Глава 2. Отрасль обучения и науки, связанные с ней: как образовательная реформа сбила нас с пути
Почему мы думаем, что заполнять детские головки фактами, которым учат развивающие игрушки, означает подготовить их к успеху – пусть даже отчасти? За последние десятилетия острое внимание к освоению контента во многих отношениях лишь усиливается. Когда содержание ставится во главу угла, остается мало места для чего-то еще, особенно если в перспективе экзамены и оценки, от которых многое зависит. Где-то по дороге мы забыли, что есть не менее важные компоненты успешного будущего наших детей – счастье, социальная адаптация и хорошие моральные качества. Как же мы дошли до того, что стали считать подрастающее поколение пассивными объектами обучения, а их социальные «я» оказались вторичными по отношению к информации, которую они способны излагать? На самом деле история началась в середине XX века, когда США и существовавший тогда СССР находились в состоянии «холодной войны», давшей толчок реформе образования.
4 октября 1957 года в New York Times вышла статья под заголовком: «СССР запускает спутник». Это историческое событие оказало огромное влияние на всех и беспрецедентно отразилось на американской школьной реформе. Кусок плавающего в невесомости металла весом в 84 кг и размером с пляжный мяч стал символом, доказательством того, что соперники выигрывали космическую гонку. Утверждалось, что «русские побили нас в космосе, потому что у них школы лучше»[25]. Так говорили в то время, и это было нечто большее, чем просто опережение, – это была гонка за будущим, за мировым господством. Буквально через год Конгресс США принял Закон об образовании в области национальной обороны, чтобы повысить качество обучения[26]. Стремительное развитие образования, особенно в части точных и естественных наук, привело к появлению «новой математики» 1960-х годов, которую даже учителя понимали с трудом. И она нашла отражение в современном акценте на STEM[27] – естественных науках, информатике, инженерном деле и математике.
Как изменить эту траекторию для миллионов американских детей, чтобы они смогли стать разработчиками следующего поколения спутников? Небольшой, но мощный документ, опубликованный в 1983 году, ответил на этот вопрос, предупредив страну о том, что «нация в опасности». Написанное ведущими учеными, политиками и педагогами, это пугающее открытие озвучивалось так:
Наша нация в опасности. Наши некогда неоспоримые преимущества в торговле, промышленности, науке и технологических инновациях сегодня в руках конкурентов по всему миру… То, что прежде было невообразимо, поколение назад начало воплощаться – в области образования нас догоняют и перегоняют другие[28].
Одиннадцать лет спустя, при президенте Клинтоне, рекомендации документа «Нация в опасности» превратились в инициативу под названием «Цели 2000: Акт об образовании в США», ставшую законом 31 марта 1994 года[29]. Чтобы быть конкурентоспособными в новом мире, говорили нам, мы должны к 2000 году достичь высокого уровня в образовании. В числе прочих целей «учащиеся США будут первыми в мире по математике и естественным наукам» (цель 4) и «каждый взрослый американец будет грамотным, а также обладающим знаниями и навыками, которые необходимы для конкуренции в глобальной экономике и осуществления прав и обязанностей гражданина США» (цель 5)[30]. Это была высокая планка. В нашей стране у каждого штата свой набор норм и целей. Пытаться достичь общенациональных стандартов – все равно что решетом воду носить. Но президент Клинтон пришел в Белый дом и ушел из него, а каких-либо реальных признаков улучшения образования не наблюдалось.
Именно в этом историческом контексте администрация Джорджа Буша объявила о новом широком спектре реформ обучения. Многие предыдущие президенты считали себя поборниками образования, но закон администрации Буша – «Ни одного отстающего ребенка» (NCLB[31]) – должен был стать самой масштабной из всех реформ, основательной перестройкой, призванной поставить обязанности школы и образование детей в центр всех национальных задач. Созвали ученых, занимающихся обучением, чтобы те наметили направление для основательного пересмотра системы образования. Конференц-залы, где мы находились в числе участников этих бесед, наполняла атмосфера надежды на то, что профессионалы наконец начнут работать в тесном контакте с политиками, вместе сокращая разрыв в уровне успеваемости. Но со временем стремление государственных деятелей к быстрым результатам взяло верх, и программу NCLB, как ее стали называть в народе, нагрузили готовыми тестами, узко измерявшими результаты по избранным предметам (чтение и математика). При этом часто оставался открытым вопрос, смогут ли дети применять полученные знания, чтобы отмерить ингредиенты для кексов или одним предложением определить значение слова критический. Мало говорилось и о том, как наилучшим образом использовать науку для более основательного обучения или совершенствования подготовки учителей.
Несмотря на все усилия ученых, педагоги вынули из пыльных потрепанных папок старые тесты, чтобы снова их использовать. Американских детей по-прежнему собирались учить грамотности и математике (забудьте о естественных и гуманитарных науках) и умению отвечать на короткие элементарные тесты, не отнимающие слишком много времени на уроке. В Пенсильвании ученики жертвуют двумя неделями основной программы, чтобы узнать, как сдавать государственный экзамен штата, соответствующий их уровню. Тестирование начинается с 3-го класса и продолжается до конца школы. В New York Times печатается множество историй о слезах, переживаниях и болях в желудках четвероклассников, сдающих важные тесты[32]. Профессор образования Стэнфорда Линда Дарлинг-Хаммонд 30 июля 2011 года сказала участникам марша «Спасите детей» в Вашингтоне:
Многие спрашивают: «Почему мы здесь?» … Мы здесь, потому что хотим подготовить наших детей к миру XXI века, в который они входят, а не к бесконечной серии тестов с множественными вариантами ответов, все сильнее отвлекающих нас от главной задачи – хорошо их учить[33].
Пожалуйста, поймите: ученые вроде нас не против отчетности или даже тестов, призванных оценивать реальный уровень обучения. Но мы должны задать главный вопрос: за что нужно отчитываться? Что считается успехом в школе или в жизни? Оценивали ли эти навыки уже имеющиеся тесты? Обучали ли они учителей, как использовать умения, необходимые детям, чтобы те стали счастливыми, здоровыми, думающими, заботливыми и социально адаптированными? Мы сочувствуем таким, как Диана Равич, профессор истории Нью-Йоркского университета, которая была главным архитектором движения за отчетность при президенте Буше. Она и ее команда хотели лучшего для подрастающего поколения и старались ликвидировать этот вечный разрыв в уровне успеваемости между учащимися из семей с низкими и средними доходами. Президент Буш и его команда руководствовались благими намерениями, но в итоге сама Равич в книге The Death and Life of the Great American School System: How Testing and Choice are Undermining Education («Смерть и жизнь великой американской системы среднего образования: как тесты и принцип выбора подрывают образование», 2010) извинилась перед нацией за то, что ошибалась[34].
Увы, эти реформы продолжаются. Закон NCLB был колоссальным провалом. Дети, которым было по четыре года в 2001-м, когда ввели NCLB, спустя 11 лет сдавали тесты Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся (Programme for International Student Assessment, PISA). Каковы же их результаты? Стоило предположить, что при всех этих педагогических усилиях они превзошли учеников из других промышленно развитых стран. Но средняя оценка по математике в США занимает 30-е место в мире, что на целых 13 пунктов ниже Словении. По чтению мы двадцатые и отстаем от Финляндии, Польши и Японии. А в естественных науках всего лишь двадцать третьи![35] Запоминание фактического материала не дает хорошего результата в тестах PISA и не готовит к настоящему успеху в XXI веке.
Движение за реформу образования стало стимулом к тому, что администрация Барака Обамы назвала «Единым ядром». В этом продиктованном благими намерениями перечне стандартов, которых хорошо образованные дети должны достичь, много положительных сторон. По крайней мере, проект «Единое ядро» включает чтение, математику, естественные и гуманитарные науки и рассчитан расширить палитру того, что обязаны знать ученики. В нем отмечено, что социальные навыки – тоже ключ к успеху, и такие важные для обучения критическое мышление и умение решать задачи – ключевые компоненты современного сознания.
Но вот проблема: в свете мышления, при котором результаты успеха узко определены, неверно истолковываются даже такие основательные инициативы, как «Единое ядро». Тесты превратились в результаты, а их разработчики ищут способы подгонять учебные программы под эти результаты и проверять усвоенный материал непосредственно ради них. На момент написания этих строк такие стандарты приняты в 43 американских штатах, однако многие недовольны, считая, что их тоже вводят в заблуждение. Говоря о практических методах преподавания, представляющих собой натаскивание на тест (имеющих место даже при правильных ценностных ориентирах в обучении), писатель Дэвид Кон в статье для New York Times предположил:
Такое образование не сможет дать нам людей, способных делать открытия и изобретать, а будет производить пассивных потребителей информации; последователей, а не изобретателей. Так граждан какого типа мы хотим иметь в XXI веке?[36]
К началу 2000-х годов факт, что дети США отстали от своих сверстников по показателям успеваемости, потряс всю страну. Термины вроде «баллы PISA» и «разрыв в уровне успеваемости» вошли в повседневный лексикон, и, откровенно говоря, американцы испугались. Но в экономике нет такого движущего фактора, как страх. Позже, в 2005 году, свет увидела книга Томаса Фридмана The World is Flat («Плоский мир»)[37], где излагался тезис, что в нашем новом «сплющенном» мире ни одна компания не станет обещать пожизненную работу, и США необходимо обратить пристальное внимание на науку и технику. В 2007 году появился доклад «Трудный выбор или тяжкие времена»[38], и нас запугали сообщениями, что мы должны засунуть в головы детей кучу фактов, если хотим подготовить их к условиям завтрашнего рынка труда[39].
Такие компании, как Kaplan, которые специализировались на обучении детей, имевших проблемы с SAT[40], а затем занялись и школьным образованием, стали готовить их к опережению сверстников в учебе. Бизнес репетиторства дошкольников у компаний Kaplan и Junior Kumon процветает[41].
Тестирующие компании тоже приносили прибыль. При узко определяемых результатах успеха (например, ребенок должен знать, что столица штата Канзас – Топика) оказалось легко распространять тесты, которые могли быть одобрены и использованы для проверки знаний, отвечающих стандартам NCLB или «Единого ядра». Эти руководящие принципы «высекались в камне», а проверочные материалы и учебные планы с упором на подготовку по чтению и математике стали многомиллиардной отраслью. Как выразился один человек: «Их тесты – золотое дно»[42].
Наконец, рынок заполонили так называемые развивающие игрушки: производители отреагировали на спрос, создав индустрию совмещения игры и обучения (Алисса Кварт в статье «Экстремальные родители» (The Atlantic, 2006)[43] назвала ее термином edutainment[44]). Сегодня к ним относятся не только карточки, но и игры, мобильные телефоны и – да! – ночники в виде черепах. И это многомиллиардный бизнес. Только в 2009 году продажи так называемых развивающих игрушек превзошли продажи традиционных![45]
Кроме игрушек есть бесчисленные «развивающие приложения» и средства массовой информации, которые обучают дошкольников счету и буквам, пока те едут в машине, метро и автобусах, чтобы они были совершенно готовы к сдаче пресловутых тестов. Самые маленькие дети «приклеены» к интернету в смартфонах, планшетах или компьютерах как минимум четыре часа в день (что эквивалентно работе на полставки), а ученики от восьми лет и старше сидят перед экранами все восемь часов в день[46]. Теперь у нас есть круглосуточное развивающее телевидение на каналах вроде Sprout, приспособленное к потребностям самых юных зрителей.
Проще говоря, рынок поспешил восполнить пустоту, непреднамеренно созданную образовательной системой. Если начать натаскивать детей рано и часто, как утверждается, мы лучше подготовим их к успеху в школе и за ее пределами. Правда, в таких телепрограммах, как «Улица Сезам», «Подсказки Бульки» и «Наш сосед мистер Роджерс», есть несколько ярких примеров обратного. Но большая часть появившегося в последнее время материала не соответствует новейшим данным науки о том, как дети учатся на самом деле. Напротив, рынок ринулся удовлетворять родительскую потребность лучше готовить даже младших детей к успешной сдаче этих самых тестов. Если мерилом успеха считать проверки, сосредоточенные на получении узко определенных результатов, то наши отпрыски, запомнившие необходимые сведения, автоматически становятся «успешными». Можно утверждать, что определение успеха диктует образовательная индустрия, а в дискуссии, как лучше подготовить детей к реальным достижениям в школе и за ее пределами, наука об обучении в значительной степени остается в тени.
Но ученые-педагоги не сдались. В 2004 году Национальный научный фонд запустил проект под названием «Наука об учебных центрах» – финансирование прикладных исследований, способных перенести теорию из лаборатории в школы и квартиры. Целая армия ученых собирала данные о самых эффективных способах обучения: как мозг обрабатывает написанное слово, как используются в математике пространственные навыки, например чтение карт, а также как неумение контролировать свое импульсивное поведение может помешать получению знаний. Тем, кто наблюдает, как дети учатся в высокотехнологичных мирах с аватарами и в низкотехнологичных средах вроде парков, есть чем поделиться с образовательной индустрией. И, что наиболее важно для экономики и будущей жизни юного поколения, выводы наших трудов полностью соответствуют потребностям делового сообщества. Но современное образование, предлагаемое выросшим на этом бизнесе, как никогда далеко от желаемого. По текущим сценариям многие учителя, несмотря на заинтересованность, вынуждены «пройти материал до страницы 3 ко вторнику и до страницы 6 к среде».
Ирония тяги к тестам, стимулируемой образовательной индустрией, состоит в том, что мы не растим свое будущее, а рубим его под корень. Один из ярчайших (и прискорбных) примеров – проблема нашей знакомой, молодого волонтера из организации Teach for America. Она попала в школьную систему Филадельфии. Девушка предложила нам вместе с ней «опечалиться» тем, что ее попросили объяснить на уроке тему «Имя прилагательное». «А в чем проблема с прилагательными? – сказали мы. – Можно же отлично провести время с “красными грузовиками” или “счастливыми учениками”. Знают ли они существительные?» «Нет, – ответила она, – но сегодня четверг, по программе – день прилагательных».
Авторы статьи в Time были правы, когда предположили, что в современной школе Рип ван Винкль[47] будет чувствовать себя как дома. Наши учебные заведения мало изменились за последние 100 лет, несмотря на серьезные попытки реформировать их[48].
Итак, что же позволит шире взглянуть на успех? Что даст детям возможность быть счастливыми, здоровыми, думающими, заботливыми и общительными – теми, кто любит учиться сегодня и движется к тому, чтобы завтра стать творческими, компетентными, ответственными и умеющими сотрудничать гражданами? И как это сделать, учитывая, что мы оказались в ловушке мышления, сформированного реформой образования и обучающей индустрией? Консультант по менеджменту Элизабет Эдерсхайм, протеже Питера Друкера (его считают отцом современного менеджмента), однажды сказала нам, что для этого нужно провести эксперимент зеленого поля (когда вы начинаете с чистого зеленого поля – лужайки – и спрашиваете, что можно построить сегодня, если не будет ограничений)[49]. Советы Друкера играли важную роль в продвижении бизнес-моделей на глобальную арену.
Возможно, то же самое мы можем сделать с образованием. Фактически некоторые страны уже двинулись в этом направлении. Давайте посмотрим, как к этому подошли они и как можно это сделать лучше.