Лавкинг
Тимофей Пшонкин, тот, что с Пчелкинского переулка, придумал не любить царя. Сначала от взбалмошного старика отвернулись и называли его Обью-Лишенной-Берегов. В пивнушках отказывались наливать, лекари пропускали мимо ушей его нытьё по поводу здоровья. Барышни, прежне находившие в старике мускуль правус, больше не прятали глаза при встрече с ним. Здоровенные мальчуганы, привитые жмыхом, сердито бросали в него придорожный дёрн. И вот однажды, в Тут-город приехал не то чтобы профессор, и не такой уж великий и известный, но все знали – человек с образованием, а сигареты у него с фильтром. Встретился он с Пшонкиным по специальному назначению Академии Людских Страстей прямо в Крестострастном парке.
– Так вот вы какой, нелюбитель царей, значит, – поприветствовал его заезжий ученый.
– Ну, предположим не царей, а царя, – ответствовал Пшонкин.
– И как? Легче стало? Да ты не смущайся, говори как есть. Я на своем проезжем повидал и ляхи скольные, и мужиков заскорузлых, и даже с Володей Скрытиковым беседовал, я, брат, понять хочу: что это и как, понимаешь?
Пшонкин минуту трусил, но, уразумев о важности встречи, выпалил:
– Батя, можно я вас так… Вы откройте глаза, шире, шире, прямо вот как планета бы спустилась к вам побеседовать. Слышите шелест – это в вас грани открываются. У нас маменька с папенькой с детства про начальников сказы ведут, мы вырастаем со страхом этим и автоматом свою любовь в царя целим. А ему ведь и хныкать не надо, все само сделается, сиди и грозным будь. А как только вынешь из себя, почуешь шелест, заговоришь разумно, статуэтку со стола и в печь – так и с любовью царскою. Ну нахрена? Какого лешего? Кто это? А как грязь с сапог сотри любовь эту. Ведь любовь – бог. А бог и царь, как хлеб с грибами. От последнего коли не в духе и знаниями не охват – подохнуть натурально – все вилы.
Такую речь, временами складную, временами врозь, вел Пшонкин еще долгий час. От ученого такой реакции долго ждать и не пришлось. Разорвав пиджаки и рубахи на себе, он попятился задом к кустам, как пьян – это он разгоны делал. А после страсти начались. Галопом, с криками о свободе от любви царской побег он по всем улицам города и утряхивал в головы горожан знания. До кого сразу не доходило, тем доливали более быстрые в разуме. Загудел город, загудел, как поезд, отъезжая прочь от оседлости к новому строю, огороженному от нелепостей любовных.
Пшонкин, удивленный таким разворотом, остался в парке. И от страха и трепета не сжимались в нем мышцы для движений.
– Тимофеюшка, – хрустящим голосом позвал Пшонкина старик, шаркающий мимо кустов.
– А-а, это ты, Варфоломей. Живю И слава богу, вишь какие дела-то, – откликнулся на зов Пшонкин.
– Разбудил ты Тимофей людей посреди ночи. Не улягутся они теперь до утра. И утра не дождаться, – с такими словами Варфоломей превратился в муху и уселся на Пшонкина.
С грозным видом, нахмуривши брови, Пшонкин раздавил насекомое кулаком и задумался.