Анне Анкетиль – моему неизменному вдохновению.
Elizabeth Archer
Mirror Game
Литературная обработка E. Полянской
Пролог
Англия, 1055 год.
Мужчина ждал уже больше часа. Монахиня, проводившая его в эту комнатку, сказала, что он может оставаться здесь, пока не освободится настоятельница. От чего ей следует освободиться, визитер не ведал, однако в монастырях свои правила. Им следует подчиняться, хотя больше всего хочется всполошить этот курятник, чтобы монахини задвигались быстрее и стали хоть немного похожи на живых людей.
Невесты Господа. Мужчина усмехнулся, прошелся по комнате туда-сюда. Как же, невесты, все знают, что монастыри мирскому не чужды. Настоятельница этого, например, – одна из самых богатых женщин в Нортумбрии, и не потому, что родилась в семье из состоятельного рода, а потому, что до смешного скаредна. И умеет считать деньги.
В монастыре было тихо. Слишком тихо. Это заставляло нервничать. Так Бог и молчит – в каменных стенах, украшенных грубыми деревянными распятиями, среди окон, похожих на бойницы, в душном свечном мареве и запахе ладана, едва-едва перебиваемом вкусным духом из монастырской пекарни. Здесь выпекали большие круглые хлеба, которые быстро черствели, если оставить на солнце, и долго хранились, если убрать в холодный, но не сырой подвал.
Мужчина нетерпеливо ходил по комнате, несколько раз порывался выйти, чтобы уже самому отправиться на поиски настоятельницы, однако хорошо понимал: это недопустимо. После такого нарушения правил женского монастыря никто не разрешит наглецу говорить с настоятельницей и просить у нее что-то. А тем более – требовать. Сейчас визитер намеревался именно требовать, так как считал, что имеет на это право. И лишь эти соображения останавливали мужчину. Скука и злость одолевали его, однако план, который он лелеял, требовал терпения.
Наконец монахиня возвратилась и сказала, чтобы он шел за ней. Они прошли по длинному коридору, потом по галерее, нависавшей над внутренним двориком. Косые лучи вечернего солнца лежали теплыми лоскутами, и по этому весеннему монастырскому безмолвию монахиня двигалась бесшумно, словно призрак, а громкий топот сапог визитера казался кощунством. Галерея закончилась лестницей, которая вела в другой коридор, где монахиня и открыла дверь в покои настоятельницы.
Кабинет больше походил на келью; может, это она и была, мужчина во всех этих вещах не разбирался и вообще впервые находился в женском монастыре. Настоятельница, высокая, довольно крупная дама, сидела за столом и что-то писала, аккуратно выводя буквы на плотной желтой бумаге. Монахиня исчезла, дверь закрылась, и настоятельница, оторвавшись от своего занятия, посмотрела на визитера. Тот торопливо произнес все положенные слова, приветствуя главу монастыря и выражая радость от встречи.
– Мне передали, что вы приехали поговорить об одной из моих послушниц, – проронила настоятельница, дослушав. Мужчина улыбнулся и заговорил снова; эту речь он репетировал несколько дней, подбирая самые лучшие, самые убедительные слова и облекая их в одежды из лести, обеспокоенности и любви. Визитер не считал себя хорошим оратором, однако, когда хотел, он мог говорить убедительно.
Послушница долго возилась в саду, аккуратно распределяя рассаду. Ей нравились садовые работы, и так как сестра Мария утром лучилась благосклонностью, девушка пробыла в саду долго. И работа сделана хорошо: грядки ровные, их много, а значит, завтра можно будет заняться цветами. От роз никакого толку, если судить лишь по выгоде, однако есть в них божественная красота, и с этим все соглашались. В монастырском саду росли кустовые розы, с наступлением весны уже покрывшиеся нежными листиками, и следовало осмотреть ветви, обрезать засохшие и подвязать те, что слишком тяжелы. Но это – завтра. Девушка приложила ладонь к глазам и посмотрела на солнце: оно опускалось все ниже и уже коснулось монастырской стены. По саду протянулись длинные тени.
Услышав, что ее окликают по имени, девушка обернулась. По размокшей от вчерашнего дождя дорожке торопливо шла сестра Мария, и от ее хмурого, настороженного взгляда девушке стало не по себе. Может, она в чем-то провинилась? Кажется, нет. Она весь день проработала в саду, как велели, и молитвы все отстояла, и про себя молилась, иногда забываясь и начиная напевать священные слова, а не произносить их размеренно, как полагалось. Но об этом сестра Мария совершенно точно не может знать, верно?
– Сестра, тебя зовет мать-настоятельница. Поспеши.
– Поспешить? – переспросила девушка и бросила неуверенный взгляд на грядки. – Но мне нужно убрать вот это и…
– Матушка сказала – прямо сейчас, – раздраженно сказала сестра Мария. – Не возражай. Иди. Я все уберу сама.
Невиданное дело! Это встревожило послушницу, и она быстрым шагом направилась к обители. По дороге никто не встретился: монастырь был огромен, и часто монахини в течение дня встречались лишь в храме на общих молитвах да в трапезной. Девушка прошла по клуатру[1], поднялась по узкой лестнице на второй этаж и постучала в дверь кельи настоятельницы.
– Войди, дочь моя.
Матушка-настоятельница была не одна. В комнате, помимо нее, находился незнакомый мужчина, довольно изящный и темноволосый, похожий на изнеженного кота. Он стоял у окна и, когда послушница вошла, повернулся к ней, рассматривая пытливо. А затем прежде, чем настоятельница успела произнести хоть слово, заговорил приятным и мягким голосом:
– Здравствуй, дорогая родственница. Я так рад видеть тебя. Я скучал и беспокоился о твоей судьбе.
В горле у девушки пересохло. Она не знала, зачем приехал этот человек и кем он ей на самом деле приходится, одно ей было ведомо точно: сейчас он солгал.