Любовь и кровь. Анастасия Вяльцева
Анастасию Вяльцеву называли Несравненной. Именно так, с большой буквы. Она вошла в искусство «белой цыганкой», королевой романса. Ее имя, гремевшее по всей дореволюционной России и стоявшее в одном ряду с великими именами Шаляпина, Собинова, Горького, Станиславского, Блока на какое-то время незаслуженно забыли. Но ее богатые исполнительские традиции продолжали жить в творчестве наших лучших эстрадных певиц, а романсам из ее обширного репертуара была уготована долгая жизнь – и на сцене, и вне нее.
И как о всякой великой женщине, о ней слагали легенды и небылицы. И крестьянское происхождение Вяльцевой порой подвергалось сомнению, и желание посчитать деньги в ее кошельке было сильно, и личная жизнь вызывала нездоровое любопытство. Как это так – примадонне уже за тридцать, а прекрасный принц все не появляется… Никого около нее нет. Неужели она действительно порядочная женщина и купец Елисеев здесь ни при чем?
…Ничто уже не могло ей помочь – ни двухмиллионное состояние, ни лучшие врачи, специально выписанные из-за границы, ни новейшие лекарства, ни тибетская магия популярного в Петербурге целителя Бадмаева, лечившего самого Распутина, ни поистине жертвенная преданность мужа, давшего ей свою кровь для переливания – врачи тогда не знали, что существуют разные группы крови, и, похоже, эта жертва была напрасной, – ни восторженная любовь ее почитателей по всей России.
Январь 1913 года. Популярный журнал «Театр и искусство» в разделе «хроника» опубликовал на своих страницах коротенькую заметку, которая в то время для сотен тысяч подданных Российской империи имела первостепенное значение: «Госпожа Вяльцева серьезно занемогла. Постигшая ее в пути во время последнего турне сильная простуда осложнилась плевритом, от которого артистка слегла. Ближайшие ее концерты, в Петербурге и в Москве, отменены». Роскошный дом на Мойке, стильно отделанный и любовно обставленный по последнему слову моды, – ведь она могла позволить себе любую прихоть – терял свою хозяйку. На всех газетных киосках ежедневно вывешивались сводки о состоянии ее здоровья. Ее силы непоправимо таяли. С каждым днем больной становилось все хуже и хуже. А ведь ей исполнилось только сорок два!
Несравненная Анастасия Вяльцева, царица русской эстрады Серебряного века, угасала от неизлечимой болезни крови. Она знала, что умирает, но держалась с редким спокойствием и мужеством. Составила завещание, выбрала прическу – знаменитую «вяльцевскую», с напуском, – заказала платье для похорон – любимое, белое, с розовыми лентами, – высказалась относительно убранства комнаты, в которой с ней будут прощаться, исповедалась. Она отдавала последние распоряжения, как будто готовилась в очередной раз выйти на сцену к обожающей ее публике, в своем роскошном белом платье, расшитом бриллиантами и украшенном кружевом, с большим цветком белой гортензии, приколотом у выреза.
«Все говорят, что я ветрена бываю…» – пела Вяльцева в одном из своих «коронных» романсов. А в жизни она была серьезной и обстоятельной, скромной и трудолюбивой, сердечной и простой в обхождении, деловитой и практичной, так же как и ее мама Мария Тихоновна, неустанно дежурившая у постели дочери, добропорядочной христианкой, не поверившей гороскопу, предсказавшему ей болезнь и смерть в 1913 году.
К несчастью, все именно так и случилось. Она уже давно неважно себя чувствовала, но, по собственному признанию, не могла сидеть без дела. «Я – слуга публики», – говорила о себе певица.
Вопреки предписаниям врачей она все же отправилась в длительное турне по российским городам, где ее с нетерпением ждали. Предстояло дать сорок сольных концертов. Ей стало плохо на гастролях в Курске, прямо на сцене, во время выступления. Она всегда была хрупкая, тоненькая и бледная, с каким-то болезненным надломом, и эти модные в эпоху декаданса черты, роднившие ее с загадочной блоковской «Незнакомкой» и нервными, томными красавицами с портретов Константина Сомова, как оказалось, таили в себе зловещие признаки смертельного недуга.
Перед глазами певцы проносилась вся ее короткая, яркая жизнь.
Последним городом, где она пела, стал Воронеж. Да, это был Воронеж, когда публике, как всегда до отказа заполнившей зал, пришлось ждать до десяти вечера, а занавес никак не открывали, потому что Анастасия Дмитриевна, вконец обессиленная, все не могла подняться с дивана…
Недаром ее постоянный аккомпаниатор, бессменный спутник всех ее гастрольных поездок, знаменитый Алексей Владимирович Таскин назвал этот концерт панихидой. Опираясь то на рояль, то на пианиста, пытаясь превозмочь страдания, силясь скрыть пробегавшую по ее лицу болезненную гримасу, Вяльцева пела в последний раз, еще не зная об этом. Не знала этого, не хотела в это верить и публика…
«Не уходи, побудь со мною…»
Анастасии Дмитриевне, как, пожалуй, больше никому, было посвящено огромное количество романсов. Многие композиторы, вдохновленные Вяльцевой, создали поистине великолепные образцы этого жанра: Чернявский, Пригожий, Зубов, написавший для нее более двадцати романсов. Среди них ставшие классикой «Не уходи, побудь со мною», «Под чарующей лаской твоею», «Я тебя бесконечно люблю»…
…Николай Владимирович Зубов сидел у раскрытого рояля в своем кабинете. Он не был профессиональным музыкантом, каждый день отправлялся на службу в канцелярию градоначальника Санкт-Петербурга, но самое большое для себя удовольствие находил в сочинении музыки. Да и поэзии был не чужд. Широкую известность ему принесли романсы. Он написал их добрую сотню – один лучше другого.
Сегодня с утра в голове снова звучит какая-то новая мелодия. Он попробовал наиграть ее, и с каждым следующим тактом она нравилась ему все больше и больше. Похоже, получилось. Николай Владимирович проиграл только что рожденную мелодию несколько раз подряд и вдруг явственно услышал, как низкий, чувственный, обволакивающий голос – ее голос – поет этот романс…
Со стен кабинета на него смотрели ее фотографии в изящных рамках – вполоборота на фоне резной спинки стула причудливой формы, в полный рост в шикарном концертном платье… А на этой фотографии, снятой в знаменитом ателье Мразовской на Невском, она в своей первой роли, принесшей ей громкий успех. Непринужденно и чуть игриво оперлась она подбородком на сложенные руки. А вот она, загадочная, в шляпе с перьями. Он знал ее черты до мелочей, но в который раз продолжал вглядываться в эти столь дорогие его сердцу изображения. Милая Анастасия Дмитриевна. Любимая, единственная, далекая…
Николай Владимирович, казалось, грезил наяву. Время текло. Он его не замечал, в который раз полностью отдавшись своим мыслям. За окнами кабинета сгущались сумерки и медленно падал крупный, рыхлый снег. Город заволакивало призрачной снежной пеленой, в которой терялись, расплываясь в предвечерней мгле, очертания зданий и мостов над Невой. Глаза Николая Владимировича были закрыты, но он явственно видел перед собой предмет своих мечтаний.
…Это тонкое бледное лицо, озарявшееся загадочной, неповторимой, обворожительной улыбкой. «Вяльцевская» улыбка волновала и обещала, сводила с ума, усмиряла бушующую толпу поклонников, ее запомнили все современники этой выдающейся артистки.
Тонкие нежные руки с изысканным абрисом кистей – совсем не крестьянские. Когда во время концерта певца протягивала их к зрителям, каждый сидящий в зале ощущал, что она обращается именно к нему, что только ему она дарит свое чарующее искусство…
Капризный излом бровей, пышные пепельные волосы, сияющие серо-зеленые глаза. Магические флюиды пленительной женственности, распространявшиеся вокруг нее, как некое благоухание, где бы она ни находилась, перетекавшие через рампу и долетавшие до самой галерки.
Голос необыкновенной красоты и редкого диапазона – больше двух октав, – обволакивавший мягким бархатом грудного звука, звеневший хрусталиками и рассыпавшийся дивными переливами на высоких нотах.
«Вяльцева… покоряла своим низким, грудным голосом мягкого тембра», – вспоминал старейший русский певец Митрофан Иванович Днепров. «Она поет романсы, неимоверно затягивая красивые верхи своим звонким голоском» – таково впечатление рецензента газеты «Слово».
В голосе Вяльцевой было столько красок, столько разнообразных интонаций, столько выразительности, что, услышав ее голос на пластинке – только лишь на пластинке! – Илья Ефимович Репин в восторге воскликнул: «Вот что значит истинный талант! Вот где душа гения, озаренная божественным отражением».
Поэтическое описание голоса Вяльцевой оставил навсегда очарованный ею Александр Александрович Блок:
Дивный голос твой, низкий и странный,
Славит бурю цыганских страстей.
Дивный, низкий, странный, проникающий в самое сердце слушателей…
Вяльцеву называли «художницей слова, чаровницей улыбки, творцом оригинальной, ей одной присущей мелодекламации». В ней было что-то необъяснимое, колдовское. Когда она пела, публика буквально погружалась в транс. От Вяльцевой невозможно было отвести глаз. Подай она знак – и зрители, не задумываясь о последствиях, тотчас прыгнули бы с галерки прямо на сцену. Эмоциональный накал на ее выступлениях достигал такой высоты, публика была наэлектризована настолько, что сломанные стулья и бурные потасовки с вмешательством полиции были не редкостью.
Чары, гипноз, магнетизм…
Без сомнения, это была роковая женщина. Она звала, манила, притягивала. В ней мерцала таинственная прелесть русалки, загадочная красота сирены, зачаровывавшей своим волшебным пением. Она заставляла забыть о времени – концерты, длившиеся иной раз по четыре-пять часов, проносились как одно мгновение.
А что творилось в зале во время бисирований! Невероятно, но Вяльцева пела на бис до двадцати пяти произведений. По сути, это был концерт после концерта. Она покорно выполняла просьбы зрителей, срывавшихся со своих мест поближе к сцене, забивавших все проходы и наперебой выкрикивавших названия полюбившихся романсов и песен: «Ветерочек», «Шалишь», «Цыганка», «Уголок», «Ночи безумные»…
По выражению ее импресарио, Вяльцева «бросала себя беспощадной публике полными горстями». Надолго ли ее могло хватить при такой безудержной трате сил и эмоций? Ей говорили: «Что вы делаете? Вы себя убиваете! К чему эта безумная расточительность? Зачем вы поете столько „бисов“? Ведь публика – тиран алчный, ненасытный, безжалостный!» Вяльцева отвечала: «Они заплатили деньги и поэтому могут требовать!»
«Я очень уважаю Вас, Николай Владимирович, и очень ценю как композитора. Вы – мой любимый автор. Ваши произведения я всегда пою с особым удовольствием».
Эти слова Анастасии Дмитриевны – самое дорогое, что у него есть. И разве этого мало?
Прошло шесть лет с тех пор, как Зубов увидел ее впервые. А такое ощущение, что это было совсем недавно. Вчера, на концерте. Не думать о ней он не мог. Они никогда не будут вместе. Он это понимает. Его любовь останется без ответа. Пусть так. Но есть ли в мире что-нибудь выше и благословенней неутоленной любви? И все равно в его душе теплилась надежда…
Николай Владимирович очнулся от забытья и в первый момент не понял, где находится. В комнате было темно. Он зажег свечу, обмакнул тонко очиненное перо в черную тушь, и на заглавном листе нотной тетради появилось название нового романса – «Не уходи, побудь со мною».
Что касается нот, то Зубов их не знал и записывать не умел. Любую мелодию он воспринимал на слух и мог тут же ее сыграть. Память прекрасная, музыкальный слух великолепный, а вот с нотной грамотой он не в ладах. Линейки, ключи, черные закорючки с хвостиками и без них, какие-то странные знаки – диезы и бемоли. Нет, это ему не по силам. Но не беда. Завтра он позовет кого-нибудь из знакомых музыкантов, наиграет ему мелодию, и тот уже запишет новое произведение, как полагается, с помощью нотных знаков. А что касается посвящения…
Чуть отступя от заглавия, Зубов в который раз с нежностью, чуть дрожащей рукой вывел все то же имя – «Анастасии Дмитриевне Вяльцевой».
Восхождение к славе
Будущая звезда эстрады родилась в 1871 году в Орловской губернии, в городе Трубчевске, по другим сведениям – в слободе Алтухово, в крестьянской семье, но в деревне никогда не жила. Отец рано умер, оставив семью без средств к существованию. Но, вопреки паспортным данным, в семье из поколения в поколение передается легенда, что Анастасия и ее младший брат Ананий были незаконнорожденными детьми кого-то из лиц, приближенных к графам Орловским. А может, и самого графа – Дмитрий Вяльцев, давший детям свое имя, работал на лесных дачах Орловских. Впрочем, никаких доказательств этого нет, но хорошо известна особая нежность артистки к незаконнорожденным детям. И вообще, она любила детей, которых у нее самой не было.
Известный эстрадный певец Вадим Алексеевич Козин, живший в Петербурге, вспоминал, что Вяльцева часто приезжала к ним в гости, и обязательно с подарками для детей. Визиты «тети Насти», красивой, оживленной, доброжелательной, были праздником. Она появлялась после концерта в театре «Буфф», и в доме сразу же все приходило в движение. Домашние метались по комнатам, начинали хлопотать на кухне. Тетя Настя непременно привозила большой бумажный пакет с фруктами, конфетами и другими сладостями, предназначенными специально для маленьких.
Когда Анастасия Дмитриевна разбогатела, она взяла в дом девочку-сироту, подобранную на улице, заботилась о ней, определила в гимназию, но та вскоре тяжело заболела и умерла. Потом в семье появился воспитанник Женя Ковшаров. Как сложилась его судьба после революции, неизвестно.
«Я дебютировала на сцене тринадцати лет, – вспоминала Вяльцева, – и этот день считаю самым счастливым днем не только моего детства, но и всей моей жизни». Это произошло в Киеве, куда после смерти отца переехала семья Вяльцевых. Денег на билеты не было, и Мария Тихоновна, мать Насти, подхватив детей, договорилась с плотогонами, и они сплавились в Киев на плоту.
Маленькая Настя сначала трудилась в вышивальной мастерской – ставила тяжеленные утюги и выносила помойные ведра, но на всю жизнь сохранила любовь к этому рукоделию, – а затем подгорничной в гостинице на Крещатике. Возможно, кто-то из именитых постояльцев, останавливавшихся там, и посоветовал одаренной девочке заняться пением… Вполне возможно, что это была популярная тогда певица оперетты Серафима Бельская, услышавшая, как Настя поет, убираясь в ее номере.
Разве могла думать Настя, выходя на сцену Театра Бергонье в «немой» роли пажа и получая двенадцать рублей в месяц, что ей предстоит стать одной из самых богатых и знаменитых женщин России; что она будет блистать роскошными нарядами и бриллиантами; что ее еженедельные гонорары составят двадцать тысяч рублей, а гастроли по российской провинции принесут ей и вовсе неслыханные суммы – до ста тысяч рублей; что она сможет купить у графа Игнатьева его великолепное имение «Каменка», приобрести недвижимость в Петербурге и разъезжать в собственном салон-вагоне, убранству которого можно было только позавидовать?
Она не любила менять гостиницы и предпочитала дом на колесах, где все было предусмотрено – и будуар хозяйки, и репетиционный зал, и столовая, и ледник для продуктов, которые собирала в дорогу ее мама, сопровождавшая певицу во время поездок.
Думала ли она, совершив свое первое гастрольное турне с труппой Киевского товарищества опереточных артистов Здановича-Борейко, что наездит по России в общей сложности 175 тысяч верст и что не останется, наверное, ни одного уголка в российской глубинке, не говоря уже о столицах, где бы не гремел знаменитый вальс «Гай-да тройка», исполняемый ею с таким разудалым шиком?
Разве представляла себе малозаметная хористка вильненского сада «Аркадия», а затем опереточной труппы Пальма в Петербурге, что ее голосом будут восхищаться и в великосветских гостиных, и в модных салонах обеих столиц; что ее поклонниками станут и блестящие офицеры, и купцы, и студенты, и курсистки, и выдающиеся деятели российской и мировой культуры; что огромными тиражами разойдутся по всей России ее граммофонные записи и что именно пластинки Вяльцевой возьмет с собой на фронт командующий русской армией генерал Куропаткин во время Русско-японской войны 1904–1905 годов?
Известный русский цирковой борец Иван Поддубный говорил: «В России три знаменитости – я, Горький и Вяльцева». А в каждой шутке, как известно, есть доля правды.
Анастасия Дмитриевна проснулась знаменитой после дебюта в роли Кати в музыкальном обозрении «Цыганские песни в лицах» на сцене петербургского Малого театра. В этом модном ревю принимали участие тогдашние любимцы публики – знаменитые Саша Давыдов, Юрий Морфесси, Валентина Зорина, Катя Сорокина… Романс «Захочу – полюблю», подготовленный под руководством самого Саши Давыдова и исполненный ею с неподражаемой интонацией, превратился в целую поэму любви. Публика разразилась восторженной овацией, а юная Вяльцева – слезами счастья…
Теперь молодой исполнительнице предстояло многому научиться, ведь настоящей вокальной или актерской школы у нее не было. И тут подвернулся случай. На очаровательную дебютантку обратил внимание известный петербургский меломан и блестящий адвокат Николай Иосифович Холева. Ему тогда было далеко за тридцать, и он влюбился в двадцатидвухлетнюю Настю.
Холева ввел ее в свой музыкальный салон, где выступали знаменитые певцы Петербурга и Москвы и вложил большие деньги в ее образование. Настя стала брать уроки вокала у известного профессора Станислава Сонки, занималась в мастер-классе «короля баритонов» Иоакима Тартакова, а затем, как выражалась сама, «исправляла некоторые погрешности голоса» в Италии у профессора Марти. Она без устали работала над собой, и это принесло свои плоды. Холева обеспечил Вяльцевой благожелательные отзывы прессы, так как поддерживал тесные связи со многими известными журналистами, а девушка оказалась очень фотогеничной и контактной.
Холева сделал все, чтобы Вяльцева стала настоящей звездой. Им двигала большая любовь. Настя тоже полюбила Николая Иосифовича, какое-то время жила в его роскошной квартире, но побоялась связать свою судьбу с азартным карточным игроком, каким оказался Холева, часто проводившим за игрой ночи напролет…
Потом была Москва, первый сольный концерт в театре «Эрмитаж» в 1897 году, множество героинь оперетт и музыкальных спектаклей: «Цыганский барон», «Боккаччо», «Синяя Борода», «Прекрасная Елена», «Дочь мадам Анго», а также все атрибуты небывалого заслуженного успеха: аншлаги, аплодисменты, цветы…
«Большой актрисой» назвал Вяльцеву Владимир Иванович Немирович-Данченко, и это дорогого стоит. Затем снова Петербург и множество российских городов, вплоть до Владивостока. Когда певицу спрашивали, почему она не гастролирует за рубежом, Вяльцева отвечала: «За границу едут искать славы. Я нашла ее в России». Русский самородок, она действительно «запела на всю Россию»!
К сожалению, Николай Иосифович не дожил до этого момента – он скончался в 1899 году на почве нервного переутомления от болезни мозга в возрасте сорока одного года. До конца своей, тоже оказавшейся короткой жизни Анастасия Дмитриевна материально поддерживала дочь Холевы, жившую в Керчи.
Страсти вокруг имени Вяльцевой разгорелись с новой силой, когда она решила выступить на оперных подмостках. Это был настоящий гвоздь сезона! Афиши, извещавшие о том, что Анастасия Дмитриевна будет петь главные партии в операх «Кармен», «Миньон», «Пиковая дама», «Самсон и Далила», всколыхнули публику, валом повалившую на спектакли с участием Вяльцевой.
Среди критиков вспыхнули бурные споры. Мнения разделились. Одни упрекали певицу в несоответствии классическим канонам, другие, напротив, отмечали, что она оказалась не хуже многих оперных артисток.
«Что Вас побудило променять цыганские песни на оперу?» – спрашивали у Вяльцевой журналисты.
«Желание стать серьезной артисткой, – отвечала певица. – Мне все говорят, что у меня хороший голос, а между тем в цыганских концертах я лишена возможности продемонстрировать его во всем объеме…»
Как бы то ни было, вокальное мастерство Вяльцевой достигло определенного уровня, и надо отдать должное смелости певицы. А может, она отважилась на такой шаг, чтобы ее популярность и еще больше возросла? Но как бы то ни было, главным ее призванием оставались романсы.
Музыка не умирает
Со своим мужем, Василием Викторовичем Бискупским, Анастасия Дмитриевна познакомилась на одном из концертов в зале петербургского Благородного собрания.
…Гримерная утопала в цветах. Корзины, букеты, гирлянды. Море цветов. Роскошные розы, душистые глицинии, нежные левкои, загадочные орхидеи. Ветки сирени – белые, розовые, лиловые. И шапки белых гортензий с крупными, выпуклыми, словно восковыми лепестками. Прохладно. На концертное платье накинута шаль. В зеркале ее лицо – бледное, прозрачное, немного усталое. В воздухе тонкий аромат духов – Брокар, последняя модная новинка.
– Анастасия Дмитриевна, к вам пришли. Прикажете принять?
– Да. Пожалуйста, просите.
Звякнули шпоры. И он вошел к ней, как много раз входили ее бесчисленные поклонники. Она обернулась и поднялась ему навстречу с обитого голубым бархатом кресла, в котором сидела. Высокий, статный, невероятно красивый. Парадный мундир, на боку изогнутая кавалерийская шашка.
Ей пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом.
И тут произошло что-то необъяснимое. Она поняла, что пропала, и что он это понял, и что он тоже пропадает вместе с ней, и она это понимает, и ничего нельзя изменить…
Все было решено.
Он склонился к ее изящной руке, протянутой для поцелуя, – таковы были требования этикета. Анастасия Дмитриевна внезапно почувствовала себя дерзкой, ей захотелось, чтобы все увидели, как он целует ей руку, и в то же время она испугалась чужих глаз, ведь все стало ясно с первого взгляда. Наверное, они были похожи на заговорщиков – так казалось Анастасии Дмитриевне, заговор уже существовал, уже связывал их, измерявших свое знакомство пока еще в минутах.
– Я увидел тебя и в тот же момент понял, что от судьбы не уйдешь, – сказал Василий Викторович ей потом.
– Это было яснее ясного, – ответила она.
А пока Василий Викторович Бискупский, поручик лейб-гвардии Конного полка, произнес несколько приличествующих случаю комплиментов, приятных каждой женщине, а тем более артистке, и выразил надежду на скорую новую встречу.
Вот, собственно, и все, но каждое произнесенное им слово обладало неким тайным значением, которое Анастасия Дмитриевна уловила сразу, боясь признаться в этом самой себе.
Остаток вечера она провела как в тумане. Вопросы, обращенные к ней, словно возвращали ее в реальность из каких-то далеких, никому не ведомых краев, и она отвечала невпопад со своей неподражаемой, загадочной и немного странной улыбкой.
В потоке экипажей и людей на Невском она была как будто с другой планеты, она уже жила в другом измерении… Она знала, и знала совершенно точно, что с ними произойдет.
Вернувшись домой, Анастасия Дмитриевна долго не могла заснуть, вспоминая, обдумывая и вновь проживая события минувшего вечера. Она и раньше после своих концертов засиживалась далеко за полночь – приходила в себя, постепенно успокаивалась, неторопливо освобождалась от шума аплодисментов и одобрительных возгласов, снимала с себя эмоции наэлектризованной возбужденной публики, попивая горячий чай из самовара, небольшого, граненого, с любимым вишневым или малиновым вареньем. Внесенный в комнату, самовар еще какое-то время как будто разговаривал, источая еле ощутимый терпкий аромат тлеющих древесных угольков, и это уютное полусонное бормотание наполняло душу Вяльцевой умиротворением. Всегда непросто войти в привычную колею – сразу это не получается – и завершить бурно прожитый день, а тем более сегодня, когда жизнь вдруг обрела новое измерение.
Что это было? Какое-то мгновенное узнавание себя в другом, совершенно незнакомом человеке? Ясное, отчетливое ощущение некой связующей нити, наметившейся между ними? Как странно, необъяснимо! Светский разговор ни о чем, ни к чему не обязывающие, учтивые фразы, но ведь все, что нужно, было сказано.
Да, это любовь. Любовь, которую Вяльцева так долго ждала и которая все равно пришла неожиданно. Никогда не знаешь, в какой день это случится. Еще с утра она ни о чем не подозревала. Как обычно, репетировала, готовила концертное платье, выбирала украшения, настраиваясь на предстоящее выступление…
…Зал, как всегда, битком набит. Еще бы, такое меццо-сопрано даже на Императорской сцене поискать. В партере сверкающие бриллиантами дамы и их важные, сановные кавалеры. На галерке публика попроще – студенты, курсистки. Цены на билеты высокие, «вяльцевские», и все равно они и раскупаются мгновенно, стоит лишь ее имени появиться на афише.
В романсах о любви и страсти равных Вяльцевой нет – так спеть их, как она, так пленить душу и поманить в зачарованную даль не удается никому. Но откуда же она все это знала? Ведь в ее жизни не было ничего подобного. Не было. До сегодняшнего вечера.
Анастасия Дмитриевна встала и подошла к окну. Белая июньская ночь заливала город призрачным, таинственным светом, и он казался бледным от волнения – таким же, какой сейчас была она сама, раненная любовью.
Она всегда чувствовала себя достойной настоящего счастья – счастья любить и быть любимой, и ее не смущало, что время шло, а оно, это настоящее, подлинное счастье, пока не появлялось в ее жизни, и она жила только музыкой, только песней…
– Настя, ты что это не спишь? – Из-за полуоткрытой двери послышался голос матери. – Ты же знаешь – тебе нельзя переутомляться. А то завтра, не дай Бог, голова кружиться будет. Так что, голубушка, сделай милость, прикрути ночничок – да в сон.
Заботливая Мария Тихоновна тревожилась за дочь не без оснований. Вон какая она тоненькая, хрупкая. Талия – на зависть всему Петербургу. Отдыхать ей надо, больше отдыхать, а она все сидит, все думает о чем-то. Пела-то часа четыре кряду – что публика ни попросит, все исполняет, и отказать она считает себя не вправе, даже несмотря на усталость. Совсем себя не бережет.
– Случилось что-нибудь? Ты сегодня какая-то сама не своя.
– Да нет, не беспокойтесь, мама, я сейчас лягу. Допью последнюю чашечку – так приятно мятой пахнет.
Конечно, случилось! Давно остывший чай стоял на столе нетронутым. Такое случилось, что и сказать нельзя. Если бы кто-нибудь ей сказал, что так бывает и что так произойдет с ней, она бы просто не поверила.
Бискупский. Фамилия показалась ей знакомой. Где-то в газетах промелькнула. Ну да, вице-губернатор Томска. Значит, Василий Викторович его сын? Прижаться к нему и забыть обо всем на свете. О том, что ей уже тридцать три года и возраст наивной романтики давно позади. О том, что она признанная звезда столичной сцены. О том, что весь Петербург каждый день говорит о ней. Вообще забыть о том, что было, о том, что она когда-то давно была влюблена. Была ли? Ей показалось, что такого не существовало и в помине. Есть только он. Он один. И все.
В углу комнаты теплилась свисающая на длинных цепях лампада в виде фарфорового херувима, взмахнувшего крыльями, – личико белое до голубизны, почти прозрачное, нежное, не то юношеское, не то девическое. Нет, все же девическое, так как на шейке херувима висел голубой медальон. И такого же светло-голубого, самого ее любимого, богородичного, цвета были распахнутые крылья.
Слабое мерцание освещало позолоченную резьбу старинных киотов с их причудливыми цветами, виноградными гроздьями и листьями с резными краями. Наверху большая икона Спаса Нерукотворного, Его светлый лик, чудесным образом проявившийся на белом, окаймленном зеленой полосой плате, первое, что она видела, открывая утром глаза. Под ним – Казанская Богоматерь, оклад которой увешен переливающимися жемчужными нитями. Рядом – Николай Угодник, и еще Спаситель, и еще Богоматерь.
Уголок был особый, теплый, намоленный – Анастасия Дмитриевна никогда не ложилась спать, не прочитав молитвы, и утро она всегда начинала и день заканчивала с обращения к Христу и его Пречистой Матери, тайную связь с которыми она ощущала в своем сердце с самого детства. А просила она только об одном – чтобы Господь простил ее прегрешения, вольные и невольные. И чтобы Господь послал ей любовь, о которой она столько пела. Но сейчас слова вечерней молитвы почему-то ускользали от нее, не собирались в одно целое, разлетались в разные стороны. Ей хотелось сказать что-то совершенно другое.
– Господи, – вдруг прошептала Анастасия Дмитриевна, – благодарю Тебя. За что мне такая радость? Я очень Тебя прошу, Господи, дай мне Васеньку. Я люблю его больше всех на свете. Матушка, Царица Небесная, помоги нам быть вместе.
Все было решено. Кем? И почему именно сегодня, в этот вечер? Не ей об этом судить, да и спрашивать об этом не надо. И так ясно. Значит, Господь все же услышал ее давнюю просьбу. Вяльцева стояла у окна, словно пропитанная белесым предутренним туманом, и плакала от счастья. Нежно улыбаясь, на нее смотрел с лампадки фарфоровый херувим…
Василий Викторович (а род Бискупских принадлежал к древнему польскому шляхетству) влюбился в Анастасию Дмитриевну до безумия. Он был младше своей жены на семь лет, но это ему не мешало. Очарованный Вяльцевой, он забыл о своем ветреном нраве и превратился в верного мужа. Дни, проведенные с ним, Анастасия Дмитриевна считала самыми счастливыми в своей жизни. Такое ощущение полного счастья не повторялось больше никогда.
C отъездом Василия Викторовича на фронт в составе 2-го Дагестанского полка, куда он перешел, во время Русско-японской войны для Вяльцевой началась какая-то странная, призрачная жизнь. Жизнь в мечтах и воспоминаниях. Жизнь без опоры в настоящем. Она была с ним, в этом вагоне, уносившем его на восток, а здесь двигалась лишь ее оболочка. Двигалась механически, потому что душа ее была далеко.
Разлука казалась невыносимой. Надо было что-то делать. И Вяльцева, не задумываясь, разорвала контракт на двадцать шесть тысяч рублей, снарядила на свои средства санитарный поезд и отправилась к раненому мужу. Об этом тотчас же сообщили газеты. Композитор Зубов откликнулся на ее отъезд романсом «Я бы хотел тебя забыть». Но разве Анастасию Дмитриевну можно было забыть?..
Зубов еще не знал, что это последний романс, написанный им в жизни. Больше он не сможет сочинить ни одной мелодии…
– Мне очень знакомо ваше лицо. Где я мог видеть вас прежде? Такое чувство, что мы встречались с вами в России. – Корреспондент столичного журнала «Театр и искусство», присланный в Харбин, обращался к худенькой сестре милосердия, перевязывавшей раненого солдата.
– Да, мы встречались. Вы были на моем концерте, помните? Неужели я так изменилась, что меня трудно узнать?
– Анастасия Дмитриевна, это вы? Не может быть! Вот уж не ожидал вас увидеть. Я слышал, что вы уехали на Дальний Восток, к мужу, но чтобы здесь, в лазарете, среди раненых и умирающих… Вы не боитесь крови?
– Нет, не боюсь. Из меня получилась хорошая сиделка. Все говорят, что им становится легче, если я рядом. Просят подарить что-нибудь на память. Хорошо, что я захватила пачку своих фотографий…
Анастасия Дмитриевна достала из тумбочки открытку. На ней ее лицо вполоборота, надпись «Береги командира» и автограф: «Анастасия Вяльцева».
– Почти не сплю. Сама удивляюсь своей выносливости. Работы много. Госпиталь переполнен. С передовой везут и везут раненых, и нет этому конца. Если бы вы знали, сколько страданий! Это драма, и еще какая. Так жалко наших солдатиков, так хочется помочь. Душа болит. Вот скоро буду давать благотворительный концерт в Летнем театре. Все средства пойдут в пользу раненых и семей убитых нижних чинов пограничной стражи. Приходите обязательно. Я вас приглашаю.
Вяльцева склонилась над тяжело дышащим солдатом и поднесла ему воду в стакане, ласково поддерживая его забинтованную голову…
Доктор сказал Анастасии Дмитриевне, что положение Василия Викторовича очень серьезное. Пуля задела жизненно важные органы. В любой момент может наступить ухудшение. Самое лучшее – увезти его подальше от линии фронта.
Бискупский оказался на редкость упрямым и несговорчивым, когда речь зашла о его отправке в тыл. Он не желал слушать никаких доводов.
– Как ты не понимаешь, я не могу покинуть действующую армию. Мое место здесь.
– Что ж, раз ты остаешься здесь, остаюсь и я…
По одной из версий (весьма правдоподобной), Бискупский женился на Вяльцевой с личного разрешения Николая II. Он долго скрывал этот факт от сослуживцев, а потом все-таки вынужден был выйти в отставку, так как офицерам браки с актрисами запрещались, тем более мезальянс с крестьянкой по происхождению. Правда, родители Бискупского, Виктор Ксаверьевич и Елена Васильевна, урожденная Римская-Корсакова, были не против.
Конец ознакомительного фрагмента.