Прощание
К появлению в нашем доме приятеля по пьяным разговорам, соседа дяди Миши, мы привыкли. Ни один вечер без него уже не обходился – засыпали мы под шумные разговоры и пересуды двух пьющих людей – отца и сутулого худого человека в мятой рваной одежде. Иногда дело доходило до кулаков – бедняга еле отворачивался от тяжёлого кулака отца. Спорить с ним было нельзя, отец всегда оказывался прав.
– Если человек не понимает с первого раза, Олежка, ему нужно объяснить кулаком. По два раза я объяснять не люблю, – говорил отец брату.
Трезвый дядя Миша спорить и не собирался, но с каждой рюмкой язык становился развязным, и соглашаться с Аликом он уже не хотел. За что и получил однажды табуреткой по голове.
Я научилась на их разговоры не обращать внимания, даже когда началась драка, старалась спокойно сидеть в уголке.
– Да как ты можешь так мне говорить, гнида! – кричал отец. – Ты даже одного адова круга в этой жизни не прошёл! – и отец кулаком ударил приятеля в лицо. Тот повалился на пол, прижал ладони к разбитому носу и тихо ответил:
– Алик, пожалуйста, не бей! Ты прав, я подонок, я ничего не видел!
Отец открыл дверь и вышвырнул за шиворот истекающего кровью соседа на крыльцо.
Я ждала маму. Но понимая, что она не вернётся из кочегарки, а отец не уйдёт на работу, старалась сидеть тихо.
– Нинка, Олежка! Быстро спать! – орал взбешённый отец.
Мы разделись и молча залезли под одеяло.
Через несколько минут раздетый дядя Миша, едва шевеля пальцами от холода, постучал в дверь.
– Алик, открой, я замёрз!
Отец, сбросив крючок с входной двери, запустил собеседника в дом. Продолжался разговор о жизни на Севере, предательстве, смерти, плохих людях, о чести и справедливости. Следующим разбитым предметом стал эмалированный дуршлаг, он со всего маху опустился на голову дяди Миши так, что эмаль отскочила и появилась чёрная металлическая впадина.
Затем был второй удар нашей пластиковой польской табуреткой, угол которой погнулся и отвалился. Сосед снова повалился на пол, тяжело вздыхая.
– Олег! – приказал папа, – подойди сюда!
Брат вышел из комнаты, щурясь и потирая кулаками глаза.
– Видишь, подонок лежит? Бей его!
– Папа, я не могу…
– Бей, сказал! Слабых надо добивать! Пинай его!
Олег со всей силы пнул дядю Мишу под ребро. Тот дёрнулся и застонал.
– Ещё пни, Олежка! – орал разъярённый папа.
Олег пинал лежащего пьяного соседа куда придётся, но тот уже не реагировал, а лишь тихо мычал.
– Всё, сынок, иди спать. Я сам разберусь.
Олег молча пошёл в кровать. Бедолагу отец за ноги вытащил на крыльцо, раздетого и пьяного. Тот кое-как поднялся, потоптался немного, постучал в окно и, не услышав ответа, сел на крыльцо, навалившись спиной к бревенчатой стене. Разбитыми руками подпёр окровавленную голову, и так просидел до утра…
Утром его увидела мама, возвращавшаяся с ночной смены из кочегарки, и сначала не поняла, почему раздетый сосед сидит на крыльце.
– Миша, встань, зайди в дом, мороз же! – позвала его мама и, спустя секунду поняла весь ужас увиденного.
– Алик! Там Миша мёртвый! Алик! Вставай! – трясла лежащего за столом отца мама.
Но папе было всё равно. Он был прав всегда. Сильные выживут. Слабые – нет.
Эта ночь была последней ночью ужасов в нашем доме.
По посёлку пошла молва: «Северяне – убийцы!»
– Папочка, любименький, родной! – с любовью говорила я отцу. – Я тебя буду ждать! Я тебя не забуду! Ты вернёшься, и мы снова будем вместе. Только возвращайся побыстрее!
– Нинка, – отвечал отец, держа меня за руки, – я ни в чём не виноват. Я защищал вас. И всегда буду вас защищать. Я обязательно вернусь к вам, только ждите меня, дети! Ты моя кровь и плоть, ты – моя копия, и ты по закону пройдёшь все семь адовых кругов, которые прошёл твой отец. Поняла меня?
Я молча кивала.
– Олежка, – обращался отец к брату. – Я на тебя хоть раз руку поднял? Нет. Ни разу. Я любил тебя больше, чем родного дитя, ты остаёшься за мужчину, за главного в доме. Воспитывай Нинку как надо, она строптивая, лупи её как сидорову козу, понял?
– Хорошо, папа, я понял. – сказал Олег и вытер кулаком скатившуюся слезу.
– Лариса. Я тебе напишу. Не знаю, куда меня повезут, как прибуду на место, напишу, что нужно купить и прислать. Надеюсь на твоё благоразумие. Эх, страшно оставлять вас одних, буду писать апелляции, может сократят чуток, – и он крепко обнял маму.
Та растерянно положила голову ему на плечо и, опустив руки, неслышно заплакала…
Через минуту отца увели.
Спустя много лет я мысленно благодарю того несчастного дядю Мишу за посланную ценой своей жизни свободу и спокойствие нашей семьи.