Идейные процессы в Иране. Идеология, религия и философия в интеллектуальной жизни ( Коллектив авторов, 2017)

Первые идеи, содержавшие критику общества и правящей власти, возникли в результате контактов иранцев с западной цивилизацией. Знакомство Ирана с Западом оказало на иранский народ и общество самое разнообразное воздействие. Первые иранцы, посетившие западные страны, были поражены увиденными ими проявлениями западной цивилизации: в их сознании стали пробиваться ростки стремления к прогрессу и страстного желания перемен. То, что они видели, вызывало чувство зависти, и каждый из них как-то реагировал и искал выход из положения, сообразуясь со своими взглядами, манерами, предшествовавшим идейным и духовным опытом, а также образованием.

Первые признаки влияния западной цивилизации можно проследить в сочинениях и трудах иранских мыслителей XIX века. В целом, новые идеи, чаяния и ценности стали озвучиваться небольшой группой людей благодаря путешествиям, переводам и образовательным учреждениям. В XIX веке эта незначительная социальная прослойка была еще слишком малочисленной и неоднородной, чтобы ее можно было обозначить каким-то названием. Некоторые из них принадлежали к аристократии или монархическому дому, другие были государственными служащими или состояли на службе в казачьем корпусе, а третьи являлись представителями духовенства и купечества.

В конце XVIII в. в сочинениях авторов той эпохи появляются первые проблески влияния западной цивилизации. Ерванд Абрахамян[1] усматривает первые признаки такого влияния в сочинениях Мохаммад-Хашема Асефа Сефеви (Ростам ал-Хокама)[2]. В этих сочинениях, помимо советов и наставлений, с которыми он обращается к шаху, содержатся предварительные сведения о взаимовлиянии политических и экономических вопросов, а также беспокойство по поводу влияния Англии, коварства и хитрости англичан при проведении ими своей империалистической политики. В этих сочинениях Ростам ал-Хокама побуждает шаха обратиться к новым веяниям в духе османских султанов.

В книге «Социальные, политические и экономические идеи в публикациях каджарского периода» доктора Ферейдуна Адамията и Хомы Натег[3] указывается также и на некоторые другие труды такого рода.

Поражения Ирана в войнах первой половины XIX века и выход на арену мировой политики побудили каджарский двор отправлять своих представителей с различными миссиями на Запад и в некоторые другие страны вроде России и Османской империи. Участники этих дипломатических миссий испытывали удивление и восхищение увиденным. Иранские посланцы знакомились с заводами, школами, творческими и развлекательными заведениями, паровыми двигателями и электричеством, паровозами и каретами на паровом ходу, передовым военным оснащением, ровными и безопасными дорогами, свободой и безопасностью, правом и законностью, парламентом и правительством, образованными женщинами и девушками, не соблюдающими хиджаба, публичными больницами, страхованием, услугами и прочими проявлениями западной цивилизации, и когда они сравнивали увиденное там с тем миром, из которого они прибыли, они не выносили из этого умопомрачительного сравнения ничего, кроме огорчения и ощущения собственной беспечности и неполноценности.

В итоге многие из них возвращались на родину, желая иметь подобные учреждения и вести подобный образ жизни, сосредоточив свои усилия на том, чтобы заимствовать устройство и дух жизни цивилизованных европейских народов.

Как пишет Абдольхади Хаэри в книге «Первые контакты иранских мыслителей», из всех произведений, написанных авторами, вернувшимися из поездок на Запад, сочинения которых оказали значительное влияние на иранское общество того времени, можно отметить «Книгу об изумлении» Мирзы Абольхасан-хана Ильчи[4], «Ночь путешественников» Мирзы Мохаммад-Хади Алави, «Путевой дневник» Хосров-Мирзы[5], «Путевые записки» Реза-Кули Мирзы[6], «Путевой дневник» Мирзы Хосейн-хана Аджуданбаши[7], «Хранилище событий» Мирзы Фаррох-хана Амин оль-Молька[8], «Дневник путешествия Насер ад-Дин-шаха в Европу», «Европейский дневник», «Записки о путешествии Насер ад-Дин-шаха в Европу» (третья поездка шаха в Европу), «Дар мира» Абдоллатифа Шуштари[9], «Путевые записки» Солтан оль-Ваэзина[10] (посетившего Индию), «Зеркало событий» Ага-Мохаммада Керманшахи.

К этому списку можно также добавить переводы некоторых европейских книг, изданных в Иране, начиная с Аббас-Мирзы. После учреждения Дар оль-фонун[11] иранские переводчики стали заниматься переводом на персидский язык трудов, посвященных различным разделам науки, военного дела, философии, истории, экономики, а также европейских романов.

Дар оль-фонун был основан в 1851 г. В этом училище, в которое придворные и сановники старались не допустить кого-либо, кроме аристократов, преподавались различные учебные дисциплины, отвечавшие последним достижениям того времени: строевое дело, артиллерийское дело, инженерное дело, математика, картография, минералогия, физика и физическая химия, фармакология, медицина, анатомия, хирургия, история, география и иностранные языки. Было приглашено несколько преподавателей из Австрии. После Дар оль-фонун в Иране были открыты и другие училища нового типа. Была открыта школа инстранных языков под названием Моширийе, которой руководил Мохаммад-Хасан-хан Этемад ас-Салтане[12]. В 1876 г. было открыто высшее училище в Тебризе, где преподавали одновременно иранские и иностранные учителя. В 1300 г. лунной хиджры (1882/ 1883) в Исфахане было основано военное училище под названием Школа Хомаюни. Помимо училищ, открывавшихся иранцами, несколько учебных заведений были основаны европейцами. В 1840 г. французские лазаристы[13] открыли школу в Тебризе. Эта религиозная конгрегация за восемьдесят с лишним лет основала в сотрудничестве с различными благотворительными учреждениями 76 школ для мальчиков и девочек в самых разных городах Ирана. К подобным учебным заведениям также принадлежали Американская пресвитерианская миссия[14],

Церковное миссионерское общество[15] (Англия), Стюарт Мемориал Колледж, школы французской ассоциации «Альянс Франсез»[16], немецкие технические школы и основанное русскими торговое училище.

Все эти новые школы стали дверью в совершенно другой мир и знакомили иранцев с современной культурой и цивилизацией. Начиная с 1880-х годов иранцами-модернистами были открыты и другие школы нового стиля, среди которых следует особо отметить Рошдийе-йе Шараф, Мозаффарийе, Эфтетахийе, Эльмийе, Садат, Эбтедаийе, Данеш, Адаб, Камаль и Логманийе.

Пресса также была одним факторов, способствовавших в то время росту общественного сознания иранцев. Выход печатных изданий существенно помог иранцам узнать о новом мире. Первая иранская газета «Кагаз-е ахбар» издавалась Мирзой Салехом Ширази[17]. Затем стал издавать свою газету «Вагаэ эттефагийе» Амир Кабир. Во второй половине XIX века выходили и другие издания, которые, в свою очередь, также оказали влияние на развитие общественного сознания иранцев. Также большое влияние внутри страны имели газеты, издававшиеся иранцами за рубежом.

Мохаммад Мохит-Табатабаи[18] пишет в своей «Аналитической истории печати»: «Было бы лучше считать, что зарождение персоязычной прессы произошло в Индии… В начале XIII века хиджры или XIX века по европейскому календарю персидский язык все еще был официальным и литературным языком Индии, был востребован на этом пространстве и использовался сотрудниками английской Ост-Индской компании…». Поскольку до сих пор так и не произведено полного подсчета всех газет, печатавшихся в Индии на персидском языке во времена Ост-Индской компании, вероятно, в будущем во временном промежутке между выходом в свет в 1780 г. первого образца индийской прессы на английском языке в Бенгалии и изданием газеты «Мират ал-ахваль» (Зеркало событий)[19] на персидском языке, которая была основана в 1820 г. индусским религиозным реформатором Рам Мохан Роем[20] в Калькутте, можно будет найти и другие примеры таких газет. «Мират ал-ахваль» начала выходить в свет в 1906 г.[21], что почти на тридцать лет раньше газеты, выпускавшейся Мирзой Салехом.

Среди других газет, издававшихся за рубежом, была «Хабль ал-Матин» (Прочная вервь), которая выходила в Калькутте вместе с еще несколькими газетами на персидском языке, такими как «Шаме ал-ахбар» (Солнце новостей), «Саййид ал-ахбар» (Господин новостей), «Каукаб-и Насири» (Звезда Насира) и «Муфрих ал-кулюб» (Отрада для сердец). Яхья Ариянпур[22] в своей книге «От Сабы до Нимы» перечисляет следующие газеты, выходившие в дореволюционный период за границей: «Ахтар», «Хекмат», «Канун», «Сорайа», «Парвареш» и т. д. В те годы также выходили газеты в провинциях, которые имели особое значение, и в этом отношении среди остальных городов Ирана пионером был Тебриз. Как пишет Арьянпур, «самой ранней газетой, выходившей в Иране после «Вагаэ эттефагийе» и представлявшей собой первое провинциальное издание такого типа, была газета под названием «Рузнаме-йе мелляти» (Национальная газета), издававшаяся в Тебризе. Еще одной газетой, печатавшейся в Тебризе под руководством Ага Кемаля, была «Рузнаме-йе Тебриз». Также в Тебризе выходили «Ал-Хадид» и «Эхтиядж». «Адаб», «Кемаль» и «Ганджине-йе фонун» тоже издавались в Тебризе. Помимо тебризских изданий выходила также газета «Фарс» в Ширазе. Была газета «Фарханг», издававшаяся в Исфахане.

Ко всем этим факторам, способствовавшим росту сознания и пробуждению иранцев, следует добавить также и телеграфную связь, которая облегчала сообщение между Тегераном и другими крупными городами Ирана, таким образом, наращивая уровень осведомленности иранского народа о том, что происходило в столице страны и других государствах.

Ранее было отмечено, что в XIX веке иранское общество переживало перемены, вызванные контактами с западной цивилизацией. Эти перемены, как положительные, так и отрицательные, проявлялись в экономике, политике и интеллектуальной жизни иранского общества. Одним из этих проявлений можно считать влияние западной цивилизации на малочисленную группу иранских мыслителей XIX века. Ферейдун Адамият придерживается следующего мнения относительно иранских мыслителей XIX столетия: «Ни одному из этих мыслителей было нечего предложить с точки зрения современной мысли, чтобы это было новым и уникальным. Восточные общества, которые на несколько столетий оказались отрезаны от мира науки и новых идей, в сущности, не могли создать ценных идей, которые обладали бы оригинальностью.

Эти сознательные люди черпали из источника европейской науки и лишь пропагандировали в своих странах то, чему они научились у Европы».

Одним из таких мыслителей был Мирза Фатхали Ахундзаде. Он родился в 1812 г. в Нухе, расположенной на территории Шекинского ханства в Закавказье. В 1834 г. он поступил на службу в канцелярию генерал-губернатора в Тифлисе в должности переводчика и познакомился там с трудами таких европейских мыслителей, как Юм, Шекспир, Мольер, Вольтер и Монтескье, которые оказали на него серьезное влияние. Он находился в переписке с несколькими иранскими мыслителями и государственными деятелями, такими как Мальком-хан, Мирза Юсеф-хан Мосташар од-Доуле[23], Мирза Джафар-хан Мошир од-Доуле[24] и т. д.

Ахундзаде называл Мальком-хана Духом Святым и с большим рвением изучал написанные им труды. С одной стороны, он извлек пользу из чтения его сочинений, а с другой стороны, сам оказал на него определенное влияние.

И учитывая то влияние, которое оказали на Ахундзаде философские и научные труды западных мыслителей, он уделял особое внимание таким вопросам, как законодательство и утверждение главенства закона, парламентаризм и конституционное правление, возвращение к древнеиранскому наследию, отделение религии от политики, выступление против религиозного правления, изменение персидского алфавита и графики, изучение наук и освоение новых знаний, критика абсолютизма и деспотии, исламский протестантизм, эмпиризм и сциентизм. Адамият пишет о нем следующее: «Он был в общих чертах знаком с исламскими науками и в большей степени тяготел к рациональным аспектам исламской философии… Так или иначе, его идеи коренились не только во взглядах западных философов, но и в его изначальном интересе к рациональной исламской философии… Затем он стал черпать вдохновение в философской и научной мысли Европы… В его идейной системе отчетливо прослеживалось влияние Ньютона, Юма, Бокля[25] и Ренана[26]… Другой стороной философской мысли Мирзы Фатхали была вера в примат разума и опыта… Вслед за эмпириками, он считал основой философии науку, а основой самой науки – чувственный опыт, и считал, что инструментами и средствами опыта являются пять органов чувств человека… Он верил только в научные основания, и его основным инструментом в работе была научная критика. Он смотрел на все явления вселенной с этой точки зрения и искал повсюду истину в русле этого представления… Опираясь на этот тип научного мышления, он критически изучал основы религии. Он давал оценку принципам шариата с точки зрения духа той исторической эпохи, в которую они возникли, становясь провозвестником религиозной реформы».

Одним из тех моментов, о которых Ахундзаде постоянно писал в своих трудах, была критика и осуждение правления на основе беззакония. Он искал причину всех бед и неприглядных особенностей мусульман в деспотизме и фанатизме.

В 1865 г. Ахундзаде написал «Три письма индийского принца Кемаль од-Доуле к персидскому принцу Джелаль од-Доуле и ответ на них сего последнего», посвященные теме конституции.

Хотя эти письма так и не были опубликованы при жизни Ахундзаде, несмотря на все его усилия, их копии передавались из рук в руки в большинстве стран Востока и Запада, обретя широкую известность и будучи, по сути, первыми и важнейшими трудами нового типа, в которых говорилось о свободе и конституции.

Мирза Мальком-хан был одним из первых и ведущих представителей модернизма и новаторской мысли в Иране. Мирза Мальком-хан родился 1833 г. в Новой Джульфе (армянский пригород Исфахана). Его отец Мирза Йа’куб-хан считал себя родственником знаменитого француза Жан-Жака Руссо.

С десяти лет Мальком-хан был отправлен на учебу в Европу и получил начальное и среднее образование в одной из армянских школ Парижа. Затем он поступил на отделение естественных наук парижской Эколь Политекник, где он познакомился с научной школой Огюста Конта и провел ряд исследований, посвященных политическим проблемам.

В 1851 г. Мальком-хан вернулся в Иран и был назначен переводчиком в министерство иностранных дел. Наряду с работой переводчика в министерстве он также переводил европейских преподавателей в Дар оль-фонун и преподавал там же географию и вводные дисциплины.

Первая телеграфная линия между Дар оль-фонуном и шахским дворцом была проведена благодаря усилиям Мальком-хана. В 1855–1856 гг. он был отправлен в Париж в качестве переводчика и консультанта иранской делегации для переговоров с Великобританией по поводу Герата. В 1858 г. он основал масонскую ложу или Анджоман-е Фарамуш-хане. Эта ложа была распущена в 1861–1862 гг. по приказу шаха, и было запрещено даже упоминать о ней. Создание в 1859 г. консультативного собрания при шахе под названием Маслахат-хане также было предложено Мальком-ханом. После сворачивания деятельности Фарамуш-хане в Иране Мальком-хан был выслан из страны. После назначения на должность садр-азама Мирзы Хосейн-хана Мошир од-Доуле Насер ад-Дин-шах вновь пригласил Малькома в Тегеран и своим особым распоряжением сделал его советником садр-азама, наградив его титулом Назем оль-Мольк. Некоторое время спустя в 1873 г. он был отправлен в Лондон в качестве министр-резидента (посла). Во время поездки Насер ад-Дин-шаха в Европу он сыграл важную роль в передаче монополии Рёйтеру[27], а во время третьего европейского путешествия шаха он получил от него концессию на проведение лотерей и передал ее одной английской компании. Факт мошенничества Мальком-хана в этом вопросе был вскрыт иранским правительством, что привело к его отставке. После этого в 1889–1898 гг. он издавал в Лондоне газету «Канун». Первый номер газеты «Канун» был отпечатан 21 февраля 1890 г. Наряду с изданием газеты он также учредил Собрание человечности (Маджма-э адамият)[28].

Мальком испытывал на себе влияние позитивистской философии Огюста Конта и, по словам Джамшида Бехнама[29], это позитивистское влияние вкупе с увлечением английским эмпиризмом позволяет его считать сциентистом. По его мнению, наука и техника составляют фундамент западной цивилизации, а поскольку они носят всемирный характер, западная цивилизация со временем также проникнет во все части света, и нам всем было лучше как можно быстрее усвоить ее. Ходжатолла Асиль в работе «Жизнь и мысль Мирзы Мальком-хана» утверждает, что по причине влияния философов эпохи Просвещения на Мальком-хана основными элементами его мысли были примат разума и науки, гуманизм, естественные права и свободы человека, демократия, парламентаризм, конституция, равенство людей перед законом, специализация, капитализм, путь зависимого экономического развития, всестороннее заимствование западных порядков и ценностей. Если мы обратим внимание на социальное мировоззрение Мальком-хана, первым понятием, составляющим суть его мыслей, будет прогресс.

По мнению Мальком-хана, стремление к прогрессу заложено в природе человека и является той чертой, которая отличает его от животных. Он считал этот непреложный закон прогресса всемирным и всеохватным феноменом.

Еще одним понятием в рассуждениях Мальком-хана был гуманизм, или «человечность». Мальком-хан использовал слово «человечность» вместо гуманизма. В трактате «Принципы человечности» он пишет: «Человек является самым благородным из творений. Благородство человека, возвышающее его над другими живыми существами, опирается на тот факт, что прочие животные не способны к прогрессу или регрессу, тогда как человек способен к прогрессу и регрессу… Всякий раз, когда человек повышает степень своей человечности до более высоких степеней, он входит в пространство человеческого. Таким образом, человечность означает возвышение человека до уровня миров, присущих человеческому миру».

Одной из категорий Мальком-хана является антиреакционность. Эта антиреакционность Малькома была результатом его убежденности в неизбежности прогресса. К примерам антиреакционности Мальком-хана, по мнению Малекзаде, относится его настойчивое стремление изменить алфавит. На этом же настаивал Ахундзаде.

Однако представление Мальком-хана о религии отличалось от представления Ахундзаде. Мальком считал себя мусульманином. По всей видимости, его комплиментарное отношение к религии было связано с глубиной его воззрений и понимания иранского общества. Фереште Нурани в своей монографии «Идеи Мирзы Мальком-хана Назем од-Доуле» пишет: «Как считал Мальком, чтобы принципы, составляющие основу западной цивилизации, пришлись по вкусу мусульманам, вместо того, чтобы говорить, что мы взяли их из Лондона или Парижа, или же говорить, что такое-то государство утверждает то-то и то-то, было бы легче позаимствовать эти принципы и сказать, что они восходят к Исламу».

Закон – это слово, на котором Мальком-хан чрезмерно акцентировал свое внимание. В первом номере газеты «Канун» (Закон) говорится: «В Иране никто не является собственником какой-либо вещи, потому что нет закона. Мы назначаем правителей без всякого закона. Мы снимаем генералов без всякого закона. Продаем права государства без всякого закона. Заключаем под стражу рабов Аллаха без всякого закона. Раздаем казну без всякого закона. Вспарываем животы без всякого закона».

Во втором номере газеты «Канун» Мальком говорит, что закон одинаково полезен для самых разных слоев населения: «Если у вас есть ум и вы желаете иметь в этой жизни причитающееся вам по праву, требуйте закона. Если вы придерживаетесь религии, требуйте закона. Если ваш дом разрушили, требуйте закона. Если ваше жалованье присвоили себе, требуйте закона. Если ваши звания и права продали другим, требуйте закона. Если у вас есть семья, требуйте закона. Если вы бедны, требуйте закона. Если в вас есть милосердие, требуйте закона. Если вы человек, требуйте закона».

Еще одним из пионеров модерна был Мирза Абдольхосейн-хан, получивший известность как Мирза Ага-хан Кермани. Он родился в 1854 г. в деревушке Мошир, расположенной в окрестностях Бардсира в провинции Керман. Адамият пишет об Ага-хане следующее: «Мирза Ага-хан был полнокровным представителем подвижников иранской культуры».

В 1886 г. Мирза Ага-хан отправился в Стамбул, в котором он прожил некоторое время и отправился на Кипр для встречи с лидером секты азалитов Субхи Азалем[30]. На Кипре он вместе с его товарищем Сейед Ахмадом Рухи[31] женились на дочерях Субхи Азаля, после чего вернулись обратно в Стамбул и до 1895 г. прожили в Османской империи.

Назем оль-Эслам Кермани[32], который изучал под руководством Мирзы Ага-хана логику по толкованию «Указаний» Ибн Сины, рассказывает о нем следующее: «Он имел колоссальные познания в естественных и математических науках и в достаточной мере изучил исламскую философию. Он хорошо знал тюркский язык. Изучил французский и английский… В Стамбуле он служил миру науки в редакции газеты «Ахтар»… и старался пробудить иранцев. Он утверждал необходимость союза исламских государств, желал установления исламского закона, старался искоренить деспотию и отменить тиранические порядки».

После Мирзы Ага-хана Кермани не осталось каких-либо произведений, однако, по словам Ферейдуна Адамията, им были написаны такие работы, как «Резван», «Аромат, сжигающий сад», «Письмо о слове, или Устав красноречия», «Древнее письмо», «Зерцало Искандера, или История Ирана», «История Ирана от принятия Ислама и до сельджуков», «Три письма», «Сто обращений об истории изменений в Иране», «История Каджаров и причина регресса и прогресса в Иране», «Об обязанностях нации», «Сотворение и законоустановление», «Семьдесят две общины», «Теоретическая мудрость», «Семь раев», «Шейхитское и бабидское вероучение», «Трактат о благоустройстве Хузистана», перевод «Телемаха», перевод письма Имама Али (мир ему!) своему наместнику Малику ал-Аштару и сборник статей. Из всех этих сочинений после его смерти были опубликованы лишь шесть книг.

Знакомство Ага-хана с такими новыми науками, как история, философия, социология, придавало ему особую широту взглядов и глубину воззрений. В Стамбуле он проштудировал некоторые труды мыслителей эпохи Просвещения, досконально изучил философские и научные взгляды XVIII–XIX вв., познакомившись с идеями исторического материализма, социализма, анархизма и нигилизма. Адамият считал, что он обладал всесторонними знаниями, ведь он изучил различные области науки, а в риторике он отказался от литературной традиции своего времени и примкнул к реалистическому направлению. Иначе говоря, он отверг подражание предыдущим поколениям и обратился к Вольтеру и Руссо. В области философии он порвал с метафизикой и стал тяготеть к материалистической философии и натурализму. Он устал рассуждать о субъективных и умозрительных категориях и утверждал, что следует за разумом. Он отказался от традиции простого историописания и занялся философией истории, размышляя о причинах прогресса и регресса народов земли. Во всех областях искусства, науки и техники в центре его рассуждений находился прогресс социума: «Искусство и литература должны служить обществу. Философия и логика должны проливать свет на истинную суть вещей и природных явлений и стать учителями народов. Религия должна оцениваться в соответствии с ее цивилизационными памятниками, чтобы она способствовала просвещению умов, а не становилась причиной слепоты и невежества. Короче говоря, наука должна находить применение на пути прогресса общества».

С точки зрения Мирзы Ага-хана Кермани, истоки отсталости иранцев восходят к тому времени, когда они отдалились от естественных принципов и законов, подчинившись деспотической власти и религиозному фанатизму.

Философские сочинения Ага-хана Кермани имеют большое значение. Адамият говорит по этому поводу: «Если кто-то и строил философское рассуждение на новых принципах, выводил философию за рамки умозрительных категорий в том смысле, как они понимались его предшественниками и учителями, и предлагал новые рассуждения, то это был Мирза Ага-хан. Этот умнейший человек понял, что философия неотделима от науки, а в основе современных философских взглядов лежат принципы научных исследований и опытов. Идеи, не основанные на науке, не являются философией, а в значительной мере представляют собой несвязные фантазии».

По сути, благодаря влиянию, испытанному им со стороны Бэкона и Декарта, он был сторонником эмпирического направления. В книге «Три письма» (Се мактуб) он подверг критике взгляды и убеждения таких иранских философов, как ал-Газали[33], Фахр ад-дин ар-Рази[34] и Ибн Сина: «Кто к ним обращается, остается голодным и блуждающим, не ведая ни о какой науке… Все становится ему неизвестным, и он не знает, что делать дальше».

Мирза Ага-хан Кермани, испытывавший на себе влияние идей эпохи Просвещения, пропагандировал новое мышление в его различных аспектах, отрицая господствовавшие в Иране традиции, политику и религию. Мохаммад-Салар Кясраи пишет в книге «Столкновение традиции и модерна в Иране»: «Его нападки на деспотическое правление и господствовавшую в Иране религию лежат в этом русле. Говоря о создании нового общества, он обращал свой взор на западное общество и стремился заложить основы этого нового общества в Иране, опираясь на иранский национализм эпохи древности, идеологию эпохи Просвещения и – в какой-то мере социал-демократию в ее социалистическом истолковании».

Еще одним мыслителем, взгляды и представления которого оказали бесспорное влияние на Конституционное движение, был Мирза Абдоррахим Талибов из Тебриза.

Кясрави пишет о Талибове следующие строки: «Еще одной вещью, которую следует считать одним из побудительных мотивов пробуждения иранцев, были книги Талибова…».

Абдоррахим Наджар-Табризи, получивший известность как Талибов, появился на свет в 1834 г. в тебризском квартале Сархаб в семье плотника Остада Абуталеба.

С шестнадцати лет Талибов обучался в новых школах Тифлиса. Он изучал русский язык и литературу, отражавшую новые идеи. Благодаря знанию русского языка он познакомился с произведениями и мыслями английских и французских авторов XVIII–XIX вв. В свете перемен, происходивших в то время в России и Закавказье, большая часть трудов европейских мыслителей и писателей переводилась на русский язык, и Талибов был знаком с их идеями.

Адамият пишет в книге «Идеи Талибова»: «В своих политических выступлениях он в основном ссылается на взгляды мыслителей нового времени, особенно часто он упоминает следующие имена: английский социальный теоретик и реформатор законодательства Бентам[35], английский философ истории Генри Томас Бокль, знаменитые деятели французской науки и политической мысли Вольтер, Руссо и Ренан – все эти мыслители вели просветительскую работу против церкви и средневековой дикости. Из немецких философов он обращался к идеям Канта и Ницше. Он также имел представление о взглядах знаменитых авторов-социалистов, хотя в своих работах никогда не упоминал их имен. Из иранских авторов он упоминает Мирзу Хабиба Эсфахани[36], Джалал ад-Дина Мирзу и Мальком-хана. Он также напрямую указывает на Ахундзаде и ал-Афгани, не упоминая их по имени».

Талибов написал «Книга Ахмада, или ковчег Талибова», вдохновившись «Эмилем» Жан-Жака Руссо. Он издал в Стамбуле труд Фламмариона[37] «Популярная астрономия» под названием «Новая астрономия». Еще одной книгой Талибова была «Пути добродетельных», которая была опубликована в 1905 г. в Каире накануне Конституционной революции и содержала его философские идеи и социальную критику, представленные в виде гипотетической беседы с двумя инженерами, врачом и учителем химии. В «Пути добродетельных» исламская культура и идеи сочетаются с такими нововведениями, как воинская обязанность и исправление персидского алфавита. Еще одна книга Талибова носит название «Вопросы жизни» и была издана в 1906 г. в Тифлисе. В этой книге он представил три типа и соответствующие им три символа, изложив свою точку зрения по поводу каждого из них: «Религиозный ученый, согласный с наукой и заимствованием у Запада; религиозный ученый, выступающий против реформ и прогресса; современный ученый, занимающийся новыми науками». Таким образом, он восхвалял существовавшую на Западе идею естественного права и японскую модель прогресса и преобразований в обществе. В конце книги он ради просвещения народа приводит перевод японской конституции. Другая его книга, вышедшая в свет после Конституционной революции в Тегеране, называется «Разъяснения по поводу свободы». В этой книге особое внимание уделяется знаменитому трактату Джона Стюарта Милля[38] «О свободе».

В 1911 г. в Тегеране была издана «Политика Талибова». Эта книга состоит из двух статей, в которых описывается империалистическая борьба между великими европейскими державами того времени. В этом своем труде Талибов подвергает суровой критике империалистическую политику России и Англии.

После победы Конституционной революции Талибов был избран торговцами Тебриза депутатом меджлиса, но отказался ехать в Тегеран.

Идеи Талибова, как и идеи других иранских мыслителей XIX века, опирались на такие понятия и категории, как защита закона, отрицание и критика абсолютной монархии, защита конституционного правления и критика неблагоприятного положения Ирана в то время. Перечисляя особенности и характерные черты власти на Западе и в Японии, Талибов выражал осуждение тираничной политики правящей власти в Иране. Упоминая особенности народов этих территорий и их способность изменить форму правления в своих странах, он вместе с тем обрушивается с критикой на деспотичное правление, которое он называет деспотичной или абсолютной монархией.

Как и многие другие мыслители из числа его современников, Талибов делал экивоки в сторону древнего Ирана: «Обычаем древних иранцев была любовь к родине и почитание монархии, а ныне время предательства родины и государя».

В своих книгах «Разъяснения по поводу свободы», «Политика Талибова» и «Книга Ахмада, или Ковчег Талибова», он неоднократно подчеркивал полезность и необходимость конституции: «У нас должна быть конституция. Такой закон, который четко устанавливал и определял бы расходы двора, права подданных, права собрания представителей, права сенаторов, право органов юстиции на независимость». «Без конституции нет ни нации, ни чести, ни достоинства. Там, где нет конституции, царят слепое раболепство, бездумное подражание и дикий страх».

«Без закона государство не может быть устойчивым, а независимость монархии в будущем не имеет никаких гарантий». «Если у нас будет закон, у нас будут знание, богатство, порядок и независимость».

В соответствии с теми принципами, которые он усвоил, штудируя западные науки, Талибов считает человека свободным существом, и ничто не в силах лишить его свободы. Имея представление о духовных и материальных проявлениях западной цивилизации, он сравнивал их с ситуацией в своей стране, исполненной отчаяния и трудностей, мучавших народ и власть, и он критиковал современное ему положение, изыскивая пути решения этих проблем. Поэтому Талибов выписывает рецепт, полученный от Запада, который частично соответствует традиции. В то же время он критически относился к империалистической политике и культурному гегемонизму Запада. Однако несмотря на все это – как и многие другие его современники, – важнейшим средством достижения прогресса, свободы и равенства он считал закон.

Еще одним автором, труды которого оказывали длительное влияние на пробуждение иранцев и народное движение Ирана в конце XIX века – начале XX века, был Хаджи Зейнольабедин Марагеи. Его книга «Путевые заметки Эбрахим-бека» оказала бесспорное влияние на иранский народ, пробудив в нем чувство ненависти и отвращения к деспотии. Кясрави пишет в своей «Истории Конституционного движения»: «Что касается Эбрахим-бека, его могут оценить те, кто читал в те дни и помнит, какое потрясение он вызывал у читателей… Огромное множество иранцев, которые в те дни привыкли к мерзостям и порокам и даже не помышляли о какой-то иной жизни, кроме той плохой жизни, которая у них была, прочитав эту книгу, будто бы пробуждались от сна и испытывали сильное потрясение. Можно найти немало людей, которые пробудились благодаря прочтению этой книги и оказались готовы к тому, чтобы усердствовать ради блага своей страны и побуждать к такому усердию других людей. В результате этого влияния на читателей его книги распространились среди иранцев, которые не могли начитаться ее вдоволь и тайно читали ее до поздней ночи».

Сейед Джамал ад-дин Асадабади (ал-Афгани) как мыслитель, сторонник возрождения и реформы религии был одним из ярких деятелей, взгляды и убеждения которых оказали поразительное воздействие на пробуждение иранцев.

Сейед Джамал относился к числу тех религиозных мыслителей, которые считали слабость и ущербность исламского мира результатом действия двух факторов – невежества народа и несправедливости внутренних правителей с одной стороны и империалистической политики иностранных великих держав с другой. Он вел религиозно-просветительскую работу с помощью современных наук и знаний, порицая и критикуя невежество народа, несправедливость правителей и империализм.

В своих поездках по различным европейским и мусульманским странам Сейед Джамал познакомился с обеими сторонами западной цивилизации. С одной стороны, он вел борьбу с империалистической стороной Запада, а потому настраивал мусульманские народы против Запада, а с другой стороны, он считал необходимым условием развития и роста сознания мусульман для борьбы с империализмом возрождение религиозной мысли и традиции с помощью современных научных знаний.

Мохаммад-Реза Фашахи в своей монографии «Краткое изложение интеллектуальных и социальных преобразований в феодальном обществе Ирана» писал о влиянии Сейеда Джамал ад-Дина Асадабади на Конституционное движение: «Роль Сейеда Джамал ад-Дина в политических преобразованиях в Иране в последние годы XIX века ни для кого не является секретом. Хотя Сейед Джамал ад-Дин и пытался предупредить правителей мусульманских стран, в том числе иранского шаха Насер ад-Дин-шаха, об опасности империализма и в этой связи даже два раза ездил в Иран, причем второй раз он посетил страну по приглашению самого Насер ад-Дин-шаха, он так и не сумел убедить шаха провести реформы и начать борьбу против англичан, а потому обратился к критике бедственного положения Ирана, так что шах, боявшийся его присутствия среди улемов и простых людей, выслал его из страны».

Ферейдун Адамият также пишет о нем: «Он откровенно высказывал критику в адрес способа правления и неустроенности жизни народа. Он требовал реформ, свободы, закона и справедливости. Сейед был настоящим волшебником слова и произносил пламенные речи. Его речь западала в сердца людей, в особенности представителей торгово-ремесленного сословия и учащихся медресе (талабе). Он обрел группу преданных последователей, и в конце концов его подвергли притеснениям и выгнали из Ирана».

В любом случае та роль, которую Сейед Джамал сыграл в настраивании улемов, торговцев и широких слоев народа против режима, а также в последующем убийстве Насер ад-Дин-шаха (совершенного одним из учеников Сейед Джамала – Мирзой Резой Кермани), положила начало важным переменам в Иране в конце XIX века. Однако основную и решающую роль все же сыграл сам народ.

После краха попыток проведения реформ общее положение государства в Иране стало ослабевать. Великие державы с каждым днем все больше и больше вмешивались в дела Ирана, а народ, лишившийся всяких надежд и впавший в отчаяние, обратился к насильственным действиям.

На протяжении XIX века иранское общество знакомилось с миром модерна (Западом) сталкиваясь с такими событиями и явлениями, которые в большинстве своем были неблагоприятными, а также этому способствовали и связи, которые стали возможны в это время. Знакомство с этим феноменом и современным миром сопровождалось страхом и недоумением. После окончания русско-иранских войн контактов стало значительно больше, и благодаря этому некоторые иранцы осознали отсталость иранского общества, а также все те различия и ту дистанцию, которая отделяла его от многих западных стран. С этого самого времени начались попытки ликвидировать эту дистанцию и преодолеть отсталость. Как и во многих других неевропейских странах, были предприняты определенные шаги для проведения реформ сверху, направленных на создание необходимых условий для преодоления отсталости в различных сферах и реализацию программы развития страны. Конечно же, несмотря на определенные успехи, эти реформы зашли в тупик, натолкнувшись на множество препятствий. Провал программы реформ сверху направил общество в другую сторону, то есть по пути осуществления изменений снизу – Конституционной революции 1906 г.

Экспансионистская западная цивилизация опиралась на комплекс взглядов и идей, которые, разумеется, имели на Западе антропологические, эпистемологические, философские и интеллектуальные основания. Комплекс этих идей, получивший название «модерн», был встречен по-разному в различных неевропейских странах, включая Иран. В данной статье мы рассмотрим реакцию на этот феномен определенной категории интеллектуалов – религиозных мыслителей, представив их классификацию, или типологию, на основе логической аргументации. Ожидается, что подобные типологии помогут нашему пониманию интеллектуальных направлений и их реакции на модерн в Иране. Поэтому, представив эту небольшую статью, которая призвана стать прологом к данной теме, мы для начала дадим обзор литературы на данный момент и предложенных некоторыми исследователями различных типологий, в особенности касающихся религиозной мысли. Под кратким рассмотрением этой литературы подразумевается не пересказ и повторение сочинений и высказываний предыдущих авторов, а создание адекватных условий для критики всех предшествующих типологий и представление новой типологии взглядов религиозных мыслителей, касающихся взаимодействия с модерном.

Имеющиеся типологии. Типология на основе реакции на те или иные аспекты западной культуры. Одна из типологий характера реакции иранских мыслителей на Запад была предложена доктором Абдольхади Хаэри[39]. Он видит в западной цивилизации два образа – цивилизаторский и репрессивный, полагая, что интеллектуалы продемонстрировали две разнонаправленные реакции на эти два образа, в том смысле, что, с одной стороны, они были увлечены и подавлены ее цивилизаторской стороной, но с другой стороны, продемонстрировали революционную реакцию на его репрессивные проявления.

Историческая типология на основе реакции на Запад. Другая типология, опирающаяся на такой критерий, как историческая периодизация с акцентом на культурную специфику каждого периода, была предложена Али Аштияни. Аштияни делит историю современной иранской интеллектуальной мысли на три периода: эпоха конституционного движения; эмпирическая эпоха; романтическая эпоха. В эпоху конституционного движения в основе интеллектуальной и культурной деятельности интеллигенции была проблема столкновения иранского общества с Европой и Западом. С точки зрения Аштияни, в период 1940–1950 гг. мейнстрим культурной жизни определялся ориентацией на радикальную секулярную модернизацию, когда сформировались основные носители стихийной культурной модернизации, были заложены основы политической борьбы, критики различных пластов культуры, а также многие современные достижения Ирана. Культурную и политическую атмосферу этого периода можно кратко выразить в виде следующих тезисов:

Культура эмпирической эпохи в значительной мере представляла собой продолжение той дискурсивной системы, которая сложилась в эпоху Конституционной революции, но стала проявлять себя в эти годы в более отчетливой, институционально-оформленной и общей форме.

Если интеллектуалы эпохи конституционного движения не имели вполне четких представлений о проблематике европейской культуры, обстоятельствах взаимодействия с ней и ее восприятия, то начиная с 1940-х годов интеллектуалы в некоторой степени были детально знакомы с этой цивилизацией и даже стали критически осмысливать некоторые ее аспекты.

Примечательным моментом является то, что в эти годы существовала двухсторонняя связь между институтами, политическими партиями и социальными группами с одной стороны и писателями, деятелями искусства – с другой, и именно эта связь играла весьма важную роль в процессе развития интеллектуального и культурного творчества. В конечном счете, в романтическую эпоху антимодерна (1960-70-е гг.) основной вопрос интеллигенции поменялся[40].

Расширенная версия предыдущей типологии, основанной на реакции на Запад. Что касается последней классификации, Алавитабар[41] признавал все три периода, но добавлял к ним четвертый период – «период ревизии». Он делит интеллектуалов на три основные группы в соответствии с их ориентацией на один из этих периодов: группа сторонников модернизации, не обращающих внимания на новое мышление, группа сторонников модернизма и группа сторонников нового мышления, выступающих с его критикой[42].

Типология идей на основе модернизма. Муса Ганинежад[43] делит идеи современных иранских интеллектуалов на три группы, опираясь на такой критерий, как модернизм[44]: идеи законности, распространения знания и науки, которых придерживались первые интеллектуалы-модернисты, жившие в последние годы каджарской монархии и выступавшие от имени закона; провластный модернизм как средство преодоления отсталости; модернизм наоборот, возврат к прошлому в новой форме, что начало себя проявлять после свержения Реза-шаха Пехлеви в 1941 г[45].

Типология идей на основании западной ориентации. Али Мохаммад Нагави[46] в своей типологии делит исторический процесс взаимодействия исламских и восточных стан, в частности Ирана, с Западом на три определенных этапа[47]:

Период западной ориентации (гарбгерайи): этот период характеризуется сознательной ориентацией на заимствование некоторых западных подходов с целью противодействия западной мощи, которая постепенно превращается в симпатию и серьезную привязанность.

Период западничества (гарбзадеги): в этот период деятели, получившие образование на Западе, проявляют себя в роли государственных деятелей, представителей элиты и интеллектуалов, монополизировав политическую власть, экономические и административные рычаги, культурную деятельность, литературу, науку и образование.

Период антизападничества (гарбсетизи): по мнению Нагави, в Иране пионерами борьбы с западничеством были представители духовенства и исламские улемы, которые стояли у истоков движения возвращения к своей самобытности[48].

Типология идей на основе ориентации на модернизацию. В своей работе «Сравнительный анализ роли элиты в процессе модернизации в Иране и Японии» Нахид Моти[49] предложила следующую типологию идей иранских интеллектуалов в 1840–1920 гг.[50]:

Группа модернистов: идеи модернизма составляли основное ядро идеологии Конституционной революции и испытывали на себе влияние европейской политической демократии, опиравшейся на рациональный подход, а также либеральную идею естественного права.

Группа умеренных: они стремились навести мосты между западной демократией и принципами исламского шариата.

Группа исламских идеалистов: эта группа ориентировалась на всемирное объединение мусульман.

Группа традиционалистов и консерваторов: эта группа выступала против всякой философии, опиравшейся на демократию, инновации и связь с зарубежными странами.

Горизонтально-вертикальная типология идей. Саид Хаджариян[51] в одной своей статье разделил идеи интеллектуалов с точки зрения их горизонтальной и вертикальной структуры на различные категории: в горизонтальной типологии основным критерием является критика[52]. Различные периоды различаются между собой в зависимости от того, каким образом понимается критика в каждый из этих периодов. Поэтому существуют несколько типов критики и несколько десятков соответствующих им дискурсов:

Дискурс изживания традиции: в этом дискурсе традиция и ее проявления рассматриваются как основная причина отсталости.

Дискурс возрождения традиции: оккупация Ирана союзниками во время Второй мировой войны создала в среде интеллектуалов того времени почву для возрождения традиции, которое, в свою очередь, было реакцией на дискурс изживания традиции, которого придерживались интеллектуалы предыдущего поколения[53].

Дискурс обновления традиции: этот дискурс возник в период ирано-иракской войны 1980–1988 гг.[54].

В вертикальной типологии, в отличие от горизонтальной, основанием является предмет критики, или основание критики, то есть тот взгляд или основание, в соответствии с которым интеллектуалы занимаются критикой проблем своего общества[55]. В этом отношении иранские интеллектуалы обретают свою идентичность, взаимодействуя с Другим[56] (см. табл. 1).

Таблица 1

[57] [58] [59] [60] [61] [62] [63] [64] [65]

Типология религиозных идей (дискурсов). Некоторые авторы выработали типологию, ограниченную лишь рамками религиозных идей и религиозных интеллектуалов. Например, Абдолькарим Соруш[66] в своей работе «Этос монархии и религиозность» (Айине шахрйари ва диндари) (2000) выделил три типа существующих в иранском обществе религиозных дискурсов:

Традиционный философский дискурс: этот дискурс является премодерновым. В премодерновом дискурсе, по крайней мере в политическом отношении, отношения между властью и народом представляют собой связь между правителем и подданными.

Идеологический дискурс: этот дискурс связан с современным миром, представляющим собой мир изменений и преобразований. Согласно определению А. Соруша, слово «идеология» на данном этапе обозначает религию нового человечества, ту самую религию, которая дает человеку волю к изменению.

Демократический эпистемологический дискурс: если посмотреть на работу А. Соруша в более общей перспективе, он делит историю мысли в целом и религиозной мысли в частности на два этапа, которые, по сути, соответствуют периодам премодерна (традиционный или классический период) и модерна. Как уже было отмечено ранее, дискурс премодерна является мистическим. По мнению Соруша, важнейшим событием в истории человечества, которое стало водоразделом между эпохой премодерна и эпохой модерна, была демистификация мира[67].

Типология религиозных интеллектуалов. Магсуд Фарасатхах[68] в своей статье «Три поколения религиозных интеллектуалов» делит историю религиозных интеллектуалов Ирана на три периода на основании четырех компонентов – вера, идеология, культура и управление[69]. По его мнению, в историческом плане первое поколение религиозных интеллектуалов жило в период нескольких десятилетий, предшествовавших Конституционной революции, и занималось переосмыслением, возрождением и реформированием религии под влиянием взглядов европейских вольнодумцев. Они отличались относительной мягкостью и гибкостью. Второе поколение жило в период после 1940-х годов и характеризовалось большим рвением, апломбом и активностью. Высшим проявлением деятельности этого поколения стала работа Али Шариати[70], а затем формирование вооруженных религиозных групп, что привело к Исламской революции. Третье поколение тяготело к отходу от определенного пореволюционного опыта. Это поколение постепенно проявляло себя, когда заканчивалась эпоха религиозного реформаторства, Исламской революции и молодых религиозных интеллектуалов. Они в большей степени склонны к рефлексии и тяготеют к разделению и демаркации между четырьмя указанными компонентами[71].

Типология политических дискурсов. Примером еще одной типологии господствующих дискурсов современного Ирана, в особенности в сфере политики и власти, является типология, предложенная доктором Хосейном Баширийе[72]. Баширийе делит политические дискурсы современного Ирана на две категории[73]:

Господствующий дискурс. К господствующим дискурсам последнего столетия иранской истории относятся:

Дискурс традиционного патримониализма. Этот дискурс был господствующим в Иране до проникновения в Иран модернистских идей. К элементам этого дискурса можно отнести иранскую теорию шахской монархии, политическую теорию шиизма в сефевидском истолковании, абсолютизм каджарского периода и родоплеменной патриархальный строй[74].

Дискурс абсолютистского модернизма периода правления династии Пехлеви. Вероятно, термин «абсолютистское государство» можно отнести в основном к периоду правления Резы-шаха Пехлеви, однако автор, так или иначе, обозначает весь период правления династии Пехлеви как абсолютистское государство. В качестве основных элементов этого дискурса им упоминаются: иранская теория шахской монархии, традиционный патримониализм, дискурс развития и модернизации по образцу западного модернизма, легализм и популизм[75].

Дискурс идеологического традиционализма. Этот дискурс представлял собой реакцию на мероприятия государства в эпоху Пехлеви и те силы, которые повлияли на становление этого нового дискурса[76].

Дискурс сопротивления. Этот дискурс носит демократический характер и возник как дискурс сопротивления в период, начавшийся с Конституционной революции и продолжающийся до настоящего времени[77]. Баширийе выделил признаки этого дискурса в трех движениях: конституционное движение, направленное против Каджаров; движение за национализацию нефти и Исламская революция, направленные против абсолютистского модернизма Пехлеви; движение гражданского общества после 1997 г., направленное против постреволюционного идеологического традиционализма[78].

От критики имеющихся типологий к новой типологии. Предлагавшиеся критерии классификации интеллектуальных направлений Ирана за последнее столетие опираются на две оси – время и предмет. Поэтому типологии Хаэри, Аштияни, Ганинежада, Накви, Моти, Фарасатхаха и даже Соруша являются предметными, а типология Хаджарияна является хронологической, и в любое время предмет критики отличается от того, что существовал ранее, и от того, что существует после него. Учитывая, что основным предметом, который служит нам критерием типологии, является отношение иранских мыслителей к такому аспекту и проявлению западной мысли, как модерн, можно предложить сложную модель, в которую одновременно входят такие элементы, как предмет и время.

Изучение предшествующих типологий позволяет заключить, что некоторые типологии в принципе не соответствуют рассматриваемой нами проблеме. В этой статье мы рассматриваем отношение религиозных мыслителей к идее модерна (в частности, к проблеме изменения и модернизации политического строя). Поэтому можно сказать, что типологии, которые не могут, с одной стороны, осмыслить проблему модерна исторически (то есть проследить опыт первого знакомства иранцев с идеей модерна по меньшей мере начиная с эпохи Конституционной революции), а с другой стороны, не способны осмыслить его мировоззренчески (то есть понять характер религиозного подхода к модерну и связь между модерном и религией), не отвечают нашей цели. Таким образом, типология Хаэри, в рамках которой на основании только цивилизаторского и репрессивного аспектов западной цивилизации выделяются две категории мыслителей, одни из которых очарованы цивилизаторской стороной Запада, а другие – встревожены репрессивной стороной западной цивилизации, выходит за рамки нашего исследования, потому что, согласно этой типологии, иранские мыслители лишены субъектности и созидательности в своих отношениях с Западом.

Мыслители, которых мы отныне будем обозначать словом «новаторство» (эбтекар), по сути, представляют собой категорию мыслителей, которые стремятся навести мосты между западным модерном и иранской культурой. Хотя подобный синтез и может вызывать нарекания, тем не менее в обоих этих феноменах присутствует рационалистический элемент, который, по всей видимости, не был учтен в классификации Хаэри. Несмотря на все это, по причине широкой эрудиции и обширных знаний Хаэри его точка зрения имеет большое значение. Одной из наиболее удачных типологий является типология Али Аштияни. Однако если принимать во внимание тот факт, что в данной типологии ключевую роль играет такой элемент, как преобразование, роль элементов, которые тем или иным образом негативно относились к модерну или по крайней мере были к нему нейтральны, не была учтена в двух периодах, выделенных им в рамках его типологии. С другой стороны, указанный автор делал особый акцент на изучении дискурсов, господствующих в каждом из выделенных им исторических периодов, а все остальные дискурсы были им проигнорированы. Хотя Аштияни предпринял попытку охарактеризовать третий исторический период как эпоху антимодерна, господствующий дискурс или атмосфера, которые привели к Исламской революции в Иране, не только содержали в себе критику Запада, но и в той же мере подвергали критике традицию. Труды мыслителей или теоретиков революции, таких как Имам Хомейни, доктор Али Шариати, аятолла Сейед Махмуд Талегани[79], аятолла Мотаххари[80] и другие, свидетельствуют о том, что имела место взаимная критика элементов традиции и модерна, а также синтез нового истолкования традиции и принципов модерна. Основной лозунг революции состоял из трех частей: «Независимость, свобода, Исламская республика!».

В типологии Ганинежада господствующим элементом является модерн. Он попытался охарактеризовать господствующий дискурс каждого периода. Поэтому он не видит в этих дискурсах какой-либо исторической преемственности. Иначе говоря, в предложенной Ганинежадом типологии последнего столетия мы имеем дело с господствующим дискурсом. В итоге в каждый период уделяется внимание лишь одному дискурсу. В любом случае в первый период, когда господствующим дискурсом был модернизм, а конкурирующий дискурс, то есть защита традиции и антимодернизм нанес Конституционному движению поражение, закрывать глаза на этот аспект проблемы, очевидным образом, было бы неправильно.

В типологии, предложенной Накви, присутствует своего рода средостение между Западом и мусульманами, самостью и инаковостью, что ведет к тому, что, с одной стороны, политический аспект проблемы Запада проявляет себя ярче, чем ее научная составляющая, а с другой стороны, делается акцент на господствующем дискурсе (без принятия внешних и внутренних аспектов применяемых им понятий). При этом в его работе проигнорированы интеллектуальный и теоретический аспекты, а внимание уделяется в большей степени объективным и социальным аспектам процессов. Его идеологическая классификация имеет специфическую направленность, которая неизбежно скрывает от нас некоторые элементы действительности.

В типологии Моти временная составляющая также была проигнорирована. Хотя он и разделил исторический период длиною в восемьдесят лет на четыре интеллектуальные группы, он не уделил внимание их хронологической последовательности. Конечно же, в его типологии присутствуют элементы, которые помогут нам представить типологию в более широком контексте.

Саид Хаджариян попытался представить комбинацию из различных типологий и разработать новую типологию, основанную на субъекте и объекте критики. При этом в его типологии присутствуют все интеллектуальные дискурсы, однако игнорируется такой аспект, как важные интеллектуальные направления, которые в последующем нашли в иранской истории специфическое продолжение, а их последствия до сих пор продолжают влиять на интеллектуальную и общественную жизнь Ирана. В первом периоде рассматриваются лишь мыслители-модернисты эпохи Конституционной революции, но никоим образом не отмечаются те направления, которые существовали в среде духовенства. К тому же в основном фокусе его исследования находится проблема критики, хотя она является лишь одной стороной медали, другой стороной которой является расположение, притяжение, влечение или синтез, однако он исключается по причине одномерного подхода. Конечно же, работа Хаджарияна не лишена своего рода креативности и может сравниться лишь с работой Аштияни.

С точки зрения основной проблемы, особенно близка нашей позиции типология, предложенная Сорушем, потому что для него центральной проблемой также является типология религиозных интеллектуалов на основе их реакции на дискурс модерна. В его классификации учитывается лишь господствующий дискурс, и все три рассмотренных им дискурса, которые находятся в горизонтальной связи друг с другом, отражают периоды интеллектуальной истории Ирана за последние сто лет. В то же время некоторые его словесные конструкции не имеют точного содержания. Например, хотя дискурс премодерна в Иране и был традиционным, он не имел какого-либо рационально-философского обоснования, и его элементы в основном носят религиозно-правовой и богословский, а не философский характер. Поэтому применение такой конструкции, как «традиционный философский дискурс», вызывает некоторые сомнения. В целом его классификация является относительно новой, а включенные в нее элементы заслуживают внимания и осмысления. В конечном счете ведущей чертой типологии Баширийе является ее политический характер. Типологизация, основанная на выделении господствующего дискурса и противостоящего ему дискурса сопротивления, говорит о трениях между двумя уровнями общественно-политической жизни – государством или властью с одной стороны (господствующий дискурс) и общественно-политическими движениями с другой. Поэтому ведущим аспектом является не взаимодействие между идеями и модерном, а взаимодействие между двумя политическими режимами и различными вариантами и интерпретациями модернистской мысли.

Новая типология. Учитывая исследования, посвященные различным типологиям, которые описывают отношение иранских интеллектуалов к Западу, можно предложить следующую новую типологию (см. табл. 2).

Цель этой новой типологии состоит: во-первых, в демонстрации характера отношения религиозных мыслителей (духовенства и религиозных интеллектуалов) к новому дискурсу, который на определенном отрезке истории стал присутствовать в иранском обществе и привел к образованию новых расколов и конфликтов; во-вторых, в данной типологии при рассмотрении всех аспектов характера реакции и взаимодействия акцент сделан на эпистемологическом аспекте и внутренней логике дискурса модерна и уделено меньше внимания политическим реакциям на Запад; в-третьих, эта типология должна охватывать по меньшей мере период последних ста лет в истории Ирана. Поэтому благодаря пониманию всех предыдущих типологий, применению понятий и используемым ими компонентам в таблице 2 была предложена новая типология, которая охватывает четыре хронологических периода и в которой религиозные интеллектуалы делятся в своей совокупности на четыре группы[81].

Таблица 2

[82] [83] [84] [85] [86] [87] [88] [89] [90] [91] [92] [93] [94] [95] [96] [97] [98]

[99] [100] [101] [102] [103] [104] [105] [106] [107] [108] [109] [110] [111] [112]

Субдискурс неприятия. Слово «неприятие» мы использовали для обозначения реакций на дискурс модерна, которые принимали негативный характер и всегда рассматривали модерн (по крайней мере в сфере принципов и оснований) как контрапункт традиции, который наносит ей ущерб и ведет к ее упадку. Иначе говоря, слово «неприятие», означающее в лексическом смысле «отказ что-либо принимать», в данном случае соответствует отказу принимать категории дискурса модерна. Поэтому в нашей классификации те мыслители, которые вступают в конфликт с модерном с позиций традиции, рассматривают фундаментальные понятия модерна как противовес основным понятиям традиции, а также защищают традицию от проникновения в нее модерна, были отнесены к той группе, в качестве названия которой мы выбрали слово «неприятие». Как и было отмечено в вышеприведенной таблице, те мыслители, которых мы обозначили словом «неприятие», являются выдающимися представителями духовенства, причины неприятия которыми проекта модерна – дискурсов, чьи проявления на каждом из четырех указанных периодов уже были нами упомянуты, – коренятся в их специфическом восприятии шариата и политической философии шиизма. Например, что касается Шейха Фазлоллы Нури, Заргаринежад отмечает: «Его основная забота в ходе противодействия Конституционному движению была продиктована религией, а поскольку он считал конституционный строй противоречащим самим основам исламской религиозно-правовой мысли и своему собственному иджтихаду, он относился к нему неблагосклонно и выступал против него. Самым лучшим подтверждением этого была его стойкость даже на помосте перед виселицей и то чувство позора, которое он испытал, проходя под знаменами двух посольств (Британии и России)»[113].

Прежде чем изложить различные доводы, которыми руководствовался Шейх Фазлолла Нури как лидер противников Конституционной революции, обратимся к трудам некоторых других представителей духовенства, выступавших против конституционализма. Сейед Али Систани в своих фетвах рассматривает конституционный строй как неверие (куфр), а самих конституционалистов называет неверными:

«Конституционалисты являются неверными, их имущество является ничейным, а их кровь может быть свободно пролита»[114]. Автор книги «Ас-саваик ас-саб’а» приравнивает конституционализм к многобожию: «Двенадцатый Имам определил в своей молитве «Ал-Ифтитах» начало тяжелой смуты последних времен словами «тяжесть выпавших на нашу долю испытаний», что соответствует при исчислении по системе «абджад»[115] числу 1326, которое обозначает год объявления Конституции по лунной хиджре. Это выражение представляет собой «указание именно на смуту последних времен», одним из видимых проявлений которой является Конституционное движение. К тому же слово «конституция» соответствует при исчислении по системе «абджад» слову «мушрик» (многобожник), потому что численным значением каждого из этих слов является 560»[116].

В своем трактате «Далаиль барахин ал-фуркан» он также представил в защиту монархии двенадцать доводов и одно дополнение, в которых он порицает, осуждает и доказывает «ложность суждений несовершенных умов», отвергает и порицает конституционализм, осуждает все бесчестие и греховность совещаний, консультативных собраний и создания парламента, порочные последствия учреждения газет и журналов, опираясь на аяты Священного Корана и различные предания[117]. Автор трактата «Кашф ал-мурад» также ясно говорит о несоответствии конституционного строя шариату, считает противозаконными и запретными (харам) многие действия парламента и конституционалистов (такие как взимание новых налогов, введение принципа дифференциации налогов в зависимости от действий, введение таможенных сборов, превращение феодальных наделов в вакфы, наличие законодательной и исполнительных властей, фиксация цен на товары, проведение переписей населения и скота и т. д.), а в конечной счете заявляет, что конституционное движение полностью противоречило шариату с самого момента введения конституционной монархии и вплоть до принятых в этот период законов и частных вопросов законодательства[118].

Шейх Фазлолла Нури следующим образом излагает свое отношение к конституционализму в трактате «Запретность конституции»: «Не должно оставаться никаких сомнений в том, что Конституция противоречит исламской религии Лучшего из людей Достопочтенного Пророка, да пребудет над ним приветствие и мир, и исламское государство не может существовать под властью конституционного законодательства, иначе как отказавшись от Ислама. Следовательно, если кто-либо из мусульман предпримет усилия, чтобы мы стали мусульманами конституционного толка, его усилия направлены на уничтожение религии, а сам такой человек является вероотступником, к которому применимы все четыре заповеди о вероотступниках[119] [120]».

Во избежание многословия можно вкратце выразить основные принципы в рассуждениях Шейха Фазлоллы, нашедших отражение в его трактате «Запретность конституции», следующим образом:

Шейх Фазлолла считает источником конституционализма смуту, исходящую от новых сект и сторонников естественной религии, которая пришла от соседей.

Он считает нововведением строй, основанный на издании циркуляров и законодательной деятельности.

Он отвергает принцип представительства (векалят) и отстаивает принцип покровительства (велаят).

Он считает разработку конституции и ее принятие большинством голосов запретным с точки зрения шариата и нововведением в религии.

Он считает равенство (равноправие граждан государства) противоречащим шариатским законам.

Он считает свободу слова и печати причиной размывания основ религии и уничтожения шариата.

Он считает, что политический строй зиждется на двух принципах: обладание мандатом на правление от Пророка и монархия, без которых исламские заповеди выйдут из употребления. Муджтахиды выступают в роли хранителей религиозных заповедей, а монархи являются обладателями могущества. Он наделяет шаха титулом «султан – покровитель Ислама», конституционалистов называет «очевидными нечестивцами», а парламент – «вертепом безбожия»[121].

Поэтому, как мы уже кратко отметили, говоря о риторике некоторых мыслителей первого поколения субдискурса неприятия, все они отстаивали ядро исламской религии перед лицом новых идей (атеистических и еретических), выступая с позиций традиции, опираясь на аргументацию, доводы которой в основном восходили к Корану и сунне, и придерживаясь традиционного религиозно-правового истолкования религии. Они были столь привержены своим представлениям и взглядам, что не отступились от них даже тогда, когда взошли на эшафот. В этом отношении нам представляется важным отметить, что традиционное восприятие религии в рассматриваемом нами поколении не приемлет новых определений человека, прав, свобод, законодательства, государства, власти, легитимности, справедливости, равенства, народа, совещательности, разделения властей и других явлений, представляющих собой продукт эпохи Просвещения, и рассматривает их как проявления неверия, безбожия и ереси, которые были неприемлемы для религиозного дискурса (в их понимании), а потому они сочли своей обязанностью бороться против них и уничтожить их. Поэтому в таком восприятии дискурса неприятия дальнейшее существование исламской общины зависело от сохранения власти, манифестацией которой был мусульманский монарх, хотя любая власть в эпоху сокрытия Имама Махди считается узурпаторской.

Во второй период следующим поколением субдискурса неприятия (согласно таблице 2) стал дискуссионный дискурс республики. Конечно же, в данной статье мы не собираемся заниматься историей и отсылаем нашего взыскательного читателя к самостоятельному изучению истории и исторической социологии первых четырех десятилетий XX века. Однако необходимо заметить, что тяжелое поражение, понесенное конституционным движением в его противостоянии сторонникам традиции, которое носило политический и интеллектуальный характер, положило конец короткому периоду свободы и демократии в Иране. Хотя силы, выступавшие в поддержку конституционализма, разгромили деспотию и завершили период абсолютистской монархии, сущность и социальная база новых лидеров Конституционного движения (Сардар Асад Бахтияри[122] и Сепехдар Тонкабони[123]) не вполне соответствовали направленности революции 1906 г.[124]. Взятие Тегерана привело к усилению двух групп: кочевых племен и крупных феодалов. В то же самое время, взятие Тегерана привело в политику также новые социальные силы, придерживающиеся радикальных взглядов, которые сформировались под влиянием идей тогдашних российских социалистов[125]. Несмотря на это, ход событий иранской истории приобрел в 1906–1920 гг. такую направленность, что в результате внутренних перемен, политической, социальной и экономической нестабильности, изменений международной обстановки в последние годы XIII века солнечной хиджры (конец 1910 – начало 1920-х годов) все патриотические мыслители и политики были серьезно обеспокоены судьбой своей родины и ожидали той самой скрытой руки, которая могла бы по крайней мере навести в обществе порядок. Малек ош-шоара Бахар[126] пишет по этому поводу: «В те самые годы анархии, охватившие наше отечество… я стал считать и неоднократно писал об этом в газете «Ноубахар», что должна прийти сильная власть… Я был не одинок в своем мнении. Таково было мнение всей мыслящей прослойки, которая была знакома с ситуацией тех дней…»[127]

Поэтому благодаря перевороту, совершенному бригадным генералом Реза-ханом в 1920 г., были заложены основы новой постройки, одним из проявлений этого стал такой феномен, как движение за республику. Здесь следует заметить, что на протяжении XIII века солнечной хиджры (1821–1921) интеллектуальные течения иранской мысли всегда испытывали на себе влияние со стороны северных и западных соседей, в частности, идейно-политических течений, возникавших в Османской империи. Молва об объявлении в Турции республики и полной отмене халифата в этой стране повлияла на становление республиканского движения в Иране[128]. Под влиянием этих процессов Реза-хан, положивший конец правлению Ахмад-шаха[129], стал не вполне официальным образом готовить почву для установления в Иране республиканского строя, что, несомненно, было прикрытием для смены правления Каджарской династии и не было обусловлено какими-либо иными целями. Бахар пишет по этому поводу следующее: «Глава кабинета министров Ирана Сардар Cenex (один из титулов Реза-шаха до коронации) решил обрести положение Гази Мустафы Кемаль-паши и старается, чтобы его избрали президентом Ирана»[130].

Самым ярким и значимым противником республики был Сейед Хосейн Модаррес. По своим общим установкам Модаррес был свободомыслящим представителем духовенства, которого следует считать преемником идеалов и идей Наини, если исходить из той роли, которую он сыграл в реализации модернистских и реформистских идей с самого начала Конституционной революции и вплоть до последних дней его жизни. Однако в нашей классификации яркой чертой модерна в этот период было наличие двух противоположных дискурсов – республиканства и последовавшей за ним диктатуры, причем второе в историческом плане, конечно же, представляло собой своего рода принудительное возвращение к прошлому, причины чего следует искать в отсутствии социальных, экономических и культурных предпосылок для модерна. В этом отношении, Модаррес был выдающимся противником дискурса республиканизма. Причины этой позиции следует усматривать в присущих ему идеалах, которые в основном носили политический характер. Иначе говоря, он защищал конституционализм перед лицом диктатуры Реза-хана, так что даже сказал: «Он не является противником подлинной республики… но эта республика (о которой идет речь) (по его мнению) не опирается на волю нации… и если в самом деле кандидатом в президенты был человек, стремящийся к свободе и народный, он был бы с ним солидарен»[131]. Помимо защиты Модарресом меджлиса и конституции перед лицом республиканизма и его опасений по поводу прихода к власти Реза-хана, в его выступлениях можно обнаружить и другие мотивы его оппозиции, а именно: опасение в связи с возможностью учреждения лаицистской республики, как это случилось на тот момент в Турции, а также неприятие Модарресом политики Англии, оказывавшей поддержку Реза-хану. Он сказал в этой связи: «Я в действительности выступаю против политики Англии, которая сделала Реза-хана инструментом для осуществления в Иране своих планов»[132]. Несмотря на все это, необходимо указать на ряд моментов в связи с позицией Модарреса: во-первых, как один из умнейших политиков своего времени Модаррес, по всей видимости, не забывал о том, что в любом случае Реза-хан тем или иным способом всеми силами ухватится за престол, который был освобожден для него Ахмад-шахом. Поэтому его восхождение к самым вершинам власти должно было быть для него очевидным. Во-вторых, как следует из всего вышесказанного, законодательные ограничения, накладываемые на власть президента в условиях республики, если только Модаррес был знаком с принципами и правилами республиканского строя, ничуть не меньше тех ограничений, которые накладывались на власть шаха в условиях конституционной монархии. Поэтому, если принимать во внимание две вышеприведенные гипотезы, его неприятие республиканской формы правления оказывается вопросом. В-третьих, если конституционная монархия не отличается от республики, как это звучало в заявлениях Модарреса, то такой выдающийся политик, как он, вероятно, должен был бы признавать различие между учреждением определенного рода государства и режимом личной власти конкретного человека, которому в любом случае отведен ограниченный срок жизни. Поэтому, если последние предположения верны, неприятие им республики, разумеется, при отсутствии других причин для подобного неприятия, говорило о недостаточной глубине его представления о будущем политического строя в стране. В конечно счете, по всей видимости, единственным оправданным случаем неприятия им республики был страх Модарреса в связи с возможным вмешательством Реза-хана в разработку новой конституции. В этом случае к крайнему неприятию республики его, вероятно, подтолкнул страх по поводу опасности того, что новое законодательство будет определяться прихотями и желаниями Реза-хана, а незначительное наследие прошлого пропадет даром.

Субдискурс безразличия. Мы использовали слово «безразличие», чтобы обозначить мыслителей, которые заняли нейтральную позицию по отношению к модерну. В рассмотренный нами столетний период имеются религиозные мыслители (в основном представители духовенства), которые не заняли четких позиций – «за» или «против» – дискурса модерна и его субдискурсов. Хотя, возможно, они и не питали симпатии к некоторым проявлениям модерна, в отношении политического аспекта дискурса модерна у них не было четкой и прозрачной позиции, что в основном было связано с признанием ими отделения политики от религии. Хотя мы и использовали это слово в смысле безразличия к политической стороне дискурса модерна, следует принять во внимание и признать, что отсутствие четкой позиции по этому поводу может говорить о несколько иной позиции, которую мы отметили ранее и которая заключается в том, что они не признавали свое вмешательство и вмешательство богословских семинарий в политические вопросы, а потому их поведение обеспечивает активное действие. Учитывая, что изучение взглядов мыслителей, которые в свете тех или иных причин не обратились к изучению вопросов, касающихся господствующего политического дискурса, не входит в круг основных задач данного исследования и представлен лишь с целью дополнения предложенной типологии. Поэтому в этой связи мы ограничимся лишь упоминанием некоторых важнейших религиозных мыслителей, которых можно отнести к этой категории (табл. 2).

Субдискурс адаптации. Слово «адаптация» означает приведение к единому образцу, и мы воспользовались им для обозначения той категории мыслителей, которые не видели явных отличий между дискурсом модерна (имеется в виду господствующий субдискурс) и религиозным дискурсом. Иначе говоря, будучи религиозными мыслителями, в определенный период времени они прилагали усилия для реализации субдискурса модерна или, как следует из их собственных трудов, склонялись к его реализации и не считали дискурс модерна противоречащим религиозному дискурсу и традиции (по их выражению). По сути, их отношение к модерну было положительным, и они не видели противоречия между общепринятым восприятием модерна и своим восприятием религии по крайней мере в его политическом аспекте. С другой стороны, во взглядах этой группы мыслителей защита субдискурса модерна (в данном случае Конституционной революции) рассматривалась как необходимое условие сохранения ядра Ислама. Например, депутат меджлиса первого созыва Хадж Сейед Насролла Тагави Ахави в своем трактате, написанном в защиту конституционализма и опубликованном им еще при жизни Мозаффар ад-дин-шаха[133], назвал главнейшим соображением меджлиса «защиту основ религии», которая была величайшей целью и могла привлечь сердца религиозных людей. По его мнению, эта важная цель содержала в себе «бесчисленные выгоды», однако самой главной из них была именно защита религиозных основ общества[134].

Одной из важнейших задач в представлении этой категории религиозных мыслителей было обращение к требованиям, предъявляемым эпохой. Один из улемов по имени Хадж Сейед Эмад оль-олама Хальхали подчеркивал соответствие шариата требованиям времени. Он говорил: «В какой бы век или эпоху ни жили султаны, они должны обязательно приводить порядок и устроение своих правительственных дел и законов в соответствие с нуждами этого века или эпохи, обращаясь с народом согласно справедливости и честности… а не считать народ своими рабами и слугами и не поступать по своей прихоти»[135].

Хадж Нуролла Наджафи Эсфахани в своем трактате «Житель и путник» (Могим ва мосафер) называет конституционализм «законом и повелением Печати Пророчества»[136]. Поэтому, по его мнению, конституционализм не является чем-то новым. «Причина удивления людей по поводу конституции и признания ее чем-то новым состоит в том, что по прошествии тысячи триста с лишним лет после ее зарождения она постепенно исчезла, и теперь каждый, кто желает ее восстановления, полагает, что она является чем-то новым и созданным»[137]. Как сказал Заргяринежад, основными доводами Наджафи Эсфахани в доказательстве соответствия конституции исламскому шариату были следующие: послание Пророка опиралось на божественное откровение, а не его личные прихоти; с самого начала существования Ислама и вплоть до времен Муавии действовала конституция, потому что каждый раз, когда после смерти Достопочтенного Пророка (с) люди в течение тридцати с небольшим лет присягали халифам, они присягали конституции[138].

Несмотря на это, в вопросе законодательства он отделял друг от друга шариатские и светские дела, полагая, что исламские заповеди остаются такими же, какими они были всегда, и вплоть до Судного дня дозволенное будет дозволенным, а запретное будет запретным. Поэтому законодательная деятельность меджлиса может осуществляться в двух формах: законодательство как форма исполнения шариатских законов и законодательство в вопросах обычного права. Поэтому в своем трактате «Житель и путник» он пытается не только отстаивать конституционализм, но и развеять сомнения, возникшие в связи с расхождением между конституционализмом и Исламом, подчеркнуть, что конституционализм, переход к республике и освобождение от ига деспотии приведут к усилению государства и его обороноспособности, а людям необходимо действовать в направлении установления конституционного строя.

Еще одним человеком, чье имя упоминается в числе тех, кто считает, что дискурс конституционного движения соответствует шариату, был Сейед Мохаммад Табатабаи. Когда Табатабаи еще жил в Самарре, он находился под влиянием взглядов ал-Афгани[139], с которым он был в переписке. Ал-Афгани пытался настроить некоторых представителей духовенства против иранского двора, который он считал деспотической силой и орудием колониализма, и по преимуществу переписывался и общался с теми людьми, в ком видел лидерские качества и способности. Помимо знакомства Табатабаи с ал-Афгани, на усвоение им новых и освободительных идей также повлияли и другие факторы, в том числе его связь с масонством[140], поездки в Россию, арабские страны и Турцию, где он встречался с различными лидерами и политиками, его связь с иранским Тайным обществом[141]_’[142]. Адамият[143] цитирует фрагмент из прений, проходивших в меджлисе 20 ноября 1907 г., в котором Табатабаи, по всей видимости, проявлял своего рода скромность и вежливость, когда говорил следующие слова: «Мы ведь и сами не видели конституционного строя, однако мы слышали, да и те, кто видел страны, имеющие конституцию, говорили нам, что это безопасность и благополучие для страны. Мы же с рвением и любовью установили в этой стране конституционное правление»[144].

Однако следующие слова Табатабаи говорят совсем о другом: «Иран – это родина и место воплощения намерений всех, кто за него молится. Мы должны усердствовать ради прогресса и спасения Ирана от опасностей… Все пороки будут устранены меджлисом, то есть собранием, в которое вошли представители всех слоев народа, чтобы прийти на помощь простому народу, чтобы шах и нищий были равны между собой…»[145]. В другом месте он говорит: «Я приехал в Тегеран в 1312 г. х. (1894/1895 г.) и с того самого момента думал об установлении в Иране конституционного строя и учреждении меджлиса. Я говорил об этих двух вещах, выступая с проповедью на минбаре. Насер од-дин-шах часто жаловался на меня и сообщал мне, что Иран еще не готов к конституции. Пока он был жив, я любил его до тех пор, пока он не умер»[146].

Как о нем по-доброму отзывается Хаэри[147], Табатабаи даже знал о последствиях конституционного движения для духовенства и улемов, в особенности в области судопроизводства и новых школ, ведь он был сторонником обучения новым наукам. Он считал безусловно положительным воздействие современных наук и полагал, что судьба (конституционной) монархии зависит от того, насколько будет обращать внимание на дела народа и отстаивать его права.

И наконец, надо сказать несколько слов о «троице улемов из Наджафа», в число которых входили Ахунд Хорасани, Мазандерани и Мирза Хосейн Техрани. Эти деятели уверенно отстаивали конституционное правление перед лицом деспотии. Они считали, что защита конституционного строя приведет к усилению религии и сохранит величие исламского государства, а в выступлении против него усматривали «борьбу и препирательство с источником пречистого шариата»[148]. Когда Мохаммад-Али-шах[149] расстрелял меджлис из артиллерии, они объявили в своих фетвах: «Знайте все, что сотрудничество и подчинение властям в расстреле нации и убийстве парламентариев равнозначно подчинению Йазиду б. Муавии[150] и противоречит Исламу»[151].

В другом месте «троица улемов» выступила в поддержку тех заявлений, которые сделал Шейх Эсмаил Махаллати в защиту конституционного строя, и заявила, что целью конституции является не только уменьшение несправедливости и нарушений закона со стороны тиранов, но и сохранение ядра Ислама и освобождение исламского государства от засилья неверных[152]. Мазандерани и Хорасани дали в своем письме следующее определение конституционному строю: «…Конституционное правление в каждой стране предусматривает ограниченность и подчинение определенным условиям монархических учреждений и государственных ведомств, недопустимость превышения ими установленных границ и нарушения принятых законов в соответствии с официальной религией этой страны, и ее антиподом является деспотизм государства, предполагающий вседозволенность, волюнтаризм и свободу монархии и государственных ведомств, власть правителя делать все, что только ему заблагорассудится, притеснять народ и не нести ответственность ни за какие преступления»[153].

Поэтому отстаивание ими конституционного строя обосновывалось как общечеловеческими и мирскими, так и религиозными доводами. Ахунд Хорасани пишет в защиту конституции: «Цель этого дела состоит в том, чтобы принести людям спокойную жизнь, избавить их от несправедливости, защитить угнетенных и помочь тем, кто оказался в трудном положении… осуществить Божий закон и защитить исламскую страну Иран от нападения неверных, исполнить заповедь о повелении благого и воспрещении порицаемого…»[154].

В письме на имя Наиб ос-Салтане[155] от 15 июня 1910 г. он пишет: «Конечно же, само собой разумеется, усилия и старания улемов, руководителей и высших сановников государства, религиозных и патриотичных борцов и самых различных слоев Ирана, направленные на установление конституционного правления, все эти человеческие и материальные потери ради обретения этого капитала счастья были предназначены для сохранения религии, возрождения исламской родины, благоустройства страны, прогресса, осуществления заповедей и законов религии, предотвращения финансовых злоупотреблений и направления средств на вооруженные силы и прочие нужды государства, пресечения случаев нарушений со стороны нескольких эгоистичных, себялюбивых и деспотичных людей…»[156].

В другом месте «троица улемов» возвели усилия по установлению конституционного строя в степень джихада: «Самоотверженность и усердие в установлении и утверждении конституционного правления равнозначны джихаду под руководством Имама аз-Замана (да будут наши души жертвой за него!), а противодействие ему пусть даже на волосинку равнозначно оставлению Его Светлости без помощи и войне против него»[157].

Конечно же, если говорить иначе, как уже удачно отметил Хаэри, устанавливая конституционное правление, «троица улемов» в первую очередь преследовала цель сохранить исламскую религию, а потом уже уничтожение несправедливой власти, деспотии и проникших в страну иностранных сил[158].

Субдискурс новаторства. В предложенной в данной статье типологии новаторство (эбтекар) представляет собой своего рода положительное отношение к новшествам и модерну. В лексическом отношении новаторство означает нововведение и создание чего-то нового. Однако в данном случае мы выбрали слово «новаторство» по той причине, что некоторые из указанных нами мыслителей, совмещавших в различные периоды истории дискурс модерна с религией, стремились создать нечто новое. Мыслители, относящиеся к этому типу, при своем положительном отношении к субдискурсу модерна, стремятся создать нечто новое, то что можно было потом объяснить с точки зрения религиозной логики. В первый из четырех указанных нами периодов важнейшим мыслителем, которого можно отнести к этой категории, был аятолла Наини. Вероятно, можно сказать, что Намни по сути был основоположником такого подхода. На самом деле, своеобразие этого типа, в особенности, по сравнению с вторым и третьим субдискурсами, заключается в характере его позиции. В рамках второго типа наши мыслители были безразличны к господствующему дискурсу своего времени, то есть субдискурсу модерна, а мыслители, придерживавшиеся субдискурса адаптации, при всем своем положительном отношении к господствующему дискурсу своего времени, занимали такую позицию, которая не являлась активной и не направлялась на создание чего-то нового, – это было лишь стремление оправдать этот дискурс и приспособиться к нему. Мыслители новаторского типа стремятся не только положительно – а иногда и настороженно – относиться к господствующему дискурсу, но и создавать новое, нечто такое, в чем религиозное не оттесняется полностью модерном, а модерн не отвергается и не признается отрицательным. По их мнению, можно создать такой подход, в рамках которого религия и модерн смогут сочетаться друг с другом в новаторской манере.

В ту эпоху, когда конституционное правление было ликвидировано Мохаммад-Али-шахом, а меджлис первого созыва разогнан, перья и языки противников конституционализма безжалостно обрушились на канувшие в лету достижения и идеалы конституционного движения, Мирза Мохаммад-Хосейн Наини Гарави вознамерился написать трактат, основной целью которого была защита конституционного строя от нападок тех, кого они называли «гнездом религиозной деспотии»[159]. В предисловии к своей знаменитой книге «Танбих ал-умма ва танзих ал-милла» (Пробуждение уммы и очищение религии) он рассуждает о двух типах правления – деспотичном и конституционном – и определяет различия между ними, ограничивая функции государства двумя обязанностями: защита внутреннего порядка в стране, воспитание определенного типа населения, обеспечение прав каждого человека, предотвращение нарушений и посягательств на права каждого члена нации; защита от вторжения иностранцев и предупреждение обычных в этой сфере ухищрений, подготовка сил обороны, военных припасов и т. д.[160]. Наини находился под влиянием других мыслителей-модернистов исламского мира и попытался примирить конституционализм с Исламом. В предисловии к указанной книге он делит политические режимы на две группы – деспотичные государства и конституционные государства. По мнению Наини, все шиитские улемы считают правление халифов и мусульманских правителей, начиная с Муавии, узурпаторским по причине узурпации права Имама на власть. Поэтому власть Каджаров также была для него узурпаторской. В таком положении единственным важным действием является изобретение такой формы правления, в которой будут предотвращаться несправедливость и притеснения по отношению к народу. В представлении Наини, несправедливость и притеснение подданных являются очевидными признаками деспотичного правления. Конституционное правление также является узурпаторским, однако в нем нет притеснения и несправедливости по отношению к подданным. В одном из фрагментов своего сочинения Наини перечисляет особенности деспотии и нападает на тех улемов, которые были сторонниками такой формы правления: «Гнездо религиозной деспотии, в соответствии с соответствующей их сану обязанностью… всегда занималось защитой «скверного древа» деспотии под именем религии… Они выставили борьбу против деспотии нововведением, ересью и безбожием. Улемы, выступающие в поддержку деспотии, являются грабителями ясной религии Ислам и вводят в заблуждение слабых мусульман»[161].

Конец ознакомительного фрагмента.