Глава I
Иеремия Бентам родился в Лондоне 15 февраля 1748 года. Он принадлежал по рождению к зажиточной адвокатской фамилии, где занятие адвокатурой считалось наследственным и переходило из поколения в поколение. Отец его был большой делец, составивший себе порядочное состояние, отчасти своей профессиональной деятельностью, отчасти удачными спекуляциями по покупке и продаже земельных участков. Овдовев довольно рано, он вторично женился на вдове доктора Джона Эббота, у которой был сын от первого мужа, Чарлз, ровесник Иеремии. Оба мальчика росли вместе, получив серьезное воспитание под руководством отца, который возлагал большие надежды на блестящую будущность своего сына. Способности хилого, болезненного, малорослого Иеремии были поразительны для его возраста. Четырех лет от роду он на коленях у отца, под руководством последнего, принялся за греческий язык; быстрые успехи, достигнутые замечательно даровитым мальчиком, поразили окружающих. Такие же успехи показал он и в латинском языке. Он так основательно изучил древние языки, что, как рассказывают, восьми лет от роду уже сочинял латинские оды, а через два года бегло писал по-гречески. Врожденное дарование, усидчивость и страсть к чтению исторических книг обратили на него внимание преподавательского персонала Вестминстерской школы, где юный Бентам считался одним из самых блестящих воспитанников. Когда он выдержал вступительный экзамен в Оксфордский университет, то, глядя на мизерного студента, никто верить не хотел, что этому питомцу одного из лучших английских университетов всего 13 лет – возраст, немыслимый для слушания лекций в высшем учебном заведении. Иеремию считали карликом, потому что его сверстники еще зубрили синтаксис и корпели над решением уравнения первой степени.
Под руководством многоопытных профессоров Оксфорда из юноши Бентама, с виду похожего на карлика, выработался отличный знаток классической литературы, прекрасно владевший обоими древними языками. Все экзамены выдержал он с большими успехами и шестнадцати лет от роду получил первую ученую степень бакалавра (bachelor of arts). Co степенью Master of arts 20-летний юноша кончил университетский курс – в таком возрасте, когда большинство студентов только переступает через порог академической аудитории.
Время, проведенное в университете, оставило в Бентаме осадок горьких разочарований. Бездушный формализм, излишняя придирчивость школьной дисциплины, царившей в высшем учебном заведении и, наконец, сам метод преподавания были ему противны. Начиная с классических языков, которые ему скоро опостылели, хотя он их прекрасно знал, и кончая лекцией своего знаменитого преподавателя, профессора Блэкстона, о естественном праве, он во всем видел недостатки, бросающуюся в глаза фальшь, сплетение более или менее удачных софизмов, полнейшую практическую неприменимость. В этой огульной критике школьной системы, которую он постоянно так сурово осуждал, Бентам совершенно сходился с мнением другой знаменитости – творца политической экономии Адама Смита.
Иеремия воспитывался вместе со своим сводным братом Чарлзом Эботом. Житейская опытность отца, зорко следившего за развитием обоих юношей и снабжавшего их своими практическими советами, нашла послушного последователя не в родном сыне, как он предполагал, а в пасынке. Чарлз, не мудрствуя лукаво, шел по проторенной дорожке и, как истый Молчалин, постоянно преуспевал в жизни, беря от нее все, что можно было взять. Он имел успех сначала в адвокатуре, затем в политической деятельности, достиг звания «спикера» (председателя) палаты общин и закончил свой жизненный путь в звании члена палаты лордов, с титулом лорда Колчестера.
Совсем иначе устроил свою жизнь строптивый Иеремия. Разлад теории с практикой, несоответствие отвлеченной доктрины с требованиями житейской действительности глубоко шокировали нравственно чуткого юношу. При поступлении в университет ему предложили дать подписку в принадлежности к господствующей англиканской церкви и соблюдении всех ее правил. Это была обычная формальность, которую все студенты обыкновенно проделывали машинально. Так поступил и его брат, Чарлз. Но Иеремия полюбопытствовал подробно ознакомиться с содержанием 39 параграфов этого документа. Он его нашел лишенным всякого разумного смысла и вдобавок противным духу Св. Писания. Эти сомнения он откровенно высказал начальству, которое объявило ему строгий выговор за недостаток субординации и дерзостное порицание обычая, установленного высшими властями. Делать нечего, пятнадцатилетний протестант должен был скрепя сердце подписать документ. Эта вынужденная сделка со своей совестью внушила ему глубокое омерзение, и он всю жизнь чувствовал отвращение к подобным, насильно вырванным обязательствам.
По окончании курса юридических наук Бентам должен был записаться в сословие местных адвокатов. Отец его, имевший обширную практику, давно лелеял мысль о том, что его высокодаровитый сын, так рано окончивший курс наук, сделается не только гордостью семьи, где эта профессия была преемственна, но украшением целого адвокатского сословия. Этим розовым надеждам чадолюбивого отца, увы, не суждено было осуществиться. Взгляды отца и сына на задачи адвокатской деятельности совершенно расходились. Сын относился к вопросу о гонораре крайне небрежно, тогда как для такого практика, каким был отец Иеремии, этот вопрос представлял величайший интерес, о котором он не мог равнодушно говорить. Вместо того, чтобы стараться о приумножении тяжб, молодой 20-летний «баристер» старался склонить стороны к мировому соглашению. Он был счастлив, когда его надежды увенчивались успехом.
– Когда я впервые вступил на адвокатское поприще, – говорил он, – мне дали два-три дела. Первою моею заботою было закрыть их в самом начале, и мои усилия не были безуспешны.
Клиенты, не привыкшие к такому проповеднику мира, были удивлены, услышав приглашение к примирению, советы прекратить распри. Был ли доволен отец начинающего адвоката подобным наплывом примирительных чувств – другой вопрос.
Причина этого отвращения молодого юриста к навязанной ему специальности заключалась в ее тогдашнем безобразном состоянии в Англии, в массе противоречивых законов благодаря отсутствию кодификации, в преобладании бессмысленных форм, в разных подвохах и уловках, практиковавшихся при защите дел на суде. Бентам был слишком чистоплотный человек, чтобы не брезговать подобными приемами, оскорблявшими его нравственное достоинство, приемами, недостойными уважающего себя общественного деятеля. Как натура цельная, неспособная ни на какие компромиссы, Бентам нашел единственное средство выйти из этого положения – расстаться с адвокатурой, несмотря на протест отца и на ухудшение своего материального положения.
Милль вполне одобряет этот поступок молодого человека. Все судьи и адвокаты, говорит он, сознают это положение, но совесть этих ученых людей мало смущается. Напротив, при каждом удобном случае они провозглашают, что английское законодательство – это венец человеческого ума. Тысячи молодых людей в течение целого ряда поколений находились и находятся теперь в тогдашнем положении Иеремии. «Один только Бентам имел довольно нравственной чувствительности и независимости ума, чтобы сказать себе, что между словом и делом лежит целая пропасть. Только редкому единению независимости духа и нравственной высоты мы обязаны тем, что Бентам поступил так, а не иначе».
Перспектива предстоявших тяжелых лишений, неизбежных при жестокой борьбе за существование, не испугала молодого человека. Решение его было бесповоротным и стоило ему многих нравственных страданий – при виде отца, глубоко огорченного поступком своего любимого «fils Ieremy», как он любил называть его по-французски.[1] По свойству своей натуры Бентам имел менее всего шансов сделаться юристом-практиком. Резкий контраст, существующий между отвлеченными правовыми нормами и их осуществлением на практике, производил отталкивающее впечатление на молодого мыслителя, ценившего философскую систему права, ничего общего не имеющую с тупым идолопоклонством перед буквой часто меняющихся законов.
Задумав посвятить всю свою жизнь науке, Бентам решился разрушить устаревшие предрассудки, тщательно охраняемые английскими правоведами, поколебать авторитет своего бывшего профессора Блэкстона и на развалинах этих повергнутых кумиров создать новую науку, основанную на философских началах права и морали. Он начал работать, новые мысли ложились на бумагу в виде отдельных заметок и конспектов. В этой массе заметок лежали зародыши позднейших замечательных трудов. В чтении, размышлении и набросках новых мыслей, поразивших его ум, заключалась подготовительная работа для грядущей деятельности, прославившей его имя наряду со знаменитейшими мыслителями новейших времен. Процесс своего постепенного самосовершенствования он объясняет следующим образом:
«Самым интересным годом был для меня, – писал он впоследствии, – 1789 год. Я начал прозревать практическую философию. Монтескье, Баррингтон, Беккариа, Гельвеций, особенно Гельвеций, навели меня на дорогу принципа пользы. Однажды я набросал на бумагу несколько туманных заметок по этому предмету и с радостью полюбовался своей работой. Помнится, передо мной возник вопрос: согласился ли бы я получить за этот клочок бумаги 500 фунтов стерлингов? При всей своей тогдашней бедности, я ответил: нет, ни в каком случае».
Несмотря на огорчение, причиненное своему отцу выходом из сословия адвокатов, последний взирал с большим упованием на ученые занятия своего «fils Ieremy». Он был слишком уверен в блистательных способностях своего сына, ревниво следил за его занятиями, понукал его, надоедал ему, терзался, что его работа туго подвигается вперед, не подозревая всей мучительной пытки, доставляемой сыну этими понуканиями. «О, бедный fils Ieremy, – писал сын, – как меня терзали! По понятиям моего отца, я слишком медленно преуспевал в своих работах. Я отыскивал новые пути, постоянно освобождался от множества предрассудков, делал открытия то здесь, то там, стараясь согласовать новые сведения со старыми».
Как ни медленно, по мнению нетерпеливого отца, двигалась работа, а материал постепенно накоплялся. В 1777 году Бентам выступил, наконец, перед читающей публикой со своим первым значительным трудом, озаглавленным «A Fragment on government». Этот «Отрывок о правительстве», вышедший без подписи автора, произвел большую сенсацию смелостью мыслей, высказанных в оригинальной форме, и изяществом слога, что у Бентама вообще составляет большую редкость. Этот труд был исключительно направлен молодым автором против доктрины его бывшего оксфордского профессора, Блэкстона, главы господствовавшей школы правоведов-казуистов, восторженных поклонников тогдашнего порядка вещей и «счастливой конституции» Англии. Книга имела большой успех, она нанесла смертельный удар излюбленным теориям Блэкстона. Публика решила, что подобный труд, призывающий людей сбросить с себя тираническое иго авторитета, пропитанный разъедающей критикой, вышел из-под пера выдающегося юриста или общественного деятеля. Авторские права поочередно приписывались то лордам Кемдену, Мэнсфилду, то Бёрку или лорду Эмбертону. Книга пошла ходко, ее раскупали нарасхват. Отец был вне себя от восторга и на радостях не удержался от соблазна разболтать под шумок, что автор этого сочинения вовсе не знатный лорд, а его юный сын… Эта ненужная откровенность значительно повредила материальному успеху издания. Публика, узнавшая настоящее имя автора, оказавшегося неудачником-адвокатом, сразу остыла, сбыт книги прекратился. Но ее успех все-таки открыл молодому человеку вход в лучшие дома избранного общества, сблизил его с замечательнейшими людьми Англии и Франции.
Успех в обществе и поражение на книжном рынке ничуть не смутили Бентама. Не таков он был, чтобы его голова закружилась от мимолетных успехов мишурного блеска, чтобы он растерялся от первой неудачи. Перед ним была одна цель – общая польза; ей-то он и посвятил всю свою жизнь, об остальном же мало заботился. Бентам так был поглощен величием предстоявшей ему трудной жизненной задачи, что не обращал внимания на остальной мир, не имевший прямого отношения к занимавшим его вопросам – о законодательстве, его пределах, злоупотреблениях и средствах уврачевать эти недуги. Вся жизнь его прошла в развитии и распространении идей, которые он считал спасительными для человечества. Он не смотрел на людское общежитие с точки зрения модного теперь «patriotisme du clocher»,[2] мало отличающегося от взглядов полудиких племен Центральной Африки, полагающих, что личное благосостояние и общественное процветание должно быть приобретено за счет разорения соседа. Бентаму был дорог человеческий род во всей его совокупности, без разделения на расы, национальности, вероисповедания, касты и сословия. Истинная цель законодательства должна заключаться, по его мнению, в пользе и счастье людей как таковых. Все, что препятствует достижению этого идеала, должно быть устранено. Законодательство, проникнутое подобными возвышенными стремлениями, содействует устранению всяких международных распрей, водворению мира и братского единения на земле. Поразительная способность Бентама анализировать исторически сложившиеся факты, расчленять их составные элементы, очищать существенное от наносного, обнажить nervus rerum желанного и необходимого преобразования может сравниться только с его глубокой, всеохватывающей гуманностью, которою проникнута вся его долголетняя деятельность, выразившаяся во множестве сочинений. Всю силу своего мощного духа, согретого чистой любовью к человечеству, он употребил на борьбу со злом, укоренившимся в существующем праве, на то, чтобы вырвать это зло с корнем, заменив его более целесообразными принадлежностями права, добром, пользой как продуктами правды и морали. Предстоявшая задача обновить дух законодательства, распространить в правящих сферах европейского общества идеи, вытекавшие из громадного переворота, произведенного Великой французской революцией, была слишком велика для сил одного человека, хотя бы даже такого замечательного мыслителя, каким является Бентам. Он слишком страстно относился к предпринятой борьбе, слишком много и горячо работал, чтобы быть в состоянии заняться литературной отделкой своих произведений, не говоря уже о том, что он мало заботился о деталях и пренебрегал формой.
Конец ознакомительного фрагмента.