О патриотизме и частной собственности
Дом начинается от печки. А печка у каждого своя. Попытки унифицировать чувство патриотизма с помощью центрального отопления желаемого эффекта к счастью не дают. Ибо рецепт сей годится только для душой ленивых. И ничего дурного в том, что каждая печь дымит по-своему: горьким запахом осины или благоуханием кизяка. У настоящей печи должна быть индивидуальность.
Вспоминается случай, когда пригласил старого знакомого оценить внушительное, с моей точки зрения, творение молодого старательного специалиста. Дядя Толя, тщательно подбирая слова, недолго курил и вынес окончательный приговор: «Каменщик клал, не печник!»
И то правда с его работами не сравнить: одна богата и помпезна, другая – скромна и функциональна. Любая созвучна настроению мастера, чаяниям заказчика.
Печь, как и хозяин, ветшает, оставаясь преданной, словно колченогий пес. Затирка ее шрамов сродни разглаживанию морщин на лице – занятие пустое, даже смехотворное. Уж очень хочется продлить голубушке жизнь, однако без риска потревожить память и душу не обойтись.
Оставим на этом сентиментальности за кадром и перейдем к делу.
День настал.
Выслушав массу противоречивых советов, отбросив сомнения относительно места, из коего произрастают руки мои, настроил радиоприемник на нечто фундаментальное и закурил.
Курил долго – с месяц, полтора. Коробки с плиткой, мешки с клеем, различные приспособления мозолили глаза, но убрать не решался – лень. Тем паче, что мелкий шпатель превосходно выуживал из банки варенье и нарезал порционные ломтики сыра. Близился отопительный сезон.
Помощи ждать не приходилось, и я взялся за дело. Выручала природная ненависть к инструкциям да смекалка, застигнутого врасплох женатика. В противном процесс реконструкции мог затянуться в лучшем случае до китайской пасхи, в худшем – до дележа наследства моими терпеливыми родственниками.
Раствор не жалел – клал по принципу «большому куску рот радуется». Изразцы лепил «на глаз», наваливаясь сохранившимися килограммами некогда среднего веса и способностей. На промежуточный результат старался не глядеть, памятуя, что полработы дураку не показывают.
Питался один раз в день – перед сном – тем же что готовил собачке, от чего мой измученный городскими изысками желудок только выиграл. Во сне прикидывал количество оставшихся рядов и лишь однажды зрел женщину: она, простоволосая, свесив запыленные ноги, сидела обнаженная на печи (до ремонта на этом месте сиял натертыми боками самовар). Я пробовал было ее согнать, но гостья ухватилась рукой за трубу, а вторую протянула ко мне: «Угощайся, милок, не жалко». Не скажу, что меня легко смутить дамскими прелестями, отнюдь. И в этот раз краска не залила лицо, колени не задрожали, язык не прилип к небу. Напротив, я внутренне собрался, подпрыгнул и уселся рядом. И хотя ночи стояли прохладные, на печи было тепло и уютно. Мы лузгали предложенные незнакомкой семечки, обсуждали достоинства различных пород глины и виды на урожай.
Наутро припомнил, как в рамках школьной программы мои нестройные фантазии тянулись к девкам дворовым, а не к жеманным барышням по соседству. Злые языки (в том числе учительницы по литературе) корили крестьянским происхождением и поверхностным знакомством с классиками. С первым я еще мог кое-как согласиться, но второе обвинение шло в разрез с обилием незаконнорожденных в эпоху расцвета российской словесности. Сейчас-то знаю наверняка: на вкус и цвет товарища нет, но всем вместе нравится одно и то же.
К исходу третьей недели кураж начал иссякать. Всерьез задумался об изменение проекта в сторону комбинации различных точек зрений на прекрасное. Крылатая фраза «я так вижу» прочно обосновалось в моем конформистском сознании, если определение «прочно» вообще уместно при упоминании шаткой жизненной позиции с признаками болезни Альцгеймера. «А что ежели обложить ее только по пояс?»
Мысль показалась интересной. Оставалось определить, где у печки талия. На это ушло два дня. Потом еще столько же, чтобы убедить себя в правильности решения. Потом приснилась женщина.
Она вновь оккупировала место самовара и чему-то загадочно улыбалась.
Поздоровался и примостился рядышком. Мы грызли подсолнухи и роняли под ноги шелуху.
Так повторялось каждую ночь.
Днем я слонялся по участку, растил окладистую бороду, кормил с руки белок. Мой элитный кобель взирал на зверушек с безразличием ничейного Тузика, воровал из столовой хлеб и лаял без всякого повода. Холодало.
Как-то раз обратил внимание, что визитерша погрузнела, голос ее огрубел, а семечки пережарены. В поисках объяснения метаморфозы обратился к классикам. Отцы-основатели были единодушны: «Обабилась».
Хочешь не хочешь, пришлось братья за мастерок.
Я навалился на работу со страстью угодившего в капкан бобра. Плитка ложилась неровно, да еще и с прикусом, но меня это нисколько не расстраивало. Трудился сутки напролет. Боялся сомкнуть глаза – чуял, мотиватор бродит недалеко и не прочь погреться. Пес побирался в окрестностях.
Когда последние два изразца кое-как встретились на печной трубе, добрался-таки до спальни и с опаской рухнул в одичавшую кровать.
Ночь прошла относительно мирно, если не считать, что кабель во сне то всхлипывал, то выл по покойнику.
Провалявшись до полудня и приняв для храбрости на грудь, отправился на кухню поглазеть на результаты проделанного.
Печка отличалась от собратьев яркой индивидуальностью. Послал фотографию знакомому стоматологу. «Жаль, – ответил практичный дантист, – но брекеты здесь не помогут». Среди приятелей – врачей оставались еще двое: нарколог и проктолог. К ним обращаться не стал. Пригласил на смотрины кобеля (еле дозвался). Надо заметить, что мой боевой товарищ обладал лошадиным здоровьем, тьфу, тьфу, тьфу, невозмутимостью вора в законе и болевым порогом ниже плинтуса.
– Артур! (в миру – Жора) Иди, детка, глянь, не завалялась ли где телячья котлетка?
Опрокинув по дороге двухсотлитровую бочку, кобелина влетел в помещение. И сходу присел на пятую точку. Зная его склонность к театральным жестам, я демонстративно гремел посудой: «Куда же она запропастилась…»
Три последующих дня мы не разговаривали. Выпал первый снег.
Как приятно долгими зимними вечерами анабиозничать в глубоком кресле напротив истопленной печи в растянутых на коленях трениках, линялой тельняшке и штопанных вязаных носках. Мерцает в лунном свете начищенный самовар с бабой на заварочном чайнике. Собака, высунув от жары язык и подогнув конечности, валяется на полу. Иногда взлаивает – гоняет во сне шалого зайца. Косой хитрит – делает скидки, петляет, но все одно вернется к лежке, где-нибудь под разлапистой елью или за снежным отвалом.
Так и мы – сколько ни крутись – осядем в родном гнезде, возле винтажной печи.