Корректор Галина Ивановна Иванова
© Татьяна Хмельницкая, 2017
ISBN 978-5-4485-9769-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
– Привет!
В дверях спортивного зала стоял капитан Марков. Он широко улыбался, а это весьма редкое событие, и означало оно, что мои дела не так уж плохи. Впрочем, ожидаемо.
Разжав руки, я спрыгнула на маты, оставив болтаться брусья над головой после спортивных упражнений. Согнулась, уперев ладони в колени, несколько раз глубоко втянула воздух носом.
– Здравствуйте, Илья Александрович.
Я выпрямилась и направилась к мужчине, подхватив лежащее на мате полотенце и повесив его на шею. Шла не спеша, делая махи руками, чтобы расслабить мышцы и восстановить дыхание.
На самом деле пыталась оттянуть время и понять, что следует ожидать от предстоящего разговора с капитаном. От меня точно что—то потребуется, и я обязана буду из кожи вон вылезти, но сделать – не сомневалась. Оставалось разобраться в том, что именно понадобится.
Я виновна – неоспоримый факт, пусть даже на деле выполнила все инструкции по чрезвычайным ситуациям. Пусть даже неопытный боец полез в пекло во время рейда на Землю по собственной инициативе. Пусть даже его останавливали другие бойцы, когда он отказывался слушать меня, и парень нарушил приказ. Я – координатор и обязана была предусмотреть и эту нелогичную возможность.
С самого начала службы я учила как мантру: координаторы просчитывают все; координаторы следят за всем; координаторы – глаза и уши отряда при исполнении. Так было, есть и будет. Только лучший может стать координатором, а я уронила эту планку, облажалась. Теперь могу мечтать лишь о том, чтобы оправдаться. Нет, не в глазах совета – Марков пришел именно с этой вестью: совет меня оправдал, – в собственных глазах.
Многократно просматривала и прослушивала всю запись с того злосчастного эпизода от и до, убеждаясь, что по инструкции все сделала правильно. А по сути? По сути – провалила операцию. Взяла стажера и не разобралась в его характере, не прониклась им, не сумела влезть в его голову. Грош цена такому управленцу. Мне грош цена.
Теперь стажер в госпитале на Абсолюте с семьюдесятью процентами поражения кожи химикатами. У еще двух ребят, что вытаскивали его из эпицентра – легкие ранения. А я…
Я буду глотать все, что скажу сама себе в немом разговоре и корить за то, что парни пострадали.
– Хорошие результаты, Таня, – мотнув головой в сторону брусьев, хмыкнул капитан. – Рекорд Абсолюта будет нашим.
Первенство между командами стражей состоится через месяц. Я ушам своим не верила, что капитан поднял тему соревнований. Я отправила Илье Александровичу рапорт на электронную почту, в котором ходатайствовала произвести ротацию. Просила о переброске меня на Землю, на одну из военных баз. Только достойные могут служить на Абсолюте, а я выбыла из этого числа.
Он что, не читал рапорт? Думаю, ознакомился, потому и пришел сам. Побеседовать хочет. Ладно, поговорим…
Сама желала отбыть повинность. Хотела, чтобы отправили куда угодно, пусть в горячую точку, только бы не в отряд. Не собиралась видеть бойцов, снова испытывать гнусное чувство вины перед ними.
Я пришла к ним после случившегося в рейде и наткнулась на оправдывающие меня взгляды. Парни хлопали меня по плечу, говорили, что я вытащила ситуацию с нуля. Видела, они сожалели, что трое из десятки пострадали. Ощущала это и не могла примириться. Они оправдали меня в собственных глазах, теперь совет подтвердил мою невиновность. Но не я…
Не я…
Не я!
– Вряд ли получится у меня поставить рекорд, – пожала плечами и отвела взгляд. – Написала рапорт. Очень надеюсь, что выразите согласие.
– Видел рапорт. – Резкость в словах – отличительная черта капитана. – Я не подписал его. Нечего тебе делать в Японском море. База у них так себе. Пойдем.
Пойдем – значит пойдем. Я не отказываюсь. Будет возможность обсудить подписание рапорта с глазу на глаз и без дополнительных ушей.
Потирая шею и затылок полотенцем, я вернулась к снаряду и подхватила бутылку с водой, лежащую на мате. Увы, любая жидкость на Абсолюте считалась вещью дорогостоящей, и просто так разбрасываться ею глупо. Рейдовые группы состояли на полном довольствии у правительства, но именно поэтому нас урезали во всем.
Смешно, но, к сожалению, такова тактика Абсолюта в понимании высшего эшелона власти: бей своих, другие не сунутся.
– Поторапливайся, Таня.
– Сейчас.
Окинув взглядом зал, я отпила из бутыли и пригляделась к видеокамере, которая направила свой красный глазок на меня. Живя в казармах, привыкаешь к постоянной слежке. Она прописана в регламенте службы и считалась делом обыкновенным. Впрочем, камеры на Абсолюте везде, на всех девяти кольцах станции.
– Пошли в оружейную. Мне кое—что показать тебе надо.
Я сверлила взглядом широкую спину капитана, пока шли по коридору в сторону оружейного склада. По дороге встретились двое ребят из моего отряда. Кивнула им и отвела взор. Не могла пересилить себя и смотреть им в лицо. Стыдно. Перед ними, перед собой, перед Абсолютом. Нет желания провоцировать их на иллюзию поддержки. Что—то типа: «Ты все испортила, но не сдалась и сделала, как надо».
Только один человек не скрывал, что считал события в рейде, который я координировала, тактическим провалом – Вадим Панин. Он своими кривыми ухмылками на гладко выбритом лице и молчанием после возвращения ребят на Абсолют заставил меня осознать: я не справилась.
Вадим Янович Панин…
Раньше я думала, у меня был друг – как минимум, и как максимум – возлюбленный. Жаль, осознала, что Панин не друг и не враг, слишком поздно. Моя первая непоправимая ошибка за долгие годы учебы в военном училище и первый опыт в понимании ответственности за других людей. Ориентиры должны быть, и плохо, когда человек сбивается с курса. Я отошла в сторону, совершив подмену понятий.
Однажды я подпустила Вадима слишком близко, позволила ему навязать мне его точку зрения, увидеть обстоятельство дел его глазами. Мощные доводы возлюбленного, замешанные на моих идеалистических представлениях об истинности чувств, подтолкнули меня к предательству. А всего—то и надо было, что замешкаться на несколько секунд, когда в итоговом зачетном рейде внутри интерактивного поля сражались две десятки бойцов. Одну из них вел Вадим, другую – я.
Инструкции…
Великая вещь, придуманная людьми. Я сделала все согласно инструкциям, но звено проиграло. В тот день я позволила рисковать Панину, ведь накануне он просил меня придержать звено, потянуть время.
На общем зачете команды провал не сказался, мы все равно одержали победу, но для меня осознание собственного поступка стало контрастным душем. Ведь что интересно: я и тогда не преступила инструкции. Я умышленно испортила ситуацию, чтобы помочь Панину, а потом вытянула ее в последний момент. Что занятно, мне даже в характеристике для представления комиссии на устном экзамене написали: «Точно исполняла протокол».
Вот ведь нелепость! А еще говорят: жизнь движется вперед…
Глупости! Она циклична и бесполезна! Сейчас я это осознаю как никогда.
Роман с Паниным закончился в момент моего признания перед самой собой совершенного предательства. Я превратила нелепое чувство, которое называла «любовью» в готовность поквитаться в любом месте и в любое время.
Откровенно: роман, случившийся между нами, назвать симпатией крайне трудно. С моей стороны это был побег от пережитого горя. Мы и сошлись с Вадимом случайно на почве дискуссии на одной из лекций. До этого я будто жила в другом измерении и не подозревала о существовании курсанта по фамилии Панин.
И вот ведь свела нелегкая! Смешно…
Мы так много говорили с Вадимом, обсуждали разные ситуации от житейских до общечеловеческих, что я втянулась в этот процесс, получила устойчивую зависимость от общения.
В наших беседах он разрывал любые мои аргументы в клочки, а мне претила позиция быть побежденной. Я нашла стимул двигаться дальше, что—то познавать. Вакуум вокруг меня рассеивался, я обретала почву под ногами, выстеленную знаниями. Снова почувствовала вкус к жизни. Мой поступок – вознаграждение за иллюзию, подаренную Паниным. Я так хотела ему помочь, что сочла за разумность заплатить эмоциями других людей.
Вадим принял жертву, не побрезговал…
Урок на всю жизнь, и я им дорожу, будто ювелир—коллекционер редким украшением. У меня теперь есть своеобразный маркер, отмечающий раковые клетки, называемые безответственностью.
Илья Александрович приложил цилиндрической формы электронный ключ к считывателю на двери, и она мягко отъехала в сторону. Внутри находились двое. Правду говорят: «Помянешь нежить, она и появится», – так и с Паниным. Именно он первым обернулся и хмыкнул, встретившись со мной взглядом.
Он высокий, широкоплечий, атлетического телосложения. Русый ежик волос, на скуле кровоподтек. С большим удовольствием добавила бы еще один, впечатав кулак в его физиономию.
– Панин со стажером на выход.
Капитан отдал приказ мимоходом, словно мы пришли не для разговора с глазу на глаз, а проверить оружие, необходимое в следующем рейде.
По голубым глазам стажера, паренька на вид лет восемнадцати, я поняла, что он ничего не заподозрил. Он бросил на меня мимолетный взгляд и направился к двери. С Паниным такое не прокатывало. Он раскусил, что капитан собирался делать, потому медленно положил ствол, который держал в руках, обратно на стенд и размеренной походкой покинул помещение.
Марков напомнил:
– Здесь никто не услышит – стоят видеокамеры, и все.
Мужчина взял пистолет и повернулся ко мне. Пришлось подыграть. Уставилась на командира, готовясь услышать важную информацию.
– Тань, дело выигрышное, и тебя оправдали. Но ты ведь знаешь, мнение совета на том и держится, что голосов разных полно. Были двое, кто хотел тебя вообще отстранить, перевести в штаб на аналитическую работу. Удалось отстоять, и ты все еще в деле. Есть оговорка в записи решения совета – вот с ней придется считаться.
Я тяжело сглотнула. За три года службы привыкла ко всему, кроме оговорок в документах. Обычное дело, касающееся звена, будь то вынесение зачета и награждение или рапорт о недоработках личного состава – все проходило с так называемыми оговорками. Пометки эти считались рекомендациями высшего эшелона, но обязательными к дальнейшему исполнению.
Обвела взором вместительную, достаточно большую комнату со стеллажами для оружия. Яркий свет, льющийся с потолка, делал окружающие предметы четкими. Стеллажи стояли таким образом, что из каждой точки комнаты просматривалось все пространство.
– Тань, твоему звену дается передышка в два месяца. Ты ведь понимаешь, что с тремя ранеными никто не позволит выйти на линию. Я разговаривал с Грибоедовым, он ждет твоего оправдания и хочет продолжить работу с тобой. Так и заявил командиру, когда его вызывали, что берет тайм—аут для принятия решения. Мы разговаривали с ним: обещал тянуть время, пока совет что—то не решит. К тому же в его ситуации такое – раз плюнуть.
– Как там… стажер? – запнувшись, спросила я.
– Не ешь меня глазами, Таня. – Повернувшись к стенду, Марков положил оружие и взял другое. – Пересадку кожи ему уже сделали. Проходит лечение, дальше – реабилитация. Как вообще вас с Грибоедовым угораздило взять такого неуравновешенного бойца в десятку?
– Показатели были хорошие.
– Показатели, – протянул мужчина. – Во всем у нас показатели!
Я потерла щеку, словно меня ударили по ней. Собственно, так и было, пусть капитан и не заметил. Он с самого начала считал, что я все сделала правильно и не смела себя упрекать за случившееся в рейде. Авторитет капитана для меня непререкаем, но не в этот раз.
Друг папы, Илья Александрович Марков, с самого детства был для меня примером. Когда он впервые появился в нашем доме, я, трехлетняя девчонка, залезла к нему на колени и зачарованно уставилась в его огромные обсидиановые глаза, обрамленные черными, густыми ресницами. Макаров улыбнулся, и большой рот с пухлыми губами сделал его похожим на мима.
– Ты папин друг? – поинтересовалась я.
– Да. Мы друзья.
– Я тоже буду военной, как вы с папой.
– Лучше не надо, – покачал головой Марков. – Я слышал, у тебя хорошие математические показатели. На Абсолюте ты можешь заниматься любимым делом.
– Могу и потому буду военной.
Так и случилось: моя детская фраза была подслушана Вселенной, и она устроила так, что я стала тем, кем пообещала стать.
В три года я уже занималась в кружке, развивающем математические способности. У меня все получалось, и я радовалась процессу постижения чего—то нового. Бежала на занятия, будто на самую увлекательную в мире игру.
Мне вручали награды за участие в олимпиадах между ровесниками. Потом была на хорошем счету у педагогов в школе. В девять лет я грезила большими высотами и занялась собственным проектом, который высоко оценили преподаватели университета и посоветовали родителям возить меня на специальные лекции к ним на кольцо.
Когда мне исполнилось десять, в одном из рейдов погиб отец. Про показатели я быстро забыла и вернулась к той мечте, что однажды так неосторожно высказала вслух.
– Илья Александрович, это ведь система и…
Марков отмахнулся:
– Да знаю, знаю я систему! Ты не имела права мешать Грибоедову принять стажера в звено. Но ведь ты говорила, что сомневаешься, и написала рапорт. Жаль, Сашка этого не учел. Сейчас поедом себя ест. Ты в опале была – его затаскали… Ай… Что говорить? У Сашки Грибоедова ведь за карьеру так пять раз случалось, три из которых со смертельным исходом. И снова промах…
Мужчина вздохнул и покачал головой.
Они с Грибоедовым вместе на службу пришли, стали звеньевыми. Молодые, рисковые. Потом в звено Александра Кировича Грибоедова прислали моего папу. Марков продвинулся по службе и вот уже много лет работал командиром фаланги, в которую входили пять звеньев.
В общем, я не сомневалась, что после военного училища мой путь был определен в фалангу, в которой служил отец.
– Стажер был принят с оговоркой, – напомнила я и взяла со стенда глушитель. – Я не учла ее. Нужно было разобраться, а я не стала этого делать. Боец показывал себя эмоционально стабильным. Я виновата, что так произошло, и прошу, Илья Александрович, отпустите меня на Землю. Подпишите рапорт.
Марков задумчиво смотрел на меня, а я не знала, куда себя деть под пристальным взором карих глаз из—под нахмуренных густых бровей. Он тоже оправдывал меня и не знал, как мне помочь избавиться от чувства вины. Я понимала это и злилась на себя, на совет и на друзей папы.
– За три года службы – твой единственный промах, Танюша. Армия знает и другие примеры. Не вини себя. В чужую голову не влезешь, а у тебя такое получается. Я видел, и не раз, какова ты в действии. Совет однозначно хочет оставить тебя координатором. Не суди себя и прими ситуацию подобающе. Это все ребячество, Танюха. Потери есть всегда, и ты об этом знаешь.
– Знаю, но легче не становится. Так что там решил Совет?
– Стажер был десятым в звене и пока встанет на ноги… То да се… Короче: те, что были за твой перевод в штаб, а их, я уже говорил, всего двое против одиннадцати, выдвинули требование, чтобы ты во время своего негласного отпуска подыскала и подготовила еще стажеров с Земли.
– Так это продолжается? – ахнула я. – После трех попыток, где две оказались неудачными, и решили снова…
Я не договорила, Марков перебил меня:
– Отбор – политический шаг. Понимаешь ведь: слышны голоса, что мы тут на Абсолюте жируем, намекают, что пора уже строить другие космические станции, похожие на нашу. Мол, Земля скоро будет перенаселена, а в недрах ее уже тесно. И так далее, и тому подобное… Вся эта дребедень…
– Есть и открытые места на планете, без радиации и химических разрушений, – нахмурилась я. – Абсолют расчистил в этом году достаточно почвы. Есть изначально неповрежденные квадраты.
– Ага, есть, да только там сама знаешь, кто правит. Короче: решили возобновить набор в звенья новобранцев с Земли. Соревнования стартуют в эту среду. В понедельник ты должна отправиться на планету в роли наблюдателя. Точка высадки будет круче базы в Японском море, я тебе обещаю. Будь готова ко всему. Зато там показатели по здоровью у людей самые подходящие. К тому же шанс для простых парней, не обладающих особыми данными, обрести возможность быть частью Абсолюта.
Я кивнула:
– Политика есть политика.
– Что скисла? Двенадцать наблюдателей. Панин тоже принимает участие, только не в роли выборщика – по секрету говорю. Считай, вы там можете поквитаться.
Я метнула на друга папы резкий взгляд и тут же одумалась, но было поздно. Он рассмеялся и произнес:
– Знаю—знаю вашу личную, так сказать, неприязнь друг к другу и сочувствую парню. Ты же его в гроб вгонишь, но от своего не отступишься. Ладно, ваши дела. Согласия от тебя никто не требует, считай – это приказ. Условия отбора получишь вечером на электронную почту. Они снова поменялись. Ну все, Танюха, у тебя официальный отпуск, лети домой. Маме привет. Потом установим связь и поговорим. Думаю, вечером, часов около десяти.
– Договорились.
Мы вместе вышли из оружейной и разошлись в разные стороны. Я медленно побрела в душевую.
Все сказанное Марковым имело кардинальное значение, можно сказать, меня наградили вместо того, чтобы назначить наказание. Дали отпуск, отправляли на Землю, давая тем самым шанс искупить свою вину, прежде всего, перед самой собой.
Гуманно, ничего не скажешь.
Видела в этом возможность переговорить с кем—то из руководства других баз. Наблюдателями три года подряд были не самые последние армейские чины.
Я немного задержалась перед огромным иллюминатором, чтобы встряхнуться, очухаться от всего сказанного. Не вышло. В голову лезла всякая чепуха.
Люблю я себя накручивать!
Положив ладонь на панель в стене, прочла подтверждение моего входа в программу кольца. Вывела на экран расписание стыковок паромных модулей для пересадки на другие кольца Абсолюта. Путь выбрала сложный, но он гарантировал соблюдение тайны высадки. Затеряться и соблюсти инкогнито проще на станциях прибытия.
Как ни крути, предстояло сделать три перехода. Сначала до кольца ученых, потом модуль стыковался с кольцом Ной, где проводились исследования по биологии и медицине. Зависнуть на этом кольце не хотелось. Решила переправиться на грузовом модуле, предъявив военный билет, до кольца искусств. Туда после смерти папы переселилась мама по показаниям первого образования. Увы, возможности остаться на военной базе не оказалось.
Мне было трудно привыкнуть к миру, в который попала вместе с мамой. После жилых блоков военной части кольцо искусств виделось мне просто чуждым, нерегулярным, неадекватным и полностью лишенным управления миром.
Яркие краски, картины, мягкие пуфы повсюду. Огромные пространства, занятые зелеными насаждениями. Необычной формы блоки для проживания. Для меня, выросшей в строгих правилах военной части, подчиняющейся регламенту беспрекословно, вольности и трактовки современного искусства казались нелепыми, громоздкими и давящими.
Мама же чувствовала себя как рыба в воде. Она пережила гибель отца легче, чем могло бы быть, обретя свою родину, свой мир, понятный и логичный для нее, но не для меня.
Убедиться, что управление на кольце есть, да еще весьма жесткое, я смогла почти сразу по прибытии. Через три дня маму обязали выполнить заказ, и она погрузилась в тему художественного ролика, забыв обо мне. Контракт пребывания на кольце предписывал качественную работу, выполненную в срок. В противном случае извольте пожаловать на Землю.
Мама встряхнулась и стала бороться за место «под солнцем», чтобы я смогла получить хорошее образование. Спасибо ей! Правда, положа руку на сердце, это я сейчас так могу сказать. А тогда, убитая горем и выкинутая из привычной среды обитания, я винила маму, что она перестала меня слушать и слышать.
В школе, к которой меня прикрепили, продолжала заниматься математикой, поддерживая связь с друзьями папы – Грибоедовым и Марковым. Они заменили мне отца и сделали мое существование в чуждом «зоопарке искусств» сносным. Именно тогда я твердо укрепилась в решении, что однажды вернусь и буду служить.
Первый год в «зоопарке» прошел ни шатко ни валко. Учителя пытались отыскать у меня показатели к предметам, постоянно тестировали, а я проваливала тесты один за другим. Зато шлифовала знания по математике, моделируя ситуации из книг по истории. Брала любую битву или контрнаступление и раскладывала на составляющие. Пыталась просчитать риски, составить некие условные ситуации на разные случаи жизни, минимизировать потери в созданных мной моделях.
«Теория вероятности рулит!» – с этим девизом кое—как продержалась еще год, так и не порадовав учителей, усердно пичкающих меня знаниями в духовных сферах.
В двенадцать у меня, увы, случилась большая любовь, которая привнесла в мое существование непонимание своей роли и места в жизни, усугубив положение с подготовкой к первому экзамену на профессиональную ориентацию.
Я долго мучилась, медленно сгорая в любовной агонии к кудрявому и светловолосому новичку, попавшему к нам в школу из биологического кольца.
В отличие от меня, паренек быстро сошелся с одноклассниками и определился с направлением профессиональной деятельности. Его звали Кирилл.
Надо же, даже сейчас сердце сжалось от боли!
Я бы так и бродила отвергнутая всеми, как казалось мне: миром, обществом, вселенной и этим голубоглазым парнем, если бы не наш с ним случайный разговор. Ничего особенного, пустая, нерациональная болтовня. Но что—то во мне перевернулось тогда, я словно иначе посмотрела на все, что меня окружало.
Кирилл профессионально занимался танцами и втянул меня в это занятие. На удивление пошло, поехало… Мы вместе разработали программу, с которой и выступили перед экзаменационной комиссией.
Кто—нибудь когда—нибудь замечал, что любая борьба похожа на танец?
Смертоносное действо, крушащее кости, заставляющее человека отступить, сдать позиции – танец. Красивый, убивающий или защищающий. Это мне доказал Кирилл, а я помогла ему, рассчитав до долей секунды, в какой момент какое па должно видеть жюри.
Мы победили, показав лучшую квалификацию, а потом расстались. Через месяц парень подал документы в космический флот, и его призвали для прохождения обучения. Оказывается, он тайно от меня и родителей послал в комиссию анкету. Был зачислен по возрасту и показаниям.
На прощание он сказал мне злотые слова:
– Нельзя отвергать мир, иначе он отвергнет тебя. Получай удовольствие от жизни здесь и стремись идти по своему пути.
– Ты никогда не видел себя частью этого мира искусств, да? – улыбнулась я.
– Конечно, ведь я не часть чего—то маленького, разделяемого кольцами Абсолюта и Землей. Я часть целого, включающего в себя все вокруг. Смотри, подруга, чувствую, мы еще встретимся лицом к лицу.
– Обязательно.
Встретились, как и хотели, спустя восемь лет. Он лежал в гробу, а я стояла в толпе прощающихся с ним близких людей. На мне была надета военная форма курсантки, а в кармане лежал электронный ключ с кодом приказа об увольнительной.
Мы плотно общались с Кириллом, делились радостями и невзгодами по электронной межгарнизонной связи. Однажды условились, что оба рискнем на боевом задании, и тогда сможем встретиться воочию. У меня получилось, а у него – нет.
Это была вторая потеря в моей жизни…
Воспоминание о Кирилле сдавило сердце и будто перезапустило его.
Я собралась и готова ко всему. Я отыщу новобранца, который, даже рискуя, выйдет победителем. Отыщу лучшего из лучших. Я сумею. Я смогу. Переломлю ситуацию.
Политика? К черту политику! Главное – просто жизнь. Все остальное приложится.
До паромного модуля чуть меньше часа. Надо принять душ и привести себя в порядок. Электронный ключ с номером приказа мне дадут на стыковочном узле. Выходит, надо прибыть к нему на пятнадцать минут раньше. У меня появилась цель, пусть крохотная, относительно армейской жизни – нелепая, но цель. Наблюдатель? Почему бы и нет?
Я немного не поняла, когда капитан упомянул Панина, но думаю, сегодня вечером все прояснится. К тому же подготовлюсь, поищу в Мировой сети сведения, составлю вопросы. Чувствует мое сердце: будет у нас с Паниным очередное соревнование.
Быстро пересекла коридор и свернула к раздевалке. Раздевшись и прихватив с собой полотенце, я захлопнула дверцу шкафчика для вещей, шагнула в просторное помещение.
Душевые кабинки стояли в два ряда на десяти линиях. Время мытья ограничено специальным таймером, но я знала место, где устройство сломалось, и я могла потратить чуть больше времени для купания.
Пройдя в самый конец, я свернула на третью линию и отсчитала четвертую кабинку по левой стороне. Повесив полотенце на крючок, повернула вентиль. Горячая вода, лившаяся из душевой лейки, обхватывала мое тело, ласкала, дарила покой. Напор был слабым, что означало – скоро отключат подачу на несколько часов. Когда виделась с мамой, она говорила, что ученые опробуют новую систему и воды в скором времени будет много.
Я подставила лицо под струи и улыбнулась, когда упругие капли стали щекотать ноздри, заливаясь в нос. Фыркнула, утерла лицо рукой, опустила голову и переключила вентиль на подачу холодной воды. Едва не заорала от неожиданности, жгучей боли ледяного потока, но сдержалась и постояла так немного. После выключила воду, шагнула из кабинки. Растерлась до покраснения кожи, замоталась в полотенце и пошла к зеркалу.
Проведя по запотевшей серебристой поверхности рукой, я едва не вскрикнула, увидев помимо своего отражения лицо Панина. Резко развернулась и попала в кольцо его рук.
– Вижу, не ждала, – хмыкнул Панин.
– Вижу, наглеешь с каждым днем.
– Наглею… – впившись в мои бедра пальцами, протянул Панин. – Наглею. Может, помиримся уже? Поцелуемся?
– Разбежалась, не упасть бы. Чего надо?
– Тебя, ну и так… По мелочи. Но об этом потом.
– Наши желания не совпадают. Отвали.
Я развязала узел на груди, полотенце упало. Панин инстинктивно ухватил его, а я выскользнула из объятий и, не оборачиваясь, направилась к раздевалке.
– И нет мне прощения, Танечка?
Задержавшись в дверях ровно настолько, чтобы помотать головой, я переступила порог и устремилась к шкафчику. Взглянула на панель на стене раздевалки.
Ух, времени в обрез! До лифта придется бежать.
Натянув одежду, я скрутила мокрые волосы в тугой узел и завязала. Распутается, но хоть некоторое время кудри по плечам стучать не будут. Схватила бутылку с водой – возьму с собой. Выбежав в коридор, едва не врезалась в Панина.
– Надо торопиться, Танечка. Бежим, – хмыкнул он и припустился, будто собрался сдавать норматив.
Пришлось нагонять.
Впереди маячила спина бывшего любовника, но я не пыталась сокращать расстояние. Не желала приближаться к Вадиму. Так проще и легче мне, и только мне. Безусловно, создавалась видимость, что держу таким способом ситуацию под контролем и смогу запретить парню со мной разговаривать. Но видимость есть видимость. Ничего я не держу под контролем и не могу справиться без помощи со стороны.
После того как этот молодой и рьяный карьерист вошел в мою жизнь, я перестала управлять собой. Даже сейчас, в тех обстоятельствах, что произошли на линии со звеном, я ориентировалась на молчаливое мнение молодого человека, ловила его ухмылки и взгляды.
Вадим резко остановился, обернулся и удержал меня за руку, дернул к себе. Боль в ключице от рывка ничто по сравнению с внимательным, холодным взглядом мужчины.
Ненавижу!
Вадим. Вадим. Вадим.
Четыреста одиннадцатый!
Надо же, я снова подловила себя на том, что называю его Вадимом. Рехнуться! Я мерю всех и вся по нему, по его поступкам, поведению, мнению. Он – конкурент и навсегда им останется. У моих соперников не бывает имен, только фамилии и штатные номера. У моих соперников всегда все круче, чем у меня, и это меня бесит, подстегивает становиться безупречной. Я равняюсь на своих соперников, чтобы стать лучше них.
Так—то! Уроки и выводы. Не забываем и не допускаем повторения.
Я выдохнула, но ничего не сказала, сверля взором Панина. Зато он неожиданно усмехнулся и, отпустив мою руку, сказал:
– Ты так и не простила себя? Плевать! Обидно, что ты при этом мстишь не себе, а мне. Или я ошибаюсь, и ты мечтаешь поквитаться со мной? Так сделай это и успокойся, наконец. Хватит этих бабских терзаний! Надоело! Я тебе не мальчик, чтобы бабий бред поддерживать.
Он снова сделал меня. Я задыхалась от злости и молчала, слушая его шипение мне в лицо. Я принимала его правду, как сделала тогда, чуть больше трех с половиной лет назад.
Мое тело сковано, руки онемели, и все что я смогла – сжать кулаки. Оставалось воспринимать ситуацию, как дополнение к пройденному уроку под названием Вадим Панин.
Панин посмотрел куда—то поверх моей головы и приказал:
– Отставание пять секунд. Бегом.
И я бежала, догоняя время и глотая собственные чувства. Подавляя желание вцепиться парню в глотку. Он ответит на захват, но я бы не разжимала челюстей пока либо я, либо он не умерли.
Бессилие?
Оно самое!
Но странное дело: склонялась к позиции Панина, считала, что он прав, и я продолжала терзаться прошлым. Таким сладким горьким прошлым, научившим меня не расслабляться.
Возле выхода из отсека пришлось притормозить.
Мы почти одновременно приложили ладони к экранам по обе стороны от двери. Программа распознавания начала проверку загруженного отпечатка. Я не смотрела на Панина, хотя чувствовала на себе его взор.
Но нет, я слишком хорошо знала его, чтобы поддаваться на провокацию. Сейчас ситуация работала на меня. Я собиралась поквитаться за сцену в душевой и коридоре. Панин обожал визуальный контакт. Да что там! Он жить без него не мог. Ему важна реакция противника: он хотел считывать ее с глаз, с выражения лица, с движений. Это недостаток в непробиваемом образе Панина.
Впрочем, он тоже много что знал обо мне. Хм, тем интереснее.
На экране устройства над прижатой ладонью появилась строчка с номером приказа. Оказывается, уже есть особое распоряжение. Надо же! Быстро. Услышав смешок Панина, я не повернула головы. Желание всеобщего внимания – уязвимое место Вадима, и я продолжу по нему бить.
На экране в следующей под номером приказа строчке появился запрос на подтверждение данных отпечатком большого пальца другой руки и окошко с нарисованным отпечатком. Особый запрос, который я сейчас видела на экране, менялся раз от раза, и предугадать, что потребуется программе, очень трудно.
Ну палец так палец. Жмем.
Программа отреагировала стандартным подтверждением, но дверь оставалась закрытой.
Я скосила глаза и заметила, что Панин что—то вводит на экране, не отрывая ладони другой руки. Как только он закончил, механизм открывания едва слышно «вздохнул», и высветилась строчка: «Уберите руку».
Дернув на себя тяжелое дверное полотно, я переступила порог и бросилась по гладкой тропинке, что пересекала настоящий газон. Невольно улыбнулась тому буйству насаждений, что наблюдалось в парке. Раскидистые кроны деревьев в преддверии осени теряли часть своей густоты. Многолетние цветы, высаженные прямо в грунт, окаймляли тропинку пестрой лентой и дарили отрешенность от осознания пребывания в космосе. А пахли… Так хорошо пахли!
На Абсолюте все, как на Земле… Почти как на Земле. Нужно лишь отрешиться и не обращать внимания на купол кольца. Впрочем, не так уж и трудно это делать.
– Прибавь, – приказал Панин. – Теряем две секунды.
Я поторопилась, когда стала слышать его сопение за спиной. Не собиралась оборачиваться или пререкаться, а просто поднажала. Жаль, тропинка уперлась в очередную запертую дверь.
За ней находились промежуточный блок и стыковочный отсек для модулей. Здесь запросили только отпечаток ладони. Программа быстро обработала данные и впустила нас внутрь просторного помещения с металлической обшивкой стен, жесткими скамьями, на которых никто не сидел.
– О! Привет, ребята! И вас назначили!
Я поискала глазами говорившего с нами мужчину. Им оказался Иван – координатор соседнего звена. Мы часто с ним виделись в рубке во время рейда. Наши десятки порой работали параллельно, двигаясь навстречу, не давая тем самым возможности нежелательным элементам уйти от наказания.
Насмешка судьбы, но Иван был координатором звена, которым командовал Панин.
Иван подошел к Вадиму, и они обнялись, похлопали друг друга по спине. Мне Ваня улыбнулся и подмигнул. Светловолосый, широкоплечий, голубоглазый Иван всегда мне нравился. С ним было приятно работать.
– Рада видеть! – кивнула я и вернула парню улыбку.
Пройдя к скамье напротив узкого информационного табло, я не без удовольствия уселась на нее, откинулась на стену. Металл обшивки приятно холодил плечи. Я вытянула ноги вперед.
Табло отображало работу стыковочного узла и, судя по цифрам в правом нижнем углу, ждать посадки осталось немногим больше минуты.
Я присмотрелась к людям: хотела запомнить их лица. Мы все принадлежали к одному роду войск – внутренние мобилизационные группы. Судя по нашивкам, без учета меня присутствовало восемь координаторов и два командира групп. Странное соотношение, наводящие на размышления о правилах, что будут на отборе.
Неожиданно я почувствовала чей—то взгляд, резко повернула голову и наткнулась на изучающий, внимательный взор брюнета средних лет с нашивкой командира разведывательной группы. Он невысокого роста, карие глаза. Отличительная черта: три параллельных шрама на щеке. От этого нижнее веко было натянуто, и виднелась красная кожа глазницы.
– Стыковка завершена, – раздался механический голос компьютера. – Прошу регистрироваться.
Дверь со стороны парка открылась, и появился Грибоедов. Я подскочила, направилась к нему.
– Таня, я так и думал, что полетишь на этом модуле.
– Вы, к сыну?
– Да, надо повидаться.
– Значит, в одной команде? – улыбнулась я мужчине. – Отлично!
– Назначили, – вздохнул Александр Кирович. – Посмотрим, что за соревнования у них там будут. Отберем кого—нибудь.
– Сашка, рад видеть!
Брюнет со шрамами обнял Грибоедова и похлопал по спине. Тот не остался в долгу и тоже смачно постучал по хребтине.
– Знакомься, Дима, это мой заместитель. Татьяна Оттовна Фрэй. Дочка Отто. Помнишь?
– Как забыть… – По лицу мужчины пробежала тень, но он улыбнулся и протянул руку. Мне только и оставалось, что пожать ее. – Геройский был мужик. Рад знакомству. К тому же я наслышан о Татьяне Фрэй. Меня зовут Дмитрий Иванович Логинов.
Молва докатилась до тех подразделений, о которых знать не положено.
Отлично! И что мне с этим делать? Если уже в разведывательных войсках известно обо мне? Как говорил папа: «Расслабься». Попробую, я не уверена, что получится, но постараюсь.
Дверь паромного модуля уже открылась, и посадка шла полным ходом. Наша троица пристроилась в конец очереди. Мужчины разговаривали, а я думала о своем, наблюдая за прохождением регистрации.
Возле круглого прохода стояли двое вооруженных бойцов. Один держал в руках планшет, другой – устройство для проверки документов. Стандартная процедура заключалась в загрузке на вставленный в планшет паспорт – стержень цилиндрической формы с выступающей светящейся лентой вдоль корпуса – измененных данных бойца для пребывания на Земле. Другой проверяющий ревизовал работу паспорта и выдавал гражданские вещи.
Я знала, что внутри одежда и деньги, которые все еще в ходу на Земле. Следовательно, решение о моем назначении пришло раньше, чем состоялся совет. Моя фамилия уже была в списках наблюдателей за играми. Кто—то постарался и выдвинул меня до всех событий в рейде.
Позаботился! Чтоб его! Похлопотал об отпуске. Спасибо!
Почувствовав на себе взгляд, я невольно посмотрела в ту сторону, откуда мне казалось, он происходил.
Ну конечно, Панин, кому же еще сверлить меня взором? Еще и улыбается!
Но вопрос не в Панине, а в том, почему я так реагирую на него? Здоровая конкуренция? Самой смешно от таких предположений. Воспоминания о студенческом романе? Если разобраться и разложить все по составляющим, то и романа не было. Так, обычная интрижка с претензией создать клуб по интересам для двоих. Тогда что? Неужели в банальном чувстве вины? Но я сделала выводы и осознала.
А напоминает мое отношение к нему – мазохизм. Он уделал меня, и я желала реванша, дрессируя свою ненависть и надеясь на успех. Я подпитывалась его резкими высказываниями, присутствием рядом, достижениями.
Да—а—а… С головой у меня точно не все ладно.
А у кого ладно в нашей конторе? То—то и оно: нет таких.
– Приложите ладонь к экрану, – обратился ко мне военный.
Я выполнила его указание и ничего нового не увидела в появившейся на гладкой поверхности планшета строчке. Номер приказа, мои данные, группа войск, номер фаланги и звена. На пропуске загорелся красный индикатор. Мужчина выдернул стержень и протянул мне.
Подойдя к следующему бойцу, отдала заряженный паспорт, и тот провел выделявшейся вдоль корпуса полоской по специальному прибору. Лента на паспорте зажглась зеленым светом, появился номер, а на экране устройства – отпечатки пальцев, фотография в гражданской одежде и адрес проживания.
– Все в порядке. Возьмите.
Молодой человек протянул мне сумку—мешок, и я вошла в ярко освещенный соединительный туннель.
Давненько я не путешествовала на другие кольца Абсолюта. Месяца три вообще никуда не выбиралась из казармы. Увольнительные и последний отпуск проводила в секторе для семей военнослужащих. Командование решило отдать мне для проживания блок, в котором родилась и выросла. Но и там я появлялась не часто: казарма казалась роднее.
Я не чувствовала потери, заходя в блок. Это был мой дом, какие тут потери? Просто не видела смысла обитать там. Приезжала и, входя внутрь, казалось, переступала порог старого альбома с жизнерадостными фотографиями. Теплые воспоминания и ощущение некоего мемориала, к которому обычно приезжают люди, чтобы поклониться и подумать о высоком, смешались воедино. Пожалуй, как семейный альбом я свой блок и воспринимала. Реликвия, музей. Его надо беречь и гордиться.
Жить? Трудно существовать в музее, казарма предпочтительнее.
Закинув сумку на плечо, перешагнула стыковочный узел и огляделась. Над одним из кресел на небольшом табло горело зеленым светом мое имя. Рядом – фамилия четыреста одиннадцатого. Усмехнувшись, качнула головой, подошла к креслу и, бросив под него сумку, уселась, пристегнула ремни безопасности.
– Наше соседство – воля небес. Рад, что снова мозолишь мне глаза.
Куда без издевки? Оно и понятно – никуда. Вот командир звена с личным порядковым номером четыреста одиннадцать и веселился.
Очень хотелось ответить, но сочла за благо промолчать, иначе до самого кольца не заткнется, а я не в том расположении духа сейчас, чтобы слушать словесные поносы. Надо настроиться на пересадку.
Болтаться по кольцу ученых придется около трех часов. Программа максимум – перекусить где—нибудь и отсидеться в тихом месте. Программа минимум – просто отсидеться.
– Что если нам пообедать в каком—нибудь милом местечке? Поговорим или помолчим, но главное, сделаем это вместе? Как тебе предложение? Все равно три часа как—то надо убить. Лучше сделать это в приятной обстановке и со знакомыми людьми. Как думаешь?
Панин пристегивался, и, чтобы ему было удобнее, склонился в мою сторону. Потому слова прозвучали у самого уха. Интимненько получилось. Ровно так же это звучало несколько лет назад, когда он звал меня на свидание, пристегиваясь ремнями на военных тренажерах. Наши психологические показатели совпадали, и нас очень часто ставили в пару. Проще говоря: умные машины, просчитав наши тесты, решили, что мы с Паниным очень хорошо понимаем друг друга.
Как давно это было… Теперь от понимания остались только злость и отчужденность.
– Вижу—вижу, – продолжал четыреста одиннадцатый, – снова этот полный холода взгляд, говорящий мне: «Изыди. Видеть тебя не желаю. Между нами пропасть». И что я могу ответить? Ничего. Но поцеловать тебя очень хочется, потому продолжу болтать с тобой. Авось получится, и ты смилуешься над грешником, снизойдешь с вершины, где стоит храм самобичевания, и одаришь поцелуем. Ради последнего готов наравне с тобой войти в этот храм и потрясти всем дерьмом, что накопилось в моей душе за последние годы. Пройти огонь посвящения в уроды, принять это звание как данность. Все ради тебя… И я не могу забыть тот финт с полотенцем.
Я набрала воздуха в грудь и шумно выдохнула, но ничего не могла с собой поделать: повернулась к Панину, улыбнулась. Вспомнилось, как мы сидели в столовке или в парке военного училища, он болтал в подобном тоне всякие глупости, а я хихикала. Потом были поцелуи, объятья и снова поцелуи. Вадим на какое—то время вытеснил из памяти образ Кирилла, заставил поверить в возможность все исправить, продолжать надеяться на что—то светлое и простое, например, любовь.
Кто сказал, что любовь – сложная субстанция? Наверное, тот, кто любил представления о любви, а не жил, обладая ею. На самом деле простое чувство, не сложнее обычного колеса. Крутится себе по жизни, помогая существовать, делать поступки, обретать цели. Некая опция, включенная в наш спектр эмоций, с которой приятно существовать во времени, толкать себя и цивилизацию вперед.
– Раньше ты изысканнее предлагал себя, – стараясь унять улыбку, ответила я.
– Да, непорядок, – шутливый тон Панину давался легко. – Но в этом ты виновата. Практики никакой – любимая девчонка в статую превратилась. Ходит туда—сюда, а я слюной исхожу и тупею. Речевые инстинкты срабатывают, эмоции захлестывают, а мелю всякий бред. Сексуальность на голову давит. Того гляди помутнение рассудка начнется, перегрев не только в мозгу, но и в других местах.
– Заткнись, Панин. Перегрев давно случился. Завязывай чушь нести. Не действует.
– Действует, – хмыкнул четыреста одиннадцатый. – Только медленно. Но я упорный. На курсе не было никого, кто бы лучше понимал друг друга, чем мы с тобой.
– Утомил. Закрой рот. Что было, то прошло.
– Не уверен. Иначе моим координатором была бы ты.
Наконец—то серьезный тон. Так проще держать себя и его в рамках, не позволять выходить за них. Я чувствовала, что четыреста одиннадцатому приспичило со мной поговорить о важном деле.
Прав, ой как прав вояка: мы хорошо чувствуем друг друга. Вот и сейчас под бессмысленным лепетом о любимой девчонке Панин просил о встрече без посторонних ушей.
– Хорош! – отмахнулась я. – Хочешь поговорить, давай сделаем это на кольце ученых. А сейчас заткнись. Старт.
– Умолкаю.
На ехидство не похоже. Скорее – на понимание и добрую волю. Что же там случится такого на играх и отборе в целом, что Панин так всполошился? Он ведь намекал на разговор еще в душевой.
Ладно. Выслушаем, разберемся, подумаем на заданную тему.