Глава III
Черный принц
Я решительно встал и вышел из номера, заперев его на ключ. Тут же за моей спиной клацнул замок двери, по коридору – напротив. Я обернулся и обомлел: передо мной стоял черт в цивильном клетчатом костюме и цветной, в пальмах и попугаях, рубахе без галстука. В левой руке он держал дорогой коричневый кейс из крокодиловой кожи. Наваждение длилось только доли секунд. Мне протягивал для приветствия руку, с белой ладошкой, негр. Настоящий негр. В живую негра я видел впервые.
– Моиз Нголо! – представился он.
На его лице, с детской, иссиня-черной, кожей, лишенном всякой растительности, если не считать легкого пушка под носом, расплылась, губастым большим ртом, и застыла, оставшись на пучеглазом лице, словно приклеенной, широченная елейная улыбка. Блеснул ровный ряд конских, жемчужных зубов.
Я протянул ему руку и ощутил сырое, холодное пожатие, по-женски, слабой руки, словно я ухватился за руку только что оттаявшего мертвеца. Видно, что сил у него было немного: он был безмерно худ, длинный, как гимнастический канат, и выглядел, словно барахольный шест, на котором на продажу развешали вешалки с одеждой.
– Николай, – с любопытством, к представителю знойной Африки, ответил я.
– Я мочь поговорить с вами два слова? – на сносном русском проговорил Моиз, заискивающе посмотрев на меня влажными лупастыми глазами.
– А это так важно? У меня мало времени, товарищ Лумумба, – я пошутил так не для того, чтобы обидеть негра, назвав его именем бывшего президента Конго, которого недавно, при военном перевороте в этой стране, убил полковник Мобуту. Просто моя шутливость диктовалась желанием скинуть с себя остатки напряжения и неведомого страха, пробравшегося мне в душу при осмотре сокровищ Софьи.
– Я не есть товарищ господину Лумумба, – не понял юмора Моиз. – Я есть принц, – сказал он просто, без какой либо доли пафоса. – Мы иметь идти поговорить ко мне в номер или иметь в холл?
– На сегодня иметь в номерах, пожалуй, достаточно, давайте где-нибудь идти поговорить здесь, – в тон ему ответил я.
Негр, который был под два метра ростом и выше меня на полголовы, хотя я и сам не маленький, взял меня под руку и неспешно и торжественно, словно невесту к алтарю – хотя эта роль мне вовсе и не нравилась – повел меня по ковровой бардовой дорожке, в конец коридора. Там находился небольшой холл и стоял низенький, светлого дерева, полированный стол, с двумя гобеленовыми креслами около него. Походка негра, как и все прочие его движения, была, как бы, механична и лишена естественности, словно невидимый кукловод дергал за ниточки длинного и нескладного Буратино.
Мы сели за стол напротив друг друга. Моиз положил перед собой портфель, мерцавший, анодированных золотом, бронзовыми застежками, сложил на груди руки, сцепив их в замок, и, глядя на меня глянцевыми коровьими, немигающими глазами, начал неспешную речь:
– Мой папа работает царь в Африка. В Конго. Он имеет много-много скотина, много-много земля, много жена и много дети. Я есть старший сын и я есть главный наследник. Я здесь иметь учиться в торговый институт, потому что брат мой мама – мой дядя – есть министр торговли. Когда я кончать учиться, я буду стать заместитель министра.
Моиз сделал паузу, отслеживая на моем лице впечатление, которое он, видимо, хотел на меня произвести. Может быть, оно бы и имело какое-то место раньше, но после того, что я увидел в комнате Софьи, меня было трудно пронять подобным образом. К тому же я хотел дать ему понять, что я никоим образом не завишу ни от кого, а тем более от Моиза. Натура этих черномазых мне никогда не нравилась – правда, судить об этом я мог только по американским романам – назови я Моиза сейчас принцем – и он примет тебя за холопа. Между тем Моиз, не встретив с моей стороны восторженных восклицаний, недовольно пожевал губами и продолжил:
– Я долго здесь учиться не будет. Скоро уехать. В Кембридж. Ваш учеба не годиться для свободная торговля.
– А что ж вы сразу не поехали в Англию? Зачем теряете здесь время?
– Так положено. Культурный обмен. Нам от вас идти помощь. Вы нам строить социализм. Конечно, нам – все равно: капитализм или социализм. Кто дать деньги, того мы и строить. Америка дать больше – будем строить капитализм.
Несмотря на то, что мою голову, подспудно, занимали иные мысли, я неприятно поразился откровенной беспринципности этих негров, питающихся, с чужого, щедрого стола СССР, безо всякого чувства элементарных обязательств к своим благодетелям. Лучше бы студентам повысили стипендию, чем кормить этих голожопых дикарей, живущих по принципу: «Кто заказывает музыку, тот танцует девушку». Сменится заказчик, и девушка раздвинет ноги другому…
– Слушай, принц племени Мобуту, у меня неотложные дела, а ты мне тут лапшу всякую на уши вешаешь! – я, было, поднялся с намерением убраться прочь, но Моиз, расцепив руки, вскочил, ухватился за мои плечи, с молебными извинениями, почему-то, на французском, и стал усаживать обратно.
– Ради бога, простить меня, Николай! – снова перешел он на русский, вдавливая меня белыми ладошками обратно в кресло. – Я буду говорить краткий. Я хотеть сказать, что я иметь много хороший вещь. Я иметь фотоаппарат «Никон», магнитофон «Панасоник». Такие вещь в СССР в магазины нет.
Да, я это прекрасно знал и без него. Японская электроника, машины, и прочий ширпотреб, были мечтой советского обывателя и достоянием редких выездных наших граждан – дипломатов, крупных ученых, деятелей культуры и партийных боссов. Едва ли, на весь миллионный Новосибирск, наберется сотня таких безделушек. За них заламывали бешеные деньги спекулянты на барахолке.
– Я не понял – вы предлагаете мне купить что-то у вас? – осторожно спросил я, прикидывая в уме, сколько бы я мог нагреть на этом деле, с учетом моей новой цели. У меня не было опыта в спекуляции, но, кажется, Судьба подкинула мне шанс заработать, послав мне этого чернокожего.
– Нет, – негр снова сцепил на груди руки. – Я хочу вам дать мои вещь за один деликатный услуга…
Моиз прервал разговор и, приложив палец к губам, многозначительно кивнул мне куда-то за спину. Я обернулся – к нам приближалась уборщица, орудующая шваброй – тощалая дылда с мускулистыми мужскими ногами, выглядывавших из-под голубого халата и обутых в сандалии, с волевым лицом немецкой спортсменки, обрамленного черными, завитыми мелким бесом, кудельками. Добравшись до нас, она, будто была безголосой, попросила жестами, чтобы мы на минутку поднялись.
Я всмотрелся в ее лицо, которое ни разу не обратилось на меня, и мне показалось, что оно мне знакомо, но где и когда я его видел – припомнить не мог.
Протерев под столом и креслами, уборщица стала удаляться от нас в противоположенный конец коридора, все так же методично, как солдат в казарме, шаркая шваброй.
– Тут может ваш КГБ следить. Тут каждый розетка, каждый радиоприемник боишься. Что за страна? Да, на счет, оказать услуга…
– Какую услугу? – насторожился я, особенно после его высказанных страхов, полагая, что меня хотят завербовать в шпионы. Такими сценками, какая у нас была сейчас с Моизом, пестрили наши фильмы о шпионских детективах.
Моиз замялся, вытащил из кармана пиджака сигареты, предложил мне. На впервые увиденной мной пачке, я прочел марку: «Chesterfield». Мне очень хотелось попробовать эти незнакомые мне иностранные сигареты, но, ведь, даже в стихах говорится: «…у советских собственная гордость», и я, помедлив, достал пачку «Феникса», хотя и те были не наши – болгарские, и взаимно предложил их Моизу. Тот скривился и закурил свою, поблескивая огромным золотым перстнем на руке. Я, наконец, решился и осторожно, как из заряженной мышеловки, вынул чужеземную сигаретку для себя и тоже затянулся, наслаждаясь необычным ароматом.
– Услуга – так себе, пустяки, – продолжил Моиз и оглянулся, будто нас реально мог кто-то еще прослушивать в опустевшем холле – впрочем, у КГБ такие возможности были, здесь я был с Моизом согласен, ибо наша гостиница была единственной, где тогда принимали интуристов – и, пригнувшись ко мне, негромко сказал: – Я люблю одна девушка, я хочу, чтобы она стать моя жена. Вы быть у нее сегодня ночью… – Его лицо приняло страдальческое выражение, а на коровьи газа набежали слезы. – Но я ей все прощать. Она такой красивый, она такой белый, она такой птица, как это, говорить по-русски – лебедь! Все племя мне будет завидовать дома, а папа подарить нам двухэтажный дом. Он имел видеть фотография Софья. Он восхищаться, он очень любоваться. Оу!
Негр цокнул языком и мечтательно закатил глаза, обнажив синеватые белки, все еще полные слез.
– А причем здесь я? – раздраженно вопросил я, поняв, наконец, в чем дело. – Сделайте ей предложение, вот и все.
– Николай, вы не понимать. Она вас любить! Я, сказать откровенно, давно следить за ваш парочка. Когда я здесь поселиться, вначале мне тут имели дать другой номер. Но потом я специально поселиться в номер напротив Софья. И я там заказал сделать глазок. Я сегодня ночь имел следить, что вы остаться у Софья до утро. Я не иметь спать совсем. Вы ночевать вместе! Это такой горе для я! – наконец, из его левого глаза выкатилась прозрачная слезинка. – Я вас умолять – не ходить к ней больше. Остальное – мой дело! И тогда я отдать для вас все мой хороший и дорогой вещь. О, как я вас умолять!
Негр, вдруг, сгорбился и стал таким жалким, будто его должны были, вот-вот, утопить.
– Знаешь что, Моиз? У вас в Африке, может, и меняют девушек на бананы, но тут Советский Союз. Свобода воли! – я сказал это нарочито громко и крутя головой, чтобы все жучки, которые тут могло бы расставить КГБ, зафиксировали мою политическую ориентацию. – Да и будь мы в Африке, даже там, все твои вещички не стоят ТАКОЙ девушки, как Софья. Ты и не знаешь, не представляешь себе, дорогой Моиз, сколько она стоит! И это, кроме, собственно, ее самой – бесценной, – сказал я ему со скрытым смыслом, понять который, он все равно бы не смог.
– Это есть заблуждение, уважаемого у вас, товарища Карл Маркс. У нас и на Запад – так не считать. Дорогой Николай, любой человек можно оценить. Как вам это? – он снял с руки золотые «Rolex», с золотым же браслетом, и подал мне.
Я повертел их в руках, оценив только золотую составляющую иностранной штучки, не представляя в то время, что главная стоимость заключается в брэнде часов и их качестве.
– Часы стоить три тысяча пятьсот долларов! – многозначительно сказал Моиз. – И еще пятьсот – браслет.
– Это сколько всего будет в рублях, если брать по девяносто копеек за доллар? – я понизил голос почти до шепота.
Моиз скривил скептическую физиономию.
– Это вы сам мочь посчитать. Только у нас, на Запад, ваш рубль ничего не стоит – просто бумага, фантик, – тоже поубавил голосовой мощи негр, и дальше весь наш разговор так и продолжился – втихушку.
– Значит, получается, где-то три с половиной тысячи рублей. Что ж, на хороший «Урал» с коляской и даже на «Яву» – хватит, а на нормальную машину – нет, только на хохляцкую или инвалидку, и я, нехотя, вернул часы негру.
– Вы хотите машина? – Моиз встрепенулся, видно мои слова зацепили в нем что-то.
Он, наклонившись вбок, пристально посмотрел мне за спину, вглубь коридора, потом, зачем-то, оглянулся на окно за своей спиной, за которым был один только мелкий дождик, колотивший в стекла, и расстегнул в портфеле крышку. Он придвинул портфель ко мне и сказал совсем шепотом:
– Вы, пожалуйста, приоткрыть портфель и посмотреть туда. Только, ради бога, ничего не вытаскивать. Только посмотреть.
Я тоже зачем-то оглянулся и придвинул к себе портфель. Заглянул внутрь. Там, в самом широком его отделении, лежала упакованная банковской лентой пачка зеленых – десять тысяч долларов! Ого! Это же девять тысяч полновесных советских рубликов! А то и все двадцать, если поменять где надо, и если не заметут. Вот тебе и машина с квартирой! Сами в руки идут! Второй раз за день я почувствовал мокроту в пальцах и сухость во рту. Я облизнул, неожиданно вспыхнувшие огнем, губы. Живут же некоторые!
Вид несметных, как мне казалось, богатств – золота, драгоценных камней, долларов, которые я сегодня лицезрел, заставили меня по-другому посмотреть на нашу советскую счастливую жизнь.
Как тебе известно, милый читатель, живу я в двухкомнатной квартире, со смежными комнатами, вместе с моими родителями, если не сказать бедно, то – бедственно, в порядочной нужде – это точно. Да и с чего нам было роскошествовать с нашими доходами и с болезнями отца, которому нужны всевозможные дорогие, по тем временам, лекарства? Я получал стипендию – тридцать пять целковых, отец – восемьдесят рублев пенсии и мать сто двадцать зарплаты. Итого – двести тридцать пять рубликов мы имели на троих в месяц – по семьдесят восемь, с малым хвостиком, на брата. На солдатское постное питание нам еще, кое-как, хватало; скромную одежду, с планируемым износом лет на пять – десять – тоже. Но о большем думать не приходилось. Новый телевизор «Рубин» в рассрочку мы купили, а катушечный магнитофон «Яуза», за сто восемьдесят рублей, который я присмотрел в нашем универмаге – пока не можем. В местный дом отдыха, за речкой, по профсоюзной путевке, за тридцать процентов стоимости, смотаться отдохнуть, в гуще народных низов – это еще нам по силам. А на Черноморский курорт – надо пару-тройку лет подкопить, либо залезть в порядочные долги – слава богу, тогда люди занимали деньгу, у родственников и знакомых, без процентов, а должники и кредиторы не имели привычки мочить друг друга.
Правда, в кино сходить было не накладно, как и купить мороженное, литр молока или булку хлеба – основные продукты питания; но посетить театр, так чтоб с буфетом, увы – не всегда. Общественный транспорт был недорог, но, зато, своих колес, практически, ни у кого не было. Жизнь в бедламе коммуналок – было обычным делом, хрущевки только-только начали строить, но, глядя правде в глаза, следует заметить, что квартплата была вполне приемлемой. С другой стороны, любое образование – бесплатно, правда, дипломы наши на Западе не признавались, ввиду ничтожности полученных прикладных знаний, ибо само образование было сильно разжижено множеством различных никчемных предметов вроде «Истории КПСС» и «Марксистско-Ленинской философии». Да нас-то и готовили чисто для внутреннего употребления, какая уж там работа за кордоном! О простом заграничном путешествии – и то мечтать не приходилось, особенно в капстраны. Мало того, что дорого, еще и через колючее сито спецслужб не один месяц проверки проходить надо было. Если ты связан с каким-нибудь оборонным заводом или институтом, а тогда их было большинство – в стране любили все секретить до опупения, то тебе путь за железный занавес заказан даже через много лет после того, как ты оставишь это «секретное» заведение. Причем, странно получалось: какой-нибудь «Сибсельмаш», с сорока тысячами рабочих и служащих, делавший, в каком-то одном цехе, снаряды для «катюш», которые давно уже штампуют, по нашим технологиям и чертежам, где-нибудь в Китае или Румынии, а в остальных цехах изготовлявший сеялки и веялки, целиком весь подпадал под невыездную статью. То есть, пять процентов работников делают, давно известную в остальном мире и, фактически, рассекреченную, устаревшую продукцию, а всем остальным тридцати девяти тысячам рабочим и служащим – выезд в загранку закрыт. И так – повсеместно.
Таким образом, мало кто, даже имея средства, реально мог претендовать на заграничную турпоездку, хотя бы, в соцстраны. Например, моя мать находилась именно в таком положении, работая на предприятии, типа, «Сибсельмаш». А, значит, и остальным членам ее семьи – то есть, мне и отцу, путь за кордон был заказан.
И что же я мог сделать в свете тех, так сказать, задач, которые поставила передо мной Софья? Я бы с удовольствием перешел на вечернее отделение института и пошел работать, но меня бы сразу загребли в армию на три года, и тогда меня б ждал тот же финал: прощай любимая! Но если бы и не загребли? Много бы я сумел заработать всего за несколько месяцев? Полтыщи – на мотороллер? Мысль, пойти и что-нибудь купить-продать, не приходила мне в голову всерьез из-за моего, донельзя, советского воспитания, к тому же, из-за моей неосведомленности в этом вопросе, я мог запросто оказаться в следственной камере за спекуляцию. Одним словом, я не знал, как, без посторонней помощи, мне выправить мое финансовое положение.
И вот, теперь, откуда ни возьмись, как черт из табакерки, появляется Моиз со своими денежками. Вот они – квартира и машина! Но только… без Софьи! Но как же без нее? Ведь Софья, это не только любимая женщина, это несметно богатая женщина. Женщина-мечта! Вот именно – мечта. О ней остается только мечтать, если я не выполню ее воли. А, взяв на это деньги у Моиза, я распрощаюсь с мечтой, она будет продана ему. Вот какая головоломная складывается ситуация! Или птичка в руке – иль девица вдалеке…
Нет, у меня еще есть время побороться, чертов негр!
– Вот что, дорогой мой Моиз! С твоей капустой меня тут мигом заметут лет на десять за решетку, а то и вышку припаяют, стоит только пронюхать об этом любой свинье. Статья у нас тут есть в СССР одна валютная. Так что извини, доллары меня не устраивают, – придумал я для негра откаряку, подвигая к нему назад портфель, который, вдруг, показался мне таким тяжелым, что его впору было толкать бульдозером.
Моиз снисходительно улыбнулся:
– Май диэ Николай, эта проблема легко решаться. Я мочь сегодня звонить в наш посольство в Москва, и завтра один дипломат привезет мне эквивалент в советский рубль – девять или десять тысяч рубль. Так пойдет? – Моиз посмотрел на меня, словно шулер, побивший мою карту козырным тузом, невесть каким образом, появившимся в его руках из ниоткуда.
Мне было крыть нечем, и я сказал:
– Вот что, Моиз. Я подумаю. А пока – отложим нашу сделку до Нового Года. До этого времени я здесь вряд ли появлюсь еще раз. А, может, уже не появлюсь никогда. Так что, насчет Софьи, у тебя появились хорошие шансы – девяносто девять из ста. Попробуй их не упустить.
Я поднялся, но неожиданно был остановлен: Моиз упал передо мной на колени и, ухватившись за кисть правой руки, стал исступленно и благодарно целовать ее.
– Не надо! Не стоит…
Я вырвал руку и, резко развернувшись, молча и быстро пошел прочь. За моей спиной слышались всхлипывания и какие-то молебные бормотания, явно – не на русском, английском или французском.
Выйдя из гостиницы, я, на какое-то мгновение, почувствовал себя полным идиотом – глубинная человеческая природа, на этот миг, взяла вверх над моим советским воспитанием. Но это быстро прошло. Все проходит…
Я пошел на трамвайную остановку, как сказал поэт – «полный дум».
На улице уже расползся угрюмый день. Ветер гнал по небу черные и серые клочья облаков, сыпавших холодными, мелкими, колючими каплями, охлаждавшим мою, разгоряченную сегодняшними впечатлениями, голову. Под ногами мешались желто-бурые кучки опавших, измочаленных дождем и ботинками прохожих, листьев, и хлюпала вода.