Часть вторая
Первая встреча с Иудой
Однажды, это случилось весной, кажется в мае месяце. К воротам дома, где жил Сергей Арнольдович с семьей, подъехал старенький «Опель» грязно-серого цвета, из которого с большим трудом вылез худощавый молодой человек очень высокого роста с зачесанными на затылок волосами, которые завершались светлым хвостиком, перевязанным красной резинкой. Высвободившись из автомобиля, как цыпленок от скорлупы, он, кряхтя и прихрамывая, подошел к домофону и нажал кнопку.
– Слушаю, вас, – услышал он на той стороне провода хриплый мужской голос охранника.
– Я художник, – ответил молодой человек. – Зовут меня Лука. Вы должны быть в курсе.
В ответ громко щелкнула пружина дверного замка, и калитка отворилась.
Что касается Сергея Арнольдовича, то он в очередной раз завершил реконструкцию загородного дома, и говорил себе: «Все. Это больше не повторится». Новая планировка дома привела к тому, что площадь увеличилась в три раза против первоначальной постройки, а на первом этаже образовался огромный каминный зал.
Сергей Арнольдович денно и нощно думал, что же такое нарисовать, чтобы скрасить объем каким-то художественным произведением, вернее, его копией. Между тем площадь освоить на стене предстояло не маленькую. Вместе с Анной, которая принимала самое непосредственное участие в переустройстве дома, они перелопатили альбомы картинных галерей Эрмитажа, Ватикана, Лувра, Третьяковской галереи, но не было ничего, чтобы им понравилось. Глаз ни на что не упал.
В конце концов, Ванина вроде бы осенило. Он решил заполнить пустоту картиной Шишкина «Утро в лесу». Потом представил этот интерьер с горящими в камине дровами и передумал.
Ну вот. Дня три назад ночью ему приснился сон, в котором он совершенно явственно увидел на каминной стене во всю ее ширину чудесное изображение картины Леонардо да Винчи «Тайная вечеря». Только с той небольшой разницей, что фигуры на ней не были нарисованы, а были живыми людьми, которые спорили и ругались между собой. И под всем этим гвалтом людских страстей спокойно горел огонь в камине, а он, Ванин, сидел в кресле и любовался на происходящее на стене. Однако проснувшись утром, в суматохе дел и бесконечных телефонных звонков Сергей Арнольдович забыл про свой сон. За завтраком до отъезда на работу он пытался вспомнить, что же важное он видел во сне, но не смог. Анна его успокоила: «Не напрягайся. Пройдет два-три дня и вспомнишь. У меня такое тоже бывает».
И вдруг этот неожиданный приезд художника.
– Странно, – рассуждал Ванин. – Я действительно постоянно думаю, что сделать с этой злосчастной стеной? Чем ее украсить? Но я ни с кем, кроме Анны, об этом не говорил, и не делился. Ерунда какая-то.
Лука поздоровался крепким пожатием уверенного в себе человека.
– Кто прислал? – как бы между прочим, полушутя, спросил Сергей Арнольдович в надежде услышать знакомую фамилию или имя. «Может Костя решил сделать сюрприз?» – мелькнула неожиданная мысль.
Но Лука с таким удивлением посмотрел на Ванина, что у того от стыда покрылись малиновой краской и лицо, и нос, и уши.
– Ясно. Запамятовал. Как же я такое мог забыть? – пробормотал он. Ему было стыдно перед этим молодым человеком выказывать свои первые признаки склероза, о которых никогда до сегодняшнего дня не было и речи. Он вновь вопросительно посмотрел на Луку снизу вверх, как бы спрашивая: «А ты, парень, часом не того?»
– Не того, милейший Сергей Арнольдович. Совсем не того, – ответил ему художник, словно услышал вопрос хозяина дома.
Ванин вздрогнул от изумления, а Лука продолжал:
– Меня прислали сделать Вам подарок, и я исполню его в наилучшем виде. Вам понравится.
После этого он быстро подошел к стене и ловко начал передвигаться по ней рукой, большим и указательным пальцами делая периодически отметки угольком и ставя какие-то знаки.
– Что это такое вы делаете? – поинтересовался Сергей Арнольдович.
– Вымеряю золотое сечение, – ответил Лука.
Ванин сделал вид, что он все понял, но на самом деле он не то что ничего не понял из всего происходящего, ему казалось, что это происходит не с ним. Это не его манера говорить. Он так не задает вопросы. И в то же время это он.
Лука попросил принести ему стремянку. Когда же садовник ее доставил, художник сказал буквально следующее:
– Я буду работать до завтрашнего утра. Пожалуйста, дайте мне кувшин воды и любого хлеба. Немного. Чтобы моя работа получилась как задумано, будьте добры, оставьте меня одного до утра. И покажите, где у вас тут туалет.
– А что утром? – поинтересовался Ванин.
– Утром все будет, в аккурат, готово, как заказывали.
Голос Луки был настолько уверен и убедителен, что Сергей Арнольдович, переглянувшись с Анной, согласился. Пока домработница готовила воду и нарезала хлеб Анна отвела растерянного Ванина в сторону.
– Сережа, – сказала она ему. – Художник приехал к нам работать. Сам говорит, что его прислали. Завтра, когда работа будет сделана, все встанет на свои места. Не накручивай себя раньше времени.
Целый день Ванин не находил себе места. Он перезвонил всем знакомым, пытаясь хоть каким-то образом выудить какую-либо информацию о заказе художника. Но не было даже намека.
Наступил вечер. Всю ночь он проворочался в постели, то и дело подходя к окну, через которое на земле было видно отражение Луки, работающего у каминной стены. В конце концов, Анна вынуждена была дать ему снотворное.
– Спи, давай, успокойся. Утро вечера мудренее.
Проснулся он от того, что кто-то сильно тормошил его за плечо. Открыв глаза, он увидел радостное лицо жены.
– Он закончил, вставай. Вставай, Сережа. Пойдем, посмотришь, какое чудо сотворил этот художник Лука.
Ванин как угорелый вскочил с кровати, и как был в пижаме сбежал вниз по лестнице в каминный зал. Там уже стояла домработница Зинаида Григорьевна, ошалело пялясь на изображение на стене, и не менее обалдевший садовник Федор. Увидев картину, Ванин замер от удивления. Это была та самая картина Леонардо Да Винчи «Тайная вечеря», которую накануне он видел во сне, но не смог вспомнить. У Анны на глазах были слезы.
– Это она, – сказал Ванин не своим голосом.
– Кто она? – переспросила Анна.
Анна его не слышала.
– Ты посмотри, красота какая! Разве можно себе представить, что такое чудо может быть в твоем доме? Спасибо, тебе, – она поцеловала его в щеку.
– А где Лука? – очнувшись от завораживающего воздействия полотна великого мастера, спросил Сергей Арнольдович.
Федор пожал плечами, а Зинаида Григорьевна заявила, что когда она вошла, художника уже не было. Ванин позвонил охраннику.
– Где художник? – спросил он строго.
Видимо, спросонья, охранник ответил вопросом на вопрос:
– Разве он не в доме?
– Не в доме, – передразнил его Ванин. – А машина его стоит? – снова спросил он.
– Нет никакой машины, Сергей Арнольдович – испуганно пробормотал тот.
– Молодец, – ответил ему Ванин с издевкой. – Хорошо службу несешь. Ничего не знаешь, ничего не видишь. Видимо, ничего и не слышишь. Песня, а не служба.
День выдался удивительно яркий, солнечный. Дождавшись, когда проснется Юлечка и малышня, они отправились гулять в лес.
На Юлю картина не произвела такого впечатления как на родителей. У себя в комнате прилепила огромный плакат Мадонны, музыку которой Ванин никогда не воспринимал. А вот для юной почитательницы Мадонна была божеством.
– Ничего, – успокаивала Ванина Анна, – ты, кажется, от Битлз в свое время тащился, я – от Джексона, а они, вот видишь, от Мадонны.
Ванин согласился. Все время пока они гуляли, Анна никак не могла разговорить Сергея Арнольдовича.
– Что ты все время молчишь или думаешь? Не хочешь мне сказать?
– Нет, – остановил ее Ванин. – Я боюсь, ты мне не поверишь.
– О чем ты? – испуганно спросила Анна.
– Дело в том, – начал он, – что я эту картину несколько дней назад видел во сне.
И он рассказал ей свой сон.
– Удивительно, конечно, – согласилась она с мужем. – Удивительно и странно.
Когда они вернулись домой, то после чая развели в камине огонь и принялись тщательно рассматривать полотно.
– Ты знаешь, – начала свой разговор Анна, видя, как муж не на шутку встревожен. – Я среди всех, кто изображен на картине, знаю только Иисуса и Иуду.
– Я тоже, – ответил Сергей Арнольдович. – Точно могут назвать всех только специалисты.
– Точно может знать только автор, – заключила Анна и продолжала, – Я вот все думаю про твой сон и, кажется, нашла разгадку. Это называется «сон в руку». И бывает это довольно часто у людей, которые постоянно о чем-то думают. Вот так, как ты, например, думал, чтобы нарисовать на этой стене. И идея пришла к тебе во сне. Только ты потом ее забыл.
Сергею Арнольдовичу очень понравилось это толкование его сна, и он предложил:
– А не накатить ли нам по бокальчику хорошего красного вина и обмыть столь талантливое и удачное приобретение?
– Почему бы и нет, – ответила радостная Анна.
Дни шли за днями, месяцы за месяцами. По выходным в доме перебывало немало друзей и родственников. Часто бывали родители Анны, настоятель местного храма отец Александр, которому Ванин помогал восстанавливать церковь. Все были в восторге от копии полотна великого Леонардо да Винчи. Еще больший восторг вызывала история написания этой картины в доме Ваниных.
Однако истина была в том, что Сергей Арнольдович действительно никого не просил присылать в дом художника. И тем более он не мог себе представить, что копию такой работы великого мастера можно было иметь у себя в доме. Это было за пределами его воображения.
И все было бы ничего, если бы их дочь Юлечка не раскопала в Интернете информацию о том, что полотно таких размеров можно сделать в лучшем случае за две недели при условии, что будет работать группа художников из трех человек. «Тайная вечеря» в доме Ваниных была написана меньше чем за сутки.
Но что бы там ни было, копия творения Леонардо да Винчи прижилась. И уже не то чтобы каминный зал, дом семьи Ваниных невозможно было представить без этого полотна.
Зимними вечерами все семейство и Зинаида Григорьевна, когда ее приглашали, любили собираться у камина, перекинуться в кинга, выпить чаю. Зинаида Григорьевна обнаружила у картины даже лечебные свойства. Родители Анны также стали чаще наезжать. Раньше это была большая редкость. Не любили они зятя.
Однажды зимой за несколько дней до Нового года в католическое Рождество, приехав поздно с работы, Сергей Арнольдович попросил Федора растопить камин. Ему нездоровилось. Пока Анна с Зинаидой Григорьевной шуршали на кухне, а Федор возился с дровами, Ванин думал о том, что надо как-то грамотно перегруппироваться в своем бизнесе.
Времена пришли тяжелые. Рынки лихорадило, в стране нестабильная обстановка. И никто не знает, что будет завтра, а работать надо. За неделю устаешь так, как раньше за год. Когда же случился очередной экономический кризис, стало работать совсем тяжело, вернее не было никакого смысла работать. Все что ни сделаешь, себе же в убыток. Одним словом, сплошная нервотрепка.
Ванины стали все чаще наезжать в свой загородный дом, чтобы сменить обстановку, подышать свежим воздухом. Летать в теплые страны не было никакого желания. Им с Анной больше нравилось здесь, дома. Они уютно располагались на мягком диване возле камина: она с книжечкой, а он – рядом, любил смотреть на огонь и думать.
Так было и в этот раз. Он долго смотрел на огонь своими прищуренными голубыми глазами и вдруг сказал Анне:
– Я думаю, что у Иисуса было совершенно другое лицо, чем здесь, на картине да Винчи.
– И какое же оно было? – заинтересованно спросила Анна.
– Ну, во-первых, моложе. Здесь ему 33 года, но выглядит он гораздо старше, так, я бы сказал, лет на 50.
– Пожалуй, да. Ты прав, – поддержала его жена. – Я как-то об этом раньше не думала.
– Во-вторых, мне кажется, он был более худощав. Здесь же он достаточно упитанный, крепкий человек.
– А чего это вдруг ты завел разговор на эту тему? – поинтересовалась Анна. – Или надумал чего?
– Вчера заезжал к отцу Александру в храм. Он мне показал работы юных художников. Все рисовали Иисуса Христа. Было очень интересно посмотреть рисунки детей.
– И что? – спросила Анна.
– Да вот, очень понравилось мне. Каждый видит бога по-своему. Ни одного одинакового изображения. Подумал и решил тоже попробовать. Время появилось – надо использовать.
– Попробуй. Здорово! Ты же рисовал когда-то. У тебя же талант. И недурно получалось. И кроме того, для тебя это будет полезно: отключишься от работы, морально отдохнешь, а потом бога рисовать – это же святое дело.
На следующий день в кладовке он отыскал комплект масляных красок, коробку с художественными кисточками и этюдник с треногой. В сарае Федор нашел толстый лист фанеры. Ванин зачистил его и пропитал олифой. Через пару часов можно будет начинать карандашный рисунок.
Усевшись поудобнее у окна так, чтобы свет падал на фанеру слева, он принялся набрасывать карандашом первые штрихи задуманного лица. Карандаш удивительно легко скользил по листу фанеры, тщательно выводя лицо, фигуру человека с посохом в правой руке и книгой в левой. За спиной вырисовывалось голубое море с рваной полосой береговой линии. Своей головой путник как бы закрывал солнце на восходе, и казалось, что его свечение исходит от этого человека.
Сергей Арнольдович не заметил как пролетело время. Он поднялся со стула, отошел на несколько шагов назад и внимательно посмотрел на результаты своего труда. Это получился совсем недурственный карандашный рисунок.
– Получилось, – довольный сказал он сам себе. – Глядишь, к весне тихо, по малому, закончу.
Ванин не был профессиональным художником, и потому каждая деталь лица Иисуса, его одежды, пейзаж давались ему с огромным трудом. Но самое главное, он забывал о делах, о проблемах, одним словом, отдыхал. Анна как-то заметила ему: «Ты как стал заниматься картиной Иисуса, изменился в лучшую сторону: посвежел, перестал быть раздражительным. Видимо, в этом что-то есть. Ты не торопись его заканчивать».
Но однажды, хорошим солнечным деньком, работа все же была завершена, и автор, заключив свой труд в богатую позолоченную рамку, повесил свою картину справа от «Тайной вечери» на перпендикулярной стене поближе к камину. Они вдвоем с Анной, как и в тот раз, когда Лукой была написана картина, стояли и молча созерцали теперь уже творение Сергея Арнольдовича. Анна грустно заметила:
– Талантливый человек талантлив во всем.
– Ты это о чем? – не поняв ее, спросил Ванин.
– Я, Сереженька, о том, что ты очень талантливый человек: и в бизнесе, и, вот, как оказалось, в живописи.
– Да, брось ты, – отшутился Ванин. – Самое уникальное произведение создала ты. Вон, по газону прыгает.
За окном Юля пыталась научить деда с бабкой чему-то недоступному. Кажется прыгать со скакалкой.
Анна не отрываясь смотрела на Иисуса и вдруг сказала:
– Ты не поверишь, но я его представляла именно таким.
– Мне тоже кажется, что он был именно такой, – согласился Ванин.
Место, найденное для картины, было настолько удачным, что образовывалась какая-то гармония, связь между творением Леонардо и этой маленькой картиной. Это было особенно приятно, потому что означало какую-то сопричастность к тому, что происходило на большом полотне. Казалось, что эти два полотна не могут существовать уже друг без друга. И в этом виделся какой-то знак. Хороший он или плохой никто еще из них пока не знал. Но что-то в этом было определенно.
Весна тяжелое, но одновременно и приятное время года, любимое всеми живыми существами. Особенно, когда тебе уже под шестьдесят и ты – человек. Весну ждешь как манну небесную. Однако к весне организм обессилен, и начинают обостряться всякие хронические болячки.
Так случилось и в этот раз с Сергеем Арнольдовичем. Правда, никакой хрони у него не было, а вот вирус гриппа или сильное простудное заболевание, а может и все вместе, свалили его с ног надолго и уложили под теплое одеяло. Несмотря на то, что Ванин добросовестно исполнял все мудрые предписания врачей, дело на поправку не шло. Анна уже начала беспокоиться, нет ли какого осложнения. Температура не падала и постоянно держалась на уровне 38°. Вот тогда-то Зинаида Григорьевна и вспомнила лечебное свойство «Тайной вечери».
Сергея Арнольдовича перевели из спальной комнаты в каминный зал и уложили на диване напротив картины, а Федор растопил камин. Так он и лежал на высоких подушках в домашнем колпаке, пижаме и махровом халате, попивая в свете пламени через трубочку горячий чай с медом.
Ближе к полуночи домочадцы начали расходиться. Телевизор наконец заглох, процесс зомбирования закончился. Анна устроилась за дверью на кушетке в соседней комнате. Было тепло и уютно. Ванин ощущал себя, несмотря на простуду, абсолютно счастливым человеком. Это было совсем не то счастье, которое он раньше считал предметом мечтаний делового человека. Нет, это было ощущение нужности дорогим тебе людям. Это было ощущение заботы и тепла, которые исходили от них. Если раньше работа заглушала в нем человека, то с появлением Анны, Юлечки, Владика и Машутки любовь к ним стала заглушать одержимость к деньгам. Так ему, во всяком случае, сейчас казалось.
В каминном зале Сергей Арнольдович был совершенно один. Языки пламени в камине освещали всю залу и отражались на стенах, то освещая «Тайную вечерю» с ее многочисленным образами, то падая ярким светом на Иисуса, созданного усердием Ванина. Свет и тени волнами гуляли по стенам огромной залы, погружая Сергея Арнольдовича в сладкую дремоту.
Абсолютно круглый диск луны возник в большом окне, облив серебряным светом сосну напротив и мебель в зале. Стояла благостная тишина, и только поленья дров, перебивая друг друга, потрескивали в огне. Ванин почувствовал, что на него наваливается тяжелый сон, но все же продолжал вяло размышлять: «Интересно все-таки получается. Тридцать лет я не брал в руки краски, и вдруг навеяло. Взял и сделал». Он опять повернул голову к своему творению. «Интересно, – подумал он, – а на самом деле, действительно он был такой? Похожий получился или мне это только кажется».
– Похож, – услышал он из темноты незнакомый бархатный голос. – Очень похож.
Сергей Арнольдович приподнялся на локтях, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть. Но никого не было видно. И тут он скорее ощутил, чем увидел боковым зрением, что на картине произошли изменения. Когда он повернул голову, холодная дрожь молнией пронзила тело. На картине отсутствовал Иуда. «Что-то со мной не так, надо собраться. Так расслабляться нельзя», – решил он, чувствуя, что паника охватывает все его тело и мысли. «Наверное, инсульт», – испуганно подумал Ванин. Хотел крикнуть, уже раскрыл рот, но перед ним возникла фигура невысокого молодого человека лет тридцати с черной курчавой шевелюрой и такой же черной коротко стриженой бородой, наглухо закрывавшей щетиной всю нижнюю часть его лица и верхнюю губу, над которой гордо выделялся массивный нос с горбинкой.
Незнакомец приложил указательный палец к губам, давая Ванину понять, что шуметь не надо. Все под контролем, и беспокоиться ни к чему. Ванин, словно таракан, таращил на человека свои голубые, на выкате, неморгающие глаза, когда тот не спеша приблизился и приложил ко лбу хозяина дома руку. Она была холодной как лед. Через мгновение Сергей Арнольдович почувствовал себя в полном порядке и здравии. Он вылез из-под одеяла, оставшись в махровом халате и шелковой пижаме. Свисавший с головы ночной колпак придавал его внешности законченный идиотский вид, напоминающий гоголевского героя Плюшкина.
– Вы уж извините меня за такой нереспектабельный вид, – начал он осторожное общение с незваным гостем. – Приболел малость. Грипп, знаете ли.
Он протянул незнакомцу руку и представился:
– Ванин Сергей Арнольдович, хозяин этого дома.
Человек ответил мягким пожатием руки и тоже представился:
– Иуда из Кариот, – и поставил на пол какой-то мешок или котомку. Было не разглядеть.
Одеяние гостя поразило Ванина ничем не меньше, чем его появление. На нем тоже был халат или подобие халата, изрядно поношенного, а поверх него был прилажен темно-коричневый то ли плащ, то ли накидка и тоже не первой свежести. На ногах надеты римские сандалии с плетением, очень добротные. Такие Ванин видел в кино у римских легионеров. Иуда заметил его любознательный взгляд и сказал:
– Трофейные. Очень надежные. Бычья кожа, подошва в три слоя. Сносу нет.
Ванину снова стало дурно. До него дошло, наконец, что место на картине, где должен был находиться Иуда, пустовало, а сам Иуда стоит пере ним и хвастается своими сандалиями.
– Вы меня извините, господин Иуда, но я не понимаю: это действительно Вы, тот самый, с картины? – спросил он, боязливо поглядывая на гостя. – Вы не могли бы меня потрогать? – И он снова протянул Иуде руку.
На этот раз Иуда прикоснулся к нему теплой и мягкой ладошкой.
– Хорошо, – сказал растерянный Сергей Арнольдович. – Но как Вы сюда попали с картины и что Вы здесь делаете?
– Извините, многоуважаемый господин Ванин или Сергей, я не знаю, как у вас правильно.
– Мне ближе Сергей, – ответил Ванин.
– Мое появление в вашем доме совершенно неслучайно. Во-первых, я исполнил ваше желание и прислал лучшего художника древности Луку сделать копию творения великого Леонардо да Винчи. – Он повернулся лицом к «Тайной вечере». – Надеюсь, Вам понравилось исполнение? Скажу Вам откровенно, второй такой нет и, видимо, уже долго не будет.
Сергей Арнольдович ответил, что он никогда не просил рисовать эту картину. Художник Лука приехал сам. Если в чем и виноват он, хозяин дома, так это только в том, что ему эта «Тайная вечеря» приснилась.
– Абсолютно правильно, – согласился с ним Иуда. – Ваш сон и было ваше желание. Разве не так? Вспомните, с какими счастливыми лицами вы стояли перед этим шедевром, когда Лука закончил работу. Анна даже плакала, я видел.
– Как? – воскликнул Ванин. – Откуда?
Иуда определенно был обижен:
– Как это – как?
– А, ну да, камин. Извините, – пробормотал Ванин. – Все это так странно и необычно. Я в полной растерянности.
– Нам всем, – продолжал Иуда, оглядывая апостолов, изображенных на картине, – было очень приятно, что простой смертный, хотя и богатый человек, захотел иметь в своем доме это многострадальное произведение. И что нам особенно понравилось, так это размещение вашей картины над камином. А то, знаете ли, сырость задолбала.
– Значит, угодил? – поинтересовался Ванин.
– Угодили. Что есть, то есть, уважаемый Сергей. Но есть и другая причина моего появления. И опять же, с целью выражения своего восхищения, – продолжал Иуда.
– Это что же я такое сделал? – поинтересовался Сергей Арнольдович. Ему все больше и больше нравилось говорить с Иудой.
– Вторая причина моего визита кроется в том, что я выиграл у Леонардо спор, свидетелем которого был Создатель.
За дверью что-то сильно скрипнуло. Ванин прошел в соседнюю комнату. Там укутавшись шерстяным пледом, свернувшись калачиком, мирно посапывала Анна. Он поправил подушку, укрыл открытую ногу пледом и вышел из комнаты.
– Уважаемый Сергей! – обратился к нему Иуда. – Я вас попрошу не беспокоиться, пока мы с вами ведем здесь богоугодные беседы, все ваши домочадцы будут спать крепким сном младенца. Нам никто не помещает. Поверьте мне.
А Сергей Арнольдович уже и не сомневался и верил, что попал в какую-то жуткую переделку.
– Ни в какую переделку Вы не попали. Это нормально. Такое бывает. Просто люди об этом никому не рассказывают.
– Ну, спасибо. Успокоили, – ответил ему Ванин. А сам подумал: «Может и вправду бывает? Кто же будет рассказывать про себя такое?»
Ход его рассуждений прервал Иуда с просьбой подбросить дровишек:
– У вас в России всегда так холодно? – поинтересовался он.
– Да нет, – ответил ему Ванин. – Лето у нас как лето, зима как зима. Мы привыкли.
– Кажется май месяц наступил, – продолжал Иуда, – а свежо.
И он похлопал себя по бокам, показывая всем видом, что и вправду замерз.
Подбрасывая осторожно по одному полену в камин, Ванин заметил гостю:
– Немудрено замерзнуть в такой паршивой одежонке-то. На вас, кроме сандалий, ничего приличного нет.
– О, я и забыл, – обрадовался Иуда. Он подошел поближе к огню, обернулся на 360°. Ванин ничего не успел понять, как вдруг гость оказался одетым точно в такое же одеяние, как и хозяин дома: в такой смешной ночной колпак, махровый халат, из-под которого возникла полосатая шелковая пижама, и на ногах были все те же трофейные римские сандалии.
Ванин ничего не сказал. «Уж коли со мной такая дурь происходит, надо все принимать как есть», – решил он про себя.
– Сейчас лучше? – поинтересовался Иуда.
– Лучше, – ответил он. И спросил гостя:
– Вы не голодны? Может Вам чаю или чего покрепче?
– О-о, и чего покрепче тоже, если можно, – попросил Иуда.
Ванин прошел в малую столовую, которая была соединена с кухней, и принялся доставать припасы из холодильника. Затем, поставив чайник, достал непочатую бутылку водки «Парламент».
Когда Ванин с подносом явился в столовую, Иуда уже удобно расположился за столом.
– Руки мыть будете? – поинтересовался Сергей Арнольдович.
Иуда поднял вверх ладони и показал хозяину.
– У меня не пачкаются, – заявил он, как бы извиняясь. – Меня же нет.
Руки действительно у него были чистыми до белизны.
– Прошу Вас, – предложил Ванин, разложив содержание подноса на столе. – Чем богаты, тем и рады. Хозяйка организовала бы значительно лучше, но извините, время позднее, спит.
– Не беспокойтесь, – ответил ему Иуда. – Все чудесно, – и он медленно, почти торжественно положил нарезку Докторской колбасы на кусок Бородинского хлеба и также торжественно откусил большую его часть.
«Голодный, видать», – подумал Ванин, разливая по рюмкам водку. Ванин поднял свою, хотел что-то сказать, но Иуда перебил его:
– Мир, благополучие и любовь дому вашему, уважаемый Сергей! Будьте здоровы и счастливы со всем вашим семейством!
«Хорошо говорит», – подумал Сергей Арнольдович.
– Спасибо, – сказал он. – И Вам того же. Будем здоровы!
Выпили. «Нет, – подумал Ванин. – Этого не может быть. Это сон».
Он чувствовал, что глаза у него закрыты. Он очень хотел их открыть и увидеть, что он спокойно лежит у камина, а рядом с ним сидит Анна и держит его руку в своей руке. Ему тепло и хорошо. И он открыл.
Он открыл свои глаза, но перед ним сидел все тот же Иуда с картины Леонардо да Винчи, и на нем была все та же его одежда. После небольшой паузы Иуда обратился к Ванину:
– Если не возражаете, я продолжу наш разговор о том, почему я здесь оказался и что собираюсь делать.
– Уж будьте добры! – раздражительным голосом согласился Ванин – А то чертовщина какая-то получается.
– Чертовщина, – возразил ему Иуда, – извините, это из области фольклора. А я к вам пришел из реальной жизни.
Ванин ничего ему не ответил и приготовился слушать.
– Так вот, – начал свой рассказ Иуда. – Все началось с моего знакомства с Леонардо да Винчи. Это на юго-западе Италии божественной красоты места. К сожалению, он был незаконнорожденным ребенком. А это, как вы знаете, для судьбы человека имеет важное значение. Мать его, Катерина, была незнатного происхождения, и о ней мало что известно. После рождения сына она исчезла. Но в числе мертвых не значилась. Это я знаю точно. А отец, Пьеро да Винчи, забрал ребенка к себе и женился вскоре на другой женщине. Был он человеком зажиточным и работал нотариусом. В то время это что-то вроде вашего сегодняшнего адвоката, даже больше. Гений этого ребенка был обнаружен в раннем возрасте и проявлялся буквально во всем, чем бы он не увлекался. Увлечений этих была масса: и математика, и живопись, и ботаника, и инженерное дело. Помню случай один произошел любопытнейший. Было ему лет тринадцать, наверное, не больше. Отец собрался в субботу ехать в город на базар. К нему подходит сосед и просит его: «Возьми с собой мой боевой щит, отдай мастерам, пусть пострашней его разрисуют».
Ванин вопросительно посмотрел на Иуду:
– А это еще зачем?
– В то время было принято разукрашивать щиты страшными рисунками. Считалось, что это отпугивает врага и каким-то образом тебя защищает. Пьеро взял щит, но на базар его не повез, а отдал сыну. «На, – говорит, – разрисуй, как знаешь». И Леонардо взялся за дело. Он этот щит переделал заново, перетянул кожу, отшлифовал деревянные детали и нарисовал на щите Горгону со змеями на голове вместо волос. Вид у этого боевого щита был устрашающе прекрасен. Когда отец увидел работу сына, он испугался. Он знал, что ребенок очень талантливый, но работа, которая была сделана на этом щите, его потрясла. И он решил не возвращать его хозяину. Пьеро да Винчи решил поступить разумнее. Он поехал на рынок и продал этот щит в десятки раз дороже его стоимости. А соседу купил другой, за что тот был ему весьма благодарен.
– О, это по-нашему. Я его понимаю, – одобрил Сергей Арнольдович.
– У Леонардо были странные увлечения, – продолжал Иуда. – Бывало, поймает крысу, обязательно препарирует ее, изучит – что у нее там внутри? Очень было ему интересно, что и из чего состоит. То же самое он делал с несчастными мышами, лягушками, кошками и даже с собаками и птицами. А что он творил с ящерицами? Помню случай: поймал две ящерицы. Одну, что называется, разобрал на мелкие детали, из кожи сделал крылья и пришил к другой, и непросто пришил, а наполнил их ртутью. Затем посадил в большую банку и показывал несчастным преподавателям, которые при виде этого чудовища падали в обморок. Заметив эти увлечения сына, отец серьезно был напуган. Мальчик растет, а хобби у него, мама дорогая. И Пьеро отправил сына в художественную школу на полный пансион, где Леонардо проявил недюжинный талант. Безусловно, он был с определенными странностями. Вот, например, он писал левой рукой, но не так как пишут обычные люди, которые являются левшами, а справа налево, при этом буквы у него были написаны «вверх ногами», то есть прочитать его рукопись можно было только с помощью зеркала, поставленного напротив. Но… – Иуда сделал паузу и посмотрел на Ванина. – Когда ему надо было написать что-то необходимое по жизни, ну, например, деловое письмо, он делал это как положено, как все нормальные люди. Зарекомендовав себя в аристократических кругах великолепным живописцем и изобретателем, он, кстати, не слыл эрудитом. У него была проблема – он никак не мог освоить латынь, но авторитет и доверие к его суждениям были непререкаемыми. Когда я с ним познакомился, его имя уже гремело. В Италии, во Франции не было ни одной аристократической семьи, в которой бы не мечтали иметь его работы. В то время у бомонда, так, по-моему, сегодня у вас называют аристократов, была мода на портреты.
Ванин согласно кивнул головой, а про себя подумал: «Задолбал, историк хренов. Отвечал бы по делу».
– Потерпите еще чуть-чуть. Я скоро закончу эту тему, – словно услышав мысли Ванина, успокоил его Иуда и добавил, – дальше будет самое интересное. Так вот, – начал он, – как я уже говорил, в то время у знати большой популярностью пользовался портрет. А у Леонардо именно портрет получался всегда на зависть его коллегам изумительно.
В те дни он заканчивал работу над «Мадонной с горностаем». Удивительное произведение. Вы, надеюсь, видели? – поинтересовался Иуда и продолжил, не дожидаясь ответа. – Леонардо торопился с окончанием работы, так как по договоренности с людьми Пантифика должен был заниматься росписью базилики Святого Петра в Ватикане. Но как это часто бывает с обещаниями великих мира сего, они его не сдержали и пригласили на эту работу других мастеров. Леонардо пребывал в смятении. И потом он отказался от целого ряда предложений ради работы в Ватикане. Но ведь надо было на что-то жить и кормить своих помощников.
И неожиданно для себя Леонардо получает заказ от доминиканских монахов написать «Тайную вечерю» в помещении трапезной монастыря Санта Мария дель ла Грациа в Милане. Таким образом, в 1495 году он приступил к работе над этим шедевром. Ему было 29 лет.
– Странно, – прервал свое молчание Ванин, явно удивленный сказанными словами Иуды. – Мне казалось, что эта работа была им сделана в зрелом возрасте?
– Нет, уважаемый Сергей, абсолютное большинство людей думают точно так же, но ему было 29 лет от роду, уж мне-то вы поверьте.
– Да уж, – согласился Сергей Арнольдович, горько вздыхая, – сомневаться не приходится.
Он уже окончательно убедился, что это не сон.
– Леонардо взялся за заказ монахов с каким-то нечеловеческим рвением. До него было написано великое множество «Тайных вечерь». Но ему хотелось сделать нечто особенное, неповторимое. К сожалению, у него ничего не получалось. Сама концепция картины никак не могла зародиться в его мозгу такой, какой мы ее с вами знаем теперь. А тогда ничего не выходило.
Писал он ее ужасно тяжело. А сколько краски перевел. Я за всем этим наблюдал со стороны, и мне было жаль смотреть на этого человека. Он иногда сутками сидел на воде и хлебе, а бывало вообще ничего не ел. Иногда бросит все, пойдет другими делами заниматься, и вдруг срывается как угорелый, бежит к своей фреске и начинает что-то убирать, что-то заново рисовать, чиркать, мазать. Исхудал, под глазами синяки. Помощники его с ног валятся. Идея у него уже начала зарождаться. А суть ее заключалась в том, что никто из участников «Тайной вечери» не смотрит на нас с вами. – Иуда подошел к картине. – Обратите внимание, уважаемый Сергей, они все увлечены, возмущены словами, произнесенными Иисусом: «Один из вас предаст меня». И еще, – продолжал Иуда. – На прежних изображениях «Тайной вечери» или вообще не изображали меня, или где-то в уголке пристраивали, как христопродавца. Но главное не в этом. Леонардо впервые применил в этой работе эффект фотографии. Иными словами поймал мгновение. Не всякому фотографу такое удается. А здесь – художественное полотно и мгновение жизни. Возможно самое великое мгновение.
Иуда умолк. Ванин с нетерпением ждал продолжения. Ему становилось все интереснее. Безразличия как ни бывало.
– До Леонардо меня пытались всегда изображать отдельно от учеников мессии. Чаще вообще изображали одного, в лучшем случае с тридцатью серебряниками, в худшем – повесившимся на суку. Уже на каких только суках я не висел: и на березовом, и на осиновом, и на ольховом. Кому как больше нравится. Леонардо не писал, он жил в этой картине, и был первым, кто изобразил меня равным среди всех учеников Иисуса. – Иуда замолчал, а потом неожиданно добавил: – И вот что интересно, картину свою Леонардо пишет через 1500 лет после свершения действия, изображенного на полотне, представляете?
Ванин слушал не моргая.
– А людям кажется, – продолжал Иуда, – что это происходит во время Леонардо. Это у него все получится потом, но тогда, когда он начал ее создавать, мучился он, конечно, страшно. Я забежал немножко вперед, поэтому вернусь к начальной стадии – как все происходило, по этапам. Не будете возражать? – спросил он Ванина.
– Нет, – отозвался Ванин.
Он подошел к камину и стал подбрасывать березовые поленья.
– Хорошо, – довольно воскликнул Иуда. – Люблю тепло.
– Может еще по рюмашке опрокинем? – спросил его Ванин.
– Прекрасный напиток это ваша русская водка. Трудно устоять. Давайте рюмашку, – довольно согласился Иуда. – Опрокинем.
Выпили. И он продолжил:
– Как вы понимаете, писать лица апостолов – совсем непростое дело. Леонардо их в лицо отродясь никогда не видел. Так вот, он эти образы искал на рынках, в харчевнях, среди нищих, обездоленных людей. Для художников это занятие во все времена было обычным делом. Так вот, однажды Леонардо, гуляя по городу, забрел на рыночную площадь. Там жизнь кипит, гуляет, веселится простой люд. И вдруг в сточной канаве разгуливающий Леонардо видит пьяного забулдыгу, который лежит там весь в грязи, в нечистотах. Но Леонардо этот пропащий пьяница приглянулся. Он, видите ли, захотел с него писать мой образ.
Ванин обомлел от удивления:
– Да-а?
– Не удивляйтесь. Я пригляделся, вижу, ничего общего со мной в этом экземпляре нет. Но Леонардо уже подзывает своих двух помощников и распоряжается оттащить того в мастерскую и привести в порядок. На следующий день Леонардо зовет с собой этого пьяницу в харчевню и там начинает его рисовать. Почему в харчевне? Очень удобно. Позировали в то время часто за еду, заодно и самому можно перекусить. Сидят они, значит, друг против друга: один ест, второй работает. И вдруг этот протрезвевший мужчина задает Леонардо вопрос: «Вы меня разве не помните?». «Нет», – отвечает удивленный Леонардо. «А я до прошлого года пел в церковном хоре. Вы к нам приходили и выбрали меня». «Для чего это я вас выбрал?» – поинтересовался увлеченный работой Леонардо. «Вы с меня господа бога нашего Иисуса Христа рисовали. Я вот после этого и запил». Леонардо как сидел, так и замер. «Неделю пил, не просыхая».
Однажды, в субботу это было, сидит он один перед своей картиной и плачет. Я пристроился сбоку, чтобы видно не было, и слежу, как бы с собой чего не сотворил. Совсем плохой он был тогда. Вдруг чувствую мне на плечо легла мягкая рука, которую ни с какой другой не спутаешь. И тихий голос его спрашивает меня: «Узнаешь ли ты меня, сын мой?» «Как не узнать учителя своего, даровавшего бессмертие мне и право при имени твоем находиться и служить тебе?» – отвечаю я ему. «Иуда, – говорит он мне, – помоги рабу моему, святое дело творящему, но с пути истинного свернувшему, гордыню свою за благо принявшего. Открой, заблудшему, глаза примером жизни своей».
– И что, вот так реально слышал голос Иисуса? И рукой он вас коснулся?
– Конечно, – отвечал Иуда. – После его вознесения мы с ним только так и общались. По-другому уже нельзя.
– С ума сойти, – вырвалось непроизвольно у Сергея Арнольдовича. – И что было дальше?
– Подошел я к нему и стал успокаивать. Он слушать не хочет, жалится, бедолага, на судьбу свою, что родился без любви, живет без любви, что никто таланта его не ценит и что он один никому не нужный. Тут я ему и говорю: «Господь прислал меня к тебе помочь дело твое богоугодное завершить и от гордыни порочной тебя избавить». Он, конечно, принял меня за сумасшедшего. «Пошел вон, – говорит, – дурак! Прекрати чушь нести». Должен сказать, что в то время Леонардо был не очень верующим человеком. Да, по моему глубокому убеждению, верующим он вообще никогда не был. Для людей его круга и образа жизни это было обычным делом. Несмотря на жестокие порядки и влияние церкви, студенческая молодежь подшучивала над церковниками, бывало, что и откровенно богохульничала. Дело в том, что очень многие люди, по большому счету, не проводили разницы между богом и церковью. Хотя бог – это одно, а церковный служитель – совсем другое. Леонардо не был другим; иное дело, что он был одаренным человеком с жаждой непомерного познания этого мира.
– Так дальше-то что же было? – остановил Иуду Ванин. Ему не терпелось узнать продолжение.
– Дальше я ему говорю: «Ткни в меня, пожалуйста, рукой. Да посильней. Не бойся». Он не раздумывая, с силой толкает меня в грудь. А нет ничего. Он, конечно, оторопел. Удивлен, стал тыкать в меня и слева, и справа, и прямо, и даже руки во мне соединять, как бы внутри меня. Проверяет, есть я или нет меня. «Что это? – спрашивает он меня изумленно, с ужасом на лице. – Я ничего не понимаю». «Ни что, – говорю я ему, – а кто». «А кто ты?» – спрашивает он меня, совсем одураченный. Смотрю, а от хмеля у него ничего не осталось. «Я, – говорю ему, – я есть апостол Иуда из Кариот». «Это тот самый?» – спрашивает он, оборачиваясь на пустое место на картине, где должен находиться я. Смотрю, он хватает в руки карандаш и сходу начинает на бумаге делать с меня набросок. Естественно, я его остановил: «Еще успеешь», – говорю. Он смотрит на меня вопрошающим взглядом, полным любопытства и смятения, как бы понять хочет, наваждение это, вызванное вином, или реальность. Повторяю ему: «Я – апостол Иуда из Кариот. Меня прислал Он, уберечь душу твою от греха и на путь праведный поставить. Святое дело надлежит делать с чистыми помыслами и просветленной душой. Иначе, добра от такого дела не жди». «Да что Вы такое говорите, господин Иуда. Вас самого изгнали из учеников Иисуса». «Нет, – отвечаю ему, – милейший. Где ты читал, что мессия меня изгнал из учеников своих? Иисус этого никогда не делал. Изгнать мог только Он. Ты посмотри на творенье свое незаконченное. Ты меня сам хочешь посадить вместе с Иисусом за одним столом как равного среди равных. Этого никто раньше так не изображал. Твоей рукой правит божественное провидение, а ты этого не ценишь. Считаешь себя обделенным, недооцененным, великим и незамеченным. Гордыня твоя – это болезнь и печаль души твоей, которые ты пытаешься излечить вином, тем самым усугубляя участь свою, двигаясь по пути греха на встречу с дьяволом». Иуда замолк.
Ванин его слушал, затаив дыхание, и Иуда продолжил свой рассказ.
– Видимо, я чрезмерно проникновенно произнес свою речь. Леонардо рухнул передо мной на колени, обнял меня за ноги и как зарыдает, жалостливо так: «Прости ты меня, Иуда, – говорит. – Прав ты. Гордыня моя давно живет во мне. Она от безродности и сиротства моего. Матери своей никогда не видел. Отец из дома сослал на учебу от страха, что в меня бес вселился. Любви ближних своих я никогда не знал. Промысел мой лишь в моем таланте и умении. Знаю, что много могу делать лучше других. И счастье, и радость испытываю только от того, что сам создаю. Другой радости в жизни я не знаю». Успокоил я его с большим трудом, – продолжал Иуда. – И говорю после всего им сказанного: «Дар, которым ты обладаешь, Леонардо, это божий дар. Он дал, Он и заберет, когда время придет. Не гневи бога, не испытывай судьбу свою без надобности. Делай, что должен, а счастье и любовь тебя найдут. Господь, – говорю ему, – тебя любит». «Правда?» – спрашивает он меня недоверчиво, боязливо. Что говорить, натура творческая – всегда ранимая. «Правда, – отвечаю ему. – Вот видишь, меня прислал тебе на помощь. А то вишь, чего надумал: Его и меня, Иуду из Кариот, с какого-то забулдыги рисовать. И кстати, ничего общего, ни малейшего портретного сходства не было». «Простите, – говорит, – бес попутал». Тут я ему и сказал все, что думаю: «Вот ты говоришь, бес попутал, а это совсем не так. Вы, люди, с легкостью почему-то прощаете себе маленькие шалости, мелкие грешки. Со временем это становится привычкой и доводит до большого греха. Запомни, друг мой, дьявол живет в мелочах, постоянно накапливаясь до критической массы, а когда происходит взрыв греха, когда жизнь в грехе становится невыносимой, вы обращаетесь к Богу. Помоги, мол. Это хорошо, если ума хватает к Богу обратиться. А то ведь бывает и не к нему». В общем, как я понимаю, мы с Леонардо в ту ночь понравились друг другу. Он меня усадил поближе к лампе и начал работать. К утру мое изображение было готово. Посмотри, похож? – спросил он Ванина.
– Один в один, – воскликнул Сергей Арнольдович голосом, полным восторга. – По этой истории можно фильм снимать. Удивительно интересно, – сказал он.
– Вот теперь Вы знаете, уважаемый Сергей, что один из апостолов, и никто иной как сам Иуда из Кариот, единственный из участников события, имеющего вселенское значение для всего христианского мира, написан с натуры, с оригинала, можно сказать.
– Это потрясающе, – воскликнул Ванин, вновь подойдя к камину и подбросив в него дров. – Вроде уже не холодно? – поинтересовался Сергей Арнольдович.
– Да, хорошо, – согласился Иуда. – Давно мне не было так уютно. Может, еще по рюмашке пропустим, а?
– Я только «за», – согласился Ванин. – В моем нынешнем положении это единственный способ не сойти с ума.
– Ну тогда за здоровье, – предложил Иуда. И они с удовольствием выпили. – Но это еще не все, – продолжал свой рассказ Иуда. – Как вы, наверное, читали, над «Тайной вечерей» он работал около года. Может немного больше. Он очень спешил, но на стене писать красками намного сложнее. Главным образом из-за того, что очень трудно саму стену подготовить. Технология непростая и, главное, требует много времени. Леонардо еще до нашей встречи решил ускорить процесс. Много экспериментировал с красками, с составом грунтовки, с самой технологией подготовки стены к работе, даже создал машину для ее просушки. Уж очень ему хотелось удивить этот мир и сделать работу побыстрей.
Приди я к нему пораньше, возможно у картины не было бы такой печальной участи. Но как бы грех не был глубоко спрятан, он обязательно вылезет наружу.
Уже в 1517 году краски с картины начали осыпаться, а в 1652 году в стене, на которой написана картина, прорубили дверь, вернее дверной проем, как раз в том месте, где находились ноги Иисуса Христа. На первоначальном изображении Иисуса Леонардо показал их так, будто они прибиты к кресту. Однако после восстановления стены их сделали совсем по-другому. Иуда показал рукой под столом: «Вот как здесь, видите? Они просто стоят на полу».
– Как же можно было так глумиться над шедевром? – возмутился Сергей Арнольдович.
– Что поделать, – отвечал ему Иуда. – Служители бога, как это часто бывает, тоже люди. Однако картина продолжала разрушаться. В 1726 году была предпринята первая попытка сделать реставрацию. И никакого толка не было. Создавалось впечатление, что картина сама не хотела жить. Я в этом убедился в 1796 году, когда войска этого коротышки Наполеона Бонапарта захватили Милан. Они использовали трапезную монастыря как оружейный склад. Уж они-то поиздевались над «Тайной вечерей». Бросали в нее камнями, стреляли из пистолетов и ружей, выкалывали глаза апостолам. Меня вообще было не узнать. Бесчинствовали, как хотели. И никто не остановил.
Несчастья преследуют это великое творение Леонардо с ее самого зарождения и по сей день.
– И даже Вы не можете ее спасти? – поинтересовался Ванин.
– Нет, это выше моих сил, – сказал, как отрезал, Иуда. – Вы скоро поймете почему. Но как ни странно картина больше страдала не от вандализма, а от элементарной сырости. Теперь Вы понимаете, почему я так обрадовался, когда копию этого великого полотна Вы сделали над камином.
– Как от сырости? – спросил Ванин. – Разве стена была старой и сырой?
– В том-то и дело, что трапезная, где находилась картина, была абсолютно сухой, и о зарождении сырости, тем более плесени, не могло быть и речи. Но она сырела, утрачивая все былое, все больше и больше. И все сильнее теряла свой первоначальный вид. Уже гораздо позже, после смерти Леонардо, мне говорили, что картину погубила та самая гордыня, о которой мы с вами беседовали. Очень ему хотелось удивить весь мир, и он спешил, и неправильно обработал стену. Была допущена какая-то ошибка. Мир, конечно, он удивил, но оригинал утратил свой первоначальный облик. И как мне кажется, сам Леонардо считал ее порчу карой божьей. Он мне об этом говорил сам, но тогда я не предал его словам особого значения.
Но однажды мы с ним оказались на земле обетованной в Вифлееме. Он меня все время спрашивает: «Скажи мне, Иуда, а Иисус похож на самого себя на моей картине?». Леонардо не догадывался, что я знал тайную сторону его вопроса. И потому после написания этой картины, вернее будет сказать, после встречи со мной, он отпустил огромную пышную бороду и шевелюру. А я ему отвечаю: «Какой ответ ты желаешь от меня получить, уважаемый Леонардо?» «Хороший», – говорит он. «А хочешь, я тебе отвечу правильно?» «Нет, – говорит он, – не хочу».
– Почему же? – заинтересовался Сергей Арнольдович. – Здесь, наверное, есть какая-то тайна?
Иуда сделал вид, что не услышал вопроса и продолжал свой рассказ.
– Тогда же у Стены Плача мы с ним заключили пари: если когда-нибудь какой-либо художник напишет лицо Иисуса, соответствующее его действительному облику, и там же будет изображение «Тайной вечери» Леонардо да Винчи, я обязан буду находиться при этом человеке до конца дней его.
– А если нет? – спросил Ванин, еще не поняв до конца смысл произнесенных слов Иуды.
– Если нет, – продолжал Иуда, – Леонардо будет продолжать находиться в том ужасном сне, который преследует его на протяжении всей его жизни.
– Что это за сон такой? – не дождавшись продолжения, снова задал вопрос Ванин, раздираемый любопытством.
– Знаете ли, я тоже узнал это уже значительно позже, – начал Иуда. – У Леонардо ежедневно бывали видения: стоит он перед огромной пещерой с зияющей черной дырой, и дыра эта кажется ему живым существом, которое тянет его к себе с непреодолимой силой. Его охватывает ужас. Но странно, внутренний голос ему говорит: «Сделай один только шаг вперед. Иди и там столько сказочных чудес, неразгаданных открытий, там столько нового и неизвестного, там столько всего прекрасного и чудесного…» Он закрывает глаза и делает этот шаг. И летит в бесконечность… И просыпается от ужаса падения.
– Какой кошмар, – сочувственно произнес Сергей Арнольдович.
– Да, он и дальше теперь будет продолжать ходить к этой пещере, ну а я теперь всегда буду при Вас, при первом вашем желании. Вас это не пугает?
– Да, нет, – сказал Ванин спокойно. – По-моему, я к Вам начинаю привыкать, уважаемый Иуда. И потом вдруг спросил: «А Леонардо да Винчи знает, что Вы сейчас у меня в доме и выиграли это пари?»
– Безусловно, знает, – отвечает Иуда. – Только не Леонардо, а его душа. Души, вы ведь знаете, они никогда не умирают.
– А как же вы общаетесь?
Иуда громко рассмеялся:
– Вы не поверите, но чисто технически это называется «душевная связь».
Ответ Ванину понравился. Он только не понял, шутит Иуда или серьезно говорит. Между тем тот продолжал:
– Странная, конечно, судьба у этого величайшего из всех живущих на Земле людей. Одна только Мона Лиза чего стоит – шедевр среди всех шедевров. Десять лет работал он над ее портретом. Сделал выдающееся научное открытие и гипотезы, придумал гениальные инженерные решения. А созданная им в рисунках анатомия человека? И при всем при этом никогда не был любим ни одной женщиной. И сам никого не любил. Ни семьи, ни детей.
– За что это ему? – спросил с тревогой в голосе Ванин.
– За что? – переспросил его Иуда. – Да за то, что гениальность не бывает бесплатной. Человек платит в своей земной жизни всегда и за все, что ему дается. Так устроен этот мир. Нет такого добра, за которое людям не приходилось бы платить. А горе – его разменная монета.
– А как на счет зла? – спросил Сергей Арнольдович, увлеченный философским рассуждением Иуды.
Конец ознакомительного фрагмента.