применения наказания к данному преступнику, исходя из целей как общего, так и специального предупреждения.

В любом случае умышленного или по неосторожности совершения общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом, суд может, имеет право применить уголовное наказание к лицу, виновному в этом преступлении, но, исходя из принципа целесообразности, обязан он это делать не во всех случаях. Суд обязан применить наказание, если общественная опасность деяния и преступника таковы, что для осуществления целей, которые вообще преследует назначение уголовного наказания, необходимо реальное применение именно мер уголовного наказания и в данном конкретном случае. Если же эти цели достижимы и без наказания, то, несмотря на существующее право суда подвергнуть виновного мерам наказания и обязанность гражданина подчиниться им, к виновному может быть применено не уголовное наказания, а иные меры.

Так будет и в случаях, предусмотренных ст. ст. 51, 52 и 63 УК РСФСР.

Согласно ст. 51, «лицо может быть освобождено от уголовной ответственности и наказания с передачей дела на рассмотрение товарищеского суда», если оно впервые совершило какое-либо деяние, за которое, согласно статье Особенной части УК, допускается применение мер общественного воздействия (ч. 1 ст. 94, ст. 96, ч. 2 ст. 97, ст. 112, ч. 1 ст. 123, ст. 127 и др.) или «другое малозначительное преступление, если по характеру совершенного деяния и личности виновного он может быть исправлен без применения наказания, с помощью мер общественного воздействия».

Не прав А. А. Пионтковский, считающий, что подобные деяния являются не преступлениями, а всего-навсего антиобщественными поступками.[188] Данные деяния предусмотрены в Особенной части Уголовного кодекса; они являются теми юридическими фактами, которые, согласно закону, ведут к возникновению уголовной ответственности, ибо за их совершение предусмотрены меры уголовного наказания;[189] они представляют собой общественную опасность и свидетельствуют об определенной общественной опасности лица, их совершившего.

В случае совершения деяния, за которое закон допускает применение как уголовного наказания, так и мер общественного воздействия, или иного малозначительного преступления возникает право государства в лице соответствующих органов применить эти меры уголовного наказания и обязанность виновного субъекта подчиниться этим мерам.[190] Но при данном совершенном малозначительном преступлении личные особенности его субъекта, не являющиеся элементами состава преступления и поэтому не имеющие значения для решения вопроса о наличии состава преступления и, следовательно, возникновении уголовной ответственности, могут существенно сказаться на степени его общественной опасности и на решении вопроса о целесообразности применения к нему мер уголовного наказания. Как правильно пишут А. Л. Ременсон и А А Любавин, «возможность исправления виновного одними только мерами общественного воздействия не определяет степень опасности совершенного им деяния, не устраняет преступность содеянного, которое было и остается преступным»,[191] но вместе с тем суд, учитывая эту возможность, может освободить данное лицо от реального осуществления уголовной ответственности, от наказания. Такая возможность освобождения от наказания по указанным мотивам предусмотрена, во-первых, непосредственно в ряде статей Особенной части Кодекса, а, во-вторых, в виде общего правила зафиксирована в п. 3 ст. 51 УК.

Статья 52 УК РСФСР предусматривает случаи «освобождения от уголовной ответственности с передачей виновного на поруки». («Если по обстоятельствам дела совершенное лицом преступление и само это лицо не представляют большой общественной опасности и если деяние виновного не повлекло тяжких последствий, а сам он чистосердечно раскаялся, то по ходатайству общественной организации или коллектива трудящихся это лицо может быть освобождено от уголовной ответственности и наказания и передано на поруки для перевоспитания и исправления той общественной организации или тому коллективу трудящихся, которые возбудили ходатайство»), а ст. 63 УК в развитие положений части третьей ст. 10 УК устанавливает, что если суд найдет целесообразным не применять уголовное наказание к несовершеннолетнему, совершившему в возрасте до 18 лет преступление, не представляющее большой общественной опасности, он может назначить определенные принудительные меры воспитательного характера. И здесь, как и в случае передачи дела на рассмотрение товарищеского суда, в действиях виновных наличествует состав определенного преступления, в котором закреплены общественная опасность и деяния, и деятеля, и возникает уголовная ответственность виновных, обязанность их отвечать за совершенное в уголовном порядке.

Итак, во всех указанных случаях (ст. ст. 51, 52 и 63 УК) в силу того, что виновным умышленно или по неосторожности было совершено общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом, возникает уголовное правоотношение, возникает уголовная ответственность. При передаче же дела в товарищеский суд, виновного на поруки или при применении принудительных мер воспитательного характера к несовершеннолетнему государство отказывается – безусловно или условно (ст. 52) – от реализации своих прав по уголовному правоотношению, а конкретнее, от применения наказания к виновному.

Законодатель не случайно фиксирует в законе, что суд может (но не обязан) освобождать в подобных случаях от уголовной ответственности, ибо вопрос здесь упирается в целесообразность применения мер уголовного наказания. А решение вопроса о целесообразности в подобных случаях зависит, главным образом, от степени общественной опасности преступника, которая будет определяться на основе конкретных обстоятельств обстановки совершения преступления и личности виновного.

Если при наличии всех условий, требуемых для применения ст. ст. 51, 52, 63 УК РСФСР, суд все же приговорит виновного к отбытию наказания, то приговор может быть изменен или отменен вышестоящим судом как необоснованный, нецелесообразный ввиду несоответствия назначенного наказания тяжести преступления и личности осужденного (ст. ст. 342, 347, 350 УПК РСФСР),[192] но не как незаконный, что обязательно было бы, если бы гражданин был осужден при отсутствии в его деяниях состава преступления (стст. 5, 259, 342, 345 УПК РСФСР).[193]

Иные случаи предусмотрены ч. 2 ст. 7 и ст. 43 Основ (ст. 50 УК РСФСР).

Согласно ч. 2 ст. 7, «не является преступлением действие или бездействие, хотя формально содержащее признаки какого-либо деяния, предусмотренного уголовным законом, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности».

Признак малозначительности выражает прежде всего крайне незначительный вред, ущерб (или возможность причинения незначительного ущерба), который данный поступок (и такие поступки вообще) причиняют социалистическим общественным отношениям, и при умышленных действиях – факт существования умысла на причинение именно незначительного ущерба. В результате подобный поступок не будет преступлением, так как, во-первых, само деяние не обладает той степенью общественной опасности, которая необходима для возникновения уголовной ответственности, и, во-вторых, субъект этого деяния не представляется общественно опасным, ибо совершенное не свидетельствует о наличии реальной возможности подлинно преступного поведения с его стороны.

Поэтому справедливо утверждение, что при совершении подобных деяний, несмотря на формальное наличие определенных признаков, предусмотренных в уголовном законе, степень развития этих признаков такова, что они не свидетельствуют о преступности данных деяний, и, следовательно, в случаях, предусмотренных ч. 2 ст. 7, отсутствует состав преступления.[194] В силу же отсутствия состава преступления уголовное правоотношение, право государства в лице соответствующих органов применить уголовное наказание и обязанность субъекта деяния подчиниться этому наказанию, отсутствуют вовсе.[195]

Обстоятельства конкретного деяния, не относящиеся к его характеристике как малозначительного и, в частности, характеризующие лицо, виновное в этом деянии, но не являющиеся элементами составов соответствующих преступлений, не могут являться основанием применения ч. 2 ст. 7. Подобные обстоятельства могут влиять на решение вопроса о целесообразности применения мер наказания к виновному, но не на решение вопроса о наличии преступления.[196]

С этой точки зрения, неверными представляются указания отдельных авторов, что для решения вопроса о применении или неприменении ч. 2 ст. 7 Основ имеют значение такие обстоятельства, как повторность или однократность совершенного деяния, особенности личности совершившего малозначительного по объективным признакам деяние и другие обстоятельства, не являющиеся элементами соответствующих составов преступлений.[197]

Подобная ошибка встречается и в деятельности судебных органов. И. обвинялся в том, что, являясь уполномоченным колхоза по закупке коров, завысил цену купленного им для колхоза скота на 550 руб. (в старом масштабе цен) против его фактической стоимости и названную сумму присвоил. Президиум Верховного Суда РСФСР, прекращая уголовное преследование в отношении И., в своем постановлении написал: «…Из материалов дела видно, что И. безупречно работал в колхозе в течение многих лет. В годы Отечественной войны И. находился на фронте и получил инвалидность. После демобилизации он принял самое активное участие в работе колхоза и был избран членом правления. Никаких нарушений с его стороны до случая, за который он осужден по настоящему делу, не замечалось…По изложенным основаниям следует признать, что, хотя действия И. формально и содержат признаки деяния, предусмотренного Указом от 4 июня 1947 г., но в силу малозначительности они не представляют общественной опасности и, следовательно, не могут рассматриваться как преступление».[198] Однако указанная положительная характеристика субъекта никак не сказывается на объективной характеристике им совершенного и должна учитываться лишь при решении вопроса о наказании.

С точки зрения соотношения состава преступления и общественной опасности лица, в действиях которого содержался данный состав преступления, интересен и анализ ст. 43 Основ уголовного законодательства (ст. 50 УК РСФСР).

В случаях, предусмотренных этой статьей, вменяемое лицу деяние на момент его совершения было преступным, то есть содержало в себе признаки состава определенного преступления, свидетельствующие, что и само деяние, и виновное лицо представляют собой общественную опасность. В результате совершения такого деяния возникло право государства в лице соответствующих его органов применить определенные меры принуждения и обязанность виновного претерпеть, подчиниться этим мерам. В силу наличия общественной опасности и деяния, и деятеля применение подобных мер оправдывается целями, стоящими перед уголовным законодательством.

Однако с момента совершения преступления до момента судебного разбирательства по делу может пройти определенный период времени, в течение которого по ряду причин и, в частности, по причине изменения обстановки, имевшаяся на момент совершения преступления общественная опасность виновного лица может быть утрачена, о чем, как правило, и свидетельствуют безупречное поведение и честное отношение к труду виновного индивида.

Прекращается ли при этом уголовное правоотношение, возникшее в момент совершения преступления? Мы думаем, что нет, ибо утрата лицом общественной опасности не может сделать не бывшим юридический факт, породивший это правоотношение. Уголовное правоотношение прекращается лишь в случае его фактической реализации, а также в случаях отказа управомоченной стороны от реального осуществления своих прав по правоотношению.

Такой отказ будет налицо и в случаях освобождения от уголовной ответственности и наказания по основаниям, предусмотренным в ст. 43 Основ (ст. 50 УК РСФСР). Несмотря на утрату лицом общественной опасности, поскольку им все же было совершено преступление, оно остается уголовно ответственным, по-прежнему сохраняется его обязанность отвечать за совершенное в уголовном порядке. Но, так как в отношении виновного в совершении преступления не стоит задача исправительного на него воздействия, то управомоченные органы государства могут (но не обязаны) не применять к данному лицу меры уголовного наказания.

Итак, совершение лицом деяния, содержащего в себе состав какого-либо преступления, необходимо и достаточно для возникновения уголовной ответственности, ибо опасны и само совершенное деяние, и виновник этого деяния. Уголовная ответственность возникает при наличии в действиях виновного состава преступления независимо от степени опасности его личности. Но затем встает вопрос о целесообразности применения уголовного наказания вообще, того или иного вида наказания и о целесообразных сроках наказания. При решении этого вопроса огромное значение имеют обстоятельства, не охватываемые составом преступления и характеризующие причины и мотивы совершения преступления, условия его совершения, непосредственно относящиеся к личности виновного, – словом, вся совокупность обстоятельств, определяющих характер и степень общественной опасности преступника.

1. Общая характеристика проведенных исследований и опубликованных автором научных работ по теме

Актуальность темы. Первая статья автора по проблемам ответственности должностных лиц, использующих свое служебное положение для незаконного личного обогащения, «Вопросы ответственности за взяточничество», где анализировались сложные вопросы судебной практики, была опубликована в журнале «Советская юстиция» в 1967 г. Все эти годы актуальность проблемы оставалась непреходящей.

Борьбасдолжностнойпреступностьюимеетнемаловажноезначениев решении задач перестройки общества, ибо социально-экономическая политика в значительной степени реализуется именно через деятельность государственного аппарата.

В настоящее время актуальность и практическая значимость повышения эффективности борьбы с корыстной должностной преступностью определяется не только важностью охраняемых соответствующими правовыми нормами социальных ценностей и ущербом, наносимым обществу этими преступлениями, но прежде всего тем, что в сфере борьбы с ними возникла острая проблемная ситуация.

За годы существования командно-административной, бюрократической системы сформировался многочисленный и громоздкий аппарат управления. Предпринимавшиеся попытки к его упрощению и сокращению не привели пока что к сколько бы значимым результатам. Тоталитарный характер аппарата управления, его многоступенчатость, необходимость в связи с этим при решении различных хозяйственных и бытовых вопросов проходить множество инстанций, получать разрешения, добиваться согласования на разных уровнях, тем более при отсутствии должной гласности и демократического контроля за деятельностью аппарата управления – все это создает благоприятные условия для коррумпирования государственного аппарата.

Еще недавно в различных изданиях можно было прочесть, что коррупция как явление характерна лишь для буржуазного общества. Громкие уголовные процессы середины и второй половины 80-х годов, когда к ответственности за корыстные злоупотребления по должности и получение взяток привлекались крупные хозяйственные руководители, ответственные партийные и советские функционеры, работники правоохранительных органов (см., например: «Бюллетень Верховного Суда СССР», 1987, № 1, с. 39; № 4, с. 22–23; 1988, № 2, с. 37–38; 1990, № 2, с. 21–22, № 3, с. 21 и др.), заставили признать, что коррупция поразила и наше государство и общество. Пресса заполнена информацией о взяточничестве в сферах кооперативной деятельности и индивидуального предпринимательства, так называемом бюрократическом рэкете. Должностные лица государственного аппарата нередко связаны с теневой экономикой и ее незаконными корыстными сделками.

Вопросы борьбы с организованной преступностью и коррупцией обсуждаются на Съезде народных депутатов СССР, заседаниях Верховного Совета и Правительства СССР, партийных форумах. В Постановлении Совета Министров СССР от 12 октября 1990 г. «О неотложных мерах по укреплению законности и правопорядка в стране» дано указание министрам и руководителям ведомств СССР, правительствам союзных республик с участием МВД СССР и КГБ СССР «тщательно разобраться с имеющими место фактами взяточничества, злоупотреблений и других видов коррупции, допускаемых отдельными должностными лицами подведомственных учреждений, предприятий, организаций (Известия, 14 октября, 1990 г). О том, что коррупция поражает все новые сферы жизни общества, отмечается в Указе Президента СССР от 4 февраля 1991 г. «О мерах по усилению борьбы с наиболее опасными преступлениями и их организованными формами» (Известия, 6 февраля 1991 г.).

Между тем уголовная статистика бесстрастно свидетельствует о снижении во второй половине 80-х годов числа уголовных дел о корыстных преступлениях должностных лиц. Если в 1986 г. было выявлено по стране в целом 11 408 фактов взяточничества (включая дачу взятки и посредничество во взяточничестве), то в 1987 г. – 7848, 1988 г. – 4927, 1989 г. – 4292, а хищений, совершенных путем присвоения, растраты и злоупотребления служебным положением в те же годы выявлено соответственно: 97 638, 96 986, 87 445 и 81 228 случаев (см.: Преступность и правонарушения в СССР. Статистический сборник. – М., – 1990, – с. 68, 74).

Помимо причин, связанных с высоким уровнем латентности данных преступлений, эти показатели объясняются возникновением новых форм преступной деятельности должностных лиц, углублением их связей с организованной преступностью, а, следовательно, большей законспирированностью, некоторой растерянностью работников правоохранительных органов перед лицом этих явлений и их низким профессионализмом, «шараханиями» судебной практики в оценке тех или иных явлений в условиях перестройки и экономической реформы, ее перестраховочным подходом, а также определенным несовершенством уголовного законодательства, несоответствием его некоторым реалиям современной жизни (36).

Вопросы ответственности должностных лиц, совершающих с использованием своего служебного положения хищения, иные корыстные преступления, получающих взятки, нередко освещались в диссертационных исследованиях, книгах и журнальных публикациях советских криминалистов. Широко известны монографические работы, посвященные проблемам ответственности за хищение государственного и общественного имущества В. А. Владимирова, Г. А. Кригера, Ю. И. Ляпунова, П. С. Матышевского, А. А. Пинаева, С. И. Сироты, Э. С. Тенчова, Е. А. Фролова и других исследователей. Плодотворно трудились над различными аспектами ответственности за должностные преступления и, в частности, взяточничество Ю. А. Афиногенов, С. В. Бакланов, Н. Д. Дурманов, Б. В. Здравомыслов, В. Ф. Кириченко, Н. П. Кучерявый, Н. С. Лейкина, М. Д. Лысов, В. Е. Мельникова, A. К. Квициния, Ш. Г. Папиашвили, А. Я. Светлов, А. Б. Сахаров, B. И. Соловьев, В. В. Степанов, А. Н. Трайнин, Б. С. Утевский и другие ученые.

Однако, как правило, исследователи посвящали свои работы изучению проблем ответственности или за хищение, или за должностные преступления, тогда как коррумпированное поведение должностных лиц требовало, на взгляд автора, комплексного анализа с позиций уголовного права.

Далее многие вопросы, связанные с характеристикой отдельных сторон рассматриваемых преступлений, решались в литературе противоречиво (понятие и признаки должностного лица, характеристика корысти как элемента хищения, понятие посредничества во взяточничестве, критерии отграничения хищения от смежных преступлений и другие, а на ряд вопросов вообще ответа в литературе не было. Это вызывало немалые трудности в применении на практике уголовного законодательства при квалификации должностных преступлений, их отграничении друг от друга и от смежных преступлений, о чем свидетельствовали руководящие постановления Пленума Верховного Суда СССР и пленумов республиканских Верховных судов, опубликованная судебная практика, а также опыт практической и многолетней педагогической работы автора в Институте усовершенствования следственных работников.

Все это определило устойчивый интерес научно-исследовательской деятельности автора к проблемам ответственности за корыстные преступления по должности и поддерживало его в течение более чем 20 лет.

Происходящая в обществе перестройка, крушение некоторых идеологических мифов, принятие ряда новых конституционных законов заставляют по-новому взглянуть на некоторые традиционные проблемы. Кроме того, необходимо вывести из забвения достижения дореволюционной юридической мысли и российского законодательства, заново осмыслить развитие советского уголовного законодательства в первые послереволюционные годы.

Цели и задачи исследования. Целями исследовательской работы автора по данной проблеме являлись:

– теоретическая разработка некоторых концептуальных проблем уголовной ответственности за корыстные злоупотребления по должности;

– решение спорных вопросов квалификации хищений, совершаемых путем злоупотребления служебным положением, взяточничества и других корыстных должностных преступлений;

– выработка предложений по совершенствованию уголовного законодательства и судебной практики;

– подготовка учебных пособий, которые можно было бы использовать в системе повышения квалификации прокурорско-следственных работников.

Цели исследования определили круг взаимосвязанных задач, решения которых составили содержание опубликованных автором научных работ.

Эти задачи виделись в следующем:

1) изучить состояние практики уголовно-правовой борьбы с коррупцией и выявить проблемы, требующие разрешения;

2) исследовать теоретические и прикладные аспекты квалификации корыстных должностных преступлений и хищений по действующему законодательству;

3) проанализировать состояние научной разработки этих проблем, дать оценку высказанным в литературе точкам зрения и выдвинуть конкретные рекомендации, в плане как толкования уголовного законодательства, так и возможного его совершенствования;

4) провести исторический анализ развития юридической мысли, оценить предлагавшиеся уголовно-правовые решения исследуемой проблемы в дореволюционной России, первых советских правовых актах и за рубежом; возвратить в аппарат современной науки некоторые преданные забвению имена и идеи;

5) учесть в научных разработках и предлагаемых решениях изменения, происходящие в экономической и политической системах общества.

Методика и информационная база исследования. Теоретической основой исследования послужили труды упомянутых выше ученых, а также положения, разработанные в научных трудах по проблемам общей части уголовного права, криминологии, государственного и административного права. В частности, автор в своих исследованиях использовал глубоко разработанные учеными-административистами понятия: государственное и общественное управление, государственный аппарат, государственная служба, должность, должностное лицо (И. И. Евтихеев, Ю. М. Козлов, Б. П. Курашвили, Л. А. Ключинская, Б. М. Лазарев, В. М. Манохин, Д. М. Овсеенко, Г. И. Петров, С. С. Студеникин, Ц. А. Ямпольская и др.).

Главным методом исследований явился универсальный аналитико-синтетический метод познания правовых и социальных явлений.

При проведении исследования автор использовал ряд специальных методов познания – в частности, логико-юридический, статистический, конкретно-социологический (анкетирование, метод экспертных оценок), исторический, сравнительно-правовой.

При помощи логико-юридического и сравнительно-правового метода изучались содержание соответствующих норм уголовного законодательства, практика их применения, определены наиболее оптимальные, с точки зрения автора, решения отдельных сложных проблем. Исторический метод позволил проследить развитие дореволюционного российского и советского уголовного законодательства об ответственности за корыстные преступления по должности с точки зрения логики развития юридической мысли.

Эмпирической основой проведенного исследования явились постоянные изучение и обобщения следственной и судебной практики по делам о хищениях и должностных преступлениях, проводимые автором или с его участием в Прокуратуре СССР, прокуратурах РСФСР и БССР, Ленинграда и Ленинградской области, Ленинградском городском суде. Особо следует выделить изучение практики расследования судебного рассмотрения уголовных дел о взяточничестве, проведенное в 1985 г. совместно с Прокуратурой РСФСР, когда в общей сложности было изучено и обобщено около 2 тысяч уголовных дел о получении и даче взяток, собрана солидная криминологическая информация, выявлены типичные ошибки в применении уголовного законодательства при квалификации преступлений и назначении наказания (33).

Автором изучена в обобщена вся опубликованная судебная практика по делам о должностных преступлениях с 1961 г. (1, с. 181–190; 2, с. 87–98; 3, с. 118–134; 27), а также ежеквартальные обзоры судебной практики Верховного Суда РСФСР с 1965 г.

По ходу исследования неоднократно проводились анкетные опросы слушателей Института усовершенствования следственных работников (следователей органов прокуратуры, МВД и прокуроров) относительно эффективности действующего уголовного законодательства в борьбе с коррупцией и возможных путях его совершенствования, а также для определения уровня понимания и различий в толковании отдельных положений закона. Проводилась также экспертная оценка размеров латентности взяточничества. Некоторые результаты этих исследований были опубликованы (1, с. 153–157; 35; 37).

Автор использовал также свой опыт практической работы и многолетний опыт проведения занятий и деловых контактов со слушателями Института усовершенствования следственных работников, предоставивших много ценных сведений и материалов по исследуемым проблемам.

Теоретическая значимость и научная новизна. В опубликованных работах освещен следующий комплекс проблем:

1. Рассмотрены некоторые аспекты истории развития российского и советского уголовного законодательства, а также уголовно-правовой теории по вопросам ответственности за корыстные служебные преступления (взяточничество). При этом основной целью автора было не отыскание оснований для критики, а уяснение логики развития юридической мысли, возвращение в сферу научного анализа идей, которые, пусть в преображенном виде, могут быть полезными в новых условиях (12; 13; 41; 42).

2. Проведен многосторонний анализ практики применения уголовного законодательства об ответственности за хищения путем злоупотребления служебным положением и корыстные должностные преступления почти за 30-летний период (1, с. 73–199; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8; 14; 15; 17; 18; 25; 27; 28 и др.).

3. Предпринята попытка теоретического осмысления коррупции как уголовно-правовой проблемы. В связи с этим высказан ряд рекомендаций по совершенствованию законодательства (16).

4. Рассмотрена новая ситуация в борьбе с коррупцией в условиях перестройки социально-экономической и политической систем общества; дана уголовно-правовая характеристика некоторых новых негативных явлений в сфере экономики (11; 16; 38; 42).

5. Проанализированы основные уголовно-правовые институты, связанные с темой исследования: понятие хищения (4; 5; 20; 23), понятие должностного лица (1, с. 76–99; 2, с. 10–29; 3, с. 6–21, 72–78; 21; 42).

В частности, при анализе признаков хищения особое внимание было уделено рассмотрению содержанию корыстного мотива и корыстной цели как обязательных признаков хищения; резкой критике были подвергнуты концепция «бескорыстного» хищения и попытки ее практической реализации (4, с. 51–60; 5, с. 53–64; 14; 15, с. 137–148).

Применительно к проблеме должностного лица сформулированы положения о необходимости разграничения должностной и сугубо профессиональной деятельности субъекта, не связанной с выполнением имеющихся у него организационно-распорядительных и административно-хозяйственных правомочий (1, с. 90–99; 2, с. 21–28; 3, с. 14–18, 72–76; 32), а также новые подходы к определению круга субъектов, ответственных за должностные преступления, в связи с реформами в экономической и политической системах общества, развитием многоукладной экономики (42).

6. Разработаны критерии для разграничения смежных корыстных преступлений (хищения, злоупотребления служебным положением, обмана покупателей или заказчиков, частнопредпринимательской деятельности, взяточничества), а также для определения наличия совокупности этих преступлений (1, с. 170–178; 2, с. 78–86; 3, с. 45–59, с. 108–111; 4, с. 61–65; 5, с. 65–80; 17; 19; 27, с. 181–182; 34).

7. Проведен анализ следственно-судебной практики, обобщены нормативные источники и сформулированы рекомендации по вопросам о влиянии на квалификацию размера хищения, особенностям квалификации продолжаемых хищений, отличии их от повторных (6, с. 32–38; 7; 15, с. 148–153; 19).

8. Рассмотрены особенности хищения путем злоупотребления служебным положением, отличие его от иных способов (форм) хищения (8; 18).

9. Проведен многоаспектный анализ составов дачи и получения взятки (основных и квалифицированных). Особое внимание уделялось проблемным и спорным вопросам: скрытые формы взяточничества, взятка за так называемое общее благоприятное отношение, проблема обусловленности взяткой поведения должностного лица, неоднократность как квалифицирующий признак и др. (1; 2; 3, с. 69–99; 25; 27; 29; 31; 36; 38; 40; 41).

В связи с изменениями, вносимыми в уголовное законодательство, автор одним из первых в советской уголовно-правовой литературе проанализировал проблему разграничения взяточничества от получения незаконного вознаграждения от граждан за выполнение работ, связанных с обслуживанием населения (2, с. 74–77; 32; 1, с. 166–169), а также новые квалифицирующие признаки состава получения взятки (1, с. 120–124; 138–146).

10. Особое внимание было уделено анализу состава посредничества во взяточничестве; обоснована целесообразность существования самостоятельного состава данного преступления, подвергнута критике трактовка понятия посредничества в постановлении Пленума Верховного Суда СССР, разработаны критерии отграничения посредничества от соучастия в даче или получении взятки, проанализирована ситуация «мнимого посредничества» и дана критическая оценка существовавшей практике ее правовой квалификации (1, с. 111–119; 146–149; 2, с. 43–47, 63–65; 3, с. 102–108, 111–113; 27, с. 179–181; 28; 29).

11. Всесторонне раскрыты уголовно-правовые и процессуальные проблемы, возникающие при добровольном заявлении о даче взятки, влекущем освобождение от уголовной ответственности; обоснована необходимость в соответствии с законом освобождения от ответственности соучастников дачи взятки, добровольно заявивших о содеянном; показано отличие добровольного заявления взяткодателя от случаев заявления гражданина о вымогательстве у него взятки с последующей передачей ценностей должностному лицу с ведома правоохранительных органов для изобличения преступника, пытавшегося получить взятку, а также отличие этих случаев от провокации взятки (1, с. 151–165; 2, с. 65–73; 3, с. 99–102, 113–115; 27, с. 182–183; 33, с. 35; 40).

Как полагает автор, научный анализ названного круга вопросов позволил ему в совокупности работ представить многоаспектное исследование актуальной и крупной научной проблемы, которое можно кратко обозначить как уголовно-правовые проблемы борьбы с коррупцией, чего еще не было в советской правовой науке. В этом прежде всего заключается теоретическая значимость и научная новизна исследования.

Практическая значимость и внедрение результатов исследования. Как отмечено выше, оказание помощи практике было одной из основных целей научной работы; именно под этим углом зрения велась теоретическая разработка проблемы. По теме исследования автором опубликованы монографии, учебные пособия, брошюры и научные статьи общим объемом в 64,5 печ. л. Большая часть статей была опубликована в массовых, доступных широкой юридической общественности журналах «Социалистическая законность» и «Советская юстиция».

Разработанные автором теоретические положения используются в учебном процессе в Институте усовершенствования следственных работников и при чтении им в течение ряда лет курсов лекций по вопросам квалификации хищений и должностных преступлений в Институте повышения квалификации руководящих кадров Прокуратуры СССР (г. Москва).

В период проведения исследования автор многократно излагал рекомендации о применении уголовно-правовых норм об ответственности за корыстные злоупотребления по службе в лекциях и сообщениях на научно-практических и учебно-методических конференциях и семинарах следователей и прокуроров в Прокуратуре СССР, прокуратурах Узбекской, Таджикской и Белорусской ССР, Удмуртской, Карельской, Дагестанской и Коми АССР, прокуратурах и следственных управлениях УВД Ленинграда, Ленинградской, Витебской, Белгородской, Вятской, Архангельской, Новгородской, Пензенской, Псковской, Ферганской, Курган-Тюбинской, Ульяновской и других областей, Хабаровского края; участвовал в региональных семинарах, проведенных прокуратурой РСФСР в г. Иркутске (1985 г.) и в г. Свердловске (1987 г.).

Результаты проведенных обобщений судебной практики по делам о хищениях в торговле и о взяточничестве были представлены соответственно в прокуратуры БССР и РСФСР.

Автор принимал участие в подготовке постановлений Пленума Верховного Суда СССР о судебной практике по делам о взяточничестве и о судебной практике по делам о злоупотреблении властью или служебным положением, превышении власти или служебных полномочий, халатности и должностном подлоге, участвовал в работе Пленума, рассматривавшего проекты этих постановлений (март 1990 г.), дважды выступал на заседании Пленума (см. Бюллетень Верховного Суда СССР, 1990, № 3, с. 5).

Рекомендации автора были также учтены при разработке постановления Пленума Верховного Суда Азербайджанской ССР от 30 июля 1985 г. «О ходе выполнения судами Азербайджанской ССР постановления Пленума Верховного Суда СССР от 23 сентября 1977 г. „О судебной практике по делам о взяточничестве“, нашли отражение в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 24 декабря 1987 г. «О внесении изменений в постановление Пленума Верховного Суда СССР от 21 июня 1985 г. № 7 „О практике применения судами законодательства по делам о приписках и других искажениях отчетности о выполнении планов“» и в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 1 декабря 1983 г. «О применении судами законодательства об ответственности за получение незаконного вознаграждения от граждан за выполнение работ, связанных с обслуживанием населения».

Некоторые положения исследования докладывались на научных конференциях, теоретических семинарах и расширенных заседаниях Всесоюзных координационных бюро по уголовному праву и по проблемам криминологии г. Москве, Баку, Нижнем Новгороде, Одессе, Свердловске и других городах.

Результаты исследования могут быть использованы: 1) в работе по совершенствованию практики применения действующих уголовно-правовых норм следственными органами и судами; 2) в правотворческой деятельности по разработке нового уголовного законодательства; 3) в процессе подготовки и повышения квалификации юридических кадров страны.

На основе созданной им теоретической модели автор, являясь членом рабочей группы при Министерстве юстиции РСФСР по подготовке проекта Уголовного кодекса РССР, разработал и представил проекты двух глав этого Кодекса: «Должностные преступления» и «Хозяйственные преступления».

II. Краткая характеристика некоторых основных проблем, рассмотренных в опубликованных работах

1. Коррупция как уголовно-правовая проблема. В «Кодексе поведения должностных лиц по поддержанию правопорядка», принятом Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций 17 декабря 1979 г., указывается, что «хотя понятие коррупции должно определяться в соответствии с национальным правом, следует понимать, что оно охватывает совершение или несовершение какого-либо действия при исполнении обязанностей или по причине этих обязанностей в результате требуемых или принятых подарков, обещаний или стимулов или их незаконное получение всякий раз, когда имеет место такое действие или бездействие». Иначе говоря, в это понятие включается служебное поведение должностного лица, причинно или иначе связанное с незаконным получением тех или иных материальных ценностей.

Советская уголовно-правовая наука пока еще не определилась в содержательном значении понятия «коррупция», ныне столь часто употребляемом, не только в литературных источниках, но и в нормативных актах, включая указы Президента СССР. Не отождествляя коррупцию со взяточничеством, некоторые ученые связывают коррупцию только с организованной преступностью и предлагают выделить ее в специальном составе, предусматривающем «самую строгую ответственность должностных лиц за установление контактов в организованным преступным сообществом в корыстных целях, т. е. за коррупцию» (А. Н. Волобуев).

Согласно другому подходу, коррупция – это не правовое, а социолого-криминологическое понятие, это явление, заключающееся в разложении власти, использовании ее возможностей для личного обогащения и выражающееся в конкретных актах поведения, предусмотренного законом как преступное (И. М. Гальперин).

Данная точка зрения представляется правильной. В широком смысле слова коррупция – это явление, поразившее аппарат государственной власти и управления, связанное с его разложением, когда представители этого аппарата незаконно используют служебное положение в корыстных целях вопреки интересам службы для личного обогащения. Следовательно, юридическими признаками проявлений коррупции являются: 1) субъект – должностное лицо государственного аппарата; 2) действие (бездействие) вопреки интересам службы с использованием служебного положения; 3) умысел; 4) корыстная цель. Последствия коррумпированного поведения весьма разнообразны, начиная от нарушения нормальной деятельности аппарата государственного управления, вплоть до нарушения имущественных интересов различных собственников, политических, трудовых, жилищных и иных прав граждан.

На наш взгляд, в действующем советском уголовном законодательстве предусмотрены три основные разновидности коррумпированного поведения должностных лиц (16).

Первая – завладение чужим имуществом путем его изъятия вопреки воле собственников с использованием служебного положения. В действующем законодательстве этот вид коррумпированного поведение представлен лишь нормой о хищении государственного и общественного имущества путем злоупотребления служебным положением. Случаи же завладения личным имуществом обычно квалифицируются как злоупотребление властью или служебным положением (ст. 170 УК РСФСР) или превышение власти или служебных полномочий (ст. 171 УК РСФСР), а иногда по совокупности одного из этих должностных преступлений с каким-либо преступлением против личной собственности. В связи с изменением Конституции СССР и принятием Закона СССР от 6 марта 1990 г. «О собственности в СССР», которыми провозглашены разнообразие форм собственности и равная охрана их государством, целесообразно нормой о хищении путем злоупотребления должностным лицом служебным положением охватить случаи завладения таким способом имущества, принадлежащего любому собственнику.

Вторая разновидность коррумпированного поведения должностного лица – использование им служебного положения при совершении других действий корыстного характера, не связанных с завладением чужим имуществом (например, злоупотребление служебным положением из корыстных побуждений, контрабанда, спекуляция).

Третья, «классическая», разновидность проявления коррупции – получение должностным лицом материальных ценностей или услуг материального характера в связи с занимаемой должностью с ведома лиц, передающих эти ценности или оказывающих услуги. При этом материальные ценности или услуги могут предоставляться как подкуп с целью побуждения должностного лица к соответствующему действию, правомерному или противозаконному, или являться благодарностью за уже имевшее место служебное поведение, но могут передаваться должностному лицу как бы на перспективу, имея в виду его будущее возможное служебное поведение. В действующем советском уголовном законодательстве ответственность за подобное проявление коррупции предусмотрена одной правовой нормой – получение взятки.

2. Проблема должностного лица как субъекта корыстных злоупотреблений по службе. История развития уголовного законодательства свидетельствует, что первоначально должностные преступления рассматривались как отдельные случаи совершения общих преступлений. Лишь позднее они стали выделяться в особую группу преступлений, связанных с нарушением деятельности государственного аппарата. Одними из важнейших системообразующих признаков для этой группы преступлений являются признаки, характеризующие субъекта как лицо, участвующее в государственном управлении, действующее от имени и по поручению государства и злоупотребляющее предоставленными ему правами, которое в советском законодательстве называется должностным лицом.

Автор проанализировал законодательные определения понятия должностного лица и научную полемику в связи с этим понятием, ведущуюся в советской уголовно-правовой науке с начала 20-х годов (13; 42). В соответствии с Уголовным кодексом РСФСР 1922 г. и 1926 г. под должностными понимались лица, занимающие временные или постоянные должности в каком-либо государственном (советском) учреждении или предприятии, а также в организации или объединении, имеющем по закону определенные права, обязанности и полномочия в осуществлении хозяйственных, административных, просветительных и других общегосударственных задач.

Представители правовой науки в 20-е годы почти единодушно полагали, что должностным лицом следует признавать любого служащего государственного учреждения или предприятия независимо от занимаемой им должности (А А. Жижиленко, А. А. Пионтковский, А. Н. Трайнин, М. Д. Шаргородский, А. Я. Эстрин и др.). Значительно дискуссионнее оказался вопрос о признании субъектами должностных преступлений работников других, не государственных объединений и организаций, например: кооперативов, акционерных обществ, предприятий с участием иностранного и смешанного капитала, а также профсоюзов и иных общественных организаций.

Свертывание нэпа, ликвидация частных, совместных и акционерных предприятий, «огосударствление» КПСС, комсомола, профсоюзов, кооперации, других общественных организаций привели к образованию административно-бюрократической системы, когда все эти организации стали рассматриваться лишь как «приводные ремни», «рычаги» единого аппарата управления обществом и государством. Идея привлечения широких масс к государственному управлению в ее конкретном воплощении привела к обратному результату – не демократизация государственного управления, а бюрократизация, этатизация всей общественной жизни.

Уголовное законодательство, хотя и с опозданием, отреагировало на фактическое «огосударствление» всех предприятий, учреждений и организаций тем, что в республиканских уголовных кодексах, принятых в период с 1959 по 1962 год, в определениях должностного лица уже без всяких оговорок указывалось, что таковым является, в частности, лицо, занимающее в любом государственном или любом общественном предприятии, учреждении, организации должность, связанную с выполнением организационно-распорядительных или административно-хозяйственных обязанностей. Научные споры по проблеме должностного лица до недавнего времени сводились лишь к определению круга полномочий, достаточных для отнесения субъектов к числу должностных лиц как в целом, так и по отдельным категориям работников (врачи, преподаватели, работники торговли, экспедиторы, заготовители и др.). Активно участвовал в этих дискуссиях и автор настоящего доклада (1, с. 76–99; 2, с. 10–29; 3, с. 6–21; 21; 25).

Динамично развивающаяся жизнь, коренная перестройка экономической и политической систем общества, процессы демократизации и демонтажа командно-административной системы делают актуальным пересмотр сложившихся понятий должностного преступления и должностного лица. Принятие общесоюзных и республиканских законов о собственности, земле, предприятиях и предпринимательстве, кооперации, банках и банковской деятельности, аренде и других создает юридические основания для возникновения многоукладной экономики. Соответственно многообразию форм собственности в стране возникают различные виды предприятий. Каждое из них имеет органы управления, свой аппарат, принимающий и реализующий управленческие акты, и резонно предположить, что работники этого аппарата, как руководители, так и специалисты могут совершить действия, совпадающие по своим объективным характеристикам с признаками нынешних преступлений (злоупотребление служебным положением, халатность, служебный подлог, получение взятки). Однако по своей социальной сущности эти действия отличаются от аналогичных, совершенных работниками государственного аппарата при исполнении обязанностей, возложенных на них государством. Вряд ли стоит вмешиваться государству и привлекать к уголовной ответственности за халатность руководителей, допустим, частного или семейного предприятия или кооператива, если в результате недобросовестной работы этих руководителей предприятия понесут тяжелые убытки, обанкротятся, самоликвидируются.

Аналогичные проблемы возникают и в связи с общественными организациями. Развитие демократии, юридическое признание многопартийности в ст. ст. 6 и 51 Конституции СССР (в ред. Закона от 14 марта 1990 г.) и в Законе СССР от 9 октября 1990 г. «Об общественных объединениях» привели к образованию множества политических партий, массовых движений, независимых профсоюзов, молодежных и других общественных организаций, всякого рода ассоциаций, землячеств, клубов, фондов и т. д., имеющих самую различную направленность, в том числе и оппозиционных по отношению к существующему государственному строю и политическому режиму. Было бы абсурдным руководителей и аппаратных работников такого рода партий и движений считать включенными в структуру органов государственного управления.

Как и законодательство большинства государств, советский уголовный закон рассматривает должностные преступления в качестве особого вида преступных посягательств с точки зрения как объекта, так и субъекта этих преступлений. Должностные (служебные) преступления – это деяния, посягающие на нормальную, регламентированную законом деятельность государственного аппарата и совершенные служащими (должностными лицами) этого аппарата с использование служебного положения, а также лицами, осуществляющими те или иные функции государственного аппарата по специальному полномочию. Это преступления лиц, которые вследствие предоставленных им государством полномочий по управлению (в широком смысле этого термина, включающем деятельность законодательную, исполнительно-распорядительную, судебную и надзорную), находятся в особом положении как к государству, так и по отношению к гражданам, подчиненным управлению. Иначе говоря, это лица, наделенные публично-правовыми функциями.

В современных условиях развития советского общества и государства уже недопустимо считать работников аппарата всех промышленных и сельскохозяйственных предприятий и организаций, всех общественных объединений граждан должностными лицами, осуществляющими публично-правовые функции. Таковыми, по нашему мнению, являются работники государственных органов, осуществляющие законодательную, исполнительно-распорядительную, судебную и надзорную власть (так называемые представители власти); должностные лица государственных промышленных, сельскохозяйственных и иных предприятий и учреждений, а также предприятий с преобладающей (более 50 %) долей государственного капитала; должностные лица органов территориального общественного управления (Советы и комитеты микрорайонов, жилищных комплексов, домовые, уличные, квартальные, поселковые, сельские комитеты и другие органы), а также представители общественности, наделенные специальными властными полномочиями по государственному управлению (члены добровольных народных дружин, товарищеских судов, общественные инспекторы и т. п.).

Такой подход не означает декриминализации возможных общественно опасных действий работников аппарата негосударственных предприятий, кооперативов и т. д. Даже в рамках действующего законодательства они могут нести ответственность за преступления против трудовых и иных прав граждан, за преступления против собственности, хозяйственные, преступления против здоровья населения, нарушения законодательства о налогах и др. Кроме того, должна быть установлена уголовная ответственность и за другие преступления, например, за «коммерческое взяточничество», как это предусмотрено в некоторых штатах США (16; 42).

Возможный вариант диспозиций такой нормы представляется следующим: «Незаконное получение руководителем или служащим кооперативного, акционерного, частного или иного негосударственного предприятия материальных ценностей или услуг материального характера за действие или бездействие в интересах дающего, связанное с занимаемой эти лицом должностью и заведомо способное причинить вред интересам данного предприятия, его собственника и его клиентам». Можно прогнозировать применение этого положения, в частности, к случаям выдачи за вознаграждение коммерческой или банковской тайны.

Особо следует сказать о профсоюзах. Новый общесоюзный Закон от 10 декабря 1990 г. «О профессиональных союзах, правах и гарантиях их деятельности» частично снял налет «государственности», лежавший на старых профсоюзах. Основная задача профессиональных союзов как добровольных общественных организаций трудящихся, связанных общими интересами по роду их деятельности, состоит в защите трудовых и социально-экономических прав и интересов своих членов, а не в приобщении их к управлению государством, как нередко утверждалось. Профсоюз выступает стороной в отношениях с администрацией государственных, коллективных предприятий или с собственниками этих предприятий, представляя не интересы государства, а интересы членов данного союза. Реализуя гарантированные законом права для защиты членов профессионального союза, работники аппарата профсоюзных организаций не превращаются в должностных лиц государственного аппарата (42). В то же время, учитывая достаточно значительные права, предоставленные законом профессиональным Союзам в деле защиты прав трудящихся, необходимо в главе «Преступления против политических и трудовых прав граждан» предусмотреть ответственность как за подкуп должностного лица аппарата профсоюза, так и за получение им вознаграждения, заведомо переданного с целью определить его соответствующее поведение.

Применительно к служащим государственных учреждений, организаций и предприятий автор в своих исследованиях уделял немало внимания анализу тех полномочий, наделение которыми позволяет считать субъекта должностным лицом.

На протяжении многих лет судебная практика непоследовательно и противоречиво решала вопрос о возможности привлечения к уголовной ответственности за должностные преступления представителей той группы государственных служащих, которые по классификации, предусмотренной «Единой номенклатурой должностей служащих» (ЕНДС), отнесены к категориям специалистов (инженеры, экономисты, агрономы, врачи, преподаватели и др.). Автор отстаивает точку зрения, что профессионально-производственна я деятельность специалистов может быть связана с выполнением организационно-распорядительных или административно-хозяйственных полномочий по управлению людьми, распоряжению или управлению материальными ценностями, совершением по службе юридически значимых действий, влекущих правовые последствия, и что, следовательно, акты поведения одних и тех же лиц в различных аспектах их деятельности могут иметь и должностной и не должностной характер (1, с. 90–99; 2, с. 21–29; 3, с. 73–78; 25, 21). Такой подход соответствует законодательному определению понятия должностного лица (примечание к ст. 170 УК РСФСР), где, в частности, сказано, что должностными являются лица, занимающие должности, связанные с выполнением организационно-распорядительных или административно-хозяйственных обязанностей. Эта позиция получила поддержку в п. 4 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 30 марта 1990 г. «О судебной практике по делам о злоупотреблении властью или служебным положением, превышении власти или служебных полномочий, халатности и должностном подлоге».

В то же время автор выступает против неосновательного расширения круга субъектов должностных преступлений, в частности, возможности привлечения к ответственности за получение взятки медицинских работников в связи с оказанием профессиональной медицинской помощи (А К. Квициния), судебных экспертов (Ш. Г. Папиашвили, А. Я. Светлов и др.), корреспондентов средств массовой информации (Л. Мариупольский, М. Якубович), спортивных судей (А. Н. Игнатов) и др. (1, с. 92, 96–97; 2, с. 22–23, 26–27; 3, с. 14–16, 77).

В связи с встречающимися в практике случаями подкупа судей и других участников спортивных состязаний заметим, что дальнейшая профессионализация и коммерциализация спорта, организация в связи с этим всякого рода лотерей, спортивного тотализатора и т. п., еще в больших масштабах будут привлекать внимание организованной преступности и неминуемо повлечет расширение попыток подкупа судей, спортсменов и других участников спортивных соревнований. Отсюда возникает необходимость установления уголовной ответственности для участников подобных сделок.

3. Проблема корыстного мотива и корыстной цели как обязательных признаков составов некоторых злоупотреблений по должности.

В течение всего периода проведения исследования эта проблема оставалась актуальной.[200] Игнорирование корыстного характера некоторых злоупотреблений по должности или чрезмерно широкое толкование корыстного мотива и цели привели к появлению концепции некорыстных хищений, ошибочному пониманию «хищения в пользу третьих лиц» и, как следствие, к незаконному осуждению за хищения многих хозяйственных руководителей. В научной литературе в оправдание подобной практики нередко высказывались идеи, что для существа хищения путем растраты или путем злоупотребления служебным положением безразлично, чем руководствовался расхититель и какие у него были мотивы, и что мотив при этом не всегда может выражаться в стремлении извлечь выгоду только имущественного характера (С. А. Тарарухин, Э. С. Тенчов, И. Г. Филановский и др.).

Последовательное проведение этой позиции как раз и приводило к признанию хищениями государственного и общественного имущества любых случаев умышленной незаконной передачи имущества другим лицам – в частности, так называемым «щабашникам», вызванных соображениями производственной необходимости, «ложно понятыми, узковедомственными интересами» и т. п.

Критикуя эти взгляды и подходы, автор исходил из положений закона, не отождествляющих корысть с любой иной личной заинтересованностью, и этимологического значения слова «корысть», «корыстолюбие», определяемых как страсть к приобретению, стремление к наживе, жадность (В. И. Даль, С. И. Ожегов). Это и составляет суть корыстного мотива. Корыстная же цель соответственно реализуется при умышленном незаконном и безвозмездном обращении чужого имущества: 1) в свою пользу; 2) в пользу лиц, близких расхитителю, в улучшении материального положения которых он лично заинтересован; 3) в пользу всех других лиц, являющихся соучастниками хищения (4, с. 53–60; 5, с. 53–64, с. 137–148). Такое понимание хищения как корыстного преступления способствовало формированию более правильной правовой оценки случаев установления завышенного размера вознаграждения за работу или услуги по трудовым соглашениям иди иным договорам, что нашло отражение в информационном письме Прокуратуры СССР № 12–15 д-88 от 12 января 1988 г. «О некоторых ошибках, допускаемых по делам о хищениях социалистического имущества» и в решениях Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР, во второй половине 80-х годов принятых по ряду конкретных уголовных дел (см.: Бюллетень Верховного Суда СССР, 1987, № 1, с. 22. № 5, с. 8–9; Бюллетень Верховного Суда РСФСР, 1988, № 2, с. 13–14 и др.).

В настоящее время в следственно-судебной практике еще нередко случаи некорыстного завышения размера вознаграждения за выполнение по договору или трудовому соглашению работы или услуги квалифицируются как злоупотребление служебным положением, причем в качестве мотива указываются «узковедомственные, ложно понятые интересы организации, предприятия». Такие решения не основаны на законе, установившем в качестве обязательных мотивов должностного злоупотребления корысть или иную личную заинтересованность, а вовсе не «узковедомственные» интересы. Переход к рыночной экономике, обретение самостоятельности предприятиями, реализация положения, сформулированного в ст. 26 Закона РСФСР от 25 декабря 1990 г. «О предприятиях и предпринимательской деятельности», о том, что система, формы и размер оплаты труда определяются предприятием самостоятельно, в значительной степени упростят ситуацию. Именно мотив поведения должностного лица, корыстный или личного характера, при условии действия (бездействия) вопреки интересам службы и причинения существенного вреда и делает его должностное поведение преступным.

Понимание хищения как корыстного преступления определяло критическое отношение автора к положению, неоднократно фиксировавшемуся в постановлениях Пленума Верховного Суда СССР (1973, 1977, 1980 и 1985 гг.) о судебной практике по делам о приписках и других искажениях отчетности о выполнении планов, что, если приписки и другие искажения отчетных данных были сопряжены с последующим умышленным внесением в соответствующие документы заведомо ложных сведений и с незаконным безвозмездным обращением государственных или общественных средств в свою собственность или собственность других лиц, содеянное должно квалифицироваться по совокупности статей УК, предусматривающих ответственность за приписки и за хищение. При этом размер хищения определялся всей суммой незаконно выплаченных денежных средств, включая и безвозмездно переданные другим лицам в виде зарплаты и премий.

В опубликованных работах, проанализировав объективную и субъективную стороны такой деятельности виновных, автор утверждал, что объективная сторона хищения путем злоупотребления служебным положением (а не растраты, как ошибочно указывалось в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 18 апреля 1980 г.) начинает реализовываться при оформлении документов на получение премии. При этом корыстные мотивы и цели распространяются лишь на ту сумму премии, которая должна быть выплачена лицам, виновным в приписках, и соучастникам, состоящим с ними в сговоре. В случае фактического получения премии и других выплат вследствие искажения отчетности содеянное должно квалифицироваться как реальная совокупность преступлений: приписки в государственной отчетности о выполнении планов, хищение путем злоупотребления служебным положением (в сумме средств, полученных виновными в приписках и их соучастниками) и злоупотребление служебным положением, причинившее материальный ущерб на остальную сумму незаконно выплаченных средств (4, с. 59–60; 5, с. 62–63; 14, с. 99–101; 15, с. 146–148).

Эта точка зрения в основном была воспринята Пленумом Верховного Суда СССР, внесшим 24 декабря 1987 г. соответствующие изменения в п. 10 своего постановления от 21 июня 1985 г. «О практике применения судами законодательства по делам о приписках и других искажениях отчетности о выполнения планов».

4. Проблема разграничения хищений путем злоупотребления служебным положение и должностных преступлений. Эта актуальная и практически важная проблема, связанная с многообразными жизненными ситуациями, решалась автором на основе анализа содержания общего понятия и отдельных признаков хищения (4; 5; 14).

В итоге были сформулированы следующие положения:

1. Злоупотребление служебным положением из корыстных побуждений не является хищением, если ущерб собственнику причинен не вследствие незаконного безвозмездного изъятия имущества, а в результате использования имущества не по назначению, неоплаты оказанной услуги, непоступления должного и т. п. (неполученные доходы).

2. Злоупотребление служебным положением, связанное с изъятием имущества, не является хищением, если изъятие носило временный или возмездный характер (например, временное заимствование, незаконное приобретение имущества в кредит, незаконное совместительство).

3. Злоупотребление служебным положением, даже причинившее реальный ущерб и связанное с изъятием имущества, не является хищением, если виновный не преследовал корыстной цели (4, с. 61–62; 5, с. 65–67; 17).

5. Проблемы ответственности за взяточничество: сущность, скрытые формы взяточничества, соучастие и посредничество во взяточничестве, освобождение от уголовной ответственности за взяточничество, квалификация по совокупности с хищением.

5.1. Сущность взяточничества и его некоторые скрытые формы Как известно, первоначально суть взяточничества виделась лишь в посягательстве на имущественные интересы. Получение взятки считалось способом завладения имуществом того, кто давал (вынужден был дать) взятку. Опасность этих действий усматривалась и в совершенных за взятку деяниях (например, вынесение неправосудного приговора). Неслучайно, что лица, давшие взятку, как правило, ответственности не подлежали. Значительно позднее взяточничество стало рассматриваться преступным само по себе как посягательство на интересы государственной службы, нарушение служебного долга, принципа безмездности и неподкупности служебной деятельности. Анализ дореволюционного российского законодательства (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных в ред. 1845, 1866 и 1885 гг.; Уголовное уложение 1903 г.), законодательства некоторых зарубежных государств, многолетнего опыта борьбы с продажностью должностных лиц позволяет определить несколько форм этой разновидности коррупции, а именно:

1) получение должностным лицом вознаграждения, подарка за уже совершенное без предварительной договоренности о вознаграждении правомерное действие (бездействие) с использованием служебного положения;

2) получение должностным лицом вознаграждения при тех же условиях за действие (бездействие), связанное с нарушением служебных обязанностей;

3) получение должностным лицом материальных ценностей до совершения им правомерных действий (бездействия) с использованием служебного положения. Разновидностью этой ситуации является вымогательство взятки;

4) получение должностным лицом материальных ценностей до совершения им незаконных действий, в которых заинтересован взяткодатель;

5) получение должностным лицом материальных ценностей от лиц, так или иначе от него зависящих, находящихся в сфере его юрисдикции, заинтересованных в благорасположении, покровительстве, попустительстве и т. п. должностного лица без какой-либо договоренности о конкретном служебном действии;

6) поборы, «дань», накладываемые должностным лицом на подчиненных и других лиц, зависящих от его благорасположения.

В течение всей истории советского уголовного законодательства ответственность за получение взятки предусматривалась в одной правовой норме, содержание которой менялось незначительно. Диспозиция действующего закона предусматривает возможность привлечения к ответственности за получение взятки в любом размере любого должностного лица за совершение (несовершение) им как законного, так и незаконного, нарушающего служебные обязанности, а то и преступного действия. Взятка может иметь как характер подкупа, определяющего служебный поступок должностного лица, так и характер заранее не обусловленной благодарности за уже выполненное должностным лицом действие (бездействие). Наконец, формулировка закона допускает признание взяточничеством получение должностным лицом материальных ценностей и в случаях, когда условия их получения специально не оговариваются, но участники сделки сознают, что они вручаются с целью удовлетворения интересов взяткодателя. Однако такое толкование закона не является общепризнанным.

Неоднократно проводимые нами опросы в Институте усовершенствования следственных работников показывают, что более половины следователей и прокуроров не считают взяткой, да и вообще преступлением получение должностным лицом незаконного, но заранее не обусловленного вознаграждения, подарка за уже совершенное правомерное действие по службе. В советской юридической литературе многие авторы (С. В. Бакланов, А. К. Квициния, М. И. Ковалев, В. Д. Меньшагин, Ш. Г. Папиашвили, А. Я. Светлов, Е. А. Фролов, Г. В. Шелковкин и др.) также не признают подобные действия дачей и получением взятки. В то же время другие криминалисты (Н. Д. Дурманов, А. А Жижиленко, Б. В. Здравомыслов, В. Ф. Кириченко, Н. И. Коржанский, Н. П. Кучерявый, Н. С. Лейкина, В. Е. Мельникова, В. В. Степанов и др.) полагают обоснованным привлечение к ответственности за взяточничество и в случаях получения должностным лицом заранее не обусловленного незаконного вознаграждения за служебную деятельность.

В ряде опубликованных работ (1, с. 107–109; 2, с. 37–39; 3, с. 84–85; 16; 25, с. 10; 40; 41) автор отстаивал последнюю точку зрения, поддержанную и в постановлениях Пленума Верховного Суда СССР о судебной практике по делам о взяточничестве от 23 сентября 1977 г. и 30 марта 1990 г. Получение должностным лицом не предусмотренного законом вознаграждения, переданного или с целью побудить к определенным действиям, или как оплата-благодарность за уже содеянное, – это лишь разновидности взяточничества как одной из форм коррупции. Объектом преступления при взяточничестве являются общественные отношения, составляющие содержание нормальной работы государственного аппарата управления. Одним из элементов этих общественных отношений является публично-правовой характер оплаты служебной деятельности должностных лиц, то есть получение вознаграждения за служебную деятельность только в установленном порядке и размерах, безвозмездность их публичной деятельности по отношению к тем субъектам, чьи интересы они объективно удовлетворяют (могут удовлетворить) своими служебными действиями. Если же должностное лицо принимает незаконное вознаграждение, заведомо понимая, что оно дается за определенное служебное поведение (как правомерное, так и неправомерное), то здесь имеется посягательство на указанные общественные отношения и субъект должен нести ответственность за взяточничество.

Степень опасности взятки – вознаграждения, как правило, значительно меньше, чем у взятки-подкупа, что резонно учитывалось в российском дореволюционном уголовном законодательстве и в современном законодательстве тех стран, где этот вид коррупции выделен особо. Вместе с тем, вряд ли целесообразно устанавливать в законе «исключения», когда принятие должностным лицом подарка не считается преступлением, как это сделано в законах ряда штатов США. Дело следствия и суда устанавливать предоставлялись ли должностному лицу подарки или услуги в силу родственных или дружеских отношений, были ли они проявлением гостеприимства и т. п. или же они были переданы субъекту именно как должностному лицу в связи с его будущим или уже совершенным служебным действием. В последнем случае, если материальная ценность услуги или подарка явно невелика (букет цветов, коробка конфет и т. п.) и со стороны вручившего подарок или оказавшего услуги это было, так сказать, «движение души», сугубо знак признательности, то следует считать содеянное лишь формально подпадающим под признаки составов дачи и получения взятки, не достигающим той степени опасности, которая необходима для этих преступлений.

Столь же дискуссионной в литературе является правовая оценка случаев получения должностным лицом материальных ценностей от подчиненных по службе или иным образом зависящих от него субъектов, когда конкретное ответное поведение должностного лица не оговаривается. Многие криминалисты (А. А. Жижиленко, Н. Д. Дурманов, В. Ф. Кириченко, С. Г. Закутский, Н. П. Кучерявый, А. И. Кирпичников, Н. С. Лейкина, Ю. П. Ляпунов, А. Б. Сахаров и др.) рассматривают эти действия как обычное взяточничество. Напротив, другие ученые (Б. В. Здравомыслов, В. Д. Меньшагин, И. М. Гальперин, В. Е. Мельникова, А. К. Квициния, А. Я. Светлов, Ш. Г. Папиашвили и др.) полагают, что при взяточничестве материальные ценности предлагаются должностному лицу лишь за его конкретное поведение по службе, а при необусловленности получения материальных ценностей конкретным ответным действием должностного лица имеет место лишь злоупотребление служебным положением.

Наша позиция по данной проблеме, опубликованная в ряде работ (1, с. 105–107; 2, с. 35–37; 3, с. 83–84; 27, с. 170–172; 30; 38; 40), сводится к следующему. Когда субъект, так или иначе зависимый от должностного лица (например, последний является его начальником, имеет право контроля, проведения ревизий, ведает вопросами снабжения и т. п.), передает тому материальные ценности, не обговаривая всякий раз совершение конкретных действий, он рассчитывает, что при необходимости должностное лицо предпримет выгодное для него действие или не будет препятствовать его незаконной деятельности. В подобных ситуациях обычно существуют отношения постоянной зависимости, вызывающие у подчиненного или подконтрольного субъекта постоянный интерес к служебной деятельности должностного лица, которое отчетливо сознает наличие такой заинтересованности (А. И. Кирпичников). Это позволяет не обусловливать каждую взятку выполнением конкретного действия, но заставляет взяткодателя с помощью взяток периодически напоминать должностному лицу о своем интересе. Возможные будущие действия должностного лица вытекают из его должностных функций и определяются по мере проявления интереса взяткодателя. В связи с ростом организованной преступности, укреплении ее связей с коррумпированной частью аппарата советских и правоохранительных органов, опасность такого рода прямого, тотального подкупа (В. П. Рейсман, А. М. Яковлев), когда происходит своеобразное «приобретение» должностного лица с тем, чтобы оно в своей деятельности постоянно имело в виду интересы взяткодателя, резко повышается.

«Благоприятное отношение» должностного лица может быть реализовано только в его поведении, то есть в конкретных должностных поступках, в которых заинтересован взяткодатель. Иначе говоря, в подобных ситуациях ценности передаются должностному лицу не «просто так», не за «симпатию», и не за абстрактное «общее благоприятное отношение», а за вполне конкретные акты поведения должностного лица, которые, возможно, в момент передачи взятки не оговариваются, но вытекают из характера взаимоотношений между субъектами и отчетливо осознаются обеими сторонами сделки. Последовали ли фактически затем какие-либо действия должностного лица в интересах взяткодателя, никакого значения не имеют, поскольку эти действия находятся за пределами состава получения взятки. Эти идеи восприняты практикой и нашли отражение в п. 5 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 30 марта 1990 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве».

Вместе с тем, поскольку существующая диспозиция статьи закона об ответственности за получение взятки в какой-то мере способствует различным ее толкованиям, автор считает возможным предложить иную редакцию: «Получение должностным лицом материальных ценностей или услуг материального характера (взятки) в связи с занимаемым им служебным положением» (36, с. 24; 16). Эта формулировка более четко демонстрирует связь незаконного материального вознаграждения с должностным положением взяткополучателя. Она охватывает случаи как взятки-подкупа, так и взятки-благодарности, исключая тем самым различные толкования действующего закона по этому вопросу. В ней отчетливо отражен момент окончания преступления: все действия должностного лица в случае совершения их в связи с вознаграждением находятся за пределами состава получения взятки и требуют самостоятельной правовой оценки. Наконец, она предусматривает и случаи получения должностным лицом материальных ценностей и услуг при заранее не обусловленном его конкретном поведении в интересах взяткодателя, но переданных ему именно как должностному лицу, в благосклонности которого так или иначе заинтересован взяткодатель.

Проблема ответственности за некоторые скрытые формы взяточничества исследовалась автором прежде всего в историческом ключе и в аспекте сравнительного правоведения (16; 38; 40), а также с учетом современных особенностей этого явления. В последнее время взяточничество чаще всего вуалируется оплатой якобы выполненной самим должностным лицом или его родственниками работы по совместительству или по трудовому соглашению в другой организации (чаще всего в кооперативе, или малом государственном предприятии), а также оплатой различного рода посреднических услуг. В действующем законодательстве имеются отдельные нормы, запрещающие в интересах борьбы с коррупцией работу по совместительству некоторым категориям должностных лиц. Не допускается совместительство службы в органах прокуратуры с работой на предприятиях, в учреждениях или организациях за исключением научной или педагогической деятельности (ст. 20 Закона Союза ССР от 30 ноября 1979 г. «О Прокуратуре СССР»). Такой же запрет установлен для судей (ст. 21 Закона Союза ССР от 4 августа 1989 г. «О статусе судей в СССР») и для работников милиции (ст. 6 Закона Союза ССР от 6 марта 1991 г. «О советской милиции»). Закон Союза ССР «О кооперации в СССР» (в ред. от 6 июня 1990 г.) запретил вступление в члены кооперативов в сферах производства и услуг и работу в них по трудовому договору руководящим работникам и специалистам органов государственного управления, в функции которых входит осуществление контроля за деятельностью кооперативов, а также руководящим работникам предприятий, организаций и учреждений, при которых созданы кооперативы, и лицам, состоящим с ними в близком родстве. Однако это все отдельные положения и требуется единый нормативный акт (Закон о государственной службе или Закон о борьбе с коррупцией), где бы эта проблема получила всеобщее решение (16).

Конечно, само по себе нарушение запрета на совместительство еще не означает виновность в получении и даче взяток, как это в свое время трактовалось Временными правилами по службе в государственных учреждениях и предприятиях от 21 декабря 1922 г. Однако, если должностное лицо как член кооператива или малого предприятия никакой работы не выполняет и осознает, что передаваемые ему материальные ценности являются оплатой его должностного поведения, в котором заинтересован кооператив или отдельные его члены, содеянное является завуалированным взяточничеством, квалифицируемым по совокупности с хищением кооперативного или государственного имущества, переданного в виде взятки. То же самое происходит, когда «зарплата» выдается якобы работающему в кооперативе родственнику должностного лица, если это делается с ведома последнего и в качестве благодарности за выполненные или возможные услуги с его стороны.

Несколько сложнее дать правовую оценку содеянному, если в трудовом соглашении оговаривается поведение должностного лица (оказание того или иного содействия в решении вопросов), и это фактически выполнялось. Однако, если оплачиваемые таким образом действия должностного лица сводились к выполнению обычных функциональных обязанностей с использованием служебного положения, то данное вознаграждение – элементарная взятка (16; 38, с. 23–24; 40).

5.2. Соучастие и посредничество во взяточничестве

В уголовно-правовой литературе давно ведется дискуссия о юридической природе взяточничества и соотношении трех составов преступлений, нередко объединяемых одним понятием взяточничества: получение взятки, дача взятки, посредничество во взяточничестве. Широко распространена точка зрения о самостоятельности этих преступлений (Б. В. Здравомыслов, В. Ф. Кириченко, В. Е. Мельникова, Н. А. Стручков, М. Д. Шаргородский и др.). Столь же многочисленны сторонники понимания взяточничества как сложного двухстороннего единого преступления (Н. Д. Дурманов, С. Г. Закутский, Н. П. Кучерявый, Ш. Г. Папиашвили, А. Б. Сахаров и др.).

Нам близка третья точка зрения, рассматривающая дачу взятки особым случаем соучастия в получении взятки, выделенным законодателем ввиду особой важности и необходимости такого соучастия в отдельный состав (А. А. Жижиленко, А. Н. Трайнин, А. Я. Светлов и др.). Сторонники всех названных точек зрения в советской правовой литературе сходятся на том, что объект посягательства при получении взятки и ее даче единый – нормальная деятельность государственного аппарата, нарушаемая путем принятия должностным лицом незаконного материального вознаграждения в связи с его служебной деятельностью.

Такая трактовка объекта по существу и определяет решение спорного вопроса. Ведь для того, чтобы должностное лицо могло подобным образом осуществить посягательство на нормальную деятельность государственного аппарата, нарушить принцип публично-правовой оплаты служебной деятельности, необходимо, чтобы ему была дана взятка. Таким образом, взяткодатель, в том числе и действующий под влиянием принуждения (вымогательства), является необходимым соучастником данного преступления.

Выделение дачи взятки в отдельный состав преступления делает, на наш взгляд, необходимым и существование другого отдельного состава – посредничество во взяточничестве, к анализу которого в сопоставлении с различными иными случаями соучастия в получении или даче взятки автор неоднократно обращался в своих исследованиях (1, с. 111–119; 2, с. 43–47, 61–62; 3, с. 102–108; 27, с. 179–181; 28; 29).

В русском языке «посредничество» означает содействие соглашению, сделке между сторонами или содействие, помощь в налаживании общения между кем-либо. Соответственно, «посредник» – тот, кто осуществляет посредничество между кем-либо, содействует соглашению, сделке. Наиболее точно понятие посредничества во взяточничестве было разъяснено в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 31 июля 1962 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве», где указывалось, что посредником во взяточничестве является тот, «кто, действуя по просьбе или по поручению взяткодателя или взяткополучателя, способствует достижению или осуществлению соглашения о даче-получении взятки». Это определение охватывает и интеллектуальное, и физическое посредничество.

Таким образом, посредник одновременно способствует совершению преступления взяткодателем и взяткополучателем, что и определило решение законодателя выделить его деятельность в особое преступление – посредничество во взяточничестве.

Признаками, отличающими посредничество во взяточничестве от различных случаев соучастия в получении и даче взятки, являются следующие обстоятельства: 1) посредник, в отличие от пособника и подстрекателя в даче или получении взятки, обязательно связан с обоими субъектами взяточничества; и 2) посредник, в отличие от подстрекателя и организатора в даче или получении взятки, действует не по собственной инициативе, а по просьбе или поручению взяткодателя или взяткополучателя.

Автор критикует чрезмерно узкое толкование посредничества во взяточничестве, предложенное Пленумом Верховного Суда СССР в постановлении о судебной практике по делам о взяточничестве 23 сентября 1977 г. и в действующем постановлении от 30 марта 1990 г., сводящее действия посредника лишь к непосредственной передаче взятки как сугубо технической операции (1, с. 115–119; 30). По существу из всех многообразных случаев и форм одновременного содействия взяткодателю и взяткополучателю к посредничеству здесь отнесена только одна ситуация. При таком подходе теряет смысл существование самостоятельного состава преступления – посредничество во взяточничестве, ибо и эта ситуация может рассматриваться как соучастие-пособничество в даче или получении взятки. Важнейший критерий, отграничивающий посредника от пособника в даче-получении взятки, – одновременная связь с обоими субъектами взяточничества – оказался утраченным.

Ошибочным, на наш взгляд, является и указание Пленума Верховного Суда СССР, что лицо, которое является пособником дачи и получения взятки и одновременно выполняет посреднические функции (т. е. непосредственно передает предмет взятки), несет ответственность за соучастие в даче или получении взятки, исходя из того, в чьих интересах, на чьей стороне и по чьей инициативе – взяткодателя или взяткополучателя – он действует. Во-первых, это указание не учитывает, что посредник одновременно способствует совершению двух преступлений. Во-вторых, оно исходит из ошибочного предположения, что соучастие в даче взятки всегда является более тяжким преступлением, чем посредничество во взяточничестве. К тому же, согласно закону, соучастник в даче взятки, добровольно об этом заявивший, освобождается от уголовной ответственности, тогда как на посредников это положение не распространяется.

Наконец, при узком понимании посредничества, в соответствии с указаниями Пленума Верховного Суда СССР, становится «мертвой», неработающей норма об ответственности посредника, использующего свое служебное положение. Да и вообще, какая необходимость взяткодателю или взяткополучателю информировать посредника, что тот передает материальные ценности именно как взятку, если функции последнего имеют сугубо курьерский характер. А ведь посредничество во взяточничестве – это умышленное преступление.

Понимание дачи взятки и посредничества во взяточничестве как особых случаев соучастия в должностном преступлении – получении взятки позволяют обосновать необходимость внесения изменений в нормы закона, регламентирующие ответственность за эти преступления. Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 30 марта 1990 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве» правильно указал, что квалифицирующие признаки, характеризующие повышенную общественную опасность преступления (вымогательство, крупный или особо крупный размер взятки, ответственное должностное положение взяткополучателя) должны вменяться в вину и соучастникам получения взятки, если эти обстоятельства охватывались их умыслом (40). Все эти обстоятельства должны быть предусмотрены в законе в качестве квалифицирующих признаков дачи взятки и посредничества во взяточничестве (разумеется, кроме вымогательства взятки для взяткодателя, которое вообще, согласно закону, влечет освобождение от ответственности).

Критическому анализу в работах автора были подвергнуты некоторые научные концепции, а также позиция Пленума Верховного Суда СССР (постановление от 23 сентября 1977 г.), согласно которым действия мнимого посредника, якобы согласившегося на передачу предмета взятки, а фактически присвоившего материальные ценности, должны квалифицироваться как соучастие (пособничество) в даче взятки (1, с. 146–149; 27, с. 181; 30, с. 58–60). Действия мнимого посредника, имевшего и осуществившего единственное намерение присвоить ценности, никак нельзя признать «созданием условий, обеспечивающих взяткодателю возможность совершить преступление», «устранением препятствий, стоящих на пути взяткодателя» (А. А. Пинаев). В подобной ситуации отсутствуют и объективные, и субъективные признаки соучастия. Мнимый посредник не имеет умысла на совместное участие в даче взятки и ничем не способствует совершению этого преступления, а напротив, присвоив ценности, объективно его пресекает. Умысел виновного направлен на завладение имуществом, а не на совместное участие в нарушении нормальной деятельности государственного аппарата. Более правильные рекомендации относительно квалификации мнимого посредничества ныне высказаны в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 30 марта 1990 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве».

5.3. Освобождение от уголовной ответственности за взяточничество Изучение уголовных дел о взяточничестве, проведенное нами совместно с Прокуратурой РСФСР, показало, что взяткодатели освобождались от уголовной ответственности по 82 % дел (33, с. 34), причем наиболее распространенным основанием их освобождения признавалось добровольное заявление о даче взятки. Однако далеко не во всех случаях прекращение уголовных дел в отношении лиц, давших взятку, производится обоснованно, в соответствии с законом. Есть основания утверждать, что практика расширительно толкует понятие добровольного заявления, признавая его там, где заявление фактически было вынужденным. Делается это подчас сознательно, со ссылкой на необходимость борьбы со взяточничеством, чтобы иметь «надежного» свидетеля, уличающего должностное лицо в получении взятки. Нетрудно понять, что злоупотребления подобного рода могут привести к оговору невиновных.

Норма об освобождении от ответственности взяткодателей добровольно заявивших о преступлении, по своей направленности является поощрительной (В. И. Зубкова), побуждающей виновного на деятельное раскаяние, способствующее разоблачению взяткополучателей. Непременным условием однако должна быть подлинная добровольность заявления о даче взятки, сделанного без принуждения или обещания покровительства со стороны следствия.

Особенно противоречиво решается вопрос о признании заявления взяткодателя добровольным в ситуациях, когда уголовное дело по факту дачи-получения взятки еще не возбуждено, но правоохранительные органы уже обладают определенной информацией относительно взяточничества, о лице, получившем взятку или давшем ее, и в порядке ст. 109 УПК РСФСР ведут доследственную проверку для решения вопроса о возбуждении уголовного дела, в ходе которой опрашивают граждан. Более 40 % следователей, давших по нашей просьбе оценку данной ситуации, полагали, что в этом случае признание взяткодателя является добровольным заявлением, влекущим освобождение от уголовной ответственности (1, с. 153; 35, с. 57), что, с нашей точки зрения, представляется ошибочным (1, с. 153–155; 2, с. 67–68; 33, с. 34–35; 35, с. 57–58).

При добровольном заявлении взяткодателя другие соучастники в даче взятки от ответственности не освобождаются если, конечно, заявление не сделано от имени всех соучастников или по договоренности с ними. Точно так же не освобождается от ответственности взяткодатель, если добровольное заявление сделано одним из его соучастников самим по себе.

Автор критически рассмотрел позицию некоторых ученых (Ш. Г. Папиашвили) и практических работников (более 36 % опрошенных нами следователей), что соучастники в даче взятки, добровольно заявившие об этом преступлении, освобождению от ответственности не подлежат, поскольку в примечании к ст. 174 УК РСФСР и аналогичных нормах УК других республик говорится лишь о лице, давшем взятку. Эта точка зрения, в частности, отражена в постановлении Пленума Верховного Суда Грузинской ССР от 28 ноября 1986 г. «О ходе выполнения постановления Пленума Верховного Суда СССР от 23 сентября 1977 г. „О судебной практике по делам о взяточничестве“». Однако в особенной части уголовных кодексов вообще ничего не говорится об ответственности соучастников. В соответствии же с общими принципами уголовного права положения об ответственности и освобождении от нее одинаковы для всех лиц, участвовавших в преступлении, независимо от конкретной выполненной ими роли. Поэтому соучастники в даче взятки, добровольно заявившие о преступлении, безусловно освобождаются от уголовной ответственности на основании примечания к ст. 174 УК РСФСР и аналогичных положений кодексов других союзных республик (1, с. 157; 35, с. 58). Вымогательство, допущенное в отношении взяткодателя, освобождение от ответственности его соучастников не влечет.

Действующее уголовное законодательство, в отличие от УК РСФСР 1926 г., не предусматривает освобождения от уголовной ответственности посредника, добровольно заявившего о содеянном. Автор поддерживает высказанное в литературе (Б. В. Здравомыслов, А. К. Квициния, В. Е. Мельникова, А. Я. Светлов и др.) и одобряемое практиками (85,6 % опрошенных нами следователей) предложение о закреплении в законе возможности освобождения от уголовной ответственности посредников в случаях добровольного заявления. Это логически вытекает из подхода к посредничеству как к особому случаю соучастия в получении взятки, наряду с дачей взятки, но приводит и к следующему предложению – предусмотреть в тех же целях возможность освобождения от ответственности при условии добровольного заявления и других соучастников получения взятки (1, с. 157–158). Добровольное заявление, «деятельное раскаяние» должностного лица, получившего взятку, может являться лишь обстоятельством, смягчающим ответственность.

Автором впервые в советской литературе рассмотрены некоторые процессуальные вопросы, возникающие при добровольном заявлении лица, давшего взятку, и освобождении его от уголовной ответственности и противоречиво решаемые практикой (1, с. 159–162; 33, с. 34–35; 35, с. 58–59).

Добровольное заявление взяткодателя и вымогательство у него взятки являются особыми, нереабилитирующими основаниями освобождения от ответственности. Отсутствие в уголовно-процессуальном законе указания на прекращение уголовного дела по данным основаниям (точно так же как и по основаниям, о которых говорится в п. «б» ст. 64, в примечании к ч. 1 ст. 218 и в примечания к ст. 224 УК РСФСР) является пробелом в законодательстве.

В интересах обеспечения законности, установления факта дачи взятки и подлинной добровольности сделанного об этом заявления, целесообразно решение вопроса об освобождении взяткодателя от уголовной ответственности предоставить суду (как это было предусмотрено в Декрете СНК РСФСР от 16 августа 1921 г. «О борьбе со взяточничеством» и в ст. 114 УК РСФСР 1922 г.). Такое решение, по мнению автора, отвечало бы принципиальной позиции Комитета конституционного надзора СССР, установившего в своем заключении от 13 сентября 1990 г. несоответствие норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства, определяющих основания и порядок освобождения от уголовной ответственности с применением мер административного взыскания или общественного воздействия, Конституции СССР и международным актам о правах человека.

Некоторые рекомендации автора в связи с проблемой освобождения от ответственности лица, добровольно заявившего о даче им взятки или о соучастии в этом преступлении, были учтены в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 30 марта 1990 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве». Однако в этом постановлении отсутствует правовой анализ еще одной ситуации, нередко возникающей на практике, когда гражданин, у которого должностное лицо вымогало взятку, сообщает об этом в правоохранительные органы, а затем с их ведома для задержания с поличным преступника, покушавшегося на получение взятки, передает ему деньги или иные ценности.

Подобные действия нельзя рассматривать как провокацию получения взятки. Должностное лицо само, по своей инициативе требует, вымогает взятку, то есть уже совершает уголовно-наказуемое деяние – покушение на получение взятки. Вся последующая операция проводится как раз для того, чтобы изобличить преступника, пытавшегося получить взятку.

Неправильно в таких случаях, что нередко делается на практике, освобождать гражданина от ответственности как лицо, добровольно заявившее о совершенном преступлении – даче взятки, а материальные ценности обращать в доход государства. Здесь ценности передаются только под видом взятки, а не для того, чтобы должностное лицо совершило или не совершило какие-либо действия с использованием служебного положения. Это правомерные действия, направленные на изобличение преступника, пытавшегося получить незаконное вознаграждение. Деньги и иные ценности, использованные при этом для имитации взятки, должны быть возвращены владельцу (1, с. 162–163; 2, с. 70–73; 3, с. 115; 27, с. 182–183; 35, с. 59; 40).

5.4. Взяточничество и хищение: разграничение и квалификация по совокупности

В плане соотношения взяточничества и хищения судебная практика ставит две основные проблемы: 1) отграничение хищений от случаев дачи-получения взятки за счет чужого (государственного общественного кооперативного и т. д.) имущества; 2) возможные случаи квалификации взяточничества по совокупности с хищением.

Эти проблемы привлекали внимание криминалистов (В. У. Гузун, Б. В. Здравомыслов, Ю. И. Ляпунов, Ш. Г. Папиашвили, А. Я. Светлов, Е. А. Фролов, Г. В. Шелковкин и др.), но решались противоречиво и не в полном объеме.

Автор настоящего доклада неоднократно обращался к анализу этих проблем как в работах по вопросам ответственности за хищения государственного и общественного имущества (4, с. 58–59; 15, с. 145–146), так и в исследованиях, посвященных ответственности за взяточничество (1, с. 170–178; 2, с. 76–86; 3, с. 108–111; 34).

В плане разграничения хищения и взяточничества представляется верным и сравнительно легко применимым на практике следующий подход. Если должностное лицо получает материальные ценности за действия, совершенные им с использованием служебного положения, которые являются и элементом объективной стороны хищения данных ценностей, то это не взяточничество, а получение должностным лицом своей доли от хищения. Иначе говоря, в этих случаях должностное лицо, злоупотребляющее своим служебным положением, участвует в изъятии имущества, является исполнителем (соисполнителем) хищения или участником организованной группы расхитителей. Когда же должностное лицо непосредственно в хищении не участвовало и получило незаконное вознаграждение за действия, совершенные с использованием служебного положения, которые хотя и способствовали хищению, но не являлись элементами его объективной стороны, имеет место получение взятки и соучастие в хищении (1, с. 170–173; 2, с. 78–81; 34; 40).

В случаях, когда взятка дается должностному лицу за счет чужого (государственного, общественного, кооперативного и т. д.) имущества, для правильной квалификации содеянного необходимо, на наш взгляд, установить следующие обстоятельства: 1) знал ли взяткополучатель, что взятка дается ему за счет чужого имущества; 2) в чьих интересах (личных или ложно понимаемых интересах организации, учреждения, предприятия) давалась взятка; 3) принимало ли должностное лицо, получая взятку за счет чужого имущества, непосредственное умышленное участие в его незаконном и безвозмездном изъятии.

Автор проанализировал ряд возникающих при этом ситуаций, высказал свои решения, а также сформулировал возможное разъяснение Пленума Верховного Суда СССР по этой проблеме (1, с. 174–178; 2, с. 82–86; 34).

1. Взятка дается завуалированным способом, под видом оплаты не выполнявшейся должностным лицом работы по совместительству, фиктивному трудовому соглашению, якобы оказанной технической помощи и т. п. В подобных случаях взяткополучатель – должностное лицо является соисполнителем хищения совместно со взяткодателем, так как они оба умышленно принимают непосредственное участие в исполнении объективной стороны хищения путем злоупотребления служебным положением.

2. Взяткодатель по сговору с должностным лицом передает ему взятку из вверенных ему материальных ценностей, о чем взяткополучателю известно. Хищение совершается в момент дачи-получения взятки и, следовательно, оба субъекта виновны во взяточничестве и в хищении, совершенном путем присвоения группой лиц по предварительному сговору.

3. Если взяткополучатель не принимал участие в изъятии имущества, но заранее обещал приобрести в качестве взятки похищенное имущество или с этой целью склонил к хищению взяткодателя, то должностное лицо виновно в получении взятки и в соучастии в хищении.

4. Когда взяткополучатель не осведомлен, что взятка дается ему за счет чужого имущества, естественно он не может нести какую-либо ответственность за хищение. В этом случае взяткодатель, передающий взятку из государственных, кооперативных и т. д. средств, виновен в хищении, если взятка дается в его личных интересах. В противном случае, когда материальные ценности изымаются и передаются в виде взятки, исходя из ложно понимаемых, но все же интересов предприятия, организации, отсутствует корысть как обязательный признак хищения и виновный подлежит ответственности только задачу взятки.

5. Наконец, в качестве взятки может передаваться имущество, которое уже было похищено взяткодателем без какой-либо предварительной договоренности и без участия должностного лица – получателя этой взятки. Если будет доказана осведомленность последнего о том, что в качестве взятки передаются именно те ценности, как правило, индивидуально определенные, которые были похищены, он ответственен за получение взятки и приобретение имущества, заведомо добытого преступным путем.

Работы, опубликованные автором по теме диссертационного доклада