Глава 3
На следующее утро я уже как полноправный работник иду с полученным пропуском в кармане, жадно вдыхая утренний воздух. У главного корпуса толпятся десять-пятнадцать постояльцев. Это пожилые мужчины. Они одеты в камуфляжные костюмы цвета хаки, кепки и резиновые сапоги. У кого-то в руках чехлы, по-моему, от удочек.
Рыбаки?
Рядом суетятся молодые люди в синей униформе вокруг небольших белых автомобильчиков, похожих на те, которые перевозят гольфистов по полю во время матча. Они ловко загружают в автомобильчики сумки со снастями и складные стулья. Замечаю, что сами они тоже одеты в резиновые сапоги.
– С утра пораньше собрались, – кричит Света кому-то в толпе пожилых рыбаков.
– Да, Светочка, хотим на утреннюю зорьку успеть, – отвечает ей низкорослый старичок, – вот наловим рыбы – будет вам ушица! – в его глазах сияет мальчишеский задор и радостное предвкушение.
Будто бы услышав его слова про уху, появляется одна из поварих столовой с помощницей: обе в белых халатах. Они несут пакеты с рядами белых коробок и термосов.
– Вот, – пыхтит она и отдает пакеты любезным молодым людям в голубом. – А то даже не позавтракали с утра, как маленькие с этой рыбалкой. – Она отдувает упавшую на лицо прядь.
– А тут работает много молодых парней, – замечаю я. – Думала, в сестры-сиделки идут в основном женщины.
– Да, это интерны наши. И среди них есть очень даже симпатичные медбратики, – Света хитро ухмыляется и заговорчески мне подмигивает. – Так что мы сейчас быстро найдём тебе нового мужа.
Я вздыхаю. Нет уж! Я только что оттуда и обратно в жены не очень-то хочу. Хотя где-то у меня глубоко в душе маленькая девочка запрыгала и захлопала в ладоши при мысли о романтическом приключении с каким-нибудь привлекательным интерном. Во всяком случае, я уже два месяца как свободная женщина и могу себе позволить небольшое увлечение.
Наконец рыбаки и их сопровождающие погрузились в белые машинки. Проводив взглядами, как они тихоходной колонной отъезжают от парадного входа, направляемся к Лидии Михайловне.
Она уже проснулась и сидит на кровати, сосредоточенно надевая слуховой аппарат.
– Доброе утро! – жизнерадостный голос Светы наполняет салатовую комнату. – Это правильно. Сразу аппарат одевайте, а то вы не только Егорыча, всех скоро на оперу подсадите.
Я непонимающе смотрю на них. Лидия Михайловна улыбается глянцем вставных протезов:
– А ему даже полезно было просветиться, – она поворачивается ко мне. – Тут как-то Света пошла на планерку во втором часу. А я думаю, посмотрю передачу про Карузо. И так мне этот аппарат надоел. Я его возьми, да и сними, – она смеётся с видом весёлой проказницы, и лучики морщинок разбегаются от её глаз. – А Егорыч из восемьдесят восьмой комнаты, что за стенкой, хотел матч то ли футбольный, то ли хоккейный, черт его знает, посмотреть. Так вот подходит он ко мне за обедом и говорит: «Ну, что? Пойдете со мной в оперу в следующую пятницу. Говорят, недурственные артисты выступают». А я ему: «Чего это ты?» А он, оказывается, всю передачу со мной прослушал. Говорит: сначала палкой в стену постучал – не слышу. Хотел уже идти ко мне, чтобы я, глухомань, потише сделала. А потом заслушался. Красиво, говорит, поют. Ой, умора.
– Они теперь каждый месяц на премьеры ходят, – вставляет Света, подавая Лидии Михайловне стакан воды и три таблетки. – Цинниризин, Тромбо асса и половинка Эналаприла, – обращается она ко мне уже более серьезным тоном. – Ну, мы с тобой еще в больницу сходим сегодня, карточку посмотрим, я тебе про лекарства расскажу.
– Таблетки, таблетки… Ох, старость – не радость, – улыбка сходит с лица Лидии Михайловны.
***
За завтраком мы заняли столик у окна. Просторная столовая, исполненная в бело-желтых и терракотовых тонах, пропитана волшебными запахами кофе и свежеиспеченных булочек с корицей. За столиками сидят бабушки и дедушки, склонив головы над тарелками, и медленно пережевывают еду. Среди моря седых голов и рубашек пастельных тонов яркими пятнышками выделяются синие униформы работников. Это молодые люди и девушки, а также женщины среднего возраста. Они смеются, что-то рассказывают друг другу и своим пожилым собеседникам. Замечаю, что негромким фоном из колонок под потолком доносится нежная классическая музыка. Она играет тихо и ненавязчиво, создавая приятную атмосферу, наполняя душу умиротворением и спокойствием.
– Не могу с утра много есть, – Лидия Михайловна отодвигает свою тарелку с овсяной кашей и сухофруктами. – Нет сил ещё что-то жевать.
– А их и не будет, если ничего не пожевать, – Света мягко возвращает тарелку на прежнее место.
– Кто тут опять есть отказывается? – за спиной раздаётся громкий бас. – У нас в спорте говорят: кто завтрак не съел – тот сопернику десять очков форы подарил.
Оборачиваюсь и вижу высокого пожилого мужчину с залихватскими белыми от седины усами. Он опирается на деревянную палку с массивной рукояткой и улыбается. Рядом с ним стоит девушка неопределенного возраста с длинными ресницами и грустным взглядом. В её руках поднос с двумя тарелками.
– Доброе всем утро! Мы к вам присоединимся? – спрашивает старик.
– Доброе утро! Конечно, садитесь. Знакомьтесь: это Вита – моя новая сменщица, – Света указывает на меня широкой ладонью.
– Очень приятно. Василий Егорыч, – он поглаживает свои мохнатые усы. – А это Эля.
– Мне тоже, – я улыбаюсь ему в ответ.
Ах, вот он какой, новоиспечённый любитель оперы.
Вспоминаю утренний разговор и смотрю на Лидию Михайловну. С ней произошла разительная перемена. Она чинно ест кашу, медленно поднося ложку ко рту, и закусывает сдобной булочкой.
– Ешь, ешь, а то, как ты со мной в бильярд играть будешь? Мы тут с мужиками просто подсели на него.
– Какой ещё бильярд? – хмурится Лидия Михайловна, проглатывая очередную порцию каши. – Давай лучше на «Травиату» в следующую пятницу сходим. А то, что за радость тяжелой палкой по шарам бить?
– Вот вам, девчонки, лишь бы не напрячься лишний раз. Когда я… это… физкультуру преподавал, вечно девчонки отлынивали: в высоту прыгаем – сделайте им планку пониже, подтянуться нужно – так у них руки слабые. Эх! Да бильярд просто создан для нас, пожилых, так сказать: сделал удар – ходишь, отдыхаешь, а можешь и присесть. Если уж старики справляются, так ты, молодуха, нас вообще всех сделаешь и даже не устанешь.
Лидия Михайловна кокетливо улыбается. От её капризного настроения не осталось и следа. В её мутных глазах загораются озорные искорки, и она скрипуче отвечает:
– Да ну тебя, Егорыч. Скажешь тоже. Но на «Травиату» тоже пойдём, – она делает нарочито строгое лицо.
Они продолжают шутливо препираться. Делаю ещё один глоток ароматного кофе и невольно закрываю глаза от удовольствия.
Ммм, вкусно!
Как странно. Старческие голоса так похожи друг на друга. В молодости у нас у каждого свой индивидуальный голос: писклявый или низкий, с мягкими тягучими обертонами, с особыми звонкими нотками или, напротив, глухие, сиплые. А с возрастом все эти сопрано, меццо и контральто превращаются в скрипучие, как несмазанные петли, голоса. Интересно, когда это происходит? Вчера только щебетала девичьим голоском, а завтра уже скрежещешь, как ржавая труба. Или грустная метаморфоза происходит постепенно, незаметно в кутерьме повседневной жизни?
Мои размышления прерывает резкий взрыв хохота за столом. Егорыч рассказал какой-то анекдот, который я прослушала. Криво улыбаюсь, стараясь сделать вид, что я тоже в теме.
Пока шумный гогот не затихает, Света шепчет в мою сторону:
– В 11.00 у неё массаж, отведем, заодно захвачу её медицинскую карту, посмотришь. Не хочу при ней обсуждать болезни, а то опять начнётся… – И она картинно прикладывает руку ко лбу и устремляет взгляд в потолок.
Лидия Михайловна увлечена своим кавалером и не замечает наших шушуканий.
Её тарелка чиста, а на лице довольная улыбка. Да, порой весёлая беседа и добрый друг действуют поэффективнее любой таблетки и микстуры.
– Ну, как-то так. Обычные стариковские болячки. Ничего особенного, – Света захлопывает пухлую медкнижку.
– Для такого возраста вполне неплохо.
Мы сидим у кабинета массажа в больнице. Светлый пол сверкает полировкой, чистые белые стены отражают дневной свет, и коридор кажется ещё шире, чем есть на самом деле. Повсюду стоят горшки с высокими зелеными растениями. Их будто кожаные плотные листья словно натёрты воском. Всё вокруг сверкает чистотой и стерильностью.
Наш разговор прерывает чувственная испанская мелодия. Света достаёт свой мобильный телефон, и со словами: «Мне так нравятся эти латиноамериканцы», нажимает кнопку ответа вызова:
– Что? Разорвал? Полностью?!
В трубке тихо слышны отголоски детского лепета.
– Я же тебя за старшего оставила!
Озабоченная мать отходит в сторону и делает мне жест, из которого понятно, что разговор будет долгим. Я подхожу к стеклянным входным дверям. Сквозь прозрачные окошки вижу группу постояльцев в разноцветных панамах. Рядом с ними медсёстры и медбратья: кто-то с тяпкой, кто-то с ведром. Они расположились вдоль выложенной узорчатым камнем дорожки. Один крепкий парень везёт тележку с рассадой, и желтые головки цветов раскачиваются в такт движению колес. Беззвучно шевеля губами: «Я выйду?» – указываю на дверь. Света одобрительно кивает и углубляется в чтение нотаций сыну.
На улице – благодать. От вчерашней жары не осталось и следа. Вдыхая свежий, упоительный воздух, иду по одной из дорожек в сторону пожилых и молодых садоводов.
Издалека замечаю высокую, широкоплечую фигуру в белой рубашке с закатанными рукавами.
Не очень-то практично работать с землёй в белом, – скептически улыбаюсь я.
Мужчина раздаёт указания молодым помощникам, что-то разъясняет постояльцам, протягивая им в руки тяпки и небольшие лопатки.
Может быть, это главный цветовод? Или ландшафтный дизайнер? Судя по тому, как тут всё обустроено, он своё дело знает хорошо.
Рядом со мной копошится в земле старичок в зеленом поло и шляпе, свернутой из газеты. Он приветливо улыбается, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:
– Не знала, что постояльцы сами занимаются посадкой клумб!
– Да, а как же? Это тут называется – трудотерапия, – кряхтит старичок. – Все желающие и главное, «могущие», могут поучаствовать. Сами, так сказать, красоту наводим. У моей бабки сад был в деревне. Я привык там возиться. В городе, в квартире, в этой каменной коробке, разве что на подоконнике хилых доходяг выращивать. А руки по земле скучают, – он жадно втыкает керамическую лопатку в рыхлую землю и разухабисто поёт:
– В огороде лебеда,
А в саду цветочки,
Нет бумажки – не беда,
Обойдусь листочком! Ух!
Я не могу сдержать смеха, и мы весело хохочем. Присаживаюсь на корточки, чтобы поближе рассмотреть желтые и оранжевые цветы. Касаясь пальцем их упругих кучерявых головок, глажу нежную, слегка шершавую поверхность лепестков. Вдруг надо мной появляется тень. И, силясь понять, откуда на ясном небе внезапно взялась огромная туча и закрыла от меня солнечный свет, оборачиваюсь и гляжу наверх. Передо мной возвышается исполин в белой рубашке. Вблизи он кажется ещё выше и мускулистее. Его загорелое лицо обрамляет многодневная щетина, давно превратившаяся в тёмную бороду. Строгие синие глаза смотрят на меня, не моргая.
– Нравятся цветы? – спрашивает он серьёзным, командным тоном. Я даже сначала не поняла: вопрос это или утверждение. Щурясь от слепящего глаза солнца, робко отвечаю:
– Да, симпатичные.
– Мне тоже нравятся.
– А что это за цветы? Как называются?
– Это бархатцы, – отвечает он сухо. – Очень неприхотливые, цветут долго, вплоть до самых заморозков.
Точно! Бархатцы! «Что за цветы? Что за цветы?» Ну, Эвита, могла бы и догадаться по названию пансионата! Они же тут, куда не плюнь, посажены.
– Этот сорт называется «мандарин», – уточняет незнакомец.
– Ага, цвет прямо как у мандаринок, – игриво добавляю я и улыбаюсь, но не вызываю у него ответной улыбки. – А это что за красивые цветочки? – указываю на бледно-желтые бутончики с острыми лепестками.
Резким движением руки «хмурая туча» выдёргивает бедное растение с корнем и бросает на землю. От неожиданности я теряю дар речи.
– Это чистотел. Сорняк. Растёт, где хочет, портит всю картину, – как ни в чём не бывало, спокойно продолжает жестокий истребитель маленьких желтых цветочков.
– А мне кажется, они тоже красивые, – шепчу я.
– Может быть. Но они не на своём месте, поэтому их нужно удалить, – его красиво очерченные губы, будто вырезанные из мрамора, чётко произносят слова.
– А вообще-то это очень полезная трава, – вмешивается в наш разговор старичок в панаме из газеты, который к этому времени успел выкопать несколько ямок. – Моя бабка из чистотела мази делала да примочки. У кого грибок, раздражения, прыщи подростковые – всем помогало. Я соберу немного – сделаю по её рецепту мази.
– Чтобы лечить подростковые прыщи? Не поздновато ли, Семён Антонович? – по лицу гренадера пробегает тень улыбки.
– Чай, пригодится, – пожимает плечами старичок и укладывает сорванные растения в полиэтиленовый пакет.
– Эвита! – меня зовёт Света, бодро шагающая в мою сторону. Я быстро поднимаюсь и иду к ней навстречу, бросив на ходу:
– До свидания. Меня зовут.
– Приходите в следующий раз с нами сажать, – кричит мне в след бородач. – Хоть научитесь сорняки от цветов отличать.
Волна возмущения подкатывает к горлу. Да я вообще-то не растениевод, чтобы в цветах разбираться! Эколого-биологический не заканчивала! У меня тут другие обязанности! Угрюмо оборачиваюсь, ожидая увидеть всё то же непроницаемое холодное выражение небритого лица. К моему удивлению на чёрном от загара лице смеется белозубый рот, и, растаяв, как снегурочка над костром, неловко киваю головой и почти бегу навстречу Свете.
– Ну что, понравился этот высокий красавец? – спрашивает она с хитрым прищуром, глядя в мои широко распахнутые глаза и на предательски появившийся румянец.
– Э-э… Почему? Мы просто говорили о цветах. Тем более этот… как бы получше назвать… бука, по-моему, упрекнул меня в незнании цветоводства.
– Да? – она удивлённо поднимает тонкие выщипанные брови.
– Он, конечно, видный мужчина…
Ещё какой видный! Настоящий былинный герой! С таких фактур Роден творил свои статуи. Он красавец, что и говорить.
…ну, чтоб он мне очень понравился… Нет, пожалуй, нет, – я стараюсь не смотреть в пытливые глаза Светы, чтобы не выдать свои мысли.
– Интересно. А я думала, что Лев Александрович на всех производит одно впечатление и вызывает, как минимум, легкую влюбленность и, как максимум, стойкое помешательство и непреодолимое желание родить ему троих детей.
– Лев Александрович? Это…
– Да. Это Лев Александрович Гурин собственной персоной, наш глубокоуважаемый управляющий и директор. И ты только что назвала его букой. Но не бойся, я никому не скажу, – она хохочет.
Мне не смешно. Я в шоке. Вот я дура! Даже не поздоровалась с ним нормально! Надо было хоть в интернете посмотреть, как он выглядит. Почему-то я представляла директора немолодым полным дядечкой с добрыми глазами. А этот ботаник с серьезным лицом никак не вяжется с образом щедрого мецената.
– А что он делает с тяпкой на клумбе?
– Это его хобби. Так он общается со стариками, узнает об их радостях и заботах. Заодно любимым делом занимается – сажает цветы.
– А не боится, что от его трудотерапии кому-то плохо станет, у стариков здоровье не для пахоты, – бухчу я.
– Ну, во-первых, им там перетрудиться никто не даст, во-вторых, в садоводы— любители попадают только с разрешения врача. И, как любит повторять Лев Александрович: нет для старости ничего хуже, чем праздность и лень. Это какой-то умный римлянин сказал.
Не скрывая расстройства, я плетусь за Светой обратно в больницу, опустив голову.
– Да не расстраивайся ты. Будет еще шанс показать себя перед начальством с хорошей стороны.
И правда, чего я расстраиваюсь? Мне с этим мужчиной детей не крестить. Может, я вообще больше никогда его не увижу. Хотя, если признаться честно, встречи с ним я буду ждать.
Оставив в кабинете специалиста по остеохондрозу напряженное выражение лица, после массажа Лидия Михайловна выглядит расслабленной и отдохнувшей. Мы втроём медленно прогуливаемся вдоль зелёных лужаек, Лидия Михайловна вспоминает свои учительские будни.
– А вот и подруги ваши, – Света издалека замечает идущих нам навстречу Петровн.
Агния чинно вышагивает, гордо подняв голову. Она похожа на какую-то птицу, записанную в красную книгу, которая знает о собственной редкости, и поэтому каждое её движение преисполнено чувством собственного достоинства. Рядом, ковыляя, семенит Наталья Петровна, еле поспевая за своей величественной приятельницей.
Я вчера не заметила, что она хромает.
Они обе в спортивных костюмах: Наталья Петровна – в небесно-голубом, Агния, конечно, – в красном. За ними молчаливой тенью идёт сиделка и несёт скрученные в рулоны гимнастические коврики. Поздоровавшись, Агния Петровна торопится поделиться впечатлениями:
– Йога – это что-то! Я после неё как будто на двадцать лет помолодела!
– Куда тебе молодеть? Ты и так тут моложе всех, – со смешком кряхтит маленькая Петровна.
– Да и сбросить лишнее не мешает, – уже серьезнее продолжает Агния, похлопывая себя по круглому животу, – в пятницу же фестиваль.
– А что за фестиваль? – спрашиваю я.
– Фестиваль булочек, тортов, пирожных, пирогов! Буйство вкуса и веселья, – восхищенно декламирует большая Петровна.
– И новых килограммов на боках, – саркастически добавляет Наталья Петровна. – Каждый год мы проводим фестиваль домашней выпечки. Бабушки, которые хотят участвовать, подают заявку, получают набор заказанных продуктов и готовят какой-нибудь свой фирменный десерт. Потом все пробуют и выбирают самый вкусный. Выигравшее блюдо официально попадает в меню нашей кухни, и его готовят по выходным весь следующий год, соблюдая рецептуру.
– Ух ты! Классно! – радуюсь я.
И маленькая девочка-сладкоежка внутри меня с нетерпением потирает руки.
– Наталья Петровна участвует в этом году. Победа точно будет за нами! – большая Петровна угрожающе трясет кулаком. – Её «хрустящий восторг» обязательно всех покорит!
– На самом деле это просто печенье «Хворост», но Агния сказала, что такое название никого не заинтересует, – скромно шелестит Наталья Петровна.
– Конечно! Кого оно может привлечь? «Хворост»! Старичка-лесовичка? По-моему, мой вариант намного интересней! Так что, все приходите в пятницу болеть и голосовать за наш «восторг».
– Хорошо, обязательно проголосуем, – уверяет её Света, и мы все вместе заходим в распахнутые двери главного корпуса.
После обеда, на котором мы насладились действительно вкусным языком, Света собирается домой. Её смена закончилась, и она, чихвостя за что-то мужа телефону, торопится высказать всё это ему в лицо.
Вот живут же люди: ссорятся каждый день. Такое ощущение, что они даже не мирятся, а просто пребывают в этом перманентном состоянии обвинений и упреков. Я еще ни одного хорошего слова от Светы про мужа не услышала. Но живут же они вместе. А у нас не получилось. Первые два года брака мы вообще не ссорились, да и поводов не было. Денег хватало, бытовых проблем не испытывали, во всём друг друга устраивали и любили… кажется. А на третьем году совместной жизни всё изменилось. Натолкнувшись на первое же препятствие, наш корабль любви развалился на части. Как вспомню наши ссоры с криками, с моими слезами, взаимными претензиями, невольно морщусь. Вместо того, чтобы крепче держаться за руки при сложившихся обстоятельствах, мы лишь толкались, как дети в песочнице. Странно, но от былых чувств не осталось и следа. Мы стали совсем чужими друг другу. Мне грустно не от того, что мы больше не вместе с Пашей, а от того, что не получилось создать семью, о которой я всегда мечтала. Крепкую семью, когда муж и жена вместе доживают до старости. Получается же это людей. А у меня не получилось. И всё из-за меня. Возможно, если бы я родила ему ребенка, может быть, всё сложилось бы иначе. Это я виновата…
Лидия Михайловна включает телевизор, и звучный голос диктора какой-то передачи об искусстве вырывает меня из плена грустных мыслей. Мы смотрим и слушаем, как зарождался стиль барокко. На экране мелькают картинки старых замков и построек. Голос рассказчика звучит ровно и монотонно. Краем глаза замечаю, что Лидия Михайловна мирно дремлет под убаюкивающую песню флейты, исполняющую незатейливую средневековую музыку.
Вечер, как и вчера, мы проводим на улице, наслаждаясь прохладой угасающего дня. Лидия Михайловна рассказывает мне о себе и о том, что уже давно здесь живет, что тут она познакомилась с Петровнами, Егорычем, как скучает по своему мужу, который очень её любил. Я стесняюсь спросить у неё, есть или были ли у неё дети, но, судя по разговорчивости моей подопечной, через какое-то время она сама мне расскажет.
Я возвращаюсь домой, когда на улице уже стемнело. Квартира встречает меня тоскливой тишиной и тусклым светом фонарей обращенных в незашторенное окно. Я наконец-то позволяю себе вернуться к мыслям, которые я гнала из своей головы весь день. Представляю строгие синие глаза, холодное выражение лица, бесстрастный голос, крепкую атлетическую фигуру. Есть что-то привлекательное в этой сдержанной, невыпячиваемой силе и отстраненности. Поддавшись жгучему любопытству, включаю компьютер и быстро набираю в поисковике: «Лев Александрович Гурин». Так, посмотрим… Не густо: генеральный директор компании по добыче редкоземельных металлов, меценат, учредитель пансионата. Вот и всё. Просто человек-загадка. Никаких тебе интервью для «Форбс» и тому подобного. Ах, если бы я была более сведуща в садоводстве! Фантазирую, как я без запинки рассуждаю об удобрениях для однолетних цветов семейства корзинковых, и как от восхищения округляются его глаза цвета Ледовитого океана. Набираю в строке поиска: «бархатцы». Посмотрим… Больше я впросак перед ним не попаду.