Медведев Роман
ПОВЕСТЬ
ИГРА В СВОИ ВОРОТА
г. Москва
1.
Начало этой истории было положено слишком давно. Так давно, что сегодня я чувствую себя стариком, вспоминая о днях начала. А ведь мне всего тридцать три. Впрочем, иные скажут: уже тридцать три. Но я не из тех. Я хотел бы жить дальше, а не прощаться с молодостью, списывая себя в утиль. И рука моя лишь крепче становится год от году. Но вот ведь… не сподобил меня создатель решать за себя.
Лежа и умирая, здесь, вдалеке от дома и привычного окружения, я лишь тешусь воспоминаниями. Тем, что замерло во мне подобно ледяному наросту, висящему рядом, и не оставит уже никогда. Эти воспоминания тяготят нечто, именуемое совестью. А с другой стороны до щемящего зуда приятны, отчего расчесываешь их и расчесываешь. Покуда уж кровью не засочатся. Ведь они по большому счету – все мое достояние. Такие какие есть. Другими им уже не стать. Режиссер-время не предаст их монтажу и коррекции. Манипуляций с правдой не будет.
Я окунусь в них теперь в последний раз. Быть может рассужу себя по той упомянутой совести. Прежде, чем осудит та… Другая. Та, кто видит еще больше, чем я.
Воспоминания о детстве. Воспоминания обо всем и обо всех тех событиях, которые и привели меня в конечном итоге в этот ледяной сугроб…
***
Итак, это началось давно. Пожалуй, невозможно с полной уверенностью сейчас сказать, какой из эпизодов моих совершенных для восприятия галлюцинаций стал первым в жизни. В то время я, как и любой другой нормальный ребенок, еще не мог придать должного значения собственным переживаниям. И скорее от испуга отказывался от них в пользу серого, но привычного окружающего быта. Но все же…
Я родился в январе 1968 года, в семье, по-анкетному – служащих.
Роды прошли без осложнений. Маму на следующий день после семейного празднования нового года отец увез в ближайший роддом, где, спустя несколько часов, я первый раз подал голос. Никаких особенных обстоятельств, сопутствующих появлению младенца на свет, не было. За исключением, пожалуй, того, что я родился «в рубашке». Мама довольно часто упоминала об этом и именовала сей дефект не иначе как чудом. Наверное, у нее были на то причины.
Моя семья жила в тесной, хоть и трехкомнатной, квартире на третьем этаже панельного девятиэтажного дома. Еще помню времена, когда с нами был дедушка. Он проживал в отдельной комнате с балконом. Вид с балкона был не ахти какой, горизонт заслонял стоящий напротив дом-близнец. Но и об этом я узнал только после смерти дедушки. До того его комната напоминала Форт Нокс, своей неприступностью. Дед умел держать оборону даже от родного внука. Хотя, чего уж там, буду откровенным – особенно от родного внука. Которого он и терпеть не мог. «Сопливая жопа» – самое ласковое, на что мне приходилось рассчитывать от дедушки в свой нежный возраст.
Папа. Это был практичный и немногословный с домочадцами человек. Любящий мастерить все и вся по дому, заткнув за ухо огрызок карандаша и бормоча под нос сопутствующие ожидаемому успеху заклинания. Папа все делал сам. Ломал, чинил, строил и, зачастую, ломал снова. Ревностно относился к членам семьи, ломавшим что-нибудь без его на то санкции. Бранился. Никогда нога работника бытового сервиса не переступала порог нашей квартиры. Папа чувствовал себя вполне самодостаточным в этом отношении.
В нашей квартире под папиным усердием отпочковались: уголки радио-электронщика, столяра-плотника, сантехника, автомобилиста и стеллаж разнорабочего. Мой трудолюбивый родитель умел перевоплощаться в рамках любой из указанных ипостасей. Ну и, разумеется, у него был импровизированный кабинет, оттяпавший бо’льшую половину гостиной при посредничестве гипсокартонной перегородки. Стены кабинета украшали корешки скучных технических книг. Я силился и не мог представить, как папа мог играть с ними, ведь в некоторых и вовсе не было картинок. Зато, с его слов, они поглощали звуки. У окна кабинета врос огромный пульман. Под оргалитом на письменном столе лежала памятка: «Не ошибается тот, кто ничего не делает!» Папа делал и ошибался. Лучшим свидетельством тому явился ваш покорный слуга…
Папа работал на авиационном заводе и был, цитируя многочисленные грамоты и поздравительные открытки, – «… талантливым и преданным своей работе инженером-передовиком …». Сказать, что он любил свою работу – равносильно молчанию. Он обожал ее. Отдавал всего себя, оставляя нам лишь крохи. К слову, ощутимые вполне. Отчего я лишь со временем смог представить себе всю масштабность его натуры и искренне сожалеть о дефиците папиной энергии дома.
Папа не раз награждался медалями, грамотами и рос по служебной лестнице. Благосостояние нашей семьи полностью зависело от него. И мы жили достаточно хорошо по сравнению с соседями по дому и моими впечатлениями от семей сверстников. Хотя мы почти никогда не принимали гостей.
Мой папа был скромным и, как я уже упоминал, молчаливым человеком. На работе он, с подобающим ему усердием, стремился в первую очередь занять отдельный кабинет. Общество зачастую раздражало его. Люди определенно мешали ему отдаваться полностью своим мыслям, и расстраивали складывающиеся в голове структуры формул, чертежей и расчетов.
Помню повторявшуюся изо дня в день картину: папа стоит у окна, сложив за спиной руки и вперив глаза в неведомые окружающим дали. Я всегда побаивался своего отца и, можно сказать, не доверял ему.
Совсем иначе все было с мамой.
Моя мамочка. Она была настоящей хозяйкой дома. Увлеченной, как и отец, работой, но живущей при этом своей семьей. Была её душой. Да и руками с ногами тоже, не в укор папе будет сказано.
Мама была логопедом детского сада. Теперь сложно судить, но мне всегда казалось, что она не любила детей и занималась работой исключительно ради удовлетворения собственных амбиций. Она использовала несчастных деток как подопытных сущностей, экспериментируя в столь ограниченной области, как логопедия.
Другое дело ее отношение ко мне. Мне с детства доставалась от нее вся доброта и ласка, на которую только мама была способна. Она часто проводила время со мной. Я съедал её всю. Вампирил, покуда на глаза матери не опускалась пелена, и она не впадала в эйфорию детства.
С мамой я мог говорить о чем угодно и советоваться на любые темы. Ну, конечно, до того момента пока у меня не появились свои игры.
Мать была худощавой, высокого роста женщиной. Ее лицо с высоким лбом и длинным заостренным носом ни у кого не повернулся бы язык, назвать заурядным. Сквозь тонкую кожу виднелась сетка голубых сосудов. Большие черные глаза почти всегда блестели. Она носила длинные каштановые волосы, которые собирала в пучок, когда шла на работу и всегда распускала дома.
Насколько помню, на папином столе неизменно находилась их досвадебная фотография. На ней мама в летнем платье, смеясь, склонила голову, а папа обнимает и смотрит на нее. Этот его взгляд наполнен такой нежностью и любовью, что мне порой казалось – это не мой отец. Воочию такого взгляда я у него не видел никогда.
Родители жили мирно. Во всяком случае, я не припомню громкой ругани в нашем доме. Со мной, как я уже упоминал, общалась в большинстве случаев мама. Читала книги, играла, учила. Папа лишь изредка позволял себе позаниматься с сыном. В моей энергии он не нуждался.
Этот мир я и называл своей семьей.
2.
Давно стемнело. Наверное, около десяти часов. Посмотреть на часы и удостовериться в этом уже нет возможности, хотя вот они рядом, на руке. Стало чертовски холодно. Мне просто необходимо отвлечься и переключиться на что-нибудь. Надо дожить до ночи и там снова придет ОНА…
***
В детский сад (увы, не мамин) меня отдали в возрасте четырех лет. До этого со мной сидела смотрительница. Я плохо ее помню. Пожалуй, только связанный с ней случай, когда я опрокинул себе на руку чашку с оставленным ею только-только вскипевшим киселем. Я истошно визжал, с ужасом взирая на огромные волдыри, наступавшие на руку, а няня достала из сумки образок и неистово крестилась на него… Но мы продолжали дружить. С ней я научился еще до сада худо-бедно распознавать алфавит и даже начал что-то карябать на бумаге.
Когда меня привели первый раз в детский сад, я, прежде всего, поразился живописи на стенах. Это были: банальные цветочки, паровозы в облаках, чудовищных размеров винни-пух и горы. Именно горы я помню по сей день. Снежные верхушки, из-за которых выглядывало, может быть, чересчур оранжевое, солнце. Но и с ним они искрились ледяными кристалликами, представившимися моему воображению. В них даже прорастали ели. Тогда мне казалось, что ничего более чудесного я не видел и уже не увижу. Впоследствии, закончив школу, я специально пришел снова в свой садик с тем, чтобы непременно взглянуть на те прекрасные горы. Но, увы, к тому времени неизвестный художник «насадил» вместо них березовую рощу.
Открыв рот и уставившись на рисунок, я стоял, показалось, вечность. Мама улаживала кое-какие вопросы с воспитательницей и давала ей ценные наставления, которые та (конечно же!) должна была выполнять. А я стоял и не замечал никого вокруг. Передо мною раскинулась горная цепь. Затмившая с такой легкостью действительность и все детские страхи, присущие новому месту.
Но реальность слишком скоро напомнила о себе. Несмотря на то, что я беспрекословно шел по утрам в сад и даже хотел туда идти, там все как-то сразу оказалось против меня. Отношения со сверстниками не заладились. Я не умел играть «как надо» и совершенно не умел давать сдачи. Посему, хоть я и был почти на голову выше остальных детей в группе, все равно впал в разряд беззащитных особей жалкого свойства. Ежедневная порция пинков и подзатыльников от не принявших меня детей составляла лимит общения с ними. Мой ответный рёв был высшей наградой для одногруппников.
Как опытный пастух, ведомая стадом, воспитательница моей группы не разменивалась на сантименты. Ее личные заботы не уживались с индивидуальностью на работе. В конце концов, предполагаю, рассуждала она, характер ребенка – забота родителей. А тарифная сетка оплаты ее труда не несла премиальных за жертвенность. Посему, воспитательница обычно давала брейк ближе к концу наших сражений и отводила меня в отдаленный угол спальни. Там она совала мне в руки первую попавшуюся игрушку и, поводя перед носом толстым наманикюренным пальчиком, советовала ни к кому не лезть и играть самостоятельно.
Это был добрый с ее стороны совет. Во многом, восприняв именно его, очень часто и еще с самого раннего возраста, мне пришлось научиться подключать фантазию и пытаться забыть об одиночестве, играя с вымышленными друзьями в придуманном мире. Что с успехом и получалось. Я не припомню даже, что очень сильно из-за такой изоляции и расстраивался.
Впрочем, было и светлое пятно в темной досаде детсадовского прошлого. Голубоглазое чудо под именем, то ли Даша, то ли Наташа. Такая маленькая юла, всегда в пестрых нарядах, разрумяненная и веселая. Являвшаяся полным мне антиподом. И настолько милая внешне!
Я любовался ею слюнявля (правда, только в детском саду и ни в коем случае дома) большой палец, а она меня не видела. Я был для нее шкафом, тумбочкой, пылью на полу. Безликим атрибутом обстановки. Иногда «в меня можно было играть», кидаясь пластилином за компанию с остальными. Но я не обижался. Как и к спальне, я привык к этой роли со временем.
Глядя на нарисованные горы, мне грезилось счастье: моя девочка в горах под солнцем и я, спрятавшись поблизости, наблюдаю за ней. Она все чаще стала появляться в моих играх, как в углу спальни, так и дома. Как раз в этот период, в первый раз и произошло то, что впоследствии стало моей настоящей жизнью, моей настоящей игрой.
Я хорошо помню тот день. Понедельник. Днем ранее мы гуляли с мамой по лесу, и она рассказывала сказку. Чудесным способом она увязывала всемогущего главного героя со мной. Как сладко было поверить в слова, пребывающей в блаженном неведении мамы, о моей незаурядности. Я вновь услышал о своем рождении в рубашке. Увидел ее мысленным взором, голубую и красивую, лежащую где-то в маминых вещах и ждущую своего часа. На следующий день меня отвели в сад…
3.
Прекрасное зимнее утро. На голых ветвях живописно застыли хлопья ночного снега. Белый пушок на время прикрыл черноту города, который уже спешит поправить это, раскрашивая дорожки мазками песка с солью. С бамперов машин свисает смешная борода из сосулек.
Меня тянут за руку слишком быстро для того, чтобы я успел налюбоваться зимой. Мама торопится на работу и меня нужно скорее «сдать». На этот раз она тащит новые санки, которые (уж я то знаю) мне совсем не пригодятся. Но родители не в курсе того. Ах, если бы друзья, которые помогли бы кататься или, на худой конец, воспитательница потаскала бы за веревочку! Все это могло бы быть у других, но не у меня. Поэтому, тащи мама мои новые санки, с разноцветными деревянными перекладинками, прямиком в детсадовский склад, где на них может быть присядет хоть дворник, чтобы выкурить свою густую папиросу.
Итак, меня привели, сдали воспитательнице, поцеловали в щеку и пожелали удачи. Да. Все как всегда. Но я еще не знал тогда, что удача улыбнется мне сегодня, скорее всего, в первый раз в жизни по-настоящему.
В тот день все дети, как обычно, во что-то играли. Я тоже играл, но сам с собою. Помню, как трое ребят долго строили волшебный замок из кубиков, палочек, конусов и прочего, что попадалось им под руку. Замок вырос до огромных размеров, и почти все дети группы бросились доводить его до совершенства. Началось строительство дорог и подъездных путей. Заборов и газонов. Стуча пластмассой, грузовики подвозили все новые и новые материалы. В ход пошли даже туалетные горшки. Достижение детской архитектуры взяли под охрану разнокалиберные солдатики и животные всех мастей.
Воспитательница, не скупясь на похвалы, взорвала хлопушку в потолок и созвала всех на занятия «развитием».
Удивительно, но, вспоминая сейчас тот день, я помню каждую мелочь, вплоть до деталей одежды своих одногруппников и мешковатого одеяния воспитательницы. Она восседала за столом, на котором были разложены книги и ее мятая тетрадка. Сидя в темно коричневом балахоне и такого же цвета шерстяной длинной юбке, она постукивала концом шариковой ручки о стеклянную вазу с подвядшими гвоздиками.
В тот день мы все должны были «развиваться» играя в загадки-ассоциации. Каждый говорит о чертах им загаданного предмета, а остальные сыплют версиями, демонстрируя собственное воображение и эрудицию. Награды за отгаданное не предлагалось, если не принимать за таковую улыбку воспитательницы, сверкавшую золотым протезом.
Очередь дошла и до меня. Я стоял позади всей группы и в тайне надеялся, что про мое существование счастливо позабудут. Но зоркое око воспитательницы выловило мою предательски выдающуюся макушку из-за спины толстого мальчика, в порванных на коленке колготках. Она звонко презентовала всем, что теперь Матвеев загадает свой лот. Удивит таки сопливую общественность.
Полагаю, она хотела, чтобы я постепенно все же вливался в коллектив, нашел друзей и зажил их нормальной жизнью. Не исключаю, что она была преисполнена самых благих намерений по отношению ко мне. Но в тот момент я желал лишь запустить предметом потяжелее по ее лучезарно скалящейся физиономии. Ведь она попросту не оставила мне выбора. Придется думать над загадкой. Хотя бы просто попытаться это сделать.
Во внезапно возникшей тишине, будто в вакууме стихших голосов детей, я буквально ощущал на своей макушке, буравящий меня взгляд воспитательницы. Он виделся мне хищным и беспощадным, отчего волосы, похоже, пришли в движение. Я стоял с опущенной головой, и, силился привести в равновесие вспыхнувшие эмоции. По шуршанию одежды вокруг, превратившемуся от этого вакуума в нестерпимый шум, волнами накатывающийся, я ощущал, как стал центром внимания. Ягненком, нелепым образом, оказавшимся в центре волчьей стаи. Каждый удар маленького сердца отдавался в моей груди глухим ударом поминального колокола, а в ушах гудело давление.
Придумать что-то в такой обстановке абсолютно не представлялось возможным. И тщетно пытаясь задать, пускай простейшую, глупую, но хоть какую-то загадку, чтобы затушить это адово пламя, я вспоминал все, что когда-либо видел в своей жизни. Увы, образы проносились мимо, не оставляя в памяти ни малейшего следа.
И вдруг, в тот момент, когда я уже всем телом чувствовал, как воспитательница заскрипела зубами, открывая пасть, чтобы спалить меня заживо, я выпалил: – Она голубая! На мне! И я вырасту самым умным!
Я поднял, блестящие от предательски выступивших слез, глаза и победоносно оглядел мою главную судию. Радость, охватившая меня, не имела пределов. Ее удивленный взор доставил несравнимое наслаждение. Дети также пребывали в замешательстве. И это тоже была победа. Все они впервые видели торжество счастья на моем лице.
Воспитательница справилась с эмоциями, стукнула шариковой ручкой по вазе и, чуть наклонившись вперед, нараспев произнесла: – Ну, дети. Кто знает ответ на Алешину загадку?
Дети зашумели и, недоверчиво поглядывая на меня, стали предлагать варианты: река, цветок, машина, а маленький Петя был, пожалуй, ближе всех к ответу, сказав, почему-то, простыня. Но никто из них не угадал мою рубашку. И когда я, на все предлагаемые ими варианты, молча и даже торжественно ответил отрицательным кивком головы, воспитательница вновь взяла на себя руководство: – Ну что ж Матвеев, расскажи теперь всем ребятам об этом загадочном предмете.
Мне уже не хотелось рассказывать ВСЕМ о своей волшебной рубашке, но другого выхода не было, и я принялся объяснять: – Это рубашка… Это моя рубашка, в которой я родился. Она голубого цвета. Все дети, которые рождаются в таких рубашках самые счастливые, умные и умелые. Так мне сказала моя мама. Правда, я никогда не видел свою рубашку, но, когда пойду в школу, я ее надену, – мне казалось, я дал исчерпывающий ответ и вполне заслужил похвалу, стоя в ожидании поклонения воспитательницы. Однако то, что произошло дальше, никак ни вязалось с ощущаемым мной успехом. И даже теперь, при воспоминании того дня, у меня как будто все съеживается внутри. Хочется свернуться калачиком, закрыть голову рукой, и спрятаться. От себя же самого.
– Наверное, Алеша, я вынуждена буду не засчитать твою загадку и тебе придется задуматься над другой, поскольку та рубашка, о которой ты ведешь речь, не су-ще-ству-ет! Она есть, но, увы, не такая как тебе кажется. Твоя мама не объясняла, что значит родиться в рубашке, потому что ты слишком мал, чтобы понимать такие вещи. Но одеть тебе ее не придется… Ну что ж дети, продолжим, а Матвеев без своей «волшебной рубашки» подумает еще, – она улыбалась.
Я, стоя с раскрытым ртом, менял окраску по бардовому спектру, плавно переходя все к более темным оттенкам. В груди рос и рвался наружу крик отчаянья. Осматриваясь вокруг, я видел как дети, тыча в меня пальцами, начали хихикать. Кто-то, прикрывая рот, а кто-то, смеясь в открытую. Воспитательница стала приподниматься над столом, успокаивая их, но тут мальчик с рваными колготками, стоявший передо мной, повернулся и… на его лице оказалась улыбка. Может быть, он всего то хотел приободрить меня и успокоить, но я видел только эту «жирную», наглую улыбку. Размытые слезами очертания его физиономии, превратили лицо толстого мальчика в морду, насмехающегося надо мной монстра. Звуки вокруг стали глуше и раскатистее. И я взорвался…
С криками: – Нет! Вранье! Она есть! Ненавижу! – я вцепился в это пухлое лицо и начал со всей силы дубасить сандалиями по ногам бедняги. Краем глаза я заметил, как туша смотрительницы, будто мгновенно разжавшаяся пружина, вылетела из-за стола. В это время я дернул на себя за одежду толстого мальчика. Нас двоих по инерции понесло прямо на чудесный замок, в который было вложено столько детской любви и старания.
Мы разметали все башенки и дороги, разрушили большинство военных укреплений, смели с ковролина импровизированный сад вместе с домиком феи. Все безвозвратно распалось на части, будто сметенное бомбовыми ударами. Сейчас мне кажется, что самые беззаботные дни моего детства умирали в той агонии борьбы.
Непродолжительное время, шокированные и испуганные происходящим, дети притихли и молча наблюдали за нами, катающимися по полу. Но в какой-то момент сначала смуглый мальчик, по-моему, один из первых строителей замка, а за ним и другие, ослепленные яростью, налетели на меня, и я почувствовал на себе их частые и злые удары. Я получал по ребрам, голове, ногам, в пах. Было очень больно. Воспитательнице не удалось сразу остановить кровопролитие, но спустя минуты ее сильная рука все же прижала меня к себе.
Я не в силах был поднять голову. Сквозь слезы боли и отчаянья передо мной расплывались остатки былого великолепия детского творчества. Воспитательница что-то кричала на детей, потом на меня, потом опять на детей. Но все это тонуло вокруг меня как в тумане. Я оценил и признавал собственную ошибку, отчего становилось еще горче и больней.
Выговорившись, она потащила меня за локоть прямиком в темную спальню. Наверное, воспитательница думала, что там, в привычном углу, уже поселились и поджидают меня добрые духи. Те, что оградят и ее от меня, и меня самого от праведного гнева пускай маленькой, но все понимающей общественности. Что ж, она почти не ошиблась…
Поначалу, я помню, что бесконечно плакал и бубнил про себя о том, что никто из них просто не знает, не ведает и даже не догадывается о моей волшебной рубашке. В том, что она, конечно же, есть где-то у мамы, я нисколько не сомневался. Ведь мама никогда не врет. Я звал мамочку и рыдал еще сильней, оттого, что ее нет сейчас рядом.
Затем поток слез стих. Я осмотрелся вокруг. Темнота. Блики электрических фонарей с улицы застыли причудливыми трапециями на застеленных постелях. Запах плесени.
И вдруг, осмелившись поднять взгляд к двери в игровую, я увидел Ее. В полоске света, падающего из комнаты, стояла моя Даша-Наташа. Она смотрела прямо на меня. Без улыбки и без укора. Просто смотрела как на любопытный предмет, ранее ею не отмеченный. Когда наши глаза встретились, девочка чуть подалась вперед, будто желая получше рассмотреть любопытного субъекта. А может даже вникнуть в его мысли, познавая тем самым мир. Это продлилось, пожалуй, с минуту, а потом она, молча и невозмутимо, развернулась и ушла восвояси. Что привело ее ко мне? Задал ли тогда я себе этот вопрос – я не помню. Помню лишь, что я улыбнулся.
То, что произошло после, нельзя было сравнить ни с одним из самых чудесных моих снов.
Я сидел в углу, и мне вдруг захотелось оказаться далеко-далеко отсюда на сказочной поляне, у реки непременно с одиноко стоящим на берегу зеленым дубом. Когда-то я видел похожий пейзаж в книге, и он отразился во мне чем-то необыкновенно приятным. Теперь же я сильно возжелал быть именно там, под защитой яркого солнца. Да более того, не один, а чтобы с Ней рядом.
Я крепко зажмурился до того, что стало больно глазам, и внутри головы все непривычно будто сжалось в комок. В квинтэссенцию сосредоточения силы моего слабого разума. Появилось неприятное жжение в мозгу, затем словно слабый хруст и… когда напряжение спало, я увидел над своей головой солнце, а, опустив глаза, и мягкую траву под босыми ногами.
Все то, что я себе придумал, сбылось. Теплый ветер, нежно приглаживающий дикую траву к земле, безоблачное голубое небо, стрекот кузнечиков и дерево, конечно же, дерево. Оно находилось в метрах ста от меня. С широкой кроной, ярко зеленое под солнцем, шумящее густо поросшими ветвями. Огромный толстый ствол дуба излучал из себя силу и мудрость веков, которые гигант отмерил на этом месте. Толстые плотные ветви раскинулись по сторонам света. И вот-вот будто опустятся ко мне, приглашая к себе наверх.
За деревом шел пологий спуск к красивейшей реке. Знаю, что на тот песок не ступала еще никогда нога человека. Ведь все это открыто впервые одним лишь мной. Такое чистое от людских пороков и страстей. Не оскверненное их присутствием.
Я смотрел на явившееся великолепие не в силах шевельнуться. Зачесалась правая ступня. Закрыв глаза, я нагнулся потереть зудящее место, и рука коснулась травы. Окружающее было РЕАЛЬНЫМ! Мое тело ощущало все. Все движения: руки гладящие друг дружку, траву, щекочущую босые ноги, ветер, взъерошивающий мои волосы. Я крикнул и отчетливо услышал собственный голос. Это было восхитительно!
Ноги понесли меня к реке. Чудесным образом я знал, что девочка Даша-Наташа стоит за деревом. Я бежал, все быстрее и быстрее. Сердце наполнялось первозданной радостью. Подлетев к дереву, я тут же нырнул за него и там нашел Ее.
Я кружил девочку на песке, взяв за руки. Брызгал на нее водой из реки. Играл с ней, и она отвечала мне взаимностью. Устав, мы сели на землю. Я пододвинулся и, обнял ее. Она склонила милую головку на мое плечо. Я явственно ощущал ее теплую маленькую спину под своей рукой, чувствовал биение ее сердца, прижимая к себе. Это все было так ПО-НАСТОЯЩЕМУ!
Уже в школьные годы я прочитал массу литературы о снах, какую только удалось достать в библиотеках. В ней не раз упоминалось о том, как сны достаточно часто становятся крайне реалистичными. Но никогда я не читал о том, что во сне можно проживать РЕАЛЬНУЮ жизнь со всеми физическими ощущениями, присущими человеку наяву. Лишь фантасты телепортировали своих героев на расстояния. Я же имел дело с полностью ожившими галлюцинациями, вызванными лишь усилием собственной воли.
Процесс первого «возвращения» был ужасным. Веселясь на лужайке с подружкой, я неожиданно ощутил сильнейшее давление. Дышать стало труднее. Мочевой пузырь мгновенно переполнился и, казалось, сейчас взорвется, растекаясь внутри. Я остановился и, закрыв глаза, нагнулся. Окружающее: девочка, лужайка, дерево, река – начало раскручиваться вокруг меня, набирая и набирая обороты. Ноги подкосились. Не в силах вздохнуть я ощутил, как желудок подтянуло под самое горло. В это же время в голову ворвался пронзительный оглушающий звук, похожий на работающую с нагрузкой электропилу. Погружающуюся в мою голову сантиметр за сантиметром. Одновременно возникло ощущение будто раскаленную на огне спицу воткнули мне в мозг и начали возить туда-сюда. Я завизжал от боли и открыл глаза.
Впереди чернота. Веки разлеплялись от выступившей на них слизи как при конъюнктивите. Окружающие предметы скакали вверх-вниз. Невозможно было на чем-то сосредоточиться и остановить взгляд. Вестибулярный аппарат все еще определялся с расположенностью меня в пространстве относительно окружающего. Постепенно безумное верчение прекратилось. Голова пульсировала и болела, но это была уже не та острая боль. Все еще сильно тошнило.
Глаза понемногу стали привыкать к темноте. Только сейчас я почувствовал, что меня кто-то обнимает и прижимает к теплой груди. Это оказалась мама.
Головная боль и судороги в желудке прошли достаточно быстро. Спасибо стакану воды, который оказался у меня в руках. При «возвращении» я обмочился и сидел в луже в липких колготках. Тем временем картина привычной реальности постепенно поглотила явившийся сон.
Позже выяснилось, что после драки воспитательница позвонила маме на работу и попросила забрать меня домой. Мама примчалась, на что ушло около сорока минут. Таким образом, путешествие в зеленый рай не могло длиться более получаса. Представляю выражение на мамином лице, когда она увидела сына в темном углу без сознания, с раскрытым ртом и капающей из него на колени слюной, в синяках и порванной одежде…
Убедившись, что я вернулся к жизни, мама вытолкала воспитательницу из спальни в кабинет и разобралась с ней «по-взрослому». Сами стены стонали гулом от крика матери, поглотившего робкие оправдания воспитателя. Все дети слышали это. И все теперь знали, что к воспитательнице применимы такие определения как: «тупая толстуха», «бессовестная бездарь», «преступница» и так далее. О неприличном я умолчу.
Мама написала заявление, забрала документы и, наспех одев меня, выскочила на улицу. Так я навсегда попрощался с красивыми горами, с оранжевым солнцем и Дашей-Наташей. Признаться, мне было жаль этого, хотя уже тогда показалось, что если ОЧЕНЬ захотеть, то я смогу найти их в каком-нибудь «другом месте».
С маминых слов я понял, что никто не заметил за мной ничего странного. Просто шок от побоев. Я и не стал рассказывать ей о своем видении. Мне все равно бы не поверили. Так или иначе, это сразу стало моей тайной, которую я сам в то время еще не совсем понял и побаивался.
Со следующей недели я был определен в детский сад, в котором работала мама. Продолжая жить привычной жизнью, я постепенно забыл о яркости своего «путешествия». И лишь иногда, перед сном, в голове всплывали призрачные отрывки той галлюцинации.
Путешествие, похожее по силе на то, в раннем детстве у меня было еще лишь раз, но об этом позже. А всё самое интересное началось в школьный период. Тогда и возникли по-настоящему мои «игры».
***
Господи,… уже одеревенела шея и немеют скулы. Дай мне продержаться еще немного и не пропустить назначенное свидание! Уверен – оно последнее в моей жизни.
4.
В то лето, предшествовавшее моему первому посещению школы, родители взяли месячный отпуск, чтобы отправиться на черноморский курорт в Дагомыс. На моей памяти это было первое полноценное путешествие на отдых всей семьей. Родители никогда не были приверженцами активного образа жизни, предпочитая проводить выходные в родных стенах трехкомнатного рая.
Но в тот период времени многое начало меняться. Уверен, что главной причиной семейного вояжа на море стало беспокойство родителей за меня. Еще годом раньше им стало казаться, что я превращаюсь в «замкнутого ребенка с преобладающим депрессивным настроением». Наверное, так и было. Мой неугасающий интерес к познанию жизни становился все менее заметным родителям. Хотя, клянусь богом, он был! Я полноценно открыл для себя чтение, в результате чего не ограничивался только детской литературой, но и наведывался в библиотеку родителей. Я что-то где-то клеил и мастерил. Но, надо признать, с появлением той первой тайны, стали сами собой возникать и другие умолчания. Действительно сами по себе. Да я этому и не придавал значения. Однако, вероятно, вкупе это складывалось в стену отчужденности между мной и искренне мною любимыми родителями. Я все больше и больше стремился к уединению. Что конечно, не осталось незамеченным.
Одно из немногих семейных развлечений, которые я не игнорировал, было публичное чтение. Когда мама, или в редких случаях папа, брали книгу приключений, я с нетерпением ждал путешествия по вымышленному миру автора. Как правило, я клал диванную подушку у ног моего чтеца и сворачивался клубком на ней словно кот. А через минуту уже устремлялся живым созерцателем событий в звучащую историю. И жил в ней сам. Изучая мир по сказкам, я всегда верил, в достоверность происходящего в них.
Я любил рассматривать книги с цветными картинками и фотоальбомы. Имевшиеся дома книги: про природу, музеи, города-герои и -не герои, я пересматривал не один раз, сканируя их со всеми деталями в свой мозг.
Наконец, пришел момент, когда родители перестали делать вид, что со мной все в порядке. Мама пыталась откровенно разговаривать со мной о том, что меня тревожит и что мешает жизнелюбию. Я искренне удивлялся: неужели по мне это заметно?! И не находился с ответом. Пыталась заинтересовать рисованием, пением и прочей чушью. Папа всерьез обеспокоился моим здоровьем, которое, к слову, стало раз от разу напоминать о себе после того как мне исполнилось пять лет. Впрочем, неужели у других детей не так? Тем не менее, он воспылал идеей привить мне любовь к какому-нибудь виду спорта. Однако, ставшие частыми, болезни не позволяли отдать меня в спортивную секцию, даже шахмат, чему я в душе только радовался.
И вот, решив, что отдых на море должен благотворно сказаться на моей психике и здоровье, родители приобрели путевки…
Мы поселились в хорошем пансионате. Папа мог себе позволить некоторую роскошь, поэтому в номере находилось все необходимое, включая даже цветной телевизор, что для того времени относилось к категории люкс.
Не стоило бы останавливаться на воспоминаниях о лете, если бы не очередное мое стихийное путешествие воображения, ставшее первой и, увы, не последней, неприятной неожиданностью.
Распорядок дня на отдыхе сложился следующим образом: около восьми – завтрак, следом небольшая прогулка по территории пансионата, потом отдых на пляже, обед, тихий час, пляж, ужин, вечерняя прогулка по территории и, в завершение, сон. На пляже мы занимали элитные топчаны и, подставив под лучи солнца телеса: папа – обрюзгшее с небольшим животиком, мама – в меру подтянутое и стройное, я – худое, костлявое и длинное, ловили загар, словно барбекю, ворочаясь и подставляя белые бока. Потом, чаще по одному, папа и мама ходили в море освежиться. Поскольку я плавать не умел, папа взялся за то, чтобы «непременно за время отдыха научить этого шалопая держаться на воде». И начались мои мучения.
Я регулярно барахтался в воде, лежа животом на папиных руках, визжа от страха и удовольствия, но, к сожалению, не продвигался в науке «держаться на воде». Максимум на что меня хватало, это успеть набрать воздуха и, яростно гребя руками и ногами, зарываться все глубже ко дну. Через раз я глотал морскую воду и долгое время после этого ощущал ее мерзкий вкус. Папа, однако, не унывал, и через некоторое время мы снова шли учиться. Эти опыты мне порядком осточертели. Жаль, я боялся признаться в этом родителям.
В один из дней, папа ненадолго отлучился, вернувшись с новым, темно-синим надувным матрасом. Это было для меня! Папа прогрессировал в своей мании. Теперь он с нетерпением ждал моей реакции. Я сделал вид, что обрадовался.
Первый рейд на матрасе мы сделали вместе. Папа раскинулся на спине, я же бутербродом лег ему на живот. Матрас почти полностью ушел под воду, но мы, довольно хихикая, изображали движение.
Недолгое путешествие закончилось, и я, пошатываясь, пошел загорать. Вскоре родители отлучились «на часок в пансионат по делам». Я пообещал вести себя хорошо и пошел ближе к кромке воды строить песочный замок.
Сооружаемая мною башня из мокрого песка, непременно походила на известную, даже мне, пизанскую и постоянно падала. Устав от бесконечных экспериментов, я сел на задницу и стал наблюдать за купающимися. Забывшись, я уставился в горизонт, обдуваемый теплым морским ветерком. Вдалеке маячили лодки с парусами. А над бескрайней поверхностью воды покоилось, окрашенное бледно-голубым, небо без единого облака.
Через какое-то время глаза устали от солнца. Я склонил голову и закрыл их. В мозгу завертелась карусель. Я рефлексируя зажмурился. Появилось жжение. Остудить которое могла лишь вода…
Открыв глаза, я не сразу понял, где нахожусь. Взгляд был затуманенным, и отсутствовала привычная четкость. Я покрутил головой и обнаружил, что лежу на надувном матрасе, метрах в двухстах от, внезапно обезлюдевшего, берега. Море было беспокойным и плескало на спину холодной водой.
Как и в тот раз в детском саду, я абсолютно реально ощущал все окружающее. Ветер начал дуть сильнее. Холодно. Я попытался свернуться, чтобы обнять себя руками, но, качающийся на маленьких волнах, матрас накренился под тяжестью тела и чуть не перевернулся. Чудом поймав равновесие, я замер и ждал пока успокоится дыхание. Но где там!… На небе, ни с того ни с сего, набежали серые с черными пятнами облака. Солнце мгновенно скрылось за одним из них. Поднялся уже не шуточный ветер, и море стало оживать. Матрас раскачивался все сильнее. На мое тело уже накатывало волнами. Прежде яркий и веселый, берег, с виднеющимися вдалеке крышами безопасных домов, вмиг поблек и потерял прежнюю живописность. Деревья там, словно по команде, пригнули головы от берега к земле. И повеяло враждебностью.
Я был в ужасе от всего происходящего. Любая угроза, о которой можно в охватившей панике подумать, тут же на мою беду исполнялась. Хищное море шумело все громче. Я начал кричать. Тогда мне и в голову не пришло попробовать вырваться из охватившего кошмара и вернуться в НАСТОЯЩИЙ мир. Очевидно представляя, что это все выдуманное, я потерял контроль над мыслями и впал в панику.
Я бросился грести руками к берегу. Раскачивая размашистыми движениями и без того болтающийся на волнах матрас. В мыслях звучало лишь одно – добраться скорее до берега и укрыться в объятиях мамы. Но мои маленькие руки скорее перемещали меня вдоль матраса, чем его по воде. Напротив, берег предательски отдалялся с каждой минутой проживаемого кошмара.
В какой-то момент матрас, черпнув воды краем, на который съехало мое тело, перевернулся и накрыл меня собой. Я ушел под воду и, глотая соленую жидкость, попытался ухватиться за него. Но скользкая упругая материя предательски выскакивала из рук.
Наконец, поймав матрас за край, я нашел в себе силы подтянуться, чтобы вынырнуть из воды. Жадно глотая воздух, я закинул руки на виляющий кусок суши и почти был близок к тому, чтобы забраться на него, если бы не слишком сильно толкнулся ногами. Матрас отпрыгнул, и я вновь ушел под воду.
Яростно загребая с удвоенной силой ногами и руками, я все же выбрался на поверхность. Но, открыв глаза, увидел, что мою единственную надежду – матрас отнесло в сторону на добрых пять метров. И достичь его надежды нет никакой. Вот тогда я закричал по-настоящему. Завизжал до рези в горле. Поперхнулся. Море разом смыло слезы отчаянья. И вкатило в глаза и рот сотней литров соленой воды. Отбившись кое-как и снова появившись на поверхности, я видел лишь вздымаемые на гребнях покатых волн буруны. Никакой надежды на спасение.
Калейдоскоп бессвязных мыслей еще мгновения создавал во мне иллюзию будущего, но… Я вдруг разом смирился с поражением. Подлетела очередная волна, и я сам открыл ей навстречу рот. Набрав в себя до желудка доставшей воды, с закрытыми глазами и закупоренной глоткой, я стал опускаться на дно…
Я бы наверняка умер в тот день, но это было бы слишком легко.
Снова резкий свербящий звук взорвался в голове. Неожиданно кто-то выдернул меня за ноги из черного водоворота смерти. И я приходил в сознание ослепленный ярким светом. В животе полыхал адский костер. Какой-то извращенец при этом еще давил на него. Я закашлялся, и меня болезненно вырвало. После я открыл глаза.
Перед взором расплывалось бородатое лицо незнакомого дяди. Он улыбнулся и подмигнул мне. Затем чудовище взяло мой подбородок в свою огромную мозолистую ладонь и встряхнуло, отчего в голове разом взорвался фонтан искр. В довершение, дядя отхлестал меня по щекам и, усмехнувшись, поднялся с живота. Я тут же поблагодарил всех волшебных фей за чудесное избавление от его веса.
Приходил в себя я легче, чем в прошлый раз в саду. Уже через пару минут удалось самостоятельно сесть. Какая-то женщина принесла воды и стала умывать меня, разрешив сделать один глоток. Это была самая вкусная вода, которую мне только доводилось пробовать. И снова я почувствовал себя полностью «вернувшимся» к реальности. Желудок успокоился, и голова почти не болела.
Я спросил незнакомую женщину, что со мной случилось. Она сказала, что я «стал жертвой солнечного удара». И, что «… слава богу, рядом проходил Славик (так звали моего бородатого мучителя), который разглядел во мне недомогание». Он окунул меня головой в море и провел экзекуцию «спасения». Я поинтересовался – где Славик, и мне ответили, что после того, как я на него сблевал, он еще не вернулся из душа.
Удостоверившись, что я в порядке, женщина пожелала мне удачи и ускакала вприпрыжку, не исключено, что домывать Славика. Я же остался ждать родителей в одиночестве. Происшествие, столь масштабное для меня, не оставило никакого следа в сообществе других отдыхающих. Никто всерьез и не воспринял бытовое недоразумение с ребенком. Даже столь малого возраста. У нас вобще народ не сильно жалостливый и внимательный к чужим проблемам, в чем я имел прорву возможностей убедиться позднее. Впрочем, откуда им знать об истинном положении дел?
Внутри меня все еще трясло от возбуждения. Я вздрагивал, крепко сжимая зубы и кулаки. В данный момент хотелось только одного – добраться как можно скорее до постели, забраться под одеяло и уснуть.
Родители вскоре вернулись. Папа вел смеющуюся маму, обняв рукой за талию. Они подошли и, первым делом, спросили – все ли у меня в порядке. Я, через силу улыбнувшись, заверил их в том, что все как нельзя лучше. Внимательная мама заметила, что я какой-то бледный, но я успокоил ее, сказав, что немного болит живот, и попросился домой в номер.
Папа остался загорать, а мама отправилась со мной в корпус. На этом приключение закончилось.
Больше о том лете и добавить нечего. Родители, в особенности папа, были расстроены тем, что я, ВДРУГ ПОЧЕМУ-ТО, стал отказываться купаться в море, тем более на матрасе, один вид которого вселял в меня ужас.
Прошла еще неделя жаркого солнца, и мы вернулись домой. А я стал еще более замкнутым. Терапия, задуманная родителями, не принесла ожидаемых плодов.
5.