Глава 4. Стовград
Стовов проснулся оттого, что нестерпимо чесался нос. Ему удалось разглядеть на кончике носа красноватого паучка, который то спускался к ноздре, то поднимался обратно. Князь подёргал щекой. Паучок осторожно приподнялся на невидимой паутине и затих. Стовов шумно зевнул и окончательно открыл глаза. Паучок, крутясь как веретено, стремительно вскарабкался на недосягаемую высоту и исчез.
– Полукорм! – позвал он, поворачиваясь к брёвнам стены и натягивая на ухо покрывало из нежного соболиного меха.
Ему ответил храп и причмокивание, потрескивание остывающего очага и топтание крохотных мышиных лапок где-то под полом.
– Ветер, огонь, огонь… воды! Воды! Конь, мой конь! Помоги нам, Велес! Огонь, дайте пить! Я тону… – начал вскрикивать кто-то рядом.
Храп тут же прервался. Послышалась возня, и чей-то сиплый голос произнёс:
– Заткнись, Тороп, князя разбудишь, эй!
– Спасай коня… Что? Горим? А… Это ты, Ломонос. Чего тебе?
– Хватит орать, говорю.
– Полукорма сюда, – всё так же глядя в стену, повторил Стовов.
Полукорм не появлялся долго, и князь, разглядывая сучки на стене, уже стал терять терпение. Вдруг ему почудилось, что если он не поднимется в это утро, то назавтра у Стовграда всё будет по-старому. Ладьи, стоящие на воде Вожны, окажутся на берегу без мачт, а снасти и снеди исчезнут, и не будет похода, не будет и этой преждевременной весны… Спокойно, без спешки он встанет, съест миску творога с мёдом, велит седлать коней и поедет охотиться с соколом к Волзеву капищу или к Журчащему Крапу. А может, затеет там, у Журчащего Крапа, веселый бобровый гон, с присвистом и трещотками…
– Князь, я пришёл. Зачем звал? – послышался вкрадчивый голос, запахло жжёной паклей и смолой.
На дворе, за стеной, отчётливо заблеяли козы, заорала баба, срывая голос: «Пошли, пошли, поганцы! Рогатые!»
– Ну как, Полукорм, загнали сохатого? – Князь накрылся покрывалом с головой, ещё находясь в полудрёме. Ему представился ясный и тёплый день. Сын Часлав рядом на добром сильном коне, лось, обессилевший от ран, но всё ещё грозный противник, готовый броситься на всадников и рассечь их рогами. Затем мелькнуло метко брошенное Чаславом копьё под восхищённые крики челяди…
– Какого сохатого? – Стало слышно, как Полукорм растерянно сопит и чешется.
– Уж все на берегу, коней на ладьи заводят. И вот ещё… Вернулся Линь, тот, кого ты посылал в Дорогобуж, к Оре. С ним пришёл и сам Оря, с пятью десятками стреблян. Они на лодках, для похода с нами.
Стовов довольно хмыкнул, резко откинул покрывало и сел взъерошенный, в измятой льняной рубахе.
– Во как. По-моему, вышло. Не посмел стреблянский голова меня ослушаться. Пришёл. И воинов мне заодно привёл. Ишь, Оря, сын Малка…
– Ага. Оря как узнал, что ты идёшь с Рагдаем и Вишеной, так сразу и пришёл, – поддакнул Полукорм, не понимая, почему после этих слов у князя сузились глаза. – Поначалу Оря отказывался. Хорошо, что он с нами будет. А то ещё пожжёт Стовград или на Каменную Ладогу двинется. А так у нас на глазах…
Умиротворение князя сменилось яростью.
– Прочь! И на глаза мои не попадайся, убью!
Выскакивая в дверь, Полукорм услышал, как разбивается о стену кувшин и осыпаются горохом черенки. На дворе он столкнулся с Семиком.
– Ты что, Полукорм, лешака увидал?
– Нет, только сказал князю, что пришли стребляне. А он как заорёт: «Убью!!» Бешеный совсем…
Полукорм побежал к воротам. Тем временем на пороге избы показался босой Стовов, поигрывающий плетью. Он быстрым взглядом окинул своих воинов, улюлюкающих вслед Полукорму. Семик шагнул вперёд.
– Заходи в дом, рассказывай, что как. – Князь вошёл в избу.
Девушка-рабыня принесла воду.
– Рагна, а ты есть давай и рубаху праздничную. Живее.
Пока рабыня выставляла на стол козий сыр, свежие просяные лепёшки, мочёные грибы, клюкву, остатки вчерашнего жаркого, Семик поливал князю на руки.
– Утром сам оглядел все паруса, вёсла, всю бечеву ощупал. Слава Велесу, всё хорошее, ладное. Взяли два десятка кадок муки, по бочке клюквы и грибов, четыре туши солонины, семь десятков кос чеснока, да короб редьки, полсотни гусаков, три десятка несушек да десяток поросят живьём, четыре дойных козы…
– Сколько всего коней? – покряхтывая от ледяной воды, спросил Стовов.
– Всего по восемь на ладью, возьмём четыре с половиной десятка, – ответил Семик, ставя кувшин на лавку и подавая полотенце.
– Мало. Из двух с лишним сотен воев только полсотни всадников будет. – Князь вытер намокшую бороду и сел за стол, дёргая левым глазом. – Клянусь Даждьбогом, мало! – повторил он. – Может, потеснить людей-то, Семик?
– Да и так по два десятка воев на ладью пришлось. А полтески и вовсе по два с половиной десятка, – развёл тот руками.
– Садись. Поешь. – Стовов хлопнул ладонью по скамье рядом с собой. – Ладно, дело, считай, новое – лошадей на ладьях возить. То-то на ихней Одре подивятся. А полтески ничего, пожмутся.
– А почему дело новое? В позапрошлое лето дреговичи на Куяб ходили. Тоже коней везли.
– Так сколько от Пролодвы до Куяба[1], а сколько от Тёмной Земли до Одры… Соображай про время… То, считай, переправа просто длинная была, а тут дальний поход. – Князь без особого аппетита раскусил грудь жареного перепела и начал с хрустом жевать, чавкая и роняя крошки. – Стребляне-то, что с Орей пришли, запас имеют? Или рассчитывали на нас?
– Нет. Своё взяли. Они на шести лодках. Люд крепкий. Охотники.
– И то ладно. Конь-то мой засёдлан? Ладно… А княжич где? – Запрокинув голову и смакуя молоко, князь скосил глаза на свои одежду и оружие, разложенные на полатях, при этом удовлетворённо заметил, что меч лежит остриём к выходу. – Хорошо. Правильно лежит…
Князь облачился быстро: поверх той рубахи, в которой спал, надел ещё одну, белоснежную, шёлковую, с вышитым воротом, затем тонкую войлочную накидку до пояса и наконец кольчугу до колен, с подрезом спереди и сзади, чтоб можно было удобно сидеть в седле. Рукава кольчуги были по локоть и заканчивались рядом квадратных железных чешуек. Такими же небольшими пластинами был отделан ворот и низ кольчуги. Подпоясался наборным поясом, заткнул за него широкий, длинный нож с резной костяной рукояткой, навесил тяжёлый меч в красных кожаных ножнах. На плечи надел багряный парчовый плащ, подарок Водополка Тёмного, а на голову – железную шапку с полумаской. Плотно пригнанные пластины шапки были украшены тонкой гравировкой: рогатые лоси, ноги которых обвивали многоголовые змеи. На лосиных рогах, касаясь друг друга распростёртыми крыльями, сидели соколы.
Клювы птиц были раскрыты к макушке шапки, из середины которой расходились волнообразные лучи солнца. Полумаска была ровной, с круглыми прорезями для глаз. Её наносник заканчивался у подбородка остриём, похожим на наконечник стрелы.
Князь поправил золотую бляху, скрепляющую на левом плече концы плаща, взял в руку булаву и тяжело шагнул к двери. Семик последовал за ним, неся красный княжеский щит с медведеголовой птицей. У самого порога Стовов обернулся к рабыне, которая глядела на красавца-князя:
– Слушай, Рагна. Если вернусь из похода живым, отпущу тебя на волю. Клянусь Даждьбогом. Молись за меня своим чудинским богам. А если у тебя к тому времени сын родится, он будет мой, княжеский сын. Прощай, Рагна.
Девушка уронила лицо в свой локоть и вдруг зарыдала, то ли от счастья, то ли от горя. Длинные соломенные волосы её, рассыпавшиеся по плечам, вздрагивали и змеились, как струи водопада. Стовов и Семик, не обращая внимания на плач рабыни, вышли на двор.
– Ломонос, бери княжеский стяг, – сказал Семик и повернулся к Стовову: – Ты б, князь, дозволил Кирику жениться на этой Рагне. Неплохой он сокольничий, да и верен тебе. Не сегодня конечно, потом.
– Молод он ещё. Да и выкуп ему заплатить нечем, – зло ответил Стовов, принимая у Торопа повод коня и ставя ногу в стремя. – Рагна, она знатного рода. Отец её, Нилк, волх у чудинов. Ты знаешь…
Он взгромоздился в седло, упёр кулаки в бока, с шумом выдохнул из груди воздух:
– После вчерашнего пира что-то не по себе…
– Да, пир был добрый, – согласился Семик, наблюдая, как Ломонос вытаскивает из избы княжеский стяг, влезает с ним на коня и прилаживает его к стремени. – Боги остались довольны теми козами, которых убили на капище. В путь, князь?
– Тронулись, – кивнул Стовов, но, когда соратники ударили коней в бока, сам остался на месте. Через железные глазницы он смотрел, как кружатся над Стовградом голуби, суетятся галки, степенно и осторожно перелетают с места на место грачи, уже покинувшие свои стаи.
Соломенные крыши, хвоя молодого соснового бора на холме, пожухшие остатки былых сугробов были солнечны и особо значимы сейчас. Где-то тут искал Стовов знак, примету, предвестницу своей удачи. Но небо и земля были безмятежны. Перед княжеским домом стояли и смотрели в сторону Вожны деревянные фигуры Даждьбога, Стрибога и Велеса, почерневшие от непогоды. Высверленные зрачки их глаз были пусты и бесстрастны.
– Быть может, всё это и есть знак, – наконец сказал Стовов в пространство и ударил коня, – да хранят нас боги…
Выстукивая дробь по ещё промёрзшей земле и треща стягом, четыре всадника миновали проём надворотной башни и галопом пустились вниз по холму к реке, к ладьям – туда, где лошади раздражённо били копытами в зыбкие доски днищ, а увешанные щитами борта щетинились вёслами. Уже убирались сходни, прятались на груди обереги, творились напоследок заговоры от железа, воды, болезни, стрелы, отравы, оборотня, бешеной собаки, змеи.
Четыре сотни человек одновременно повернулись навстречу князю: волхи, воины, челядь, охотники, пахари, вольные и рабы, мужчины и женщины, старые и молодые – все вдруг оборвали смех, разговоры, плач. Потом разом закричали. Они ждали, они приветствовали его:
– Стовов и Совня, Стовов и Совня!
Клич долго носился вокруг. И, казалось, клич этот поднимает на воде рябь, разбрасывая облака, приминая сухой камыш, поднимая над чащами птичьи стаи.
Стовов въехал в середину толпы, расположившейся у самой воды, остановил и вздыбил коня перед волхами.
– Слушайте, люди! Боги ранним водополом указали: быть большому походу. Я и Мечек с бурундеями, и Хитрок с полтесками, и Оря со стреблянами идём на Одру и ранее конца червеня не обернёмся. И быть без меня в Стовграде главным сыну моему Чаславу с младшей дружиной. А врагам моим нынешним и тем, кто придёт, скажу: «Если осмелятся напасть, то придёт к ним из Каменной Ладоги моя жена Бела с железными всадниками. И принесёт она смерть и огонь. А потом вернусь я!»
Стовову подвели княжича. Девятилетний мальчик исподлобья взглянул на отца, на его руки в кольчужных варьгах. Часлав покорно встал между этими руками и был втянут Стововом на холку коня. Он чувствовал себя неуютно и нервно кутался в крошечный плащ; его смущали скрещенные на нём взгляды, ослепляло солнце и оглушали слова отца.
– Теперь ты правишь в Стовграде и земле от Просуни до Моста Русалок. Слушай волхов и Струиня. Они скажут, как вершить суд, когда и как идти собирать дань. Если придут дедичи, укройся за тыном и вырежи их ночью. Ночью они глухи, как тетёрки на току. Если же придёт чудь – уходи к матери в Ладогу или проси помощи у Водополка Тёмного. С Ятвягой у меня мир, с морянами мир. Стребляне не восстанут, ведь Орю я беру с собой в поход. Кроме него стреблян может поднять только Претич из Дорогобужа. Но он сейчас тяжко болен. И никому не верь. С челнов и ладей, идущих по Вожне, бери дань и тут её не копи, отсылай к матери с надёжными людьми. Если у стреблян помёрзнут семена и нечем будет засеять палы, отдай им моё жито. Пусть потом вернут в два раза больше.
Стовов говорил уверенно, но мальчику казалось, что отец кричит, а все слышат и, понимая его слабость, замышляют бунт. Часлав уже ненавидел стреблян, опасался своих воинов и не верил волхам. Мальчик смотрел своими стальными, такими же, как у отца, глазами на толпу и не замечал, как люди под его взглядом бледнели… Стребляне, заросшие бородами, в шрамах от медвежьих когтей, в шкурах медведей, ловкие как куницы, хитрые как волки, отважные как ястребы, сжимали в заскорузлых ладонях костяные обереги и просили помощи у Матери-Рыси, не понимая, почему в этих до сих пор безмятежных глазах княжича появился беспощадный блеск стали.
Часлав не знал этого, он знал только, что, дождавшись конца проводов, он доберётся до своего укромного угла в доме и там зарыдает от страха и отчаяния, глотая горький ком в горле. Потом забудется тревожным сном и проспит до утра. А когда проснётся, рядом уже не будет ни отца, ни мудрого Семика, ни смешного Полукорма…
Стовов ещё что-то говорил Чаславу про курган у Медведь-горы, золотые гривны, тайно зарытые под левым углом княжеской избы, но мальчик не слышал его. Часлав пришёл в себя только от дребезжания железного листа, укреплённого на шесте под изображением Матери-Рыси, и заунывного пения волхов. Они стояли лицом на запад, перед ладьями. Один из них непрерывно бил резным посохом в железный лист, другой протянул руки к небу, третий держал в ладонях глиняный горшок, в котором дымно горела смесь еловой хвои, смолы и имбирь-травы. Волхи пели, а все слушали, так же обернувшись на запад:
За дальними горами есть море железное,
на том море столб медный, на том столбу пастух золотой,
а стоит тот столб от воды до неба, от востока до запада.
Завещает, заповедует пастух золотой своим детям:
железу, стали, меди, олову, серебру, стреле и ножу, булавам и топорам.
А завет всем богам младшим, богам иноверным и детям своим у него такой:
усните в небесах, боги чужеземные,
уймитесь, злые ветры, железо и стрелы,
раздайся, путь перед людьми земли стреблянской,
земли склавенской, Тёмной Земли.
А тела воинства Стовова есть крепче камня Алатырь,
глаза зорче солнца.
Перун, Велес, Даждьбог, Мать-Рысь смотрят в их глаза,
земля тверда под шагом их коней, мягка, когда они спят.
Ветер Елим толкает их парус,
Стожарь-звезда указывает дорогу,
волки мохнатые и галки шумные оберегают их от засад…
Под это пение все грузились в ладьи. Княжеская была на шаг шире остальных и на два шага длиннее, но и здесь было тесно из-за восьми лошадей, стоящих поперёк судна, бок к боку. Стовов подъехал с Чаславом к самой воде и оценивающе посмотрел на нос судна, который венчался деревянной медвежьей головой, выкрашенной сажей и натёртой жиром. Оскаленная пасть была раскрыта на северо-запад, туда, где через пять дней пути вверх по Вожне они должны были преодолеть волок на Сыч-реку, затем волок на Вольту, затем от устья Тивери дойти до Мсты, а затем по Волху-реке и Нове спуститься к Янтарному морю.
– Ну, чего ждём?! – рявкнул Стовов. – Мышец, дуй в рог!
Князь начал уже терять терпение. Волхи ещё долго пели.
Он опустил княжича на землю, сам слез с коня и передал узду Полукорму:
– На, веди на ладью.
– Князь, кормчим надо знать, как идти. Кто идёт первым? – Полукорм покосился на волхов. – И ещё они говорят, что много сил уходит, чтоб удерживать ладьи у берега без привязи, и что попутный ветер стихает. Как бы не пришлось идти до Просуни только на вёслах.
– Скажи им – первыми пойдут челны Ори Стреблянина. Пусть щупают дно и расталкивают льдины. Льда ещё много. Потом идут три мои ладьи, потом две ладьи бурундеев, затем две ладьи полтесков, – ответил Стовов и шумно выдохнул.
Волхи наконец закончили петь.
– Всё. Уходим. – Он пошёл по шатким сходням вслед за конем.
– Уходим!
Хриплый звук рога разнесся над холмом Стовграда, поблуждал над Вожной и утонул в буреломах лесов. С перекладин мачт упали и наполнились ветром льняные паруса, шесты оттолкнули берег, лопасти вёсел нырнули в воду, разворачивая на ветер низко сидящие ладьи. Кормчие налегали грудью на правила, перекрикивались.
На какое-то время ладьи сбились в кучу, закружились на месте, как потревоженные птицы, едва не соприкасаясь вёслами, но, достигнув середины Вожны, развернулись в линию.
Провожающие подошли к самой воде. Долго смотрели они, как выравниваются промежутки между деревянными головами на носах ладей, как мутная, серого цвета вода струится по свежепросмолённым бортам и белой пеной завивается вокруг вёсел, как солнце играет бликами на воде, шлемах и кольчугах воинов, на лоснящихся боках гнедых коней. Кто-то вдруг заплакал, запричитал, снова запели волхи, а княжич вдруг повернулся и отчаянно крикнул в толпу:
– Они вернутся. Они все вернутся!