Иду на вы!. Часть первая (Виктор Мануйлов, 2011)

Глава 1

Над Днепром, на высоком холме, над морем густых лесов вознесся Вышгород, окруженный двойной стеной из могучих дубовых стволов. Стволы обожжены, чтобы не брала их гниль и не заводился древоточец. Промежуток между стенами засыпан глиной и камнем – защита от стенобитных машин. По весне наружную стену обмазывают глиной, зимой поливают водой, намораживая лед, – защита от огня. Многочисленные башни с бойницами, с котлами на самом верху для разогрева смолы, чтобы лить ее на головы штурмующих крепость, двое дубовых же ворот, укрепленных толстыми железными полосами, крутые склоны холма, многочисленная дружина – все это надежно охраняет город от незваных гостей. Издалека видны его угрюмые стены и башни, чешуйчатые маковки церкви Святого Ильи, будто парящие в небе.

Солнце только что поднялось над степными просторами левобережья, растворяя в прохладном весеннем воздухе тонкое покрывало тумана. В Вышгороде открылись скрипучие ворота, выпуская скотину на пастбища; коровы, козы и овцы шли, оглашая воздух мычанием и блеянием, над стадами поднимался пар от их дыхания, щелкали кнуты пастухов, скулила жалейка из коровьего рога, лаяли собаки, перекликались хозяйки, пахло печеным хлебом и парным молоком.

Но вот над всеми этими звуками, подавляя их и поглощая, разнесся первый гулкий удар церковного колокола, веселым трезвоном малых колоколов наполнился воздух, и звуки эти потекли по лесам, скатились к Днепру с крутого обрыва, ласточками разлетелись по полям и лугам левобережья. Православные христиане отрывались от своих дел, по языческой привычке поворачивались лицом к солнцу, крестились, бормоча тоже привычное: «Помоги, спаси и помилуй».

Деревянная церковь Святого Ильи не велика, в нее едва поместится десятая часть обитателей города, однако многие из них идут к ней, желая видеть, как прошествует к заутрене княгиня Ольга с лучшими людьми, с которыми она делится своими планами и советуется, как эти планы воплотить в жизнь.

А вот и сама княгиня вышла на крыльцо своих хором, остановилась, окидывая внимательным взором небольшую площадь, стала спускаться по ступеням, придерживая подол длинного льняного платья, расшитого узорочьем. Русую голову ее покрывает аксамитовая накидка, на ногах византийские башмачки на высоком каблуке. Сорокашестилетняя княгиня, смиренно потупив взор, будто плывет над землей, не касаясь ее ногами, – так неподвижна ее стройная фигура, лишь подол платья едва колышется, да серо-голубые глаза зыркают по сторонам, все примечая, все запоминая. За ней следом движется небольшая процессия.

Колокола отзвонили, двери церкви закрылись, возле них встала стража, что делается внутри, не видно. А внутри грек диакон в черном облачении воздает нараспев моленье богу христиан на греческом же языке о ниспослании кары на головы врагов Руси и Византии, и в первую очередь на головы правителей Хазарского Каганата.

Княгиня Ольга, в крещении Елена, принявшая православие во время своего посольства в Константинополь в 945 году, внимает молитве, крестится, держа в одной руке зажженную свечу. На нее и ее спутников взирает со стены суровое лицо Спасителя, стоящего в окружении апостолов. Пахнет ладаном и воском.

Народ расходится по узким и кривым улочкам, прислушиваясь к протяжным звукам голоса муэдзина, обращенного к мусульманам-хорезмийцам, состоящим на службе у княгини, к бухающему гулу бубнов и барабанов, вою и визгу берестяных рожков, вскрикам волхвов, кружащихся в буйном танце, взывающих к своим богам: Сварогу, Перуну, Хорсу, Дажьбогу и многим другим.

Но все это длится не долго, и через малое время в дальнем углу от детинца, где расположен квартал оружейников, задымили плавильные печи, засипели горны, потянулись в небо дымы, забухали тяжкие молоты, подгоняемые звонкими ударами молотков. Время тревожное, на границах неспокойно, Хазарский Каганат то и дело сотрясают восстания покоренных народов, и ни одному из богов не ведомо, чем все это обернется для Руси. Потому и стучат молоты, хрипят меха и гудят горны, раскаляя до красна железо, чтобы выковать из него новые мечи, наконечники копий и стрел.

Глава 2

После молебна и завтрака княгиня Ольга поднялась на смотровую башню детинца. Отсюда далеко влево и вправо виден широко раскинувшийся Днепр, сверкающий в лучах солнца; далеко видны заднепровские поля и луга, дороги, ведущие на восток и юг, шатры кочевников, пасущиеся табуны лошадей, стада коров и бурты овец. Весна в полном разгаре. Где пашут под всякую овощ, где по весенним полям ходят сеяльщики жита, проса, гороха и овса. Глянешь на все это бездумно – тишь да гладь, да божья благодать. Ан нет ни того, ни другого. Все обман, лишь видимость одна спокойствия и мира. И на душе у княгини Ольги тоже нет спокойствия. Вторую неделю ждет она гонца от своего сына Святослава, от имени которого вот уж без малого двадцать лет правит Русью. Был гонец от него еще в конце апреля, сообщивший, что князь вышел в поход из Невогорода с большим войском, набранным среди северных народов, и движется на юг путем из варяг в греки.

Конечно, путь от моря-озера Нево, на берегу которой стоит первая на Руси каменная крепость, построенная еще Олегом Вещим при впадении в озеро реки Волхов, не близок. Войско идет водою, перетаскивая ладьи из одной реки в другую. Воды по весне много: половодье. И не везде еще стаял снег и сошел на реках и озерах лед. Дважды до этого и сама княгиня проделала путь от Киева до Невогорода и обратно, поэтому хорошо знает, каких трудов стоит эта дорога.

Первая ее поездка туда была связана с опасностью, которая грозила ее десятилетнему сыну в Киеве. После путешествия княгини в составе посольства в Царьград в 945 году, когда между нею и императором Константином Багрянородным был подтвержден договор о взаимопомощи, заключенный еще ее покойным мужем князем Игорем два года назад, каганбек Хазарский Иосиф потребовал от княгини к себе Святослава в качестве заложника, заверяя, что мальчику при его дворе ничто не будет угрожать, он усвоит все науки, какие усваивают дети самого каганбека, и станет достойным правителем Киевской Руси. Ольге было ясно, что за науки преподадут ее сыну в Итиле и кем он станет, пройдя этот курс, – иудеем, для которого Русь перестанет быть родиной, а превратится в хазарскую провинцию, управляемую послушным Итилю князем. Она долгое время отделывалась от настойчивых требований отправить сына в Итиль со стороны наместника царя Иосифа в Киеве то болезнью сына, то собственным недомоганием, то плохой погодой, то опасностями дальнего пути через беспокойные степи. Но наместник, так прочно обосновавшийся в столице Южной Руси со своим войском, сборщиками дани, купцами и ремесленниками, что даже купеческие суда, идущие по Днепру из греков в варяги и обратно, облагал пошлиной, не делясь ею с правительницей Руси, был неумолим, и даже перешел от уговоров к угрозам. И когда в княжеских хоромах как-то обнаружили игрушку со встроенным в нее маленьким капканом, острые зубья которого были отравлены ядом, медлить дольше стало опасно, и Ольга решила убрать сына подальше от хищных лап наместника – это-то и позвало ее в столь дальнюю и трудную дорогу. К тому же северные народы с каждым годом все отдалялись и отдалялись от своих законных правителей, и это требовало от Ольги решительных действий для подтверждения своей власти над Северной Русью и наведения порядка в сборе дани.

Вторая поездка Ольги в Невогород состоялась в 957-м году от рождества Христова и была связана с женитьбой Святослава, достигшего к той поре совершеннолетия. Конечно, с женитьбой можно было бы и не спешить, но жизнь молодого князя всегда полна опасности: от вражеского меча или стрелы никто не заговорен, а князь всегда стоит впереди своего войска, и все стрелы, все копья и мечи направлены на него. Нужен был наследник, потому что, не дай бог, случись что с князем, Русь может расколоться вновь, и этим воспользуются не только хазары, но и соседи помельче, которые всегда готовы кинуться на ослабевшую страну, как шакалы на смертельно раненного зубра.

Не с пустыми руками отправилась Ольга во второй раз на север: рядом с нею трудности дальней дороги безропотно делила молодая невеста для князя Святослава, Малуша. Ее Ольга наметила в жены своему сыну сразу же после своего посольства в Царьград, во время которого, помимо всех прочих дел, хотела обручить девятилетнего мальца с младшей дочерью императора Константина Багрянородного Анной, шести лет отроду. Но император отверг это предложение почти с презрением: не такой жених для своей дочери виделся ему, и уж, разумеется, не варвар из далекой Тавро-Скифии, каковой у них значилась зависимая от Хазарии Киевская Русь.

Не простая судьба выпала на долю девочки и ее брата Добрыни, детей деревлянского князя Мала. В 944 году пришел в его земли за дополнительной данью с малой дружиной киевский князь Игорь, муж княгини Ольги. И деревляне (они же древляне), рассудив, что если повадится волк в стадо, то от стада ничего не останется, напали на дружину и перебили ее. В этой резне погиб и князь Игорь. Узнав о гибели мужа, княгиня Ольга собрала войско, огнем и мечом прошлась по деревлянской земле, сожгла их столицу, князь деревлян пал в сече, а его дети, Добрыня и Малуша, превратились в рабов, однако жили при княгине и никаких утеснений не знали. Малуша вырастала в стройную и прелестную девушку, и женитьба на ней Святослава могла связать деревлян, не забывших страшного разоренья, учиненного в их землях княгиней Ольгой, с киевскими князьями родственными узами.

Прибыв в Невогород, княгиня Ольга учинила пышную свадьбу язычника Святослава и крещенной в византийской вере Малуши. Обряд проходил по языческому обычаю, поскольку ничего другого и не могло быть в этой северной глуши, где испокон веку поклонялись языческим богам. Несколько дней водились хороводы, жених был удален от невесты, в Священной роще Перуна горели костры, волхвы несколько раз проводили Святослава между кострами, приносили в жертву животных, мазали лицо жениха их кровью, а в последнюю из ночей положили Святослава в постель с юной девственницей, имя которой так и осталось тайной для молодого князя, а утром зарезали ее как овцу перед деревянным идолом, символизирующим бога земли и небес Сварога. И все это пришлось терпеть княгине Ольге, – да простит ее Христос за подобное святотатство! – но сохранение и укрепление власти требует от ее носителей угождать нравам и привычкам подвластных им народов, чтобы в тишине замаливать свои вольные и невольные грехи перед истинным богом, которому княгиня, отказавшись от язычества, вручила свою судьбу.

С тех пор миновало более семи лет. За эти годы Малуша успела родить троих сыновей, и княгине Ольге до слез хочется их увидеть, прижать к своей груди, приласкать. Да и Святослав, надо думать, за эти годы возмужал еще больше, набрался опыта и знаний, даже освоил грамоту, пишет иногда письма, но чаще Малуша, и все о своих детях, с изъявлениями любви к своей свекрови и безграничной преданности. Конечно, Святослав не взял в поход ни жены, ни детей. Но обещал, что как только войдет в Киев, сразу же велит им оставить Невогород и двигаться на юг.

И тут же тревога сжала сердце княгини Ольги: а ну как прознает наместник царя хазарского о движении на юг русских дружин, ведомых ее сыном! Ему не составит труда призвать себе на помощь кочующие в степи орды печенегов, мадьяр и карабулгар, восстание которых было жестоко подавлено в минувшие годы натравливанием одних на других. И как знать, чем все это обернется для Руси. Тем более что до сих пор лишь Олегу Вещему удавалось выстоять в битвах с хазарами: удача, как известно, сопутствует сильным и мудрым. Жаль только, что их дети часто не наследуют лучшие качества своих отцов. Вот и сын Олега Вещего, Олег II, свекр княгини Ольги, оказался не самым способным правителем. После смерти отца он растерял все его завоевания, и Русь окончательно подпала под иго Хазарского Каганата. Даже принятие Олегом титула кагана Руси в надежде стать вровень с каганом хазарским, не помогло ему добиться успеха, ибо титул – это еще не все, к тому бы титулу да лучшие качества его отца. Но чудеса случаются лишь в сказках. В первом же сражении войско Олега II было разгромлено, а сам князь попал в плен. Стоя коленопреклоненным перед иудеем Песахом, командующим хазарским войском, он оправдывался, что не своей де волей пошел против господина своего каганбека Хазарского, а по наущению Царьградского кесаря.

– Так поди и отомсти ему, – грозно молвил победитель, простирая руку в южную сторону. – Огнем и мечом пройди по его стране, не щадя ни малого, ни старого, никого из дышащих и движущихся.

И в 941 году повел Олег II, сын Олега Вещего, более пятисот ладей, приспособленных для плаванья по морю, на Царьград. А с ним пошел и сын его Игорь, муж Ольгин. Не доходя до Царьграда они разделились: отец пошел дальше, а сын высадился на берег со своей дружиной и, подчиняясь командам иудея-наставника, учинил на побережье дикий погром, уничтожая всех и все, что встречалось ему на пути, что двигалось и дышало. Между тем флот князя-отца был атакован византийским флотом, и многие корабли его были сожжены «греческим огнем». Бежал Олег с оставшимся войском к Тамани. Там он несколько месяцев ожидал решения своей судьбы из Итиля, и решение было такое: идти на ладьях вверх по реке Танаису (Дону), волоком перебраться в Итиль (Волгу), спуститься в море Хазарское (Каспийское) и напасть на мусульманские города, стоящие по его берегам, не щадя ни малого, ни старого, а половину взятой там добычи отдать каганбеку Хазарскому. Где-то там, на чужбине, и пал каган Руси Олег: посланная каганбеком его личная гвардия, состоящая из наемников мусульман-хорезмийцев, неожиданно напала на лагерь русов, и мало кто из них уцелел в этой сече и сумел вернуться в Киев.

А мужу Ольги, молодому князю Игорю, повезло: он сумел ускользнуть в густом тумане, укрывшем море и берег, от кораблей византийских и, вернувшись в Киев, занял стол своего отца. Да видно боги не простили ему злодеяний, свершенных на греческом берегу: ничем другим нельзя объяснить его гибель через три года после похода на Византию от рук деревлян, его данников.

Осталась княгиня Ольга одна с малолетним сыном Святославом на руках. Без войска, без опоры. С той поры наложил Хазарский Каганат свою тяжелую когтистую лапу на Киевскую Русь, беря с нее уже не обычную десятину, а две трети дани, собираемой с подвластных ей племен и народов, оставляя Ольге на собственные нужды жалкую треть. Каждый год требовал каганбег Хазарский воев в свое войско, и гибли мужи русские на чужой стороне, тем самым укрепляя Каганат и ослабляя собственною вотчину. И все меньше оставалось на Руси обученных и закаленных в битвах бойцов, чтобы защититься от этого произвола. А еще тяжкие унижения и издевательства, контроль за каждым шагом и словом, опасность быть убитой или потерять сына – и Ольга, отвезя сына на север, покинула Киев, перебралась в Вышгород. В нем княгиня чувствует себя в относительной безопасности: за ворота крепости наместнику хазарского царя Иосифа, сидящему в Киеве со своей стражей, хода нет.

«Доколе же терпеть, господи?» – тихо шепчет княгиня Ольга. Она крестится, вздыхая украдкой, чтобы никто не заметил ее минутной слабости.

Глава 3

Молодой стольник по имени Отич, человек грамотный, учившийся шесть лет в Царьграде и там же принявший христианство, а с ним имя Никифор, но лишь среди единоверцев откликающийся на новое имя, – как, впрочем, и княгиня Ольга на свое новое имя Елена, – ведающий делами княгини, оторвал ее от дум и доложил, что из Киева прибыл человек от наместника каганбека Хазарского.

– Что ему надо? – спросила Ольга, поворачиваясь к своему слуге.

– Он не сказал, княгиня. Но это тот же иудей, который был у тебя прошлой зимой. Имя ему Аарон раб-Эфра.

Лицо княгини окаменело, губы плотно сжались. Она хорошо помнила этого иудея. Помнила его черные большие глаза, помимо воли притягивающие ее взгляд, его блуждающую улыбку, то возникающую в зрачках острыми лучиками света, то на пухлых губах снисходительной ухмылкой, то проскальзывающей в речах запутанным сочетанием слов, то в плавном движении руки. Его глаза завораживали, журчащая речь путала мысли. Княгине казалось, что сам дьявол в человеческой плоти разговаривает с ней, вводя ее в искушение. Ей то хотелось перекреститься и крикнуть: «Чур меня! Чур!», то встать и покорно следовать за этим человеком. Она слыхивала ни раз, что среди жидовинов есть такие люди, за безмерную гордыню которых иудейский бог наделил их властью смущать людские души и отвращать их от бога истинного. Не иначе как бог иудейский и не бог вовсе, а дьявол. О том же говорят и греческие попы, утверждая, что и все остальные боги не есть истинные, а истинный бог один – Иисус Христос. Да поможет он ей быть твердой в своей вере в него!

– Хорошо, пусть войдет в город, – произнесла княгиня после долгого молчания. – Но людей его за ворота не пускай. Подождут. Сам во время разговора будь рядом. В соседней комнате посади двух расторопных слуг и… – она запнулась и лишь затем выговорила твердо: – И диакона. Пригласи в гостевую палату воеводу Добрыню и хорезмийца Исфендиара. Тебе все понятно?

– Да, моя госпожа, – склонил голову Отич.

Имя человека, ожидающего решения у главных городских ворот, насторожило княгиню Ольгу еще и по другой причине: каганбек Иосиф, сидящий в Итильграде, что стоит на берегу реки Итиль, еще в прошлом году потребовал через этого же человека от Ольги прислать ему русское войско числом не менее пяти тысяч воев. Не трудно догадаться, для чего ему понадобилось это войско – для подавления восстания печенегов и мадьяр. А еще для того, чтобы у княгини оставалось как можно меньше людей, способных к ратному делу. Ольга войско не послала, отговорившись тем, что у нее и так осталось малое число оружных людей, знающих военное ремесло, а более взять неоткуда. Равно как и оружия и прочей воинской справы.

Между тем, малое время спустя, она послала Византийскому императору Константину Багрянородному тысячу хорошо подготовленных воев – согласно договору, заключенному между ними в 945 году: император ведет изнурительную войну с магометанами, стремящимися копьем и саблей насадить свою веру везде, где только можно, и русские вои, которых те особенно боятся за их мощь и отвагу, Константину будут весьма кстати. Известила Ольга императора и о том, что в ближайшее время Русь намерена выступить против Хазарского Каганата и надеется, что Византия, исходя из того же договора, окажет ей помощь войском и деньгами. Но пока из Царьграда ни слуху ни духу.

Княгиня спустилась по винтовой лестнице с высокой башни и перешла в гостевую палату, где ее уже ожидали приглашенные советники Исфендиар и Добрыня.

Исфендиару за пятьдесят. Он смугл, глаза – угли, лицо выражает невозмутимое спокойствие и мудрость. На нем шелковый полосатый халат, на голове белый шелковый же тюрбан с изумрудной заколкой; в заколку вставлено фазанье перо.

Когда-то он со своими женами и рабами бежал из Хорезма в Итиль, спасаясь от жестокого преследования хорезмшаха. Но в Итиле не ужился с иудеями и подался в Киев. И не он один, а множество других хорезмийцев вместе с ним.

В столице Руси хорезмийцев немало. Многие проживают здесь так давно, что и не упомнишь, когда первый из них постучался в ворота Киева. С тех пор серебряный дерхем, отличающийся от других монет отменной чеканкой, получил хождение по всей Руси, не имеющей еще своих денег. За минувшие годы хорезмийцы перемешались с русами, иные приняли христианство, иные стали поклоняться Перуну и Хорсу, им выделили землю, они построились и обосновались, и киевские ремесленники многие умения переняли от пришельцев в кузнечном, гончарном, строительном, ювелирном и других ремеслах, ибо в царстве Хорезмийском, помнившем Великого Искандера, ремесла и науки имели многовековую давность, обогащенную китайским, индийским, персидским и греческим искусствами. Хорезмийцам в Киеве никто не мешает чтить своего бога Аллаха, жить по своим обычаям, но при этом не нарушать обычаев и верований приютивших их русов. Некоторые из них, как Исфендиар, переселились вслед за княгиней в Вышгород.

Другой советник княгини Ольги воевода Добрыня еще молод, ему, как и сыну ее Святославу, двадцать шесть лет. У него белое славянское лицо и серые большие глаза, русые усы и бородка. В нем угадывается могучий воин: широкие плечи, выпуклая грудь бугрится литыми мышцами, сильные руки спокойно лежат на коленях. Одет он просто: полосатые порты, заправленные в юфтовые сапоги, белая льняная рубаха подпоясана широким кожаным поясом, на поясе кинжал с костяной рукоятью. Волосы через лоб схвачены ремешком. Княгиня Ольга крестила его и его сестру, едва вернулась из Царьграда. Добрыня уже бывал в сражениях, отбивая грабительские наскоки кочевников на русские земли, проявил себя способным военачальником. В Вышгороде он исполняет должность начальника городской стражи.

– Где этот жидовин? – спросила княгиня Ольга, занимая свое место на золоченом резном стуле, рядом с другим, стоящим чуть выше, который принадлежит ее сыну, по праву являющемуся действительным хозяином Руси, ее князем, ее каганом.

– Ждет за дверью, моя госпожа, – ответил Отич с легким наклоном головы.

– Зови, – велела Ольга, напрягая в комок свои нервы в ожидании встречи.

Боже, чего ей стоил тот, давний, разговор! Временами она, слушая журчащий и переливающийся говор Аарона раб-Эфры, уже готова была согласиться с его требованием. Ей понадобилось огромное усилие воли и мысленное обращение к Иисусу Христу за помощью, чтобы настоять на своем. И то она не была уверена, что устояла бы, если бы не Исфендиар: на того медоточивые речи посланца наместника не действовали, и он то и дело перебивал его, давая княгине время, чтобы опомниться. Видимо, есть что-то в черных глазах южан, что смущает светлые глаза северян. Но не так властно, как у этого раб-Эфры.

Посланец наместника царя Хазарского в Киеве вошел через высокие двери, отворенные перед ним двумя молодыми воями из личной охраны княгини, одетыми в белые кафтаны. Раб-Эфра невысок ростом, ему не более сорока лет. Его голова покрыта густой копной черных волос, подернутых серебристой сединой, такими же бородой и усами; завитые пейсы спадают от висков чуть ниже плеч, лицо с правильными тонкими чертами, которое не портят несколько широковатые скулы и большие, выпуклые черные глаза. Одет он в длинный шелковый халат белого цвета с синей полосой по подолу и на рукавах, перетянутый наборным поясом со множеством золотых и серебряных брелоков. На голове маленькая черная шапочка с серебряным позументом, на ногах черные же сапоги с загнутыми носами, какие носят народы восточнее моря Хазарского.

Аарон раб-Эфра сдержанно поклонился при входе.

Княгиня плавным движением руки подала ему знак приблизиться.

Раб-Эфра подошел, остановился перед ступеньками, ведущими на возвышение, где восседала княгиня Ольга, и поклонился еще раз. Заговорил по-гречески. Княгиня знала греческий, и не только его, однако сделала отвергающий жест рукой и произнесла повелительно:

– Говори по-русски! – и тотчас же почувствовала, что чары пронзительных глаз посланника на нее перестали действовать. «Ага, – подумала она, – все дело в том, как ты сама поведешь себя с ним. Главное – быть твердой и не поддаваться на его чары».

А посланник вскинул голову и заговорил нараспев, глотая согласные, точно они не держались у него на языке:

– Я рад приветствовать тебя, великая княгиня русов, – да продлятся годы твои на долгие времена! – от имени моего господина, великого князя народа хазар, Самуила бен Хазар, – да будет счастлив он в своих желаниях! – и раб-Эфра поклонился еще раз, отведя одну руку в сторону, другую прижав к груди напротив сердца. Затем продолжил: – Ты, великая княгиня, как всегда прекрасна и восхитительна! Я еще не встречал женщин, подобных тебе по красоте и уму. Надеюсь, что и сын твой, князь Святослав, – да сопутствует ему удача во всех его делах! – жив и здоров и скоро займет стол своего несчастного отца…

Раб-Эфра замолчал, продолжая настойчиво смотреть княгине прямо в глаза, точно пытаясь завладеть ее сознанием, ожидая от нее каких-то слов, на которые он настраивал ее своими речами. А княгиня смотрела чуть в сторону, на многоцветные узорчатые окна, в которых играли солнечные лучи.

– Что ж ты замолчал? – спросила она, поворачивая голову к раб-Эфра. – Или тебе нечего сказать, кроме лести?

– Это не лесть, моя госпожа, – да не оставит тебя твоя мудрость до конца дней твоих! Это – правда. А говорить правду – все равно что дарить золото и драгоценные каменья: они в равной мере доставляют нам удовольствие и направляют наши мысли в ту сторону, где царит справедливость и согласие. Но иногда таким людям, как я, приходится – по воле своего господина – приносить другим людям неприятности… Да простит меня великодушно моя госпожа за это! Ты видишь, как трудно мне, подарив тебе золото и сверкающие каменья, отнимать их у тебя и вкладывать в твои руки зазубренное железо…

– Ничего, иногда железо полезнее золота и каменьев, – усмехнулась Ольга. – Я слушаю тебя, щедрый жидовин.

– Что ж, я приступаю к своим нелегким обязанностям, – склонил голову раб-Эфра и продолжил, но уже совсем другим голосом, в котором не было журчанья, а все согласные выступили наружу, точно камни в обмелевшем ручье: – Дошло до моего господина, великая княгиня, что ты рассылаешь людей в подвластные тебе области к повелителям других народов с приглашением их в Вышгород, не поставив об этом в известность моего господина, бен Хазара, – да пошлет ему всевышний крепкое здоровье! Ты не дала в прошлом году воев великому царю моему каганбеку Иосифу – да будет вечна его власть над своими рабами! Ты послала воев нечестивому цесарю ромеев Константину, – да будет проклято имя его во веки веков! Мой господин-наместник великого царя хазар Иосифа в Киеве спрашивает тебя, княгиня: что означают твои действия и как долго ты будешь противиться воле великого царя? – И с этими словами раб-Эфра снова уставился своими жгучими выпуклыми глазами на княгиню Ольгу.

«Однако, он на кого-то похож, – подумала княгиня, чувствуя, что опять начинает подпадать под влияние иудея. – Скорее всего… на жабу. Да-да, именно на жабу! – воскликнула мысленно княгиня Ольга, и почувствовала, что чары ослабли, перестают на нее действовать. – Жаба точно так же смотрит, выпучив глаза и почти не моргая. Ей бы только его баранью шевелюру…» – и губы ее чуть дрогнули в улыбке, заметив, как потемнели глаза иудея, и в них исчезли острые иглы света.

Но надо отвечать, и она заговорила тем голосом, каким умела говорить с врагами:

– Да будет тебе известно, а через тебя, презренный раб, твоему господину наместнику, что каждую весну наш народ празднует обновление природы, вступление в новую жизнь. Он молит своих богов дарованию милости земледельцам, выращивающим хлеб и всякую овощ, ремесленникам, изготовляющим нужные для народа предметы, купцам, везущим товары, производимые на нашей земле, и привозящие к нам товары иноземные. Что касается воев, то их у меня нет по-прежнему. Что до тех, которые пошли в страну ромеев, то пошли они туда своей охотой, потому что ромеи расплачиваются с ними за их ратные труды настоящим золотом, а не красивыми словесами, на которые ты, раб своего господина, так падок. Если у тебя нет других вопросов, ты можешь идти к своему господину и передать ему мои слова. Я не держу тебя.

– Благодарю тебя, великая княгиня, за оказанную мне честь… Да сверкает твоя красота еще многие годы! – согнулся в поясе раб-Эфра, а в его глазах и словах проскользнула все та же неуловимая усмешка, как будто он знал о самой княгине что-то такое, что давало ему право говорить таким образом. – Я передам своему господину твои слова. Хотя знаю, что они его не обрадуют. Надеюсь, мы еще встретимся.

И Аарон раб-Эфра стал пятиться к двери, кланяясь через каждые два шага.

Едва закрылась за ним дверь, в гостевой палате сгустилась напряженная тишина.

– Что думаете? – спросила княгиня, разрушив тишину, и требовательно глянула на воеводу Добрыню.

– Думаю, княгиня, что он приходил к тебе соглядатаем, – ответил тот не задумываясь.

Княгиня обратила взор на Исфендиара.

– Я согласен с воеводой, моя госпожа, – да продлится твоя мудрость на многие годы! – заговорил Исфендиар несколько нараспев, встав и приложив правую руку к левой части груди. – Этот иудей пытался выведать у тебя кое-что о твоем сыне и нашем князе Святославе, – да будет его путь прям и удачлив! Просто так наместник не послал бы этого иудея в Вышгород. Однако должен заметить, что на этот раз ты победила его, моя госпожа, в словесном поединке. Я велю своим людям в Киеве, – да будет на то твоя воля, моя госпожа, – выведать, что там происходит во всех подробностях. Да простит мне моя госпожа мое многословие, но главное, что заставило наместника послать к тебе своего слугу, заключается в следующем: наместник царя Хазарского и его люди настолько обнаглели, что не чтят ни людских законов, ни божеских, творя насилие и несправедливость по отношению к киевлянам. Так ведут себя завоеватели из страха перед покоренным народом, готовым восстать против своих поработителей. Особенно в этом преуспели наемники-хорезмийцы. Они отнимают у горожан все, что им понравится, хватают не только на улицах, но и в домах юных дев и молодых жен для своего услаждения, убивают мужей за косой взгляд, громкое слово, тем более за сопротивление беззаконию, ими же творимому. Так ведут себя крысы, почуяв гибель корабля во время шторма в открытом море: они пожирают себе подобных, чтобы принять смерть с набитым брюхом.

– Хорошо, почтенный Исфендиар, – произнесла княгиня Ольга. – Посылай в Киев своих людей. Пусть они удержат киевлян от преждевременного восстания. Ясно, что раб-Эфре известно о выходе князя Святослава из Невогорода. Но он не может знать, куда ведет свое войско наш повелитель.

– Да исполнятся все твои желания, великая княгиня, – склонился перед ней хорезмиец. – Да помутится разум и ослабеют руки твоих врагов. Да будет путь твоего сына прям и свободен!

Княгиня Ольга молча кивнула головой и сошла с возвышения. Тревога за своего сына вновь охватила ее душу. И она мысленно обратилась к всесильному греческому богу: «О всемилостивый и всемогущий Иисусе! Помоги моему сыну благополучно миновать все беды, которые готовят ему наши враги! Всели в его душу мудрость змеи и отвагу барса, идущего по следу лесного вепря. А я отмолю его грехи, вольные и невольные, и сделаю все, чтобы отвратить его от веры языческой и привести его к вере истинной. Аминь».

Глава 4

Киев, стольный град Южно-русского княжества, в несколько раз превосходит Вышгород по занимаемой территории, по количеству людей, в нем проживающих. Он тоже опоясан стеной из дубовых стволов, и стена эта тянется с холма на холм, а вместе с ней глубокий ров, через который перекинуты подъемные мосты. Здесь тоже с утра начинается кипение жизни, чтобы утихнуть с заходом солнца. И тоже звонят колокола церкви Святого Николая Угодника, построенной еще Аскольдом; и тянут свою заунывную песнь муэдзины, и так же поклонники Перуна кружатся в танце; лишь иудеи серыми тенями проскальзывают в синагогу, ничем не отличающуюся от обычного дома, разве что шестиконечной звездой царя Давида, укрепленной над входом.

Но сегодня на узких улицах города почти не видно людей: сегодня суббота, день общения иудеев с их богом, день тишины. Не звенят к заутрене колокола церкви Николая Чудотворца, не стучат молоты в кузнечном квартале. Лишь небольшие конные и пешие отряды хорезмийцев лениво передвигаются там и сям, иногда стуча древками копий о свои щиты. Встречные женщины кутаются в платки, пряча от них свои лица, девицы стараются не показываться из дому, а если нужда заставляет, то мажут лица сажей с бараньей кровью или вонючим дегтем, отпугивая тем самым охочих до молодых дев наемников. Но не всех удается отпугнуть – и девы пропадают, и молодые женщины. Иногда то здесь, то там вспыхивают потасовки между хорезмийцами и горожанами, но смельчаков хватают и казнят на рыночной площади, а их родственников продают в рабство.

Киев разбит на кварталы. И случилось это не по чьей-то злой или доброй воле, а исключительно потому, что изначально гончары скапливались в одном месте, оружейники в другом, кожевники в третьем, хлебопеки в четвертом, ювелиры отдельно от других – и так все это скапливалось и делилось, соединяясь друг с другом кривыми улочками, огораживалось высоким тыном, защищающим от желающих поживиться чужим добром. Со временем все это скопление домов огородили дубовой стеной, а посреди города воздвигли детинец – крепость в крепости. В нем когда-то сидели варяжские князья-каганы, а теперь «сиде» наместник царя хазарского Самуил бен Хазар, дядя царя Иосифа, со своим наемным войском из мусульман-хорезмийцев.

А начинался Киев, почитай, два столетия тому назад, то есть в конце VII в., с малого поселения на правом берегу Днепра, которое составили члены одного из родов славянского племени. И был среди них человек по имени Кий, – один из ее наиболее активных членов, если иметь в виду смысл его древнерусского прозвища – молот, дубинка (а мы бы добавили еще и кувалда, вкладывая в это слово вполне определенный смысл). Кий-Кувалда построил вместе со своими родственниками большую лодку и на ней стал перевозить людей с одного берега на другой. Конечно, не сам перст, а тоже с несколькими родственниками: Днепр широк, лодка большая, одному не справиться. Так возник «Киеве перевоз». Со временем «перевозный флот» рос, потому что народу в этих благодатных местах селилось все больше и больше, правый берег своей крутизной и широко раскинувшейся водной гладью защищал поселения от степных разбойников, левый был хорош для земледелия и выпаса скота.

Скопив на перевозе состояние, Кий возглавил свой род, возвысился над всеми и все взял в свои руки. Поселение росло, его огородили частоколом и назвали, как это было заведено исстари, именем того, кто приложил к строительству наибольшие усилия, то есть Киеве городищем, а потом уж и Киеве градом, крепостью. По тогдашнему обыкновению, Кий снискал себе и титул князя, чтобы стоять вровень с теми, кто повелевал другими племенами, не гнуть перед ними свою выю, а, наоборот, гнуть их выи перед собою. Поскольку по Днепру шел «путь из варяг в греки» и где-то на юге существовала могучая Византийская империя, Кий со временем побывал в Царьграде и заключил с ним договор, предусматривающий взаимовыгодные торговые отношения между империей и Киевским княжеством.

В те поры в далеком северном городе Ладоге (он же Невогород – Ладожское озеро тогда прозывалась озером Нево), возникшем на целый век раньше Киева, уже «сиде» князь Рюрик, которого призвали на княжение местные племена. Вот как об этом призвании говорится в летописи: «Словене, и Кривичи, и Меря, и Чудь дань даяху Варягам», то есть когда-то варяги (они же норманны) захватили эти земли, как они захватывали и многие другие в Европе и даже в северной Африке. Под их управлением разрозненные племена, разбросанные на огромной территории, покрытой лесами, озерами и болотами, плодились и размножались, отдельные семьи объединялись в род и племя; росла, по мере роста их численности, взимаемая с них дань со стороны завоевателей, и «…те насилие деяху Словеном и Кривичем и Мери и Чюди. И въсташе Словене и Кривичи и Меря и Чудь на Варягы, и изгнаше я (их) за море, и начаша владети сами собе. Словене свою волость имяху… Кривичи свою, а Меря свою, а Чудь свою. И всташа сами на ся воевать, и бысть межю ими рать велика и усобица… И реша (сказали) к собе: «поищем собе князя, иже (который) бы владел нами и рядил ны (нас) по праву».

Другими словами, князя, которому бы они все охотно подчинились, среди них не нашлось, а подчиняться кому-то, хотя бы и старейшине, но равному в сословном отношении, никто из них не хотел.

И пригласили Рюрика-князя, датчанина, и тот пришел в Невогород со своею дружиной и стал править. И так закрутил гайки непривычным к европейской «демократии» славянско-кривиче-меря-чудьской вольнице, что те возроптали, а затем и восстали под руководством воеводы Вадима Храброго, надеясь снова обрести былую свободу, но были разбиты дружиной Рюрика, а сам воевода Вадим пал в сече.

В ту пору о Киеве-граде Рюрик не помышлял: ему бы хорошенько закрепиться в Северной Руси – и то ладно. Тем более что Невогород стал центром торговли Запада с Востоком. Доходили до него греки со своими тканями, украшениями и оружием, отдавая их либо западным купцам за серебро и золото, либо обменивая с местными купцами на пушнину, воск, мед и прочие богатства, даром достающиеся варварам. Добирались сюда иудеи с китайским шелком, персы со своими коврами, арабы с конями и богато отделанным оружием. Так что о существовании Киева Рюрик ведал. А Киев, между тем, разрастался, беря под свою руку окрестные племена и народы, собирая с них дань и ведя успешные войны с теми соседями, которые зарились на возникающее государство, то есть делал то же самое, чем в наше цивилизованное время занимаются рэкетиры по всему миру – с той лишь разницей, что те «рэкетиры» государство созидали, а нынешние его растаскивают. И все бы шло хорошо, но однажды, а именно во второй половине IX в., из глубины восточных степей объявился рэкетир более сильный и наглый: пришли полчища хазар, ведомые иудеями, разбили немногочисленное войско киевлян и обложили их и окрестные владения, им принадлежащие, большой данью.

Обратимся снова к летописи: «Славяне, живущие по Днепру… утесняемы бывши от козар, иже (которые) град Киев и протчии обладаша, емлюще дани тяжки и поделиями (работами) изнуряюще… прислаша к Рюрику предние (знатные, главные) мужи просити, да послет к ним сына или ина князя княжити. Оскольд же, шед, облада Киевом и, собрав вои, повоева… козар».

Однако, видать, не окончательно «повоева» князь Оскольд тех «козар», если через некоторое время уже князю Олегу Вещему пришлось снова воевать с ними, затем его наследнику Олегу Второму. Но с тех пор притихла Южная Русь, затаилась, тащила свою повинность, покряхтывая и постанывая. Так что наместнику царя (каганбека) Хазарского Иосифа в покорном ему Киеве, Самуилу бен Хазару, оставалось лишь зорко следить за тем, чтобы подвластное ему княжество Киевское и дальше платило подати и не замышляло бунт против своего господина. А тот факт, что княгиня Ольга покинула Киев и укрепилась в Вышгороде, еще ничего не значил: Вышгород не такая уж могучая и непреступная крепость, чтобы не взять ее штурмом победоносным войскам царя Иосифа, – да продлит всевышний его жизнь на долгие годы! Пусть княгиня пока сидит в своем гнезде и думает, что бен Хазар ничего не знает о ее желании сбросить с себя могучую мышцу, наложенную на ее княжество Каганатом. Пусть тешит себя несбыточными надеждами, а если забрезжит опасность, под стенами Вышгорода вырастет огромное войско, которое щепки на щепке не оставит от него, предав мечу все, что дышит и движется.

Глава 5

Самуилу бен Хазару не обязательно каждый день ходить в синагогу, хотя синагога для него и его приближенных имеется в самом детинце: у наместника каганбека хазарского в Киеве всегда много дел. Но сегодня суббота. Субботу пропускать нельзя. И не только потому, что может прогневаться Всемогущий и Всемилостивейший, ибо к нему всегда обращены молитвы и взоры раба его бен Хазара, а более всего потому, что надо показывать пример своим единоверцам служением богу Истинному, ибо без этого вера простого народа оскудевает и без надлежащего понукания может иссякнуть, как иссякла она у тех иудеев, которые, бежав из Персии и других мест, преследуемые своими завистниками и врагами, поселились в этих и других местах. Только карой на земле и неизбежной, еще более страшной карой на небесах удалось заставить их вновь повернуть свои взоры к Сиону, где Всемогущий явился Моисею огненным кустом и продиктовал ему законы, по которым должен жить избранный им народ.

Поэтому с утра Самуил бен Хазар покинул детинец в простых одеждах и, сопровождаемый многочисленной свитой, прошествовал к городской синагоге и отстоял службу, смиренно, как простой смертный, выслушав многоречивые наставления раввина.

Ну, богу богово, а кесарю кесарево.

Сегодня бен Хазар принимает своего верного слугу Аарона раб-Эфра, отвечающего за личную безопасность наместника, собирающего через своих соглядатаев сведения о том, что творится в Киеве, Вышгороде и окрестных владениях. Уже более восьми лет он занимает должность первого советника бен Хазара, и ни разу его сведения не вводили его господина в заблуждение, были точны и своевременны. За его ум и усердие к имени презренного караима Аарона Эфра несколько лет назад была добавлена приставка «раб», что значит господин, и он вполне оправдывает свое возвышение над себе подобными. Но выше этого ему не подняться, какими бы талантами он ни обладал, как бы ни старался услужить своему истинному господину, потому что караим он и есть караим, и умрет караимом, а не настоящим господином. Тем более что они, караимы, на зло истинным иудеям, не признают Тору, а только Библию, следовательно, и иудеи они не истинные, а фальшивые, какими бывают фальшивые дирхемы.

Конечно, за все приходится платить звонкой монетой как самому раб-Эфре, так и его осведомителям, иногда деньги весьма немалые, однако это все-таки в тысячу раз дешевле, если бы бунт против власти вызрел неожиданно и потребовал применения силы. Царь Иосиф рассчитывает в ближайшем будущем, как только будут подавлены восстания некоторых народов, укрепить границу Хазарского Каганата западнее Днепра с таким расчетом, чтобы изолировать Русь от Византии и других государств и еще крепче привязать ее к Итилю. Затем короткий бросок на север – и тогда водные пути по Днепру и Итилю-реке окажутся полностью под контролем Хазарии, и золото потечет рекой в казну каганбека и в мошну его князей, книжников и фарисеев.

Аарон раб-Эфра явился пред светлые очи своего господина Самуила бен Хазара точно в назначенное время – после четвертого удара вечевого колокола в киевском детинце. Низко согнувшись, он приблизился к своему господину. Тот, расплывшийся от неподвижной жизни, возлежал на шелковых подушках и поедал ломтики красной рыбы с пшеничными лепешками. Он макал их в янтарный мед, налитый в голубую китайскую чашу, запивал кушанье греческим виноградным вином, таким же густым, как свежий мед, таким же черным, как южная ночь, таким же пахучим, как только что распустившаяся роза, в то время как полуобнаженная дева чесала ему голову своими тонкими пальчиками.

– Да будут дни и ночи твои и вся жизнь твоя, мой господин, усыпана розами! – заговорил раб-Эфра, низко кланяясь и стараясь не смотреть на своего повелителя: тот не мог выносить его пронзительного взгляда. – Пусть будет она наполнена медом, вином и пшеничными лепешками! Пусть тебя всегда окружают юные девы, не знавшие мужа! И пусть мудрость твоя, мой господин, не знает границ!

– Говори, – велел бен Хазар, вытирая жирные губы египетским полотенцем, расписанным синими письменами.

– Я, мой господин, как ты и велел, был сегодня с самого утра в Вышгороде, где обосновалась княгиня Ольга, – да закончатся дни ее в тот час, когда этого захочет Всевышний и мой господин! – начал нараспев, точно читая молитву, свой доклад Аарон раб-Эфра. – Ее на этот раз не смутили мои вопросы, а тонкие жала моих слов не проникли в ее душу. Эти проклятые ларисийцы, – да не будет им покоя ни на том, ни на этом свете! – которые предали своего господина хорезмшаха, а затем и нашего господина царя, – да будет вечно сиять его мудрость над Израилем! – внушили ей своими колдовскими чарами умение отвращать магию моих слов, почерпнутую от наших книжников и завещанную нам великим Моисеем, – да будет жизнь его в райских садах наполнена благоуханием. Но, несмотря на варварскую надменность и увертки княгини Ольги, я все-таки выведал, что она ждет прихода в Киев своего сына Святослава. Значит, вести об этом, дошедшие до твоих ушей, не лишены оснований. Мои люди, сидящие в Вышгороде, донесли мне, что гонцы от Святослава в последнее время прибывают к матери-княгине чаще, чем обычно. Еще я выяснил, что в крепости от рассвета до заката куется оружие и воинская справа в таком количестве, которое не потребно в мирное время. Мне удалось своими глазами видеть, как на лугу вне стен города большие толпы молодых цветущих людей обучаются ратному делу, и ведает этим обучением крещеный воевода Добрыня, из древлянского княжеского рода. Хотя княгиня и пыталась уверить меня, что сбор князей окрестных княжеств в Вышгороде, – о чем я тебе уже докладывал, мой господин, – затевается исключительно для моления мерзким языческим богам, которым покланяются их народы, однако ничего подобного не было прошлой весной, и это тоже как-то связано с выходом князя Святослава из северного города Невогорода, где он скрывался от всевидящего ока моего господина целых семнадцать лет. Что касается направления движения его дружины, то оно будет выяснено в самое ближайшее время. Я все сказал, мой господин, – да будет тебе всегда и во всяком деле сопутствовать удача!

– Весна, – произнес бен Хазар после долгого молчания. Все это время он жмурился и сопел от удовольствия, доставляемого ему почесыванием спины. Отстранив деву, отдышавшись, продолжил: – Кочевники подались к горам Мрака, которые возвышаются над хазарскими степями и морем Понтийским. Там уже поднялась трава для их лошадей, без которых они не могут существовать. Мы не можем до осени рассчитывать на их помощь. Надо поскорее выяснить, куда направляется Святослав со своим войском, не задумал ли он нанести вред народу Израиля и нашему царю, – да будет счастливо его правление на многие годы! Займись этим. Пошли во все стороны света своих людей, пусть проникнут всюду и выведают все, о чем говорят и о чем молчат варварские племена. И те, что нам подвластны, и те, что станут подвластными нашей могучей мышце в ближайшие годы. Да будет так.

– Все будет сделано, как ты пожелаешь, мой господин, – смиренно произнес раб-Эфра. – Да не нарушится твое блаженство худыми вестями и плохой погодой!

– Ты слишком сладок на слова, но стал ленив к делам своего господина, караим, – брюзгливым тоном заговорил бен Хазар. – Тебе не следует забывать, что твоя жизнь целиком и полностью находится в моей власти. Твои караимы тоже разленились от безделья. Они предаются обжорству и разврату с нечистыми, навлекая тем самым ненависть к диаспоре Израиля в этом мерзком городе. Вчера в районе рынка был обнаружен труп рабби Эфраила, убитый кем-то из язычников. Мы взяли заложников, но пока так и не выяснили, несмотря на жестокие пытки, кто убил священника и за что.

– Мои люди выяснили, что рабби Эфраил со своими людьми похитил одну из дочерей старшины горшечников по прозвищу Печик. И запросил с этого Печика выкуп в двести дирхемов, обещая вернуть его дочь нетронутой. Отдав выкуп и получив свою дочь, Печик выяснил, что над его дочерью надругались. Мы дознались, что рабби Эфраила убил один из рабов Печика. Если это подтвердится, придется отпустить заложников, мой господин, – да будет твое решение справедливым!

– Ты совсем обнаглел, караим! – воскликнул бен Хазар. – Я не привык менять своих распоряжений! Берегись! Это может плохо для тебя кончиться!

– Это может плохо кончиться для всех нас, мой господин, – произнес раб-Эфра на этот раз без всякого почтения и глянул своими пронзительными глазами в глаза бен Хазара, однако тут же склонился в низком поклоне. – Твои слуги ведут себя в городе слишком нагло, не задумываясь о последствиях, – добавил он, выпрямляясь и отводя взор.

– Моих слуг могу судить только я, ничтожный полукровка. Я не нуждаюсь в советах, о которых не спрашивал! А неверные гои есть наши рабы, ниспосланные нам богом, и мы можем делать с ними все, что захотим. Пошел вон! И чтобы завтра же я знал, куда идет Святослав и каково его войско.

Покинув покои наместника, раб-Эфра вышел на крыльцо с резными столбами и перилами, остановился в угрюмой задумчивости. Внизу его ожидала конная дружина, состоящая из караимов, то есть иудеев, матери которых не относились к колену Израилеву, а таковыми были лишь их отцы, в то время как среди Израиля род велся по материнской линии, и только такие считались иудеями истинными. Караимы составляли некое сообщество полуотвергнутых иудеев, были преданы раб-Эфре душой и телом. Он был их хабером (товарищем, занимающим более высокое положение), но хабером не только по происхождению, но и по духу. Поэтому раб-Эфра, во всем и всегда болезненно воспринимавший свою неполноценность, среди своих хаберов чувствовал себя равным среди равных. А если иметь в виду, что великий бог Израиля наделил его умом и способностями, какими не наделил большинство тех, кто смотрит на него сверху вниз и при каждом случае старается поставить его на место, какое он будто бы заслуживает своим происхождением, то и значительно выше всех остальных. Так стоит ли и дальше служить этому надутому дураку Самуилу бен Хазару, чей род сочинил себе родословную, будто бы берущую начало от первых царей Израиля? Судя по настроению киевлян, они не намерены более терпеть власть чужеземцев, а весть о князе Святославе только подольет масла в огонь, который вот-вот должен вспыхнуть. Лишь самодовольные дураки, ослепленные своей властью, ничего не замечают, уверенные, что эта власть дана им навечно.

Раб-Эфра поднял глаза к весеннему небу и мысленно воскликнул:

«О Всеблагой! Освободи меня от этих ублюдков, возомнивших себя властителями мира! Верни меня в мое лучезарное детство, где жизнь текла просто и естественно, как ниспосланный тобой на землю орошающий ее дождь! Ты же видишь, что я не заслужил таких унижений. Между тем они сопровождают меня с тех пор, как ты наслал на мой родной город Семендер тучи дейлемитов, разоривших его, убивших моих родителей и уведших в рабство моих братьев и сестер. С тех пор я не знаю покоя, ищу пристанища и не нахожу, задаю вопросы и не слышу на них ответа. Зачем ты дал мне острый ум и способность покорять людей словом, если это приносит мне одни лишь страдания?»

Но небо лучилось невинной голубизной и молчало. Лишь громкие крики перелетных птиц, летящих на север, достигали земли. Да сварливый галдеж ворон и галок нарушали субботнюю тишину Киева.

Однако один лишь Всеблагой, – да будет благословен он! – знает начало всех концов и концы всех начал, а ему, Аарону раб-Эфре, остается лишь ожидать знака свыше, прежде чем принимать решение. А до тех пор он вынужден смотреть в оба, чтобы разглядеть явление среди ему подобных явлений, посредством которого знак этот будет дан.

Слуга подвел к крыльцу арабского скакуна, раб-Эфра вдел ногу в стремя, и дружина в два десятка всадников выехала через Северные ворота и направилась по дороге, ведущей к одной из сторожевых застав, состоящей из братьев по крови. С этой сторожевой заставы он даст знать другим заставам, расположенным по берегам Днепра, чтобы смотрели в оба. Люди там знают, куда смотреть и что ожидать. Они зажгут сигнальные костры, и в небо от одной заставы до другой поднимутся дымы, сообщающие о движении флота Святослава и его сухопутных ратей. Эти дымы и станут знаком свыше для Аарона раб-Эфры и его братьев.

Глава 6

Дружина князя Святослава находилась в пути уже больше месяца. Она вышла из Невогорода в начале апреля по санному пути, идущему по льду реки Волхов, но в районе озера Ильмень вынуждена была остановиться: морозы вдруг уступили место теплым ветрам, дующим с моря Варяжского, снег просел, на реках появились полыньи, лед стал ненадежным, двое саней провалились – еле вытащили. Расположились в небольшом поселении, называемом Новоград, воздвигнутом на высоком берегу реки при ее вытекании из озера. Поселение огорожено тыном, в нем перемешались разные народы, населяющие окрестные леса. У представителя каждого племени свой угол, свои старейшины. Все значительные дела решаются сообща. Для этого по сигналу колокола население собирается на рыночной площади, выборный старейшина города докладывает, по какой надобности объявлен сбор, после чего начинают судить-рядить, как вести дело. Чаще всего обсуждаются недоразумения, возникающие между жителями той или иной общины: то кривичам кажется, что их притесняют словене; то чуди почудится, будто меря пытается выжить их с исконных рыбных и пушных промыслов; то наиболее многочисленным племенам словен померещится, будто все прочие составили против них заговор. Вспоминаются прошлые обиды, поднимаются крик, шум, гам, кое-кто хватается за нож, припрятанный в сапоге, между тем как являться на вече оружными строго запрещено.

При Святославе, пока он в Новограде строил ладьи и ошивы для дальнейшего похода по воде, случились два веча, и оба закончились потасовкой, и князь, видя такое нестроение среди своих подданных, посадил от себя в городе воеводу и при всех наказал ему: а будя еще такое разномыслие, идущее во вред общему делу, крикунов сечь на площади нещадно, а выявится зачинщик, то рвать язык у оного, дабы другим неповадно было.

В конце апреля реки и озера вскрылись ото льда, и началось великое половодье, которое в этих местах бывает год от году, разве что иногда воды прибудет меньше или, наоборот, больше прочих годов, так об этом знают все от мала до велика по высоте выпавшего за зиму снега. В сию зиму Дажьбог особенно расстарался: все было занесено снегом более чем по пояс, а в иных местах деревни замело по самые крыши.

Половодья, если не нагонит дождей с моря Варяжского, длятся, как правило, недели две-три. Затем вода начинает быстро спадать, обнажая мели и перекаты. По такой воде только на плоскодонных ошивах и пройти, а ладьи придется тащить волоком. Да и путь не близкий. Поэтому Святослав спешил, подгоняя плотников, посулив им хорошую плату, и сам то и дело брался за топор или продольную пилу, становясь на козлы.

Работали день и ночь. По берегу озера горели костры, вжикали пилы, стучали топоры, в ритме работы звучали артельные песни.

Намаявшись за день, Святослав присел у костра на медвежью полсть. Был он невысок ростом, зато широк в плечах и груди, голова обрита, оставлен лишь на темени длинный пук темно-русых волос, свисающий за ухо. Лицо у князя с мягкими чертами, курносое, брови густые, усы длинными тонкими концами свисают ниже подбородка, глаза светло-синие, пронзительные, если на ком остановятся, тот почувствует этот взгляд даже спиной.

Дядька-воспитатель Асмуд, старый воин лет пятидесяти, тоже из варягов, как и сам Святослав, чем-то похожий на своего подопечного, поставил перед ним чашу с мясом, кружку с брусничной водой, ее накрыл горбушкой ситного хлеба.

Едва Святослав закончил трапезу, к нему подсел ученый грек Свиридис, обросший черной в колечках, но с обильной сединой бородой и волосом, в серых глазах которого плясали языки пламени горящего рядом костра. Трудно сказать, сколько Свиридису лет, но он крепко стоит на ногах, неплохо владеет копьем и топором, знает грамоту и понимает наречья многих народов.

Когда-то сей Свиридис разуверился в Христе. И разуверился по той причине, что, как он считал, имей Иисус Христос сущность всемогущего бога на самом деле, не позволил бы своей пастве так своевольничать с законами, будто бы ниспосланными им же для сбережения и приумножения своего стада. А какое сбережение и приумножение, если человек уничтожает себе подобного, будто зверь лютый, никаких законов не знающий? А еще эта вакханалия с иконами: одни кричат, что иконы, сотворенные руками грешного человека по его произволу, святы; другие – им насупротив: нет, мол, никакой святости в этих размалеванных досках и в ликах, на них изображенных, а люди по глупости своей и суеверию возносят молитвы пред пустым местом или, пуще того, пред какими-нибудь тряпками и костями, называемыми святыми мощами, невесть откуда взятыми и невесть чем отличающимися от других тряпок и костей. Ей-богу, хуже, чем у язычников. Так лучше быть язычником и верить в богов, каждый из которых отвечает перед верховным богом за свою епархию, как в былые времена перед Зевсом в Элладе, или Сварогу и Перуну, как нынче на Руси. Как ни как, а множество поколений предков как Свиридиса в самой Греции, так и в других местах, почитали многобожие, и мир от этого не разваливался, был даже значительно удобнее и приятнее для существования человека, хотя и тогда брат шел на брата, а сын на отца, но это можно было объяснить коварством одних богов и попустительством других, распрями между ними, завистью и прочими пороками, которыми они наградили и смертных. А христиане заменили многобожие множеством божьих угодников, будто бы святых, которым и молятся, ища заступничества перед богом истинным. А так ли уж святы эти угодники, как о них идет молва? Все это выдумки церковников, погрязших в грехах, для оправдания своего безбедного существования. Если они при этом не боятся кары, ожидающей их на том свете, то не следует ли из этого, что нет никакого бога и нет никаких его законов, а есть выдумки самих людей по своему произволу?

За эти крамольные мысли, которые Свиридис высказывал вслух перед своей же братией, его выгнали из монастыря, прокляли и отлучили от церкви, как будто только церковь и может приобщить человека к богу, а бога склонить к его нуждам. Посмотришь – у каждого народа свой бог или боги, и если есть какой-нибудь наиглавнейший, то ему все равно, кто и кому бьет поклоны. И пошел Свиридис бродить по свету в поисках правды или хотя бы ответа на мучившие его сомнения и вопросы. Но нигде до сих пор не встречал другого такого же искателя правды и справедливости, который бы внятно объяснил ему, кто и зачем устроил этот мир и по каким законам он живет. А по всему по этому образовалась в его кудлатой голове сплошная каша из рассуждений всяких богословов-книжников, приверженцев разных религий, настолько пересоленная и подгоревшая на огне ожесточенных споров, что не годится для нормального пропитания ума.

Сей Свиридис прилепился к Святославу давно, почитай, лет десять тому назад, и никто не знает, откуда он взялся, однако сумел привлечь к себе внимание князя мудрыми, хотя и злыми речами, знанием, что делается на том или ином конце света. От него Святослав перенял грамоту, посредством которой можно передавать свои мысли и желания на большие расстояния, и другой человек, разумеющий то же самое, эти мысли и желания узнает и станет действовать сообща. Посредством грамоток, начертанных на тонком пергаменте или даже на бересте, Святослав сообщался со своей матерью, княгиней Ольгой, знал, в каких условиях она живет, какие прилагает усилия, пытаясь противостоять владычеству Хазарского Каганата над Русью. Он был уже опытным воином и вполне созрел для того, чтобы вступить с ним в единоборство. Тем более что Русь за минувшие годы окрепла, особенно на севере; у нее появились союзники, а Каганат, наоборот, каждый год истощает себя в противоборстве с непокорными племенами и народами, и если подгадать подходящее время, можно ударить в самое его сердце, а затем разорвать труп на куски и, чтобы не смердел, бросить хищным зверям и птицам на растерзание. Что касается мыслей Свиридиса о различных богах, в том числе и о тех, которым поклоняется сам Святослав, то князь охотно слушает крамольные речи грека, но советует помалкивать при других, ибо это может кончиться не только отлучением от церкви, но и головы от тела. Свиридис согласно кивает своей кудлатой головой: он уже ни раз на собственной шкуре познал людскую глупость и неспособность слушать других. Что касается Святослава, то Свиридису близка и понятна любознательность русского князя и его почти философский взгляд на окружающий мир, хотя о философии он не имеет ни малейшего понятия.

– Так на чем, княже, мы давеча остановились? – спросил Свиридис, подбирая под себя ноги по восточному обычаю и укладывая на них полы черной епанчи из грубой шерсти.

– На климатах, старче, – ответил Святослав.

– Истинно что на климатах. Так вот, буде тебе известно, княже, что некоторые ученые люди считают, будто мир делится на семь климатов. И идут они как с севера на юг, так и с запада на восток. И в каждом климате живет особый народ, имеет свою веру, свой язык и свое понимание мира сего. Иные же ученые люди полагают, что климатов всего три: холодный, умеренный и жаркий. И расположены они с севера на юг, от моря Мрака до жарких пустынь, где дожди случаются так же редко, как в северных краях среди зимы. И в каждом климате свои растения, звери, птицы и прочие твари. И люди тоже разные. На юге обитают народы с лицами безобразными и кожей такой черной, как северная ночь; на севере, наоборот, у людей кожа светлая, но как бы обгоревшая на костре, лица плоские, глаза узкие и глупые, звери и птицы имеют теплую шубу. Земля наша, называемая Ойкумены, велика есьми, и со всех сторон омывается соленой водой, в которую впадает вода пресная, пригодная для питья. И есть все это шар, как твоя булава, княже, и выступают на нем горы, как те шипы, чтобы пробивать ими брони. А над этим шаром разверзнута бездна велика есьми, куда не может проникнуть глаз человеческий, ибо там обитают боги. А боги, как и подобные им люди, имущие власть, не любят, чтобы простые смертные заглядывали в их чертоги. Туда, наверх, отправляются лишь немногие смертные, если они не совершали страшных грехов при жизни. Но таких мало. Да и не может быть много, потому что наверху не так уж гораздо места, и боги сами воюют из-за него с другими богами за верующих в них людей. Бог тем сильнее супротив прочих, чем многочисленнее его паства. Человек, как и зверь, как птица или рыба – все воюют за место в сей жизни, не щадя живота своего. Ты посмотри, княже, как водится у тех же волков. Каждая стая имеет свои пределы, на которых она имеет право брать для себя добычу. И если другая стая в эти пределы вторгается в поисках пропитания, начинается меж ними смертельная грызня. Тако же и медведь, и барс, и лев, и росомаха, и рысь, и соболь. И люди тако же.

– Если бы та стая, о которой ты молвил, сидела на месте, то в ее пределы вторглась бы другая стая, – возразил Святослав. – Люди пытают свою силу на других людях. Кто слабый, тот покорись сильному. Были мы слабыми – покорились козарам. Силы наши растут. Мыслю: близок срок заставить козар покориться нам. Или погибнуть. По-другому, мыслю, нельзя, – заключил Святослав убежденно. Спросил: – А много ли есть языцев на белом свете?

– Много, княже, очень много. Всех и не перечесть, – ответил Свиридис. Ему хотелось поспорить с князем русов о слабых и сильных, но он остерегся: опыт его научил, что с сильными мира сего лучше не спорить. А потому продолжил: – Я назову тебе только тех, кого мы встретим на своем пути, кого словом можно уговорить пойти с тобой заедино, а кого мечом. Не нами придуман меч, княже, а богами. Пусть они и будут за это в ответе. Так вот, слушай. Первое – это булгары. Земля булгар расположена к северной стороне по отношению к морю Гурганскому, ныне зовущемуся Козарским. Их страна соседит со страною буртасов на юге, с муромой – на западе, кипчаками – на востоке. Между теми и теми три дня пути. Путь до Хорезма равен трем месяцам. У булгар имеются два города: Сувар и Булгар. Они расположены по берегам рек, которые впадают в главную реку, имеющую название Итиль. А та река Итиль вливается в море Козарское. Царь булгар и его народ исповедует магометанство. Его народ насчитывает пятьсот тысяч человек. Земля булгар покрыта зарослями и чащобами. Они выжигают леса и выращивают на этих местах разные растения, дающие им зерно для пропитания, пасут лошадей и овец, торгуют мехами куницы с козарами, русами и другими народами. С проходящих по реке Итилю судов царь булгар берет десятину. Булгары имеют оружие и кольчуги, постоянно нападают на буртасов, полонят их и продают в рабство иудеям. Булгары платят дань козарам, но они не станут воевать с ними.

Князь слушал, иногда кивая головой. Кое-что он знал об этих народах от других, но Свиридис не только перечисляет те или иные свойства народа, он умеет показать, в чем их достоинство и недостатки, отчего они происходят и чем могут быть полезны в будущем для укрепления Руси.

– Зато буртасы могут выступить тебе в подмогу, – продолжал Свиридис. – Их земли лежат между булгарами и козарами вдоль реки Итиль и имеют пятнадцать дней пути в любую сторону. У них нет царя или князя. У каждого племени свой старейшина. Они дают козарам десять тысяч всадников, вооруженных луками. Они постоянно воюют с булгарами и печенегами. Лицом они приятны, в сече стойки и неустрашимы. Когда буртасская девушка достигает зрелости, она перестает подчиняться отцу, сама выбирает себе мужа, и если тот согласен, то засылает к ней сватов. У буртасов нет фруктов и винограда. Вино они делают из меда. Они плавают по рекам и умеют строить хорошие лодьи и ошивы. Имей это в виду, княже.

– Есть земли совершенно дикие, где живут народы тоже дикие, – вязал свою складную речь Свиридис. – Один из таких народов прозывается ису. Я два года жил среди этого народа. Они ничего не сеют и не сажают. Ловят рыбу, зверя, тем и кормятся. Ису прячутся в лесах севернее булгар, которые выманивают их из лесу и меняют свои орудия на пушнину, которую те добывают. Еще дальше на север лежит «страна мрака», там живет народ йура, еще более дикий. Об этом народе мне рассказывали ису, сам я в их стране не бывал. У них год делится на ночь и день. Они плавают в море без нужды и цели, а лишь для прославления самих себя, потому что в их море нет ни рыбы, ни зверя по причине ужасного там холода. Эти люди находятся на крайней степени глупости. Когда к ним приходит чужой человек, они отдают ему свою жену, чтобы ему было хорошо, а у жены родился бы ребенок, похожий на гостя. Нам они не интересны. Когда же наши лодьи выйдут на реку Итиль и повернут на запад, мы встретим народы более сведущие в разнообразных ремеслах. Это народы, прозываемы мурома и вятичи. О них я тебе рассказывал. Мне не известно, кому они сейчас платят дани, с кем воюют и каковы с виду. Мы пойдем по их территории, и ты, княже, сам увидишь, что это за люди.

– Теперь посмотрим дальше на юг, в козарские степи. Там обитают печенеги и аланы. У алан я был гостем, у печенегов – пленником, рабом. Их страны обширны, каждая по двадцать дней пути в любую сторону. Аланы к тому же занимают северные склоны гор Мрака, где селятся на крутых скалах. Часть из них кочевники. У них свои князья. Аланы исповедуют христианство, воспринятое от Византии, но это ничего не значит. Все они платят дань Козарии и выставляют ей в помощь по десяти тысяч всадников. При этом часто воюют друг с другом, захватывая коней, скот и пленных, которых продают в рабство или отдают козарам в качестве дани. Рассчитывать на их помощь в борьбе с Каганатом не приходится: они не верны своему слову, предадут, если им станет это выгодно. У части печенегов нет богов – они поклоняются огню, другая их часть поклоняется идолам…

– А что козары? – спросил Святослав. – Чем они славятся?

– Раньше козары были сильным народом, княже. То были козары истинные, пришли они с Востока. Те, прежние козары, победили алан и заняли их место. Но время меняет все. Козары, будучи в силах, воевали на стороне Византии с мусульманами, от нее приняли христианство. Но потом они оскудели во взаимных распрях. И пришли к ним иудеи, которые бежали из Персии и Хорезма, где много зла принесли тамошним народам, втерлись в доверие к козарам, постепенно прибрали к своим рукам всю власть и стали водить козар против других варваров, чтобы подчинить их себе мечом и брать с них дань. У козар два царя: один прозывается каганом, лицом кругл, узкоглаз, не имеет настоящей бороды и усов, носит косы, неприятен на вид, и ничего не решает; другой прозывается каганбеком – это царь из иудеев, он решает все. Они сидят в городе, называемом Итиль, как и река, на которой стоит этот город. Под началом иудея-каганбека-царя много всяких народов-данников, из них он составляет огромное войско, которому никто не может противостоять. У царя есть личная гвардия в двенадцать тысяч человек из магометан-хорезмийцев. Он платит им деньги. Они не имеют права отступать и проигрывать сражения: за это их ждет смерть. У каждого князя-иудея своя гвардия, состоящая из иудеев же, в которой служат даже женщины и девы. С этим войском тебе и придется сразиться, княже. Это будет жестокая сеча.

– А есть еще мадьяры, мой господин… – продолжил было Свиридис, но заметил, что Святослав спит, замолчал и уставился в ночь, озаряемую кострами. Стучали топоры и вжикали пилы, но никто уже не пел. Прикрыв глаза, Свиридис сам тихо запел о том, что далеко на юге, в теплых краях есть страна, называвшаяся когда-то Элладой. Ночи там теплы, наполнены звездами, повсюду видны величественные развалины старинных храмов, превращенные христианами в церкви, женщины там, может быть, не так красивы, как славянки, не такие стройные, но у них глаза горят подобно кострам в темную ночь, и песни они поют на родном языке, при звуках которого сердце обливается печалью. А еще Свиридис пел о том, что человек слишком мал перед лицом природы, которая полна непознаваемых таинств, оберегаемых богами от людского разумения, и не важно, какому поклоняться богу, важно, чтобы жить на своей земле, среди своего народа и молиться тому богу или богам, которым молятся все.

Глава 7

Длинной чередой вытянулись по водной глади ладьи и ошивы. Равномерно поднимаются и опускаются весла, ритм на каждом судне задает большой барабан. Над самой водой, и выше, и так высоко, что едва видно, тянутся на север караваны птиц, вытягиваясь в подвижные нити, выстраиваясь на лету в клинья и дуги. Многочисленные стаи уток, гусей, куликов и прочей птицы кормятся у берегов. Одни садятся, гогоча и крякая, вспенивая воду, другие взлетают, отдохнув и наевшись, с трудом отрываясь от поверхности воды.

Князь Святослав стоит на носу первой ладьи. На нем белая льняная рубаха, доходящая до колен, такие же порты, заправленные в сапоги, рубаха подпоясана широким кожаным поясом, за поясом большой черкесский кинжал с серебряной рукоятью. Тонкий и длинный пук волос, оставленный на темени, треплет свежий встречный ветер.

Впереди каравана, на расстоянии нескольких полетов стрелы, ходко идут развернутым строем четыре легких шестивесельных челна, на коих кормчие длинными шестами замеряют глубины. Вода разлилась столь широко, что не видно берегов, будто караван движется по морю, лишь там и сям стоят в воде отдельные рощи, или торчат из воды еще не зазеленевшие гривы кустов, или пялятся пучеглазо на текущую мимо жизнь вырубленные из засохшего на корню дерева угрюмые фигуры богов. Иногда над темной полоской далекого леса поднимется столб дыма, предупреждающий тамошних обитателей о вторжении неизвестного войска, или завиднеется узкая долбленка одинокого рыбака, и тот, едва завидев ладьи, начинает поспешно грести к берегу, унося ноги. В этих лесисто-болотистых краях обитают племена словен, и туда, куда держит путь караван, его ведет знающий здешние пути-дороги словенин по прозванию Протва.

К вечеру добрались до первого волока, ведущего к озерам в обход Валдайских гор. Подгребли к берегу, раскинули шатры, огородились деревянными щитами, сбитыми из обрезков досок, развели костры, в больших казанах кашевары принялись варить дичину. Любители рыбной ловли спустили на воду малые челны, выметывая с них сети. С берега видно, как тянут они их, а по звонким и веселым голосам угадывается, что сети полны рыбой и, значит, к утру будет уха.

Князь Святослав, сопровождаемый варяжским воеводой Свенельдом и своим дядькой-воспитателем Асмудом, обошел лагерь, давая указания начальникам отдельных отрядов, где и какие выставлять сторожевые посты, куда направить разведчиков для выяснения, нет ли где засады и каким путем лучше идти дальше.

Едва затеплилось туманное утро, лагерь пришел в движение. Пилили из осины и липы короткие лежни, топорами вырубали в них устья для ладейного хода, укладывали на землю, на болотный мох с таким расчетом, чтобы быстрее миновать сухопутье, прорубали просеки в густом лесу. Работали споро, привычно, никого подгонять нужды не было, и сам князь, поплевав на руки, то и дело брался за топор.

Видать, этим путем никто раньше не ходил, потому что лес стоит нетронутым, ни пеньков старых, ни других каких следов рук человеческих. Однако проводник уверяет, что это самый короткий путь к реке Итиль, которую в верховьях тамошние племена прозывают Вольгой; что раньше здесь, сказывают старики, имелись лежневки, по ним перетаскивали челны из одной реки в другую, но происходило это давно, когда людей в этих краях невозможно было встретить за целый месяц пути, а пришлые люди только осваивали эти места. Потом берега рек мало-помалу заселили, исчезла нужда в подобных путях, да и нашлись более удобные для купцов, кочующих со своими товарами между морем Варяжским и Хазарским. Но если князь хочет знать, как лучше соединить Днепр с Итилем и сохранить это в тайне от завистливых глаз, то другого пути он, Протва, не ведает.

А полая вода, между тем, стремительно утекала в море Варяжское, обнажая высокие берега. Следовало торопиться, чтобы она сама привела, где только можно, к тем озерам, откуда начинает свой путь великая река Вольга-Итиль. Но иногда Святослав поднимется на высокий холм, глянет с высоты окрест, и куда ни обратит свой взор, везде видит зеленый ковер из сосен и елей, кое-где пятнаемый еще не зазеленевшим чернолесьем, прорезанный там и сям извилистыми ущельями, указывающими на ручьи и речки; или заголубеет вдали окруженное лесом озерное око, или из туманной дымки выступят высокие холмы, перегораживающие все пути-дороги, и кажется Святославу, что они никогда не прорвутся со своими ладьями и ошивами через эту вековечную преграду. Однако глаза боятся, а руки делают: и падают деревья, и ложатся под ладьи, и впрягаются в них люди, и тащат, подбадривая себя криками, оставляя позади себя прорубленную просеку и уложенные на ней стволы.

Где-то там, за высокими холмами, закончатся земли словен, и, если верить проводнику и Свиридису, дальше пойдут земли муромы, затем вятичей, и с каждым народом надо будет договориться, не доводя дело до мечей. Потому что давно задумано Святославом идти на Итиль походом с севера, а не через степи хазарские, где кочуют враждебные русам племена. О своей задумке он поведал лишь самым близким людям. Пока сидел в Невогороде, расспрашивал купцов, приходящих с юга, о хазарах, об их войске, крепостях, о подвластных каганбеку Хазарскому народах. Но купцы остерегались говорить правду, потому что если прознают об этом среди купечества, станешь среди них изгоем, а то и примешь смерть от яда, влитого в вино и просто в воду, которую тебе поднесут. Спрашивал Святослав и у ветеранов, ходивших на Царьград с князьями Олегом и Игорем по требованию тех же хазар, а потом в море Хазарское за легкой добычей, о тамошних народах, военачальниках, вооружении их войск, обычаях вести битву. Эти и рады бы рассказать все, что знают и видели, да не умеют. У того же Свенельда, например, многие знания воинские Святослав почерпнул, но все, что касается народов и стран, прошло как бы мимо Свенельда, они интересовали его лишь в том смысле, сколько у них золота-серебра и дорогой утвари. Однако и эти крохи князь собирал в своей памяти, отбирая то, что полагал полезным для дела. Вот и своим нынешним кружным походом в реку Итиль, с нее в Оку, с Оки в Днепр решил Святослав осуществить разведку, чтобы выяснить, удобен ли путь для прохода большого войска с Днепра к Итилю, найдется ли на этом пути пропитание для воев, сколько времени потребуется, чтобы дойти от Киева до Итиля-города, столицы Каганата, не полагаясь на слухи и домыслы.

Ни одна неделя понадобилась, чтобы волоками выйти к озерам, пройти по ним и дойти до истоков Итиля-реки. Она начиналась с маленького ручейка, но через несколько верст по ней уже могли двигаться легкие челны. Правда, во многих местах, когда речушка рассекала лесное непролазье, ее частенько перегораживали завалы буреломные, но дружинники набрасывались на них с топорами и пилами, как муравьи на падаль, так что через малое время от того завала оставались на берегах коряги, обрубленные со всех сторон, да промокшие, осклизлые обрубки и обрезки деревьев, сваленные в кучи. Еще через пару дней вышли на вполне судоходную воду. А там уж и на речной простор.

Но прежде чем двигаться дальше, встали неподалеку от деревни народа муромы, как раз напротив священной рощи их племени, с ритуальными кострищами, деревянными богами, стоящими по кругу. Здесь решили воздать должное грозным богам, и прежде всего Перуну-воителю, за вполне благополучное завершение первой части похода, а заодно выяснить, что ожидает дружину и самого князя впереди.

Жители деревни при виде такого большого войска бежали в лес, покинув свои дома, но, видя, что никто за ними не гонится, выслали своего старейшину, чтобы вызнал, что за войско, кто ведет его и не будет ли им, муроме, от него худа.

Старейшина вскоре вернулся и сказал, что иде через их землю с войском своим князь Киевской Руси Святослав, что нет у него злого умысла против жителей деревни, а посему могут они вернуться в свои дома без всякого страха. От старейшины этой деревни Святослав узнал, что князь Муромский сиде на Оке-реке, там его городище по прозвищу Муром, оттуда он правит и сбирает дани, что дани те делит с хазарами, и это им, муроме, весьма прискорбно.

В священной роще местные и свои волхвы разожгли костры, принесли красных жертвенных петухов, княжеская дружина построилась вокруг жертвенников, на них отсекли петухам головы и отпустили, чтобы по тому, в какую сторону полетят обезглавленные птицы, узнать, будет ли Святославу удача, или нет. Три птицы из четырех полетели на восход солнца – в пределы бога Хорса. А это значит, что удача будет. На радостях волхвы принялись прыгать через огонь, выкрикивая заклинания, потом на том же костре на вертеле стали жарить зарезанного быка, отрезая от него куски по мере готовности, варить в больших котлах мясо с просом. Местные муромцы прикатили колоды с просяным пивом на меду, вышибли крышки, потек пенный напиток в деревянные кружки, и веселое пиршество закрутилось на всю весеннюю ночь.

А когда взошло солнце, увидело оно вповалку спящих людей, где кого свалил хмельной напиток, тонкими струйками дымящие кострища, приткнувшиеся к берегу ладьи и ошивы, бродящих среди спящих деревенских собак, грызущихся из-за костей и остатков мяса, бессонную стражу, время от времени перекликающуюся между собою протяжными голосами. И лишь на лугу, где сохранились копешки сена, не спали, похоже, двое: князь Святослав и молоденькая вдовица, мужа которой этой зимою задрал медведь, сломав рогатину. Из вороха сена слышались стоны и торопливые слова, сменившиеся долгими вздохами. Затем в истаивающем тумане мелькнул белый сарафан, звякнуло в подоле серебро, и все стихло. Князь потянулся, поддернул порты и, завалившись на медвежью полсть, тут же провалился в глубокий сон, так что утром дядька Асмуд едва его добудился.

Еще через несколько дней караван судов вышел на широкий речной простор и стремительно двинулся вниз, подгоняемый течением и попутным ветром. Река петляла, мимо тянулись то обрывистые берега, заросшие лесом, то заливные луга. В Итиль-реку чуть ли ни на каждой версте вливалась новая речка, не говоря о многочисленных ручьях, и река ширилась, наливалась силой, ветер гнал по ней волну, та с плеском кидалась на деревянные борта судов, и они на этом просторе казались уже не судами, а суденышками.

На берега иногда вымахивали на низкорослых конягах всадники, одетые в шкуры, метали из луков стрелы, но они ладей не достигали, падали в воду, со звоном пронзая ее поверхность.

– Не шибко ли далеко забираемся, княже? – спросил воевода Свенельд, подходя к Святославу, стоящему на носу головной ладьи.

– Что тебя заботит, воевода? – вопросом на вопрос ответил Святослав.

– Нас ждет в Киеве, княже, твоя матушка-княгиня. Вести о нашем походе разнесутся во все концы, жидовины, сидящие в Киеве, всполошатся, призовут угров или черных булгар. Прольется много крови, подвластные тебе племена усомнятся в твоей удачливости.

– Ну и что? Чего ты испугался, старый вояка? Никто не знает, куда мы идем. А на все пути войска не наберешься. Боги с нами, воевода. Они нас не оставят. Вот как дойдем до реки, прозванием Ока, на которой живет мурома и стоит их городище, так и повернем на запад. Надо встретиться с князьями этих племен, посмотреть, чем дышат, попытаться договориться на будущее. А главное – разведать самый короткий проход из Днепра на Итиль. Когда мы пойдем на козар, тогда все будет решать быстрота и внезапность. А пока мы все еще подданные каганбека козарского и не помышляем ни о чем другом, как служить ему верой и правдой, – закончил князь, пряча лукавую усмешку в черных усах.

– Да поможет тебе, княже, грозный воитель Перун, – смиренно произнес старый Свенельд. – А мой меч всегда готов разить твоих врагов.

– Я знаю. Поэтом и хочу, чтобы ты верил в удачу вместе со мной.

Глава 8

Муромское городище воздвигнуто на высоком берегу Оки. Ее берега напоминают Днепр, а городище – Киев, которые князь Святослав не видел целых семнадцать лет, помнил смутно и не очень туда стремился бы, если бы не долг княжеский, требующий от него непрерывного движения в разных направлениях, дабы подданные его не забывали о том, кто правит ими, чем они обязаны ему и что должны делать, чтобы постоянно доказывать свою покорность. Святослав знал от своих учителей, – да и опыт, приобретенный за эти годы, подсказывал, – что если удовольствоваться достигнутым и остановиться, то соседние народы решат, что твоя власть ослабла, и сами начнут двигаться по своему разумению, но не пользы власти твоей ради, а в ущерб. Таков закон жизни, определенный богами, и не ему, Святославу, этот закон менять на другой. С этого пути его не свернут ни досужие рассуждения Свиридиса, ни жертвы, которые придется принести ради достижения цели, а она доподлинно известна разве что богам, руководящим нашими поступками.

Судя по тому, что княжеские суда безбоязненно встречали на берегу толпы народа, выстроившиеся у причала воины, раскинутые на лугу шатры и горящие костры, молва о движении их достигла этих берегов, опередив ладьи и ошивы на несколько дней.

Сам князь народа муромы, почти ровесник Святослава, разве что года на три моложе, круглолицый, русоволосый, голубоглазый, с усами и кудрявой бородкой, встречал гостей на берегу, окруженный воинами, и, едва Святослав сошел с ладьи, пошел ему навстречу. Они встретились, Князь Муромский, остановившись в трех шагах от Святослава, заговорил первым:

– Рад видеть тебя, княже Святослав, каган великого княжества русов, – да будешь славен ты своими деяниями на тысячи верст во все стороны! Уверен, что твой путь определен богами и что они следуют, невидимые, впереди твоей дружины, неся на крыльях своих добрые вести всем, кого встретишь ты на своем пути. А мы всегда счастливы принять тебя и воздать должное твоему званию и твоей власти. Добро пожаловать, княже, на землю муромы! – и князь, приложив к груди правую руку, склонился в поклоне.

– Спасибо тебе, князь Ратомир, повелитель народа муромы, за добрые слова и радушную встречу на своей земле, – да продлится на долгие годы счастливое твое княжение! – ответил Святослав, как того требовал обычай, и тоже, прижав к груди руку, поклонился.

Затем они обнялись и трижды коснулись щеками друг друга.

После чего князь Муромский отступил чуть в сторону и повел рукой, приглашая Святослава в шатер из алого шелка. И еще одним движением руки – всех остальных, кто находился на судах. И Святослав, подозвав к себе Свенельда, велел:

– Пусть вои сойдут с лодий и ошив и пользуются гостеприимством хозяев, как того требует обычай. – И сделал знак рукой своим воям, стоящим наготове с подарками для князя Муромского.

Длинная процессия сошла с ладьи, неся на вытянутых руках мечи варяжские харалужные, ларец с серебряными монетами, борзых щенков и множество всяких диковин, на которые так горазды мастера западных пределов. Все это выкладывалось на персидский ковер, изукрашенный диковинными цветами.

С судов посыпались дружинники, в основном варяги, но и многие из других северных народов. Им заранее было сказано, чтобы вели себя достойно и не творили никакого насилия, а кто осмелится на худое по буйству своего характера или злому умыслу, тот будет казнен одной из тех казней, какую выберет сам.

И два дня Святослав и его воины пировали на берегу Оки, но не все сразу, а по частям, не оставляя свои суда без присмотра и остерегаясь внезапного нападения или еще чего-то такого, что известно одним богам, а человек может лишь предполагать да угадывать их волю. Судя по тому, что и дружина муромы тоже не вся пировала, а частью несла сторожевую службу, и, может быть, какие-то силы таились поблизости в зарослях, готовые напасть в любую минуту, стоит лишь зазеваться, гости и хозяева не доверяли друг другу, наслышанные всяких историй о тех и других. Святославу было известно, что мурома враждует с булгарами, что они то и дело нападают друг на друга, захватывая пленных и все, что можно унести и увести, при этом много раз договаривались прекратить подобные набеги, однако раз от разу нарушали свои договора самым вероломным способом. Так что ухо приходилось держать востро.

Беседы Святослава с князем муромы Ратомиром лишний раз подтвердили те знания, которые Святослав почерпнул от людей, побывавших в этих краях: о тех же постоянных стычках с соседями, о дани, которую платит князь муромы хазарам, о его обязательствах выставлять им на потребу свое войско, о том, что одна из его юных дочерей вот уж два года состоит в заложницах у каганбека Хазарского, что хазары собираются двинуться на север, чтобы покорить своей воле все народы, проживающие по берегам Итиль-реки и другим рекам, в нее впадающим, вплоть до моря Варяжского, что допустить этого никак нельзя, а как не допустить, он, князь Муромский, того не ведает.

– Ну, а если ополчиться всем миром? – осторожно спросил Святослав, пригубив хмельного меда. – Всем миром козар одолеть можно.

– Народы, данники козар, напуганы, княже, расправами, которые учинили козары над другими племенами и народами за подобные попытки. Вот и этим летом поднялись было черные булгары, что кочуют южнее реки Танаис, да только пришлось им бежать без оглядки от войска алан и печенегов за Дунай, к своим братьям-булгарам, а те их встретили не очень-то ласково. Вот и сообрази, чем все это может кончиться.

– Если все время бояться и не пытать счастья, то его, счастья, и не будет, – произнес Святослав твердым голосом. Затем спросил: – Если поднимется Русь, пойдешь вместе со мной?

Долго молчал князь муромы Ратомир, затем, почесав свой лохматый затылок, стукнул кулаком по столу, воскликнул:

– А что! И пойду! Но к такому делу нужно хорошенько подготовиться, княже.

– Вестимо, – усмехнулся Святослав горячности Ратомира. – Так не забывай слов своих, князь Муромский, когда придет время жестокого мщенья за все наши обиды.

– Не забуду, княже! И вот тебе моя рука! – воскликнул он. – И вот тебе мой меч, который много крови пролил врагов, посягавших на нашу землю, – и с этими словами князь вручил Святославу тяжелый булатный меч в деревянных ножнах, украшенных завитушками из серебра.

Святослав велел принести свой меч, они лезвиями этих мечей порезали большие пальцы правой руки и, соединив их, смешали кровь в присутствии знатных воинов и воевод, становясь, таким образом, названными братьями.

После всех этих церемоний и застолья князь Муромский проводил своего гостя в отведенный ему шатер, где Святослава ждала юная дева, чтобы ублажить его своими ласками.

– Отдохни, брат мой названный, – напутствовал гостя хозяин, – и ни о чем не беспокойся. Ни один волос не упадет с головы твоих воев, даже если кто-нибудь из них почнет буянить, перепившись наших медов.

Утром третьего дня после моления в священной роще муромы пред идолами Перуна и прочих богов, вся мурома вышла провожать гостей на берег Оки. Несли хлеба печеные, дичину, вяленое мясо, свежую, вяленую и соленую рыбу, сушеные грибы, клюкву и томленую бруснику, катили бочки с медами стоялыми.

И мелькал в толпе расшитый бисером кокошник юной муромчанки, которая две ночи провела со Святославом, сверкало золотом и каменьями на ее шее подаренное ей ожерелье.

Глава 9

Зато вятичи, оседлавшие верховья Оки и реку Моску, встретили дружину Святослава настороженно. Не было видно ни шатров, ни костров, на которых бы варилась и жарилась дичина, ни разнаряженных баб и девок. И это не удивительно: семнадцать лет тому назад княгиня Ольга, возвращаясь из Невогорода, где оставила сына на попечение Свенельда и Асмуда, мечом принудила вятичей платить Киеву дань. Такое не забывается долго. К тому же в стольном граде вятичей сидит, как и в Киеве, наместник каганбека Хазарского с дружиной немалой, приходится на него оглядываться всякий раз, чтобы не было худа. Потому-то Святослава встречали на берегу при впадении Моски-реки в Оку-реку лишь двенадцать сивобородых старейшин, да по гребням крутых берегов видны были ряды воинов при полном вооружении.

Караван пристал к левому берегу. Святослав с десятком воинов сошел по мосткам на зеленую траву, подошел к старейшинам, поклонился, заговорил на наречии словен, очень близком наречию вятичей.

– Мир вашему дому, почтенные старцы. Передайте вашему князю, что князь Руси Киевской и Невогородской Святослав просит дозволения пройти через его земли водою до волоков в Днепр. Я не несу в своем сердце и помыслах худого против его народа и прошу вашего князя не гневаться на непрошенных гостей. А если ваш князь не держит зла на Русь за прошлые обиды, то я буду рад встретиться с ним и заключить договор на крови о дружбе и помощи на все будущие времена, – и с этими словами Святослав отцепил от пояса нож и, не вынимая его из ножен, протянул стоящему впереди всех старцу. После чего добавил: – Я буду ждать его решения на этом же месте до завтрашнего утра. Ждать белее мне не досуг.

– Мы передадим твои почтенные слова нашему князю, князь Киевский, – заговорил старец. – Тебе не придется ждать так долго.

Он поднял вверх руку, и тотчас же из ближайшей рощи выскочил всадник и пошел нахлестывать низкорослого конька, оставляя за собой облачка пыли на езженой дороге, ведущей вверх, на обрывистый берег. А возле той же рощи задымил сигнальный костер, но о чем он извещал тех, кто укрывался за гребнем копий на высоком берегу, Святославу ведомо не было. Однако он не проявил ни малейшего беспокойства, велел тащить на берег запасенные заранее дрова, жечь костры, готовиться к трапезе, ставить шатры.

Прошло немного времени, и на той же дороге показались десятка два всадников. Они приближались неспешной рысью. Неподалеку от рощи остановились, спешились и дальше двинулись пешком. Впереди выступал благообразный старец в длинном кафтане, с посохом в руке. Его сопровождали воины, вооруженные одними лишь мечами, простоволосые, не обремененные кольчугами и щитами. Это был хороший знак. Если не считать того, что среди них Святослав разглядел крепкого телом жидовина в белом халате, с белым же платом на голове, схваченном золотым обручем и ниспадающим на спину, с кривой арабской саблей.

Выждав положенное время, Святослав пошел навстречу князю вятичей, образ которого подробно описал ему князь Муромский. Остановившись в пяти шагах, поклонился престарелому князю, молвил с великим почтением:

– Приветствую тебя, князь доблестных вятичей, – да будет твоя жизнь долгой и счастливой! Боги привели меня с моей дружиной на твою землю, и я не мог пройти мимо, не встретившись с тобой и не преломив хлеба в знак доброго расположения своего к тебе и твоему народу. Моя дружина идет в Киев. Там находится стол князей киевских. Долг мой повелевает занять этот стол и управлять княжеством Киевским на благо моего народа и моих данников и защищать их от посягательств недругов. Прими от меня подарки в знак нашей дружбы, достойные твоего звания и твоих лет.

И Святослав еще раз поклонился князю вятичей, а вои его выступили вперед, держа в руках дорогое оружие, меха соболей, песцов и куниц, свертки шелковых, льняных и шерстяных тканей.

Князь Вятичский слушал речи Святослава с высоко поднятой головой и с таким невозмутимым спокойствием, что оно могло бы показаться презрительным равнодушием, если бы Святославу не были известны обычаи различных племен и народов.

Едва вои Святослава сложили подарки на расстеленный персидский ковер, который на зеленой траве вспыхнул диковинным многоцветьем, старый князь заговорил сильным молодым голосом:

– Я принимаю твои дары, князь Киевский, – да будет твой путь к твоему столу таким же прямым, как твой прославленный меч! Ты можешь отдохнуть на нашем берегу и принести жертвы Перуну. Мы дадим твоим воям лучшую пищу, какую родит наша земля, а твоим воеводам и тебе, княже, красивейших дев для отдохновения после трудного похода. Я сам разобью шатер рядом с твоим шатром, разделю с тобой трапезу, выслушаю твои мудрые речи и отдарюсь, блюдя законы гостеприимства, завещанные нам предками, – и седобородый князь Вятичский склонил свою гордую голову в поклоне, приложив к груди правую руку.

И все старцы, встречавшие русов, и те воины, что сопровождали князя Вятичского, последовали примеру своего господина. Все, кроме надменного жидовина – тот лишь кивнул головой, будто клюнул что-то невидимое, и снова уставился на Киевского князя, щуря свои и без того раскосые глаза, доставшиеся ему от предков-хазар.

Святослав вздохнул с облегчением. Он предполагал, что вятичи непременно предъявят ему счет за обиды, нанесенные им княгиней Ольгой, или хотя бы попеняют ему за них, и гордость его, князя Святослава, будет унижена сверх того, что он сам себе позволил. Идя тем путем, какой он выбрал, заранее зная, что везде и всюду не может рассчитывать на радушный прием, в то же время понимая, что замысленное им дело требует обрастать друзьями, а не недругами, Святослав теперь мог сказать себе, что он прошел большую часть пути вполне успешно, ибо оставшаяся часть никаких неожиданностей ему не сулила: там его встретят народы и их правители, доказавшие свою преданность Киевскому столу. Останется только убедиться в этом и закрепить отношения подарками, совместными молитвами перед богами, побратимством, где это окажется необходимым, и пиршественными застольями. Или твердым голосом, если потребуется. Там он пополнит свою дружину, и его гонцы, надо думать, уже оповестили князей радимичей, дреговичей, древлян и прочих народов о намерении князя. Им он везет дорогие подарки, а воям звонкую серебряную монету. Да и мать, княгиня Ольга, постарается подтянуть поближе к Киеву дружины южных славянских племен северян, полян и прочих на тот случай, если наместник каганбека Хазарского вздумает воспрепятствовать Святославу в его желании занять стол князей киевских.

Воспрепятствует он или нет, а начинать надо с Киева, именно его освобождать от хазар, от их недремлющего ока, договариваться с князьями других народов о совместных действиях. Киев, ко всему прочему, должен показать пример другим данникам хазар. К тому же князь Вятичский обмолвился в беседе со Святославом с глазу на глаз, что наместник хазарского царя в его столице обладает небольшой дружиной, с которой не трудно справиться, но зато южнее кочуют мощные племена печенегов, которые каганбек Хазарский может бросить против вятичей. И никто не успеет придти на помощь. Так оно и случилось сразу же после того, как княгиня Ольга принудила их к дани. Тогда печенеги увели и продали в рабство тем же иудеям столько парней и девок, что до сих пор вятичи не могут оправиться от понесенного урона. Второй раз пытать свою судьбу он не хочет. И пусть князь Киевский его не обессудит.

Глава 10

В Киеве, между тем, жизнь текла по заведенному наместником каганбека Хазарского обычаю для своих ближайших помощников, купцов и ремесленников, подавляющее большинство которых были иудеями, – опорой власти наместника над всеми остальными. Обычаи эти включали в себя соблюдение субботы, всех иудейских праздников и соответствующих обрядов, обязательное посещение синагоги, употребление только кошерной (чистой) пищи и не в последнюю очередь владение оружием, начиная от подростков до глубоких старцев, не исключая женщин. У наемников-хорезмийцев были свои обычаи и свои обязанности: день и ночь охранять покой в городе, не вмешиваясь в распри между киевлянами, если они не выходят за пределы их кварталов и общин, но пресекать со всей решительностью любое волнение, выходящее за эти пределы, могущее захлестнуть весь город.

Для киевлян – без различия возраста, пола, места проживания, вероисповедания и занимаемого положения – были составлены строгие правила, о которых время от времени им напоминали глашатаи и развешанные в людных местах грамоты. Прежде всего – запрет носить оружие. Вплоть до засапожных ножей. И даже хранить его в доме. Запрещалось появляться на улицах в темное время суток; оказывать сопротивление и даже неуважение патрулям хорезмийцев; появляться вблизи детинца в любое время суток; продавать свои изделия выше назначенной чиновниками наместника цены; хранить у себя золото и серебро; собираться более трех человек в одном месте; громко разговаривать, тем более кричать; препятствовать иудеям следовать в синагогу и приближаться к ней ближе ста локтей; держать голубей и собак; – всего сорок четыре пункта. И за нарушение любого из них – смерть! В лучшем случае – продажа в рабство. Часто всем семейством.

Утро выдалось солнечным, теплым, ласковым. С низовий Днепра дует ветерок, напоенный запахами расцветающей степи. Ласточки подновляют гнезда под стрехами крыш, мелькают в воздухе с радостным щебетом, возвещая людям, что холода ушли и не вернутся. Но в городе не чувствуется радости, он будто опустел, лишь дымки над крышами подтверждают, что он жив, но затаился в мрачном ожидании каких-то событий, о которых киевляне шепчутся с оглядкой, но что за события их ожидают, знают одни лишь боги.

Улицы пусты, лишь шаги патрулей хорезмийцев нарушают тревожную тишину, да верующие христиане, выглянув из калитки на улицу и не заметив никакой опасности, поспешают в церковь к заутрине, да неспешно шествуют в синагогу иудеи.

Самуил бен Хазар покинул свое ложе, лишь прикоснувшись к юной киевлянке, доставленной ему вечером, вымытой и умащенной всяческими благовониями. Вчера он мог оросить простыню алой кровью девственницы, но день был испорчен сообщением, что князь Святослав находится в трех-четырех переходах от Киева, и желание пропало. Правда, он оставил девку у себя на ночь, положив с левой стороны: пусть привыкает. Девчонка не переставая дрожала всем телом, прикрывая руками маленькие груди, пришлось несколько раз крепко ущипнуть ее, сжать согнутый мизинец и отпустить лишь тогда, когда светлые глаза ее расширились от боли; а чтобы она не брыкалась, как иногда случается, оставил с собой на ночь еще двоих: иудейку из колена Израилева – слева от киевлянки, булгарку – справа от себя. Такой букет благоуханий возбуждает невероятно, наполняя тело сладким ознобом.

Но Святослав, Святослав… – до чего же не вовремя! Никак не идет из головы. Какие там девственницы! Какое там благоухание! Разве что завтра… И то лишь в том случае, если придут успокаивающие известия. Наверняка о приближении Святослава знают и киевляне, и княгиня Ольга, сидящая в Вышгороде. Неясно одно – с чем идет в Киев князь Святослав, какие у него намерения. Надо будет послать ему навстречу Аарона раб-Эфру. Пусть он своими чарами и лукавыми речами улестит варвара, вызнает его намерения, задержит и… и вообще что-то предпримет, если выяснится нечто зловредное для наместника и его господина, каганбека Хазарского, царя Израиля в восточных пределах Ойкумены. От всего этого голова идет кругом, а она у Самуила бен Хазар всего одна.

И бен Хазар приказал вызвать к себе раб-Эфра.

Советник предстал перед наместником в персидском халате, опоясанном широким матерчатым поясом, в который можно спрятать и кошель с серебром, и нож, и даже особо гибкий клинок арабской сабли. Из-под халата выглядывали красные сапоги, голова раб-Эфры обмотана чалмой, в нее убраны волосы и пейсы, лишь аккуратно подстриженная бородка и усы резко выделялись на светлом фоне.

«Наверняка этот караим пользуется успехом у женщин, – с завистью подумал бен Хазар, разглядывая своего слугу, в то время как тот стоял, склонив голову и прикрыв свои дьявольские глаза, чтобы не смущать своего господина. – Красив, чертовски красив. Сущий дьявол. Если верить мудрецам-хасидам, красивый слуга – неверный слуга. Тем более вечно чем-то недовольные караимы. И еще сказано мудрыми: берегись слуг, красивых лицом, их красота скрывает безобразную сущность, наполненную ядом скорпиона».

Конец ознакомительного фрагмента.