Глава девятая
– Какой ты стал! Холеный, респектабельный. Красавчик просто! Чем ты сейчас занимаешься? – спросила Машка.
Она разрумянилась после двух глотков коньяка и стала похожа на ту девчонку, с которой Иван целовался на катке много-много лет назад. Только тогда она была румяная от мороза.
– Таких, как я, в современной России называют топ-менеджерами. – Скромно ответил Иван.
– Но не олигарх? – уточнила Машка.
– Не олигарх. К сожалению. – Иван смутился. Как это у нее получается? Сто лет прошло, а он при виде этой немолодой уже девчонки смущается, как мальчишка.
– Да ну их, олигархов этих. И хорошо, что не олигарх. – Засмеялась Машка. – А рисование забросил?
– Забросил.
– Жаль. Очень-очень жаль. Ты талантливый. Мог бы стать отличным художником. Я тебе всегда завидовала. У меня не получалось, как у тебя. Я старалась-старалась, а так, как у тебя, все равно не получалось. – Машка вздохнула. – А почему ты забросил рисование? – продолжила она допрос.
«Какая глупость, – думал Иван. – Опять она разговаривает со мной свысока, а я опять оправдываюсь, как идиот. Как была стервой, так и осталась». – Он почему-то разозлился.
– Ты правда хочешь это знать? – спросил он.
Машка кивнула, приложилась к коньяку и уставилась Ивану в глаза.
– Ну, так слушай. – Он тоже глотнул коньяка. – Знаешь, после того, как ты меня бросила, я на девчонок целый год вообще не смотрел. Я их, знаешь ли, возненавидел. Всех. Ладно, это у меня прошло, а вот ненависть к кистям и краскам осталась. Навсегда. Потому что рисование в моем травмированном сознании почему-то сплелось с твоим светлым образом. Так что в последний раз я рисовал… дай-ка сосчитаю… двадцать пять лет назад. Вот так. Таким образом, ты избавилась и от возлюбленного, и от конкурента одним махом. Молодец!
– Фу, какой ты злопамятный! Не ожидала от тебя. – Маша скроила обиженное лицо. Она так и осталась кокеткой. – Извини, я же не думала, что для тебя все так серьезно. Я ветреная, понимаешь, влюбчивая. Безответственная. Нам, творческим людям, постоянно нужны свежие впечатления, эмоции, новые люди. Мы такие. Я такая. Ничего не могу с этим поделать. А тогда сколько мне было лет? Четырнадцать! Я ж еще ребенком совсем была! К тому же я думаю, если бы ты хотел стать художником, если бы это было твоей судьбой, ты бы стал. И никакая взбалмошная девчонка тебе бы не помешала. Так что, извини, но вины я своей не чувствую.
– Я ни в чем тебя не виню.
– Ну, будем считать, что мне показалось… Даже если и была виновата, я искупила уже. Все искупила! Тот мальчик, с которым я тогда… ну… тогда… в лагере… из-за которого я тебя… в общем, он меня бросил через месяц. А сколько их потом меня бросало! Этих мальчиков! – Машка неожиданно разрыдалась. Покопалась в ящичке старинного буфета, выудила оттуда бумажные носовые платки. Шумно высморкалась. Тут же перестала плакать и скомандовала, – Наливай еще! – Иван налил еще. Машка схватила свой бокал и залпом выпила. Ее огромные голубые, некогда ангельские глаза полыхнули безумием. Иван даже перепугался. – Ты знаешь, что собой представляет моя жизнь? – Иван помотал головой. – Это выжженная пустыня. Понимаешь, выжженная пустыня! Я приношу несчастья! Я ни одного мужчину не сделала счастливым. Я их унижала. Я глумилась над ними. Я им изменяла. Я как эта чертова стрекоза носилась с цветка на цветок, то есть от одного мужика к другому, но не в поисках нектара, нет, в поисках вдохновения, впечатлений. Мне всегда было мало одного мужчины. Ты бы знал, как быстро мне становилось с ними скучно! И тогда я заводила новый роман, не завершив прежний, мне доставляло удовольствие мучить своих любовников и мужей. Хотя нет, не так – меня это развлекало. Потом, помучив и намучавшись, я писала дивные картины. Потрясающие картины. А мужчины – это мой допинг. Источник энергии. Я их использовала. Какая же я сволочь! – Машка опять взвыла.
Иван налил ей воды из чайника.
– Успокойся, милая, успокойся. – Он гладил ее по голове. – Успокойся. – Ивану хотелось бежать из этого странного дома, от этой странной женщины, куда глаза глядят. Она была невозможна. Боже, как же ему повезло, что она тогда его бросила, что его не затянуло в ее омут необратимо, что ему удалось соскочить. Бежать он не мог. Он должен был помочь женщине, возможно, Машке. Сейчас она явно нуждалась в помощи.
– Меня никто никогда не любил по-настоящему! – завывала Машка. – Никто и никогда! Все меня только хотели. Страсть у них была, но никто, никто не любил! Никто не смог меня удержать. Никто не смог стать для меня единственным.
– Я тебя любил. – Сказал Иван глухо. – Я тебя любил. Много лет. С того момента, как только увидел. Ты мне казалась самой чудесной девочкой на свете. Вот так, молча, и любил тебя. Заговорить не решался. С ума сходил. Это не страсть была. Какая страсть в десять лет? Я в кино с тобой мечтал сходить. Только и всего. А потом, когда мы с тобой… тогда самое большее, чего я хотел – до груди твоей дотронуться. Вот и все. Еще мечтал, что мы вырастем и поженимся. Мне хотелось быть с тобой каждую секунду. Ты даже не представляешь, как я тебя любил. Потом еще несколько лет фантазировал, что ты ко мне вернешься. В моей голове шел непрерывный диалог с тобой. Я то прощал тебя, то наказывал, а потом все равно прощал… Так что зря ты… Один человек тебя точно любил. Не сомневайся.
Машка утерла слезы.
– Прости меня, Ванька! Прости! – она неожиданно вскочила со своего стула, подскочила к Ивану и принялась осыпать мелкими, быстрыми поцелуями его лицо. – Прости меня, миленький, прости, – шептала она в перерывах между поцелуями.
Иван во второй раз за вечер не на шутку испугался и попытался деликатно отодрать от себя Машку. Она не отдиралась. Иван вдруг почувствовал томление, возбуждение, точнее. Эта уникальная женщина была сексуальна даже пьяная, даже зареванная, даже с размазанной по лицу тушью. Его руки будто сами собой, без его воли обняли Машку. Она вдруг оборвала свои поцелуи, отвела его руки, отстранилась.
– Я, пожалуй, пойду умоюсь. – Промямлила она и удалилась.
Иван, как когда-то запрыгивал в реку, чтобы усмирить свою плоть, охладиться, сейчас плеснул себе в лицо воды из-под крана и принялся осматривать кухню. На одной из полок буфета он заметил небольшой портрет. Тут кругом были картины и фотографии, так что неудивительно, что он не заметил его сразу. С портрета на Ивана смотрел Петр Вениаминович. Со своей изогнутой бровью и клоунской бабочкой. Чертовщина какая-то. Иван испугался в третий раз за вечер. Причем испугался серьезно, до дрожи. Он снова присел за стол. Плеснул себе еще коньяка, выпил залпом. Безумие! Прочь из этого дома… Он остался. Его терзало любопытство. Кто такой этот Петр Вениаминович? Кто он, черт возьми, такой? Откуда его портрет в доме у Машки? Иван встал, снял портрет с полки, положил на стол. Ивана била дрожь.
– Кто это? – спросил он, когда Машка вернулась на кухню.
– Лазил по моим шкафам, шалунишка? – съязвила она.
– Да. Извини. Кто это?
– Я не знаю. – Устало сказала Машка и медленно опустилась на стул. – Однажды он мне помог, но это долгая история.
– Расскажи. Пожалуйста, расскажи! Очень тебя прошу!
– Ты тоже его знаешь? – удивилась Машка. – Что за чертовщина! Как ты можешь знать человека из чужих снов?
– Это человек из МОИХ снов! Рассказывай!
– Черт! – воскликнула Машка, налила себе коньяку и хлебнула. – Что за черт?! Ладно, слушай. Только не считай меня сумасшедшей. Нет, я, конечно, сумасшедшая, но не до такой степени все же. А ты, значит, тоже сумасшедший… Забавно. Никогда бы не подумала. Так вот… Я только что сбежала от своего третьего мужа. Сейчас-то я понимаю, что сама была во всем виновата, но тогда мне казалось, что он. Слишком хороший был, слишком добрый, слишком легко мне все прощал. Я принимала это за равнодушие. Изменяла ему, чтобы спровоцировать проявление хоть каких-то чувств – хоть ревности, хоть ненависти, хоть чего-то. А он меня же еще и жалел, говорил: «Бедная девочка, нет тебе покоя. И никогда не будет». Я, в итоге, собрала вещички и сбежала к подруге – своей-то квартиры в Москве у меня тогда не было. Потом друзья помогли продать несколько моих картин, и я сняла мастерскую, там работала, там же и жила. Знаешь, мужа сама бросила, но почему-то я чувствовала себя такой никчемной, настолько никому не нужной, будто это меня бросили. Я в те времена была еще очень красива, очень молодо выглядела, ни грехи мои, ни время будто были надо мной не властны. В общем, я отправилась на поиски любви – мне нужны были подтверждения моей нужности. Это только называлось красиво – поиски любви, а на деле это были одноразовые постельные приключения. Я много плакала тогда, считала себя шлюхой, обещала себе больше так не делать, а потом снова оказывалась в постели с каким-нибудь кобелем. Часто и имени его не знала. Я была себе противна, но с каким-то мазохистским наслаждением снова и снова окуналась в этот разврат и ненавидела себя еще больше. Я будто мстила себе за что-то. И вот однажды, когда рядом похрапывал какой-то малознакомый мужик, мне приснился Петр Вениаминович. Вернее, мне сначала-то показалось, что он мне не снится, а действительно сидит на стульчике, на котором я обычно сижу, когда работаю, курит сигару и покряхтывает от неудобства – он такой большой был, толстый в смысле, и едва помещался на моем маленьком стульчике. Поворчал о скудости и бедности моего так называемого дома, что здесь и присесть-то с комфортом не на что, как-то очень тонко и изысканно мне нахамил, задел все мои больные мозоли, а потом сказал, что он здесь не просто так, что он с миссией. Он здесь, чтобы передать мне, что я должна как можно скорее исполнить свое предназначение. Я хотела спросить его, в чем мое предназначение, но он исчез. Утром я поняла, что это был всего лишь сон. Я верю, что бывают вещие сны. Еще я знаю, что сны – это не просто так, в них часто зашифрованы послания. Я ломала голову над тем, в чем же мое предназначение? Я с детства еще считала, что моя жизненная стезя – быть художником. Так ведь я и есть художник. Что же не так? Я вытащила из папок все свои работы, расставила вдоль стен. Стала смотреть и вдруг поняла, как все это мелко. Это хорошо, но мелко. То, что я до сих пор писала, никогда не станет великим, не останется в веках. В моих работах нет силы, нет глубины, нет ярких чувств! Как я была разочарована! Я будто лишилась последней точки опоры в этом зыбком мире. Раньше я знала, кто я – я талантливый художник и неудачница в личной жизни. А сейчас? Никто. Я разрыдалась. Я просто билась в истерическом припадке, валялась по полу, разбила себе весь лоб, хотела порвать все свои картины, сжечь, уничтожить. К счастью, слезы меня так утомили, что сил на то, чтобы прикончить картины у меня уже не осталось. Я заперлась в своей мастерской и начала работать как одержимая. У меня тогда какие-то безумные, абстрактные полотна получались. Всплыло все самое темное, все самое сумеречное в моем сознании. Черти скакали по моим полотнам, демоны, неявные – их никто кроме меня и не видел. Сторонние зрители испытывали рядом с этими картинами смутную тревогу, некоторые говорили, что у них плохая энергетика. Кому-то страшно становилось. Девушка, которая занималась продажей моих работ, мрачно заявила, что ТАКОЕ ни один нормальный человек никогда не купит, потому что ЭТО – круги ада. Кому нужно, чтобы такое висело в доме или в офисе? Это только в музей сдавать, чтобы люди останавливались на минуточку и задумывались о темной стороне своей натуры, а постоянно на такое любоваться, тут никакого душевного здоровья не хватит, и не заметишь, как в психушке окажешься. Я ее уверила, что это не для продажи, что это просто мой личный катарсис, мое очищение. Я действительно как-то успокоилась. Самоутверждение через постель было забыто. Не до того стало – я творила. Мне начало нравиться то, что я делаю. И тут снова появился Петр Вениаминович. Я уж о нем и забыла. Это же был просто сон. И тут он опять явился. Снова в бабочке этой своей идиотской. С сигарой. Ласково так говорит, что я молодец, конечно, забросила свои глупости, делом занялась, но все же это не совсем то, чего от меня ждут. Направление моего движения, в общем-то, верное, но нужно все же добраться до развилочки и свернуть немного в сторону, на узенькую неприметную тропиночку. Стезя-стезей, а предназначение-то может быть вовсе и не в профессиональной деятельности, не на широкой, проторенной дороге. И, собственно, то, что я считаю тропиночкой, для большинства женщин является как раз вполне обычным жизненным путем. Запутал меня совсем. Потом холодно так говорит: так что ищите, девушка, ищите. Останавливаться в поиске не рекомендую. А во взгляде угроза. Я когда проснулась, увидела, что его нет, у меня от сердца отлегло, а потом посмотрела на пол, а там пепел от сигар. Я даже толком не умылась, выскочила из мастерской и целый день бродила по улицам – боялась возвращаться. И ночевать к подруге напросилась. Уложили меня на диванчике, а я кофе напилась и засыпать боюсь, но заснула под утро уже. И тут же Петр Вениаминович появился, в ногах у меня сидел, дымил своей сигарой. В белом халате, в шапочке докторской и с бабочкой, разумеется. Просто добрый доктор Айболит. И такое раскаяние нарисовано на его лукавой физиономии. Уж он так извинялся, так извинялся, говорил, что не хотел меня пугать, что не догадывался он, что я такая слабонервная. В общем, он сказал: живи, как хочешь, но не забывай о своем предназначении. Сказал, что в следующий раз придет, если я совсем собьюсь с пути. И вот я жила, работала с утра до ночи, на вечеринки еще ходила – нужно же быть в струе. А потом – бах, и влюбилась. Вот на вечеринках и влюбилась. Заприметила… А он на тебя, кстати, немного похож – тоже такой, в очочках, лицо интеллигентное. Мой типаж, в общем. Я влюбилась, а он на меня ноль внимания. Как я страдала! Как страдала! Ну, ты же меня знаешь, я его соблазнила, конечно. Никуда он от меня не делся. И вот мы месяц вместе, два, полгода, а мне с ним хорошо, я ни налево не смотрю, ни на право – только он. Год прошел, а я ему верна. Меня это даже пугает немного. Живем у него в загородном доме. Он богат. Забыла сказать об этом. Но я в него не из-за денег влюбилась, он, знаешь, он необыкновенный! Сборище противоречий! И подлец, и святой! И умник, и дурак! И циничный, и наивный! С ним никогда не было скучно. Он был переменчив, непредсказуем, еще хуже меня, я никогда не знала, чего от него ждать в следующий момент. Вот и забеременела я неожиданно, не должна была, а забеременела. Мне хоть и было уже чуть-чуть за тридцать, но детей я не хотела, я себя чувствовала ребенком. А мое творчество? А путешествия? Какой ребенок? Зачем мне ребенок? Я решила моему мужчине ничего не говорить и втихаря сделать аборт. Вот тут-то опять и явился Петр Вениаминович. Он рвал и метал! Он отчитывал меня, как школьницу, обвинял в легкомыслии, в безответственности, в эгоизме. Я злилась, кричала, оправдывалась. Он как-то вдруг стал спокоен и ласков. Он почти проворковал, я даже запомнила его слова в точности: «Девочка, выбор за тобой. Только за тобой. Я не могу тебя принудить. Но все же позволю себе намекнуть, что именно сейчас ты как никогда близка к исполнению своего предназначения. За сим позвольте откланяться». Он исчез, как обычно, а я утром сообщила своему мужчине о беременности. Он обрадовался, а я разрыдалась. Не хотела я ребенка. Мы поженились. Это был мой четвертый официальный брак. Свадьба была роскошная. Мне, конечно, смешно было в четвертый раз белое платье с фатой надевать, но Ромка настоял. Его Ромка зовут. А потом родилась Аришка. Я как ее впервые увидела, поняла, какая же я дура была. Я ее сразу полюбила, хоть и страшненькая она тогда была. Еще я тогда поняла, что такое настоящее творчество – родить ребенка – вроде дело нехитрое, но это истинное творчество: практически из ничего появляется новое существо, и ты к этому причастен. В ту мою первую ночь после рождения Аришки во сне ко мне снова явился Петр Вениаминович. Он даже не курил. Поцеловал мне руку, сказал: «Молодец, девочка, ты все сделала правильно. Будь счастлива!» – и исчез. Больше я его не видела. Портрет вот потом нарисовала… по памяти. Тебе первому все это рассказала. Не поверит ведь никто. За сумасшедшую примут.
– А где твоя дочь? – спросил Иван.
– У отца гостит. Забрал на недельку. А я тут скучаю без нее. На глупости всякие тянет.
– Например?
– Например, выпить коньяку с призраком из прошлого. – Засмеялась Машка.
– Ну вот, я уже и призрак, – усмехнулся Иван. – А муж-то твой где?
– Он меня бросил! – глаза Машки снова начали наполняться слезами. Иван испугался, что она сейчас снова впадет в истерику, и пожалел, что так неосторожно задал этот вопрос. – Единственный мужчина, которого я ценила, которого я боялась потерять, от меня сбежал. С молоденькой. Вот уж банальная история. Даже смешно. – Машка принужденно улыбнулась и смахнула слезу. – Не беспокойся, новой истерики не будет, – воскликнула она бодро, заметив озабоченное выражение Иванова лица, – ладно, это все уже неважно. Дело прошлое. Оставил нам с Аришкой эту квартиру, это бабушкина и дедушкина старинная квартира, с историей. Алименты платит. Он вообще щедрый, хороший. Ну, за что он так со мной, за что? – Машка сделала три глубоких вдоха. Похоже, это не помогло, потому что продолжила она все так же возбужденно. – Я проходила сквозь жизнь мужчин, как пуля – навылет. Рана затягивалась, и следа от меня не оставалось. Никакого следа…, – снова слезы.
– Это неправда. – Мягко сказал Иван. – По мне ты не пулей прошлась, а бульдозером. Я весь в твоих следах. – Рассмеялся он.
– Кругом я виновата, кругом. Ванька, прости меня, прости. Я изменилась. Я уже не легкомысленная, эгоистичная стерва. С тех пор, как Рома ушел, я одна. Я уже не верю, что смогу когда-нибудь быть счастлива с мужчиной. Даже уже и не пытаюсь. – Машка горько вздохнула. И вдруг она снова посмотрела на Ивана с подозрением: тот же взгляд с прищуром, как в начале их встречи. – А откуда ты знаешь про Петра Вениаминовича?
– Он тоже приходит ко мне во сне. – Тихо ответил Иван.
– И чего он от тебя хочет?
– Чтобы я спас женщину, которую некогда любил, – ответил он честно, поскольку счел, что лгать в этой ситуации бессмысленно.
– А, так вот почему ты пришел. А я все голову ломала, зачем ты вдруг явился? – протянула Машка разочарованно.
– Да, – покаянно ответил Иван, – сама понимаешь, чтобы вернуться к первой своей любви в виде постаревшего призрака из прошлого, нужен очень серьезный повод. Например, требование таинственного незнакомца, который терроризирует тебя во снах. Чем я могу тебе помочь?
Маша долго молчала, курила.
– Пожалуй, ничем. – Ответила она, наконец. – Материально я вполне благополучна, мужа ты мне вернуть не сможешь, сам ты, я думаю, тоже на мне не женишься. Ты ведь женат? – Иван кивнул. – Ну вот. Да и не хочу я быть с тобой. Извини уж за прямоту. Нельзя в одну реку войти дважды. Так что, наверное, ничем ты мне помочь не сможешь. А спасти меня, наверное, сможет только психотерапевт. Кстати, может, действительно, пора уже обратиться к специалисту? – спросила Машка, очевидно, сама у себя. – Как-то мне уже наскучило быть несчастной… Надоело. А хотя, знаешь, ты мне уже помог: сказал, что любил меня по-настоящему. Для меня это важно. Я вот думаю, если Петр Вениаминович является к тебе, значит, что-то у тебя не так идет в жизни. Можно предположить, что у тебя очень серьезные проблемы с женщинами. Мне бы очень хотелось, чтобы не я была причиной этих проблем. Не я. Но мне кажется, что это я… Прости меня, Ванька! Вот! Я поняла – ты мне поможешь, если простишь меня. Мне легче будет, если хоть один мужчина из тех, кому я сделала больно, простил бы меня! – и снова в Машкиных глазах засверкали слезы.
Иван обнял ее. Погладил по голове.
– Уже простил. Уже простил, милая. Ты ни в чем не виновата… ты чудесная.
Уже в дверях Иван спросил:
– И кто же такой этот мистический Петр Вениаминович? Он ведь, судя по всему, вполне реален, если он снился и тебе, и мне. Кто он? Почему тебе и мне? И кому еще?
– Может быть, он ангел?
– Более чем странный ангел, тебе не кажется?
– Никто не знает, какие ангелы на самом деле.
– Да, ты права… А картину твою я все же куплю. Она талантливая. Напоминает мне о детстве и нашей с тобой любви…
Проснулся Иван от обиженного сопения. Сопел Петр Вениаминович, разумеется. Кто ж еще может так нагло сопеть среди ночи?
– И почему это, позвольте спросить, молодой человек, я не похож на ангела? Чем я не ангел? – он умолк и продолжил пыхтеть. Сегодня он был наряжен в дешевый серый костюм в тонкую полоску, нарукавники, какие носили в стародавние времена бухгалтеры, чтобы не запятнать рукава своего единственного пиджака. Бабочка на сей раз была в высшей степени сдержанная – васильково-синяя, без излишеств. В руках у него были счеты. От него попахивало нафталином. – Ну, так чем я не ангел? – бровь его изогнулась угрожающе.
– Не похож, – дерзко ответил Иван. – Скорее на демона похож. Или даже черта. Уж не обессудьте.
– Будто вы, люди, знаете, как выглядят черти и ангелы. Наивное заблуждение. Еще более нелепыми кажутся ваши представления о добре и зле. Даже смешно, ей-богу, иногда за вами наблюдать. Совершите подлость и такой частокол из самооправданий нагородите, что, уже по вашему разумению, получается, что поступили что ни на есть благородно. А любое благое дело можете представить как гадость какую-нибудь: сублимацию, замаливание грехов, случайность… Да что там говорить, сами все прекрасно знаете. – Петр Вениаминович усмехнулся. – Словом, это я к тому, что вы не можете строить догадки, основываясь на мифах и фантазиях, на том, чего не разумеете. Оставьте это. Пустое.
– И все же, кто вы? – возразил Иван. – Мне кажется, я вправе знать, с кем я имею честь разговаривать с пугающей частотой и чьи распоряжения я исполняю с риском для своего психического здоровья.
– Что ж, ваши аргументы, безусловно, убедительны, и я по-человечески вполне понимаю ваше любопытство, однако удовлетворить его пока не могу. Не горячитесь. Все узнаете в свое время, а если даже случится так, что этого не произойдет, что ж… мир полон загадок и тайн. Как вам, кстати, Машенька? Не разочаровались в своей первой любви-то?
– Вам-то что? С какой стати я должен исповедоваться неизвестно перед кем? – огрызнулся Иван.
Петр Вениаминович придал своему взгляду теплоту и участие.
– Иван Сергеевич, ну вообразите, что я ваше подсознание, например, или совесть, или Альтер эго, одним словом, что я – часть вашей натуры. Как вам такое предположение? – Иван посмотрел на ночного гостя беспомощно. – Да бросьте стесняться-то. Все свои, право слово. Вам же необходимо выговориться, а кому вы обо всем этом можете рассказать? Ну не жене же, в самом деле. – Он язвительно улыбнулся. – Машенька-то по-прежнему хороша, да? По-прежнему волнует? В высшей степени соблазнительная особа…, – теперь улыбка была плотоядная, как бы демонстрирующая, что кто бы он ни был, а ничто человеческое ему не чуждо.
– Да, соблазнительная, – согласился Иван, – только уж очень несчастная и совсем одинокая.
– Не преувеличивайте, молодой человек. Не такая уж она несчастная и вовсе не одинокая. Да, у нее нет сейчас мужчины, ну так это только потому, что для нее сейчас время собирать камни, она исправляет некоторые свои ошибки, которые допустила в общении с представителями противоположного пола, в том числе и с вами, кстати сказать. Мужчины нет, но это временно, и это не значит, что она одинока. У нее есть любимая дочь, друзья. Нет, Иван Сергеевич, не такая уж она и несчастная, как вам могло показаться. А то, что она взбалмошная истеричка, пардон, так это характер у нее такой. Будь она спокойной и правильной, так она бы не смогла заниматься творчеством. Не нужно ей быть счастливой. Это ей только навредит. Ей нужны сильные эмоции. Лучше плохие, чем хорошие. Такая странная женщина. Одна из любимых моих подопечных. Яркая, стремительная, сумасшедшая! Да что я вам рассказываю, вы и сами все это знаете, сами ведь столько лет ее любили. Пардон за лирическое отступление. Увлекся.
– Если я вас правильно понял, то спасать нужно не ее?
– Очевидно, да. Но кое-что приятное вы можете для нее сделать.
– И что же?
– Вы меня удивляете, Иван Сергеевич. Все вы хотите каких-то готовых решений. Сами подумайте, молодой человек. Ну, хорошо, – Петр Вениаминович неожиданно смягчился, – черт бы побрал мою доброту, я дам вам маленькую подсказочку. В данную минуту она не спит. Она думает о тебе. Ее, признаться, не сильно беспокоит, что она бросила тебя и тем самым сильно подпортила тебе все будущие отношения с дамами. Нет, она страдает, что из-за нее ты не стал художником. Она себе напридумывала, что в этом твое призвание. Вспоминает твои рисунки. Она их помнит. Она так сильно тебе завидовала, что помнит их до сих пор. – Петр Вениаминович, как всегда молниеносно, ликвидировал умильное выражение на лице и превратился в сухаря-бухгалтера. – Итак, что мы имеем? – он откинул в сторону две белых костяшки на счетах. – С нашей с вами первой встречи прошло уже три недели, а вы пообщались всего с двумя своими женщинами. И до сих пор, заметьте, никого не спасли. Надо бы как-то ускорить процесс, вы не находите? – Петр Вениаминович сурово взглянул на Ивана и исчез.
Через три дня Иван снова позвонил в дверь большой, запущенной квартиры в переулке на Плющихе. Машка была не одна, она держала за руку тоненькую девочку лет шести с огромными голубыми глазами, похожую на ангела и Машку в детстве.
– Это Ариша, моя дочь, это Иван, мой школьный друг. Пойди в свою комнату, зайчонок, поиграй, мама скоро придет, – обратилась она к дочери.
Сегодня Машка была тихая, умиротворенная и безумно красивая.
– Я пришел за картиной, принес деньги. – Сказал Иван. – И вот еще, у меня для тебя небольшой подарок. – Он протянул ей сверток. – Только очень прошу, вскрой после того, как я уйду…
В свертке был рисунок, выполненный черной гелевой ручкой. На рисунке – старый купеческий особнячок – художественная школа в маленьком городке, пруд, ряд тополей и один склоненный к воде… Еще в свертке была записка: «Это я нарисовал вчера. Я был безмерно удивлен, что я по-прежнему умею рисовать. Ты не представляешь, какое удовольствие мне это доставило. Какой я был дурак, что долгие годы лишал себя этого счастья. Но я, увы, не художник. Мое призвание не в этом. Ты была права, если бы мне на роду было написано стать художником, я бы стал им, и никакая взбалмошная девчонка мне бы не помешала. Ты права. Ты ни в чем не виновата. И еще… Я не врал, я действительно тебя очень любил. И до сих пор, наверное, эта любовь еще жива где-то в глубине моей, ставшей черствой и циничной, души. Ведь первая любовь хотя и проходит, но она навсегда. Будь счастлива!».