Игры со Временем. Книга первая. В начале игры. Часть первая.. Вилла «Мария» ( ОМ)

1

Тёмно-синий УАЗ «Хантер» шёл мощно и ровно. Съедал один за другим километры почти пустого вечернего шоссе.

После очередного километрового указателя он чуть сбросил скорость – где-то в череде деревьев, выстроившихся вдоль дороги, должен быть поворот. Метров через триста притормозил, мигнул фонарём и резко ушел вправо на старую разбитую брусчатку.

Ещё минут десять машина, словно играя в прятки, то исчезала, то вновь выскакивала из-за придорожного кустарника, пока, наконец, cверкнув синим боком в лучах затухающего солнца, не скрылась совсем в небольшом перелеске.

Они спорили уже битый час.

– Марков, когда ты стал таким бюрократом?

– Вот интересно. У некоторых, не будем переходить на личности, детство в мягком месте играет, их тянет на всякие авантюры, и если я не иду на поводу, то бюрократ?

– Какие авантюры?

– То, что ты мне предлагаешь, чистейшей воды авантюра. Сам это прекрасно понимаешь.

– Что в моём предложении авантюрного? И ещё говоришь, что не бюрократ. Или, может, трусишь, Марков?

– Можешь злиться сколько угодно.

– А я и не злюсь, просто не могу понять твоей позиции.

– Злишься, злишься. Не первый год тебя знаю. Ты всегда, когда на меня злишься, начинаешь называть по фамилии. И что ты не понимаешь? Того, что это огромный риск? Что системы нашей установки работают нестабильно, многие процессы не отработаны и мы до сих пор не научились ими толком управлять? В процессе испытаний случиться может всё, и практически невозможно спрогнозировать, каковы могут быть последствия малейшего сбоя.

– Но мы же тысячу раз каждую цифру просчитывали, проводили испытания, проверяли всё до последнего винтика. Пока бог миловал.

– Вот именно, миловал. Что, если возьмёт и не помилует? Ведь мы же до сих пор установку прогоняли исключительно на минимальных нагрузках и научились толком только запускать и останавливать «Айон». Считаешь, этого достаточно?

– Ну, Костя… Мы же об этом с детства мечтали. У нас такой шанс реализовать свои мечты.

– Вот и реализуем. Через месяц – дирекция утвердила график – начинаются рабочие испытания. «А дуги гнут с терпеньем и не вдруг». Вот терпения тебе и не хватает.

– Нет, Марков, это невыносимо. Ты не только бюрократ, но и редкостный зануда. И не надо мне цитировать басни Крылова.

– А ты просто мальчишка, Мартин.

– Хорошо, пусть мальчишка, но тогда скажи мне, мудрый и рассудительный Константин Николаевич, что изменится за эти три десятка дней? Мы в тысячный раз прогоним процесс запуска и остановки. В тысяча первый проверим все расчёты. Это поможет нам избежать риска? Ты сам прекрасно понимаешь, не поможет. Не проверив установку на рабочих нагрузках, так и будем топтаться на месте и никогда не найдём ни своих ошибок, если они есть, ни порадуемся удачам. Да и вообще, так и не поймём, на правильном ли пути находимся. Зачем тогда мы всё это затеяли?

– Ну…

– Да не нукай, если не можешь аргументированно ответить, не засоряй язык. Всё я понимаю про риск и тому подобное. Но и ты меня пойми. Мы этого так долго ждали, и сейчас, у самого порога – ещё четыре недели… Они мне годами кажутся. Я загнусь за это время.

– Подожди…

– Ждать? Эти клятые недели?

– …

– Я же вижу, Костя, что тебе самому этого хочется. Что же останавливает?

– Положим, ты угадал, хочется. Но у меня есть сомнения.

– И что?

– Ничего. Предлагаю компромиссное решение. Дай мне трое суток на размышление, и, если за эти сутки я кроме своего желания найду более весомые аргументы в твою пользу и хоть частью развею свои сомнения, мы не будем ждать, изменим программу испытаний.

– Хорошо, Костя. Трое суток я как-нибудь переживу. Но если и тогда ты начнёшь нудить, я тебя задушу.

– Я просто дрожу от страха.

– Правильно. Что тебе ещё остаётся?

Дом когда-то был большим и красивым. Теперь от него остались только три частью разрушенные стены и кусок высокой черепичной крыши над ними. Полукруглые окна чернели пустотой. Над широким проёмом входной двери висел чудом сохранившийся плафон кованого светильника.

Землю вокруг дома сплошь покрывали осколки стекла, черепицы, битый кирпич. От обилия кирпичной пыли она казалась красной. Стекло переливалось на солнце, из красноты кое-где пробивались тонкие ростки молодой зелёной травы. Со стороны всё это напоминало яркий восточный ковёр.

За домом рос сад. Яблони стояли в цвету. Белые и розовые, красивые, как невесты в свадебных платьях. В этом празднике нежных цветов почти и не замечались многочисленные раны на деревьях – у кого покалечен ствол, у кого обломаны ветки.

На краю сада на одинокой поваленной мёртвой яблоне сидела девушка, ещё почти девочка, чумазая, маленькая и худая. Склонив голову, она зажимала руками правое колено. Её тёмные растрёпанные волосы почти касались земли.

– Добрый день.

Услышав за спиной голос, она вздрогнула и испуганно обернулась. Перед ней стоял молодой, лет двадцати восьми – тридцати, капитан – она хорошо разбиралась в военных званиях – высокий, светловолосый.

Её испуг сменился отчаянием, плечи конвульсивно задёргались, и она, размазывая по лицу чёрные слезы, обречённо разрыдалась:

– Nein… Не надо… Ich will nicht… Не забирайте меня… Hier mein Haus… Я не хочу…

– Куда не забирать? – капитан, с трудом разбирая её бессвязное бормотание, присел рядом с девушкой. – Не плачь, никуда я тебя не заберу.

– Ich kann nicht… Meine Eltern, mein Bruder… Если я уйду от дома, как они меня найдут? Где мне их искать? – слёзы душили ее.

Девчонка его не слышала.

– Господи, – он встряхнул её за плечи и почти прокричал: – Говорю тебе, никуда я тебя не заберу.

Что-то в голосе этого незнакомого русского капитана заставляло девочку ему поверить.

– Es ist Wahrheit? Правда? – спросила она доверчиво.

– Wahrheit. Успокойся.

Она ещё какое-то время всхлипывала, потом взяла себя в руки, тяжело вздохнула и вытерла остатки слёз на щеках.

– Что это у тебя с ногой? – капитан только сейчас обратил внимание на её правое колено. Оно было сильно разбито, и из глубокой ссадины сочилась кровь.

– Ничего. Its gefallen. Уже совсем не болит.

Она закрыла ладошкой коленку, сморщилась, видимо, задела ранку, посмотрела на ногу и второй рукой прикрыла предательски вылезшую дырку на чулке.

Капитан понял, ей неловко за дырявый чулок. Он также понял, что она ему соврала, разбитая нога болит, и снял с плеча вещмешок.

– Давай посмотрим твои раны.

И бережно убрал её руки с коленки.

2

За перелеском брусчатка внезапно оборвалась, будто её и не было. Синяя машина выскочила на грунтовую дорогу. Несколько дождливых дней превратили её в раскисшее месиво, но для «Хантера» это не было проблемой. Он спокойно проходил вязкие места и, выгоняя на обочину фонтаны воды и грязи, форсировал глубокие лужи. Расплескав из нескольких грязную воду, внедорожник без особого труда поднялся на взгорок. За ним дорога уходила вниз к развилке и чуть заметному в набежавших сумерках указательному столбу.

Спуск был длинный и пологий, грунтовка – не такой мерзкой, как ранее, «Хантер» чуть прибавил скорость и включил фары. Свет их, яркий и мощный в ночи, сейчас в только нарождавшихся сумерках рассеивался, оставаясь почти незаметным.

Недалеко от развилки машина вдруг резко затормозила. На скользкой дороге пошла юзом, её резко поволокло вправо. Почти погасив скорость, она сползла в придорожную канаву.

«Хантер» натужно взревел двигателем, колёса выстрелили грязью, как шрапнелью, но скользкая ловушка не отпускала. Он повторил попытку ещё и ещё раз и только глубже засел в канаве.

Минуту уазик стоял, словно в раздумье, не двигаясь. Затем погасли фары, затих двигатель. Из машины, чертыхаясь и стараясь не попасть в грязь, вылез водитель – молодой выше среднего роста человек в джинсах и ветровке. Он осмотрел машину, огляделся. Шансов выбраться самостоятельно не находилось – ни деревца, ни кустика поблизости, лебёдка здесь не поможет. В поле, в сумерках едва прорисовывались неясные тени, большая и несколько поменьше, раздавалось радостное повизгивание и встревоженное хрюканье.

– Грандиозное свинство. Хорошо хоть под колеса не попали, – молодой человек криво улыбнулся, достал из машины спортивную сумку, забросил её за спину и, хлопнув дверью, зашагал к развилке. Около указательного столба он постоял немного – направо уходила грунтовая дорога, которая дальше в низине снова превращалась в непролазную грязь, прямо шла брусчатка. Ему надо было направо, но ползать по грязи не хотелось, и он решил пойти прямо.

Потолок был ослепительно белый. На нём две матовые светящиеся изнутри таблетки плафонов. От обилия света до боли резануло глаза. Марков зажмурился. Вопросы волнами набегали один за другим: «Где я? Что со мной?» Но ответы не находились.

Костя осторожно приоткрыл веки. Теперь свет не был таким болезненным, даже казался мягким, тихо струящимся из-под потолка вниз, обволакивающим и успокаивающим. Марков чувствовал, рядом кто-то есть, попытался повернуть голову, но у него ничего не получилось, она отказывалась двигаться, словно её закрепили в строгий ошейник. Он лежал и тупо смотрел в одну точку. Несколько мгновений ничего не происходило, и вдруг со стороны стены появился обычный стул и на нём одна за другой возникли две стройные женские ножки. Марков хотел окликнуть, но слова заклокотали в пересохшем горле и вырвались из него низким глухим хрипом.

– Ой. – Стул покачнулся, ножки исчезли. Перед ним возникло девичье лицо, круглое, кареглазое, курносое и доброе. Оно испуганно и удивлённо несколько мгновений рассматривало Константина, улыбнулось. Он услышал спешно удаляющиеся шаги и радостный голос:

– Доктор! Доктор! Илья Семёнович! Он очнулся, он пришёл в себя!

Марков понял, на первый вопрос у него уже есть ответ. Но этот ответ породил множество новых вопросов.

– Ну, вот и всё. До свадьбы заживет.

Капитан аккуратно завязал кончики бинта и поднялся во весь рост.

– Danke, – сказала девочка, не отрывая взгляд от повязки на колене.

– Не за что. – Он посмотрел на неё. Какая же она нелепая и жалкая в этом потрёпанном старом пальто и тёплых стоптанных, явно ей не по размеру ботинках. Ещё совсем ребёнок. Хотя вроде уже и не ребёнок. Нахохлившийся воробышек. Сколько ей? Четырнадцать? Пятнадцать? Перепуганная, заплаканная, с разбитым коленом.

Было жарко. Солнце стояло в зените. Ни облачка, ни ветерка. Капитан сдвинул фуражку на затылок и пальцами стряхнул с бровей набежавшие капли пота. Огляделся вокруг.

– Вода здесь где-нибудь есть? Wasser?

– Раньше в доме была. Сейчас только там, – не поднимая головы, девушка махнула рукой в сторону дорожки, бегущей вдоль сада.

– Flub… река… klein… маленькая.

– Речка – это хорошо. Я пойду освежусь, а ты за моим багажом посмотри, – капитан сапогом задвинул вещмешок под ствол сломанной яблони. – Договорились?

Она не ответила.

– Посмотришь? – переспросил он.

– Да… gut, – она оторвалась, наконец, от созерцания своей коленки, и он увидел припухлые детские губы и синие-синие глаза на чумазом девичьем лице.

«Ты у нас, оказывается, не воробышек вовсе, ты совсем другая птичка. Маленькая и красивая», – подумал капитан и спросил:

– Ты, наверно, голодная?

Девушка густо покраснела, будто вопрос был о чём-то неприличном, и еле слышно почти прошептала:

– Да.

– Ну что ж, вернусь, будем обедать. Кстати, есть тут ведро?

– Wozu? Для чего?

– Для чего? Воды набрать. Посмотри, какая ты чумазая, умыться б не мешало. «…А нечистым трубочистам стыд и срам», – процитировал он всплывшие вдруг в памяти строки из «Мойдодыра».

Чуковского* девчонка, конечно же, не читала и не совсем поняла, что сказал этот незнакомый русский офицер, но эти слова ей понравились, вроде ругательные и вовсе не злые.

Капитан постоял, подумал, наклонился, взял из-под яблони свой мешок и достал почти целую буханку хлеба.

– На, замори червячка, – он отломил от буханки большой ломоть.

– Как это, зам… ри, – девочка ещё больше развеселилась.

– Не замри, а замори. Просто поешь немного, пока я к речке схожу, – он протянул ей ломоть хлеба, остальное убрал обратно в мешок.

Искать ведро капитан не стал, просто сразу забыл о нём, смотреть, как девчонка жадно, давясь, жуёт краюху хлеба, – тоже. Он пошёл по дорожке вдоль деревьев, медленно, не оглядываясь.

За садом начинался спуск. Капитан увидел внизу маленькую речушку. Дорожка упиралась в остатки деревянного мостика – четыре чёрных торчащих из воды скользких бревна и пара поломанных толстых досок. Справа от мостика, на самом краю берега росла большая старая ива. Толстый ствол дерева склонялся к речке, и его тяжёлые с длинными острыми листьями ветви лежали в воде.

Подойдя к мостику, капитан снял фуражку, положил её на траву, рядом бросил ремень. Расстегнул пуговицы гимнастёрки, закатал рукава и грудью лёг на сохранившиеся доски. Речка была неглубокая, вода в ней прозрачная. По её поверхности сновали беспокойные длинноногие водомерки. Опустив руки в воду, он ощутил прохладу. Потом задержал дыхание и окунулся головой в речку. Волна облегчения пробежала по телу. Под водой, как он любил делать в детстве, капитан открыл глаза. Солнце и под водой было ярким, заполнив светом речку до самого дна. Он осмотрелся. Заметил у корней дерева притаившегося небольшого рака, у веток в тени – стайку мальков, жавшуюся к самым листьям. Прямо перед носом проплыл большой чёрный жук-плавунец.

«Толстый обжора, – подумал капитан, – только не сейчас».

Он с шумом поднял голову из воды, встряхнулся. Капли дождём упали в реку. Блеснув серебристыми боками, напуганные рыбёшки рассыпались в разные стороны.

– Вот так. Хоть какое-то время поголодаешь!

Он знал, что скоро молодь снова соберётся в стайку и жук, притаившийся в ветках старого дерева, всё равно поймает свою добычу. Но это будет позже, когда его на реке уже не будет.

Капитан выбрался на берег. У самой воды лёг на спину, раскинул руки в разные стороны. Земля была тёплой, небо – бездонным и голубым. Где-то в траве, совсем рядом, стрекотали кузнечики, ветки ивы перешёптывались с речной водой. Мысли уносили всё дальше и дальше в совсем другой мир, и всё, что сегодня с ним происходило, казалось ему совершенно нереальным.

3

Вот уже около часа, как он, бросив машину, шёл по брусчатке. Куда? Об этом он не задумывался – дорога куда-нибудь выведет. Окончательно стемнело. Ночь обволокла темнотой всё вокруг: дорогу, убегающие от неё вправо и влево поля, чуть различимо чернеющий лесок впереди. Ни луны, ни звезд. Огромная туча закрыла небо от горизонта до горизонта.

Он включил фонарь. Яркий тонкий луч разрезал темноту, выхватывая из неё дорожные камни: серые, с синеватым или красным оттенком. Свет фонарика прыгал по ним, как солнечный зайчик.

Своих шагов он почти не слышал, не то шуршание, не то лёгкий скрип под ногами, и это были единственные звуки, нарушавшие тишину. Такая тишина обычно наступает перед грозой. Воздух густеет, становится тяжёлым, вязким, жизнь замирает – ни шелеста, ни шороха. Время будто останавливается.

«Грозы сейчас только и не хватает. Хотя бы полчасика повременила, не начиналась», – он посмотрел в черноту неба.

Ему казалось, за эти полчаса на дороге найдётся какое-нибудь убежище, где он укроется от непогоды и, если повезёт, отдохнёт. Отдохнуть бы не помешало: тело чувствовало подступающую усталость. Не от этой вынужденной пешей прогулки – прогулке он был даже рад, давно хотел мозги проветрить – от суматошных последних нескольких дней. Так сложилось, что уже около трёх суток ему так и не удалось толком поспать. Почти сутки перелёта, ночь в зале ожидания аэропорта, потом опять два часа в воздухе. С самолета, не заезжая домой, – на работу. После – в «Лесную сказку». Не поехать он не мог. Они с ребятами давно уже договорились, что день рождения шефа отметят именно там, с шашлыками и рыбалкой. Там, в «Сказке», сейчас, наверно, весело, а он топает по ночной дороге неизвестно куда, поскольку, похоже, заблудился.

Тем временем дорога свернула в сторону от леска. Чуть дальше, выгибаясь дугой у подошвы небольшого холма, она скрывалась за ним и подходила к высоким воротам. Рядом с воротами решетчатая калитка. Справа и слева от них фонарик осветил невысокую живую изгородь из ровного, аккуратно остриженного кустарника. Из-за решётки ворот вдали он увидел силуэт большого дома. На первом этаже светились два ярких окна, над входной дверью горел тусклый фонарь.

– Дом, дом, милый дом. Это как раз то, что мне сейчас нужно. Только бы люди в нём жили хорошие да пустили бы бедного заблудшего странника передохнуть, – пробормотал он и толкнул калитку.

Она оказалась незапертой и открылась, несмотря на свою массивность, довольно легко и почти без скрипа. Он прошёл, прикрыл её за собой и быстрым шагом направился к дому.

Ответы пришли сами собой. Они не принесли облегчения, только боль и непроходящее чувство вины. Память, постепенно просыпаясь, восстанавливала в деталях цепь событий, из-за которых он оказался на больничной койке. А Мартин? Мартина не стало.

Да, Константин сейчас всё хорошо помнил. Помнил, как несколько ночей просидел, проверяя расчеты, сверяя результаты пробных пусков, но так и не нашёл ни ошибок, ни чего-либо настораживающего. Сейчас он корил себя за то, что согласился на внеплановые испытания. Хотя что значит согласился? Марков и сам хотел их проведения, но не решался, и настойчивость друга была только толчком для преодоления этой нерешительности.

Запуск установки в тот день прошёл удачно, но в душе сразу же поселилось неизвестно откуда возникшее чувство тревоги, приближающейся беды. Костя успокаивал себя, что это обычное волнение: все системы «Айона» работали как швейцарские часы и параметры на мониторах Центра управления это доказывали.

Что произошло потом? Мартин вышел в машинный зал. Марков из центра управления хорошо видел его, стоящего у самого портала. И это был последний раз, когда он видел друга. Неожиданно взбесились приборы, показывая то перегрузку, то критическое падение мощности. Он не понимал, что происходит, пытался стабилизировать ситуацию, отключить установку, но она не откликалась на команды. Началась вибрация, первоначально слабая, она нарастала и нарастала. Потом произошёл взрыв. Вернее, не взрыв, это скорее походило на толчки несильного землетрясения. И яркая вспышка. Здесь воспоминания обрывались.

Когда Костя в больнице пришёл в себя, в душе жила надежда: может быть, с Мартином всё в порядке. Надежда жила недолго. Мама, милая, добрая мама, первый родной человек, увиденный, когда вернулось сознание, убила её. Она пришла с пакетами всяких вкусностей, что-то рассказывала, загружая продуктами холодильник в палате.

– А как Мартин? – спросил он, когда мать осторожно присела на край кровати.

Её глаза сказали всё. Они погасли, потерялись. Сначала в них появился испуг, растерянность, затем боль, страшная, чёрная, неизбывная. Мать засуетилась, пальцами теребя пуговицу на больничном халате, силясь сказать, захрипела горлом, заплакала.

Когда она уходила, Костя окликнул её в дверях:

– Ты, пожалуйста, не сообщай отцу о случившемся, не надо.

Отец всю жизнь ходил в море, и сейчас его траулер бороздил океан где-то в Юго-Западной Атлантике.

Мать ничего не ответила, лишь кивнула согласно головой, однако на мгновение стушевалась, и стало ясно, что просьба запоздала.

На следующий день в палате, переваливаясь, как большая утка, с ноги на ногу, появился Гриб – директор института Груздев Николай Гаврилович – и ребята из его, Маркова, лаборатории. Вскоре Костя уже в деталях знал о состоянии дел в институте. Гриб молча сидел на краешке больничного стула, а парни наперебой рассказывали, что «Айон» почти не повреждён, взрыва не было, только несколько достаточно сильных толчков, которые сорвали с мест всё оборудование в центре управления. Слава богу, оно сильно не пострадало. И ещё был мощный выброс лучистой энергии, который, как огромный лазер, сжег всё, что попалось у него на пути, даже проделал огромную, метра в полтора, дыру в стене машинного зала. К счастью, на пути луча почти ничего и не было, всё продолжалось всего несколько секунд, после чего он погас.

Внезапно они умолкли, и в палате наступила тишина. Ребята вдруг поняли, что выражения «слава богу» и «к счастью» совсем не уместны сейчас, когда руководитель лаборатории потерял своего лучшего друга, а они коллегу, и пристыженно замолчали.

Разрядил обстановку Гриб. Профессор был стар и мудр, понимал, что Косте сейчас не до разговоров и лучше всего побыть одному, подумать, всё осмыслить и немного успокоиться. Он тяжело поднялся со стула, подошел к кровати и, тихонько похлопав Маркова по руке, сказал:

– Держитесь, Костя. Я понимаю, как вам сейчас тяжело, но жизнь продолжается. Поскорее выздоравливайте и возвращайтесь, вы нам всем очень нужны. – Он повернулся и пошёл, подталкивая спутников к выходу. – Пора, ребята, пора, Константину Николаевичу нужно отдохнуть.

Вечером пришли родители Мартина. Этой встречи Костя и ждал, и боялся. Что он им мог сказать, как оправдаться?

– Тётя Лара… дядя Саша, – это всё, что он смог из себя выдавить.

– Не надо… Не надо, Костик, – Лариса Аркадьевна присела с ним рядом.

Она до белизны в пальцах крепко сжимала край больничного халата мужа. Марков заметил, как дрожат её руки.

– Ни в чём себя не вини. Выздоравливай поскорей и не забывай нас, стариков, ты ведь нам не чужой… правда ведь, Сашенька? – она оглянулась на стоящего за спиной мужа.

Отец Мартина кашлянул, обречённо кивнул головой, но ничего не сказал. Четверть часа, что они пробыли в палате Константина, Мерк-старший так и простоял за спиной жены, не проронив ни слова. Ушёл тоже молча, погружённый в свои горестные мысли.

Ночью Константину приснился Мартин. Хотя на сон всё, что привиделось, походило мало. В тяжёлом полубреду всё происходило как наяву. Только очень давно, когда ещё совсем мальчишками они залезли на крышу своего дома. Дом был, как и другие такие же рядом, серый четырёхэтажный из больших шершавых блоков с покатой шиферной крышей. С её вершины можно увидеть город далеко-далеко, до самого железнодорожного вокзала за двумя рукавами реки и островом между ними. Перед домом раскинулась площадь, расхлябанная, неуютная. Когда-то на её месте стоял древний замок с толстыми стенами, высокими башнями. Мартин с Костей родились, когда замок уже снесли. Они видели его только на старых фотографиях. На поблёкших черно-белых снимках он всё равно смотрелся величественно и красиво.

В этот раз они решили перебраться на крышу соседнего дома. Мартин шёл первый по краю крыши, чуть пригнувшись, держась за ограждение. Костя следом, упираясь взглядом в спину друга. Неожиданно бежевая рубашка друга исчезла. Костя не сразу понял, что произошло. Взгляд его скользнул по крыше, покачивающимся прутьям металлического ограждения, и там, за ними, он увидел Мартина. Мартин падал вниз. Как в замедленных съёмках, он, раскинув руки, планировал к земле, удаляясь от Кости. Земля тоже удалялась, размывалась, превращаясь в сине-зелёную бездну, притягивающую к себе Мартина. Он становился все меньше и меньше, пока не превратился в маленькую чёрную точку, которая вскоре совсем пропала из виду. В этот момент лёгкие Константина разорвало паническим криком, разворошившим всю больницу: «Ма-а-р-ти-и-н!»

Тихо, крадучись в душу заползла тревога. Капитан резко сел, оглядываясь вокруг. Речка, мостик, ива с ветками, купающимися в прозрачной воде, стрекочущие, словно в безудержном споре, перебивая друг друга, кузнечики в траве – всё вокруг, казалось, продолжало свою спокойную, неспешную жизнь, но тем не менее неуловимо изменилось. Солнце, понял он, причина в солнце. Оно стояло ещё высоко, но его свет стал не таким ярким, не так сильно резал глаза.

Капитан посмотрел на часы.

«Два часа. Два часа проспал на берегу, а как же…» – он подумал о девчонке, посмотрел наверх, туда, где оставил её, и почувствовал: тревога, смешанная со страхом и опасностью, шла оттуда. Он подобрал свои вещи, стал подниматься по склону. Не по дорожке, а чуть вбок по траве. Так, чтобы там, наверху, быть на всякий случай незамеченным из-за густых веток деревьев.

Девчонку он увидел сразу. Она так и сидела на поваленном дереве. Пригнувшись и чуть выглянув из-за яблони, он увидел и их, двух незнакомцев в ватниках. Один невысок, крепко сбит и широк в кости. Он окрестил его «бычком». Второго, верзилу, метра под два ростом, грузного, рыхлого, со скошенным подбородком, – «боровом».

Они ему не нравились. Он чувствовал, от них исходит угроза. Главным у них явно был «бычок». С ним надо держать ухо востро, если сразу не отключить, придётся повозиться. «Боров» же без «старшего» долго не продержится.

Бросив фуражку под дерево, капитан стал крадучись, за ветками цветущих деревьев подбираться поближе. Ремень он намотал на руку так, чтобы пряжка легла на сжатый кулак.

«Жаль, что ремень не солдатский с тяжёлой литой пряжкой, – мелькнула в голове мысль, – но и этот сгодится».

Он остановился. До поваленной яблони оставалось метров двадцать. Он заметил, девчонка вся сжалась в комок, на лице отразился панический страх. «Бычок» с «боровом» с сальными лицами, чавкая, перемалывали остаток буханки хлеба из разворошённого вещевого мешка капитана, рассматривали её, как сочный кусок мяса. Тихо, ухмыляясь, переговаривались. Вернее, говорил «бычок», «боров» только согласно кивал головой.

Разглядывая «гостей», капитан размышлял. Теперь надо выждать удобный момент. Он чувствовал, просто так эти двое девчонку не оставят, да и ему соваться очертя голову, видимо, не стоит. Вряд ли одно его появление испугает их, деятели они, по всему видно, тёртые. Заточку, торчащую из сапога «борова», намётанным глазом капитан заметил сразу. Скорее всего, и у «бычка» она тоже имеется. А есть ли у них стволы?

Через мгновение этот вопрос уже был не важен. «Гости» перешли к делу. Они, с двух сторон схватив девчонку, завалили её на землю. Она отбивалась, попыталась укусить «бычка», но где ей справиться с двумя здоровенными мужиками.

– Не надо, Mutti, die Mutti, Mein Gott, Господи, помоги, помоги мне, пожалуйста! – просила она. «Боров» закрыл ей рот своей огромной грязной лапой.

Послышался треск разрываемой материи.

Медлить было нельзя.

– Умнут девчонку, падаль! – капитан, сбивая с веток цветы, рванул вперед. Лепестки, как стая мотыльков, покружили в воздухе и упали на траву.

Ему повезло: «гости» были так заняты девчонкой, что не видели и не слышали ничего вокруг. Когда «боров», подняв голову, всё-таки его заметил, было уже поздно: капитан был в паре шагов от них. Он видел, как исказилась в испуге щекастая ряха «борова», округлились глаза и открылись влажные губы. Только вот произнести они ничего не успели. В тот же момент, оторвавшись от земли, капитан в прыжке ударил сидящего к нему спиной «бычка» сверху кулаком по затылку. Тот без звука кулём ткнулся в обнажённый девичий живот.

«Хорошо приложил, не сразу очухается», – успел с удовлетворением заметить капитан, прежде чем по инерции всем телом врезался в «борова», и они, поднимая клубы красной пыли, покатились по земле.

На ноги вскочили почти одновременно.

– Красна армия, мать родна, – прошипел «боров», вытягивая из голенища заточку. Голос у него оказался высоким, похожим на бабий, и хриплым. – Сейчас я тебя попишу, фраер. Одним доблестным сыном Родины станет меньше.

– Вот напугал так напугал, – ухмыльнулся капитан, не сводя с него глаз.

– Не скалься, я те рожу щас подправлю.

«Боров», словно пружиной, выбросил вперёд руку с заточкой и бросился на капитана.

Тот, казалось, только этого и ждал. Он сделал шаг с уклоном в сторону, перехватил руку у запястья и, чуть присев, ударил кулаком в локтевой сустав. Послышался хруст и утробный вой.

– У…у…у… е… – ноги нападавшего подкосились от боли. Когда он стал оседать, капитан нанёс ему сильный удар в челюсть. «Боров» мешком рухнул на землю.

– Ох, не люблю я этого веселья. Пьянка – драка, пьянка – драка. Даже и не поговорили. А столько тем для беседы интересных! О любви, о поэзии… – съязвил капитан, подбирая заточку. Он знал, «боров» теперь очнётся не скоро, но на всякий случай запеленал его руки подвернувшимся обрывком толстой верёвки.

Теперь надо было заняться девчонкой. Подойдя, он ногой столкнул на землю придавившего её своим телом «бычка». Выдернул из его наполовину расстегнутых штанов пояс, крепко связал за спиной руки. Обыскал. За голенищем у того тоже была заточка, в кармане ватника – «Вальтер».

«Да, удача сегодня на моей стороне», – подумал капитан. Он сложил оружие у поваленного ствола. Поднял девчонку. Она одеревенела. Ноги и руки, всё тело. Широко раскрытыми глазами она смотрела сквозь него, как будто в пустоту, и шептала:

– Господи, помоги! Mein Gott! Господи, помоги!

– Ну, всё, всё. Всё позади. Всё прошло, – он запахнул на ней разорванное платье, завернул в пальто и стал гладить по голове. – Всё прошло, малышка, всё прошло, успокойся.

Так они и стояли. Она – маленьким застывшим столбиком. Он обнимал её, тихо приговаривая, словно напевал колыбельную ребёнку, пока не почувствовал, что этот столбик начинает оживать, оттаивать.

– Ты поплачь, моя девочка, поплачь. Легче будет.

Она словно ждала этих слов, уткнулась носом ему в грудь, плечи затряслись.

– А… а… а, – слезы быстро намочили его гимнастёрку. – А… а…а… – захлёбываясь слезами, рыдала девчонка. Пять минут, десять. Он не считал, но эти минуты показались вечностью. Потом её кулачки стали бить его по спине, рукам, куда доставали.

– Почему? Warum hast du mich geworfen? Где ты так долго был?

Он не сопротивлялся и не отвечал. Что он мог ответить? Всё так же гладил её волосы и почти шептал:

– Вот и хорошо, поплачь. Больше я тебя не брошу и в обиду никому не дам. Всё будет хорошо.

Потихоньку она успокоилась. Её руки легли на его грудь. Она не оттолкнула его, прижалась щекой. Через гимнастёрку он ощутил её тепло. Было хорошо, спокойно, и совсем не хотелось ничего ни говорить, ни делать. Вот так стоять и стоять.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но из-за холма, примерно в километре от дома, на дорогу выскочили две машины. Легковая чёрная, скорее всего, «Виллис», и грузовая полуторка.

– Приключения продолжаются, спрячься где-нибудь на всякий случай, – капитан показал девчонке приближающиеся машины. – Спрячься. Versteck dich.

Прочитав в её глазах страх и удивление, повторил:

– Versteck dich. Auf alle Fälle.

– А как же ты? – теперь уже с тревогой посмотрела ему в лицо.

– Со мной всё будет в порядке, не волнуйся. Иди, иди, – он подтолкнул её в сторону дома.

4

Огромная капля разбилась на плече, обрызгав щеку.

– Не успел… – он побежал к дому.

За первой каплей под ноги упала вторая, потом третья, и через пару мгновений на нём не осталось ни одной сухой нитки. Дождь стоял стеной. Крупными каплями он забарабанил по брусчатке. Наверху, над головой, словно кто-то перекатывал огромные камни в бочке, загромыхало. Следом небо рассекло молнией. Через несколько минут, когда он подбежал к крыльцу, всё прекратилось. Казалось, в небесной канцелярии в один момент просто выключили звук, свет и воду.

– Нет, это сказочное везение. Сначала с машиной, теперь с дождём, – перепрыгивая через одну, он взбежал по ступенькам.

Тусклый свет ночного фонаря над головой освещал крепкую дубовую дверь. На двери посередине висело массивное с прозеленью медное витое кольцо, под ним пластинка. Он постучал. За дверью вскоре послышалось шлёпанье босых ног, и маленькое окошечко на уровне подбородка чуть приоткрылось.

– Извините…

Его не дослушали. Окошко тут же захлопнулось.

– В который раз за сегодняшний день удача просто улыбается мне, – сыронизировал он. Но, оказалось, ошибся. Послышался звук открывающегося замка, на пороге показалась молодая, чуть за двадцать, темноволосая девушка в халате.

– Извините ещё раз за беспокойство.

– На место, Урс. Это свои, – заглядывая ему через плечо, сказала девушка.

Он оглянулся. За спиной у крыльца сидел огромный, и впрямь напоминающий медведя, лохматый пёс. Высунув розовый язык, он, чуть склонив лобастую голову набок, с любопытством рассматривал появившегося у дверей незнакомца. Пёс не испугал, но появление его ниоткуда, поблизости ни будки, ни вольера, оказалось неожиданным.

– Ступай, ступай, – мягко повторила девушка.

Пёс нехотя поднялся, зевнул, обнажив массивные клыки, и медленно, ворча, исчез под крыльцом. Видимо, там и было его место.

Подумалось: вот так рождаются легенды о призраках, собаках Баскервилей, чёрных псах.

– Вы долго до нас добирались. Я ждала вас раньше, – теперь, он догадался, обращались уже к нему. – Не стойте на пороге, проходите.

Он хотел было спросить, почему она его ждала и сказала псу, что он «свой», но девушка уже отвернулась и пошла по коридору вглубь дома.

«Ладно, утро вечера мудренее, там разберёмся. Может, просто перепутала с кем, ночь на дворе», – промелькнула в голове мысль.

Он шагнул через порог, за спиной сама собой захлопнулась массивная дверь, через пару шагов в нерешительности остановился и посмотрел под ноги. Вода текла с него ручьём. Кроссовки оставляли на полу следы глины, видимо, налипшей, когда он шёл по грунтовке. Глина смешивалась с водой и растекалась грязной лужей в разные стороны.

– Пусти свинью за стол… – буркнул он себе под нос. – Неудобно как-то получается.

– Что вы сказали? – девушка обернулась. Поглядев на него, она непроизвольно улыбнулась.

– Да-да, представляю, я сейчас невероятно привлекателен, – съехидничал он в ответ. Её улыбка его немного разозлила. – Мокр и жалок, вы это хотели выразить своей улыбкой? В моём положении, поверьте, вы выглядели бы не лучше.

– Не ершитесь, я вовсе не хотела вас обидеть, – погасив улыбку, серьёзно сказала хозяйка. Она исчезла за ближайшей дверью и вскоре появилась вновь, но уже с большим полотенцем и пижамой в руках. – Вам надо принять горячую ванну и переодеться, иначе подхватите простуду.

– Ванная у нас здесь, – она открыла левую от себя дверь, зашла и положила бельё.

– А комната для гостей – там, – выглянув из ванной, девушка указала на дверь напротив. – Пока вы приводите себя в порядок, я постелю постель и приготовлю чай. Горячий чай с травами вам сейчас просто необходим.

Она ушла вдоль по коридору и скрылась в проёме рядом с лестницей. Тотчас он услышал звук наливающейся в чайник воды и шипение включённого газа.

– Да, горячий чай мне сейчас не помешает, – сказал он сам себе и вошёл в ванную комнату.

В больнице Марков пролежал три недели. Доктора продержали бы и больше, но он сбежал. Cбежал домой. Позвонил школьному другу Вале Бабинеку, тот приехал. Марков, как был в пижаме, выскочил из больничных дверей и нырнул на переднее сиденье Валькиного БМВ. Машина лихо, стирая резину, рванула с места – Бабинек с детства любил эффекты – и через двадцать минут с визгом затормозила у Костиного дома.

За эти двадцать минут они не произнесли ни слова. Валька, конечно, всё знал, и про аварию, и про Мартина. Понимал, что словами здесь не поможешь, случившееся надо пережить и, может быть, со временем оно отпустит, не будет держать болью и чувством вины. А то, что в гибели Мартина Костя винит себя, Вале объяснять не надо. Он хорошо узнал обоих за полтора десятка лет.

Маркову же просто не хотелось ни с кем разговаривать, и он был благодарен Валентину за его молчание. Крепко пожав другу руку, Марков вылез из машины и пошёл к дому. У дверей он оглянулся. Валькин БМВ не тронулся с места, а сам Бабинек внимательно смотрел ему вслед.

– Ты чего, Валентин? – удивился Марков.

– Так, ничего, – Бабинек немного помолчал. – У меня к тебе одна просьба, Костя. Не занимайся, пожалуйста, самоедством, этим Мартина не вернёшь. Я же знаю тебя, ты готов на себя взять вину за все вселенские грехи. Не дури, ладно? А если я тебе буду нужен, ты только позвони.

– Спасибо, Валя. Обещаю, дурить не буду, просто мне сейчас хорошо бы побыть одному, всё осмыслить.

– Тебе, конечно, видней, – согласился Валентин, и его БМВ, оставив два чёрных следа от колес, с рёвом скрылся за поворотом.

Дома Марков первым делом позвонил в больницу. Извинялся, благодарил, врал про срочные дела. Илье Семёновичу, заведующему отделением, уже доложили о его побеге. Он молча слушал Маркова, обиженно сопя, и только в конце сердито сказал:

– Мальчишка вы ещё, Константин Николаевич. Ну да бог вам судья. Ваше здоровье, не моё. И всё-таки, будьте так любезны, не сочтите за труд, покажитесь-ка мне недельки через две, – и повесил трубку.

«Обиделся старик, – подумал Марков. – Ничего, Семёнович – человек отходчивый, со временем поймёт и простит».

Следом позвонил маме. Он знал, что, не обнаружив его в палате, мать поднимет на уши всю больницу и знакомых. После этого отключил телефон и, как был в больничной пижаме, побрёл на кухню. В кухонном баре нашел бутылку джина, налил себе четверть стакана, долил столько же тоника, постоял, подумал, взял всю бутылку, вернулся в комнату и плюхнулся в своё любимое кресло. На душе было муторно. Он отпил глоток, огляделся. За три недели в квартире ничего не изменилось, может, порядка стало побольше. Это, конечно, мать постаралась. Взгляд его, упав на стеллаж с книгами, выхватил из ровного ряда одну, синюю в твёрдом потёртом переплёте с золотыми наполовину стёртыми вензелями, – «Машина времени», Герберт Уэллс1.

– Именно Герберт Уэллс, – вслух произнёс Марков.

Эта книга была особой в его библиотеке. Он уже забыл, когда она появилась в их доме, какого года издания была, какого-то из пятидесятых прошлого века, но именно с неё всё и началось.

Машины подъехали, когда капитан подтаскивал «бычка» поближе к «борову». Тот уже немного пришёл в себя и тихо поскуливал. Увидев машины, он замолчал.

«Виллис» вырулил ближе к дому, полуторка встала на дороге. Из кузова грузовика один за другим на землю высыпались четверо солдат, из кабины вылез средних лет старшина. Они без всякой команды разошлись в стороны, взяв капитана в полукольцо. Было заметно, каждый знает своё место и что ему делать. Из легковушки вышел средних лет майор, невысокий, сухой, с редкими льняного цвета волосами и серыми холодными глазами.

– Сержант Порейко, – голос у майора оказался густым и громким басом, что совсем не вязалось с его комплекцией, – проверить дом.

Тотчас один из солдат, коренастый, курносый и веснушчатый, быстро, почти бегом пошёл к дому, поднялся по ступенькам и исчез в тёмном дверном проеме.

«Хорошо работают, быстро и точно, – подумал капитан, укладывая „бычка“ рядом с его напарником. – Захочешь, не сбежишь. Надеюсь, у девчонки есть в доме свои укромные уголки».

Он заметил, что майор, поправляя портупею, одним движением расстегнул висящую на ней кобуру и направился к нему.

– Здравия желаю, – козырнул майор и остановился метрах в полутора от капитана, – майор Виноградов.

– Извини, майор, не могу тебе ответить тем же. Сам знаешь, руку к «пустой» голове не прикладывают. А фуражку я в саду обронил, пока вот с этими возился, – капитан кивнул головой на лежащих у ног «бычка» и «борова».

– Фуражка найдётся. Документы, надеюсь, не обронил?

– Нет, не обронил, – капитан достал из нагрудного кармана гимнастёрки завёрнутые в потрёпанный лист бумаги документы и протянул майору.

– Значит, из хозяйства Лопатина, – изучая документы, майор из-под бровей внимательно поглядывал на капитана.

– Его самого.

– И как там Николай Савельевич, уже, наверно, в лампасах ходит?

– Саввич, – поправил капитан. Ему показалось, что майор ошибся не случайно.

– Что?

– Николай Саввич. А до лампасов так и не дослужился. Да и вряд ли нашему полковнику генерала дадут: такие рабочие лошадки, как он, редко в чести у начальства.

– Что правда, то правда, – вздохнул майор. Взгляд его немного оттаял. – И давно с ним?

– С октября сорок первого. Разведка Восьмой армии. Ораниенбаумский плацдарм.

– Понятно, – майор сложил документы, – а здесь-то чего забыл?

– Ничего. Законных три дня отпуска после госпиталя. Решил отдохнуть, посмотреть. Говорят, места здесь красивые. Понравится, может, и останусь.

– Места действительно красивые, – майор протянул капитану документы. Помолчал немного, – а что же дома не ждут?

– Нет у меня теперь дома, да и ждать некому.

Капитан намеренно солгал, дабы избежать дальнейших расспросов. Хотя в его положении, может, и не солгал. У него были и дом, и родители, но как к ним вернуться, он сейчас себе даже не представлял.

Они помолчали. На крыльцо дома вышел сержант. Майор, чуть скосив глаза, спросил:

– Ну что там, Порейко?

– Всё чисто, товарищ майор.

– Вот и хорошо, – майор посмотрел на капитана. Взгляд его был уже не такой колючий. – Кроме этих, – он кивнул в сторону лежащих на земле «борова» с «бычком», – никого не видел? Чего-нибудь необычного, непонятного, настораживающего не заметил?

– Нет, не заметил, – ответил капитан.

– Ну, нет так нет, – майор протянул капитану руку. – Тебе за помощь спасибо. Мы уже неделю всю область без сна и отдыха утюжим, и если бы не ты, не один день ещё за этими гавриками бегали бы. Из-под Брянска, с этапа, совершили побег, конвоира убили, рванули сюда. Видимо, решили, что здесь среди переселенцев будет легче затеряться.

– Не затерялись, – капитан крепко пожал протянутую руку.

– Да, не затерялись. Мы их забираем, отвезём в комендатуру в Даркемен. Может, с нами поедешь?

– Спасибо, нет, я к Виштынцу, к озеру, направлюсь, там, я слышал, рыбалка знатная, вот только фуражку найду.

– Как знаешь, – майор посмотрел ему в глаза. – Будь осторожен, там лесные братья ещё лютуют. Третьего дня тракториста с помощником, совсем мальчонкой, расстреляли, гады. Ничего, придёт и их черед.

– Порейко, грузите эту погань, – он зло сплюнул, показал на уголовников и пошел к «Виллису». Постоял, наблюдая, как солдаты сначала загружали в кузов полуторки «бычка» с «боровом», потом устраивались там сами, и когда всё закончилось, сел на переднее сиденье «Виллиса». Машины заурчали моторами почти одновременно и тронулись. Отъезжая, майор оглянулся и крикнул:

– Капитан, будешь в Даркемене… в Озёрске, найди меня. Посидим, поговорим.

– Найду, обязательно найду, – отозвался в ответ капитан. – А за предупреждение спасибо.

Он смотрел вслед машинам, пока те не скрылись за холмом. Немного подождал, словно ожидая, что они могут вернуться, и пошёл к дому. Поднявшись по ступенькам на крыльцо, капитан шагнул в пустой дверной проём и оказался в широком длинном коридоре.

5

Горячий душ и чай на травах, терпкий и ароматный, привели его в блаженное состояние. Мир вокруг приобрёл радостные краски, стал удивителен и прекрасен.

«Как мало всё-таки надо человеку для счастья», – поселилась в голове банальная мысль с последним глотком живительной влаги.

Поставив чашку на маленький прикроватный столик, он, едва приложив голову к подушке, провалился в глубокий сон. В эту ночь ему впервые за последние месяцы не снились кошмары и вообще ничего не снилось. Утром проснулся свежий, отдохнувший, с удивительной лёгкостью на душе. Через тяжёлые тёмные шторы мягко пробивались лучи яркого солнца. Настроение было под стать погоде – солнечным с необъяснимым чувством ожидания маленького чуда.

Он поднялся с постели и осмотрел комнату. Небольшая, с тёплыми молочного цвета стенами, обставленная тяжёлой, видимо, начала двадцатого века, хорошо сохранившейся или отреставрированной мебелью: высокий, почти до самого потолка, красного дерева шкаф, кровать и маленький столик, кресло у окна, – она выглядела по-домашнему уютной. Мебель не загромождала комнату, не съедала её пространства, наоборот, невероятным образом делала больше, чем она была на самом деле. На стене над кроватью несколько пейзажей. Он плохо разбирался в живописи, но ему показалось, что и мебель в комнате, и картины родом из одного времени.

На кресле лежали его вещи, чистые и отглаженные. Рядом мобильный телефон. Он поднял его, нажал кнопку, и телефон ожил.

– Надо же, и телефон зарядила, – отметил он и ввёл PIN-код. Телефон тут же отозвался пронзительным звонком. Он посмотрел на высветившийся номер вызова и ответил.

– Слушаю. Да, я. Ничего не случилось, если не считать, что я заблудился, машина застряла в кювете и мобильник «умер». Да, нашлись добрые люди. Где я? Пока не знаю. Думаю, где-то недалеко от вас. Узнаю – перезвоню. Шеф ещё не приехал? Это хорошо. Постараюсь. Спасибо. Ребятам привет.

Выключив телефон, он быстро оделся и вышел из комнаты. В коридоре его встретила тишина. Только тиканье часов где-то в глубине дома слегка нарушало её.

– Хозяева! Есть кто в доме? – позвал он, но никто не откликнулся. Он догадался, это и есть ответ на его вопрос – в доме ни души, прошёл по коридору, открыл входную дверь и вышел на крыльцо.

Внизу у лестницы, не обращая на него никакого внимания, сидел мохнатый пёс. Зверь лениво зевнул и лёг поперек крыльца, положив голову на передние лапы. Утром он так же был похож на медведя, как и в полусвете ночного фонаря. Тёмно-бурая густая шерсть, мощная грудь, крупные лапы. Неправдоподобно больших размеров, пёс нагонял тревогу одним своим видом.

На дорожке, идущей вдоль сада, появилась хозяйка дома. Теперь при свете дня он мог её хорошо рассмотреть. Девушка была невысока, стройна, с длинными каштановыми волосами, отливающими на солнце золотом. Красивое с правильными чертами лицо. Глаза голубые, глубокие, умные. Ему показалось, что от неё исходит добрый тёплый свет.

– Доброе утро. Как отдохнули? – девушка, не останавливаясь, погладила подбежавшего к ней пса. – Молодец, молодец, Урс. Хороший мальчик. Только от нашего гостя охранять никого не надо, он здесь не чужой.

– Спасибо, спал как младенец. К моему стыду, мы с вами вчера так и не познакомились.

– Меня зовут Мария, с некоторых пор хозяйка этого дома, – поднимаясь по ступенькам, она, улыбаясь, протянула ему руку.

Он пожал её руку, ощутив, как маленькие, тонкие, с удивительно нежной кожей пальчики утонули в его ладони. Ему было приятно это ощущение. Он на секунду замешкался, потом спохватился и сказал:

– А меня Константин.

– Я знаю, – спокойно сказала она.

– Откуда? – удивился он.

– Мне о вас дедушка рассказывал.

«Начинается вчерашний бред», – подумал он и постарался перевести разговор на другую тему. Приятные чувства в душе сменило лёгкое раздражение.

– Извините, у вас есть какая-нибудь техника, помочь машину из кювета вытащить, я здесь недалеко застрял сегодняшней ночью.

Она сразу уловила перемену в его настроении, отняла свою руку и внимательно посмотрела ему в глаза. Её брови чуть приподнялись, улыбка спряталась в уголках губ.

– О машине не беспокойтесь, я попрошу Серёжку, он всё сделает. Скажите, вы действительно не понимаете, где находитесь и что вас сюда привело?

– Действительно не понимаю и даже не знаю, что я должен понимать, – ещё больше раздражаясь, ответил он.

– Тогда вы, наверное, ждете от меня разъяснений, – девушка вошла в дом.

Он последовал за ней.

Они прошли по коридору, поднялись на второй этаж. Там она провела его в большую, заставленную тяжёлыми книжными шкафами, от пола до потолка набитыми книгами, комнату, усадила в высокое кожаное кресло у массивного дубового стола. Маленьким ключом открыла верхний ящик стола и достала большой серый пакет.

– Это письмо. Письмо вам. Прочитаете и всё поймете, – она положила пакет на стол. – Не буду вам мешать, – и вышла из комнаты.

Он пока ещё ничего не понимал, но взял в руки конверт и надорвал его.

– Герберт Уэллс, «Машина времени». – Мартин взял со стеллажа книгу и перелистал её. – Хорошая, но наивная книжка. Года два назад, в пятом классе, когда я прочитал её, она меня потрясла. Сейчас вызывает улыбку. А тебе она как? – Он взглянул на друга.

Какой у него был вид после этого вопроса, тогда, лет пятнадцать назад, Костя не знал, но, наверное, дурацкий, потому что Мартин, посмотрев на него, поставил книгу на место и сказал:

– Понял, не дурак, вопрос неудачен.

На следующий день, бухнув на парту сумку с учебниками, Константин присел рядом с Мартином и, сам не понимая почему, полушёпотом спросил:

– Март, а ты веришь, что путешествия во времени возможны?

Тот не удивился и серьёзно ответил:

– Верю ли? Да нет, не верю, я убеждён, что они возможны.

Костя недоверчиво посмотрел на друга. Поймав его взгляд, Мартин продолжил:

– Вот послушай, – он достал из портфеля толстую потрёпанную тетрадь. Полистав её, исписанную мелким почерком, с наклеенными вырезками из газет и журналов, он остановился на одной из страниц и прочитал:

«Известный учёный и изобретатель Никола Тесла2 утверждал, что, меняя параметры электромагнитного поля, можно перемещаться в пространстве и управлять временем. В 1943 году он провел уникальный эксперимент с эсминцем „Элдридж“. В результате многочисленные наблюдатели стали свидетелями исчезновения эсминца из Филадельфийской гавани и его появления в трехстах пятидесяти километрах от города. Через несколько минут эсминец снова занял своё место у портовой причальной стенки».

– Может быть, это просто фокус, ну, как у этого, как его… Копперфильда?3 – спросил Костя.

– Фокус? Тесла неоднократно проводил такие фокусы, и при этом свидетели могли не только видеть, но и трогать перемещаемые объекты, – возмутился Мартин. – И потом я могу привести тебе сотню примеров попадания людей, самолётов, морских судов в так называемые ловушки времени. Вот слушай:

«Несколько лет тому назад в Мексике в поезде, следовавшем из Мехико в Акапулько, произошла удивительная история. В одном купе, где находились молодой врач и женщина с ребёнком, неожиданно появился растрёпанный, насмерть перепуганный пожилой мужчина в длинном старинном камзоле и напудренном парике на голове. В одной руке он держал гусиное перо, в другой – большой кожаный кошелёк. Оглядевшись, он заметался и, дрожа от страха, закричал, что он министр Хорхе де Баленсиага, потом стал истово молиться, приговаривая, что не поддастся искушению дьявола.

Вскоре он так же внезапно исчез, оставив на полу, видимо, потерянные в приступе паники вещественные доказательства своего пребывания в поезде – перо и кошелёк. Впоследствии историки определили, что оба найденных предмета относятся к XVIII веку.

В архивах удалось найти документы с любопытной припиской тогдашнего епископа, из которой следовало, что министр де Баленсиага, будучи уже немолодым человеком, якобы впав в безумие, всем рассказывал о том, как однажды, возвращаясь, домой глубокой ночью, он увидел прямо перед собой железный, длинный, как змей, «дьявольский экипаж», пышущий огнём и дымом. Потом, по его словам, он непонятным образом оказался внутри самого «дьявольского экипажа», где сидели причудливо одетые люди, которых он принял за приспешников сатаны. Не на шутку испугавшись, де Баленсиага прочёл молитву Господу, призывая Его на помощь. Внезапно он снова очутился на одной из улиц Мехико. Несмотря на то, что из него неоднократно изгоняли дьявола, рассудок, как предполагали современники министра, к нему так до самой смерти и не вернулся».

– Давно ты этим занимаешься? – кивнув на тетрадь, спросил Костя. Он как-то незаметно для себя заразился идеями друга.

– Скоро два года. Как Уэллса прочитал, так и начал. Вырезаю из газет и журналов статьи, скачиваю информацию из интернета. Последнее, что я тебе сейчас зачитывал, кстати, оттуда.

– Да, путешествия во времени – это здорово. Представляешь, Древний Рим, средневековая Испания или Россия ХVI века… И мы с тобой можем стать свидетелями гладиаторских боёв, восстания Спартака, Реконкисты, Великой смуты на Руси или суворовских походов. Было бы интересно узнать, что правда, а что полное враньё в наших учебниках истории. Или нет, лучше сначала слетать в будущее, лет эдак на сто, посмотреть, как изменится мир, – размечтался Костя.

– Остапа понесло, – съехидничал Мартин.

– Почему понесло, причём здесь Остап Бендер? Ты же сам говорил, что путешествия во времени возможны, – Марков хотел было обидеться на язвительный выпад, но передумал.

– До путешествий во времени нам ещё как до Луны пешком, – Мартин захлопнул свою тетрадь и сунул её в портфель между учебниками, – ещё пахать и пахать. И не обижайся, пожалуйста.

– Да ладно, я и не обижаюсь, – пожал плечами Костя. – Слушай, Март, а что ты в первую очередь хотел бы узнать из прошлого или будущего?

– Что стало с моим дедом. Он всю войну прошел. В разведке. За четыре года только одна царапина. В самом начале войны, пуля по касательной распорола кожу от глаза до виска, оставив шрам на левой стороне лица. Счастливчик, чуть бы правее, какие-то миллиметры, и всё… В конце мая сорок седьмого года он пропал без вести где-то здесь, в нашей области, в районе Даркемена, нынешнего Озёрска. Даже не знал, что у него сын родился. Бабушка сюда из Нижнего Новгорода с грудным ребёнком, моим отцом, переехала, за эти годы все архивы подняла, всю область истоптала, но так ничего и не узнала.

– Так твои родные из Нижнего? – удивлённо спросил Костя.

– Да, а что тебя так удивляет?

– Так мои тоже. Получается, мы с тобой по нашим предкам земляки, вот здорово.

Костя хлопнул друга по плечу.

Прозвенел звонок на урок. Они разложили на парте свои учебники и тетради, и когда в дверях класса уже появилась маленькая, пухленькая Нина Дмитриевна, всем классом любимая физичка, строгая и справедливая, Мартин, улыбнувшись краем губ, вполголоса спросил Костю:

– Ты когда книжку-то успел прочитать, путешественник?

– Вчера, после твоего ухода, у меня впереди была вся ночь.

С этого дня у Кости с Мартином началось что-то вроде игры. Каждый, выискивая, где только можно, информацию о возможности перемещения во времени или свидетельства о таких путешествиях, старался удивить другого.

Со временем игра переросла в нечто большее. В мечту, которая стала смыслом жизни. Итак, год за годом, от простого к сложному. Физика и история стали для них главными и любимыми предметами в школе.

Позже на физмате МГУ, куда они поступили вместе, Мартин и Костя изучали теоретические основы возможности путешествий во времени, постигали решения Геделем4 уравнений гравитационного поля, составленных Эйнштейном5. Осваивали концепцию «физического времени» Козырева6. Потом пришло время статей Форда7 о пространственно-временных тоннелях, зачитанных ими до дыр, теоремы Белла8, работ Кипа С. Торна9 и многого-многого другого, дававшего возможность приблизиться к главному – воплощению их юношеской мечты.

Пять университетских лет пролетели незаметно. На распределении друзья удивили всех, выбрав вместо престижных академических НИИ, двери которых для них были распахнуты и где их ждали – они были лучшими выпускниками на потоке, – провинциальный, заштатный, как его между собой называли специалисты, БИИВ – Балтийский Институт Измерения Времени. Однокурсники недоумённо пожимали плечами, порой покручивая в адрес Кости и Мартина пальцем у виска и в шутку называя их «вольно-ссыльными». В ректорате поохали, пытаясь уговорить перераспределиться в любой другой более солидный институт. Но они вернулись в родной город. Никто в университете не знал, что у возвращения друзей была предыстория, которая и предопределила такое решение. И иного решения они никогда бы и не приняли.

Примерно через полгода после разговора, ставшего началом их совместного увлечения, они случайно, отправившись в гости к бабушке Мартина, набрели на старое, средневековое, с еле заметной вывеской «Балтийский Институт Измерения Времени Российской Академии наук» здание. Друзья стояли, разинув рты, и не могли поверить своим глазам: прямо перед ними за обычным забором из сетки-рабицы, выкрашенной в зелёный цвет, Институт Времени. Сказка за решётчатым забором. Им хотелось открыть калитку и войти, но смелости не хватало. Они так бы и стояли ещё невесть как долго, если бы из здания не вышел невысокий, полный, круглоголовый лысый человек с густыми, белыми от седины усами и бровями. Костя с Мартином сразу между собой окрестили его Грибом, вероятно, потому, что он тогда действительно был похож на гриб-дождевик в своей старомодной, без рукавов, накидке от дождя.

Гриб прошёл мимо них, но что-то неуловимое в этих мальчишках, нерешительно переминающихся с ноги на ногу у забора, напомнило ему самого себя, только много-много лет назад, и он вернулся.

– Молодые люди, вы кого-то ищете? – голос за спиной застал парней врасплох и они чуть было не дёрнули на другую сторону улицы.

– Ну-ну, я не такой страшный, – заметив их испуг, сказал Гриб.

Мартин с Костей переглянулись. Им уже было стыдно за минутную слабость.

– Скажите, это правда Институт Времени? – спросил Костя.

– Правда, – мужчина улыбнулся в седые усы.

– И здесь знают всё о времени? – включился в разговор Мартин.

– Всё не знают. Всего знать вообще невозможно. Здесь изучают и измеряют время, – Гриб с любопытством рассматривал мальчишек.

– Извините, а как изучают время? – поинтересовался Костя.

– Вам это для чего-то нужно или просто так интересуетесь?

– Нужно, нужно. Очень нужно, – загалдели друзья.

– Ну, если очень, придётся, видимо, пожертвовать обедом, – Гриб открыл калитку и, жестом приглашая Костю с Мартином пройти, сказал:

– Вперёд, молодёжь, сейчас я вам кое-что покажу.

Человек, которого ребята окрестили «Гриб», оказался директором Института Времени профессором Груздевым Николаем Гавриловичем. В нём Костя с Мартином нашли для себя терпеливого учителя, наставника, понимающего друга, именно к нему они вернулись после окончания университета. Старик их ждал и был несказанно рад этому возвращению.

Около трёх лет о друзьях почти ничего никто не слышал, и многие с сожалением подумывали, что их возвращение в провинциальный институт – огромная глупость, похоронившая карьеры двух, несомненно, талантливых учёных-исследователей. Однако на четвёртом году в одном солидном академическом журнале появилась статья «Некоторые основы физического процесса движения времени». Статья произвела фурор в научном мире, её перепечатывали одно издание за другим, как в России, так и за рубежом. За ней последовали работы по энергетическим основам временного процесса, теории управления временем, и оказалось, что «вольно-ссыльные» за эти годы проделали колоссальный объём теоретической работы по проблемам перемещения во времени и пространстве, произвели десятки экспериментов и даже начали строить в своем институте удивительную машину, которую назвали «Айон».

Марков отвлёкся от своих мыслей, посмотрел на часы: 4:32, уже утро. На столе стояла пустая бутылка джина. Он и не заметил, как выпил её. Подумав, что нужно попытаться поспать немного, Костя поднялся и пошёл в спальню.

Но уснуть этой ночью он так и не смог. Лежа в постели, Марков вспомнил, как за несколько дней до школьного выпускного вечера они поехали на шашлыки к Вальке Бабинеку на дачу. Тогда, сидя на морском берегу, ночью, когда линия горизонта не проглядывалась и нельзя было понять, где кончается небо и начинается море, Костя неожиданно спросил Мартина:

– Как мы назовём нашу машину времени? Может, «Кронос» или «Уран» – именами древних богов времени?

Мартин будто бы ждал этого вопроса и сразу ответил:

– Не, думаю, это не подходит. Назвать машину именем бога слишком претенциозно, тебе не кажется? Человек – творец бога…

– Нет. Не кажется. Мы не уподобляем себя богу, не пытаемся создать что-то по своему образу и подобию, просто называем машину именем бога, тем более что он языческий.

– Тогда только не Кронос. Что-то не хочется, чтобы наша машина носила имя бога, пожиравшего своих детей. Ты же помнишь, наверно, что в мифах Древней Греции именно так Кронос и поступил. Если и называть именем древнего бога, то лучше имени, чем Айон, я не нахожу.

– Айон? Странно, я совсем не знаю этого имени. Откуда оно? – спросил Костя.

– Зороастризм, митраизм. Бог и хранитель времени, помогает быть всегда в нужном месте и в нужное время.

– Айон. Айон, – несколько раз повторил Марков. – Звучит красиво, и по смыслу как раз то, что нужно. Хорошо, пусть будет «Айон».

– Народ, вы чего от коллектива оторвались? – за спиной послышался голос Валентина. – Или, как всегда, о покорении времени мечтаете, хрононавты? Хватит витать в облаках, пошли купаться.

Бабинек был единственным, кто был в курсе их увлечения, но Валька всегда умел хранить чужие тайны. Кроме него, никто в их окружении даже и не догадывался об их мечте.

Незаметно пришло утро. Марков услышал, как открылась входная дверь. Это, конечно, мама. Объясняться, почему сбежал из больницы, не хотелось, и он притворился спящим. Костя услышал приближающиеся шаркающие шаги матери за дверью, затем дверь спальни тихонько приоткрылась. Мама постояла на пороге и так же тихо, стараясь не разбудить, прикрыла дверь. Шорох шагов медленно удалился прочь. Маленький обман свершился.

Минут через двадцать снова открылась и закрылась входная дверь. Марков понял, что мать ушла и нужно подниматься, так как сон, видимо, сегодня в гости уже не придёт.

Костя встал с постели, сунул ноги в джинсы и тапочки и пошёл на кухню варить себе кофе.

Входная дверь снова хлопнула.

– Привет, ма. Я слышал, как ты уходила. Ты что-то забыла? – спросил Костя.

– На мать я как-то не очень похож, но, надеюсь, чашечку кофе мне здесь нальют, – за спиной раздался низкий с хрипотцой знакомый голос.

– Николай Гаврилович? – Марков от неожиданности чуть не выронил из рук турку.

– Я, голубчик Константин Николаевич, я. Не ждали? – Гриб тяжёлым шагом прошёл в кухню и присел за стол.

– Да что вы, Николай Гаврилович, я вам всегда рад, – Костя вымученно улыбнулся.

– Давай без церемоний. И не ври ты мне, старику, знаю, что сейчас ты никому не рад. Тем более – мне, – Гриб прикусил свой седой ус. Он всегда так делал, когда ему предстоял трудный, по его мнению, разговор. – Я поговорить с тобой хотел, и серьёзно. Приехал в больницу, Илья Семёнович сказал, что ты сбежал домой. Может, и правильно сделал – в этих больницах от тоски помереть можно. На улице, рядом с домом, встретил твою маму. Она мне ключи дала. Но это всё не важно, я о другом хочу поговорить, – старик тяжело вздохнул. – Это правда, что ребята в институте говорят?

– Что в лабораторию я больше не вернусь? Правда. – Марков достал из шкафчика кофейные чашки и разлил в них содержимое турки. – После того, что случилось, считаю не вправе продолжать нашу работу и рисковать жизнью людей.

Гриб встал из-за стола. Закинув руки за спину, он молча прошёлся по кухне, разглядывая то ли пол, то ли носки своих ботинок, потом вернулся на место и в упор посмотрел на Маркова.

– Не руби сплеча, Костя. Возьми отпуск, отдохни, подумай. Я понимаю, тебе тяжело, но и ты пойми: переживаниями Мартина не вернешь. Ты сейчас нужен всем нам в институте. В особенности ребятам в лаборатории. Знаешь, разрушения там были небольшие, «Айон» почти не пострадал. Правда, что произошло с системами управления, мы всё никак разобраться не можем. Но это дело времени. Пойми, восстановить без тебя работоспособность установки мы можем, но продолжить работу без руководителя проекта… – Гриб беспомощно развёл руки.

– Ничего, назначите нового руководителя, – желчно сказал Костя.

Груздев не ответил на словесный выпад Маркова. Он взял чашку с кофе, в его больших руках она выглядела игрушечной, отпил глоток и продолжил:

– Кофе уже остыл… Хорошо, не хочешь в отпуск – есть другой вариант. 21—27 мая в Лиме пройдет Конгресс по проблемам управления временем. Обещают много интересного. В частности, будут обсуждаться вопросы дисторсии – потери и восстановления ориентации во времени при хронопортации. Нас пригласили. Я, конечно, не поеду, здесь дел много, да и стар для таких перелётов, но тебе советую. Кстати, участники Конгресса должны посетить пустыню Наска*.

– Вы меня не слышите, Николай Гаврилович, – Костя раздражённо вскочил, – я никуда не поеду. Мне не нужен никакой отпуск. В лабораторию я не вернусь.

– Нет, это вы меня не слышите, молодой человек, – хлопнув ладонью по столу, взорвался, перейдя на «вы», в ответ Гриб. – Распустил нюни, мальчишка. Вы заставляете меня говорить тривиальные вещи. Из века в век подтверждается истина, что человечество никогда бы не достигло сегодняшнего уровня знаний, будь первопроходцы, покорявшие неведомые земли, глубины океана или космоса, столь бесхребетны. Учёные никогда бы не сделали и десятой доли своих открытий, пасуя перед неудачами. Сколько человеческих жизней было отдано на алтарь развития человеческой цивилизации. Бросать дело при первой же неудаче, даже трагической… это… это… слюнтяйство. Мартин бы вам этого не простил. Да вы и сами себе этого потом не простите.

Профессор раздосадованно махнул рукой.

– Хорошо, я не буду вас больше уговаривать. Проводите меня.

Они пошли к выходу. Гриб впереди, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Костя чуть позади. В коридоре Груздев молча повесил на крючок вешалки связку ключей, глухо буркнул:

– Передайте маме. Большое ей от меня спасибо.

Он шагнул к двери, на пороге остановился.

– Ответьте мне на последний вопрос, дорогой Константин Николаевич. Какие пространственно-временные координаты вы вводили в программу «Айона» при проведении последних испытаний? – Гриб хитровато, с прищуром, глянул из-под густых бровей.

– Координаты? Пространственные – лаборатории. Они были вычислены вплоть до сотых долей секунд. А временные – 20 февраля 2010 года, 9 часов 30 минут, ровно.

– И всё?

– Да, всё. Предполагалось отработать открытие тоннеля и введение потока отрицательной энергии по методу Казимира, чтобы стабилизировать его в этом состоянии и не позволить тоннелю схлопнуться в чёрную дыру. А почему вы спрашиваете, Николай Гарилович? – Костя не совсем понимал, к чему клонит шеф.

– Странно, странно, – задумчиво пробормотал Гриб, – наши приборы зафиксировали, что координаты вводились трижды и один раз из трёх, что совсем непонятно, откуда-то извне.

– Что значит извне? – заинтересовался Костя.

– Не из лаборатории, не из стен института и даже не из пределов нашего города. Дальше мы, к сожалению, проследить не смогли. Ну, да зачем вам это? Вы ведь решили не возвращаться в лабораторию, – съязвил Гриб и вышел в коридор.

Дверь перед носом Маркова захлопнулась. Он стоял, ошеломлённый резким взрывом шефа, переходом на «вы», что случалось с тем редко, только когда сильно разозлится, но больше всего его последними словами, пытаясь сообразить, кто мог извне управлять «Айоном». Может быть, это и стало причиной дестабилизации работы всех систем и аварии? Тогда, может быть, и Мартин… Надежды мало, но может быть…

Весь день Костя думал о разговоре с Грибом. К вечеру он принял решение и 20 мая вылетел в Лиму.

Девчонки нигде не было. Капитан обошёл все комнаты на первом этаже. В них, полуразрушенных, еще сохранились остатки старой мебели. На второй этаж подниматься не стал, это было незачем. Лестница, ведущая наверх, упиралась в чистое, чуть зарозовевшее предзакатное небо. Шаг за шагом он снова осмотрел все комнаты, и вновь безрезультатно. Теряясь в догадках, да куда же она запропастилась, он остановился на пороге одной из них, рядом с лестницей. Капитан чувствовал, девчонка в доме, где-то рядом. Но где?

Комната, у входа в которую он стоял, вероятно, раньше была кухней. Остатки плиты, почти целый посудный шкаф, поломанные стулья, массивный дубовый стол с оставшимися целыми только двумя ножками, лежащий на боку, и множество битой посуды подтверждали это. На тыльной стороне нескольких больших осколков тарелок синела свастика. В стене напротив капитан заметил небольшую, на уровне пояса, дверцу. Он подошёл и открыл её. Это оказался пустой стенной шкаф.

– Вот загадка, куда же ты делась? – капитан вышел в коридор. – Ладно, сдаюсь, – громко сказал он. – Покажись, человек-невидимка, опасности больше нет.

За его спиной послышался тихий скрип. Оглянувшись, капитан увидел, как чуть приоткрылась дверца шкафа, куда он только что заглядывал. Он подбежал к ней и распахнул. В шкафу на корточках сидела девчонка.

– Мистика. Я же только что здесь всё осматривал. Как ты тут оказалась?

– Den Keller. Подвал, – девчонка показала рукой вниз. – Вход под лестницей завален, а на лифте – можно.

– На лифте? – переспросил капитан.

– Ja, mit dem Lift. Его папа перед войной построил. Он идёт из подвала на кухню и потом наверх, в бабушкину комнату, – она кивнула головой в сторону потолка. – Бабушка болела, не могла ходить, вот папа и сделал лифт.

Теперь он понял, что принял за стенной шкаф кухонный лифт. Так же, видимо, ошибся и сержант Порейко, обыскивая дом. Это и к лучшему.

– Вылезай, давай я тебе помогу, – капитан протянул девчонке руку. – Скоро стемнеет. Нужно на ночлег устраиваться.

– Вот, ты спрашивал, – она стала что-то доставать из-за спины.

– Что я спрашивал?

– Den Eimer… Ведро. Для воды.

Перед его глазами действительно появилось большое, литров на пятнадцать, ведро. Чуть помятое с одного боку, побитое ржавчиной, но вполне ещё для дела пригодное. В нём лежало ещё одно, совсем маленькое, детское.

– Der Prachtkerl. Молодец, – похвалил он девочку.

Глаза её радостно засияли.

Капитан взял вёдра, помог девчонке выбраться из лифта. Пока окончательно не стемнело, он решил сходить за водой. Девчонка потянулась следом, она теперь боялась остаться одна. Вместе они спустились к реке, набрали воды. Возвращаясь, наломали веток у поваленной яблони. Побродив по саду, капитан нарвал свежих зелёных листьев малины. В большой, судя по остаткам в ней камина, служившей раньше хозяевам гостиной комнате на камнях капитан уложил ветки небольшой горкой, сверху аккуратно положил собранные по комнатам куски досок, поломанной мебели и, чиркнув зажигалкой, поджёг. Когда первые маленькие язычки нарождающегося костра лизнули ветки яблони и сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее поползли вверх, девчонка присела рядом с ним, поближе к огню.

«Не мешало бы тебе, красавица, умыться», – посмотрев на её лицо и руки, подумал капитан. Он нагрел у костра немного воды в маленьком ведре. Из своего вещевого мешка достал бинт, тёмный «кирпичик» хозяйственного мыла и положил их на пол у ног девчонки. Рядом поставил ведёрко с тёплой водой.

– Очень грязная? – Она вопрошающе взглянула на него. – Schrecklich?

– Нет, чумазая и смешная.

Капитан ещё раз покопался в мешке и достал чёрный, очень похожий на ученический пенал, предмет. Посмотрел на него, покрутил в руках и убрал обратно. Вместо «пенала» на свет появилась жестянка с тушёнкой, нож и остаток буханки хлеба. Это оставалось всё, что «бычок» с «боровом» не успели подъесть.

Пока он ножом открывал консервную банку, нарезал ломтями хлеб, девчонка успела умыться и прибрать растрёпанные волосы. От тепла костра ее щёки зарумянились, и в синих глазах отражались огоньки пламени. Он заметил, что не ошибся днём, когда она показалась ему красавицей. Девочка, уже почти девушка, действительно была красива, но красоту её нельзя было сравнить с распустившимся цветком, скорее с цветочным бутоном, нежным, свежим и хрупким.

– Мы почти целый день вместе, а я так и не знаю, как тебя зовут. – Капитан пододвинул к ней хлеб и банку, протянул нож.

– Мария, – девчонка нерешительно, оглядев нехитрую снедь, взяла нож. – Und du?

– Ешь, ешь, я не хочу.

Он видел, она голодна, и решил не делить на двоих одну банку тушёнки, отдать ей всю, а самому похлебать кипяточка с малиновыми листьями. Капитан ополоснул маленькое ведёрко, плеснул туда воды, бросил листья малины. Подвесить ведёрко было не на чем, и он придвинул его поближе к огню, вплотную к горящим веткам и обломкам мебели.

– Маша, – задумчиво повторил капитан имя, – а меня – Мартин. Приятно познакомиться.

– Ты немец? – от удивления девчонка чуть не поперхнулась.

– Русский немец.

– Это как?

– Моя семья почти два с половиной столетия назад переселилась в Россию из Баварии.

Девчонка доела тушёнку и виновато отодвинула от себя пустую банку.

– Ты как здесь оказалась, одна? – спросил капитан.

– Здесь мой дом.

– Это я понял. Почему ты одна? Где твои родители? Из родственников у тебя есть кто или сирота?

– Nein, nicht die Waise. Нет, не сирота.

Она рассказала, что до войны они жили в этом доме большой дружной семьёй. Папа, мама, брат, дедушка с бабушкой и Мария. В тридцать девятом, когда ей было семь, умер дедушка, следом, проболев после его смерти три года, бабушка. Летом сорок четвертого забрали отца, как она думает, на фронт. С тех пор она его не видела, ничего о нём не знает. В доме Мария осталась с мамой и братом. Жили впроголодь, но не жаловались, у некоторых соседей в округе было хуже. В конце сорок четвертого года, осенью, от приближающегося фронта бежали в Кёнигсберг. Город был в руинах после тяжёлых бомбёжек, весь центр разрушен, только на окраинах оставались уцелевшие дома. Многие тогда в страхе перед приближающейся русской армией бежали на запад, но ещё больше осталось. Люди жили в тесноте, ютились в одной комнате по несколько семей, впроголодь, в подвалах,

Капитан сидел и слушал сбивчивый девичий рассказ. Глядя, как у неё на глазах заблестели слёзы, он погладил её по щеке, приговаривая:

– Ничего, ничего, девонька, скоро всё изменится. Всё у тебя будет в порядке, поверь мне.

Мария, уже не сдерживая слёз, всё рассказывала и рассказывала. О том, как мать, оставив её в городе у дальних родственников, уехала домой, как дядя Герхард, которому удалось устроиться на работу в комендатуру, летом сорок шестого пристроил Марию в семью русского офицера, полковника Астафьева, нянчиться с маленьким ребенком.

У Астафьевых она прожила почти год. В их семье её приняли хорошо. Она была одета, обута, не голодала и даже неплохо выучилась русскому языку. Осенью пошла в школу. Однажды зимой к ней приезжала мама. Худая, потемневшая лицом, она привезла дочери нехитрые гостинцы – хлеб, немного картошки и сухую морковь. Мария не взяла их, почувствовав: матери с братом продукты нужнее. Сама она у Астафьевых голода не испытывала. И мать, бережно завернув гостинцы в платок, увезла их обратно.

Новое для себя слово – депортация – Мария впервые услышала в феврале сорок седьмого и решила во что бы то ни стало возвращаться домой. Недели через две, ближе к вечеру, захватив с собой ломоть чёрного хлеба, она сбежала из семьи полковника, отправилась к своим родных.

До дома добиралась долго и тяжело, но там её встретили пустые стены и тишина. Матери и брата в доме уже не было. У неё оставалась ещё небольшая надежда найти их у тёти Хельги, папиной сестры, и она отправилась в Рагнит10. Но тётю Хельгу с детьми уже отправили в Германию, и в их доме жили несколько русских семей. Идти было больше некуда, что оставалось делать? Полуголодная, оборванная, тревожно отсыпаясь днём в попадавшихся всюду на пути развалинах и передвигаясь, насколько хватало сил, ночью, вернулась к родному дому. Ей казалось, что только здесь рано или поздно она встретит своих родных.

Девчонка говорила долго. Капитан не перебивал, понимал: дать ей выговориться – самое малое, что он может для неё сейчас сделать.

День окончательно уступил свои права ночи, в бездонном синем небе беспорядочно, одна за другой, высветились звёзды. Капитан подождал, пока Мария закончила свой рассказ, поднялся и вышел из комнаты. Через несколько минут вернулся, волоча за собой большой кухонный стол и драный матрац. Выломав у стола пару оставшихся ножек, он разгрёб около камина битый кирпич и положил столешницу на пол, сверху бросил матрац.

– Вот тебе и кровать, ложись, поспи. Мешок вместо подушки положи под голову, – капитан бросил его на матрац.

– Ты спать не будешь? – спросила девчонка.

– Я ещё похожу тут, осмотрюсь, – ответил он.

– У меня сегодня день рождения, – неожиданно сказала Мария, присаживаясь на импровизированную кровать.

– Поздравляю. И сколько же тебе лет исполнилось?

– Пятнадцать. Fünfzehn.

В глубине дома послышался тихий шорох. Капитан насторожился и прислушался. Девочка боязливо дернулась. Шорох повторился, чуть ближе и громче.

– Не бойся, это, наверно, крысы, – капитан исчез в темноте.

– Ой, – девчонка испуганно подобрала под себя ноги.

Через минуту капитан появился в дверном проёме.

– Я ошибся, это не крысы, это другой незваный гость, – улыбнулся он и протянул ей бурого лохматого щенка с чёрненькими умными глазками и носиком кнопкой, как у плюшевого медвежонка, – вот тебе и подарок.

Она радостно взяла пёсика на руки, как маленького ребёнка, и прижала его к груди. От счастья щенок, энергично виляя хвостом и поскуливая, в одно мгновение облизал ей нос и щёки. Кто из двоих радовался их встрече больше, со стороны понять было невозможно.

– Он, видимо, голодный?

– Скорее всего, – ответил капитан. Он покрошил остатки хлеба в банку тушёнки и, соскребая ножом остатки сала с её краёв, перемешал их с хлебом. Оторвал крышку, загнул острые края внутрь так, чтобы щенок, залезая носом в банку, не поранился, и поставил банку на пол.

Мария опустила щенка на пол рядом с банкой, и тот, урча, в мгновение ее опустошил. Закончив с едой, он поднял морду, вопросительно посмотрел на людей – может, ещё что перепадёт, – но быстро понял: добавки не будет, и начал, вылизывая остатки в банке, гонять её по полу. Капитан попытался забрать банку, но щенок прижал её лапой и, косо поглядывая на него, зарычал.

– Ух ты какой, охранник, – засмеялся капитан, – ну, долизывай её хоть до дыр, если тебе так хочется.

Вскоре банка щенку и самому надоела, он забрался на крышку стола под бок к девочке, немного поворочавшись, быстро уснул, смешно сопя носом. Скоро уснула и Мария.

Капитан сидел рядом, спать ему не хотелось. В костре то и дело потрескивали горящие доски, и из пламени вылетали маленькие искры. Они взлетали вверх, одни тут же гасли, другие улетали всё выше и выше и терялись в тёмном небе в мириадах звёзд.

Строки легли на ум неожиданно легко, сами собой. Капитан удивился, он никогда не писал стихов. Хотя тут же подумал: это и не стихи, просто две строки, неожиданно пришедшие на ум, больше ничего. Он решил придумать рифму для этих строк, но она оказалась дамой капризной, и их отношения, как он ни старался, как ни ломал голову, не складывались.

«Да уж, не поэт», – капитан иронически посмеялся сам над собой.

Странное настроение поселилось в его душе, лирическое, давненько оно его не посещало.

Капитан посмотрел на девчонку. Она спала, подложив ладошку под голову. Рядом, уткнувшись носиком в её подбородок, иногда чуть подёргивая лапками, спал щенок. В минорной тональности настроения появились новые звуки – чуть слышные, но отчётливые. Эти звуки принесли с собой осознание, что старая его жизнь сегодня закончилась и вряд ли возвратится, завтра начнётся совсем другая, новая, в которой эта спящая девочка и её старый полуразрушенный дом будут неразрывно связаны с ним одной судьбой.

6

В конверте было несколько сложенных пополам тетрадных листков в линейку. Он развернул их и стал читать.

«Здравствуй, Костик!

Я всегда знал, что рано или поздно мой друг Костя Марков найдёт мою «Берлогу». Если ты сейчас читаешь моё письмо, значит, это произошло поздно (во всяком случае, для меня) и Мартина Мерка уже нет в этом времени или просто нет.

Сейчас, по прошествии стольких лет, хочу сказать, дружище, тогда, в нашем споре, ты был прав. Я в тот момент, как, впрочем, и до сих пор, ещё не распрощался со своим детством, присущими ему мечтами и опрометчивостью. Мне не терпелось опробовать нашу установку в рабочем режиме, и в том, что впоследствии случилось, виноват лишь я один. «Ignoscito saepe alteri, nunquam tibi» – другим прощай часто, себе – никогда, – гласит крылатое латинское изречение. Оно очень верное, это изречение; прожив жизнь, я так и не простил себе своего глупого поступка, пусть даже последствия его оказались для меня счастливыми.

В то утро, оставив тебя у пульта управления, я спустился в машинный зал. Там, стоя у «Айона», заворожённо, не в силах оторвать глаза, смотрел на открытый пространственно-временной тоннель. Его серо-голубое, словно дышащее, живое облако совсем не походило на то, каким оно мне представлялось до этого момента, и на «звёздные врата» фантастических фильмов. Это облако звало, тянуло к себе. Я осторожно коснулся его рукой и почувствовал пульсирующее тепло. Покой и тепло. В тот момент у меня и в мыслях не было испытывать на себе, как может пройти процесс хронопортации. Да, я готовился к ней, рассчитал координаты своего первого путешествия во времени (ты знаешь, с детства меня мучил вопрос о судьбе моего деда), подготовил все необходимые для тех лет документы, заказал форму по военным фотографиям. Но, поверь, об этом в те минуты даже и не думал.

Мне, глупому, вдруг захотелось посмотреть, что произойдёт, если ввести в «Айон» новые пространственно-временные координаты, изменить время и точку предполагаемой хронопортации, будет ли заметна визуально перестройка входа в тоннель, как отреагирует на мои команды трепещущее облако «звёздных врат». Наивный, я хотел увидеть процессы, происходящие на уровне, не подвластном человеческому зрению, но тогда мальчишеское любопытство взяло верх над разумом. Я ввёл новые координаты в системы «Айона» – 28 мая 1947 года – и стал ждать. Но ничего не происходило. Серо-голубая невесомая субстанция передо мной не изменила ни цвета, ни состояния, она так же, как и раньше, спокойно, размеренно дышала и влекла меня к себе. Я был немного разочарован.

Но это меня не остановило. В тот день я, видимо, был чемпионом мира по глупости. За одним неразумным поступком последовал другой. В голове родилась бредовая (теперь я это ох как хорошо понимаю) мысль. Что, если шагнуть туда, в открытый тоннель, попробовать, ведь риска, в этом я был уверен, почти никакого? В этот момент я и решился сделать то, что поначалу не собирался. Потом, представляя себе твое вытянутое от удивления лицо, когда появлюсь через десять минут рядом с тобой ниоткуда, из воздуха, как мы вместе посмеёмся над этим розыгрышем, ввёл новые координаты. Не знаю зачем, скорее всего, интуитивно, схватил вещевой мешок и шагнул в дышащее окно портала.

Хронопортация прошла проще, чем мне представлялось. Не было никаких коридоров, тоннелей, полётов – всё оказалось спрессованным в один шаг – начал я его в одном времени, а завершил уже в другом. Прежде чем я понял, где нахожусь, краем глаза успел увидеть, как тоннель за моей спиной потемнел и захлопнулся. Я попробовал его активизировать своим активатором (АПД – активатор портала дистанционный), попытался снова открыть временной переход, но из этого ничего не вышло. Мне стало понятно, что в лаборатории произошло непредвиденное, авария или сбой в системе управления «Айона».

Я вспомнил наш спор перед испытаниями и твои слова про играющее во мне детство и в тот момент, наконец, повзрослел. Годы показали, не совсем, но повзрослел. Надо было понять, куда, в какое время занёс меня мой опрометчивый поступок, как отсюда выбираться и, вообще, возможно ли выбраться.

Оглядевшись, я обнаружил, что нахожусь у подошвы небольшого холма. Слева темнел лес, вправо, насколько видит глаз, уходило поле, как шрамами, покрытое незаросшими окопами и траншеями. Передо мной, примерно километрах в двух, виднелся большой разрушенный дом. Всё говорило о том, что «Айон» успешно отработал введённые мною координаты 1947 года. На всякий случай переодевшись, я пошёл к дому.

У этого дома началась моя новая жизнь, там я встретил Марию – маленького пятнадцатилетнего беззащитного воробышка, оставшегося в полном одиночестве рядом с родным домом, но в чужом мире, в теперь уже чужой стране. Потерявшая семью, голодная, чумазая, чуть не растерзанная бандитами, девочка нуждалась в поддержке, и я не мог её бросить. Беды и неустроенность этой девочки заслонили мои проблемы. Нет, я не забыл о них – разве можно забыть, как по собственной глупости оказался в прошлом, не имея возможности вернуться назад. Некоторое время всё ещё надеялся, что вдруг произойдёт чудо и вы там, оставшиеся в будущем, найдёте способ возвратить меня, но шли дни, недели, месяцы, незаметно пролетел год, и надежда ненужным хламом легла на полку. Оставалось только строить жизнь здесь, в этом времени.

Я её и построил, как сумел. В письме всего не расскажешь.

Костик, с высоты прожитых лет некоторые вещи я стал понимать лучше. Например, мне совершенно ясно, почему Гриб предложил тебе возглавить лабораторию, а не мне – ты же помнишь, в далёком отрочестве именно я зародил в тебе интерес к идее хронопортации. Я не обижался на это тогда, нет, скорее радовался за друга, сейчас же на месте старика поступил бы точно так же, потому что кроме великолепных профессиональных качеств ты ещё обладал и тем, чего мне явно не хватало – чувством ответственности.

Ясным стало и многое другое. Однако суть времени, то, к чему мы в юности стремились, я, как ни пытался, не постиг. Помнишь, у святого Августина11: «Я вроде бы знаю, что означает время, пока меня об этом не спрашивают, когда же спросят, я тотчас попадаю в затруднительное положение». Так и со мной: порой мне кажется, что я знаю, что такое время, почти физически ощущаю его и через мгновение это чувство уходит, как песок сквозь пальцы, и я уже ничего не понимаю в нём, в его сути.

Нам кажется, мы контролируем время. Но это ошибка. На самом деле мы в меру своих знаний, умений только разработали методики его измерения и не более. Контролировать время нам себя не позволит. Оно, скорее всего, «эластичная» субстанция, возможно, живая, умеющая при необходимости менять свою структуру, течение, ускоряться, замедляться в определённой конкретной точке пространства.

Ты, наверно, замечал, как иногда выставленные по сигналам точного времени часы вдруг «сходят с ума» – катастрофически отстают или как сумасшедшие убегают вперед и потом неожиданно снова начинают идти точно. Все в таких случаях ругают капризный хронометр, но он-то тут ни при чем, потому что Время в данном конкретном месте по неизвестным нам причинам – возможно, мы и сами стали в какой-то момент побудительной причиной для этого – изменило свое течение.

Мы живем во Времени, внутри него, наша связь взаимна. Оно может, когда ему это необходимо, подстраиваться под нас, а может и просто играть с нами. Может ускорить или замедлить свой ход.

Может быть, мои мысли сумбурны, может, абсурдны, но вспомни Библию, там говорится, что первые патриархи жили не одну сотню лет, а это, на мой взгляд, возможно, если их ауры, они сами как физические тела были взаимосвязаны с Временем и оно, будучи обычным для остальных людей, изменило свой ход для них.

Конечно, Костя, доказать я ничего не могу, но это сможешь сделать ты. Маше, моей внучке (думаю, вы с ней уже познакомились), я оставил свои дневники и некоторые расчёты. Посмотри, они в твоём распоряжении.

И вот ещё что. Мне кажется, я догадываюсь, что произошло во время испытаний нашей установки, так изменивших мою жизнь. Много лет мой АПД не подавал признаков жизни, но несколько месяцев назад вдруг проснулся. Я был уверен, что он давно вышел из строя, но ошибся. Сопоставив факты, понял: «активатор» включился как раз в день самых первых испытаний «Айона». (Господи, неужели я дожил до этого момента, прошло больше полувека.) Несколько месяцев я ходил вокруг пенала АПДешки, боясь притронуться к нему. Но меня неумолимо тянуло к маленькой чёрной коробочке, и порой бывает очень трудно удержаться от соблазна, в один из дней я не выдержал, взяв её в руки…

Что произошло потом, ты, наверно, догадываешься. Да-да, мой друг, именно я дестабилизировал работу нашей установки в тот памятный день, как бы парадоксально это тебе ни казалось, и именно я сам стал виновником всего, что произошло впоследствии. Видимо, не суждено мне было стать настоящим учёным – только увлекающимся дилетантом.

Р. S. Костя!

Все эти годы мою жизнь омрачало чувство вины перед родителями. Я поступил безрассудно и несправедливо по отношению к ним и принёс им много страданий своим исчезновением. Они этого не заслужили. Сними, пожалуйста, грех с моей души, расскажи им, что со мной произошло, передай, что я прошу у них прощения и очень их люблю.

Надеюсь, что ты станешь добрым другом моей Машке. Она для меня – особый человечек, и я очень за неё тревожусь. Как сложится её жизнь? Надеюсь, если ей понадобится помощь, ты будешь рядом.

До встречи, может быть, в другом времени. Спасибо за фото, я в полном восторге.

Твой Мартин.

P. P. S. Что случилось с моим дедом, я так и не узнал…»

7

«Так вот откуда это вмешательство извне в работу „Айона“, о котором говорил Гриб. Теперь вроде всё становится на свои места, хоть это и парадокс. Для устойчивой работы установки необходимо стабилизировать энергетическую составляющую времени и пространства, а неоднократная смена вводных данных для хронопортации вывела её из равновесия, произошёл выброс энергии, и „врата“ захлопнулись. Логически это понять трудно, но можно, да и факты говорят, что события именно так и развивались. Ну что ж, наука вообще полна парадоксов, а в нашей работе ещё не раз придётся столкнуться с загадками и посложней», – подумал Марков.

Костя бережно сложил прочитанное, спрятал в конверт, положил его на стол и огляделся. Нет сомнения, он находился в рабочем кабинете Мартина. Здесь почти шестьдесят лет в окружении этой мебели, множества книг работал его лучший друг, которого все считали погибшим.

На столе стояли фотографии. Со снимков на Костю смотрел Мартин, только уже седой, с непокорной гривой волос, как на известном портрете Эйнштейна, несколько незнакомых мужчин и женщин, хозяйка дома Мария. Чуть в стороне от всех – фото маленького мальчика, светлоглазого и улыбчивого. Марков подумал, что это, возможно, сын Марии.

Стену напротив стола украшал портрет красивой, лет тридцати пяти, женщины, сидящей в высоком старинном кресле. У неё были густые тёмные волосы, аккуратно уложенные на затылке, голубые глаза, правильные черты лица и удивительное сочетание доброты, тепла и чувства собственного достоинства во взгляде. Она очень походила на хозяйку дома, только старше годами.

Марков встал, путаясь в своих мыслях, зашагал от стены к стене по комнате, словно измеряя её. Ещё раз осмотрел всё вокруг, взгляд его остановился на фотографии мальчика – лицо малыша казалось поразительно знакомым, но Костя никак не мог вспомнить, кого он напоминает. Постояв немного напротив фото, он, так и не разгадав эту загадку, вышел из комнаты. Звук его шагов, глухо отталкиваясь от стен, нарушил тишину дома, и Марков понял: он, как и утром, сейчас в доме один. Пройдя коридором к настежь открытой входной двери, вышел на крыльцо. Двор перед домом тоже оказался пуст, даже собака, строгий охранник, оставив свой пост, куда-то запропастилась. Костя спустился по ступенькам и пошёл по дорожке вдоль яблоневого сада, утром именно оттуда возвращалась Мария. На краю холма он остановился. Дорожка уходила вниз к речке. На полпути к ней, чуть в стороне от дорожки стояла беседка. Лёгкая, с тонкими узорчатыми опорами, под крышей, покрытой, как в старину, обычной дранкой, она казалась воздушной, прозрачной.

В этой прозрачной беседке он заметил Марию, сидящую на скамейке. У её ног лежал пёс. Марков подошёл и присел рядом. Урс вскочил, повиливая хвостом, положил свою большую, тяжёлую голову Косте на колени.

Конец ознакомительного фрагмента.