Золотая пчела. Мистраль. Золотая пчела (М. Таргис)

1

– Мне сегодня приснился твой сон! – торжественно объявила Вероника, с явным удовлетворением разглядывая себя в мутное старинное зеркало над камином.

Хайди, сидевшая за антикварным бюро, оторвалась от своих записей и с усмешкой посмотрела на подругу.

– Как тебе мог присниться мой сон?

– Ну вот так, – Вероника повернулась к зеркалу спиной и привстала на цыпочки в тщетной попытке рассмотреть, как сидят на ней брюки: каминная полка была расположена выше ее талии. – Вот тебе самой что снилось?

– Ничего мне не снилось, – Хайди принялась методично складывать в папку разложенные на бюро документы, старательно проверяя, правилен ли порядок.

– Ну когда мы наконец пойдем на парти?! – простонала Вероника. – Оторвись ты от этих старых бумажек!

– Я почти закончила.

– Так вот, – Вероника подошла к бюро, бесцеремонно сдвинула пачку пожелтевших от времени писем и присела на край столешницы. – В моем сне я была ты.

– Как это? Ты видела себя или меня со стороны?

– Нет, я просто знала, что я – это ты. Ну, как это бывает во сне. И я – в смысле, ты – бежала через горы… Было пасмурно и сумрачно, и совершенно тихо, а я неслась так легко, почти летя над землей, и одета я была только в… наш медальон! – с игривой улыбочкой Вероника вытянула из выреза блузки тяжелый шар на массивной цепочке из непонятно какого тяжелого металла. – В пчелу!

– Вот уж уволь меня от участия в твоих эротических грезах! – Хайди рассерженно захлопнула папку с документами, но тут же замерла, завороженно глядя на медальон, качавшийся в смуглых пальцах Вероники.

– Это же был мой сон! – усмехнулась Вероника, играя с тяжелой подвеской. – Ну ладно на самом деле эту деталь я придумала. Я не помню что на мне – вернее, на тебе – было надето. Но пчела точно была. Я чувствовала, как она качается у меня на груди, такая тяжелая…

Хайди продолжала задумчиво смотреть на металлический шарик: в свете настольной лампы изнутри его высверкивали сквозь вставку тонкого стекла золотые искры.

– On! – Вероника отпустила медальон, и шарик из металла и стекла скользнул по ее груди в вырез блузки, натянув цепочку. – Расстегнуть еще одну пуговицу или это будет уже слишком?.. Так вот. И там, в лесу, меня ждал он – мужчина твоей мечты!

Хайди улыбнулась.

– Мужчина моей мечты?

– Ну да. Я его сразу узнала. И тогда, собственно, я окончательно поняла, что я – это ты. И бежала я именно к нему. А что было дальше, не знаю – проснулась. Какой идиот всегда выключает сны на самом интересном месте?

– И кто же это был?

– Ну кто-кто… – Вероника щелкнула ногтем по лежавшей на столе книге, переплетенной в темную кожу с тисненым золотым орнаментом. Затейливо-кружевные готические буквы гласили: «Die Rabenschlacht»[1]. – Дитрих твой!

Хайди удивленно приподняла бровь.

– Дитрих Бернский?[2]

– Нет, не этот, а тот твой никогда не существовавший безымянный рыцарь из недописанной истории, – фыркнула Вероника. – Неведомый рыцарь, в поисках которого интеллигентная тридцатилетняя женщина могла оставить свой университет и потащиться в такое Богом забытое место, как Янсталь. То есть, я надеюсь, что дело все-таки в придуманном рыцаре, а не в том, что ты тащишься от полоумной бабульки, которая писала детские сказки…

– Это вовсе не детские сказки, а Лаура Таннен была очень интересной личностью, – отрезала Хайди, поднимаясь из-за бюро.

Она подошла к тому же каминному зеркалу, сдернула резинку, удерживавшую ее волнистую каштановую гриву, тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам.

– Как он выглядел-то, мой герой? Он хоть был во что-нибудь одет?

– Все, как положено: меч, железо какое-то, тебе виднее, как оно называется.

– А сюрко[3] какого цвета?

– Я таких слов не знаю! Собственно… – Вероника нахмурилась, прикусив алую губу. – Я не уверена, что на нем было какое-то железо. И что вообще что-то было, если ты сама говоришь… – Хайди окинула ее холодным взглядом, и Вероника зачастила: – Просто должна же я была как-то понять, что это рыцарь? Или это само собой разумелось? Ну, это ж был сон! – Она обезоруживающе улыбнулась.

– Ну? – поторопила Хайди. – Говори уже, лицом-то он каков?

Вероника озорно рассмеялась.

– Ага, тебе интересно? Или это важное научное открытие?

Хайди осмотрела кабинет, явно отыскивая предмет потяжелее, потянулась к ближайшему цветочному горшку, из которого свешивались ярко полосатые листья маранты. Вероника поняла, что держать паузу дольше может быть опасно.

– Вылитый Акс Эдлигер! – с придыханием сообщила она.

– Эм… – Хайди снова села за бюро. – Мне это должно что-то говорить?

– Ну мюзикловый артииииист! – расстроилась Вероника. – Аксель Эдлигер – не помнишь? Он же тебе понравился! Я же тебе показывала пиратское видео…

– Ты мне все время что-то показываешь, – отрезала Хайди. – Не могу же я их всех помнить…

– Но он же тебе понравился! Я не понимаю, почему ты не можешь запомнить пару-тройку имен, которые я тебе называю, и удерживаешь в памяти столько пыльных дат и дурацких фактов?! – Она с отвращением осмотрела бюро и с выражением брезгливости отодвинула стопку писем от себя подальше. – Ладно, скажу на понятном тебе языке: Байрон!

– А! – вспомнила Хайди. – Такой красавец с сильным голосом, и на Байрона совсем не похож…

– Да кто нынче знает, как выглядел этот твой Байрон?! – пожала плечами Вероника. – Но Эдлигер красавец – это ты сама признала!

– Интересное лицо, – кивнула Хайди. – Но постой, разве ты мне не говорила, что он гей? Ничего себе, нашла мне мужчину мечты!

– Да я не знаю, кто-то так говорил, а может, и не совсем… Да какая разница?! Речь-то идет о твоем любимом рыцаре! Ну согласись, ты не возражала бы, если бы у твоего Дитриха было лицо Эдлигера?

– Не возражала бы, – усмехнулась Хайди. – Можно даже не только лицо. Плечи у него тоже… внушительные…

– Не говоря уже про вид сзади… – мечтательным тоном добавила Вероника и тут же пояснила: – Я хочу сказать, роскошная осанка!

– Жаль, что мы не узнаем, что там между вами – то есть между нами – было, – Хайди захлопнула стоявший на столе нетбук. – Ну что, идем? Кстати, ты мне напомнила, я все забывала тебе сказать: с неделю назад я наткнулась на твоего Байрона на улице. Вот просто так, иду по тротуару… а навстречу – он.

– И ты не взяла для меня автограф?!

– Я не знала, что ты такая уж его поклонница…

– Для коллекции все сгодится! Я могла бы его обменять!

– Не в моих привычках приставать к людям на улице с такой ерундой. Кроме того, я вообще не была уверена, что это он. Вернее… – Хайди задумалась, – потом-то я поняла, что ошибки быть не могло: такое лицо всегда узнаешь. Но это было так странно: что крупная звезда музыкального театра делает в Янстале?

– Позор! Мне стыдно за тебя! – простонала Вероника. – Со своими трухлявыми древностями ты даже не знаешь, что в театре Яновки будет супер-мега-грандиозное шоу, режиссер из Англии приглашен, куча всяких звезд со всей страны, и Акс Эдлигер играет главную роль!

– Ты же говорила, что он больше не играет.

– Значит, теперь играет снова.

– Здесь? Ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться?

– Откуда я знаю? Может быть, он всю жизнь мечтал выступать в Янстале. Может быть, он тоже любит бабушкины сказки. Или золотых пчел! – Вероника ухмыльнулась, словно озорной чертенок, и задумчиво добавила: – Что-то все такие интересные люди к нам едут, артисты, ученые, культурный уровень города растет на глазах…

Хайди схватила папку с документами и шлепнула Веронику по спине; та с визгом спрыгнула со стола и бросилась к двери.

2

В небе разливался тревожный багрянец заката, придавая неповторимый кровавый оттенок черепичным крышам Йоханнесталя, а на востоке, где возвышались поросшие хвойным лесом горы Свати, уже подступала ночная синь.

Дом покойной писательницы Лауры Таннен стоял на узкой, извилистой улочке на окраине города. Сейчас, когда в надвигающемся сумраке не видна была облупившаяся штукатурка и треснутое стекло в окне второго этажа, укрывшийся за буйно разросшимися зелеными драпировками хмеля и запущенным садом дом, казалось, существовал в далеком прошлом, вдали от музыки техно, интернета и сообщений о терроризме в новостях. И от этого было как-то уютно и спокойно.

Вероника ловкой белочкой взнеслась по чугунной решетке ворот на столб при входе и встала на нем в полный рост, как раз над латунной памятной табличкой.

– Куда ты? – Хайди смотрела на подругу снизу.

Вероника стояла наверху меж багрецом заката и синевой ночи, стройная в своих брюках в обтяжку и короткой курточке, с буйной гривой черных завитков – двадцатидвухлетний экзотический цветок с неожиданным для коренной жительницы Йоханнесталя немецко-славянских кровей южным обликом.

– Я люблю этот город! – закричала она. – Это мой город, и я его люблю! – Вероника раскинула руки, словно стремясь обнять и вершины Свати-Гебирге[4], и купол собора из позеленевшей меди, и завешенные сеткой строительных лесов башни замка Шлосс-Йоханнес на холме над горбами красных крыш. – И даже Лауру твою люблю! Потому что эти ее сказки нашептывали ей Свати и улицы Янсталя.

Хайди внизу зааплодировала. Вероника села на край столба, свесив ноги, и, соскользнув с него, с грохотом приземлилась на выщербленную мостовую.

– Я тоже люблю Янсталь, – сказала Хайди. – Чем больше я узнаю его, тем больше люблю. И здесь я нашла очень хорошего друга, который даже видит за меня мои сны!

Молодые женщины рассмеялись.

– Знаешь… – Вероника снова вытянула из выреза блузки шарик медальона и сняла цепочку через голову. – Бери. Это тебе.

– Ты с ума сошла? Я не могу. Это же… реликвия!

– Это для тебя реликвия, а для меня – старая дурацкая игрушка, купленная предками на аукционе, где распродавали имущество твоей любимой бабульки. Видишь, даже ее вещи оказались никому не нужны, – она решительно вложила медальон в руку Хайди.

Хайди поднесла шарик из металла и стекла к глазам, заглядывая внутрь. Шарик покачивался, крылья помещенной в его центр золотой пчелы посверкивали мелкими искрами в кровавых отсветах заката, она казалась живой.

– Даже рисунок крыльев… Даже пушок на тельце… – прошептала Хайди. – Такая тонкая работа! Это же дорого!

– Ни исторической, ни художественной ценности не представляет, – пожала плечами Вероника. – Я ее сегодня нацепила только ради того сна. Но это же все-таки твой сон. А раз уж и рыцарь наш поблизости шатается…

– Спасибо, дорогая моя, – улыбнулась Хайди, надевая цепочку через голову.

– Да не за что. И вообще, насколько я помню ту сказку, золотая пчела приносила несчастья.

– Наверно, поэтому фрау Таннен и заключила ее в медальон, – предположила Хайди.

Вероника, прищурившись, посмотрела на нее.

– Слушай, у меня иногда возникает такое чувство, будто ты веришь, что все ее истории произошли на самом деле!

– Она так живо все это описала. Мы еще не опаздываем на твою «парти»?

Хайди застегнула молнию куртки, и, в последний раз сверкнув искрой красного золота, пчела на ее груди исчезла из глаз.

3

Барон Лауда фон Лаудаберг оторвался от шахматной партии, которую разыгрывал сам с собой, и обратил удивленный взгляд на своего случайного гостя, вошедшего в залу.

– Ты уже встал? Напрасно…

– Я совершенно здоров, благодарю тебя.

Гость как-то странно подался вперед, словно хотел поклониться, но, не довершив движения, снова выпрямился. Он был бледен, на распухшей щеке его темнела глубокая ссадина, но в целом по его облику трудно было догадаться, что вчера ночью его принесли в замок почти бездыханным. Держался он необычайно, почти неестественно прямо, идеальная осанка подчеркивала мощную грудь и плечи; черты мужественного широкоскулого лица с тяжелым подбородком и узкими, плотно сомкнутыми в тонкую линию губами были не слишком правильны, но производили приятное впечатление. По лицу этому, сильно обветренному и обожженному солнцем, невозможно было угадать возраст мужчины, и в светлых, платинового оттенка волосах и короткой бороде не видно было седины. Брови и ресницы его были темны, как и большие серые глаза, подернутые неведомой печалью, словно пасмурное осеннее небо.

Хозяин замка указал на кресло у камина, и рыцарь кивнул с благодарностью, глубоко вздохнул – последствия вчерашнего удара грудью о сук дерева, торчащий над дорогой, не должны были полностью пройти за одну ночь – и опустился в кресло, по-прежнему держа спину прямо, словно в любой момент готов был вскочить.

– Как твое имя? – спросил хозяин.

– Дитрих… – рыцарь запнулся. – Я бы предпочел…

– Я понимаю, – барон Лауда кивнул и лукаво улыбнулся. – Скажем, Дитрих фон Берн?

– Возможно, – улыбнулся в ответ рыцарь, но улыбка его была отнюдь не веселой, сквозила в ней горькая ирония. – Скажи мне… – рыцарь снова глубоко вздохнул, – со мной был ларец…

– Он здесь, – барон Лауда показал на сундук в углу, на котором действительно стоял деревянный, отделанный металлом и пестрой яшмой ларец, надежно запертый на маленький замок. – Не волнуйся, цел и невредим, никто его не открывал.

Только теперь рыцарь позволил себе опереться спиной о спинку кресла.

– Я бесконечно благодарен тебе. Но обстоятельства вынуждают меня спешить…

– Об этом не может быть и речи: тебе необходимо отдохнуть хотя бы несколько дней. Я не совсем понял, что вчера произошло. Кто-то пытался тебя убить?

– Очевидно, да, – мрачно кивнул рыцарь. – Не знаю, кто это, могу только предполагать.

– Этот арбалетный болт…

– Да, удивительная удача, – теперь рыцарь улыбнулся без всякой иронии, улыбкой необычайно светлой и располагающей, она придавала тепло и мягкость сумрачным глазам. – Что может быть глупее, чем налететь на торчащий над дорогой сук? А ведь именно он спас мне жизнь. Меня вышибло из седла, и болт, нацеленный мне в спину, пролетел мимо… – Он прикоснулся к щеке. – Да и тут Божьей милостью удивительно легко отделался.

– Легко отделался, потому что ехал не слишком быстро, – заметил Лауда. – Меня удивило, что ты не успел заметить этот сук… Бывает, людей выбивает из седла на полном скаку, но ты…

– Я заметил его слишком поздно, чтобы отвернуть в сторону, а наклониться не сумел бы, – покачал головой рыцарь. – Сарацинское копье постаралось, чтобы я более не кланялся… ни деревьям, ни болтам. Божьей милостью я остался жив и в силах продолжать свое служенье. Божьей милостью и… – Он на мгновенье прикрыл глаза. – И потому что был не один.

– Тебя преследуют из-за этого? – Лауда кивнул на ларец.

– Возможно.

– Сокровища из Палестины? Ценный трофей?

Рыцарь печально улыбнулся.

– Величайшее сокровище. Я должен доставить это в… одну церковь.

– Ты исполняешь обет? – понимающе кивнул Лауда.

– Обет… наверно, просто обещание.

– Но ты, должно быть, голоден, – спохватился Лауда, встал из-за столика, подошел вплотную к креслу, внимательно глядя на своего гостя. – Еще мои предки принесли обет помогать всем, кто следует в Святую землю и возвращается оттуда, если помыслы их чисты, – произнес он. – И я продолжаю соблюдать его. Поэтому ты можешь оставаться здесь, сколько будет необходимо для твоего исцеления и безопасного продолжения пути. Здесь тебе ничто не угрожает, ни тебе, ни твоему золоту для церкви, или что там у тебя?

– Благодарю тебя, и да вознаградит Господь твою доброту, – тихо ответил Дитрих и посмотрел в сторону ларца. – Это не золото… это символ любви.

4

– Я опоздала? – Вероника клюнула в щеку молодого парня – техника, с которым она ухитрилась познакомиться пару дней назад, рыская вокруг театра Яновки и стремясь всеми правдами и неправдами проникнуть внутрь.

– В самый раз, – авторитетно заверил ее Питер. – Примадонна наша еще не изволила явиться, если это он тебя больше всего интересует. Он всегда опаздывает.

Молодой человек проводил девушку по длинным, запутанным коридорам с голыми стенами на самый удобный наблюдательный пункт и даже галантно пододвинул облезлый стул, а потом сделал вид, что ничего не заметил, когда Вероника достала из сумочки свою миниатюрную «шпионскую» камеру. Один из осветителей критически осмотрел Веронику с верхней площадки, показал Питеру большой палец в знак одобрения, и тот теперь на многое готов был ради новой знакомой.

– О! Вот и Эдлигер, – Вероника настроила камеру, стараясь действовать так, чтобы никто кроме Питера ее не видел, и приблизила изображение. – Хорош, что да, то да! Осанка… именно, как в моем с…

– Что? – Питер наклонился ниже.

– Неважно. А плащ поверх футболки прикольно смотрится!

– Это же репетиция. Так, прогон реплик на сцене, пение – пока под фортепиано, без оркестра, немного хореографии. За самое интересное еще даже не брались – техника не готова. Будь театр побольше, и будь в нем больше места для репетиций, до основной сцены дело бы еще не дошло. Вот начнутся полноценные репетиции, там будет тебе и грим, и костюмы. Поверь, тогда наш герр Шаттенгланц[5] будет выглядеть более чем внушительно.

– Он и сейчас ничего себе смотрится, – признала Вероника, отрываясь от камеры.

– Не шурши, сейчас запоет, – наклонившись над Вероникиным стулом, Питер приобнял ее на мгновенье.

Плотно сбитый мужчина среднего роста медленной, уверенной походкой обошел стоявших на сцене актеров, лениво поигрывая полой плаща, остановился в центре сцены, откинул со лба светлую с платиновым отливом прядь. Тяжелый черный плащ, послушный уверенной руке, взметнулся, открывая блестевшую серебром подкладку. Артист произносил резкие, отрывистые фразы, тяжело и авторитетно, словно роняя их в бездонную пропасть, а в гигантском пустом пространстве зала нарастала, усиливалась, оживала музыка – неостановимым тревожным крещендо. Потом зазвучал сильный голос, взвиваясь от высокого баритона до резковатого тенора, и Вероника обернулась к Питеру, широко раскрыв глаза и беззвучно артикулируя: «Wow!» – у нее заложило уши.

В полный голос она сказала «Wow!», когда певец резко замолчал после нескончаемо долгой завершающей ноты, а потом обернулся к режиссеру с неожиданно застенчивой улыбкой и совершенно будничным тоном спросил:

– Пожалуй, сойдет?

Остальные актеры от души зааплодировали, и Вероника могла не беспокоиться, что ее услышат.

– Шикарный голос. Не скажу, что очень уж красивый, на любителя… но парень делает с ним что хочет! Кто-нибудь засекал время, сколько он тянет этот шлюсстон?[6]

– Двадцать пять – тридцать секунд, как нечего делать! – ответил Питер с такой гордостью, будто это было его личное достижение.

– Слушай, а Эдлигер никогда не играл в «Камелоте» или чем-нибудь подобном, с рыцарями?

– Вроде нет. Не припомню. Он играл Вальжана, Призрака Оперы, Байрона, разумеется… Никаких рыцарей. Разве что любит исполнять на концертах «Квест»[7] – арию дон Кихота.

– Байрона знаю, – блеснула эрудицией Вероника. – Только он там явно не блондин.

– Да и без трехдневной щетины, – усмехнулся Питер.

– Но так ему больше идет, – решила Вероника. – Я это просто к тому… Я б посмотрела на него во всем этом рыцарском железе… С его узким ртом и…

– Смотри, что сейчас будет! – подтолкнул ее Питер.

– Еще и танцует! – мечтательно вздохнула Вероника.

– Не всякий ведущий актер справляется и с танцем, – пояснил Питер. – Обычно, когда танец сложный, это делают дублеры…

– А то я не знаю! Черт возьми! – в восторге взвизгнула Вероника, испуганно прикрыла рот ладошкой и виновато оглянулась на смеющегося Питера. – Вот это силища!

Эдлигер на сцене легко поднял над головой героиню, плащ соскользнул с плеч ему за спину, бугры мышц перекатывались на обнаженных руках. Оба громко смеялись. Девушка так же легко спорхнула на пол, и Эдлигер весело осмотрелся.

– Так и не вставили в текст?

Над сценой грянул хохот.

Вероника вопросительно посмотрела на Питера.

– «Семейная» шутка. Она каждый раз взвизгивает, никак не может удержаться, а он каждый раз успокаивает ее, мол, не бойся, не уроню. Ну и после восьмого раза он стал предлагать включить и визг, и слова в либретто.

– Но героиня-то у вас не худышка!

– Да уж, тебя бы и я вот так подбросил! – Питер с удовольствием осмотрел тонкую фигурку Вероники.

– Ну нет, это я доверю только вашему Шаттенгланцу, – возразила девушка.

– Больше я тебя сюда не приведу, – пригрозил Питер.

– Приведешь-приведешь, – Вероника снова приблизила лицо Эдлигера в камере. – Нравится мне этот парень! Ему ведь должно быть уже за сорок?

– Бери выше! – мстительно ухмыльнулся Питер. – Лет сорок шесть – сорок восемь. Он же лет десять вообще не играл.

– Пустишь меня еще раз на репетицию – я подругу приведу? – спросила Вероника.

– Я тебе еще экскурсии должен водить? Меня уволят!

– Да ладно тебе ревновать! – хихикнула Вероника. – Сорок восемь для меня – ужас! Да и с ориентацией неясно.

– Почему же неясно? – фыркнул Питер. – Как раз все ясно.

– Тем более. Я его подруге показать должна. Он… ну, как бы ее рыцарь.

– Не знаю, – Питер выпрямился, придерживаясь за спинку стула Вероники.

– Да не жмись ты, сядь рядом, – разрешила девушка и подвинулась.

Питер с готовностью обхватил ее руками – иначе вдвоем на одном стуле было никак не поместиться.

– А почему он не играл-то до сих пор?

– А черт его знает. Вроде была какая-то травма на сцене…

– По всему судя, он в отличной форме!

– Что-то с ним не то, – серьезно сказал Питер. – Или именно это шоу у него не ладится. Или он как-то слишком легко к делу относится. Хотя, казалось бы…

– Погоди, – Вероника вытянулась вперед, снова делая в окошке камеры крупный план. – С ним точно что-то не так. Лицо совершенно белое. И так резко…

Она мягко высвободилась из объятий Питера, сдвинулась на самый краешек стула, словно готова была в любой момент вскочить и куда-то бежать – на помощь?

Светловолосый мужчина вышел на авансцену, опустив глаза и сжимая пальцами переносицу, потом глубоко вздохнул и, оглядевшись, объявил:

– Это мы сегодня пропустим.

И, на ходу снимая и аккуратно складывая плащ, он ушел со сцены.

Вероника и Питер недоуменно переглянулись.

5

Тонда Яновка, директор Йоханнесталь-театра, поднял глаза от документов, которые просматривал, когда дверь распахнулась без всякого предупреждения или стука, и в кабинет вошел, широко шагая, Аксель Эдлигер.

– Ты хотел со мной поговорить.

Актер решительно придвинул к столу стоявшее в углу кабинета кожаное кресло и сел в него. Теперь на нем была расстегнутая на широкой груди клетчатая рубашка с коротким рукавом; светлые пряди, еще влажные после душа, липли к высокому лбу. Тонда, тонкий, сухой, с седеющими усами на узком лице, уставился на Акселя без особого энтузиазма.

Артист потер лоб кончиками пальцев и посмотрел на директора театра.

– Тонда, у тебя выпить не найдется?

– Не найдется, – холодно ответил Яновка.

– Не верю. Ты же должен угощать каких-нибудь важных персон, уговаривая их подписать какие-нибудь важные контракты…

– Я на работе! – рыкнул Яновка. – Ты, между прочим, – тоже. И ты еще смеешь задавать такой вопрос после того, что устроил на репетиции?

– Я устроил?

– Я уже начинаю жалеть, что обратился к тебе, – Яновка поправил косо лежавший на столе карандаш. – Мне сказали, сегодня на репетиции тебе стало плохо?

– Это сильно сказано…

– Или что? Ты внезапно забыл весь текст?

– Музыку! – усмехнулся Аксель, вспомнив старый театральный анекдот. – Нет, я просто как-то ненадолго выпал из реальности…

– Ты постоянно опаздываешь. И ты уже который раз срываешь репетицию.

– Было бы что репетировать! – огрызнулся Аксель. – Возимся с какими-то разрозненными кусками в ожидании твоей техники, которая упорно остается понятием чисто виртуальным. Я не привык так работать!

– Страшно подумать, что будет, когда начнутся полноценные репетиции! – вздохнул Яновка и скорбно сдвинул брови. – Аксо, ну почему ты так меня подводишь?

– Я не знаю, что это, – признался Аксель. – Этот город действует на меня как-то странно…

– Я скажу тебе, что на тебя странно действует! – снова вскипел Яновка. – На тебя странно действуют твои ночные эскапады, вечеринки до утра, шатания по барам с кем попало!

– Ты прекрасно знаешь, почему… – начал Аксель.

– Так обратись к врачу!

– Да иди ты…

– А ты вообще-то уверен, что это возвращение на сцену тебе так уж необходимо? – снова успокоившись, спросил Яновка. – Может быть, вовсе не стоило—

– Перестань, – устало отмахнулся Аксель. – И не переживай, все будет в норме. Уж ты-то, в конце концов, должен меня знать. Мы же вместе учились…

– Да, мы вместе учились в школе и вместе играли в мушкетеров, и что? Это все в далеком прошлом. Портоса больше нет, а у Арамиса другая жизнь, мы разве что здороваемся, встретившись где-то по долгу службы. А ты, между прочим, был первым, кто ушел. Сбежал на Запад, исчез, не сказав никому ни слова, даже не попрощавшись…

– Даже не попрощавшись, – медленно повторил Аксель, задумчиво глядя большими темно-серыми глазами на стол Яновки. – А вы так и не простили мне это? Или то, что, уехав из ГДР, я добился большего успеха, чем вы все вместе взятые?

Яновка поморщился и слегка повел рукой в сторону, словно отметая вопрос Акселя.

– Это дело прошлое…

– Дело прошлое… Да, – тихо произнес актер. – Это уже в прошлом.

– Ты был роскошным Вальжаном, – вздохнул Яновка. – Просто роскошным.

– Я мог запросто поднять ту телегу, будь она даже настоящей, – ухмыльнулся Аксель.

– Не сомневаюсь, – повеселел Яновка. – И Байрон твой был хорош, еще как хорош… Я видел. Ну да. Но есть много хороших ролей и для нашего возраста.

– Вот именно, – Аксель взял со стола тяжелую мраморную пепельницу, повертел в руках. – Значит, с нашим Арамисом ты не общаешься?

– Карл теперь в городской администрации, – ответил Яновка. – Может быть, кстати, тебе бы стоило восстановить с ним контакт. Если уж ты приехал работать сюда, связи…

– У него хорошие связи?

– Как и у всей нашей администрации! – фыркнул Яновка. – Они все хором радостно лижут задницу герру Леграну.

– Легран… Постой. Эмерих Легран? – вздернул бровь Аксель.

– Ты его знаешь?

– Нет, лично не знаком, – скривился Аксель, перекинул пепельницу из руки в руку и вернул на стол.

– А стоило бы. Это и театру не помешало бы. Он самый богатый человек здесь и активно вкладывает средства в Янсталь. А ты… именно ты, вероятно, мог бы найти к нему подход… – Тон да замялся, бросил быстрый взгляд на Акселя и уставился на пепельницу.

– Почему именно я? – широко раскрыл глаза Аксель.

– Ну… – Яновка поправил криво стоявшую пепельницу. – Он, как я слышал, тоже…

– Что – тоже?

– Если этот человек тебе неприятен, то и говорить не о чем, – сказал Яновка, снова раздражаясь. – Просто мне не помешала бы сейчас любая помощь и протекция. Я хожу, как по лезвию бритвы, а ты, Аксо, знаешь ли, мое положение не укрепляешь!

Аксель пожал плечами.

– Я не знаю, – Яновка покачал головой, осмотрел стены собственного кабинета, задержав взгляд на картине Хайнделя[8] на стене напротив, словно она могла подсказать ему правильное решение. – Мы же еще даже не начали ставить трюки. Это уже может быть просто опасно!

Аксель снова пожал плечами.

– Я думаю… – Яновка протянул руку через стол, поднес к пепельнице, стал переставлять ее, ища идеальное положение. – У нас заключен договор, но…

– У нас заключен договор, – повторил Аксель, резко выпрямляясь в кресле. – К черту договор, тебе достаточно было бы сказать слово, но… Тонда, ты этого не сделаешь. Мне нужен этот шанс. В конце концов, мы…

– …играли в мушкетеров, – тяжело вздохнул директор театра и, оторвав взгляд от пепельницы, посмотрел на Акселя. – И можешь не напоминать мне о том долге, я его отдал полностью.

– Я и не собирался, – тихо сказал Аксель. – И это тут совершенно ни при чем. Это другая история.

– Да, это другая история, – кивнул Яновка. – Да, ты помог мне поднять этот театр, но у тебя были деньги, ты мог легко себе это позволить, ты рисковал только ими. У меня же поставлена на карту вся моя жизнь, все будущее. Будущее моего театра. Здесь ведь никогда не делали ничего подобного. Я слишком многое поставил на это шоу. И на твое имя. Аксо, не подводи меня!

– Не забывай, что я заинтересован в успехе ничуть не меньше тебя, – заметил Аксель. – И у меня на карту поставлено не меньше, а может быть, даже больше. Если я не добьюсь успеха здесь, кто даст мне ангажемент в большом театре? Тонда, клянусь тебе, я делаю и сделаю все, что в моих силах… – Он протянул руку и на мгновенье накрыл ею руку Яновки, так и лежавшую у пепельницы. – Может быть, мне нужно еще немного времени?

Яновка кивнул.

– Черт с тобой. Но смотри, чтобы я не раскаялся в этом. И если уж никак не можешь оставаться один, в самом деле, реши это как-нибудь… Собаку заведи… Любовницу постоянную, в смысле, парня себе найди, ну… А то поживи у меня пока.

Аксель приподнял брови.

– Магда и дети будут только рады. И для пользы дела…

– Нет уж, благодарю, – рассмеялся Аксель, снова откидываясь в кресле. – Правда, очень ценю твое приглашение, но не стоит. Семейная жизнь – это не то, к тому же… – Он прокашлялся. – Насколько я понимаю, к премьере приедет Карина с детьми… Только я не думаю, что это выход, скорее, наоборот. Я еще могу убедить ее не селиться со мной в одном номере – я же пою в любое время суток… Но вот как бы отселить ее вообще в другую гостиницу? В Янстале есть еще одна приличная гостиница, желательно, на другом конце города?

– Что еще за Карина?

– Все та же.

– Она же ушла от тебя.

– Она уже два раза уходила от меня, – вздохнул Аксель. – Плохо то, что она возвращается. Видимо, снова решила, что меня надо спасать. А ее присутствие мое положение ничуть не облегчает.

– Почему ты с ней не разведешься? Уж, казалось бы, у тебя есть все основания…

– Казалось бы, есть все основания, – согласился Аксель. – Но тогда она будет мне обходиться еще дороже, чем сейчас. К тому же… Вначале это было хорошо, и я был ее первым мужчиной, в конце концов. И она действительно любит меня, просто это принимает у нее какие-то устрашающие формы.

– Я вообще не понимаю, как ты ухитрился жениться.

– По молодости, по глупости. И только потом понял, что это не для меня.

– А дети?

– Это ее дети. Завела их себе где-то между… мной и мной. Симпатичные дети. Но их она тоже… любит. – Аксель поморщился и встал. – Думаю, мне пора, – Он обошел стол, встал у кресла директора и сжал его худое, острое плечо. – Это будет не успех, Тонда. Это будет триумф. Обещаю.

Яновка молча кивнул. Аксель отпустил его плечо, выпрямился и, расправив плечи – стать у него была королевская, – вышел из кабинета.

Яновка некоторое время смотрел ему вслед – вернее, на закрытую дверь – а потом внезапно от души выругался, ударив ладонью по столешнице.

6

– Вот сейчас это будет! – Вероника с громким хлюпом втянула из стакана остатки сока через соломинку, напряженно всматриваясь в экран компьютера.

Изображение на экране пометалось, потеряло четкость, потом снова настроилось, и стало видно, как Эдлигер, смеясь, хлопает кого-то по плечу и поправляет сползший во время танца плащ.

– Ой, нет, еще не сейчас! В общем, я уже не уверена, что это твой рыцарь. Какое-то у меня впечатление… тяжелое.

– Оставь ты моего рыцаря в покое! – махнула рукой Хайди, сидевшая рядом. – Честно говоря, после твоего рассказа мне этот Эдлигер не слишком симпатичен. Если он так относится к своей работе…

– Да нет, тут что-то другое. Я, знаешь, поспрашивала там еще кое-кого, так вроде они все только рады с ним работать. Вроде как он со всеми неизменно приветлив и любезен. И смешит их постоянно – ну это и по записи видно. Так что никакой такой звездности. И чтобы пил, как говорят, по нему незаметно: голос отличный и выглядит классно для своих лет. А когда он из театра выходил, мы с Питером стояли у дверей, и Эдлигер, проходя мимо, мне улыбнулся. Ты не представляешь, что это была за улыбка! И ведь я ничего не хотела, даже к нему не обращалась. Нет, мужик он что надо! Но тем не менее… О, смотри, удачный кадр!

Хайди, не отрывая глаз от экрана, поставила свой стакан с соком в опасной близости от края компьютерного стола. Артист пел, вся сцена погрузилась во мрак, луч прожектора выхватывал из темноты только его лицо и неожиданно маленькие и изящные для его массивного тела кисти рук, стискивавшие края черного плаща. Казалось, что лицо Эдлигера излучает собственное свечение, золотистый ореол на грани света и тьмы вокруг блестящих светлых волос. А потом прямо на глазах что-то заметно переменилось, хотя трудно было понять, что именно. Как будто черты породистого лица заострились, или изменилось выражение глаз, а может быть, цвет их и глубина, и одновременно кожа стремительно утратила всякую краску. Эта метаморфоза была настолько быстрой и явной, что Хайди вздрогнула, едва не смахнув со стола стакан.

– Жуть, правда? – Вероника щелкнула «пробелом», останавливая кадр. – Ты когда-нибудь видела, чтобы лицо вот так моментально менялось? Как будто это уже совсем другой человек. Прямо страшно становится.

– Ну, мы знаем, что он очень талантливый актер, – заметила Хайди. – Он, наверно, одними глазами может целую пьесу разыграть. А роль у него тут явно не положительная. Насколько я поняла, этот Шаттенгланц – что-то вроде злого волшебника, верно?

– А ты когда-нибудь видела, чтобы кожа так быстро меняла цвет?

– Просто изменили освещение.

– Да ничего там не меняли, я же там была. И сразу после этого он просто взял и ушел.

– А потом улыбался тебе у выхода?

– Это было через пару часов. У него было время на… на что, собственно? На то, чтобы прийти в себя?

– Ты спрашиваешь, видела ли я, чтобы человек вот так резко бледнел. Вообще-то, видела. Может быть, ему кто-то неожиданно сообщил что-то неприятное?

– Когда? Он все время был на сцене!

– Они там, на сцене, черте чем занимались, насколько я вижу!

– Нет же, ты сама видела, никто к нему не подходил, это произошло прямо на глазах.

– Значит, до него доходит медленно! А может, он вдруг что-то вспомнил или о чем-то догадался.

– Говорю тебе, у него стало совершенно чужое лицо, как… Не знаю, может, у него какая-нибудь шизофрения, или как это называется?

– А знаешь… – Хайди наклонила голову, разглядывая лицо на экране. – Мой Дитрих, как ты его называешь, действительно мог быть таким. Этот взгляд… Чем-то он ему очень подходит.

– Значит, наконец-то мы знаем, как выглядел твой герой! – обрадовалась Вероника.

– Что за глупости, в самом деле! – не выдержала Хайди. – Как можно строить какие-либо предположения, основываясь на том, что ты видела во сне? Сон – это случайность, иллюзия, не имеющая абсолютно никакого отношения к реальности. Ты думала обо мне, думала об этом Эдлигере, вот твой сон все и свел воедино.

– И золотую пчелу, – напомнила Вероника. – Вот уж о ней я совершенно точно не думала!

– Думала-думала. Может быть, она случайно попалась тебе на глаза.

– Нет, это невозможно! – возмутилась Вероника. – И ты еще говоришь мне об иллюзиях! Ты – историк, ученый вроде как – озабочена никогда не существовавшим персонажем, читаешь и перечитываешь сказания о Дитрихе, что там еще? – «Крабата»[9] и сказки Лауры Таннен!

– Почему? Я еще фантастику люблю, – напомнила Хайди.

– Того не доставало! Ученый, тоже мне. Что ты надеешься найти в детских сказках? Изучаешь с усердием, достойным лучшего применения, биографию помешанной старухи, которая никого не интересует. Если тебе так нравится Янсталь, написала бы популярную книжку по его истории, потому что ничего подобного у нас нет, а в последнее время всех стали интересовать эти пыльные дела. Было бы хоть что-то перспективное…

– Биография фрау Таннен – официальная тема моей работы, – возразила Хайди. – Но, кроме того, я просто хочу узнать тайну этого рыцаря. Чем кончилась его история на самом деле?

– На каком самом деле?! – взвизгнула Вероника.

– Ну, чем она должна была закончиться! Тот, кто писал рассказ, наверно, знал, какой будет конец?

– Я не понимаю… Ты что, всерьез рассчитываешь найти в конце концов в каком-нибудь трухлявом ящике ветхую бумаженцию с выцветшей надписью: «И исполнил рыцарь свою клятву, и жили они долго и счастливо», да?

– Вероятно, да, – улыбнулась Хайди. – Хотя не думаю, что там мог быть хэппи-энд: слишком тяжко было бремя и слишком глубоки раны. Но ведь это возможно…

– Возможно? Это — возможно? Да ты ведь даже не уверена, что именно Лаура писала тот рассказ! Собственно, скорее всего, не она!

– На самом деле…

Вероника нагнулась, подтянула к своему стулу валявшуюся на полу сумку Хайди и выудила из нее темно-зеленый потрепанный том издания конца XIX века.

– Прекрати! – приказала Хайди, но Вероника, не слушая, распахнула книгу.

– И что мы имеем? – победным тоном вопросила она. – Ужас, фрактура[10]! И ты все это прочитала?.. Итак, мы имеем начало рассказа, нацарапанное прямо на полях и нахзаце[11] ее книги. Вот и все историческое свидетельство. Источник – кажется, так это называется?

– Именно в этом экземпляре книги полно рисунков и шифрованных заметок, сделанных на полях ее рукой! Тем он и ценен.

– Но рассказ написан другим почерком – ты сама говорила.

– Зато шифр и стиль совпадают. Может быть, кто-то писал под ее диктовку.

– В ее книге?

– Может быть, больше негде было. Мало ли, какие были обстоятельства. Знаешь, как это бывает у писателей?

– Я не знаю, как это бывает у писателей!

– Один русский писатель, имя которого тебе ничего не скажет, утверждал, что самые лучшие произведения – это те, которые были записаны на уголке скатерти. Подумай сама: рассказ не окончен, конечно, именно потому, что книга – не лучшее место для литературных опытов.

– Почему же? – Вероника без особого пиетета листала старую книгу, не обращая внимания на то, как морщится Хайди. – Тут еще форзац чистый. И оборотные стороны листов с картинками… На целых два рассказа хватит, если мелким почерком.

– Ведь вполне вероятно, что где-то лежит папка или тетрадь с окончанием этой истории. А где мне ее искать, кроме как в этом доме?

– Вполне вероятно, что история эта никогда не была дописана! – дернула плечом Вероника и кинула книгу на журнальный столик, где стояла рюмка с остатками недопитого вчера вина, валялся последний номер «Бильда»[12] и несколько фантиков от конфет. Хайди взяла книгу и бережно отерла ладонями обложку.

– Истории Лауры Таннен… Кстати, перестань называть ее «бабулькой», свои рассказы она писала еще юной девушкой…

– А потом свихнулась и прожила сто лет!

– Неважно. Ее истории все как-то связаны между собой. И как-то неуловимо привязаны к Йоханнесталю. Они существуют сами по себе, но вместе словно бы образуют единое целое, общую картину, которую мне никак не удается разглядеть. Как будто это головоломка, к которой нужно подобрать один-единственный ключ, и тогда все станет ясно. Но я никак не могу его найти. Может быть, этим ключом является именно недописанный рассказ? Или его отсутствующая часть?

– Так я тебе уже все собрала! – просияла Вероника. – В моем сне! Чего тебе еще надо? – ты, он и пчела!

Хайди покачала головой и аккуратно убрала книгу обратно в сумку.

– И что ты мне предлагаешь? Подстеречь Эдлигера у выхода из театра и спросить: герр артист, а не знаете ли вы, чем кончил безымянный рыцарь из недописанного рассказа на полях книги Лауры Таннен?

– Это было бы ничуть не более безнадежно, чем твои поиски!

– Может, действительно попробовать? – вздохнула Хайди. – В любом случае, времени у меня мало…

– Что так? В Университете сообразили, что ты занимаешься совершенно бессмысленным делом, и грозят отобрать стипендию?

– В Университете не сомневаются, что я занимаюсь нужным и благородным делом, – Хайди отодвинула Веронику от стола вместе с компьютерным стулом, свернула все еще висевшее на экране окно плейера с лицом Эдлигера, открыла браузер и быстро вышла на сайт новостей Йоханнесталя. – А вот как тебе это нравится?

– Они что, с ума сошли? – ужаснулась Вероника. – Они хотят снести Штадтранд? И застроить его заново? Ну знаете ли, этот герр Легран…

– Я глазам своим не могла поверить, когда это прочитала! – пожаловалась Хайди. – Янсталь – город с такой богатой историей, в Средние века он имел немалое значение, а Штадтранд существовал уже тогда – как отдельное поселение за стенами города, конечно. А он хочет просто так взять и уничтожить дыхание тысячи лет!

– Честно говоря… – Вероника, несколько остыв, листала картинки в статье. – То, что они обещаются там построить, выглядит симпатично. И ты сама прекрасно знаешь, что дома там разваливаются прямо на глазах. И даже не дома, а сами улицы! На машине по некоторым переулкам уже и ездить-то опасно, тем более что с каждой поездкой колеса разбивают мостовые все больше. Не говоря уже о подвижках грунта… Но дом, конечно, жалко. И кто знает, что тогда будет со всеми вещами?..

– Вот именно, – мрачно кивнула Хайди. – Но меня-то уж точно никто спрашивать не будет. Значит, надо работать интенсивнее, чтобы закончить все, прежде чем меня выставят из дома.

7

– Тридцать лет – приличный срок, – Карл Йорген облокотился о балюстраду смотровой площадки на колокольне, щуря в полутьме светлые глаза.

Сгущались сумерки, наплывая синевой из-за Свати-Гебирге; суровая башня, в Средние века служившая тюрьмой, поднималась над Штадтрандом кургузым черным силуэтом, но зеленый купол собора совсем рядом еще подсвечивало заходящее солнце, вызолачивая его западный край и переплеты круглых окон – «бычьих глаз».

– Тридцать лет – приличный срок, – повторил Аксель. Держа руки в карманах куртки, сдвинув густые прямые брови, он неотрывно смотрел на плавные линии синих вершин, загораживавших горизонт. – Это целая жизнь. Все вокруг бурлит и кипит, ты не замечаешь, как пролетает время, а потом возвращаешься в детство и не можешь найти то неизменное, что всегда существовало где-то в мире, как тихая бухта в бурю… потому что здесь тоже прошло тридцать лет. Странное чувство, как будто выбивают из-под ног точку опоры.

– Знаешь ли, здесь за это время тоже много всего произошло! Когда ты уехал, мы жили в другой стране.

– Разумеется, – кивнул Аксель. – Просто я ожидал… не знаю, чего. Я был готов к наплыву сентиментальности до слез, к чему-то такому… Знаешь, воспоминания – ах, как это было, вот тут мы играли детьми, вот тут – первый поцелуй. И – ничего подобного. Я просто не узнал Янсталь. Нет, узнал, конечно, когда пришел в центр, но и здесь все здания выглядят по-другому. Даже отсюда, – Он медленно обвел глазами панораму города, фиолетовые в сумерках крыши и покрытые лесами башни замка, – вид другой. Крыши чище.

– Ты еще не был на Лютагассе, – усмехнулся Йорген. – Если тебе нужны сентиментальные слезы, сходи туда.

– Я еще не был на Лютагассе, – медленно повторил Аксель. – Да. Я боялся, что и там… все изменилось.

– Все рассыпается от дряхлости, а так ничего не изменилось.

– Лютагассе, – мечтательно произнес Аксель. – Наверно, только там, в восточных кварталах, еще сохранились вендские[13] названия… Стилизованные до неузнаваемости.

– Ты забыл Тонду Яновку, который сидит в самом центре, – фыркнул Йорген.

– Это верно, – тепло улыбнулся Аксель.

– Как тебе работается в его театре?

– Превосходно, разумеется.

– Да? – Йорген обернулся. – Мне казалось, с возрастом он становится все большим занудой.

– Не заметил. Но знаешь, у нас ведь с ним всегда были хорошие отношения.

– Да, помнится, вы крепко дружили. И восстановили связь уже в девяностые, да?

– Да. Восстановили.

– Ему нужны были деньги.

Аксель резко мотнул головой.

– Я так не думаю.

– Да ладно тебе. Он только и трясется над своим драгоценным театром.

– Это нормально. Это его дитя.

Оба помолчали. Йорген достал из кармана пачку сигарет и закурил, прикрывая огонек ладонями от ветра. Аксель подошел к балюстраде, облокотился на нее, встав так близко, что его мощное плечо, обтянутое мягкой кожей куртки, касалось плеча собеседника. Йоргена автоматически потянуло отодвинуться, но он вовремя вспомнил, что для Акселя почти жизненно важно это осязаемое ощущение чьего-то присутствия рядом, и не двинулся с места.

– Да, надо будет сходить на Лютагассе, – произнес Аксель, вглядываясь в густеющую тьму.

– Не тяни с этим, – посоветовал Йорген. – Скоро ее не будет.

– Не будет?

– Уже принято решение по городскому планированию. Восточные кварталы снесут, там предполагается новая застройка.

– Почему?

– Вот сходи туда и поймешь, почему. Там уже почти никто не живет, кроме нескольких стариков.

– А что насчет дома?

Йорген пожал плечами.

– Он в таком же аварийном состоянии, как и остальные, и реставрировать его никто не намерен. Ты, кстати, теоретически можешь заявить на него права. Если хочешь подпортить настроение герру Леграну.

– Это его инициатива?

– Это его деньги.

Аксель пожал плечами.

– Да нет. Зачем мне дом?

– Зачем человеку может быть дом? – криво усмехнулся Йорген. – Дай подумать. Ты мог бы завести себе парня и зажить с ним в семейном гнезде на старости лет…

– Я? В Янстале? – сделал большие глаза Аксель.

– Об этом речь все равно не идет. Разве что, пригрозив Леграну возможностью суда, ты можешь получить какие-то деньги. А район все равно снесут.

– А Штадтранд не жалко? Дух времени…

– В прах этот дух рассыпается. А городу нужно расширяться.

– И куда же он будет за Штадтрандом расширяться? Там дальше – только рудники, – Аксель махнул рукой в сторону гор. – Или вы их уже превратили в туристический аттракцион, укрепили стены, провели электричество?

– Нет. Вот где не изменилось совершенно ничего, – медленно произнес Карл и добавил, сделав глубокую затяжку. – Можешь проверить.

– Проверить, – тихо повторил Аксель, обхватив себя ладонями за плечи.

Скосив глаза, Йорген заметил, как побелели костяшки пальцев на руке артиста, стиснувшей кожаный рукав.

– Что та твоя… проблема? Не прошло со временем?

Аксель ответил не сразу. Отпустив плечо, он протянул руку, вынул из губ Йоргена сигарету и от души затянулся.

– Стало хуже, – наконец сказал он, следя за растворявшимся в темном воздухе облачком дыма. – С тех пор жизнь еще дважды здорово прикладывала меня… хребтом, – Аксель мрачно рассмеялся. – И постепенно стало уже… серьезно… Вот что значит гоняться за золотыми пчелами! – произнес он другим тоном, погасил сигарету о балюстраду и бросил в стоявшую рядом урну.

– Я так понял из твоих слов, – снова заговорил Йорген, – что идея поселиться в Йоханнестале тебя не прельщает. Объясни мне тогда, почему ты здесь? Только ради старой дружбы? – Он переменил позу, повернувшись к Акселю лицом.

– Не только. Просто был самый подходящий момент для подобного предложения. Я как раз понял, что должен вернуться на сцену. Почему бы не начать здесь?

– Значит, для тебя это так важно…

– Для меня это так же важно, как и для Тонды.

– Значит, ты действительно веришь в успех шоу? Здесь никогда раньше не ставили мюзиклы.

– Успех будет.

– Конечно, – улыбнулся Карл. – Одно твое имя…

– Да что там мое имя? Это пафосная пьеса с хорошей музыкой и грандиозное шоу с эффектными трюками. Именно то, что нужно для начала. А меня тут, кстати, не так уж хорошо знают. А те, кто мог бы приехать с Запада, меня уже успели забыть.

– Верно. И у меня как раз есть идея, – Йорген посмотрел на площадь перед собором, уже залитую золотистым светом фонарей. – Лишняя реклама вам ведь не помешает? На день города у нас состоится бал в Замковом саду – может, выступишь с парой-тройкой песен? Что-нибудь из твоего постоянного репертуара и из нового шоу.

– Неужели Шлоссгартен открыли для публики?

– Разумеется, нет. Это будет праздник для узкого круга.

– А! И опять платит Легран, – по-прежнему глядя на линию гор, уже почти неразличимую в темноте, Аксель потер кончиками пальцев покрытый темной щетиной тяжелый подбородок. – Я не люблю выступать на корпоративных действах, Карл. У меня другая профессия.

– Только не говори, что ты этого не делаешь!

– Я не говорю, что не делаю, я сказал, что не люблю.

– Это будет все-таки не вечеринка Леграна, а праздник города. Для местного светского общества. Приглашение ты и так получишь, ты и твоя… твой… кого захочешь привести. В общем, ты будешь почетным гостем, почему бы заодно не сделать рекламу шоу?

– Акт доброй воли, – пробормотал Аксель. – Да. Тонда тоже намекал на что-то подобное. Ладно, почему бы и нет, собственно? Для пользы дела…

– Вот и хорошо, – Йорген выпрямился, хлопнул Акселя по спине и отошел от балюстрады. – Идем отсюда, а то двери запрут, и нам придется ночевать здесь на колокольне.

– Я бы не против, – пробормотал Аксель, тоже выпрямившись и засовывая руки в карманы.

– Карл! – окликнул он, когда двое мужчин начали спускаться по винтовой лестнице. – Может, зайдем еще куда-нибудь, выпьем?

– Да я вообще-то собирался… – Йорген на мгновенье оглянулся на Акселя, тепло улыбнулся и кивнул. – Ладно, Аксо. Зайдем.

8

– Ты ведь работаешь в театре, интересуешься театром, значит, много знаешь! – безапелляционным тоном заявила Вероника и вонзила острые белые зубки в захваченный из дома бутерброд.

– Я театром в целом интересуюсь, а не конкретно биографией Эдлигера, – возразил Питер, едва не подавившись. Хайди быстро подала ему бутылку с пивом, и, откашлявшись, юноша продолжал: – Он же перестал играть еще прежде, чем я школу закончил! Тогда я и не думал работать в театре, а сейчас я не отказался бы от этой работы ни за что на свете, хотя, конечно, машинерия – дело ответственное и…

– Я у тебя разве твою биографию спрашиваю? – пробурчала Вероника.

Хайди с улыбкой смотрела на молодых людей и думала, в курсе ли этот мальчик, который любуется обтянутой тонкой футболкой грудью Вероники с таким явным наслаждением и – наверняка – надеждой пойти дальше простого созерцания, что грудь эта принадлежит единственной дочери бургомистра Йоханнесталя?

Был славный весенний денек, солнце щедро разливало тепло и свет по вершинам Свати-Гебирге, а они трое разместились с корзиной для пикников на скальном выступе среди молодых елей, откуда открывался роскошный вид на город.

– Ты в Википедии за пять минут найдешь больше, чем я могу рассказать, – уверял Веронику Питер.

– Википедия там, – показала Вероника на город. – А я тут.

– Ну что я знаю об Эдлигере? Впервые он обратил на себя внимание в начале восьмидесятых, в ллойд-уэбберовских «Кошках», то есть практически с приходом в Германию современного мюзикла. Тогда своей немецкой школы мюзикла у нас еще не существовало. Артистов, режиссеров, хореографов и прочих специалистов приглашали, в основном, из-за границы. Вот он и был одним из первых, кто получил уже у нас специальное образование и, соответственно, стал одним из первых артистов национального музыкального театра.

– Подумать только, – заметила Вероника. – Меня еще на свете не было, а он уже был звездой!

– Я уже была, – улыбнулась Хайди. – Но театром точно не интересовалась.

– Откуда он родом? – спросила Вероника.

– Не знаю. И по говору не определишь. Он никогда нигде не живет постоянно, все время переезжает из города в город, даже в последние годы, когда уже ушел со сцены. Так говорят, во всяком случае. Он сыграл много ярких ролей, в том числе роль Байрона в Лондоне. Немцу дали сыграть английского классика – настолько он был хорош!

– Но эта версия несколько в духе Холлендовского романа, – напомнила Хайди. – С привкусом готики.

– Да. Мюзикл перевезли на Бродвей, но Эдлигера не принял тамошний профсоюз[14]. И, чего и следовало ожидать, спектакль провалился. А Эдлигер через некоторое время вернулся к образу Байрона в «Готической фантасмагории» в Гамбурге, сыграв лорда Рутвена[15]. Играл он и Призрака Оперы… не помню, где… И много кого еще, за двадцать-то лет карьеры. Звезда была яркая, но рано закатилась. Он покинул сцену еще довольно молодым, когда находился на вершине славы.

– Почему? – увлекшись, Вероника совсем забыла про недоеденный бутерброд, и, неловко повернувшись, уронила его вместе с оберткой с камня в траву – к восторгу многотысячного населения находившегося там муравейника.

– А кто его знает? Я слышал про какой-то несчастный случай на сцене. Эдлигер всегда выполнял чуть ли не цирковые трюки. Возможно, переоценил свои силы – это вполне в его духе. Или техника подвела. Так или иначе, он выпал из театральной жизни на какое-то время, а почему этот простой затянулся на долгие годы, я не представляю. Естественно, его успели подзабыть, появились новые, не менее яркие, звезды… Впрочем, в истории музыкального театра его имя навсегда останется легендой.

– Значит, он получил тяжелую травму? – нахмурилась Хайди. – Такую, что не смог продолжать играть?

– Посмотрев, как он сейчас выглядит и работает, не скажешь, что у него что-то не так, – заметила Вероника. – Всем бы быть в такой форме в его годы!

– Даже если бы травма ограничивала его возможности, это тут ни при чем. Никто же не требует от него трюков! – Питер стряхнул муравья, ползшего по его брючине в надежде урвать еще кус бутерброда. – А голос герра Эдлигера никогда не подводил. Нет, я подозреваю, что проблема тут не физического характера, а скорее, наоборот…

– Вот я так и чувствовала! – скривилась Вероника.

– Но он же снова выступает, – напомнила Хайди. – Значит, все в порядке.

– Он и прежде иногда выступал, просто не соглашался на долгие ангажементы. Так, от случая к случаю, на концертах. Жить-то на что-то надо. Вкладывал средства в шоу местного значения. В общем, совсем забыть о себе не давал… А! – Питер махнул рукой. – Что мы можем об этом знать?

– Расскажи лучше, что он за человек, – попросила Хайди.

– Да правильный он человек, – пожал плечами Питер. – Работать с ним людям нравится, артистам он всегда может что-то подсказать, посоветовать, опыт-то у него какой… С другой стороны, он очень требователен, как к себе, так и к другим, и страшно упрям. Ну и похвастаться любит, показать свои возможности. Любит, чтобы им восхищались. Впрочем, а для чего еще люди идут на эту работу? В конце концов, это тяжелый труд, заработать приличные деньги можно и более легкими способами.

– Что ж, это все очень интересно, но надо бы уже собираться, – решила Хайди. – Мне еще работать.

– Работать! – простонала Вероника. – Ты там, наверно, уже живешь, в этом доме!

– Практически да.

– Его снесут еще не завтра!

– А когда? Ты мне обещала узнать у отца, как продвигается дело!

– Да не знает он ничего. Говорят, есть опасность, что объявятся какие-то наследники… Тогда все вообще может застрять. В общем, написать биографию Лауры Таннен ты успеешь. А чтобы найти то, что все равно не существует, и целой жизни не хватит.

– Что дело может застрять – это хорошо. Я пытаюсь обращаться к жителям Штадтранда, собирать подписи, но они проявляют удручающе мало интереса к судьбе собственных домов, – вздохнула Хайди. – Пишу сейчас только по вечерам…

– Как хочешь, как хочешь, – Вероника с видом покорности судьбе стала складывать остатки пиршества в корзину, но внезапно вскинулась, блеснув зелеными глазами: – А пещеры кто хотел посмотреть?

– Пещеры? – Хайди вскочила с камня. – Сейчас?

– Я слышал, здесь были рудники? – заинтересовался Питер. – Но мне говорили, туда ход закрыт.

– В рудники закрыт, – Вероника закрыла корзину крышкой и торжественно протянула ему. – Ты мужчина, ты и тащи. А всех входов в пещеры все равно никто не знает, горы пронизаны ими сплошь, один гигантский муравейник. Ну что, пошли?

9

– Надо было заранее сюда собраться, захватили бы карманный фонарь, – вздохнула Хайди, печально вглядываясь в темноту перед собой: дальше не достигал свет, льющийся с поверхности в какую-то щель, а от крохотной лампочки в Вероникином брелке для ключей и экранов мобильников толку оказалось мало.

– Там, кажется, есть еще проход… – Хайди с вожделением заглянула в темноту за выступом скалы.

– Без света нельзя, – сказала Вероника. – Этак можно заблудиться. Я, правда, о таком не слыхала, но теоретически здесь может и засыпать насмерть.

– Но это не рудники, – уточнил Питер. – Это явно дикая пещера.

– Рудники отсюда к востоку, но там все закрыто и заколочено досками.

Все трое не спеша двинулись по тоннелю назад, оглядывая покрытые известковыми наростами стены.

– Эти пещеры под названием Свати-Хёлен были известны с незапамятных времен… то есть, с самого начала Янсталя, – стала вспоминать Хайди. – И только недавно – к концу XVII века…

– Недавно! – фыркнула Вероника. – XVII век у нее – недавно!

– Я – историк, – напомнила Хайди. – Я меряю время столетиями. Так вот, к концу XVII века там обнаружили… – Она запнулась на мгновенье, и Вероника тут же вступила:

– Серебро, Хайди, серебро! Только серебро, никакого золота, тем более – никаких золотых пчел! Ты историк – вот и придерживайся фактов!

– Серебро, – покорно согласилась Хайди. – В XIX веке рудники полностью или почти полностью истощили и забросили. Тогда же начались эти таинственные подвижки…

– Какие подвижки? – спросил Питер.

– Ну это, есть такое народное предание, – Вероника пнула подвернувшийся под ногу камень. – Считается, что Свати чем-то недовольны и потихоньку наползают на Янсталь. И правда, здесь то и дело сдвигаются без всяких видимых причин целые пласты породы… Это ощущается и в восточных кварталах города, в Штадтранде. Такое вот уникальное геологическое явление.

– Все началось с того, что в XIX веке произошло полноценное землетрясение, – подхватила Хайди. – Вполне возможно, что серебро еще осталось в этих горах, но столько народу погибло, что рудники сразу же прикрыли… – Она помолчала и, хитро взглянув на Веронику, добавила: – А не надо было разорять улей золотых пчел!

– Хайди! – простонала Вероника, но тут же взвизгнула и шарахнулась в сторону, почувствовав, как ей на плечо сухой струйкой потек песок с потолка.

– Что за?.. – начал Питер, но его слова заглушил быстро накативший откуда-то издалека грохот за скальной стеной.

Через несколько мгновений все стихло, и трое исследователей глубоко вздохнули, вдруг обнаружив, что до сих пор не дышали вовсе.

– Что и требовалось доказать, – дрожащим голосом подытожила Вероника. – Мы забыли еще одно местное суеверие: об этих подвижках ни в коем случае нельзя говорить, даже думать нельзя, когда находишься в горах! Пошли-ка отсюда, на фиг!

Уговаривать остальных не пришлось.

10

– Черт возьми, не скажу, что городское руководство так уж неправо! – прошипел Аксель, едва не провалившись в неглубокую яму, внезапно распахнувшуюся перед ним посередине сбегавшей вниз старинной мощеной улочки, на самой крутизне. – Впрочем, тут, пожалуй, другое. Старая история…

Он осторожно спустился ниже, с интересом оглядывая края ямы. У него на глазах несколько камней скатились с верхнего края образовавшегося обрыва на нижний, и яма заметно увеличилась в размере, словно улица распахнула пошире голодную пасть, вооруженную неровными каменными зубами.

– Очередной оползень, – резюмировал Аксель. – И как, интересно, они собираются здесь строить?

Отклонившись назад, чтобы удержать равновесие, он сделал еще несколько шагов по улице вниз и остановился в нерешительности. Постепенно сгущались сумерки, и, очерчивая крутой изгиб улицы, уже зажигались редкие фонари. Нужно было пройти всего несколько десятков метров и свернуть за угол, чтобы оказаться на Лютагассе. Ему уже видна была идеально круглая вершина стоявшего в знакомом саду старого дуба и темная крыша, но Аксель не мог сдвинуться с места.

– Да что за чертовщина! – пробормотал он, снова испытывая то необъяснимое ощущение, которое то и дело нападало на него в последнее время. В глазах потемнело, по всему телу выступил холодный липкий пот, грохот пульса в висках участился до барабанной дроби, а мир мгновенно наполнился неясными и незнакомыми видениями и звуками.

В чувство его привело урчание автомобильного мотора за спиной, и Аксель не без удивления обнаружил, что так и стоит на узкой улице, хотя, казалось бы, он должен был потерять сознание, и он не удивился бы, если бы лежал на мостовой. Машина ехала сверху прямо на него.

– Эй, постойте! – Сообразив, что автомобиль сейчас въедет в ту самую яму на крутизне, и неизвестно, куда его после этого занесет, Аксель бросился наперерез, подняв руки: – Постойте!

Он увидел испуганное женское лицо за лобовым стеклом, потом бампер ударил его в бедро, и Аксель отлетел в сторону, где поджидала низкая деревянная ограда и кусты. Он почувствовал сильный удар в грудь, и, увидев ветки куста, летящие в лицо, успел зажмурить глаза, прежде чем острый сучок впился ему в щеку.

– Боже! – вскрикнула Хайди, резко затормозив, и выскочила из автомобиля. – Вы живы?

– К-кажется, пока жив, – Аксель отодвинулся от ограды, выпутываясь из куста, и глубоко вздохнул.

– Что же вы под колеса кидаетесь? – вопросила Хайди, подбегая к нему.

– А разве можно ехать на такой скорости по здешним улицам?

– На какой скорости? Если бы я не ползла, как зимняя муха, мы бы с вами уже не разговаривали! – Хайди внезапно прижала руку ко рту, потрясенно глядя на Акселя: – Боже! Это… вы?

Аксель снова глубоко вздохнул, держась за грудь. Глубоко вздыхать было больно.

Хайди подошла к нему.

– Акс Эдлигер?

– Фактически… да, – Аксель не без удивления посмотрел на нее. – Очень рад. Вы знаете, я уже привык, что меня перестали узнавать на улицах. Тем более – в Янстале. – Он дотронулся кончиками пальцев до скулы – на пальцах осталась кровь. – А вот это совсем некстати! Вы всегда так носитесь по крутизне?

– Я каждый день тут езжу, и никогда…

Аксель полным драматизма и достоинства жестом указал на яму.

– Что за?.. – Хайди шагнула к яме, наклонилась над ней. – Вчера еще ничего здесь не было!

– Очевидно, оползень. Обычное дело в этих местах.

– Вероника была права, – пробормотала Хайди. – Но это значит, что и я была права, и те предания… – Она снова повернулась к Акселю. – Спасибо!

– Не за что, – проворчал он, еще раз глубоко вздохнул и с внезапным интересом взглянул на Хайди. – Может быть, зайдем куда-нибудь отметить знакомство?

– Вы… – Хайди нервно рассмеялась. – Вы всегда так знакомитесь с девушками?

Аксель пожал плечами.

– Вы мне как будто должны. Если вы не против, конечно.

– У вас кровь течет, – заметила Хайди. – Давайте лучше зайдем в один дом, тут рядом. Мне кажется, вам следует беречь лицо.

– Мне следует беречь лицо, – вздохнул Аксель.

Хайди осторожно обошла яму и решительно направилась вниз, то и дело оглядываясь на Акселя. Струйка крови сбежала с его скулы на шею и расплылась пятном на воротнике рубашки.

Свернув за угол, Хайди снова оглянулась. Аксель споткнулся на повороте и, чтобы не упасть, схватился за чугунную решетку ограды: он шел, не глядя под ноги, широко раскрытыми глазами осматривая стены старых домов на улице, укрытые за буйными кронами матерых дубов, едва освещенные тусклым светом одинокого фонаря.

– Удивительное место, правда? – понимающе улыбнулась Хайди. – Стоит зайти на эту улицу, и мне каждый раз кажется, что я переношусь куда-то в прошлое. Идемте.

Пройдя еще несколько десятков метров по улице, она остановилась у столба с латунной табличкой, на которой были выгравированы женский профиль и имя, и толкнула чугунную калитку.

– В этот дом? – потрясенно спросил Аксель.

Хайди с удивлением посмотрела на него.

– Да. А что?

– Мне казалось, что тут раньше было что-то вроде музея?

– Это обычный жилой дом, только заброшенный. Но – да – одно время тут был музей. И именно поэтому аптечка здесь найдется.

Под ногами захрустел гравий: они шли по дорожке через лужайку к тяжелым, украшенным круглыми металлическими шляпками гвоздей дверям.

Аксель хмыкнул.

– Не думал, что мне придется зайти в дом Лауры Таннен в поисках аптечки. Странно…

– А вы знаете Лауру Таннен? – блеснула глазами Хайди. – Вы читали ее рассказы?

– Я, можно сказать, вырос на них, – улыбнулся Аксель.

– Но это же чудесно! Я хочу сказать, она ведь так мало известна за пределами родного города. Ну, может быть, в Лаузице ее еще читают, но в остальной Германии… А мне ее истории безумно нравятся. Особенно – про золотых пчел, – Хайди отворила двери, первой прошла в темный вестибюль и включила свет.

– Мне тоже нравилась эта история, – согласился Аксель, входя следом за ней. – И еще – помните? – что-то такое в духе Индианы Джонса про подземелье, в котором искали сокровище, и скелет сторожил вход…

– Но никакого сокровища не было, а герои обрели нечто гораздо более ценное. Да. Этим и хороши ее сказки. Проходите, пожалуйста.

Аксель повернулся, чтобы закрыть дверь, и замер на мгновенье – ему показалось, что в полумраке у ворот мелькнул крохотный огонек – может быть, сигарета. Впрочем, это мог быть и просто светлячок. Аксель закрыл тяжелую дверь, поморщился – слабое усилие снова вызвало приступ боли в груди – и стал подниматься следом за женщиной по широкой дубовой лестница.

Карл Йорген загасил сигарету, задумчиво посматривая на окна дома сквозь прутья решетки – свет в нижнем окне погас, потом зажегся где-то в глубине второго этажа. Сквозь незашторенное окно был виден тускло-желтый квадрат среди погруженных во мрак стен внутри дома. Йорген задумчиво покачал головой и медленно пошел прочь по узкой извилистой улице.

11

– Да все нормально! Если бы там было что-то серьезное, я бы это ощутил, – Аксель нажал ладонями на нижние ребра, несколько раз глубоко вдохнул. – Сильной боли нет, все в порядке.

Хайди окинула критическим взглядом его рельефную грудь.

– Да, торчащих наружу обломков костей явно не наличествует. Но ушиб тоже может быть опасен, тем более при твоей работе. Лучше бы обратиться к врачу.

– Я и так знаю, что он мне скажет: поменьше двигаться, чего доброго не петь, и уж конечно, не поднимать тяжести! – усмехнулся Аксель. – А Тон да меня убьет. Нет уж, завтра выходной, успею отлежаться.

– Как знаешь, – Хайди подняла брошенную на спинку дивана клетчатую рубашку с отмытым от крови, еще непросохшим воротом и протянула Акселю. – В конце концов, это твоя диафрагма.

– Вот именно, – поморщившись от боли, Аксель застегнул нижние пуговицы, поддернул, отодвигая от шеи, влажный край воротника и с удовлетворенным вздохом опустился на диван. – Не впервой. Поверь, я знаю свое тело и знаю, чего от него ждать. А вот за это – спасибо, – Он коснулся кончиками пальцев заклеенной пластырем щеки. – Шрам на физиономии мне совершенно ни к чему. А то придется играть только Призрака Оперы…

Хайди неуверенно потопталась на месте, стоя перед ним. Аксель молча смотрел на нее снизу вверх, откинувшись на спинку дивана и улыбаясь с доброй насмешкой.

– Я отвезу вас домой? – предложила Хайди. – Наверно, вам надо скорее лечь.

– Я никогда не сплю по ночам, – пожал плечами Аксель. – Просто не могу. И ненавижу быть один в ночное время. Составишь компанию – буду очень признателен. Я имею в виду… Есть у меня такой заскок, – Он постучал себя пальцем по виску, но тут же опустил руку, снова поморщившись.

– Странный вы, – рассмеялась Хайди и вышла из комнаты.

– Имею право, – пробормотал Аксель ей вслед, поерзал на диване, удобнее прижимая спину к мягкой обивке, и с интересом оглядел комнату, скупо освещенную старинным торшером на ножке красного дерева.

На резном сундуке у стены напротив и нескольких изящных подставках располагалось около десятка горшков с марантами, утопленных в пухлые слои мха. Пестрые темно-зеленые с алыми прожилками листья тихо шуршали, распрямляясь на тонких стеблях.

Аксель покачал головой и ухмыльнулся:

– Вот где не изменилось ничего.

Вернулась Хайди с бутылкой красного вина и двумя бокалами. Аксель приподнял густые брови. Хайди улыбнулась и протянула ему бокал.

– Герр Эдлигер…

– Аксо. Так меня называет всего пара человек… Но после того, как ты меня чуть не убила, какие могут быть между нами формальности? Что ты хотела спросить?

– Есть хоти… хочешь?

– Нет, благодарю. Ты что, живешь здесь?

– Я здесь работаю.

Хайди придвинула кресло поближе к дивану. Аксель дернулся помочь, но молодая женщина жестом приказала ему оставаться на месте и беречь ушибленную грудь и села перед ним, поставив бутылку на пол между креслом и диваном.

– Я пишу книгу о фрау Таннен.

– Пишешь книгу о… – Аксель вздрогнул, не договорив, когда маранта на подставке рядом с диваном с шелестом вытянула лист.

– Они не кусаются! – рассмеялась Хайди. – Наверно, ты ей нравишься.

– Я знаю эти цветы, – Аксель протянул руку и погладил полосатый лист.

– Кстати, говорят, они помогают от бессонницы.

– Возможно, – Аксель нахмурился, словно бы вспоминая что-то. – Возможно.

– Так что можешь взять отсюда пару штук, думаю, никто не будет против.

– Поливать цветы входит в твои обязанности?

– Нет, за домом следит одна милая старушка. Она когда-то продавала билеты в музей и даже знала Лауру Таннен лично. В какой-то момент после смерти писательницы ее имущество пробовали распродать с аукциона, но многое осталось. Потом, после очередного переиздания книги, она снова стала популярна, и здесь устроили музей, вернули кое-какую мебель или достали предметы времени ее молодости – конца XIX века. Но сейчас тут не то что музей не действует – весь Штадтранд рассыпается на куски. Вы сами видели, – Она вздохнула. – Поэтому я спокойно сижу здесь целыми днями, перебираю письма, пытаюсь понять, что она была за человек. Та старушка мне очень помогла… Герр Эдлигер! – встрепенулась Хайди и, увидев, как блеснули его темные глаза из-под прямых бровей, поправилась: – Аксо. Может быть, ты мне расскажешь, как ты вышел на ее сказки? Ведь действительно не так много людей…

– Читал их в детстве, как же еще? – улыбнулся Аксель. – Я всегда любил мрачные сказки. Гауфа, Гофмана… Ну и Лауры…

– Я тоже! – загорелась Хайди. – Мой любимый мультфильм в детстве был «Крабат». И книга тоже… А вот сказки фрау Таннен я прочитала уже взрослой, но они произвели на меня сильнейшее впечатление. Я хотела узнать о ней больше, а потом мне в руки попал один экземпляр ее книги… Вот он все и решил. Первое издание, 1891 года, с рисунками и пометками автора прямо в тексте. Это было такое удивительное ощущение, будто соприкасаешься с ее сознанием, с ее личностью… Вы… ты в порядке?

– Да, я в порядке. Продолжай, я слушаю, – Аксель потер подбородок, переменил позу – ушиб все еще напоминал о себе – и снова обратил к девушке внимательный взгляд.

– Вот после этого я и решила изучать ее биографию, – закончила Хайди.

– А ты в курсе, что этот дом?..

– Да, к сожалению. Поэтому у меня осталось не так много времени…

– А та книга у тебя здесь?

– Д-да, – Хайди не без удивления посмотрела на него – не ожидала такого интереса с его стороны.

Она поднялась с кресла, окинула взглядом комнату, нашла свою сумку, брошенную на сундук, и достала из нее книгу в темно-зеленом переплете.

– Вот, – Хайди вернулась к Акселю и протянула ему книгу.

Аксель взял потрепанный томик в руки со странной улыбкой, быстро пролистал, задерживая взгляд на некоторых литографиях и пометках на полях. Хайди снова села в кресло.

– И что особенно интересно – открой нахзац. Там начало еще одного рассказа.

Аксель понимающе кивнул и послушно открыл книгу на последних страницах. Сразу за содержанием, вокруг заключительной виньетки, все свободное пространство занимал мелкий текст, написанный неудобочитаемым торопливым почерком, терявшим при написании часть букв, обозначенных лишь однообразными петельками и черточками. Он покрывал последнюю чистую страницу книги и переходил на нахзац, но в самом конце внезапно обрывался после очередной реплики.

– Лаура Таннен писала куррентом[16], – заметил Аксель.

– Да, это верно, – вздохнула Хайди. – Но, учитывая, что все остальные рукописные тексты в книге написаны ею, можно предположить, что этот рассказ она кому-то диктовала. Может быть, в старости… А откуда ты, собственно?.. Ты обратил внимание?..

– И ты сумела разобрать то, что здесь написано? – Аксель посмотрел на нее с уважением. – Автор текста явно не предназначал его для чужих глаз.

– Разбирать почерки в старинных рукописях – моя работа, – пожала плечами Хайди. – Правда, на это ушло довольно много времени: ты прав, тут не просто неудобочитаемый почерк, а что-то вроде шифра. Или стенографии собственного изобретения – лишнее доказательство того, что текст был написан под диктовку. Хотя Лаура и сама пользовалась этим же шифром. Это история рыцаря, который возвращается из Палестины, потерпев свое личное поражение. Он везет некое сокровище, чтобы передать его в храм в родном городе. В общем, что-то вроде классического «квеста», только здесь герой не стремится обрести Грааль или совершить некий подвиг, это, скорее, рассказ о том, что происходит уже после, когда цель достигнута, и, как это часто бывает, – слишком дорогой ценой. Когда нет времени залечить раны и отдохнуть, а впереди только новые бои и труд, и никакой надежды на покой.

Аксель слушал, пробегая глазами текст все с той же странной, полной нежности улыбкой.

– Но рыцарь страдает прежде всего, оттого что не смог защитить своего короля, и тот погиб, – вдруг произнес он. – Рыцарь не может простить себе того, что он остался жив, когда его короля больше нет, что не имел возможности подставить под удар собственную грудь и погибнуть вместо другого.

– Ты уже держал в руках эту книгу прежде? – поняла Хайди.

– Я уже держал в руках эту книгу, – кивнул Аксель. – Собственно, это я написал этот рассказ.

Хайди, как раз поднесшая ко рту бокал, дернулась и выплеснула половину вина себе на колени.

– Прости! – растерялся Аксель. – Мне не следовало…

Он отложил книгу и потянулся к Хайди, оглядываясь в поисках салфетки или чего-то в этом роде, но женщина махнула рукой, останавливая его, и стала вытирать брюки носовым платком, который достала из кармана, не переставая при этом громко смеяться.

– И чем же, в таком случае, закончилась эта история? – спросила она, все еще задыхаясь от смеха.

– К сожалению, не знаю. Я ведь ее не дописал, – развел руками Аксель.

– Но ты же должен был хотя бы предполагать… И что за сокровище?..

– Девочка, я писал это, когда тебя еще на свете не было! С тех пор я прожил несколько жизней, объехал десятки стран, играл в десятках театров. Я вообще не помнил этот рассказ, пока не увидел книгу. Уж извини.

– Ничего-ничего, – Хайди снова залилась смехом. – Так мне и надо. Ученый всегда должен быть к этому готов – думаешь, что совершаешь открытие, а на самом деле… Зато я теперь знаю, что моя лучшая подруга – ясновидящая.

Аксель вопросительно посмотрел на нее.

– Она уверяла меня, что ты и есть мой драгоценный рыцарь.

– Я?

Хайди пожала плечами.

– Она увидела это во сне. Правда, она рассчитывала, что ты мог бы разрешить мои сомнения. Скажи хоть, как к тебе попала эта книга?

– Просто Лаура Таннен была кузиной моей прабабки… Я не то чтобы вырос в этом доме, но, во всяком случае, часто бывал здесь в детстве.

– Ты знал ее?

– Ну спасибо, ты мне не льстишь! Я все-таки еще не настолько стар! – вздернул бровь Аксель. – Она умерла то ли незадолго до моего рождения, то ли вскоре после. А здесь жила моя бабушка, так что… – Аксель покосился на полосатые листья, тихо шуршавшие на своей подставке. – Я засыпал здесь среди марант, которые вырастила Лаура. И с этой книжкой я игрался в детстве, разобрал шифр и приспособил к современному стилю письма.

– Но получается, – Хайди внезапно погрустнела, – что эта книга – твоя.

Она посмотрела на зеленый томик, одиноко лежавший на старой обивке дивана.

– Не волнуйся, – улыбнулся Аксель. – Я не собираюсь предъявлять права на твое сокровище, тем более что вижу, как много оно для тебя значит. Не сомневаюсь, что книга попала к тебе совершенно законным образом…

Хайди отвела глаза и пробормотала нечто неразборчивое. Аксель смотрел на нее с веселым изумлением.

– Ладно, мне нет дела до того, как она к тебе попала. Я сам когда-то все здесь бросил и ушел искать другой жизни, так что не претендую ни на что, кроме разве что воспоминаний.

Хайди улыбнулась с чувством облегчения, но тут же снова нахмурилась.

– У меня есть еще кое-что, наверно, принадлежащее тебе.

Она потянула за цепочку на шее, и из выреза блузки показался круглый медальон. В удивленном ожидании Аксель наклонился вперед, протянул руку, и на ладонь ему лег металлический шарик со стеклянной вставкой, за которой трепетали тончайшие крылышки и лапки золотой пчелы.

– Ну надо же! – прошептал Аксель. – Вот это я никак не ожидал увидеть снова! – Он взял шарик кончиками пальцев, поднес к глазам, разглядывая заключенное в нем насекомое, потом посмотрел на Хайди. – А ты действительно тщательно изучила свой материал.

– Пчелу мне подарили, – на всякий случай проинформировала его Хайди. – Значит, ее ты тоже раньше держал в руках?

– Я не знаю, кто и зачем поместил ее в медальон – бабушка, наверно. Она очень носилась со всеми вещами Лауры. Но, насколько я помню, в моем детстве никакой цепочки не было, одно время я просто таскал ее в кармане, пока взрослые не отобрали. В любом случае, медальон следовало сделать золотой, чтобы соответствовал самой пчеле. Правда, он получился бы слишком массивным… Ее бы просто на золотую цепочку…

– Так можно лапки помять, – Хайди забрала у него пчелу и снова повесила на шею. – Странно, что ты не повредил ее, таская в кармане. Интересно, для чего она вообще предназначена? Как украшение ее не приспособишь…

– Дорогая игрушка, – пожал плечами Аксель. – Или просто талисман. Может быть, Лауре Таннен ее подарил какой-нибудь почитатель.

– Вероятно, – вздохнула Хайди. – Хотя это не так интересно. Правда, с этими пчелами я нашла кое-что… Впрочем, неважно. Очевидно, все это ерунда и объясняется так же просто… – Она привстала с кресла и забрала с дивана книгу.

Аксель нагнулся к стоявшей на полу бутылке и разлил в бокалы остатки вина, весело подмигнув маранте, которая решила снова напомнить о своем существовании.

12

Солнечный день заглядывал между темными шторами, бросая узкую светлую полосу на старый, вытертый до лысых пятен ковер на полу. Войдя в комнату, Хайди с улыбкой обозрела идиллическую картину, представшую ее глазам, покачала головой, сняла туфли и бесшумно пробежала босиком к окну, чтобы сомкнуть шторы и ликвидировать угрозу солнечного луча, коварно подбиравшегося к дивану. Потом молодая женщина тихо устроилась у бюро и открыла нетбук.

Маранты вели себя мирно. Они низко свесили полосатые листья – наверно, тоже спали или старательно создавали обстановку. Аксель одетым вытянулся на диване, лежа на животе и обхватив одной рукой служивший подушкой валик. Постельных принадлежностей в доме не сохранилось, поэтому, когда под утро они решили, что расходиться по домам уже не имеет смысла, пришлось разорить комнатушку, где в прежние музейные времена ночевал сторож. Там и устроилась Хайди – собственно, уже не в первый раз, ей случалось и раньше проводить ночи в доме. Посягнуть на антикварную кровать в спальне Лауры Таннен Хайди не решилась, но по размышлении позаимствовала ветхое вышитое покрывало, под которым обнаружился только голый матрац. Скоро все это, наверно, просто выбросят, рассудила Хайди, к тому же, Аксель – как-никак единственный наследник прежней хозяйки дома.

Поэтому покрывало, краем сползшее на пол, лежало теперь на широкой спине и ногах Акселя. Его куртка висела на спинке кресла, туфли стояли возле дивана – Хайди чуть не споткнулась о них, когда решилась все-таки подойти и поправить почти свалившуюся на пол ветхую ткань. На вороте рубашки еще виден был бледный след крови, край пластыря отклеился от кожи – Аксель спал беспокойно, ерзая щекой по валику. Но рана под пластырем выглядела прилично, так что Хайди мысленно похвалила себя за хорошую работу и решила, что, если он может спать в такой позе, то и грудь его вряд ли беспокоит.

Вернувшись к бюро, Хайди снова оглянулась на Акселя и вдруг озорно усмехнулась, ощутив горячее желание позвонить Веронике и выпалить с ходу что-нибудь вроде: «Представь себе, Акс Эдлигер прямо сейчас спит, как младенец, у меня на диване!»

Телефон в сумке словно услышал ее и торжественно заиграл «Оду к радости». Хайди испуганно заметалась, ища сумку, а схватив ее, рванула из комнаты, бесшумно переступая по полу и на ходу нащупывая предательский прибор, естественно, спрятавшийся в самой глубине.

Аксель только тихо застонал во сне и повернул голову на валике, еще больше сдвинув пластырь. Наверно, маранты и вправду действовали усыпляюще.

– Когда ты научишься пользоваться телефоном?! – зазвенел в ушах пронзительный голос Вероники. – То он у тебя разрядился, то отключен, то ты в одном месте, а он в другом!

– Хочешь со мной связаться – пиши письма, – посоветовала Хайди.

– Ага, знаю. Почтовым дилижансом. Ты помнишь, что мы сегодня встречаемся?

– Нет, сегодня не встречаемся, – возразила Хайди, прикрывая рот рукой, чтобы ее голос звучал тише: – Много работы.

– Ты что-то раскопала? Про рыцаря?

– Не совсем, но… – Хайди посмотрела в открытую дверь на диван. – Ты же знаешь, у меня мало времени, а глава идет так хорошо…

– Зануда ты! – и Вероника отключила связь.

13

Патер покосился в забранное фигурной решеткой окошко исповедальни на коленопреклоненного мужчину по ту сторону. Лицо исповедующегося было необычно далеко от окошка: опустившись на колени, он не склонился, как подобало бы смиренному христианину, тем более – обладающему высоким ростом. Темные глаза поблескивали в сумраке исповедальни, на резко выступающей скуле багровел свежий шрам, тяжелый подбородок и щеки были светлее верхней части лица – видимо, ему впервые за долгое время удалось пообщаться с бритвой.

Священник тихо вздохнул. Сколько ему уже довелось повидать их – с такими же обожженными солнцем лицами, с израненными телами, неспособных опустить голову или преклонить колени, потому что мешали перебитые кости, рассказывавших леденящие душу истории и равнодушно ожидавших его ответа, в глубине души уже не веря в возможность утешения или покоя, ни в этой жизни, ни в Вечности. И сколько раз он слышал эти слова – почти сорвавшиеся с губ или безмолвно промелькнувшие в блеске глаз, или просто повисшие в воздухе не оформившейся до конца мыслью, потому что и подумать такое было невозможно: «Я не жалею ни об одной минуте».

– Тяжек твой грех, сын мой, – медленно произнес патер. – Но Господь знает твою боль, Ему ведомы тяготы долгого пути и то, что трудился ты во имя вящей славы Его. Господь помилует тебя.

– Мне все равно, я ни о чем не жалею, – едва ли он произнес эти слова, однако они ясно ощущались в сумраке узкой клетушки резного дерева. И он опустил веки, чтобы взгляд не выдал его мысли.

– Мне страшно, отец мой, – выдохнул он сухими, узкими губами. – Если я однажды подвел его, если я допустил…

– Ты повинен еще и в грехе гордыни, сын мой, – строго заметил священник. – Ибо только Господь может распоряжаться нашими жизнями, и Он никогда не посылает нам испытаний, которые мы не способны были бы вынести. Ты сделал все, что должно, ибо не в силах человеческих находиться в нескольких местах сразу или принять смерть за другого. Ты должен смириться и исполнять свой долг, лишь тогда обретешь ты душевный покой.

– Я знаю, – прошептал рыцарь. – И оттого мне страшно. Я знаю, что есть люди, которые не желают, чтобы я выполнил свою клятву, а тогда…

– Все в воле Божией. Господь, несомненно, благоволит к тебе, коль скоро уже несколько раз позволил тебе вырваться из лап смерти. Положись на Его волю и исполняй данное слово.

Когда через некоторое время мужчина осторожно встал на ноги и вышел в высокий неф церкви, патер еще долго смотрел ему в спину. Он смутно чувствовал, что все произнесенные слова ничего не значили, потому что человек, медленно удалявшийся навстречу струящемуся из открытых дверей дневному свету, был обречен.

Мужчина шел уверенным широким шагом, платиново-светлые волосы падали ему на ворот, и солнце, проникая в неф сквозь цветные витражи, придавало им то кроваво-красный, то мертвенно-голубой оттенок в холодных искрах. Снаружи дул сильный ветер, на солнце набежала туча, цвета потускнели, и от игры света патеру померещилась где-то в воздухе меж стройных колонн сгустившаяся тень, нацеленная в прямую спину рыцаря не то острием стрелы, не то замахом меча, так что он едва не крикнул: «Пригнись!»

Он не произнес ни слова, однако рыцарь обернулся, откинув с лица светлую прядь, и солнце тут же засияло вновь, окружая его фигуру золотистым ореолом.

Священник благословил его, и рыцарь улыбнулся – улыбкой грустной и настолько светлой и мягкой, что его усталое лицо сразу же показалось молодым и необычайно красивым.

Он подошел к чаше со святой водой, а патер вернулся в исповедальню, где его ждала явившаяся за отпущением грехов прихожанка.

14

– Дело становится интересным, – пробормотал Аксель, застав в театре лихорадочную возню и активное перетаскивание деталей наконец-то доставленной машинерии и техники.

Он с интересом осматривал сложный, многофункциональный подъемник, когда где-то наверху послышался шум, что-то грохочуще перекатилось, и тяжеленная металлическая катушка с останками оборвавшегося троса обрушилась на пол. Аксель едва успел отскочить в сторону, приложившись плечом о деревянную подпорку и едва не вышибив еще и ее из общей конструкции.

– Это уже неостроумно! – пожаловался Аксель в пустоту, не без труда оторвал катушку от пола и стал разглядывать.

– Что случилось? – подбежал дядя Ганс, старый машинист сцены, услышав шум сквозь грохочущее крещендо пролога, доносившееся из-за стен.

– Все в порядке вещей! – раздраженно ответил Аксель, криво улыбнулся дяде Гансу, с грохотом уронил катушку обратно на пол и направился на сцену.

15

– В конце концов, я есть хочу! – пожаловался Аксель стоявшей рядом Терезе, и ведущая актриса согласно кивнула. – Столько времени тратим зазря, а потом все равно придется все делать наоборот!

Хайнц, молодой дублер, в глубине сцены устало выслушивал режиссера и равномерно кивал, то и дело поправляя упорно сползавший с плеча черный плащ. Его глаза были сильно подведены; немолодая женщина-гример поправляла на нем светлый гладкий парик, имитирующий – без особого успеха – прическу Шаттенгланца. От геля прилизанные волосы Акселя потемнели, и цвет не совпадал.

– Да черт с ним, с цветом, это можно подкорректировать освещением! – Аксель не выдержал и направился к ним. – Он все равно не похож на меня, как ни старайся! Остается только сделать так, чтобы я был на свету, а он в тени, и все будет…

– Очевидно! – прорычал режиссер. – Это же должно выглядеть, like magic[17]!

– Тогда понадобится настоящее чудо, чтобы он казался мной!

– Конечно, Аксу непременно нужно, чтобы он находился в центре внимания! – вполголоса пробурчал кто-то, и рядом хихикнули.

Аксель резко развернулся и окинул толпу актеров неверящим взглядом, полным упрека. Там засмеялись.

– Рост тот же, плечи можно еще надставить, но понимаете – скулы, – вздохнула гример. – Такая прическа как раз зрительно делает лицо шире, но этого недостаточно. Лепить что-то, чтобы сделать скулы еще шире… и подбородок, – Она оглянулась на Акселя. – Так красиво не получится.

– А если я встану в профиль? – предложил Аксель. – Чтобы в главный момент нас видели с разных точек зрения?

Через несколько минут все, кто находился на сцене и поблизости, ринулись в зал посмотреть, что получится. Аксель бросил реплику в глубине сцены и, взметнув широкий плащ, исчез в люке во вспышке света, а его место тут же занял Хайнц. Пока голос Акселя в записи звучал в зрительном зале, сам актер со всей возможной скоростью промчался сквозь трюм, чтобы внезапно возникнуть на авансцене. Метнувшийся луч света обратил на него внимание сидящих в зале, и тут же его окружила синеватая полутьма, только скромно мерцали мелко искрящаяся, как мокрый асфальт, ткань плаща и прилизанные волосы, а четкий профиль с прямым носом и тяжелой челюстью был ясно прорисован на фоне сияния, заливавшего глубину сцены, золотой фон задника и словно бы светящуюся фигуру в центре – бледное лицо, огромные темные глаза и насколько возможно подчеркнутые стараниями гримеров скулы.

– It’s perfect![18] – признал режиссер.

Хайнц подошел к Акселю, тот, вздернув бровь, окинул его суровым критическим взглядом, рассмеялся и стиснул юношу в объятьях перед камерой местного фоторепортера, готовившего рекламную статью.

– И сколько времени ушло на подготовку этого эпизода в две с половиной минуты? – поинтересовался тот.

– Недели две на все вместе? – Аксель обернулся к двойнику, и тот согласно кивнул. – Но это ответственный эпизод, конец первого акта. Дальше, впрочем, будет еще круче…

– А вы не боитесь быть слишком похожим на самого Акса Эдлигера? – спросил журналист у Хайнца.

– Боюсь? – приподнял тот густые, нарисованные «под Акселя» брови.

– Ну, звездам, как известно, угрожают завистники, недоброжелатели, сумасшедшие всякие, в конце концов… – весело напомнил репортер. – Вдруг вас перепутают?

– Сочту за честь возможность принять удар на себя! – улыбнулся Хайнц.

Аксель крепче сжал его плечи и заверил:

– У меня врагов нет.

– Повторим еще раз! – распорядился режиссер.

Артисты, пианист и осветители жалобно взвыли, но покорно направились на свои места. Два Шаттенгланца устало прошествовали вглубь сцены. Юноша подтягивал на ходу сползший плащ, Аксель же шел не глядя под ноги, сдвинув брови и задумчиво потирая покрытый густым слоем пудры подбородок.

16

Хайди поймала себя на том, что вот уже несколько минут смотрит не на экран нетбука с многообещающей надписью «Глава шестая», а на буйно разросшийся сад за окном, находясь в состоянии совершенно непродуктивной мечтательности. Если раньше пребывание в кабинете Лауры Таннен заметно повышало ее работоспособность, то сейчас он начал оказывать на Хайди как раз обратное действие. Наличие старого дивана за спиной и шорох маранты рядом упорно напоминали о вышитом покрывале, теперь снова аккуратно расстеленном на старинной кровати; о пустом месте на ковре, где несколько часов простояла пара дорогих черных туфель; о вороте клетчатой рубашки, который она держала под струей холодной воды, чтобы отстирать кровь…

– Черт возьми! – Хайди захлопнула нетбук. – Медитировать можно и дома. Если я еще и увижу его, то только на сцене, может быть, на выходе из театра. Но было, как сказала бы Вероника, «прикольно»! И почему я опять не сообразила взять для нее автограф?

Хайди подошла к окну, распахнула раму с надтреснутым стеклом и отодвинула фигурные листья хмеля, упорно лезущие в комнату – растения любили этот дом.

Внизу качнулась, открываясь, чугунная калитка рядом с воротами, и Хайди вздрогнула. По гравиевой дорожке упругой походкой шествовал мужчина. Его холодно-светлые волосы были гладко зачесаны назад и казались чуть темнее, чем в прошлый раз, однако эту непропорциональную широкоплечую фигуру Хайди не спутала бы ни с какой другой.

Увидев ее в окне, Аксель помахал рукой и направился к входным дверям. Хайди поспешила ему навстречу.

Он вежливо ждал в вестибюле, словно ему нужно было ее разрешение, чтобы подняться в верхние комнаты.

– Я надеялся, что ты еще тут. Не помешаю?

– Разумеется, нет. В любом случае, это твой дом! – Хайди посмотрела на его гладко зачесанные волосы.

– Так будет в спектакле, – поняв ее взгляд, улыбнулся Аксель.

– Как ты себя чувствуешь?

Аксель посмотрел на нее с удивлением, и Хайди пояснила:

– Ну, тот ушиб.

– Ах! Еще тот случай. Все прекрасно.

– А что, был еще какой-то случай?

– Да нет, это просто что-то вроде паранойи…

Хайди, сделав приглашающий жест, стала подниматься по лестнице, и Аксель пошел за ней.

– Ностальгия? – весело спросила Хайди, наблюдая, как Аксель оглядывает комнату, словно ища что-то, а потом подходит к окну, где она только что стояла.

– Скорее, наоборот, – вздохнул он. – Этот город меня не любит.

– Не может быть!

– Возможно, он мстит мне за то, что я его бросил. Но с тех пор, как я сюда приехал, со мной постоянно происходят какие-то глупости. Причем иногда довольно опасные глупости. Вроде того, как получилось с тобой. То есть, – он обернулся с улыбкой, – я ни в коем случае не жалею, что мы познакомились, но согласись, сложись обстоятельства чуть-чуть иначе, и кого-то из нас, если не обоих, уже не было бы в живых.

– Вероятно, – медленно произнесла Хайди. – Но все ведь обошлось, не так ли?

– Обошлось. Но это все больше действует на нервы. Хотя чья-то злая воля вроде бы исключается: я просто не могу представить себе, чтобы все это можно было организовать… и настолько безуспешно! Если бы кто-то хотел мне навредить, то при таком усердии давно уже чего-то добился бы… Да и зачем? Я еще понимаю, если бы такое происходило раньше, когда я находился на вершине успеха… В общем, я созрел до того, чтобы рассматривать любые версии вплоть до сверхъестественных. Но не знаю, с чего начать. Ты скажешь, что все это чушь, да? И, конечно, будешь права.

– Ты говоришь с человеком, который отчаянно старается совместить реальность и сказки, – напомнила Хайди. – Ты полагаешь, что я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Понятия не имею. Я просто хотел попросить у тебя ту книгу. Не насовсем, только полистать. Или мы можем просмотреть ее вместе, если ты не против потратить на меня еще одну ночь.

– Я поняла, – улыбнулась Хайди, доставая книгу. – Тебе просто опять не спится, а тут маранты. И тебе нужен был предлог, чтобы прийти сюда.

– Мне нужен был предлог, чтобы прийти сюда… Возможно, – пожал плечами Аксель. – Но ты, разумеется, знаешь этот шифр лучше, чем я. Я забыл его за столько лет.

– Я знаю шифр лучше, чем ты, – кивнула Хайди, усаживаясь на диван и раскрывая книгу на коленях.

– Не смей меня передразнивать! – Аксель сел рядом с ней. – Я еще подумал… Ты сказала, что пытаешься совместить реальность и сказки. Значит, изучая биографию автора и проштудировав книгу вдоль и поперек, ты, уж наверно, пробовала провести параллели с реальными событиями или местами? Например, по поводу того рыцаря? Не мог ли он существовать на самом деле?

– Ты же его сам придумал!

– Но ты-то об этом не знала.

– Ты все-таки что-то знаешь о нем! Что-то, чего не было в тексте.

– Не знаю, Хайди, увы, не знаю. Но, пожалуй, я хотел бы узнать его историю не меньше, чем ты.

Хайди посмотрела на него долгим взглядом.

– Да. Я знаю, как это звучит, – признал Аксель.

– Что касается реальных событий… Разве что та пчела… – сказала Хайди. – Ну, все те несчастья, которые она принесла рудокопам в книге. Как раз во времена Лауры началась эта геологическая аномалия, а еще произошла эпидемия, которую она сама лишь чудом пережила… И есть еще кое-что…

– Что?

– Сейчас уже поздно, я тебе утром покажу.

Маранта рядом нежно зашуршала, и Аксель шикнул на нее, переворачивая страницу.

17

Аксель окинул взглядом неф собора Йоханнесталя – светлый и золотистый в сиянии раннего утреннего солнца, игравшего шустрыми зайчиками на витых колоннах и мраморных статуях.

– Иди сюда, – Хайди взяла его за руку и потянула за собой.

– Его реставрировали, – отметил Аксель. – Тридцать лет назад тут все выглядело по-другому. И темно было…

Хайди отвела его в один из боковых приделов.

– Я пыталась выяснить историю Янсталя, но добраться до самых истоков не удалось. Принято считать, что город основали в X веке, когда на этом самом месте была заложена первая церковь – группой италийских миссионеров. Они забрели в славянские земли и спасались от злобных язычников, а у подножия Свати-Гебирге им лично явилась Мадонна и защитила от преследователей.

– Все знают эту легенду, – пожал плечами Аксель. – Мой рыцарь явно жил позже.

– Погоди, я не о рыцаре. Я искала хоть какие-то документальные факты, связанные с основанием Янсталя, и нашла трактат XII века, где упоминалась первая церковь, действительно возведенная здесь в конце X века, правда, о легенде там не было ни слова.

– Да мало ли, что за церковь могли заложить эти миссионеры, возможно, просто шалаш какой-нибудь…

– Но здесь есть иллюстрация к той легенде. Смотри!

На стене часовни перед ними, погруженная в мягкую тень, недосягаемая для лучей солнца, глядела яркими обновленными красками фреска, на которой несколько старцев с окруженными золотыми нимбами головами поклонялись Мадонне с голубоглазым младенцем на руках. На заднем плане виднелись заснеженные вершины гор – если художник имел в виду Свати-Гебирге, то он им явно польстил. На переднем же плане была щедро и пышно расписана местная природа, видимо, с целью показать, какое благодатное место избрали пришлые миссионеры, чтобы основать церковь. Там распускались красочные цветы, причем подснежники и ландыши благополучно соседствовали со зрелыми колосьями; собралась посмотреть на Божье чудо разная мелкая живность и птахи.

– Мило, – пожал плечами Аксель. – Когда это сделано?

– В XV веке, когда на месте прежнего, сгоревшего, был возведен нынешний собор, позже частично перестроенный в барочном стиле. Это одна из первых фресок в нем, написанная в стиле Ренессанса очередными заезжими итальянцами – запомнили дорогу. И единственная фреска, уцелевшая во время Реформации… Что ты так улыбаешься?

– В тебе проснулся историк. Не раздражайся: мне нравится, как ты начинаешь светиться, когда чем-то увлекаешься. Ты правда светишься.

– Ты лучше сюда посмотри! Это очень необычная картина. Подойди поближе и присмотрись.

Только подойдя вплотную к фреске, Аксель понял, что лишь часть изображения написана на стене, а многие детали выложены мозаикой. Кубики пестрой яшмы и малахита изображали камни и мох на переднем плане, разнообразные самоцветы подчеркивали яркость оперения птиц и сочные краски соцветий, подснежники дышали нежными оттенками голубых и розовых опалов, вершины в отдалении покрывала наледь хрусталя, а глаза Девы Марии и младенца Иисуса блестели крупными сапфирами. Хайди воровато оглянулась, достала из сумочки зеркальце, поймала и пустила гулять по стене солнечный зайчик – камни ожили и заиграли, преломляя в гранях свет и зажигая цветные искры.

– Прекрати хулиганить! – взмолился Аксель, прикрывая рукой глаза.

– А ты посмотри внимательнее. Ничего не замечаешь?

– Замечаю, – ответил Аксель. – Думаешь, это как-то взаимосвязано? Тут полно всякого зверья и цветов.

– Но только они – из золота!

Аксель неуклюже присел, согнув колени, чтобы разглядеть рой золотых пчел, носившихся над цветами возле края накидки Богородицы.

– Я хочу сказать, они явно особенные. Кроме них, только волосы Мадонны и младенца прорисованы золотом.

– Давай сравним, – предложил Аксель.

Хайди сняла медальон и поднесла к пчелам, рельефно выступавшим золотыми спинками и крыльями на стене.

– Для начала, она в три раза меньше, – вздохнул Аксель.

– Она же в натуральную величину!

– Все равно не очень похожа. Более тонкая работа. А вообще, пчела и есть пчела, трудно сравнить при такой разнице в размерах.

– Может быть, они были частью легенды? Которая потом была утрачена, это ведь устное предание…

– А при чем тут кузина моей прабабки?

– Может быть, она как раз что-то узнала…

– Не знаю, – Аксель снова покосился на фреску. – Я бы вообще не догадался, что тут изображены Свати – это же Гималаи какие-то! А пчелы… Символ чистоты и трудолюбия. Вот как таковые они тут и изображены. А наша пчела несла за собой болезни и мор, если ты не забыла.

– Да, – печально кивнула Хайди. – Ты разбиваешь все мои теории.

– Идем, у меня есть слабый шанс успеть сегодня на работу, – Аксель взял ее за руку и потянул за собой. – Теперь я тебе кое-что покажу.

18

Они шли по утренним улицам городского центра, вдыхая весенние запахи уютных тихих скверов. Аксель спешил, все так же держа Хайди за руку, и ей приходилось подстраиваться под его широкий пружинистый шаг.

– С Тондой Яновкой мы учились в одном классе и дружили в детстве. Мы тогда были три… ну, ясное дело – четыре мушкетера. Не разлей вода. Постоянно устраивали дуэли между собой – на прутьях или палках. Те, кого мы обозначали для себя как гвардейцев кардинала, предпочитали с нами не связываться: по крайней мере, двое из нас четверых выглядели довольно внушительно…

– Ты, конечно, был д’Артаньяном?

– Почему конечно? Д’Артаньяном был Тонда, а я – Атосом.

– Атос мне всегда был симпатичнее. Хотя при твоей комплекции…

– Никто никогда не хочет быть Портосом. Хотя, может быть, по большому счету, он самый приличный человек из всей компании. И смерть у него была самая красивая. Однако он – недалекий увалень, и, значит, изображать его станет или человек тоже небольшого ума, или тот, кому вся эта игра безразлична. Вот наш Портос так к ней и относился. Он был выше меня. Сильнее ли? Вряд ли, впрочем, мы это так и не проверили. Потом он пошел в армию, служил наемником где-то за границей и в конце концов погиб.

– А почему ты был именно Атосом? Есть дворянская кровь?

– Возможно. Мне хотелось так думать, хотя оснований, по правде говоря, было мало. Но остальные мне верили. Кроме того, я левша, но одинаково хорошо управляюсь обеими руками. Помнишь? – «Я буду держать шпагу в левой руке…»

– А в горы вы ходили? Я видела там пещеры…

Аксель резко остановился, невольно дернув ее за руку, так что Хайди пошатнулась и, выпрямившись, изумленно уставилась на него.

– Почему ты спросила?

– Так просто. Разве это не самое логичное занятие для мальчишек, когда поблизости есть такие шикарные пещеры? Тем более – если ходить туда запрещено. – Она неуверенно улыбнулась. – Я бы непременно туда полезла, если бы мне было лет двенадцать!

– Дело в том, что с этого все и началось, – Аксель пошел дальше, ступая медленнее и тяжелее, но руку ее не выпустил. – Моя… проблема.

Он смотрел вперед, не оглядываясь на нее, и его тонкие, сильные пальцы теперь стискивали ее руку почти до боли. Хайди попыталась осторожно высвободиться, но Аксель этого как будто вовсе не заметил.

– Я доигрался в этих пещерах до того, что меня засыпало во время очередной подвижки.

Хайди тихо ахнула.

– Я находился там трое суток, прежде чем меня выручили. Трое суток в полной темноте. Наручных часов не разглядеть, никакого представления о времени. Ничего, кроме шороха осыпающихся камней и журчания подземного ручья. Никаких там летучих мышей, вообще ничего живого. Одна бесконечная ночь, которая превратилась в целую жизнь. С тех пор я совершенно не могу быть один… во всяком случае, по ночам. Каждой ночью я возвращаюсь туда… в темноту и одиночество.

Хайди с беспокойством отметила в его голосе надрыв, рождающееся рыдание, и сама стиснула его руку обеими руками.

– Прости, – тихо сказал Аксель. – Я не собирался об этом. Ты застала меня врасплох… – Он потер свободной рукой лоб.

– И так уже тридцать лет?

– Почти сорок. Отсюда я уехал юношей, а когда это случилось, я был еще ребенком. Но нет, на самом деле… это находит волнами. С годами все прошло, но потом… снова стало хуже. И в последнее время тоже. Может быть, сама близость к этим… – Он кивнул головой в восточном направлении, где стояли невидимые за стенами домов Свати, – так на меня действует. Может быть, для того я и бежал отсюда – чтобы оказаться подальше от них.

– Тогда зачем ты вернулся? – тихо спросила Хайди.

– Не знаю. Вот это, в первую очередь, я и пытаюсь понять.

– Может быть, лучше снова бежать отсюда?

– Теперь я уже не могу бежать, пока не разберусь во всем до конца. Пока не разберусь хотя бы в себе самом. Бежать можно всю жизнь, но от себя никуда не скроешься. От собственной тени, как в песне поется[19], – он мрачно усмехнулся. – Наш рыцарь хорошо это знал.

– Как его звали, этого рыцаря? – вдруг спросила Хайди.

– Дитрих.

Теперь уже Хайди резко остановилась, и Аксель удивленно посмотрел на нее.

– Ты шутишь!

– Что, это ты тоже увидела во сне?

– Нет, но… Впрочем, все опять легко объяснить: в детстве ты тоже читал «Битву при Равенне»!

– Сказания о Дитрихе я, разумеется, читал, но это тут совершенно ни при чем. Я не знаю, откуда я это взял, но знаю совершенно точно, что зовут его Дитрих. Тем не менее, это другой персонаж и совсем другая история. Дитриху Бернскому, если на то пошло, было куда легче.

– Разве ситуация не та же самая? Ему доверили королевских детей, а он не смог их уберечь. Причем он был невиновен в этом.

– Нет, это совершенно другое. Дитрих Бернский подвел своего друга и короля…

– Не то слово – подвел!

– Но он больше всего переживал из-за того, что не сможет после этого посмотреть ему в глаза. Потом Этцель-Аттила его простил, они поплакали, пообнимались – и все, инцидент исчерпан. Дитрих даже не решился поначалу показаться Этцелю на глаза, послал своего человека уверять в его невиновности. У меня же… В смысле, у нашего героя положение куда более тяжелое – нет короля, перед которым он мог бы повиниться. Которого он мог бы умолять о прощении. Его король мертв, и отвечать он должен только перед собой, а строже судьи не бывает. Для некоторых, по крайней мере…

– Да, – кивнула Хайди. – И именно поэтому мне так симпатичен… Дитрих.

– Они с тем королем любили друг друга, – сказал Аксель.

– Ты имеешь в виду?..

– Да.

– Ты это уже тогда придумал, или это открылось тебе сейчас?

– Я это знал уже тогда, но только теперь понял, что это на самом деле было.

Они подошли к зданию театра, и первый, кого они увидели на тротуаре у служебного выхода, был Яновка. Он стоял, прислонившись к стене здания, и курил, длинный и тонкий, с узким лицом и посеребренными сединой усами, погруженный в скорбную задумчивость, и всем своим видом напоминал, скорее, дон Кихота, нежели д’Артаньяна. Разве что сильно постаревшего и разочаровавшегося в жизни д’Артаньяна.

– Гуляем под ручку, – осуждающе заметил он и криво улыбнулся. – Поклонница?

– Это Хайди, – представил Аксель.

– Хайди Шефер, – уточнила девушка, протягивая Яновке руку.

– Очень приятно, – Тот галантно склонился перед Хайди и коснулся ее руки губами. – Ну что, герр Шаттенгланц? – повернулся он к Акселю. – Полетаем?

– Полетаем, – с готовностью кивнул Аксель.

Хайди отвлеклась, увидев стройного симпатичного юношу с гладко зачесанными назад светлыми волосами с платиновым отливом – у Акселя накануне вечером была точно такая же прическа. Проходя мимо, парень скользнул по ней неожиданно напряженным взглядом и скрылся за дверью. Хайди снова обернулась к Акселю и Яновке. Директор театра наклонился ближе к артисту и тихо говорил:

– А ты уверен, что спина выдержит? – Он бросил быстрый взгляд на Хайди и скривился, поняв, что она услышала нечто, не предназначенное для ее ушей.

– Выдержит. И не такое выдерживала, – отрезал Аксель, и Хайди почувствовала, как он снова крепко стиснул ее руку. – Ни о каких дублерах не может быть и речи, Тонда, это мой спектакль! И, что бы ты ни думал, я нахожусь в отличной форме.

– Ладно! – Яновка поднял руки, словно бы защищаясь. – Вот сегодня и увидим, в какой ты форме. Мое почтение, – кивнул он Хайди.

Аксель потянул Хайди за собой в здание театра.

– Что может не выдержать спина? – осторожно спросила она.

– Самый эффектный трюк. Шаттенгланц стоит там высоко на площадке, которая внезапно на глазах у зрителей исчезает из-под него, и он летит над сценой, распахнув плащ, как крылья. Кич страшный, по правде говоря, но выглядеть должно красиво, – он усмехнулся. – В Янстале меня нескоро забудут. Проблема в том, что все происходит быстро, вес тела резко переносится с ног на ремни и тросы. Большая, внезапная нагрузка на позвоночник. Но наш режиссер всеми силами стремится создать иллюзию волшебства. Я, право же, использовал бы другие методы, но… мне тоже нужно, чтобы шоу было запоминающимся.

– Что-то мне это не нравится, – заметила Хайди. – После всего, что ты говорил вчера. Ты не думаешь, что, учитывая все обстоятельства, это может быть… опасно?

– Если так думать, то лучше вовсе из дома не выходить, – пожал плечами Аксель.

19

Два часа тридцать четыре минуты. В темноте светились электронные цифры не самого приятного красно-оранжевого цвета и еще отражались в большом зеркале на стене напротив. Куда ни посмотришь, до тебя непременно донесут эту ценную информацию – что впереди ждут еще долгие часы ночи. В комнате не было темно: за окном без занавесок на улице горел фонарь, и все предметы были ясно различимы, так что можно было занять себя бессмысленным разглядыванием чужой меблировки, отнюдь не претендовавшей на высокое качество или стиль.

Аксель поерзал, удобнее устраивая спину, и крепче прижал к себе теплое и гладкое молодое тело. Светловолосая голова, покоившаяся на выбритой груди Акселя, шевельнулась, и Хайнц что-то невнятно пробормотал во сне.

По крайней мере, у Акселя было это: ощущение присутствия, теплой тяжести на груди, ощущение слюны на коже, там где ее касались губы Хайнца, а потому было не так уж важно, что там показывают часы. А где-то в ином времени и пространстве – Аксель хорошо знал это – ночь была холодной и сырой, возможно, шел дождь, и ныли изломанные когда-то кости, а сильное, закаленное десятками битв и месяцами странствий тело ежилось на пустынной дороге. Куда он ехал в ночную пору? Спешил? Или бежал от кого-то?

Но страшнее всего было одиночество, пустота вокруг, которую не заполнить ничем, и от которой не отвлечет ничье теплое тело рядом. Хотя у него тоже было свое ощущение присутствия – не менее сильное, чем создает живое существо. Этот ток энергии исходил от окованного металлом ларца, который он вез не в седельной сумке, а оперев о бедро и инстинктивно прижимая свободной от поводьев правой рукой к своему защищенному кольчугой боку как нечто необыкновенно дорогое. Но тепла в нем не было.

Потусторонняя сырость отозвалась тупой болью в спине, и Аксель сполз с подушки, ища более комфортное положение. Босая ступня коснулась холодной спинки кровати, и он криво ухмыльнулся в темноте: кровать была явно маловата для двоих крупных мужчин.

Хайнц открыл глаза, обрамленные длинными, пушистыми ресницами, совершенно черные в темноте, и приподнял голову.

– Прости. Я разбудил тебя, – сказал Аксель. – Спи. До утра еще далеко.

– А ты не спишь?

– Я жду рассвета. Не обращай внимания. Отдыхай. Сегодня будет тяжелый день.

– Для тебя в первую очередь, – Хайнц снова прижался щекой к груди Акселя. – Я-то что? Покручусь на сцене в третьем ряду справа, а ты… Вчера все не очень гладко прошло.

– Поначалу всегда так. Все устроится со временем. Кстати, мне нравится твой новый цвет волос, но не думаю, что это хорошая идея.

– Теперь мы будем полностью совпадать по цвету, – улыбнулся Хайнц. – К тому же я не люблю носить парик.

– Целых две с половиной минуты!

Хайнц блеснул яркой белозубой улыбкой.

– Даже две с половиной минуты нужно доводить до совершенства! Кто меня этому учил?

– Не стремись быть похожим на меня, – посоветовал Аксель. – Лучше ищи свой собственный стиль, если хочешь чего-то добиться. Яркая индивидуальность, нечто присущее только тебе, что будут только с тобой ассоциировать – залог успеха в нашем деле.

– Я понимаю.

Часы показали три. Фонарь на улице погас, но глазам, привычным к темноте, достаточно было лунного света, отражавшегося в зрачках Хайнца.

– And our days seem as swift, and our moments more sweet, with thee by my side, than with worlds at our feet[20]… – тихо, задумчиво прочитал Аксель.

– Это Байрон, да? – спросил Хайнц.

– Да. Мы использовали тогда в мюзикле несколько его романсов. Да… – Аксель невольно улыбнулся. – Славные были времена. «Шефтсбери», Лондон. Правда, для Бродвея я оказался тогда недостаточно хорош…

– Но ведь потом они там только рады были бы тебя видеть, верно? Если бы «Готическую Фантасмагорию» привезли на Бродвей, как планировали…

– Ее не привезли на Бродвей, – мрачно ухмыльнулся Аксель. – Побоялись. После той истории…

– Я видел тебя в «Готической Фантасмагории» – поделился Хайнц. – Это был единственный случай, когда я видел тебя вживую в спектакле. В Гамбурге, в «Нойе Флоре», меня водили туда родители. Ты был великолепен в роли лорда Рутвена. Тоже Байрон, да?

– Это было логично, – пробормотал Аксель.

– Наверно, именно этот поход в театр и определил всю мою дальнейшую жизнь! Именно после этого я захотел стать актером мюзикла. Вот уж действительно фантастическое было зрелище. Примерно, как у нас сейчас, да?

– Да, «Фантасмагория» тоже была сильно навороченной технически, – произнес Аксель, и в комнате внезапно повисла тишина.

– Ты не думаешь, что эта техника… – Хайнц приподнялся и сел в постели, – чертовски ненадежна?

– Ерунда. К ней надо просто приспособиться.

– Не знаю. Слишком много всего происходит сразу и слишком быстро. Столько натянутых тросов… А если какое-нибудь крепление сорвется…

– С чего бы ему срываться?

– После того, что произошло в «Нойе Флоре»…

– Там все было иначе.

– Я хочу сказать, я всерьез имел в виду то, что сказал тогда журналисту. И я готов дублировать тебя не только в сцене раздвоения.

– Даже те две с половиной минуты вызвали столько возни. Мы с тобой не похожи, это факт.

– Это решаемо. И, в конце концов, я моложе, а ты…

Аксель повернул голову и окинул взглядом залитое лунным светом поджарое жилистое тело Хайнца. Если бы он сам выбирал из всего актерского состава себе дублера для трюков, он, несомненно, выбрал бы именно этого юношу, сильного и гибкого.

– Слышится голос Яновки, – проворчал Аксель. – Это не он тебя?..

– Ну да, он говорил со мной, чтобы я был готов на всякий случай… тебя подстраховать.

Аксель не без труда повернулся на бок и приподнялся на локте, Хайнц отодвинулся, увидев, как полыхнули его темные глаза.

– У нас с Яновкой договор: я выступаю в каждом спектакле в течение первого месяца! Если со мной что-то случится, ты можешь исполнять трюки при втором составе, но на моих выступлениях это исключено! Или ты обрадовался возможности вылезти на первый план из своего третьего ряда?

– Я вовсе не думал… Это Яновка мне сказал… Акс, я вовсе…

– Я убью Тонду! – прошипел Аксель, садясь в постели и спуская ноги на пол. – Осветлить волосы тоже он тебе… посоветовал?

– Что ты, в самом деле?! – жалобно проговорил Хайнц. – Акс… Ты неправильно понял. Никто не думает отбирать у тебя твое шоу…

– Вот именно, это мое шоу! – рыкнул Аксель. – И мне не нравится, что человек, которого я считал другом, устраивает заговоры за моей спиной.

– Я не собирался делать ничего такого, что могло бы помешать твоему успеху, – заверил Хайнц, придвигаясь ближе и обнимая его со спины. Аксель не двигался, только на щеках ходили желваки.

– А зачем тогда эти разговоры о технике? – спросил он через некоторое время. – Что еще за стремление принести себя в жертву?

– Я говорил серьезно. Я просто хочу, чтобы ты знал, что можешь на меня рассчитывать. Во всем, – произнес Хайнц. – Прости.

– Выключи эти чертовы часы! – приказал Аксель, снова ложась в постель.

20

– Ты не замужем? – спросил Аксель.

– Что за вопрос? – Хайди подняла глаза от нетбука, который держала на коленях.

– Просто хотел начать светский разговор. Все равно ни черта не получается и никаких идей нет.

Он лежал на животе на ковре в кабинете Лауры, скрестив в воздухе ноги в узких туфлях и бессмысленно глядя на раскрытую на нахзаце книгу сказок. Хайди тоже сидела на полу, окружив себя принесенными из местной библиотеки и пары музеев книгами, и сосредоточенно высматривала что-то на экране нетбука, иногда постукивая пальцем по тачпэду. Для удобства работы они притащили в центр комнаты все три настольные лампы, которые нашли в доме.

– Я уже пробовала как-то, спасибо, больше не хочу.

– Не сложилось?

– Он совершенно не принимал во внимание мои интересы и вообще… я слишком ценю возможность быть одной, – она улыбнулась. – В этом мы с тобой полные противоположности. Хотя ты ведь тоже один…

– Я-то формально женат, – Аксель поморщился.

– Ты меня постоянно поражаешь!

– Я был совсем молод и думал, что это для меня возможно. За ошибки, как известно, приходится платить. За большие ошибки – дорого.

– Ты можешь развестись.

– Мы все равно не живем вместе. И знаешь… – он посмотрел куда-то в пустоту, словно сам удивляясь внезапно пришедшей мысли. – Наверно, это тоже какая-то гарантия. От одиночества. На крайний случай.

– Это нечестно по отношению к ней, – Хайди отложила компьютер и взяла в руки книгу.

– Ты ее не знаешь. И это она сама то приходит, то уходит… И на кой черт я завел этот разговор? – он потянулся к стоявшей на полу кружке с кофе и отхлебнул глоток. – Я тебе, наверно, мешаю? Если ты любишь быть одна?

– Ты мне не мешаешь.

– Книга твоя хоть продвигается?

– Все идет хорошо. Только никак не удается привязать к реальности ту пещеру с сокровищем и скелетом! – она подняла глаза от книги.

– Там не было сокровища, – напомнил Аксель. – Заметь, настоящих сокровищ у Лауры никогда нет. В смысле, материальных благ, богатства.

– А золотой мед, который давали золотые пчелы? Герои нашли его.

– То еще богатство. Сколько людей из-за него погибло!

– Наш Дитрих тоже вез сокровище, – заметила Хайди.

– Везет, – поправил Аксель, снова безнадежно всматриваясь в шифрованный текст.

– В смысле?

– Везет. Это происходит прямо сейчас, я чувствую.

Хайди снова отложила книгу и уставилась на него.

– Да, я знаю, как это звучит, – кивнул Аксель. – И да, я знаю, что одна проблема с мозгами у меня уже есть, и она сильно осложняет мне жизнь. Но, мне кажется, это главная причина, по которой я сюда приехал. Какой-то смутный зов. Я ощущаю его растерянность и боль. Это как будто… Говорят, у близнецов такое бывает…

– Кристофер Прист, «Престиж», – отчеканила Хайди.

– Прости?

– Книжка есть такая. О фокусниках и двойниках. Там один герой как раз думает, что у него есть близнец, а в конце выясняется… – Хайди запнулась, – что это он сам, – медленно закончила она и, перехватив чуть ли не испуганный взгляд сумрачных темно-серых глаз, продолжила в ускоренном темпе: – Там просто была такая машина, которая удваивала вещи и людей.

– Нет, – мотнул головой Аксель. – Это явно не мой случай. Но двойники, может быть… – он повернулся на бок, опершись локтем на пол. – Ты можешь себе представить мир, где у меня… или у каждого человека, но только я это почему-то ощущаю… есть двойник, и существует некая взаимосвязь на уровне эмоций… как эхо?.. А может быть, и на физическом уровне. Это тоже уже кто-то написал?

– У Стивена Кинга что-то было про миры с двойниками. И, думаю, много у кого еще. Но мысль интересная, хотя… Ты предполагаешь, что это может быть прошлое?

– Или совсем другой мир, или прошлое, или… – Аксель рассмеялся. – Кажется, нам надо искать мир, где живут выдуманные литературные персонажи. Призрак и Вальжан…

– И лорд Рутвен! – улыбнулась Хайди.

– Но я никогда не играл рыцарей. Да. Я не первый актер, которому прямая дорога со сцены в сумасшедший дом. Я только боюсь подвести их всех… Тонду…

Хайди переместилась ближе к нему, отложив книги.

– Допустим, я тебе верю и не считаю, что все это настолько уж невероятно. И готова помочь, насколько это в моих силах. Но что нужно сделать?

Аксель провел рукой по исписанному нахзацу книги.

– Дописать рассказ.

– Устроим Дитриху хэппи-энд?

Аксель покачал головой.

– Нет, надо понять, что там произошло… или произойдет в действительности. Если ошибиться… ничего хорошего тогда уж точно не будет. Я все пытаюсь вспомнить, мне кажется, было что-то еще, что я знал тогда и не записал.

– Ты ведь вспомнил имя.

– Я не вспомнил. Оно само откуда-то взялось.

– Он сам тебе сказал?

– Возможно. И мне кажется… Знаешь, мне кажется, он рассчитывает на мою помощь. И он сам как-то защищает меня. Ведь столько было случаев… – Аксель посмотрел на Хайди и беспомощно улыбнулся.

– А я ведь именно ради этого и приехала в Янсталь, – тихо сказала она.

21

Дитрих неловко отступил назад и уперся спиной в стену, едва не сбив плечом висевший на ней крест. Несостоявшийся убийца лежал на его тюфяке, неподвижный, странно заломив руку с ножом. Громкий треск ломающихся костей и стук падающего тела перебудили остальных постояльцев, спавших в той же зале. Со всех сторон на Дитриха смотрели испуганные, недоумевающие, растерянные со сна глаза.

– Он пытался убить меня, – хриплым голосом объяснил Дитрих, убирая с покрытого испариной лица светлые волосы.

Спина болела – впрочем, ничего другого и ожидать было нельзя, такие резкие развороты никогда не оставались для него безнаказанными. Поэтому Дитрих продолжал стоять у стены, пока двое других странников с постоялого двора перевернули мертвое тело и явили присутствующим изможденное, заросшее неопрятной бородой лицо и худую одежку нападавшего. Нож его, однако, был ухожен более, нежели он сам.

– Вор! – понимающе заметил кто-то. – Пролез как-то, пока все спали.

– Мелкий мужичонка, такой в любую щель проберется, что кошка, – согласился другой.

И оба скосили глаза на ларец, край которого торчал из-под трупа. Ларец стоял рядом с тюфяком, и, лежа на животе, Дитрих прижимал его к себе.

– Польстился на рыцарево состояние, – заметил кто-то. – Решил, что-то ценное там, в ларце.

– Наверно… наверно, – бормотал Дитрих, сильно сомневаясь, что это был случайный грабитель, и с тоской думал, что и в людных местах – в родных-то краях! – теперь не придется снимать ночью доспехи. Впрочем, от подкравшегося тайком к спящему убийцы они вряд ли смогут защитить.

В этот раз Дитриха спасла мучившая его вот уже которую неделю бессонница. Скорчившись на худом ложе, он обреченно вслушивался в храп и сопение прочих постояльцев, сознавая, что надежды наконец-то выспаться, раз уж выпала возможность провести ночь под крышей, в тепле и сытости, оказались тщетными, и потому услышал легчайшие – чуть ли не тише мышиного бега – шаги. До последнего момента он надеялся, что это просто кто-то из постояльцев вернулся со двора и боится разбудить остальных, но, когда убийца склонился над ним, и невидимое во тьме лезвие коснулось его бока, Дитрих был готов к стремительному рывку в сторону. Отчаяние, страх, чувство безнадежности, боль, терзавшие его на нескончаемом пути из Палестины, выплеснулись в порыве бешеной ярости, и мгновенье спустя нападавший был мертв – только громко и сухо хрустнула шея. Лукаш всегда восторгался, какие сильные у Дитриха руки… Но теперь не спросить было, кто заплатил убийце и что именно поручил ему.

Привели заспанного хозяина. Поняв, в чем дело, тот побелел от страха и стал униженно просить прощения, ухитряясь при этом искренне возмущаться – до каких мол времен дожили, душегубы всякие просто так по ночам влезают, никогда прежде такого не бывало… Труп унесли и постель по требованию Дитриха заменили. Измученное тело требовало покоя, да и спину то и дело пронзала острая боль. Однако ясно было, что заснуть он теперь уже точно не сможет, а значит, оставалось только смотреть в пустоту, снова слушать храп и тихие разговоры о происшедшем и о том, какие тяжелые ныне времена, и час за часом ждать далекого рассвета.

22

Ждать час за часом.

Сунув руки в карманы расстегнутой короткой куртки из тонкой кожи, Аксель мерил широкими шагами улицы Йоханнесталя, делая уже далеко не первый круг по центру города.

Хайди не было на Лютагассе, значит, она, как и все нормальные люди, спокойно спала в своей маленькой квартирке – он не знал, где это, да и не собирался тревожить ее. Как и Хайнца, на которого все еще злился. В конце концов, со своими фобиями надо разбираться самому, не мучая окружающих.

Можно было надраться или уходить себя так, чтобы, придя в гостиницу, рухнуть в постель полумертвым от усталости. Проверенный способ. Обычно ему хватало нескольких часов на рассвете, чтобы выспаться. В молодости случалось отсыпаться время от времени по несколько суток, но с годами эта необходимость отпала – приспособился.

Аксель вышел на набережную, долго стоял, глядя на спокойно текущие воды Шпрее. Ноги гудели после нескольких часов быстрого хода, и Аксель, опершись руками о парапет, втянул себя на холодный мрамор, поставил рядом банку пива и скинул туфли.

От реки веяло прохладой. Дурные голуби, под влиянием цивилизации тоже разучившиеся спать по ночам, метались в свете фонаря у старинного каменного моста – как мухи у лампы. Центральная площадь за темными квадратами домов была подсвечена; купол собора и колокольня возвышались над спящим городом, сияя во тьме холодным голубоватым светом, немного нереально и загадочно и в то же время ярко и празднично, как рождественская елка. И от яркости света в центре еще темнее казался противоположный берег, где спал во мраке обреченный на скорую гибель Штадтранд, с покорным фатализмом ожидающий своего часа, а за ним прятались за непроницаемой завесой мглы Свати, укрывшись колючим одеялом хвойного леса и пряча от всего мира свое коварное, переменчивое нутро.

Аксель забрался на парапет с ногами, повернулся боком к реке и обхватил руками колени. Остывший за вечер мрамор холодил сквозь носки усталые ступни.

– Самое мне место здесь, между, – решил Аксель. – Шаттенгланц. Создание света и тьмы.

Как раз когда он начал задумываться, не грозит ли ему этот приятный отдых простудой и прочими сопутствующими радостями жизни, и не без извращенного удовольствия представил себе, что скажут в театре, если завтра он окажется без голоса, послышалось спокойное, уверенное ворчание мотора. На набережную выехала машина с полицейскими значками, хотя явно не патрульная. Кто-то из местного полицейского начальства ехал домой, задержавшись на работе или в гостях. Они ведь, наверно, тоже ходят в кино или в гости.

Аксель на всякий случай отдал честь. Машина затормозила, и сидевший за рулем пожилой мужчина, высунувшись из окошка, смерил артиста подозрительным взглядом.

– У вас все в порядке? – спросил он.

– Все просто замечательно! – с большим убеждением ответствовал Аксель, глядя на полицейского в тихом восторге: у него кончики усов закручивались вверх, как на картинке. В порыве внезапного вдохновения Аксель предложил: – Может быть, составите компанию?

– Что, простите? – Брови полицейского поползли вверх.

– Ну так… прекрасная майская ночь… Красивый город, Шпрее. Можно посидеть, поболтать…

– Да вы пьяны! – сообразил полицейский.

– Только самую малость, – признал Аксель.

– Не знаю, как там у вас, – полицейский окинул неприязненным взглядом лоснящуюся кожаную куртку Акселя с вызывающе блестящими серебристыми заклепками, – а в Йоханнестале не принято сидеть ночами… вот так над Шпрее…

– Но ведь и не запрещено, верно? – резонно заметил Аксель.

– Немедленно приведите себя в порядок и отправляйтесь домой спать!

Аксель тяжело вздохнул.

– И не сидите так, еще в воду свалитесь!

Аксель кинул равнодушный взгляд вниз и покачал головой.

– Это исключено.

– Знаете что… – Полицейский приоткрыл дверцу автомобиля и сунулся вперед, видимо, собираясь выйти, однако остался на месте. Ход его мыслей и ощущения легко было представить: он устал после долгого дня, чем бы этот день ни был занят, больше всего ему хотелось наконец-то попасть домой, и он плохо представлял себе, что, собственно, делать со странным чужаком. Кроме того, окинув Акселя профессионально-изучающим взглядом, полицейский оценил ширину его плеч и обтянутую футболкой мускулистую грудь под курткой – дело могло закончиться никому не нужными осложнениями, и было б из-за чего…

– Слезайте оттуда, – более спокойным тоном посоветовал он. – И наденьте, в самом деле, туфли! Простудиться хотите?

Аксель покорно кивнул, бросил последний взгляд на ночные красоты вокруг – все равно, кроме зарева над площадью, ничего не было видно в темноте, – спрыгнул с парапета, обулся и застегнул молнию куртки. Взяв свою банку с пивом, Аксель счел, что она слишком холодная, и с поразительной меткостью отправил ее в ближайшую урну, находившуюся в нескольких метрах от него.

Полицейский моргнул.

– Вы, наверно, знаете, где можно достать немного шнапса в такое время? – вежливо спросил Аксель, блеснув располагающей улыбкой.

Полицейский плюнул, захлопнул дверцу и тронулся с места.

Аксель хотел снова отдать ему честь, но решил, что этот жест недостаточно ясно выразит его почтительное отношение к представителям охраны порядка, и послал вслед полицейскому воздушный поцелуй. Автомобиль резко затормозил (вероятно, полицейский увидел это в зеркальце заднего вида), но по размышлении тронулся снова, раздраженно урча.

Артист посмотрел в небо, попытался определить время по звездам (ничего у него не вышло, потому что в звездах он ни черта не понимал) и направился в сторону центральной площади – на свет.

А ведь Дитриху тоже не спится, – мелькнула у него странная мысль. – Интересно, что он делает? Продолжает путь в тиши ночных дорог, под звездами? Надеюсь, ему хватает утренних часов, чтобы отдохнуть… – Аксель сунул озябшие руки в карманы куртки – становилось все холоднее – и ускорил шаг.

23

– Это должно выглядеть like magic! – снова завел режиссер свою любимую песню. – Плащ внезапно распускается в полете, как гигантский… цветок!

– Знаю, знаю, – проворчал Аксель и добавил под нос: – Кич!

Он страдальчески закатил глаза, когда ассистент туго затянул ремень у него под грудью, подергал на всякий случай остальные ремни, проверяя их надежность, и защелкнул карабин.

– А дышать я как буду? – выдавил Аксель.

– Обойдешься, в этой сцене тебе петь не надо! – отрезал ассистент. Несколько человек, стоявших рядом, засмеялись.

Аксель, поджав узкие губы, расстегнул и ослабил ремень, снова щелкнул карабином, заодно удостоверившись, что он держит прочно, застегнул поверх ремней жилет, чтобы их не было видно, и, состроив комическую рожицу, с вызовом взглянул на окружающих.

Хайнц бросил на него жалобный взгляд, но Аксель сделал вид, что не заметил: он предпочитал не афишировать свои интрижки перед труппой. Во всяком случае, пока речь шла не более чем об интрижке.

– Ну, вперед! – скомандовали ему.

Аксель, и сам уловивший соответствующий пассаж пианиста, кивнул. Красавица Тереза подбежала, обняла его, прижавшись на миг пышным бюстом к его затянутой в жилет и сложную конструкцию из ремней груди, и звонко поцеловала. Она каждый раз провожала его в полет, как в последний путь.

Не прошло и минуты, как он уже поднимался над сценой на крохотном пятачке из нескольких деревянных плашек. Кое-кто из артистов пробовал просто постоять на этой площадке на полной высоте и сразу же просился вниз, жалуясь, что закружилась голова. Аксель страхом высоты не страдал ни в малейшей степени. Тем не менее, его подташнивало, и сердце уже заранее замирало и готовилось ухнуть вниз с бешеным приливом адреналина, когда площадка внезапно исчезнет из-под ног, подтолкнув его в плавный полет по широкой дуге. Полет завершался над оркестровой ямой, после чего зал погружался в полную темноту, а по ходу дела требовалось еще удерживать изящную позу и помнить о чертовом плаще, которому полагалось «расцветать» вокруг него, и стараться не зацепиться за какую-нибудь штуковину, летящую рядом (а их было полно, и носились они по самым диким траекториям), и к тому же сохранять каменное выражение лица, сознавая, что зрителям его будет отлично видно. Однако не только из-за эффектности зрелища Аксель никому не отдал бы этот трюк – он и самому себе не признался бы в том, насколько ему нравились и ощущение полета, и ощущение контроля над собственным тренированным, все еще надежным и послушным телом.

К резкому толчку и внезапному ощущению пустоты под собой подготовиться было нельзя. Всегда это происходило в какой-то мере неожиданно, но в этот раз получилось еще более неожиданно, чем обычно. Площадка не подтолкнула его вперед и вверх, как должна была, а просто убралась из-под ног, да еще на несколько секунд раньше, чем следовало. Ох уж эта сценическая машинерия!

Несколько растерявшись, когда доски под ним внезапно исчезли, Аксель в первый момент инстинктивно вцепился в державшие его тросы, хотя прекрасно знал, что делать это нельзя: сложная сеть тросов перекрещивалась над ним, поддерживая множество разных «небесных тварей», включая пару штук полноценных, любовно вырезанных из дерева крылатых драконов, и, учитывая их стремительное перемещение, можно было легко запутаться, а то и вовсе остаться без рук. И, как будто одной накладки было мало, на животе под тускло поблескивающим, как мокрый асфальт, жилетом задорно щелкнуло, и Аксель почувствовал, что стягивавший ребра ремень резко ослаб. Другие ремни врезались в плечи и уверенно заскользили вверх.

Между тем, остальная машинерия исправно выполняла свои обязанности, и его решительно повлекло вперед. Аксель сочно выругался в приклеенный к щеке микрофон. Упасть ему, впрочем, пока не грозило: ремни удерживал жилет, сползший под мышки и уже трещавший по швам. Хуже было то, что на спину давило в самом неподходящем месте, и оставалось только отчаянно извиваться, пытаясь подтянуться повыше и перенести вес собственного тела на плечи и пресс.

Вдобавок техники, естественно, растерялись, пытались остановить процесс, и вместо того, чтобы спокойно завершить положенную дугу, тросы лихорадочно заметались в воздухе и грозили перепутаться.

Почувствовав, что один из тросов повело куда-то в сторону, Аксель выпустил его к чертям собачьим и, смерив взглядом расстояние до сцены – не такое уж большое, по правде говоря, – свободной рукой сорвал с горла запутавшийся в тросах плащ и рванул жилет так, что вниз градом посыпались пуговицы.

Ощутив, что его опять потянуло наверх, он отпустил вторую руку и торопливо выпутался из жилета и ремней, чтобы с грохотом приземлиться на сцену – увы, далеко не так аккуратно, как хотелось бы. Аксель было встал на ноги, но, не сумев удержать равновесие, завалился навзничь. К счастью, ударился он не сильно – актерская выучка помогла вовремя подставить бедро и более-менее мягко перекатиться. Однако, когда Аксель лежал на спине, ему требовалось немалое усилие, чтобы подняться, и, оглушенный всем происшедшим, несколько мгновений он просто прислушивался к собственным ощущениям. Горели плечи, натертые ремнями и краями жилета, но, помимо этого, он как будто остался невредим.

Он сделал слабую попытку приподняться, но тут же послышался тяжелый топот и чей-то вскрик: Хайнц, рванувшись к Акселю, отшвырнул в сторону оказавшегося на пути статиста. В следующее мгновенье руки Хайнца осторожно обхватили Акселя за плечи, помогая встать, горячие губы прошлись по щеке с дрожащим шепотом:

– Боже, как ты меня напугал…

– Я цел, я в полном порядке! – прорычал Аксель, высвобождаясь из его рук. – Но я хочу сказать этому кретину-технику… – Он запнулся и посмотрел в глаза Хайнца, полные искренней тревоги, облегчения и испуга одновременно… Но ведь Хайнц был актером, пусть начинающим, но актером… Так или иначе, Аксель удержал готовое вырваться со злости: «Не твоя ли это работа?»

Не успел он сделать шаг, как на шее у него всем весом повисла Тереза, что-то испуганно лепеча, их обступила толпа, кто-то хлопал его по плечам, другие оглядывали не без опаски, словно удостоверяясь в том, что он не собирается рассыпаться на части. Постепенно люди отступили, и показался неуверенно топтавшийся на месте бледный Питер, смотревший на него, как кролик на удава.

– В следующий раз, – спокойно произнес Аксель, стараясь, чтобы голос не дрожал, – когда ваша машинерия свихнется, и не думайте хвататься за рычаги! Пусть все идет как идет, и всем тогда будет гораздо проще.

Питер испуганно кивнул. Аксель провел трясущейся рукой по лбу, оглядел стоявших рядом.

– Я думаю, распространяться об этом незачем, – предложил он. – И так уже слухи дурацкие ходят… И директору лишний стресс…

– Это от какого стресса ты хотел меня избавить? – холодно поинтересовался Яновка. Он стоял в стороне, держа в руках мятый ком из разорванного жилета и ремней.

– Упс, – сказал Аксель.

Толпа расступилась, и Яновка подошел к Акселю, на ходу стряхнув с ремней останки жилета. Остановившись прямо перед артистом, он молча защелкнул карабин, потянул ремни в стороны, подергал, показывая их надежность.

Аксель сунул руки в карманы брюк, глядя в глаза директору, на щеках его ходили желваки, тяжелый подбородок выдвинулся вперед. Вокруг молчали, над сценой повисла напряженная тишина, только с колосников доносился стук и даже скрежет – там пытались распутать завязавшийся наверху узел.

– Мне сказали, что последним его застегивал ты, – наконец произнес Яновка.

– Последним его застегивал я, – повторил Аксель без всякого выражения.

– Тебе непременно надо было ослабить ремень, – сказал Яновка.

Аксель промолчал, сжав узкие губы и по-прежнему двигая мускулами на щеках. Яновка уронил ремни на пол и отвел взгляд.

Конец ознакомительного фрагмента.