Зонты. В поисках приюта (Галина Маркус)

Всё у нас хорошо! Но увозят осенние листья,

Собирая, бесправные, в пыльный казенный мешок.

По этапу, в расход, без надежд и грядущих амнистий…

Инквизитор с метлой, свой участок жестоко зачистив,

Смотрит в землю и помнит, что всё у нас тут хорошо.

Хорошо всё у нас. Этот дождик по капле опознан,

По манере письма, по рифмовке и ритмике фраз.

И стихи у него получаются лучше, чем проза,

Верный признак таланта – неверность погодным прогнозам.

Значит, тоже не врёт… бьёт и льёт: «Хорошо всё у нас».

«Хорошо у нас всё, – говоришь ты, не ведая фальши. —

Вот придёт новый день – облегчение он принесёт.

С каждым словом точней, с каждым небом

– всё глубже и дальше…

Потеплее оденься – и так вдохновенно не кашляй,

Не пиши, не ругайся… Не плачь! Хорошо у нас всё…»

Ну что нам говорить – что грязь месить,

В сугробах пробираясь еле-еле…

Ведь зимние плоды уже созрели,

Их держит только тоненькая нить.

Чуть-чуть ещё, и с ветки упадут,

Рассыплется сухая мякоть снега,

И мы с тобою в поисках ночлега

Отыщем кем-то брошенный приют.

Свечу зажжём, растопится камин.

Устроимся в уютных тёплых креслах,

И в этом уголке, таком прелестном,

Остаться до конца зимы решим.

Пусть зимних звёзд холодный яркий свет

Прольётся нам на пряничную крышу,

Но мы и не увидим, не услышим

Метелей, снегопадов и комет…

А если слишком сильный ураган

Решит, что нам пора бы и наружу,

Ну что же? Мы немножечко потужим

И новый путь проложим по снегам.

Собираю тревоги в дорожную сумку весной,

Чтобы вновь укачать их, созревшие, сонные, летом.

Сколько помнит поездок помятый билет проездной?

Всякий раз замираю у пасти стальной турникета…

Повезло? Так скорее – в подзимние долгие сны,

Эскалатор-лыжня мягко спустит туда интегралом.

Пусть тревожно… allegro non molto… два дня до весны…

Лишь бы скрипка опять в переходе Вивальди играла!

Закрывается время. Так будь осторожен, держись

И не пробуй к нему прислоняться – здесь всё по закону.

Даже если объявит внезапно на станции жизнь:

«Не идёт дальше поезд. Покиньте, ребята, вагоны», —

Совпадая на схеме с другими – отрезком на миг,

Соблюдай этот кодекс, набивший оскомину, вещий:

Уступай тем, кто слаб. И того пожалей, кто хамит.

Не забудь про багаж. Но не трогай бесхозные вещи.

Длинный, скучный прогон – как всегда, по кольцу и на юг.

Выбираться наверх по-любому придется… и ладно!

От кружка до кружка – всё шлифую свою колею,

Расплатившись за вход. Ну, а выход покажут бесплатно.

Может, снова ошибка? Маршрут был назначен иной?

«Соблюдайте спокойствие. Скоро отправимся». Трогай!

Что бояться? Все страхи давно – в рюкзаке, за спиной.

Но конечен туннель, а в конце его свет… слава Богу.

Нового дня нераскрытая тайна

Выльется к ночи в усталую грусть.

День начинается чашкою чайной,

Чайною чашкой закончится пусть.

Мне не нужны сигареты и кофе,

На ночь не стану читать детектив,

Снов неспокойных – бывалая профи,

Профи бывалая вскриков ночных.

Горло скребёт, предвещая простуду,

Утром – как ночью, а в ночь – как с утра.

Так хочу спать… что ложиться не буду,

Буду писать, что ложиться пора.

Слиплись глаза, и стихи доконали,

Голову держит упрямство одно.

Может быть, тайна – на дне у печали,

Если в печали имеется дно?

Может быть, в радости тихой щемящей

Первой вечерней звезды мой секрет

Спрятан? И кто эту тайну обрящет,

Тот улыбается после во сне.

В муках напрасных засну. Посылает

Отблеск ответа, сочувствуя мне,

Снов властелин. Что там тайна былая?

Завтрашний день – вот загадка вдвойне.

Перед ними беспомощны полностью мы,

И теряем слова, и теряемся сами.

Но приходят с какой-то иной стороны

Люди с тусклыми тёмными, злыми глазами.

Они бродят средь нас, они смотрят на нас,

Словно видят насквозь, и мы им не по нраву.

А на дне их бездонных таинственных глаз

Есть неведомый яд, колдовская отрава.

И отводим мы взгляд, натыкаясь на них,

Но умеют вылавливать нас зеркалами.

И тогда – пролезает в мой сон и в мой стих

Кто-то с тёмными, злыми… моими! глазами.

Две чёрные руки – как слёзы с глаз

Размазывают грязь по лобовому.

Успев мигнуть тому, кто впереди,

Забыл про нас зелёный светофор.

А справа – удушающий КамАЗ,

И трасса, как обычно, впала в кому.

И слева кто-то учится водить,

При этом матерясь. Не комильфо…

В плену у вечных ретро-дискотек

И музыкантов, в возрасте преклонном,

Как остров, от других отделены,

Но заперты в неведомом строю

У собственной машины в животе,

В мирке зелёных лампочек салона,

Растратчики – из временной казны

И нищие просители краюх.

Мы остро ощущаем этот миг,

Но быстрорастворимы на дорогах,

Лишь фарами цепляясь за туман,

Себя обозначаем в пелене.

И свечками зажжённые огни

На встречной – чтобы видно было Богу.

И беды-то у нас не от ума,

А истину нашли в чужой вине.

Ведь за рулём сосед соседу – жлоб.

Но тот, кто нынче в форме и при жезле,

Шлагбаум жизни, сжалившись, открыл,

В пространство и во время пропустив.

Паркуется – чей в стойло, чей в сугроб

Беззлобный и невинный конь железный.

Без нас он не испытывает стыд.

Автовладельца, Господи, прости…

Какие там стихи о будущей весне…

Чем стану я дышать в загаданном апреле?

Быть может, утеку, как надоевший снег,

Цепляясь за стволы безмолвных чёрных елей.

А может, повезёт, и все-таки прорвусь,

Как новый клейкий лист из криворукой ветки,

И солнца тихий луч меня коснётся – пусть

На краткий только миг, нечаянной пометкой.

А может, я очнусь от запаха земли —

Тревожно заскрипят мои больные корни.

По жилам потечёт древнейшая, как мир,

Та сила, что из тьмы на свет живое гонит.

А может, разольюсь – границы позабыв,

Покинув берега, разбив зеркальный панцирь,

Прогнившие мостки вскрывая, как нарыв,

Чтоб вновь, оставив стыд, у ног твоих плескаться.

Прогорклым летним днём сквозь мути пелену

О будущем, ты прав, загадывать без толку.

Ах, как бы проскользнуть в ещё одну весну!

…По краешку, тайком… продрогшей богомолкой…

Зачерпну я горсткой самоцветы —

Яшму, хризопраз и аметист.

Рассыпая по полу конфеты,

Выйдут из-за ситцевых кулис

Клоуны, дюймовочки в носочках,

Зайчики в смешных своих ушах,

Будут улыбаться мне нарочно,

Думая, что славно рассмешат.

Только по щекам струятся слёзы,

Спрячу за руками я лицо,

Станет всё печальней и серьёзней

С громким перезвоном бубенцов.

Морды медвежат моих лохматых,

Вы простите эту мне печаль!

Только я сама и виновата

В сумерках души своей. А жаль,

Что меня наивность не излечит,

Что иду на ощупь в темноте.

О, мои лохматые медведи!

Где же облегченье моё, где?

Две ладони сложены ковшиком,

Но дырявы они, увы.

Что ни сыплется в них хорошего,

Всё сквозь пальцы – ну впору выть!

И не собрано, не засчитано,

Не упрятано в закрома…

Знай, сокровища беззащитные

Попадают в чужой карман.

Сколько было тебе отпущено,

А осталась-то – горсть трухи!

Не роняй же из рук опущенных

Мне под ноги свои стихи…

Нахальной клеткой сарафан

И в тон – серёжки из пластмассы.

Тетрадка тайная. Графа:

«Любимый цвет». «Конечно, красный!»

Давным-давно узнала ты

Секрет притворства и успеха.

«Твои типичные черты?»

«Не плачу. Не жалею смеха».

А я – жалею и храню,

Кому попало не вручаю.

Я в солнечном живу краю,

И это – повод для печали.

Всё меньше яркая приязнь

К вещам, всё трепетней – к вещицам.

«Какая в жизни цель?» Лечась,

Ни от чего не излечиться.

«Что для тебя любовь?» Ого…

Ты там зачёркиваешь что-то.

Всё просто: притворись нагой,

Сними на пять минут заботу.

«А есть ли дружба»? Дружба есть.

Но как горька чужая чаша…

«Друг познаётся… это – честь!»

Нет, нет, скорее, степень фальши.

«Инициалы укажи

Своей симпатии сердечной».

Какой уверенный нажим!

А это кто, кого ты – вечно?

Ты, с тонкой талией, вдали

Маячить перестанешь скоро.

А всё, что у тебя болит,

Меня теперь возьмёт измором.

Когда всё взыщут зеркала,

Найдётся – красная тетрадка,

Что ты когда-то завела,

А я – писала в ней украдкой.

Чёрный мир вверх ногами – сквозь мокрый асфальт

Так и тянет в свою невозвратную темень…

Невозможно молчание наше прервать:

Мы страдаем с тобой, но опять параллельно.

Охраняя усталый вечерний покой,

Ты ответишь – но мельком, расспросишь – но вкратце,

Ведь иначе с моей невозможной тоской

Ты рискуешь, слова зацепив, повстречаться.

Из бесцветных и страшных туманных миров

Я тяну себя, словно Мюнхгаузен. Жажду

Возвращения к норме из действий и слов,

Заглянув в эту бездну лишь мельком, однажды.

Ты не видишь? – Живу от одной до другой

Только мною придуманной даты, а вины

Подсчитала давно. Засыпаешь? Постой…

Можно, просто к тебе я поближе придвинусь?

Ты прости, что опять о себе, о себе…

Тусклый свет фонарей отражаться не хочет

В тёмном мире асфальта, в душе, в октябре…

Потому не гашу электричество ночью.

…Словно тень острых крыльев пропал позади

Этот час. В воскресенье схожу до обедни!

Слава Богу, не хочет пока уходить

Та, что всех покидает обычно последней.

Я механическая кукла —

Пришита ленточкой улыбка,

Включаюсь только в промежутках

Меж забытьем и страхом липким.

А ночью, потерявши право

Входить туда, где всё нормально,

Я в сундуке своих кошмаров

Дышу сквозь дырчатую марлю.

И всё не знаю, что похуже:

Проснуться? В снах застрять подольше?

Мир сундука – насквозь простужен,

А мир снаружи – лоб наморщил.

И ключ повёрнут до предела

Ещё чуть-чуть – пружина лопнет.

Но я опять иду «по делу»

И внутрь втягиваю сопли.

От окошка – пятно на снегу,

Вот тебе и домашний очаг.

Я расстаться с тобой не могу,

И остаться снаружи – никак…

Обо мне беспокоишься ты,

Прогоняешь – погреться в тепле.

Я, и правда, немного простыл,

И прийти не смогу в феврале.

Как коротенькой встрече ты рад!

Не скучай, потерпи, хорошо?

Но внезапно случается март.

Я не знаю, куда ты ушёл…

Белый снег и чёрные стволы.

Голо и стерильно, как в больнице.

Новые реальности малы,

Не хочу ни плакать, ни лечиться.

Лампа за спиной, окно без штор.

Вот, стою – мишенью чёрных улиц.

Тьма слепит, в упор глядит Ничто —

Где-то я с собою разминулась.

Нет, там кто-то целится, молчит.

Может, обозналась – вечер, тени?..

…Не спасут врачи и палачи,

Если убивает отраженье.

Этот парк ни в чём не виноват.

Разве он – в трубе глухой, шершавой,

Всё меня гонял вперёд-назад,

Словно я дышать ему мешала,

И стремился выплюнуть мой страх

Поскорей – в метро, куда подальше?

В имени заносчивом Петра

Слышался аккорд московской фальши.

Имя – пусть, но парк – совсем другой;

Он ко мне поднялся тихо в мае,

Тонкой неуверенной рукой

Вымерзшее небо обнимая.

Небу всё равно кровоточить,

Падать на меня – всегда нежданно.

Голые бессмыслицы причин

Где-то с краю глаз – дурная данность,

Не уйдут, не глянут напрямик,

Ржой его подпорки разъедая.

Хрупко восстановленный мой мир

Держит только истина простая…

Этот парк – ни в чём не виноват.

Сотни лет в нём жили—пели птицы,

И цвели деревья. Что ж тогда,

Каясь, захотел он расплатиться?

Разве я позволила упрёк,

Разве припечатала приметы,

Что он опустился вдруг и лёг

В ноги мне, рассыпав самоцветы?

Нам Оле-Лукойе вручает с утра по зонту —

Зелёному или в цветочек, с погнувшейся спицей.

Тому, кто ночами не спит – вот и сказка не снится,

И птицам, которые могут устать на лету —

Всем тем, кто пытается как-то набрать высоту,

Вручает с утра по смешному цветному зонту.

Мы кнопками щёлкаем, прыгаем, делаем взмах,

В полёте стихи сочиняем и мысленно спорим,

И точно к крыльцу приземляемся к нашей конторе,

С трудом привыкая к опоре при первых шагах.

Но мы на земле ощущаем беспочвенный страх

И ждём, когда кнопкою щёлкнем и сделаем взмах.

…А есть у него ещё черный и будничный зонт

Для тех, кто летать не умеет и сказок не любит.

И мрачные люди бредут по болотистой хлюпи,

И думают, как бы скорее закончить ремонт.

– Всем тем, кто склонился под грузом нелёгких забот,

Вручает волшебник надёжный брезентовый зонт.

Бывает, зонтами случайно меняемся мы,

И вот надо мною – бесцветный, бескрылый, убогий.

И я черепахой горбатой ползу по дороге,

В толпе посреди деловитых слепых горемык,

И пусть спасены от дождя, от тюрьмы и сумы,

Но там, под зонтами, бывает, меняемся мы.

А может, тогда попытаться совсем без зонта?

И полностью вымокнув, вдоволь заляпавшись грязью,

Подняться хотя бы чуть-чуть. Ведь когда-нибудь разве

Мы сможем забыть, что умели немножко летать?

Ах, Оле-Лукойе, ответь, ты научишь нас – да?

Взмывать над дождём без цветного смешного зонта…

Затянулся этот день,

Затянул в слепые лужи.

Складки на земле утюжит

Вечер – скучный телепень.

Мир внутри и мир снаружи

Чаще сходятся теперь.

Завтра, угадаю – снег,

Белым тестом всё слепляя,

Ноты, провода, сараи,

Щёлки между сонных век,

Край вселенной с дома краем,

– Снова выпадет – навек.

Все мы, знаешь, за окном,

Кто – внутри, а кто на ветке,

И у нас теперь не редки

Снега ком и в горле ком…

От всего дают таблетки

В мире белом и простом.

Залетев в своё гнездо

И укрывшись с головою,

Слушаем, как ветер воет:

Ми-ре-соль… соль-ля-си-до…

И живущая с живою

На два такта – заодно.

Холодный дождь накроет трассу,

И чудится, что финиш смыт.

В потоках утекает праздник,

А по спине струится стыд.

В упор не вижу конкурентов,

Не распознать, где дождь, где пот.

Ни зги, ни рефери, ни ленты…

Всё через…

задом наперёд.

В балансе – пусто.

Zero.

Нечто.

Позор залез на пьедестал.

Бежала я – но всем навстречу.

Народ с трибун рукоплескал.

Так что – опять? Так что мне – снова?

А мой рекорд, а результат?

Брык – на коленку…

всё… готова…

На ста-а-арт…

А счастье бывает: бояться – несильно,

Нестрашно болеть и ругаться нечасто.

Чтоб в зоне доступного – нужный мобильный,

А исповедь не отменяла причастья.

А горя-то нет. Расставанья – недолги.

И дверь мне откроют… где выход – для входа.

Слова утрамбуют, а мысли – в засолку

Отправят. Вот только стареть неохота.

Буреть неохота. А тратить – приятно.

Стихи и рубли опускать в чьи-то кружки.

Бросать и не требовать больше обратно

Ведь мне ни к чему, а кому-нибудь нужно.

И руки должны быть от сумок свободны,

Пусть ноги устали – так выправлю крылья.

Ну да, разумеется… крылья – не модны,

До дырок затёрли, до слизи – замыли.

И что? У меня ещё пара хранится —

Коротких, оранжевых – прятала с детства.

Не ангел, конечно. И даже не птица.

Но раньше-то я не стеснялась раздеться?

Слетаю к Врачу. Там и счастье – подкожно,

И горе становится воздухом горным.

Из штопора выйду. Из ступора… тоже.

Я верю. Изменчиво. Редко. Упорно.