Вы здесь

Золото лепреконов. Ириами (Снорри Сторсон)

Ириами


Ириами по прозвищу Красавчик смотрел на большую зеленую гусеницу и размышлял о Бытии. В последнее время он был склонен к философствованию. И, как всегда, не без сарказма. Мир казался Ириами несправедливо уродливым.

– Когда-нибудь эта мерзкая гусеница станет еще более гадкой бабочкой, – сказал он себе, – почему же в Мире все такое некрасивое? Вот женщины, к примеру, ведь уродливые существа, если разобраться! Ничего в них нет благородного. Я не беру, скажем, королеву, Бо храни ее Высочество, но простолюдинки… фи, существа, право, все какие-то не очень.

Ириами скривился и щелчком отправил гусеницу в преждевременный полет. Похоже, теперь ей уже никогда не стать бабочкой. Но его это не интересовало. Важна для Ириами была только личная выгода, а здесь выгоды не было никакой. Ириами смотрел, как контуженная зеленая гусеница дергается на земле. Скривившись, он «пожалел» ее, раздавив каблуком.

В этой жизни Ириами ценил только деньги. Деньги и власть, которую они дают. Лишь две эти вещи казались ему прекрасными, если, конечно, не считать его самого – совершенство, случайную удачу, проблеск красоты в уродстве окружающего Бытия. Ириами любил себя самозабвенно. Себя и только себя. Даже свою родную мать он никогда не любил по-настоящему. Он не доверял ей, как не доверял всему Творению, созданному, как он считал, уродливым и несправедливым Автором.

Презрительно сплюнув в сторону раздавленной гусеницы, горбун закинул свой новый рюкзак за плечи и двинулся дальше. Он шел к себе в контору и думал о том, что никто в королевской столице так и не научился шить рюкзаки. В который раз уже заказывает себе рюкзак, но одна лямка обязательно оказывается короче другой, и приходится ее подтягивать и ушивать самому. Это слегка раздражает. А ещё больше злит то, что рюкзак в последнее время приходится часто менять. С тех пор, как начал расти горб. Ириами любил свой горб, который, однако, доставлял Ириами массу беспокойства. Даже больше, чем лямки рюкзака, неровная обувь, все эти прыщики на лице, на плечах и под коленками, которые приходилось часто вылизывать, чтобы они не сохли. Когда они подсыхали и начинали чесаться, карлик чувствовал себя угнетенно и злился особенно сильно.

Острые приступы злобы преследовали горбуна всю жизнь. Он начал злиться с рождения и, ещё будучи младенцем, с остервенением кусал грудь матери своими острыми кривыми зубками. Мать никогда не жаловалась. Всю жизнь она хвалила Ириами и восхищалась им. И хотя сам горбун в глубине души ей до конца не верил, все же с детства он привык слышать от матери только самое хорошее. И – во многом благодаря ей – он считал себя совершенством.

Ириами шел и думал о матери. Подходя к конторе, решил как-то порадовать ее сегодня вечером. Только чем? Может быть, купить свиную ногу? Тогда у них мог бы получиться славный ужин. Но, нет. Это как-то банально. Тем более, что свиную ногу с капустой они ели седмицу назад. Хотелось чего-нибудь оригинального. В лавочке напротив Ириами взял ливерной колбасы. И хотя лавочник был сама вежливость, горбун все равно спиной чувствовал его мерзкие мысли. Очевидно, тупой лавочник ему завидовал. И то правда – ведь дела в лавке шли не ахти, а Ириами всегда в выигрыше и процветает. «Пусть себе завидует, мне только приятнее…», – думал карлик, открывая дверь в контору. Ириами работал один. Изредка ему помогала мать, но не часто – горбун не любил платить за работу никому, не любил делить свои деньги. Да и зачем? Если всегда можно все сделать самостоятельно.

В конторе уже ждала посетительница в очень дорогом платье, с вуалью на лице. Все в ее облике говорило о «временных» трудностях. Ириами уже знал наперед: слезы, жалобы, брошка или брелок в заклад… никогда не забирают… или, наоборот – ходят и клянчат изо дня в день. А смысл? Проценты-то растут. Выкупить вещь у Ириами было сложно. Сколько слез пролито на этот прилавок! Сколько бесполезных обещаний и клятв! Зачем? Горбун верил только золоту, а золото по своей воле не отдает никто. Серебро он не брал. Не тот размах. Самый жадный столичный ломбард мог себе позволить исключительно золотые операции. Ириами доил знатных клиентов в те мгновения их жизни, когда у тех были трудности с деньгами. После посещения Ириами эти трудности временнно исчезали, а затем лишь бесконечно росли. Сюда приходили весьма высокопоставленные посетители. Сам карлик был не из господ, но власть его распространялась далеко, а проценты были высоки. Это радовало и льстило самолюбию горбуна. Сколько задранных носов после общения с «мастером Ириами» торчали потом из долговых ям или даже валялись в корзине для отрубленных голов!

Молодая особа, ожидавшая ростовщика, была не из простых. Наметанным взглядом Ириами заметил несколько ценных предметов: гербовое кольцо на пальце (наверняка фамильное), кулон-медальон на золотой цепочке и расшитый золотом поясок. Но самым удивительным было ее платье – замысловатое, пестрое сверх всякой меры, состоящее из сплошных складок и кружев, объемное и легкое. Такое платье, как и вуаль, носили только знатнейшие из знатных. Те, кто мог позволить себе любой каприз. И, хотя весь облик гостьи кричал о несчастии, было очевидно, что деньги у нее есть. Ириами заинтересовался, но виду не подал. Как ни в чем не бывало он проследовал к своему окошку, не удостоив посетительницу вниманием. Усевшись за стойкой, нацепил пенсне и, нахмурив одну бровь, посмотрел на девушку фирменным взглядом – одновременно строгим и вопрошающим, приглашая к сотрудничеству, но и останавливая, если нечего предложить.

– Скажу вам сразу, моя леди, что я не люблю пустой болтовни. Мое время дорого. Мне не нужна ваша история, мне нужны ваши деньги, – Ириами кривил душой. История ему была очень даже нужна. Он любил послушать, как жертвы распускают сопли, выкладывая подробности своей интимной жизни вместе с золотом. Словно хорошая гончая, он уже взял след и, чуя чередную трагедию, капал слюной в предвкушении порции унижения и стыда. Ириами Красавчик собирался выжать из этой дамочки все до последней капли: горечь и боль, беспомощность и страх. Но главное, он неплохо на этом заработает. Барышня была не из бедных, и, если учесть то, с каким достоинством она себя держала – из древнего и весьма знатного рода.

– Меня это устраивает, – ответила девушка, подняв вуаль.

На Ириами взглянули холодные глаза истинной аристократки. «Такая молодая, а смотрит так, как будто испытала в жизни все», – удивился горбун. Заглянув в глаза карлику, молодая госпожа словно поняла, из какого теста он сделан и, вздернув носик, презрительно отвернулась.

«Ничего, скоро твой носик будет обнюхивать мои сапоги», – подумал горбун и вслух спросил:

– Чего вы хотите, моя леди?

– Я хочу заложить этот медальон, – сказала девушка, выжидающе склонив голову.

– Так закладывайте, – хихикнул карлик.

– Я хочу, чтобы он остался у меня, – сказала она с таким выражением на лице, что Ириами чуть не повалился под лавку от поднявшейся в нем волны смеха.

Но он сдержался. Не время глумиться. Это можно будет сделать позже. Но… она смотрела на него таким интересным взглядом! В нем читалось все: и надменность аристократки, и отчаянный призыв, и нежелание расставаться с фамильной ценностью, и верность дворянскому слову, и, самое главное, в этом взгляде была мольба о помощи.

– Я готов вам помочь, миледи, – кивнут карлик, еле сдерживая самодовольную улыбку, – но я не готов сорить деньгами. Где гарантии? Что может помешать вам забыть о моем скромном существовании, если кулон будет не у меня. Заложите тогда что-нибудь другое, вот хотя бы перстень… Это же ломбард, а не банк, и я не банковский леприкон. Почему, кстати, вы не пойдете в банк, если так уверены в том, чтоскоро раздобудете денег и будете способны выкупить свою вещь. Почему вы хотите одолжить денег у меня, дающего только под залог ценных предметов и оценивающего эти предметы, прошу заметить, не всегда адекватно их реальной стоимости?

– Вы ставите под сомнение слово чести? – дама нахмурилась.

– Если бы вы знали, барышня, сколько дворян, постарше вас возрастом, играли здесь в благородство, и сколько из них затем потеряло и титул, и честь, и саму голову? Поверьте, я, в некотором роде, стою на страже вашей… хм… чести, даже больше чем вы сами. – Красавчик уже понял, что несколько грубоват, что спешит, но его несло, и он не мог остановиться. Что-то в этой девушке вызывало его на откровенность.

– Здесь передо мною распинались, уверяя в своей честности, бароны и виконты со всех концов Граданадара. Если бы я им верил на слово и раздавал свои денежки, то давно бы уже пошел с сумой по миру.

Было видно, что разговор гостье неприятен, но крыть ей нечем. Она все понимала, но не спешила расставаться с медальоном. Помолчав некоторое время, она внимательно посмотрела в лицо горбуна и еле заметно улыбнулась, отворачиваясь. Затем сняла с белоснежной шейки кулон и положила его на стойку.

– Хорошо. Видит Бо, выхода нет! Итак, мне нужна тысяча золотых.

– Помилуйте, дамочка! Я, по-вашему, кто – ломбардщик или меценат? Да у меня такой суммы не найдется во всей конторе! Это невозможно, решительно невозможно!

Ириами кривил душой – вещь стоила гораздо больше. Горбун чувствовал магию, это была его врожденная способность. С первого взгляда он понял, что кулон обладает Силой, и один Бо знает, сколько он мог бы стоить, и, вполне вероятно, кулон нельзя было оценить вообще. Может быть, это был защитный амулет, а возможно, эта вещь способна убивать. В любом случае, тайна известна только владелице, и задача Ириами – выведать ее.

– Мне нужны эти деньги, и вы мне их дадите, – безапелляционно заявила дама.

– Но я не могу дать столько за простой кулон, – попробовал схитрить горбун.

– Вы знаете, что это за «предмет».

Гостья говорила со знанием дела. В её голосе и вражении глаз Ириами почувствовал сталь, что-то расчетливое и холодное, что-то слишком взрослое и циничное для девушки восемнадцати циклов.

– Что же этакая безделушка может делать? – с невинной улыбочкой спросил карлик.

– Не прикидывайтесь простачком, это вам не идет, – хмыкнула молодая аристократка. – Вы все понимаете очень хорошо, и я предлагаю очень выгодную сделку.

– А где гарантии, что эта вещь магическая? Вот если бы вы рассказали…

– Знаете, я до сих пор здесь сижу только потому, что ваш ломбард расположен ближе всех к… к моему дому.

«Почему она так сказала… к чему эта заминка?» – удивился внимательный горбун. Рядом с его ломбардом жили только ремесленники. Купцы держали свои лавочки чуть дальше, а ближе к главным улицам стояли таверны и королевский дворец… Будучи в курсе всех интриг в высших кругах, он не мог не отметить изысканность манер этой странной барышни, ее стойкость в стесненных обстоятельствах, сдержанность и силу духа. К тому же, он разбирался в драгоценностях и, по некоторым особенностям узорной вязи на кулоне, по гербу на перстне-печатке… Она жила во дворце… И тут Ириами вдруг сразу все понял. Он понял, КТО ЭТО и ЧТО за «безделушка» попала к нему в лапы.

Теперь нужно было сыграть правильно. Ведь перед ним, возмущенно фыркая, сидела герцогиня Сампы – Франческа Сампа, известная тем, что перестала стареть более ста циклов тому назад, оставаясь с тех пор юной красавицей, первой фрейлиной королевской династии. Франческа Сампа – прабабушка трех герцогов. Горбун взглянул на герцогиню по-новому, только сейчас отметив странную прелесть ее нереальной красоты. Казалось, Франческа выточена из цельного куска алмаза. Ничто не портило её облика, ни одной лишней чёрточки или изъяна не увидел он во всём гармоничном и изящном облике герцогини. Ириами любил драгоценные камни, и подобное сравнение показалось ему занятным. Только сейчас он понял, почему Франческа оказалась тут, решив заложить заветную вещицу. Дело было нешуточным…

– Простите, герцогиня, что не сразу понял, кто вы. Я не верил слухам, но вы… так редко бываете на публике, а я, сами понимаете, вообще не бываю «на публике»… и… и… вы действительно выглядите… очаровательно! – Выдавил из себя Ириами, выбираясь из-за стойки и склоняясь перед знаменитой аристократкой в светском реверансе.

– Вы хотели сказать… молодо? Что ж… я так понимаю, все эти ваши расшаркивания никак не повлияют на ваше решение, – хмыкнула герцогиня.

– А я так понимаю, что ни в одном ломбарде королевства с вами не станут связываться.

– Да уж.

– Да уж… Я понимаю, зачем вам деньги. Вы, осмелюсь предположить, хотите подкупить стражу. И, если я вам дам требуемую сумму, то побег вашего сына из королевской темницы… ляжет на мои плечи.

– Косвенно, весьма и весьма. А если об этом никто не узнает, что, как вы понимаете, в наших общих интересах, то и бояться вам особо нечего, – улыбнулась герцогиня, ободряюще потрепав карлика по щеке.

Ириами был в игре. Франческа еще об этом не знала, но он уже был в игре. Это была интрига интриг, и самое меньшее, что она ему сулила – это море денег, а быть может, еще и много иных развлечений, одним из которых, вполне возможно, будет власть над одной из влиятельнейших особ королевства. Его власть была в знании, и он не желал эту власть упускать. Необходимо выведать у герцогини как можно больше.

– Прошу вас, молодой человек, давайте говорить прямо, насколько это возможно. Что вы хотите получить от этой сделки? Как я понимаю, вы любите деньги.

– Я занимаюсь золотом и только золотом! Я самый жадный горбун столицы и именно этим знаменит на весь Граданадар, – хохотнул горбун. – Но больше денег я люблю информацию.

– И власть, – кивнула Франческа.

– И власть, – кивнул в ответ карлик. – Вы уже в моей власти. Хотя бы тем, что пришли сюда. Так расскажите больше!

– Да, я в вашей власти, если только не решу вот прямо сейчас убить вас, – мило улыбнулась молодая барышня, которой было больше сотни циклов. – Вы же понимаете, что я могу это сделать? И поверьте, если мы не договоримся, то вы… умрете.

По спине карлика прокатилась волна холодного ужаса. Он бывал в сложных передрягах, но эта наиболее близко подвела к той самой черте, через которую он пока еще не готов был переступить. «До чего же уродлива жизнь?!» – возмутился горбун. Он вспомнил зеленую гусеницу и понял, что в данный момент находится на ее месте.

– Дорогуша, я вас не пугаю, поймите меня правильно, я убью вас обязательно, если не получу свою тысячу. Но я не обязательно убью вас, если вы сделаете все как надо. Даю вам слово!

– На какой срок? – сухо сглотнув, просипел Ириами.

– На три седмицы… нет, пожалуй, на две, – герцогиня улыбнулась, невинно захлопав пышными девчоночьими ресницами.

– Я хочу пять тысяч через две седмицы, – выпалил Красавчик, испугавшись собственных слов.

– Хорошо, – просто ответила Франческа. – Вы их получите в срок.

– А если не получу?

– Не переживайте, вы их получите, заверяю вас. Эта вещь для меня дороже замков и титулов. Сохраните кулон у себя на две седмицы, пока все не уляжется, и я выкуплю его за пятикратную цену. Это разумно.

– А что вам мешает забрать у меня деньги, прикончить, а потом спокойно уйти отсюда? – задал карлик свой главный вопрос.

Герцогиня задумалась, подыскивая правильный ответ, но ничего путного не придумала. Ее брови удивленно взлетели.

– А ведь вы правы! Мне ничего не мешает. Ведь вы считаете, что слова чести пишутся на воде! Быть может, мне так и стоит поступить?

После этих слов герцогиня легонько свистнула – и из складок кружевной юбки медленно выползла черная змейка. Ириами окатило мгновенной волной ужаса и так же быстро отпустило. Это было странное свойство его натуры, частенько спасавшее в трудных ситуациях. Многие пытались ему угрожать, и он привык к близости смерти. Ириами захохотал визгливо и пронзительно. Он протянул руку, и змея покорно вползла на нее, подергивая маленьким ядовитым язычком.

– Я не боюсь змей. Змеи меня любят! Когда я был маленький и играл на улице, они часто приползали поиграть со мной. Так что этим меня не запугать.

– Но вы понимаете, что я могу еще раз свиснуть – и сюда заявятся слуги. Я скажу им, что вы ко мне приставали, и они, не раздумывая, изрубят вас на куски, мерзкий вы карик! – прошипела герцогиня.

– И тогда вы точно не получите денег, – захихикал Ириами, понимая, что пробил броню уверенности этой леди.

– Ну, хорошо, – Франческа устало откинулась на стуле, – что вы предлагаете?

Горбун потер руки, зачмокал и сглотнул накопившуюся слюну.

– Прежде чем рискнуть довериться вашему «честному слову», я хочу знать напоследок, перед смертью, для чего нужна эта вещь. Я даже рискну попробовать догадаться.

– Ну, и?

– Она продлевает молодость!

Это было очевидно. Это было удивительно, даже сказочно, но очевидно. Эта способность делала герцогиню тем, чем она являлась. И расстаться с такой вещью даже на две седмицы можно было лишь в крайнем случае. Например, когда решаешь вызволить из темницы своего непутевого сына – главного зачинщика заговора против королевской династии. Ириами не понимал этого. Как можно захотеть быть королем? Король ничего не решает. Да и вся королевская фамилия. Формально он, конечно, может издать любой указ, которому, по идее, должны будут подчиниться и в Шестилесье, и в Берге, и даже в далеком Дартарстане… смешно о таком даже подумать. Нет, на самом деле, только герцоги имеют реальную власть в своих государствах. Король – это законодатель мод, не более того. Так кто ж захочет на его место?

– Не угадали, это нечто большее. Этот кулон… он действует всегда по-разному.

– И как проявляется его действие?

– А вам очень хочется это узнать?

– Конечно, а как вы думаете!

– Тогда давайте пересмотрим условия нашей сделки. Я расскажу вам, но за это… за это вы не возьмете с меня проценты.

– То есть как? Вы предлагаете мне просто так дать вам на две седмицы тысячу золотых и не заработать с этого ничего? Вы в своем уме?!

– Этот кулон действует особым образом. И те две седмицы, что вы будете его носить, сделают с вами то, что стоит любых денег. Я отдам вам ваши деньги обратно, и вы ничего не потеряете… в денежном плане. Вы используете кулон, а это стоит любых денег, всех ваших денег!

– И что же это будет?

– Я расскажу, но после того, как мы заключим новый договор.

Ириами думал недолго. Дело становилось все интересней. Он уже давно решил, что пойдет на любые условия, и сейчас просто тянул время в надежде выведать что-нибудь в довесок.

– Думаю, что у меня нет выбора, и вы все равно поступите так, как захотите, миледи. Но я согласен, согласен хотя бы потому, что вы так прекрасны!

Герцогиня скривилась, как будто ела фазана и уколола небо костью. Из уст Красавчика комплименты выходили такими же кривобокими, как и он сам. Мало того, что о красоте рассуждал уродливый карлик, так еще чувствовалось, что сам он вовсе не считает себя уродом, и что ему неприятна ЕЕ внешность. Комплимент был в высшей степени неискренен.

– Что ж, давайте заключим сделку, – проскрипела герцогиня. – Я беру на две седмицы ваши деньги, а за это отдаю вам на это же время свой медальон. Вы согласны?

– Я согласен, – сказал Ириами, и они, плюнув на ладони, как это делается при заключении любой сделки, связанной с золотом, пожали друг другу руки. Горбун залез под прилавок и вытащил оттуда увесистый кошель.

– Вот ваша тысяча. Теперь скажите мне, что это за медальон и в чем его сила?

– Ого! Вы храните такую сумму вот так просто под прилавком? Вы или очень богатый человек или… заранее знали о моем приходе.

– Ни то и ни другое, – ухмыльнулся карлик, – это профессиональный фокус. Любой грабитель будет искать сейф, а сюда заглянет в последнюю очередь. Поверьте, здесь самое надежное место. Видите, вам ведь и в голову не пришло, что деньги все это время были у вас под носом!

– Я не грабитель, а честная аристократка из древнейшего и могущественнейшего рода, – скривилась Франческа, изящным движением смахивая кошель куда-то в складки своего удивительного наряда. – Секрет медальона в том, что внутри у него древняя реликвия -Слезы БО.

Такого поворота событий Ириами не ожидал. Теперь он окончательно понял, что вляпался в самую опасную из авантюр, в какую ему когда-либо могло повезти вляпаться. Слезы БО – это, вроде как, смола или минерал откуда-то из дебрей Эльфийских лесов на границе с Драконьими горами. Собирают их у Источника Времени. То ли само Время плачет этими слезами, то ли это действительно слезы БО, которые он пролил, когда создавал мир, но сила, в них заключенная, превосходит все. Это драгоценные камни необычайной красоты и неведомого оттенка. Каждый раз, когда вы отводите взгляд, камень меняет цвет. Но самое интересное: ходили слухи, будто Слезы Бо наделены силой исполненять желания и даже могут повернуть время вспять.

– Значит… этот кулон может выполнить любое мое желание, – медленно сказал карлик, вертя в ладони медальон.

– Не любое. Точнее… любое, но не то, что вы думаете. Не то желание, которое вы загадаете, а то, чего вы действительно хотите где-то в глубине души, – герцогиня пожала плечами и приподнялась, явно собираясь уходить.

– Но что мне с ним делать? – спросил горбун.

– Ничего. Вы можете носить его, я разрешаю. А можете положить куда-нибудь подальше, где он будет в безопасности. Только не под прилавок! Пожалуйста, спрячьте его понадежнее, – взмолилась герцогиня, – а лучше… носите все-таки при себе. Если будете носить, то ваши сокровенные мечты, мечты которых вы не знаете – так глубоко они запрятаны внутрь – вот эти-то мечты и сбудутся, в конце концов. На самом деле, вам вполне хватит для этого двух седмиц. За это время обстоятельства жизни изменятся. И даже быстрее.

– Но зачем мне то, о чем я не догадываюсь? Зачем мне желания, которых я даже не осознаю?

– Потому что счастлив человек бывает только тогда, когда исполняется не то, что он считает важным, а то, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО важно для него, – улыбнулась юная старуха, вставая со стула и направляясь к выходу.

Она уже открывала входную дверь, но задержалась на пороге и зачем-то спросила:

– Послушайте, а в вашем роду случайно не было леприконов?


Следующим утром Ириами-Красавчик как всегда проснулся в бодром настроении. Каждый день он делал одно и то же: лёжа постели, планировал, чем займется сегодня. Ему нравился распорядок. Нравилось делать это каждый день – припоминать и планировать простые дела, которые он должен сделать. Протер глаза, потянулся, зевнул, лизнул несколько прыщиков на локте и… вспомнил о медальоне.

Прошлой ночью горбун долго не мог уснуть, разглядывая Слезы БО. Слез было три. И это было самое красивое, что он видел в жизни. Совсем не хотелось отдавать их герцогине. Определенно, он хотел оставить их себе. «Может быть, она не сможет отдать мне тысячу?» – подумал Ириами, но тут же понял, что его мечтам не суждено сбыться – герцогиня придет за Слезами. В худшем случае, она его просто убьет и снимет свое сокровище с трупа. Но он хотел владеть этими камнями, несмотря ни на что! Они волшебным образом придали жизни Ириами новый смысл. И если до сих пор весь мир, созданный Бо, казался бестолковой и глупой ошибкой, то теперь, глядя на Его слезы, горбун понимал, что, возможно, Безумный Автор сам плакал из-за несовершенства своего мира, желая сделать его лучше. И, возможно, что именно тогда Бо пришел к идее создания прекрасного Ириами…

Горбун вздохнул, потянулся и уже собирался выбраться из мягкой перины, но тут случилось досадное происшествие. Порыв ветра распахнул окно и в него, вслед за свежим ветерком, влетела птица. Она заметалась по маленькой, захламленной комнате и все никак не могла отыскать дорогу обратно. Глупо тыкаясь по углам, птица сметала своими крыльями статуэтки и шкатулочки с полок, зацепила чеканку так, что она угрожающе зашаталась на своем гвозде и, в конце концов, забилась в самый дальний и темный угол открытого шкафа рядом с расчетными фолиантами. Одним движением взбешенный горбун подскочил к шкафу, схватил птицу и свернул ей голову. Ириами держал в руках остывающий трупик глупой пичуги, и на него накатило мощное ощущение красоты происходящего. Этот зверек был всего лишь глупой птицей, но он умел летать! Трупик был потрясающе красив, и Ириами неожиданно для себя заплакал.

День прошел в приятных заботах. Горбун-ростовщик принимал деньги, отдавал деньги и считал деньги. А вечером, когда солнце скрылось за городской стеной, он отправился к себе в комнату, чтобы посмотреть на медальон, спрятанный под подушкой. Луч закатного солнца упал на Слезы Бо – и те загорелись в ответ. Ириами захлопнул медальон и испытал безотчетную потребность выйти из дому. Он надел кулон на шею, накинул парадный сюртук и вышел, захватив любимую трость с набалдашником в виде головы горгульи. У дверей как всегда крутился мерзкий соседский пес. Даже не взглянув, привычным движением карлик попытался пнуть пса и как всегда промазал. Но тут пригодилась любимая трость… Он, конечно же, не попал по визгливому животному, но было приятно смотреть, как тот убегает с обиженным лаем, прячась под изгородь. Сюртук жал в плечах и был явно маловат в районе горба, но сегодня это Ириами не волновало – горб чесался терпимо. Вечерело, однако жара не спала. Захотелось выпить меда. Красавчик двинулся в таверну «Три осла». Он пересек королевскую рыночную площадь, свернул в проулок Горшечников, купил небольшой пирожок с ливером, съел его без аппетита и, пройдя по Маковой улице, вышел на мост Троллей.

Мост был перекрыт перевернутой повозкой. В грязи был разбросан чей-то домашний скарб. Женские платья, шляпки, перемазанные и уничтоженные, сундуки, горшки, кастрюли и сковородки – все перемешалось с конским навозом, мусором, пылью и остальной пакостью, которую можно обнаружить на мостовой большого города. Повозка лежала на одном боку развратно, колесами вверх. «Это похоже на птицу со свернутой головой… красиво», – подумал горбун. И еще он подумал, что с тех пор, как увидел Слезы Бо, стал замечать красоту вокруг себя. Оказывается, мир не был уж совсем таким безобразным. Вот эта перевернутая повозка, зеваки вокруг… – все было наполнено тайным смыслом и вело свою игру, вело Ириами куда-то в сказку, в историю, которая исполнит его самые тайные желания…

По борту перевернутой повозки ровными буквами без закорючек было написано: «Собственность Мамаши Гретхен». Вокруг деловито суетились две крупные бабы, черные, как жители Берга или Дартарстана, откуда они, скорей всего, и приехали. Конюх и пара слуг, остановив движение, пытались расчистить место, необходимое для того, чтобы перевернуть повозку в приличное положение.

– Кто такая эта Гретхен? – спросил кто-то из зрителей.

– Да вон она сама сидит! – сказал другой, указывая пальцем на небольшую, плетенную из ивового прута, одноколку. Тощий белый бык-извозчик растерянно топтался рядом. Место возницы пустовало. Кузов коляски был оснащен непромокаемой крышей и задрапирован боковыми портьерами вместо дверей.

– Везут, как барышню! – продолжил первый.

– Или знатная, или страшная! – сказал кто-то еще, и вся толпа зевак залилась грубым хохотом.

Плотно подогнанные занавеси дрогнули, но не раскрылись. Ириами протиснулся ближе. Ему вдруг страстно захотелось заглянуть внутрь, увидеть то, что там скрывается от любопытных глаз. Желание стало настолько сильным, что он протянул руку, ухватил драпировку и дернул. Ткань поддалась, и – возле самого своего носа – карлик увидел огромную волосатую ступню. Ступня была чудовищных размеров, наверное, длиной с самого Ириами. Такие ступни должны принадлежать великанам, но великан никак не смог бы поместиться в эту маленькую каретку. Двигаясь взглядом по ступне – от большого пальца к пятке – Ириами сделал несколько открытий: ступня женская, о ступне заботятся тщательно, волоски растут тут и там пучками, они очень нежные, мягкие на вид и скорее привлекают, нежели отталкивают, а пятка до того бесподобна, что карлик просто не смог бы описать, что именно приводит его в восторг. Таким образом, дойдя взглядом до подъема стопы, горбун понял, что влюблен, влюблен в ступню. Окончательно и бесповоротно, первый раз в жизни и навсегда. Оставалось выяснить, что же находится выше. Он поднял взгляд – и уставился в самые прекрасныена свете глаза. Один глаз, правда, был меньше другого и заплыл восхитительным опухшим синяком, а другой глаз заполняло мрачное бешенство, но между глазами находилась бровь. Одна на все лицо. Бровь была так густа, что сердце Ириами больно дернулось в груди, а горб заныл. На него смотрела леди-совершенство, прекрасная и богатая (вполне понятно, что это так, если учесть персональный экипаж). К тому же, если на повозке написано «собственность», это значит, что таких повозок больше, чем одна… У Гретхен свое дело!

– Что вылупился?! Деньги плати за посмотреть! – рявкнула «красотка» и попыталась прикрыться тканью, но горбун удержал.

Он вцепился в ткань с одной стороны, а загадочная барышня – с другой. Они тянули покров на себя до тех пор, пока он не разъехался по швам и не свалился совсем, обнажив девушку во всей красе. Зрители ахнули и возбуждённо зашептались. В глазах зевак карлица с большой ступней была уродлива до необычайности. За «посмотреть» действительно можно было брать неплохие деньги, что, собственно, она и делала: держала цирк уродов, в котором выступала сама в качестве – по словам самой Гретхен – «одного из наиболее удачных экземпляров». Мамаша Гретхен имела самую большую ступню в королевстве, притом что вторая ступня у нее была самая обычная. Эта нормальная ступня была одета в матерчатый башмачок с бриллиантами. Далее шли: шелковые шаровары малинового цвета (что скрывалось под ними – неизвестно), стеганая безрукавка, расшитая золотом, под которой угадывались массивные жировые складки, и неясно было, грудь это или просто жир, широкая, пожалуй, слишком широкая для человеческого существа физиономия, которую можно было бы назвать и мордой, всклокоченные соломенные пучки волос, модная столичная шляпка. Чудовище называло себя Мамашей Гретхен, но было ли оно человеком – в этом усомнились все, кто наблюдал ЭТО на Тролльем мосту в тот миг. Все, кроме Красавчика Ириами. Карлик был настолько потрясен увиденным, что снова заплакал, но нисколько этим «красавицу» не впечатлил. Гретхен не прониклась ни обликом агрессора, ни его взглядом. Она не влюбилась и не впала в оцепенение, она вытащила откуда-то небольшую, но удобную дубинку и умелым движением саданула горбуна по голове. Ириами смотрел во все глаза и, улыбаясь, прошептал: «Благодарю!», после чего Мамаша, не произнеся ни слова, деловито саданула еще разок. Карлик упал на мостовую лицом вниз и потерял сознание.

Ириами пришел в себя уже в сумерках. Его стошнило. «Надо к доктору, похоже, я здорово ушибся», – подумал горбун, и его вывернуло ещё раз. Потом он вспомнил, что явилось причиной такого плачевного состояния. Он в ужасе схватился за грудь, но медальон оказался на месте. Ириами нетвердо встал на ноги и двинулся домой. В этот час шатающейся пьяни было полно, и на него никто не обращал внимания. Немного погодя горбун остановил двуколку, и кучер не побрезговал грязным и пьяным пассажиром. Был еще неприятный момент, когда пришлось расплачиваться – а карлик не нашел своего кошеля, очевидно, кто-то стащил его за то время, что Ириами валялся в канаве. Но все обошлось благополучно. Увидев, что денег нет, извозчик соблаговолил проводить больного до двери и даже помог тому войти внутрь, за что был вознагражден золотым. Первый и последний раз в жизни Ириами заплатил кому-то так несуразно много и совсем не торгуясь.

Утром Ириами первым делом схватился за свежую газету. Газеты – новинка, недавно появившаяся в столице королевства, набирали популярность и множились день ото дня. Появились газеты новостей, специальные газеты для дам, «Советы садоводам», «Охотничий вестник», «Двор короля», «Шутки тролля» и многое другое. Поначалу это были просто листки ровно обрезанной бумаги, выходившие раз в седмицу, но теперь некоторые издания походили уже больше на тонкие книжки. Газеты вошли в моду. Многих удивлял сам факт того, что все буквы на листе абсолютно одинаковы, и никто не мог понять, как можно писать с такой точностью. Новоиспеченная гильдия газетчиков ревностно берегла секрет, хотя вполне понятно, что надписи получаются при помощи оттисков с готового набора букв. Непонятно было только то, как удавалось производить такое количество экземпляров за короткое время. (Но мы-то знаем, что над этим скурпулезно работал целый цех мелких леприконов. Они работали за еду и пиво. Главное было в том, что им эта работа нравилась. Не все леприконы злые, но все предпочитают жить в людских городах. Вот кому-то и пришла идея использовать их обстоятельность и маниакальную педантичность в печатном деле. Своими маленькими ловкими пальцами леприконы дни и ночи напролет оттискивали букву за буквой, пока не набирался лист).

Красавчик читал «Новости Граданадара». Для матери он выписывал «Полезные советы домового», но сам читал только новости. Морщась от головной боли, горбун развернул колонку светских новостей. Главная новость сегодняшнего дня, выделенная крупным шрифтом, красовалась на первой странице:


«Цирк Мамаши Гретхен снова в городе!»


Ириами впился глазами в текст:

«Королевские уродцы потрясают своей уродливостью!

Всего за десять медяков в течение всей следующей седмицы жители и приезжие, бедняки и богатеи, знатные и простолюдины – все вы сможете испытать ужас и отвращение, гадливость и тошноту, величие мерзости и радость непричастности в цирке повелительницы самых уродливых человекоподобных тварей нашего славного королевства!

Спешите видеть!

Сравните себя с ними, и вы поймете, насколько ваша жизнь прекрасна!

Каждый вечер, на закате, Мамаша Гретхен ждет на Садовой площади с распростертыми объятиями вас и ваши деньги!».

Тон объявления был, мягко говоря, вызывающим – зазывалы перестарались, но горбуна это не волновало, он понял главное – Гретхен раскроет свои объятья, по меньшей мере, на седмицу, а может, и на гораздо больший срок, если он все правильно сделает. И карлик, несмотря на болезненное состояние, решил отправиться на представление сегодня же. Он взял говорящую трубу и попросил связного смаргла связать его с кассой цирка. Смаргл зевнул и затараторил что-то свое, жаргонное. Говорил долго, хихикал и шепелявил, пока Ириами не зашипел на него, брызгая слюной.

Смарглы, существа эльфийского происхождения, распоясались вконец. Обладая монополией на переговорное дело, они могли позволить себе выпендриваться как угодно. Только маленькие смарглы соглашались проводить в переговорных трубках всю жизнь, мало того, только они умели читать мысли друг друга и мгновенно подражать голосам звонивших. Большую часть времени, нажравшись вином, связной смаргл спал, а когда требовались его услуги, он просыпался и, недовольно ворча, устанавливал телепатическую связь по заданному адресу. На самом деле, связь эту он устанавливал мгновенно, но всегда делал вид, что ему нужно время, предпочитая всласть поговорить с сородичем на «той стороне» говорящей трубы – так для краткости назывались замысловатые домики смарглов, оканчивающиеся конусом-трубкой. Смарглы жили внутри, там же спали и оттуда устанавливали связь. За услуги связного смаргла его нужно было поить: в специальное отверстие заливался напёрсток хереса или медовухи – и смаргл устанавливал связь. В последнее время смарглы обнаглели вконец. Спрос на них возрос, а нравы самих смарглов ухудшились. Теперь они требовали уже не один наперсток вина в день, а целых два. «Того гляди, совсем на шею сядет. Придется ему тут, в этом „аппарате“, ванну из вина приделывать!» – подумал Ириами, злобно нахмурив брови. Пока что окрики действовали, смаргл пугался, но уже не так сильно, как раньше.

Заказав билет на вечер, горбун хотел отложить трубку, но смаргл остановил его вальяжным мурлыканьем:

– Три наперстка и сыр.

– Не понял?

– Теперь будет три наперстка и сыр, – повторил смаргл и демонстративно захрапел.

– Что б ты залился своим хересом и утонул! – воскликнул карлик, кидая трубу.

– А неплохо было б… – прилетело в ответ.


До представления было еще далеко, впереди ждал нелегкий день, полный дел. Но впервые в жизни Ириами ждал вечера с таким нетерпением. К обеду он уже ненавидел все и всех, но клиенты словно взбесились. Никто ничего не закладывал, все отдавали долг. В этом был какой-то тайный смысл. Горбун вспомнил о герцогине и испугался. Совершенно абсурдно испугался того, что она тоже сейчас войдет в дверь и вернет ему золото. И тогда он будет плакать уже не над Слезами Бо, а по ним… Задрожав всем телом, карлик забрал золото у очередного неудачника, нервно спровадил его и закрыл дверь перед носом следующего посетителя, повесив табличку с надписью «Обед». Но обедать он не стал – ещё подташнивало. Поднявшись к себе наверх, горбун смотрел на Слезы Бо, пока головная боль не прошла. Настроение чуть-чуть улучшилось, но нестерпимо зачесался горб. Чесалось настолько сильно, что Ириами уперся спиной в дверной косяк и елозил туда-сюда до скрипа в костях. Вполне возможно, он расчесал горб до крови, но стало легче. Нацепив парадный сюртук и подвязав шикарную бабочку, горбун спустился к матери и попросил ее поработать за него.

Мать жила в коморке на первом этаже. Это была серая невзрачная женщина без возраста. Она жила одна, всегда одевалась в черное и почти ни с кем не общалась. Соседи неплохо относились к ней, здоровались, но не более того. Ни подруг, ни друзей у нее не было. Отца Ириами совсем не помнил: тот умер, когда карлику было не больше одного цикла. Мать никогда не говорила ни о его смерти, ни и о нем вообще, а Ириами было все равно, он не расспрашивал. Со смерти мужа мать Ириами не снимала траур. Иногда горбун думал, что она носила траурную одежду не только по отцу, но и по себе, по своей жизни, да, наверное, и по самому Ириами. Почему ему так казалось, он не понимал, но отделаться от этих мыслей был не в силах. В детстве Ириами слышал от матери только ласковые слова, она никогда не ругала его за все те гадости, которые он совершал. И, хотя горбун с младенчества отличался нравом мерзким и жестоким, мать всегда вступалась за него, вытаскивала из бесконечных потасовок и окружала заботой. Она любила его или, по крайней мере, делала вид, что любит, но горбун ей не доверял, как не доверял на свете ни одной живой душе. И, хотя мать не давала ни малейшего повода, горбун всегда сомневался в искренности её слов и с подозрением относился к ласковому голосу, доброму взгляду и похвалам в свой адрес. Она хвалила его много и часто, по любому поводу и без повода. И чем старше и уродливее он становился, тем больше она хвалила его. Ириами вырос в контрастной атмосфере уличных насмешек и материнской любви. Со временем соседи к его уродству привыкли и смеяться перестали, а с тех пор, как он завел ломбард и сделал состояние, даже слегка лебезили перед ним. Но мать, конечно же, не переставала ни любить, ни хвалить его, и карлик, так и не поверив в ее любовь, старался видеться с ней как можно реже, умудряясь избегать общения под одной крышей. Так и повелось, что обедали вместе раз в седмицу, а по праздникам горбун выводил мать погулять или на представление заезжих бардов. Иногда он доверял ей вести дела, но только в крайних случаях, очень редко. Сегодня был один из таких редких случаев. Ириами решил не работать после обеда, несмотря на обилие посетителей. У дверей конторы собралось несколько человек, готовых ждать окончания перерыва прямо здесь. «Почему-то я уверен, что все они хотят забрать свои вещи…», – подумал горбун, выходя с черного хода.

Поправив сюртук, Ириами пришел к выводу, что его горб опять немного вырос и что надо заказать новый парадный костюм. Решив сделать это незамедлительно, он двинулся по бульвару Часовщиков к Садовой площади. Заглянув по пути к своему новому портному, он решил провести оставшееся до представления время за кружкой эля в таверне неподалеку, где надеялся послушать те сплетни, которых не пропускала печатная цензура. Интересовала Ириами, естественно, Мамаша Гретхен. Свернув с бульвара, карлик проковылял по переулку Медников и открыл дверь в таверну «Свой окорок». Здесь было людно – обедали каменщики, строившие неподалеку новую церковь Всех Благ. Каменщики сидели плотно, заняв несколько длинных столов, и говорили обо всем подряд. Увидев пустой столик возле окна, Ириами устремился к нему, но его опередили. Столик заняли какие-то путешественники, приехавшие, судя по виду, из Аргении поглазеть на столицу Королевства. Ириами остановился на полпути и завертел головой в поисках новой цели.

– Почтенный мастер Ириами, идите сюда, здесь есть для вас свободное место и кружечка эля! – послышалось из самого темного угла.

Ириами пригляделся и узнал своего коллегу ломбардщика из района Сновидений. Он вспомнил, что дела у того шли всегда неплохо, что непонятно – район Сновидений был районом портовых грузчиков и уличных девок, в таких местах люди закладывают свои вещи в обмен на медяки, в лучшем случае – на серебро, и почти никогда не отдают долги. Звали ломбардщика Косой Ганс, и прозвище это подходило, скорее, какому-нибудь пирату, а не «честному» скупердяю, дающему деньги под залог. Ходили слухи, что этот малый обделывает делишки и потемнее, но Ириами было все равно, они никогда не сорились с Косым Гансом просто потому, что дел общих не вели, а знакомство было шапочным. Тем не менее, Ганс горбуна уважал и даже боялся, понимая, что в кривых лапках карлика есть сила. Посомневавшись всего мгновение, Ириами уселся на скамью рядом с Гансом и заказал эль.

– Мастер Ириами, я всегда был восхищен вашим талантом, вашей проницательностью и… ну… всеми остальными вашими качествами, – начал Косой Ганс.

– Дорогой коллега, очевидно, вам что-то от меня нужно, раз вы так рассыпаетесь комплиментами. Давайте лучше сразу перейдем к делу, вы ведь знаете, что и к вам я тоже отношусь с превеликим уважением.

– Увы, мастер, сегодня я говорю вам не комплименты, а скорее уж соболезнования. Но, поверьте, я совершенно искренен.

– Не совсем понимаю, о чем вы…

– Так вы не знаете? Как же так?! Главный ломбардщик столицы не знает столь убийственную новость, причем касающуюся лично его? Я удивлен. Хотя… у вас много врагов в тех кругах… неудивительно, что вам никто не сказал. Теперь время уже не то… все узнается по газетам. Вот раньше… раньше приличные люди узнавали все самое интересное исключительно от информаторов!

– Вы говорите, как старикашка какой-то прямо: «раньше то, раньше это»! Но скажите, милейший, что ж за такая «новость», о которой я не слыхал?

Косой Ганс ухмыльнулся, но улыбка у него получилась печальной, скорее даже трагической:

– Мастер Ириами, так уж вышло, что именно от меня вам придется принять эту ужасную, трагическую весть. Я бы хотел, чтобы мы с вами пили эль при иных обстоятельствах…

– Да не тяните уже! – не выдержал горбун.

– Простите. Дело в том, что готовится королевский указ о запрещении частной деятельности ломбардов. С завтрашнего дня «в долг» деньги сможет ссужать только королевская казна. Честно говоря, я вообще не понимаю, почему они не додумались до этого раньше? Ведь это же очевидно и прибыльно со всех сторон! Понятно, что не обошлось без нового министра финансов. Король-то сам…

Косой Ганс все говорил и говорил, но Ириами не слышал. Все вокруг задрожало, мир треснул и развалился. Горбун с полной ясностью осознал, что прежней жизни пришел конец. Завтра он останется без работы. Но сам Ириами словно отделился от мира, он наблюдал издалека – ни тоски, ни даже грусти не было. Одним махом осушив кружку, карлик испытал неимоверное чувство облегчения. Нестерпимо зачесался горб. Во рту пересохло, и он заказал еще эля.

– Что же вы будете делать теперь? – не отставал Ганс.

– Пойду к вам в порт грузчиком.

– Э..э.. – Ганс не сразу уловил, что его коллега шутит.

– Или девкой распутной, говорят, они неплохо зарабатывают, – горбун подлил масла в огонь, и Косой Ганс разразился таким хохотом, что вся таверна затряслась.

Ириами понял, что весь день клиенты забирали свое барахло потому, что знали об указе. «И никто ничего не сказал. Гады!» Хотя понять их можно – ему никто не симпатизирует, а если завтра ломбарды прекратят свое существование, то никто не сможет выкупить свои заклады. Но к сделке с герцогиней это все не имеет отношения. Даже если прямо сейчас он бросит все и уедет в Берг, она найдет его и в Берге… и в Дартарстане. И убьет. Нет…, со Слезами Бо придется расстаться в обещанный срок. Все, что он может сделать в данной ситуации – это насладиться их воздействием в полной мере. И то, что ломбарды закрывают, тоже как-то связано с деятельностью Слез, с тем, чтобы сделать Ириами счастливым за две седмицы!

Выйдя из таверны, карлик вздохнул. Он остановился на пороге и заглянул вглубь себя. Внутри было пусто и звонко, как в порожней бочке. Ни сожаления, ни растерянности – только радость, иррациональная радость освобождения от дел. Чем он будет заниматься теперь? Куда пойдет? Себя горбун связывал с чужим несчастьем, из людских невзгод черпал корыстный интерес, и теперь, когда королевская казна наложила лапы на родное дело, Ириами остался без смысла жизни. Не без денег, конечно же… Денег много. Несколько банок, доверху набитых золотыми монетами, зарыты в лесу и замурованы в стены, часть денег вложена в недвижимость. Ириами был богат, но его удивляла сама неопределенность теперешнего положения. В голове роилось множество задумок и планов – один лучше другого. В каком-то смысле, несчастие вполне могло обернуться счастьем.

Стало совсем легко и даже немного весело, как бывает в первое мгновение, когда понимаешь, что твой дом обокрали, и ты остался ни с чем. Потом, конечно, накатывает грусть, но первая мысль все ж об освобождении. «Ничего, мы им еще покажем! Мы еще возьмем свое золото у этих сволочей!» – подумал Ириами Красавчик, оглядываясь по сторонам. Он взглянул на мир по-другому, и мир уже не показался ему бессмысленным: пьяный нищий и перевернутая бочка, забитая нечистотами мостовая, раздавленный щенок и старое колесо. Все вокруг существовало не просто так, имело смысл лично для него, и в этом смысле скрывалась красота. «Нужно открыть эту красоту», – подумал безработный горбун и двинулся на Садовую площадь к Мамаше Гретхен.

Площадь заполоняли зрители, ожидающие входа в цирк. Сегодня премьера, и всем хотелось увидеть уродцев первыми. Посреди площади выстроили временный павильон, крытый цветной тканью. Павильон получился огромный, и места на площади оставалось мало. Кругом продавали сладости – для еды, а также гнилые фрукты и тухлые яйца по медяку – чтобы кидать их в цирковых уродцев. Горбун зачем-то купил кулек гнилых помидоров. Кидать их он ни в кого не собирался, но помидоры выглядели привлекательно – и он купил. Распихав толпу, Ириами пробился к кассе, выкупил свой билет, а затем, размазав помидоры по спинам, пробился к входу одним из первых и ввалился внутрь павильона. Внутри пахло так, как пахнет во всех цирках – свежим сеном и конским навозом. Круглая арена была обставлена несколькими рядами грубых лавок, но для особо важных посетителей установили кресла в первом ряду, слева и справа от выхода. Ириами нашел свое кресло с самого краю и уселся в него со вздохом облегчения.

Постепенно зал заполнился до отказа и загудел, как потревоженное гнездо шершней. Оставалось ждать совсем немного. Занавес приоткрылся, оттуда выбралось несколько престранных существ, вооруженных музыкальными инструментами. Это были не люди, не леприконы, не эльфы и уж тем более не гномы. Эти существа не были похожи даже друг на друга. Единственное, что роднило их между собой – чрезмерно длинные, костлявые руки и еще более длинные пальцы, которых насчитывалось явно больше, чем пять. Как будто специально созданные для музыкальных дел, эти руки привычно и уверенно сжимали флейты, скрипки и барабаны всевозможных конфигураций. Заправлял всеми бочкообразный хмырь с широким вафельным воротником и длинной дирижерской палкой. Двигался он лениво и медленно, создавалось впечатление, что все окружающее его интересует меньше, чем козюля в носу, которую он периодически пытался достать своим проворливым пальцем. Усадив музыкантов на специальные места, хмырь томно занял дирижерскую позицию. Он встал лицом к музыкантам, презрительно отвернувшись от публики, и поднял смычок вертикально вверх. По этому знаку музыканты взбодрились и настроились. У всех на мордах появилось характерное предстартовое выражение. Вот дирижерская палочка дрогнула и… рванула дрыгаться туда-сюда! А вслед за палкой, полетела музыка – бешеная, сумасшедшая, как и сами музыканты, как и сам этот цирк уродов.

С первых трелей Ириами Красавчик был захвачен мелодией и ритмом, как младенец леденцом. Музыка казалась ему совершенной, удивительной. Его уже не удивляло то обстоятельство, что раньше он музыку не выносил. «Все связано, все в этом мире связано!» – думал карлик, купаясь в дисгармоничной слаженности звуков и нот. Впрочем, музыка понравилась не только ему одному. Зал был впечатлен. Все притихли, держа наготове кульки с гнилыми фруктами.

Занавес распахнулся- и на арену выскочил вертлявый франт в цилиндре, с бабочкой и во фраке. В руках он держал щегольскую трость и был совершенно нормален – ни одного уродства. Публика негодующе ахнула, но фрукты тратить не стала. Этого малого знали. Его звали Мертандель, и он был менестрелем-распорядителем всевозможных торжеств. Его звали туда, где надо было что-то провести, и он проводил ВСЕ: похороны и свадьбы, концерты и турниры, дни рождения и карнавалы, говорил речь на праздник Урожая и вертел задом на королевских балетах. Очевидно, Мамаша Гретхен наняла его для контраста.

– Почтенная публика! Меня, как вы знаете, зовут Мертандель, и сегодня мне выпала честь открыть это мероприятие. Я – нормальный во всех отношениях – приглашаю на арену ненормальнейших из ненормальных, уродливейших из уродливых, ужасающих из… э… из ужасающих!

На этом месте многие заржали, и Мертандель понял, что взял верный тон. Лишь один Ириами гневно нахмурился: «Как смеет этот наглый выскочка шутить над тем, чего не понимает! И где, собственно, Мамаша Гретхен?» Королева уродов была неподалеку. На представлениях она всегда сидела сразу за кулисами и тайком наблюдала за публикой. Она импровизировала, составляя программу на ходу в зависимости от реакции толпы. Если напряжение в зале ослабевало и публике становилось не интересно, Мамаша меняла последовательность. Уродцы были всегда наготове и имели по нескольку номеров в запасе. Но самыми ценными во всем цирке были, естественно, клоуны… клоуны-уроды. Описать этих существ сложно. Мамаша заботливо подбирала несчастных ублюдков по городам и весям от Шестилесья до Дартарстана. Говорили, что для нее их создавали специально, в лабораториях черных магов и тренировали чуть ли не в замке Хель. Так что, клоуны Гретхен заодно работали и ее телохранителями. И вот на арену вышло одно их этих существ. Высунувшись из-за занавеса и приложив палец ко рту, оно дало понять, что не желает, чтобы публика его заметила. Прыжками, на цыпочках, существо пронеслось к Мертанделю и вылило на него ведро с белой краской, а затем нахлобучило сверху какую-то неимоверно смешную шляпу, отчего ведущий сразу стал «своим» в мире уродцев. Похоже, что в контракте этот пункт не был прописан, так как возмущение Мертанделя не было наигранным, и это окончательно развеселило публику. Вымазанного в белой гадости, униженного и неистово брыкающегося, барда-распорядителя утащили с арены – и представление началось.

Тут же выбежали еще несколько уродцев в клоунских колпаках и гриме. Зачем грим тем, у кого рты итак до ушей? Один клоун был похож на бревно. Где-то посредине бревна находился рот, разрезающий клоуна почти пополам. Чтобы что-то сказать, ему приходилось руками откидывать верхнюю половину этого бревна и, когда клоун смеялся, каждый раз казалось, что еще немного – и он развалится на две половины. Второй был больше похож на шар, но устройство рта у него было схожим – шар почти полностью разрезался на две полусферы огромным ртом. Глаза сидели кучно и как-то сбоку. На верхней полусфере, которую, обладая большой фантазией, можно было домыслить как голову, торчало несколько кочек с пучками волос. Снизу, из шара, вылезали ножки, а сбоку – ручки. Нижняя часть была одета в некое подобие комбинезона. В верхней части к одной из волосяных кочек крепилась нелепая шляпка, обозначая макушку. Клоун периодически выплевывал из своего нутра всякие забавные предметы: яблоки, кастрюльки, детские носки, веревку и даже небольшой чемоданчик. Третий клоун все это ловко подхватывал и пускал в жонгляж. Этот третий персонаж был особенно удивителен. У него было три пары рук и только одна нога, одетая в штаны, скроенные из одной штанины. Жонглировал он так, будто был волшебником. Вокруг летали предметы, разные по весу и свойствам, и жонглер умудрялся придавать им такие траектории, которые без магии просто невозможны. Представление завораживало. Закончил он тем, что выстроил пирамиду из вещей у себя на голове, а затем смешно споткнулся своей единственной ногой и нелепо уронил все хозяйство на головы товарищам.

Все клоуны синхронно выпустили несколько струй конфетти и, ухватив многоруко-одноногого собрата за воротник, убрались за кулисы.

Представление закрутилось бешенным колесом. Публика постоянно была в напряжении: уроды-канатоходцы, безрукий укротитель львов, рыбокарлик, прыгающий из-под купола в маленький тазик с водой, двухголовый безногий силач, которого на руках носила маленькая девочка… Циркачи вкалывали по полной, и было понятно, что «Мамаша Гретхен» даст фору любому цирку.

Ириами выступлений почти не замечал. Он ждал Гретхен, а ее все не было и не было. И вот, когда горбун уже совсем отчаялся, на манеж выбежал длинный как жердь, похожий на богомола клоун и закричал: «А сейчас… Мамаша Гретхен!»

«Она подгадала свой выход – последние гнилые фрукты израсходованы на канатоходца-ящерицу…» – восхищенно отметил Ириами. Он заворожено наблюдал: вот его возлюбленная, кряхтя, выбирается из паланкина, который клоуны-уроды под шум петард и фейерверков торжественно вынесли на арену. Необычайно толстое и грузное создание с гигантской ступней выбралось, наконец, наружу и сделало немыслимый реверанс. Публика загоготала, как сумасшедшая. Реверанс вышел что надо. Мамаша Гретхен подняла руку, останавливая шум. В нее попало несколько последних помидор. Не обращая на это внимания, «красавица» послала воздушный поцелуй публике – и вдруг весь свет погас. В полной темноте заиграла флейта, затем к ней присоединилась скрипка, потом еще несколько инструментов. Музыка была так прекрасна, что у Ириами слезы потекли ручьями. Зрители тоже не остались равнодушны – горбун услышал несколько всхлипываний, а кто-то рядом сказал: «Говорят, что эту музыку она сочинила сама…» Но вот откуда-то сверху на арену упал одинокий луч света, осветив гигантскую ступню Мамаши Гретхен. Луч пополз по ноге вверх и захватил в фокус всю Мамашу. Гретхен взмахнула руками и закрутилась в причудливом танце, а луч света сопровождал ее туда, куда вела мелодия и жест. Зал притих. Мамаша Гретхен выделывала такое, на что не была способна ни одна столичная балерина. Она порхала как бабочка в такт музыке и, во многом благодаря своей удивительной ступне, выполняла кульбиты и кувырки, каскады и сальто. Казалось, что перед вами не жирное чудовище, а ночной мотылек, захваченный в плен жестоким светом уличного фонаря. Но вот танец подошел к концу, музыка стихла, зажегся свет, и Мамаша Гретхен, сделав финальный реверанс, снова превратилась в уродливое подобие леприкона. Потрясенный зал взорвался аплодисментами.

Ириами чувствовал себя плохо. Все внутри мутило, болело и чесалось, как будто он забрался в дикий улей и был насмерть закусан пчелами, но еще не умер. Увиденное и услышанное окончательно пленило его разум. Не понимая, что делает, карлик пробрался сквозь ряды и вылез на арену. Проковыляв к Мамаше Гретхен, горбун на мгновение замер перед ней, потом упал на одно колено, схватился за то место, где обычно находится сердце и, сквозь катящиеся градом слезы, глаза в глаза, прошептал: «Я Вас люблю». Зал замер.

– Чего? – удивилась Гретхен.

– Я Вас люблю, – повторил горбун, но с колена не встал, а только ниже опустил голову в ожидании казни или помилования.

– И че? – резонно вопросила Мамаша Гретхен.

– Будьте моей женой! – горячо воскликнул карлик, приложив обе руки к груди.

Казалось, Гретхен на мгновение задумалась. По крайней мере, она молчала достаточно долго для того, чтобы показалось, что она думает. Возможно, просто играла на публику, а возможно, действительно просчитывала варианты.

– Не… я тебя точно не люблю, – выдала она свой вердикт. И добавила. – Ты ж урод. Посмотри на себя: мелкий, кривобокий, горбатый, весь в каких-то шишечках и прыщиках, нос… ох… это не нос, а пятачок! Ты ж уродлив, как… как… да у меня в цирке все уроды красивей! Ты не похож на человека! Я – прекрасное создание, самое чудесное в этом мире, а ты уродливый карл. Бедный Бо, когда он тебя заделал, то его потом стошнило! Я достойна прынца, а ты кто такой? Ты… не… прынц! И мне не пара!

– Но я честный гражданин, – зачем-то ляпнул Ириами, вызвав хохот зала.

– Иди ко мне, будешь в клетке выступать. Жонглировать тебя научу! – продолжала глумиться бессердечная особа.

Мир перевернулся в глазах бедного карлика. Медленно, ничего не осознавая вокруг, он развернулся и покинул арену так, как если бы у него на горбу лежали мешки с песком. Ириами вышел из цирка и побрел куда-то, не осознавая, куда. Колени подкашивались, а горб жгло огнем, как будто это был не горб, а гнойный прыщ, который вот-вот лопнет. Хуже всего было даже не то, что его унизили перед толпой – подобное он испытывал в детстве часто – но то, что Она сказала о его уродстве. Она не увидела его КРАСОТЫ! Она была такая же, как все! Такого он никак не ожидал. Он был уверен, что Слезы Бо привели его в этот цирк неспроста и что Мамаша Гретхен дарована ему судьбой. Здесь было какое-то немыслимое… несовпадение. ОНА ДОЛЖНА БЫЛА СТАТЬ ЕГО ЖЕНОЙ!!!

Но этого не произошло. Не произошло вообще ничего, кроме позора. И в маленькой уродливой голове карлика что-то лопнуло сочно и с треском. Он впервые в жизни задумался над тем, что является не великим совершенством бытия, а, возможно, просто уродцем. «Я с детства убедил себя в том, что мир ужасен. И сделал это лишь с одной целью – скрыть свое собственное уродство, выдержать ужас, связанный с этим пониманием!» Думать так было болезненно тяжело, но не думать уже не получалось. Ириами огляделся вокруг. Все стало другим: дети, копающиеся в сточной канаве, пьяный старик, безуспешно просящий милостыню на опохмел, котенок, отрыгивающий червей, и недостижимое небо – далекое и совершенное, как Слезы Бо. «Мир уродлив, но, кажется, и я урод», – констатировал горбун и побрел домой Он вдруг понял, что хочет задать несколько вопросов единственному существу, которое всегда относилось к нему хорошо…

В конторе все было спокойно. За время его отсутствия мать умудрилась принять всех посетителей и теперь сидела одна за стойкой, читая газету. «Наверняка профукала всю прибыль на сирот», – беззлобно подумал горбун, понимая, что иначе и быть не могло – мать была женщиной доброй, всегда готовой отдать последнюю рубашку тому, кто в ней нуждается. «А, все равно!» – скривился Ириами, подходя к бедной женщине.

Конец ознакомительного фрагмента.