Вы здесь

Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины. *** (Збигнев Войцеховский, 2013)

Глава 2

Итак, 1893 год. Двадцатидвухлетний Иван Поддубный в широком войлочном пальто, войлочной же крестьянской шляпе, с самодельным саквояжем, плетенным из ивовых прутьев, в сапогах и штанах домашней работы оказался в Севастопольском порту. В планах у него было заработать много денег, вернуться в Красеновку и завоевать Аленку. Как именно это будет происходить – то ли она сама придет к нему, то ли придется бросить деньги к ногам ее жадного отца, Иван еще не знал. Но твердо верил, что главное – поставить перед собой цель, а уж добиться он ее сможет.

Разбогатеть, работая в порту грузчиком? Вам кажется это наивным и смешным? Но простаком он не был, крестьянской основательности ему было не занимать. Не забывайте об очень молодом возрасте Поддубного и о его патриархальном воспитании. Да и не слишком большие деньги нужны были, чтобы стать уважаемым человеком в Красеновке.

К тому же в то время Украина была без преувеличения настоящей житницей Европы. Миллионы тонн отборной пшеницы отправлялись морем из черноморских портов Российской империи на Запад. Миллионные суммы оборачивались через порты. Но хлеб сам в трюмы кораблей не посыплется, его надо туда еще загрузить.

Помните знаменитую песню про «Константина и шаланды, полные кефали, которые он в Одессу приводил»? Там есть и такие строчки: «…и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил…» Так вот, биндюжники – это портовые грузчики, на чьих плечах в мешках переносилась вся экспортируемая Черным морем пшеница. И получали они немалые деньги. Другое дело, что многие из биндюжников пропивали их, проигрывали в карты, тратили на проституток. Портовый город таит в себе много соблазнов и искушений. Но многие тратились по минимуму, лишь на харчи и дешевое жилье, остальное откладывали. И через год-два работы в порту могли уже позволить себе приобрести небольшой надел земли и построить незатейливую мазанку в Центральной Украине, чтобы вновь работать на земле, как это делали их деды-прадеды. Примерно так и представлял себе свое будущее Иван Поддубный.

Он и раньше бывал в больших городах, но тогда это были лишь короткие поездки, когда не требовалось вникать в тонкости местной жизни. Однако теперь он смотрел на Севастополь совсем другими глазами. Здесь ему предстояло провести много времени, понять, чем живет порт, город, стать в какой-то мере своим, чтобы не обманули, не обокрали. Ведь иначе и мечту вернуть себе Аленку Витяк, сделать ее своей женой – не осуществить. Можно было, конечно, как и советовал отец – Максим Иванович, – отыскать односельчан, многие из которых работали грузчиками. Они бы и подсказали, где лучше всего устроиться. Но встреча с земляками неминуемо требовала рассказа о том, почему он подался в город во время полевых работ. Рассказа о сватовстве и отказе отдать за него Аленку. Гордость не позволяла Ивану пойти на такой шаг. Вот и решил он попытать счастья почти вслепую. Пусть узнают обо всем, что произошло в родном селе, но не от него.

Иван стоял в порту и присматривался к его напряженной жизни. Разношерстная, разнонациональная публика сновала во всех направлениях. Оборванцы и респектабельные господа, уличные торговцы и разносчики газет, дамы сомнительного поведения, перекупщики и ростовщики, матросы торговых судов и пассажиры… Все это беспрерывно двигалось, говорило на множестве языков. Причем движение казалось на первый взгляд абсолютно хаотичным. Но, конечно же, королями на этом «празднике жизни» были портовые грузчики. Биндюжники подходили к огромным, как курганы Шведских могил, штабелям с мешками, наполненными зерном. Товарищи взваливали каждому на плечи по два сразу. Мрачные мужчины цепочкой двигались к сходням, всходили на палубу и исчезали в трюме. Это движение было безостановочным. Даже важные господа, оказавшись на дороге у грузчика, считали за лучшее пропустить его. С такой непреодолимой энергией двигались биндюжники.

В карманах осталось еще немного из тех денег, которые дал ему отец на дорогу, и Иван решил перекусить, прежде чем двинуться на поиски работы. Он прошелся вдоль оживленной швартовочной стенки и вскоре отыскал вполне приличного вида закусочную. Как надо выбирать заведение, он уже знал – тоже отец научил. Если посетителей мало, значит, тут или плохо, или слишком дорого кормят. Если же людей много, особенно местных, значит, зайти стоит. И не потратишь много, и не отравишься.

Вскоре такое и отыскалось. Неброская вывеска с фамилией владельца возвышалась над навесом, установленным на столбах. Внутри – дешевые стулья и не покрытые скатертями столики. Иван подошел к стойке буфетчика, попросил бокал пива и пять фунтов хлеба. Буфетчик еще переспросил, так ли понял посетителя.

– Пять фунтов? – свеженалитое пиво пенилось в стеклянном бокале.

– Ну да, пять. А что здесь такого?

– Это же целая буханка!

– Случается, я и больше съедаю, – удивился Иван.

Это была сущая правда. Он не особо любил мясо, но вот хлеба мог съесть за обедом килограмма два. За что над ним часто подшучивали. Но что поделаешь, могучий организм требовал топлива.

– Понятно, – улыбнулся худощавый буфетчик, выкладывая на тарелку буханку хлеба. – Вам порезать?

– Лучше сразу кусать, так вкуснее.

Со своим странноватым заказом Иван Поддубный устроился за столиком поближе к перилам, чтобы лучше видеть портовую жизнь. Плетеный саквояж, в котором и была-то всего смена белья, чистая, вышитая по воротнику сорочка да кусок мыла с рушником, предусмотрительно поставил на колени, чтобы не сперли. Напротив заведения как раз шла погрузка на небольшой грузо-пассажирский пароход местного сообщения. Команда помогала заносить на палубу нехитрые пожитки переезжающих на новое место горожан и крестьян. Поддубный с улыбкой смотрел на то, как двое грузчиков, ругаясь, с натугой тащат по хлипким, раскачивающимся сходням старое фортепьяно. Он бы сам в одиночку легко затащил его, лишь бы только нашлись ремни или вожжи, чтобы снести его на спине.

Иван разломил буханку пополам и стал есть, изредка запивая хлеб пивом, лишь для того, чтобы немного размочить его и суметь проглотить.

– Разрешите присесть, уважаемый? Не помешаем? – услышал он вкрадчивый мужской голос и обернулся.

У его столика переминались с ноги на ногу двое прощелыг с пивом в руках. Выглядели они «скользко». Одеты как господа, да только их модные когда-то сюртуки были подшиты на локтях кожей, обшлага и воротники лоснились от пота. Выцветшие ленты на соломенных шляпах-канотье были в подозрительных пятнах. Эти двое сильно старались показаться приличными людьми с положением в обществе, но чувствовалось, что им не всегда есть где переночевать и чем заплатить за ужин.

Иван смерил их взглядом, пожал могучими плечами.

– Присаживайтесь. Место всем найдется, – и он подвинулся ближе к перилам, чтобы освободить пространство.

Носатый прощелыга присел, отхлебнул пива и стал заученно говорить, обращаясь к своему приятелю. Человек, более проницательный, чем молодой Поддубный, мгновенно бы почуял фальшь и понял бы, что все сказанное на самом деле обращено к нему. Речь шла о том, будто бы какой-то их приятель внезапно уехал из города, чем очень усложнил им жизнь.

– Федор – форменный дурак, – рассуждал носатый про своего отсутствующего приятеля и дул на никак не хотевшую оседать пивную пену. – Мог же кучу денег заработать.

– И что теперь делать? – возмущался краснолицый прощелыга.

– Человека всегда найти можно, – носатый покосился на Поддубного и тронул его за руку. – Уважаемый. Вы, как я понимаю, работу в Севастополь искать приехали?

– Ну, приехал, – не слишком охотно согласился Иван.

– Значит, вам крупно повезло, – с готовностью отозвался носатый.

– В чем? – удивился Поддубный.

– А в том, что судьба свела нас всех сегодня вместе. У нас для вас есть отличная работа.

– Это какая же?

– Делать вам практически ничего не придется, а заработаете много, – встрял краснолицый. – В карты играть умеете? В «очко», скажем?

– Видел, как играют, а сам не пробовал, – абсолютно искренне ответил Иван.

Носатый взмахнул рукой и жестом фокусника извлек из рукава карточную колоду, при этом стало видно, что под сюртуком нет рубашки, только манишка и манжеты. Он ловко перетасовал карты и стал выкладывать их по одной перед Поддубным.

– Напомню. Вот мы с вами, допустим, договорились играть. В идеале у вас должно оказаться двадцать одно очко. Можно и меньше, но больше – нельзя.

– Помню такое.

– Вот смотрите. У вас туз, валет и шестерка. Итого – девятнадцать. Это уже хорошие карты. И вы говорите мне «хватит».

– Хватит. Теперь берите себе, – немного втянулся в разговор Иван, но при этом не забывал отламывать куски хлеба и забрасывать себе в рот.

– Я и беру! – носатый бросил перед собой три карты и задумался. – Семнадцать. Брать еще одну – рискованно, может оказаться «перебор». И потому я, поскольку не должен был видеть, что у вас на руках, больше и не беру. Открываем карты. Вы выиграли. Понятно?

– Не совсем. В чем моя работа?

– Вот это и есть самое интересное!

Прощелыги переглянулись.

– Мы приведем вас в одно очень хорошее место, где собираются любители поиграть в карты, и сделаем так, что вы крупно выиграете. А потом выигрыш поделим по справедливости. Вы не верите, что можно так сделать? – носатый, не дожидаясь ответа, еще раз ловко перетасовал колоду и стал выбрасывать перед Иваном по две, по три, по четыре карты.

И каждый раз в сумме получалось двадцать одно очко. Расчет прощелыг был прост и надежен. Внешность Ивана внушала доверие, никто бы не смог заподозрить в нем карточного шулера. Оказавшись за одним столом с ним, аферисты понемногу проигрывались бы, втягивая в игру честных игроков, обирая их. Потом же, обыгранные, прикинув силу Ивана, вряд ли бы решились с ним спорить.

– Видите, как все просто? – ухмыльнулся носатый.

– Как вы это делаете?

– Ловкость рук и никакого мошенничества, – расплылся в гнусной улыбке краснолицый. – Ну, еще немного математического расчета. Мы договорились? Заработок хороший, и главное, вам практически не придется ничего делать самому. Все сделаем мы. Пятая часть выигрыша остается у вас, остальное переходит к нам.

Предложение казалось соблазнительным, если, конечно, не задумываться над последствиями сотрудничества с шулерами. Подозрительно часто выигрывающий новичок обязательно привлечет внимание. В результате его или же пристукнут по дороге домой, или же он окажется за решеткой. Прощелыги же быстренько сменят Севастополь на другой город, где о них еще не слышали.

– Ну, так как? – поторапливал носатый.

– Знаете что, господа хорошие, – вымолвил Поддубный. – Идите вы отсюда, пока я полицию не позвал.

– Зачем сразу полицию? Мы же не предлагаем кого-то обманывать, – не унимался носатый.

Поддубный дожевал хлеб, глотнул пива. На пирсе тем временем происходило следующее. На борт грузо-пассажирского пароходика поднималась с пожитками семья сельчан. Перенести корзины, сундуки, мешки и свертки труда не представляло, даже телегу закатили по сходням. А вот с кобылой оказалось посложнее. Не хотела она ступать на раскачивающиеся над водой доски, сколько ни тащил ее за уздечку хозяин. Не помогали ни грозные крики, ни ласковые слова. Животное испуганно ржало, задирая морду к небу, словно его вели не на судно, а на убой.

– Чтоб тебя волки порвали! – кричал хозяин, размахивая кнутом. – Не пойдешь, цыганам продам! На колбасу пойдешь!

Рядом уже собирались ротозеи. Кобыла от этого еще больше пугалась, шарахалась, грозя сорваться в воду.

– Ну что, договорились? – напомнил о себе носатый, перепуская карты змейкой из одной руки в другую. Он даже не глядел на них, казалось, что карты летают сами по себе.

– Не договорились, – Поддубный допил пиво, положил остатки хлеба в карман, предварительно завернув их в кусок полотна, и поднялся из-за стола.

– Зря, очень зря! – крикнул ему вдогонку краснолицый. – Подумайте, уважаемый.

А Иван уже выходил к сходням. Хозяин кобылы уже потерял терпение, особо раздражали его любопытные. Публика собиралась не только у пристани. Из открытых окон ближайшей конторы за происходящим следили уже и служащие.

– Ну, чего уставились? – зло бросал хозяин тем, кто пялился.

– А смотреть не запрещено, – нагло отвечал мальчишка с босыми ногами. – Тут город, дядя.

Хозяин еще раз ударил животное кнутом. Лошадь вырвалась. Пробежала круг и остановилась. С черных губ капала пена, грива тревожно подергивалась.

– Кто ж так со скотиной разговаривает? – мягко произнес Иван, выходя из толпы.

Хозяин кобылы тут же понял, что перед ним стоит такой же сельский житель, как и он сам, а потому смягчился:

– Да чего я уже только не пробовал! Не хочет идти на судно, хоть ты ее волоком тащи.

– Боится. Она ж моря отродясь не видела, да и шумно тут. – Поддубный сунул руку в карман пальто и протянул на ладони кобыле кусок хлебного мякиша. – Ну, иди сюда, иди…

Животное повернуло голову, некоторое время смотрело на Ивана, словно пыталось понять, можно ли доверять этому человеку, и… успокоилось, потянулось губами к хлебу, слизнуло его, доверчиво ткнулось влажным носом в ладонь.

– Все равно не пойдет, – махнул рукой хозяин. – Думаешь, я так не пробовал? Только на доску копыто поставит, сразу назад. Я и сахарком ее угощал.

– А ей и не надо копыто ставить, – Поддубный хитро прищурился. – Мы так сделаем… Ты только за вещами моими присмотри.

И он сделал то, что уже несколько раз проделывал в Красеновке на спор с приятелями. Подлез под кобылу и поднял ее на плечи. Наперед знал, что животное не станет вырываться. Лошадь, оказавшись в непривычном для нее положении, мгновенно испуганно замерла. Тяжесть была огромная, но Иван знал – на спине можно что угодно таскать, главное – не терять равновесия. Он неторопливо двинулся к сходням. Собравшиеся зеваки ахнули, по толпе пробежал гул восхищения. Всякое можно увидеть в порту, но такое зрелище тут наблюдали впервые. Поддубный ступил на хлипкие сходни.

«Только бы выдержали», – пронеслось в голове.

Но потом тут же вспомнилось, как матросы тащили пианино, а оно наверняка весило не меньше худосочной кобылы.

– Не урони только, – испуганный хозяин от волнения взялся за голову.

– Не говори под руку, – огрызнулся Поддубный.

Шаг за шагом он преодолевал сходни, прислушиваясь к скрипу досок под ногами и гулу восхищенной толпы зевак. Плечами ощущал, как часто и неровно бьется сердце испуганного животного. Наконец нога Ивана ступила на палубу, он присел, кобыла, почувствовав под собой твердую опору, вздрогнула, неуверенно стала на все четыре ноги и, пошатываясь, подошла к борту. Только теперь собравшиеся закричали, до этого боялись спугнуть лошадь. Под эти крики Иван и спустился с корабля, снял шляпу, вытер ею вспотевшее лицо.

– Сколько я тебе должен? – хозяин кобылы беспорядочно шарил по карманам.

– А нисколько. Мы же с тобой ни про что не договаривались, – пожал плечами Иван.

– Нельзя так.

– Можно, – усмехнулся Поддубный.

Ему грело сердце восхищение людей, признавших его успех, от этого даже слегка кружилась голова. Зеваки неторопливо расходились. Из-за парапета питейной на Поддубного таращились носатый с краснолицым. От увиденного они даже позабыли о своем предложении, так их впечатлило зрелище. Из здания конторы к Ивану торопливо шел худощавый мужчина в клетчатом жилете, на локтях у него лоснились черные сатиновые нарукавники. Маленькие стеклышки очков поблескивали на солнце.

– Вас как зовут? – спросил он, взмахнув правой рукой, на пальцах которой виднелись чернильные пятна.

– Поддубный я – Иван Максимович, – проговорил силач.

– А моя фамилия Тапузидис, – представился мужчина. – Управляющий местным отделением греческой фирмы «Ливас», – и обернулся на здание конторы.

Поддубный сразу же понял, что это его шанс, почувствовал, что судьба сама ведет его правильным путем. Не зря же появилась в порту пугливая кобыла. Не зря еще в Красеновке он на спор носил на плечах коня. Вот только нужно правильно понимать эти знаки судьбы, связывать их между собой, ведь она коварна и часто подсовывает всякие искушения типа тех двух прощелыг в питейном заведении.

Тапузидис глядел на Поддубного, как смотрят на понравившуюся на рынке вещь, разглядывал так, что Иван даже смутился. Не принято такое в селе.

– Геракл, настоящий Геракл! – восхищенно проговорил грек.

– Какой еще Геракл? – не понял Поддубный.

Он смутно припоминал о том, что про какого-то Геракла в приходской школе после занятий говорил священник с детьми, но кто он такой, так и не всплыло в памяти. Тапузидис охотно пояснил, причем сделал это без всякого выпячивания своей образованности, словно рассказывал, как пройти к нужной улице:

– Геракл – это древнегреческий герой. Силач. Самый сильный из всех живших на Земле. Он льву пасть голыми руками мог разорвать и, кстати, разрывал.

– Так я ж не разрываю, – усмехнулся Поддубный. – Зачем льву пасть рвать? Пусть живет.

– А знаете, как Геракл стал таким сильным? – спросил и тут же продолжил грек: – Еще мальчишкой он брал на плечи теленка и каждое утро оббегал вокруг городских стен. Теленок рос, становился тяжелее, и уже подростком Геракл спокойно носил быка на себе, бегал с ним вокруг города. Вот так совершаются великие дела. Вам бы в цирке выступать.

Иван улыбался, представив себя с быком на плечах. Тапузидис сделался серьезным:

– Вы, Иван Максимович, – перешел он на вполне официальный тон, – наверное, работу в Севастополь приехали искать? – он покосился на плетеный саквояж с нехитрыми пожитками.

– Сильно заметно? Да, есть такое, на заработки в город подался.

– Тогда лучше и не ищите. Считайте, что уже нашли. Согласны работать грузчиком на фирме «Ливас»? Если хотите, можете о нас справки навести. Репутация у нас безупречная. Лучшей не найдете.

– Слыхал о ней. Парни, которые в Одессе работали, хвалили. Сказали, им все до копейки выплачивали.

– Вот видите. Сколько вы рассчитываете зарабатывать?..

Иван и сам этого не знал.

– Как все, – слегка растерявшись, ответил он.

– Себя ценить надо. Знать свою цену. Это как на базаре, привезли товар – сами цену и устанавливаете. Много взять захотите, никто не купит, даже если товар хорошим будет. Мало попросите – прогадаете. Ну, так сколько? Вы же вдвое больше обычного биндюжника поднять можете.

– В порту грузчики артелями работают, – показал свою осведомленность в этом вопросе Поддубный. – Что заработали, на всех поровну делят. Когда кто работает спустя рукава, с тем сперва поговорят, а потом, если не поможет, сами и прогонят. Если из-за меня хотите кого выгнать, то я сразу не согласен. Захотят ребята меня к себе взять, тогда другое дело.

Тапузидис с уважением посмотрел на Поддубного, люди с принципами ему нравились.

– Тогда пошли. Сами спросим, – было видно, что он привык решать вопросы быстро, с ходу.

Иван еле поспевал за шустрым греком. Тот умудрялся идти быстрее всех, буквально просачивался сквозь портовую суету, проскальзывал между людьми. Широкий же в плечах Иван застревал. Он привык к сельскому простору, когда можно идти свободно, когда никто не стоит у тебя на пути. Тапузидис словно испытывал того, кого хотел нанять на работу, будто хотел узнать, способен ли Поддубный приспособиться к городской суете. Ведь здесь без этого никак нельзя.

– Пьянством не страдаете? – спросил он, вновь оказавшись рядом с Иваном. – А то, знаете ли, многих крепких мужчин мне пришлось повидать. Слабые у нас не работают. Вот только водка сильнее многих оказалась.

– Выпить могу, но без разгула.

– Это хорошо. Вот мы и пришли.

У стенки чернела громада парохода. На мостовой высился штабель с мешками. Бригада грузчиков – человек двадцать – устроилась прямо на них. Биндюжники перекусывали. Завидев управляющего, мужчины торопливо дожевывали, поднимались, здоровались с уважением. Грек тут же перешел к делу:

– Вот, – указал он на своего спутника. – Поддубный Иван Максимович. Хочет узнать, возьмете ли вы его к себе работать?

– А чего он умеет? – тут же раздался закономерный вопрос.

– Да все умею, – Иван развел руками.

Тут же кто-то из грузчиков припомнил:

– А это не ты кобылу на пароход занес?

– Ну я. А что? Надо было, и занес.

Такой ответ почему-то позабавил суровых портовых грузчиков. Раздался хохот. Поддубный почувствовал, что просто взять сейчас три мешка с зерном и бегом занести на судно – это не демонстрация его возможностей. Следовало удивить народ. Он расставил ноги пошире, развел руки в стороны.

– А ну подходи, цепляйтесь, сколько сможете.

Замешательство длилось совсем немного. В чисто мужских компаниях в чести смелые дерзкие забавы.

– Чего уж тут, посмотрим на твою силу.

Крепкие мужчины один за другим висли на расставленных руках Ивана. Больше четырех повиснуть уже не могло, не за что уцепиться.

– Эх вы, я бы и шестерых унес, – поддел биндюжников Иван и понес живой груз к кораблю.

Донеся до сходней, он просто стряхнул людей, поведя широкими плечами. Очередное представление возымело свое действие. Так Иван Поддубный подписал первый в своей жизни контракт, официально став портовым грузчиком греческой фирмы «Ливас». Произошло это в душной комнатушке с пыльным окном. Конторщик вслух прочитал содержание контракта и положил лист перед Иваном:

– Все понятно?

– Контракт такой, как и с остальными? – только и спросил он, а получив утвердительный ответ, подышал на пальцы, макнул ручку со стальным пером в чернильницу и старательно вывел внизу свою фамилию.

Работа была не из легких. Однако четырнадцатичасовой рабочий день не казался таким уж долгим – в селе Иван привык работать вообще от рассвета до заката. Тяжелые мешки с зерном казались легче, чем были на самом деле. Ведь сердце Поддубного грела мысль, что он заработает много денег, приедет в Красеновку и непременно вернет себе Аленку Витяк. Потому много он не тратился, почти все, что получал в конце недели, откладывал. Ассигнации всегда держал при себе. Даже несмотря на то, что Тапузидис предложил ему воспользоваться собственным конторским сейфом. Не то чтобы Иван не доверял греку, просто так было спокойнее, когда он в любой момент мог потрогать, посмотреть на деньги, которые приближали его к исполнению заветной мечты. В письмах домой к отцу он специально не спрашивал об Аленке, боясь получить весточку, что она, не дождавшись его, вышла замуж. Максим Иванович в ответных письмах тоже ни словом не обмолвился о его избраннице. Писал о хозяйстве, здоровье родственников, интересовался жизнью в городе – в основном ценами на рынках.

Жил Иван, опять же из целей экономии, с другими грузчиками в бараке, расположенном сразу за территорией порта, хотя по деньгам мог позволить снимать на пару с кем-нибудь комнату в городе, как делали некоторые другие биндюжники. В этом барачном житье было всего лишь два плюса – дорога в порт близкая и дешевизна. В остальном же одни неудобства. Когда неженатые мужчины живут тесно, неизбежными становятся пьянство, столкновения между ними. Всегда находился кто-нибудь, кто пьяным возвращался посреди ночи и вспоминал старые обиды на товарищей. Иногда доходило до драк и поножовщины. Биндюжники – народ суровый. Вот тогда и пригождалась сила Поддубного. Приходилось вставать и успокаивать дебоширов. Обычно он просто выставлял их на улицу, мол, там делайте что хотите, хоть поубивайте друг друга, а тут не мешайте приличным людям отдыхать после работы. Особо компанейским Поддубный не был. Для того чтобы не сильно выделяться среди остальных, иногда выпивал вместе с другими грузчиками, но головы при этом никогда не терял. А на предложения позабавиться с распутными девицами неизменно отвечал, что у него в селе есть невеста и глупостями ему заниматься некогда, да и ни к чему. Вот только курить начал, возможно, для того чтобы казаться постарше.

Изредка ходил в городской парк. Но там ощущал себя не в своей тарелке. Неуютно, когда ты в крестьянской одежде, а вокруг расфуфыренные горожане прогуливаются, косятся на тебя.

Время для Ивана словно бы остановилось. Изо дня в день происходило одно и то же. Четырнадцать часов он смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться и не загреметь вместе с тяжеленными мешками, затем – неуютный барак и сон. Выходные он любил проводить возле моря. Теперь ему казалось, что он и вырос на морском берегу. Такими же родными, как и полтавские пейзажи, ему стали водный простор, волны, крики чаек.

Однажды воскресным вечером Поддубный, выбравшись за город, сидел на морском берегу, завороженно глядя на горизонт, за которым скрывались другие – не такие уж и далекие – страны и земли. По кромке прибоя шла женщина, уже издалека можно было понять, что это цыганка. Цветастое, развевающееся на морском ветру платье с глубоким вырезом, непокрытая голова. Издалека она казалась молодой, полной сил. Так легко и грациозно шла, ступая босыми, загорелыми до черноты ногами по песку. Но когда она подошла поближе, то стало видно, что она старуха, а лицо ее испещрено глубокими морщинами, как рассохшаяся земля трещинами. Цыганка уверенно направилась к Ивану, посмотрела прямо на него, стараясь встретиться взглядом – так никогда не сделает украинская или русская женщина. Славянка будет избегать смотреть прямо, а постарается как-нибудь незаметно и ненавязчиво привлечь к себе внимание.

Иван и раньше сталкивался с цыганками-гадалками, умел их отваживать, а потому уже приготовил пару обычных для таких ситуаций фраз. Знал, что не стоит смотреть им в глаза. Заворожит вмиг, воли лишишься, сам отдашь все, что у тебя с собой есть. Цыганка криво улыбалась, подошла, остановилась в шаге от смотревшего на горизонт Ивана и произнесла на удивление молодым голосом, даже не поздоровавшись:

– Не обидь бабушку. Дай папироску.

Ни одна из приготовленных фраз по ситуации не подходила, а потому Поддубный искренне удивился:

– Откуда знаешь, что я курю, к тому же именно папироски?

– А я все на свете знаю, – ухмыльнулась старуха-цыганка, обнажив ровные, пожелтевшие от времени зубы.

Иван полез в карман, вытащил папироску, чиркнул спичкой, прикрыв огонек широкой ладонью от ветра. Курил он мало, а потому мог позволить себе не самокрутки, а дорогие фабричные папиросы. Цыганка сноровисто прикурила, выпустила дым через нос – его тут же подхватил, понес ветер.

– А в глаза мне чего не смотришь? Боишься? – спросила она с легким смешком. – Такой большой, сильный, а старухи боишься. Выходит, знаешь, что настоящая сила не в руках, а здесь, – она прикоснулась пальцами к глазам. – Во взгляде она.

– Никого я не боюсь, – пожал плечами Поддубный. – Попросила папироску, я дал, ну так и иди своей дорогой. Берег большой. Чего рядом стоишь? Погадать мне все равно не соглашусь. Не верю я в цыганское гадание. Обман один.

– А тебе никто и не предлагает погадать, – засмеялась цыганка. – На сегодня я уже свое за деньги отгадала. Больше мне нельзя. Иначе сила пропадет, – и она мелко потрясла юбкой, сжав край подола в пальцах. Монеты веселым звоном отозвались в потайном кармане. – А за то, что ты бабушку уважил, папироской угостил, я тебе и без денег погадаю. Не нужны мне твои монеты. Своих хватает.

Иван колебался, знал, что гадалки горазды на всякие хитрости и их словам верить нельзя.

– Все равно, не надо гадать. Лишнее.

– Боишься, значит. Ты мне в глаза посмотри.

Поддубный поднял голову, взгляды старухи и молодого мужчины встретились.

– Веришь, что бояться тебе нечего? Плохого не сделаю.

– Теперь верю, – почему-то появилась у Ивана такая уверенность, и он протянул ладонь.

– А мне рука твоя не нужна. Мне глаз твоих достаточно, – взгляд цыганки стал каким-то странным, словно смотрела она сквозь Ивана. – Вижу, – наконец произнесла она. – Станешь ты большим человеком. Императоры с королями будут считать за честь за одним столом с тобой сесть, руку тебе пожать…

Звучало как какой-то бред. Никогда не думал о подобном Иван. Конечно же, он мечтал стать достаточно богатым, известным хозяином в округе родного села Красеновки. Но о том, чтобы российский или австрийский императоры принимали его во дворцах, такое и в мыслях не возникало. А цыганка тем временем вещала потусторонним голосом:

– …много друзей у тебя в жизни будет, но много и недругов. И большие деньги они на твою жизнь поставят. Вот тогда и вспомнишь меня. Осторожным будь, хитростью на коварство ответь, тогда и спасешься.

– Жена у меня какая будет? – решил спросить уже о земном-реальном Поддубный.

– Одно сказать могу. Любимая жена у тебя будет. И проживешь ты полжизни с любимой женой на берегу синего моря, – цыганка прикрыла глаза. – Все будет в жизни твоей. И богатство, и слава, и нищета с презрением. Все испытаешь.

Старуха глубоко затянулась папиросой, огонек пыхнул и полетел по ветру.

– Все, больше ничего не скажу. Погасла, – цыганка словно вернулась с того света, весь ее потусторонний вид улетучился.

Перед Иваном вновь стояла старая проходимка, готовая дурить простаков на базаре.

– Давай, хоть сколько тебе заплачу, – предложил он.

Поддубного порадовало не то, что ему предстоит якшаться с императорами и королями, в это он не верил, а весть о любимой жене. Он без сомнений решил, что ею станет Аленка. Его даже не смутило и то, что полжизни они проведут вместе у синего моря, до которого от Красеновки далеко.

– За что деньги плачены, то не сбывается. А если от души, то сбудется, – серьезно произнесла старуха, повернулась и вновь зашагала по кромке прибоя.

Заходящее солнце золотило ее пестрый наряд.

После этого случая Ивану стали изредка сниться странные сны. Словно видел он какие-то незнакомые ему города, ходил по ним, слушал чужую речь. Никого он не знал в тех местах, а вот его самого узнавали многие, издалека здоровались, норовили руку пожать. И не императоры это были с королями, а обычные люди.

Немного скрасила однообразность жизни поездка на Рождество в родные места. Отец, хоть и выглядел уставшим и даже немного постарел с виду, но на жизнь не жаловался, бодрился перед сыном. Иван нарочно перед самым отъездом из Севастополя купил себе городскую одежду. В ней и приехал, думал показаться Аленке на глаза, чтобы она и ее отец поняли, насколько хорошо у него идут дела. Но только раз прошелся под окнами дома Витяков Поддубный в этом наряде. Когда узнал, что Аленка на праздники уехала к родственникам матери, то уже не рисовался, а переоделся в то, в чем раньше по селу ходил. Перед отъездом отдал он отцу свои деньги на сохранение.

Так и не повидав ту, ради которой отправился на поиски счастья, он поехал назад в Севастополь. Иван и сам не мог сказать почему, но о цыганке и снах он ни отцу, ни матери рассказывать не стал.