Глава первая
Проблема сущности эстетического и его модификаций
Одним из значительных достижений науки рассматриваемого периода была постановка и проработка проблемы сущности эстетического. Дискуссия по этой проблеме завязалась в середине 50-х годов и получила условное название дискуссии между «природниками» и «общественниками». Сразу скажем, что несмотря на ожесточенный, нередко сопровождаемый идеологическими обвинениями, ее характер, каждой из спорящих сторон удалось вскрыть и теоретически осмыслить одну из граней многогранной природы эстетического.
Проблема сущности эстетического дискутировалась по-преимуществу в связи с проблемой прекрасного и особо остро – прекрасного в природе. Так называемые «природники» (а это значительная группа эстетиков: А. Буров, О. Буткевич, Н. Дмитриева, Г. Недошивин, М. Овсянников, Г. Поспелов, Д. Средний, В. Лукьянин, В. Шестаков, Е. Яковлев и др. (8; 9;16; 49; 51; 55; 61; 67; 70), исходя из «ленинской теории отражения», отстаивали объективность эстетического, а в природе – и независимость его от человека вообще. Они описывали прекрасное через понятия совершенства, гармонии, соразмерности, единства в многообразии частей, законосообразности, симметрии, ритма, то есть через свойства, объективно присущие явлениям действительности. А отражение этих объективных свойств в эстетическом сознании интерпретировали как процесс чувственного незаинтересованного познания.
Так, Н. Дмитриева писала: «тайна красоты заключена в гармонических отношениях, образующих «единство в многообразии» (16,23). Развивая это положение, Г. Поспелов уточнял: «Превосходность в своем роде возникает тогда, когда то или иное отдельное, конкретное явление жизни очень отчетливо, активно, полно воплощает в себе – во все своем строении, облике, движении – свои существенные, родовые особенности… В этом и заключается собственно эстетическое достоинство явлений того или иного рода (55,86–87).
В материалистическом варианте данная концепция продолжала мощную традицию отождествления прекрасного с совершенным, ведущую свои истоки от Пифагора, Платона и Аристотеля. Непосредственными же предшественниками ее выступали Г. Гегель (в идеалистическом) и К. Маркс (в материалистическом варианте). Последний, в частности, писал (и на эту мысль классика ссылались многие «природники): «Животное строит только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любого вида и всюду он умеет прилагать к предмету присущую мерку; в силу этого человек строит также и по законам красоты» (43,94) Заслугой природников следует признать развитие аргументации в доказательство зависимости прекрасного от объективных свойств явлений действительности и искусства. Что имело особое значение на фоне возобладания агностицистских и субъективистских тенденций в западной эстетике XX века. Действительно, все прекрасное совершенно, гармонично, соразмерно. В том числе и произведение искусства. И отражаются эти объективные качества в акте незаинтересованного познания. Так, суждение об эстетических качествах произведения предполагает сопоставление результатов творчества художника с его замыслом, то есть суждение о степени совершенства реализации этого замысла. В данном акте художника судят по законам, которые он сам себе предписал, вне зависимости от позиций субъекта суждения.
Но все ли совершенное прекрасно? «Нет» – категорично заявляли оппоненты «природников» – «общественники», приводя убедительные аргументы, во многом повторяющие доводы Н. Чернышевского против концепции Г. Гегеля. Они утверждали общественный характер эстетических свойств, а значит их социокультурную относительность (5; 11; 13; 25; 58).
К началу 60-х годов «общественники» взяли на свое теоретическое вооружение принципы аксиологии (до этого развивавшейся в рамках неокантианских школ западной философии), интерпретировав их в соответствии с основными положениями марксизма. Эстетическое теперь понималось ими как особое ценностное отношение, а значит зависимое как от объективных свойств явления, так и от социально обусловленных потребностей человека. Будучи едины в этом общем принципе, «аксиологисты» расходились в своих мнениях по более конкретным, но весьма существенным вопросам. Согласно М. Кагану (в большей или меньшей степени его позицию разделяли М. Афасижев, А. Илиади, Н. Коротков. А. Пирадов, В. Тугаринов (2; 22; 31; 53;:65) в эстетическом ценностном отношении явления действительности участвуют только со стороны своей формы, а человек – как личность – со стороны своей духовной потребности в восприятии и творчестве эстетически значимой формы, которая конкретизируется в идеале. Эстетическое в их понимании есть отношение объективного (свойств оцениваемого предмета) и субъективного (идеала как критерия оценки). Совпадение реального и идеального порождает прекрасное, а различные модификации их несовпадения приводят к другим эстетическим явлениям. То есть акт оценки конституирует эстетическую ценность явления. (23).
Такое понимание эстетического базировалось на общей концепции ценности, согласно которой ценность в любом случае есть отношение объективных свойств предмета к духовным потребностям и идеалам человека: «…носитель ценности предстает перед субъектом именно как объект, который он соотносит со своими духовными потребностями, идеалами, устремлениями»(24,79) Прекрасное в концепции М. Кагана и его единомышленников отождествлялось с красотой формы. Тем самым они продолжали и развивали в материалистическом варианте традицию, идущую от софистов Античности через Д. Юма и Им. Канта с его теорией «чистой красоты». Значение этой традиции в том, что она акцентировала действительно наиболее специфическое свойство прекрасного и вообще эстетических ценностей. Вне особого отношения к чувственно воспринимаемой форме явлений нет собственно эстетического отношения к ним. Прекрасное не существует без особой ценности красоты его формы. Нужно согласиться и с тем, что ценность красоты складывается в отношении к особой духовной потребности, а именно, потребности сознания в восприятии и творчестве определенного типа форм, и потому имеет объективно-субъективный характер. Развивая идеи своих предшественников, советские эстетики в соответствии с марксистской методологией особое внимание уделили социальной обусловленности как субъекта, так и объекта эстетической ценности красоты. Следуя за Г. Плехановым, они (прежде всего К. Кантор и Л. Безмоздин (26; 3; см. также: 41) обосновали идею о формировании «социально-конкретной формы целесообразности» предметной среды, отражением которой становится эстетический эталон формы, конкретизирующий содержание духовной потребности в красоте. Тем самым теория красоты, которая еще у Канта имела внеисторический характер, приобрела возможность объяснения социодинамики эстетических стилей.
Однако, правомерно ли сведение объекта эстетической ценности исключительно к форме явления и отождествление прекрасного с красотой формы? Оппоненты этой точки зрения выдвинули аргументы, с которыми нельзя не согласиться. Так, В. Толстых, критикуя концепцию М. Кагана, писал: поскольку в эстетическом «мы имеем дело всегда с «формой» проявления сущности и «образом» какого-то действия или поступка, содержательные качества и характеристики последних (полезные, нравственные и т. д.) тоже становятся объектом эстетического отношения и входят в состав эстетической ценности»(63,351; см. также: 46; 48).
Поэтому логично, что параллельно с «кагановской» сформировалась концепция эстетической ценности, объектом которой выступает явление в целом, в единстве его содержания и формы. Соответственно, и субъект этой ценности был осмыслен уже по иному. Согласно Ю. Бореву, А. Еремееву, Л. Зеленову, А. Молчановой, Л. Столовичу и ряду других авторов (7; 18; 19; 46; 59) эстетическая ценность явления складывается первично в отношении к обществу, к объективным потребностям его развития. Следовательно, она вполне объективна, независима от оценки и представляет собой отношение между объективными свойствами предмета и объективными потребностями общества Так, Л. Столович разъяснял: «Поскольку действительными представителями и проводниками общественного развития выступают передовые общественные силы, трудящиеся массы, то объективное отношение тех или иных явлений к коренным интересам этих общественных сил в конечном счете можно рассматривать как объективный критерий их определенной ценностной характеристики»(59,72–73). Другой автор этой же группы эстетиков А. Еремеев подчеркивал: «Онтологический уровень эстетического отношения характеризует: объективное бытие эстетической ценности, безличность, материализованность, существование в качестве объекта познания и оценки как объективной необходимости, здесь эстетическое есть состояние общества» (18,83).
Данная теория эстетического исходила из общего понимания ценности как объективного отношения явления к потребностям общественного развития, которое лишь отражается в актах субъективных оценок. Прекрасное же интерпретировалось как объективное общественное благо. Тем самым указанные авторы продолжали еще одну традицию европейской эстетики, идущую от Сократа через Бекона и Чернышевского Можно согласиться с этой концепцией в том отношении, что ценность содержания прекрасного явления представляет собой интегральную ценность блага, то есть его способность удовлетворить некий комплекс потребностей, направленных на данный род явлений. Но, прежде всего, здесь не учитывается особая объективно-субъективная ценность красоты формы. Да и в осмыслении ценности содержания игнорируется то, что в комплекс потребности в благе могут входить не только непосредственно-общественные потребности, но и духовные потребности личности, которые не сводимы к «потребностям социального прогресса».
Игнорирование автономии духовных потребностей личности сказалось и на исходной для данной теории эстетического общеаксиологической концепции, не учитывающей особые ценностные – объективно-субъективные – отношения, складывающиеся в отношении к этим потребностям.
Таким образом, в рассматриваемый период в советской эстетике сформировались три концепции эстетического и, прежде всего, прекрасного, каждая из которых продолжала традиции европейской эстетики, заложенные в Античности. На основании исследования, осуществленного автором данной работы (39), был сделан вывод, что каждая из них представляет собой абсолютизацию одной из граней природы эстетического и прекрасного. В этом отношении мы солидаризировались с мнением А. Лосева, что «недиалектическое выдвижение на первый план той или другой противоположности является давно пройденным этапом в истории эстетики и свидетельствует о неумении понять эстетическое как некоторое целостное и живое единство» (35,576). Преодолевая эту односторонность, мы пришли к выводу, что «диалектика ценности блага и красоты (и их антиподов), модифицируемая в зависимости от меры совершенства объекта ценностного отношения, составляет сущность эстетической ценности»(39,117).
Другими словами, сущность эстетического образует единство трех пар противоположностей: блага – зла, совершенства – несовершенства, красоты и уродства формы. Соответственно, «Единство совершенного блага и красоты образует ценность прекрасного»(39,117).
Такое понимание прекрасного также имело за собой традицию, хотя и не очень развитую. Ее основателем можно считать М. Цицерона, синтезировавшего опыт познания прекрасного в Античности. В Средние века ее продолжил Ф. Аквинский. В Новое время аналогичную, синтезирующую по своему характеру, концепцию можно увидеть в кантовской теории «сопутствующей» (или «привходящей») красоты.
В рамках рассмотренных концепций сущности эстетического советскими эстетиками прорабатывался целый ряд более частных вопросов. Специальному анализу была подвергнута проблема эстетического идеала. Большинство авторов склонялось к определению его как конкретно-чувственному оформлению синтеза общественных (нравственных, политических, утилитарных и др.) идеалов (4; 30; 38; 45; 71;). Иногда определение «звучало» иначе, как «представление о должном как о прекрасном» (12; 19; 47; 52; 59), но означало, по сути, то же самое, так как прекрасное понималось как конкретно-чувственное воплощение общественной ценности. Этой точке зрения оппонировал М. Каган, доказывая, что указание на конкретно-чувственный характер не может определять специфику именно эстетического идеала, поскольку «всякий идеал таков». Не специфично, по его мнению, и такое качество как синтетичность содержания, так как это делает неотличимым эстетический идеал от общественного. В результате, М. Каган приходил к выводу, что «трудно найти в понятии «эстетический идеал» точный и определенный смысл» и предлагал вообще это понятие не использовать (23,117).
Можно согласиться с мнением М. Кагана в том отношении, что критикуемые им определения эстетического идеала не выявили его специфику со стороны формы. Идеи Г. Плеханова и современных теоретиков дизайна (54; 3; 26; 48) позволили нам выдвинуть положение об особом эстетическом эталоне формы, включенном в структуру эстетического идеала. Это образ определенного типа форм, складывающийся в результате обобщения форм явлений действительности, содержание которых соответствует нравственным, политическим, утилитарным идеалам человека. В результате, эстетический идеал понимается как единство мотива блага (синтеза общественных идеалов в личностной форме) и эстетического эталона формы (39,81-100).
В контексте аксиологического подхода к проблеме эстетического особое внимание теоретиков привлекал и вопрос о характере эстетической потребности. Решение этого вопроса подкрепляло соответствующую концепцию эстетической ценности.
М. Каган, А. Пирадов, А. Илиади, Н. Коротков обосновывали понимание эстетической потребности как духовной потребности в бескорыстном восприятии и творчестве определенного типа форм (23; 22; 32; 53). Ю. Борев, А. Еремеев, Л. Столович, Л. Сысоева и ряд других авторов трактовали эстетическую потребность как обобщенную объективную потребность общественного прогресса в явлениях действительности в целом – в единстве их содержания и формы (7; 18; 60; 62). Ряд авторов (Е. Акопджанян, И. Джидарьян, А. Зись, О. Органова), также считая, что предметом эстетической потребности выступает явление в целом, утверждало синтетически духовный характер этой потребности. В чем сказывалось явное отождествление эстетической потребности с потребностью в искусстве (1; 15; 21; 50). Наконец, А. Мардер высказал релятивистскую точку зрения, согласно которой эстетическая потребность имеет характер материальной или духовной потребности в зависимости от ее объекта (42). Синтезируя эти позиции, мы предложили концепцию эстетической потребности как диалектически противоречивого единства потребности в благе и красоте, образующего единую потребность в прекрасном. Потребность в благе – это комплексная иерархизированная система потребностей личности, направленных на определенный род явлений; потребность в красоте – духовная потребность в восприятии определенного типа форм. Единство этих структурных граней эстетической потребности обусловлено тем, что потребность в красоте формы и по своему содержанию, и генетически теснейшим образом связана с потребностью в благе. Она есть потребность в восприятии такого типа форм, который складывается в результате обобщения форм явлений, своим содержанием соответствующих системе потребностей личности. Такая структура эстетической потребности проявляется в строении эстетического идеала как единства синтетического мотива блага и эстетического эталона формы. Эстетический идеал является выражением потребности в прекрасном и отражением ее предмета. Поэтому явление, соответствующее идеалу, оценивается как прекрасное (39,100–115).
Данная концепция преодолевает односторонность вышеизложенных представлений о характере эстетической потребности, но, как сейчас становится ясно, оставляет нерешенным ряд вопросов. Дело в том, что в комплекс ожиданий блага от сложных объектов могут входить и материальные, и духовные потребности. По отношению к первым ценность этих объектов объективна, независима от сознания, по отношению ко вторым – объективно-субъективна. Каков же характер ценности блага в таком случае? Это во-первых. Во-вторых, поскольку духовные потребности личности обладают относительной независимостью от ее же материальных и могут входить с ними в противоречие, то как в таких случаях определить ценность явления? Положительна она или отрицательна, если явление соответствует материальным, но не соответствует духовным потребностям, входящим в потребность в благе? На эти вопросы еще предстоит ответить.
Кроме проблемы сущности эстетического отношения человека к действительности и тесно связанной с ней проблемы прекрасного, советская эстетика уделяла внимание и другим модификациям эстетического. Однако сфера эстетических явлений определялась по-разному. Соответственно, по-разному трактовался круг основных эстетических категорий. Общая тенденция – постепенное расширение этого круга и включение в число основных все большего числа категорий. «Отправной» позицией в данном процессе можно считать точку зрения Г. Поспелова, причислявшего к эстетическим явлениям только прекрасное(55). Следующей фазой – признание в качестве эстетических прекрасного, возвышенного, трагического и комического (20; 34; 45; 51; 61; 70). Наконец, (не без труда и сопротивления) в круг эстетических явлений были включены отрицательные модификации эстетического: безобразное и низменное (7; 18; 56; 68). В результате, система основных эстетических категорий предстала в виде трех диалектических пар: прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное, комическое и трагическое (23; 28).
На наш взгляд, следует признать положительной указанную тенденцию расширения сферы эстетического, включение в нее отрицательных модификаций и диалектический характер осмысления отношений внутри этой сферы. Тем не менее, отнюдь не все здесь бесспорно. Отграничивая круг эстетических явлений, теоретики справедливо подчеркивали конкретно-чувственный характер эстетического отношения человека, отличающий его от иных типов отношения к миру. Так, М. Каган писал: «Чтобы судить о полезности, справедливости, прогрессивности какого-либо явления, совсем необязательно его видеть или слышать, все подобные оценки могут даваться умозрительно, на основе анализа и теоретических рассуждений. Нет, однако, таких интеллектуальных операций, которые были бы способны заменить человеку живое созерцание как базу эстетического восприятия (23,105; см. также: 14; 27; 46; 48; 57). Однако, отнюдь не все из перечисленных выше категорий (и явлений) соответствуют данному, наиболее специфичному качеству эстетического. Это прежде всего касается категории трагического. Переживание трагедии («гибели идеального в реальном» М. Каган) чаще всего связано с оценкой содержания событий, а их внешняя чувственно воспринимаемая форма не играет существенной роли. Так происходит потому, что переживание трагедии может быть порождено гибелью явления, соответствующего нашему моральному идеалу или политическим убеждениям, и быть вне собственно эстетического отношения. Трагическое входит во все сферы человеческих ценностей. Оно может быть моментом и нравственного, и политического, и религиозного мироотношения человека, а также и эстетического – в тех конкретных (и довольно редких) случаях, когда гибнет именно эстетически значимое явление – прекрасное. На основе такого рода соображений нами было предложено, с одной стороны, «повысить» статус категории «трагическое» до категории теории культуры, а с другой – «понизить» ее до одного из понятий эстетики (39,58–60).
В противоречии со спецификой эстетического находятся и некоторые явления, подпадающие под традиционную для советской эстетики категорию возвышенного, которая, как утверждалось, «служит для познания явлений, превосходящих обычную человеческую меру, выходящих из ряда обыденных»(45,130). Анализ этой категории показал, что она содержит в себе отражение двух существенно различных видов явлений, причем, один из них явно не обладает специфическими признаками эстетического. А именно, когда к возвышенным относятся личности «с необычайным, редким масштабом духовных сил человека», являющие пример «сверхчеловеческого в человеке» (23,166). Здесь так же, как и в трагическом, отсутствует эстетическая специфика, так как внешняя, чувственно воспринимаемая форма не имеет существенного значения. В данном случае оценивается содержание поступков и внутренние духовные свойства личностей. Это говорит о том, что указанный тип возвышенных явлений относится не к сфере эстетического, а представляет собой максимальное выражение нравственной ценности.
Однако другая группа фактов, также подпадающая под традиционное определение возвышенного, соответствует отличительным признакам эстетического. Как правило, эти факты связаны с человеческим отношениям к явлениям природы или рукотворным сооружениям, отличающимся гигантскими размерами, необычайной мощью и силой. За этим – собственно эстетическим – типом явлений было предложено закрепить особый термин «величественное». Для того, чтобы отличить их от максимально нравственных, за которыми сохранялся традиционный термин «возвышенное» (39,63) Эстетически величественное, отличаясь от нравственно возвышенного, в то же время тесно связано с ним. То или иное масштабное образование величественно лишь в том случае, если оно способно вызвать возвышенные мысли и чувства в сознании человека. Величественное, таким образом, выступает как материально-идеальное по своей структуре – гигантское материальное явление, связанное с духовными переживаниями, максимальными по своей моральной ценности (39,63).
Аналогичному «препарированию» была подвергнута и традиционная категория «низменное». Было предложено термин «низменное» закрепить за максимально морально антиценными (аморальными) явлениями. То есть морально-низменное – антипод морально-возвышенного. Антиподом же эстетически-величественного выступает ужасное (39,66). Эту категорию в систему основных эстетических в советской эстетике впервые ввел Ю. Борев. По его определению «категория ужасного охватывает те явления действительности, которыми человек свободно не владеет и которые несут ему несчастья и гибель, неразрешимые даже на историческом уровне» (7,115). Такая трактовка ужасного как эстетического феномена не учитывала особый характер его формы. Поэтому нами было предложено уточнение: это «сверх-зло, воплощенное в гигантскую по своим масштабам и мощи материальную форму, превосходящую конкретно-чувственную мерку идеала, с которым сопоставляется в акте оценки» (39,66) Включение советскими теоретиками в круг эстетических ценностей безобразного и комического не вызывает сомнения. Ибо и тот, и другой феномены соответствуют конкретно-чувственной специфике эстетического. В соответствии с исходной трактовкой сущности эстетического и как противоположность прекрасному, безобразное трактовалось или как несовершенное, дисгармоничное в «природнической» традиции; или как несущее социальное зло, или несоответствующее своей формой идеалам личности – в «общественнической». В «синтезирующей» концепции эстетического безобразное определялось как совершенное зло в уродливой форме (39).
Специальному исследованию подверглась и, можно сказать, самая неуловимая модификация эстетического – комическое. Скажем сразу, что результаты этих исследований не очень убеждают. Для «природнической» школы было характерно определение комического «как противоречия между содержанием, сущностью данного явления и его формой, теми чертами, которые означают нечто более или менее внешнее, второстепенное» (51,455; см. также: 61; 70). М. Каган в соответствии со своей концепцией объективно-субъективной природы эстетического считал, что «комическое, его эстетическая сущность заключается в таком столкновении реального и идеального, когда реальное отрицается, посрамляется, осуждается, разоблачается, отвергается, критикуется с позиции идеала» (23,201; см. также: 6; 36). Представитель объективно общественной концепции эстетического А. Еремеев писал, что «Комическое возникает как социальное явление, когда существуют противоречия между прогрессивными и регрессивными, положительными и отрицательными силами общества; эти противоречия приводят к борьбе, в ходе которой негативные силы стремятся субъективными мерами «исправить», улучшить свое положение относительно исторической общественной необходимости… их защитительные или камуфлирующие действия лишь усиливают несоответствие, а стало быть, и комизм отживающих сил» (18,207; см. также: 28; 64). В «синтезирующей» теории эстетического комическое определялось как противоречивое единство несовершенного блага (юмористическое) или несовершенного зла (сатирическое) и некрасивой или уродливой формы (39) Все эти определения комического безусловно схватывали те или иные свойства исследуемого феномена, Но самое специфическое – свойство комической формы в них оставалось неопределенным. Поэтому до сих пор справедливо замечание одного из эстетиков прошлого, что все определения комического хороши лишь тем, что сами вызывают тот эффект, который призваны анализировать.
Конец ознакомительного фрагмента.