Знаменитые писатели Запада. 55 портретов. Писатели и не только… (Ю. Н. Безелянский)

Многие писатели предпочитают работать в одном жанре – в прозе, в поэзии, в драматургии… Но есть такие, для которых жанровые рамки узки, и они с успехом создают стихи, романы, пишут пьесы, критические обзоры и т. д. Но есть и третья категория творческих людей, которые пробуют свои силы в различных областях и сферах. Яркий пример – Иоганн Вольфганг Гёте. Он – поэт, прозаик, драматург, мыслитель, политик. За что бы они не брался, все выходило у него превосходно. Талантливый человек талантлив во всем.

Творцов, подобных Гёте, я выделил в отдельную главу. И ее эпиграфом вполне могут стать слова Гёте:

«То, что говорится о вещах без личной заинтересованности, без пристрастия любви, не заслуживает внимания».

Как автор, я пытался проявить личную заинтересованность и личное пристрастие к каждому из своих «героев».

Парадигма Вольтера

Вольтер – знаковая фигура в мировой истории и культуре. В былые годы о нем говорили, спорили, шумели. А в последнее время как-то забыли. И не то что забыли, но он перестал быть кумиром российских интеллектуалов. А прежде… В 1746 году Вольтер был избран почетным членом Петербургской академии наук. Его переписка с Екатериной II способствовала распространению среди русских дворян «вольтерьянства». Вольтера ценили Новиков и Радищев, Рылеев и Пестель. Вольтер был любимым поэтом молодого Пушкина («Умов и мод вождь пронырливый и смелый», – писал российский гений про гения французского). «Сделай милость, любезный Пушкин, не забывай, что тебе на Руси предназначено играть роль Вольтера», – писал Пушкину в 1827 году его приятель Туманский.

Среди поклонников Вольтера в России были Белинский и Герцен, последний писал: «Смех Вольтера разрушил больше плача Руссо».

В русском вольтерьянстве, как утверждает академик Нечкина, на первом плане стоит признание человеческого Разума как главного критерия общественной жизни человека. А где Разум, там и Свободомыслие. Однако большинство россиян, закоснелых в самодержавном деспотизме, сторонились идей Вольтера как заразы. Графиня-бабушка в «Горе от ума» в ужасе воскликнула по поводу необычных высказываний Чацкого: «Ах, окаянный вольтерьянец!»

Настроение общества ярко выразил другой персонаж Грибоедова – Скалозуб:

Короче, одни проклинали Вольтера, другие возносили. Спокойного, серединного отношения к нему не было. И не только в России, но и на его родине – во Франции. Вольтер, а точнее, Мари Франсуа Аруэ (это его настоящее имя) родился 21 ноября 1694 года в Париже. По настоянию отца-нотариуса готовился стать юристом, но увлекся литературой и вступил на поэтическую стезю. В дальнейшем он писал не только стихи, впрочем, скажем иначе: чего он только не писал! Своим многогранным талантом Вольтер поставил в тупик потомков: кто он? Поэт? Драматург? Прозаик? Философ? Историк? Популяризатор научных знаний? Общественный деятель? Но это не все, менее известна другая грань Вольтера: он был талантливым предпринимателем, ростовщиком и обладателем к концу жизни миллионов золотых монет, что позволило ему приобрести маленькое княжество Фарне.

Пересказывать жизненный путь Вольтера, его парадигму, зигзаги и отклонения бессмысленно: надо писать авантюрный роман. Если коротко охарактеризовать Вольтера как человека, то он был тщеславен, амбициозен и неуживчив. Он без стеснения выставлял напоказ свои достоинства и высмеивал чужие недостатки. Не раз он страдал из-за эпиграмм и жалящих острот, которые отпускал вечером и распространял утром.

Вольтер был удивителен: там, где у него отсутствовали враги, он спешил их нажить. Вот одна из его эпиграмм:

Люэс – это сифилис. Весьма едкая эпиграмма.

У Вольтера были сложные отношения с французским двором. Конечно, он хотел быть при дворе, в эпицентре всех политических, социальных и культурных событий. Но восхвалять монарха или по крайней мере держать язык за зубами – это противоречило его натуре. Не случайно из пяти правителей, лишь один, Людовик XIV не сажал его в тюрьму и не высылал. Да и то, вероятно, потому, что в момент смерти Людовика XIV Вольтеру был всего лишь 21 год и он не успел надерзить королю. А так большую часть жизни Вольтер провел либо в тюрьме (сидел в Бастилии), либо в ссылке, либо в ожидании ареста. Его язвительный ум сделал Вольтера вечным скитальцем и изгнанником.

Заключительная фраза вольтеровской трагедии «Магомет» гласит: «Мир принадлежит тиранам». А вот тиранию, как и всякую деспотию, Вольтер не переносил органически. По своему духу он был певцом, борцом и защитником свободы. Вольтер – это символ свободомыслия вообще. Отправленный в изгнание из Франции, Вольтер четко сформулировал свои принципы в «Философском письме об Англии». Вольтеру понравилось, что в Англии не одна, а множество религий, что государство далеко не абсолютистское, что английские крестьяне живут лучше французских, и вообще там больше свободы, и главное, как отмечал Вольтер: «В Англии никто ни у кого не спрашивает позволения думать». Сразу мрачно вспоминаются тоталитарные времена нашего великого Советского Союза, вот уже где бы сразу сгноили этого интеллектуального смутьяна и вольнодумца. Вольтеры тоталитарным режимам совсем не нужны, более того, противопоказаны. А вот современник Пушкина – мемуарист Винский с благодарностью писал: «Первый Вольтер заохотил меня рассуждать».

Большие расхождения у Вольтера были с Церковью. Вольтер спорил не столько о Боге, не столько о делах небесных, сколько о земном учреждении, о служителях соборов и монастырей, которые насаждали нетерпимость и фанатически душили свободу. Знаменитый призыв Вольтера: «Раздавите гадину!»

У Тютчева есть строки о том, что «мы плывем, пылающей бездной со всех сторон окружены». Это подходит к фигуре Вольтера. Он действительно плыл над «пылающей бездной». Нет, глагол «плыл» все же не подходит. Он боролся с этой стихией-бездной и в этой борьбе достиг немало побед (к примеру, само появление во Франции правосудия – в немалой степени заслуга Вольтера). Вольтер стал воплощением воли века к политической и духовной свободе. «Никакой государь не управлял общественным мнением с подобной властностью, как Вольтер», – писал о нем один из его современников.

Природа наделила Вольтера блестящим умом, но безобразной внешностью. Достаточно вспомнить известную статую Вольтера работы Гудона, стоящую в Эрмитаже. Рассказывают, что однажды российский император был взбешен ядовитой улыбочкой плешивого и старого философа и велел: «Уберите эту обезьяну!» «Обезьяну» оставили в покое, но все, кто общался с живым Вольтером, мгновенно забывали о его внешности, как только он начинал говорить. Фейерверк слов и интеллектуальная игра его ума покоряли сразу, тут, конечно, весьма кстати рассказать об отношениях Вольтера с женщинами. В одном из своих стихотворений Вольтер писал:

Вольтер не то чтобы боялся, но во всяком случае сторонился красивых женщин, а они, покоренные блеском его ума, льнули к нему сами. Тем не менее Вольтер устоял и свою долгую жизнь прожил холостяком. Был только один случай в юные годы, когда он чуть не женился. Это было в Гааге, где ему приглянулась Пимпетта Дю Нуайер, дочь журналиста, ведущего колонку светских сплетен. Вольтер сделал официальное предложение, но родители Пимпетты ему отказали на том основании, что у этого юноши нет никаких перспектив. А он не только вошел, но и стал украшением мировой истории. Ну что ж, подобная близорукость встречается в жизни.

Не заполучив голландскую девицу, Вольтер в дальнейшем обратил внимание на других женщин. У него была, в частности, многолетняя любовь-дружба с актрисой Андриенной Лекуврер. Но, очевидно, опыт общения с дамами у Вольтера был печальный, и в свои 25 лет он написал: «Мне кажется, что я совершенно не приспособлен для проявления бурной страсти. В любви мне видится что-то смешное… Я твердо решил раз и навсегда от нее отказаться».

Любовь и страсть – это всегда потеря разума, а именно этого Вольтер как раз и не мог допустить.

В 46-летнем возрасте Вольтер заявил, что слишком стар, чтобы заниматься любовью. В разные периоды жизни Вольтер неоднократно утверждал, что является импотентом по причине преклонного возраста, болезни, скуки или полнейшего нежелания заниматься любовными играми. Хотя вероятно, в устах Вольтера слово «импотент» – всего лишь остроумная уловка отойти в сторону и не терять головы.

Самый значительный и длительный роман был у Вольтера с маркизой Эмилией дю Шатле, которая приютила вечного скитальца у себя в замке Сире на целых 15 лет. Она была моложе Вольтера на 12 лет и очень богата. «Она немножко пастушка, – сказал однажды о ней Вольтер, – правда, пастушка в бриллиантах, с напудренными волосами и в огромном кринолине». Маркиза Креки, кузина дю Шатле, с черной завистью рисовала ее портрет, что-де она чересчур крупного телосложения, а кожа ее груба, как терка, короче, напоминает идеального швейцарского гвардейца, и «совершенно непонятно, как это она заставила Вольтера сказать себе столько любезных слов».

Старая история: со стороны частенько не понятно, что возлюбленные нашли друг в друге. В случае с Вольтером и маркизой дю Шатле – это интеллектуальное единение двух блестящих и идеально подходящих друг другу умов. Маркиза была умна и начитанна, тяготела к естественным и математическим наукам, да так увлекалась ими, что порой ночь проводила за решением какой-нибудь геометрической задачи. Однако, кроме математики, ее волновала и чувственность. И вот тут начиналось несовпадение со вкусами и пристрастиями Вольтера, он ворчал о том, что ему «хочется, чтобы она была менее ученой и менее умной и чтобы ее сексуальный аппетит был все же несколько менее ненасытным. А более всего мне хочется, чтобы она приобрела, наконец, и способность, и желание сдерживать хоть иногда свой язык».

Следует признать, что умной и богатой женщине трудно сдерживать себя, и поэтому бывали случаи, когда в Вольтера через стол летели тарелки, серебряные приборы и прочие предметы, находящиеся под рукой. Пятнадцать лет – срок немалый, и поэтому бывало всякое. Но когда маркиза дю Шатле умерла от неудачной беременности (нет, не от Вольтера, а от более молодого любовника), философ был безутешен: «Я не просто потерял любовницу, я потерял самого себя. Я потерял душу, для которой была создана моя собственная душа».

Однако Вольтер был настоящим бойцом и в частной жизни и не хотел сдаваться. В 79-летнем возрасте он пытался соблазнить одну молодую особу и в любовном процессе трижды терял сознание. Позже он объяснил это тем грандиозным впечатлением, которое произвела на него дама.

Свой последний роман Вольтер «крутил» с собственной племянницей Мари Дени. Она и скрасила последние дни Вольтера. Он умер 30 мая 1778 года, на 84-м году жизни.

Это печальное событие произошло за 11 лет до Великой французской революции, которую он предчувствовал и боялся и для подготовки которой он столько сделал.

Вольтера похоронили тайно в аббатстве Селье, а через 13 лет его тело эксгумировали, положили на колесницу и в сопровождении гвардейцев и девушек в белом (это было красивое зрелище) привезли в Париж. Шел проливной дождь, но стотысячная толпа не уходила до тех пор, пока останки великого человека не нашли свое последнее пристанище в Пантеоне. На саркофаге, в котором был помещен гроб с прахом Вольтера, была надпись: «В память о Вольтере Национальное собрание 30 мая 1791 года постановило, что он заслужил те почести, которые воздаются величайшим людям».

В парижском Пантеоне пребывает его бренное тело, а вечно живая мысль трепещет со страниц его произведений. В книгах Вольтера тысяча наблюдений, умозаключений, парадоксов – от игрового замечания: «Похоже, что все европейцы стали врачами. Все спрашивают друг друга: «Как вы себя чувствуете?» – до простого и мудрого наставления вольтеровского Кандида: «Надо возделывать свой сад».

Когда сегодня мы возмущаемся тем, как развивается история, следует вспомнить слова Вольтера: «Каждое событие в настоящем рождается из прошлого и является отцом будущего… вечная цепь не может быть ни порвана, ни запутана… – неизбежная судьба является законом всей природы».

И на этом поставим точку.

Профессионал и кудесник любви

Есть люди – легенды. Один из них – Джованни Джакомо Казанова, великий соблазнитель, герой невероятных любовных приключений, символ сексуальной революции на Западе, настоящая love machine («машина любви»). О нем сложены легенды и мифы, написаны книги – биографии и романы о его любовных похождениях (более 500 тысяч) и литературные эссе. Портреты Казановы писали знаменитые живописцы Антуан Ватто, Жан-Оноре Фрагонар, Франческо Гварди, Пьетро Лонги, Джованни Антонио Каналетто и многие другие. Живописный сериал о Казанове собран в музее живописи XVIII века в венецианской галерее Ка’Реццоник. Последняя работа – монумент Казановы в Венеции напротив тюрьмы, откуда он бежал, памятник работы нашего Михаила Шемякина; поставлен он в 1998 году, к 2000-летию со дня смерти Великого Соблазнителя.

Воссоздать образ знаменитого сластолюбца пытались режиссеры театра и кино, художники и писатели. Казанова и сам постарался оставить о себе память, написав мемуары (рукопись составила 4543 страницы), которые были изданы в 12 томах. Однако в его творческом наследии не только воспоминания, но и другие литературные произведения, в том числе блестящий перевод «Илиады» Гомера, исполненный на венецианском диалекте с высочайшим совершенством.

И все же Казанова прославился прежде всего в куртуазном мире, прославился мужской сексуальной силой, мастерством обольщения, а отнюдь не умением водить пером по бумаге.

Вот уже более 200 лет нет среди нас любовника номер один, он больше не целует и не соблазняет женщин, но сознание, память о том, что он все-таки был, существовал, целовал и соблазнял, этот настоящий мужчина высокий, атлетически сложенный, рослый, в бархатном камзоле, – туманит многим голову и томит сердце. Неужели его нет уже два столетия?!

Казановы нет, но подражателей Казановы масса. Однако все они лишь жалкие ловеласы, подмастерья любовного цеха. Повторить Казакову нельзя. Любое повторение всего лишь подделка. А подлинник один, неповторим и божествен. Мастер. Высочайший профессионал любви. Тонкий дегустатор чувственных наслаждений. Истинный певец сладострастья.

Стефан Цвейг писал о нем: «Этот жеребец с плечами фарнезского Геркулеса, с мускулами римского борца, смуглой красотой цыганского парня, силой напора и наглостью кондотьера и пылкостью растрепанного фавна».

Джованни Джакомо Казанова – авантюрист и писатель, философ и путешественник, коллекционер любовных утех и настоящий Макиавелли сексуальных интриг.

Что правда и что ложь в легенде о нем? Современники свидетельствуют, что Казанова был хорошо образован, прекрасно знал литературу и юриспруденцию, писал памфлеты, создал энциклопедию сыров, перевел «Илиаду», интересовался многими науками – химией, математикой, историей. Участвовал в заседаниях французской академии наук, посвященных вопросам воздухоплавания (умел парить и заставлял парить других). А еще он был интересным и остроумным собеседником. Все это позволяло ему сблизиться со многими выдающимися личностями своего времени.

Казанова всегда был в поиске, постоянно чем-то увлекался. Единственный, по его словам, потерянный день в его жизни – это когда он в Петербурге проспал 30 часов кряду. Вся его жизнь была непрерывным движением от одного города к другому, от одной любви к другой, от удачи к неудаче, а затем к новому успеху – и так без конца. Перпетуум мобиле дель Казанова!

Откуда появился такой «шустрик»? Джованни Джакомо Казанова родился 2 апреля 1725 года в Венеции. Его матерью была Занетти Фарусси, молоденькая актриса, слывшая ветреной особой. Мужем ее был танцор Казанова. Но сам Джакомо предполагал, что отцом его был Микеле Гримани, происходивший из почтенной театральной семьи. Воспитывала мальчика бабушка. Затем семинария, из которой Казакову выгнали за неблаговидные поступки, и венецианская армия. Воина из Казановы не получилось, и он начал вести жизнь «свободного художника» за счет своего природного умения добывать деньги и покорять женщин. Он перебирается из страны в страну, «путешествуя из удовольствия».

Вся жизнь Казановы – это жажда знаний, чувственных развлечений и путешествий. Он побывал при всех монарших дворах Европы, выполняя дипломатические поручения многих правительств. А какие знакомства он водил! С Папой римским, Вольтером и Жан-Жаком Руссо, с Бахом и Моцартом, Гёте и Шиллером, мадам Помпадур и Екатериной Дашковой, с королями и императорами. Трижды давала ему аудиенцию Екатерина Великая.

В Россию Казанова отправился в декабре 1764 года. В Петербурге он быстро освоился и вскоре был на короткой ноге с всесильными братьями Орловыми и Никитой Паниным. Желая заработать, он предложил правительству свой проект улучшения земледелия в России и реформу русского календаря. «Я просил работы, был представлен императрице, но счастье не способствовало мне, – жаловался Казанова. – В России в цене лишь те люди, которых позвали. Кто приходит сам, тот редко находит счастье».

В Петербурге Казанова жил на Миллионной улице, но миллионов в России, увы, не заработал.

Неудачи подстерегали Казанову не только в России. В 30 лет за увлечение алхимией и чернокнижием (этим он тоже интересовался) Казанова был судим инквизицией и посажен в мрачный венецианский каземат. Через 15 месяцев он совершил дерзкий побег. Но это еще не все. Долговая тюрьма в Париже, многочисленные дуэли – чего только не было в его жизни! И все же главное – женщины.

Так шепчет одно из юных созданий в цветаевском «Фениксе», который был написан летом 1919 года. В предисловии поэтесса признается: «Это не пьеса, это поэма – просто любовь, тысяча первое объяснение в любви к Казанове…»

Цветаева, конечно, опоэтизировала своего кумира. Для нее он был скорее символом любви, чем живым человеком во плоти и крови.

Сексуальное пробуждение Казановы было ранним. Если верить его записям, уже в 16 лет он соблазнил сразу двух юных сестер. Дальше по нарастающей. Казанова показал себя настоящим сексуальным атлетом («…и вот началась моя шестая подряд гонка» – читаем мы в его мемуарах).

Казанова в равной мере стремился взять в любовный плен аристократку и трактирщицу, монахиню из захолустной обители и ученую даму, прислужницу в бернских купальнях, какую-то безобразную актрису и даже ее горбатую подругу. Он соблазнял всех, отдаваясь внезапно вспыхнувшему желанию; при этом следовал правилу – двух женщин легче соблазнить вместе, чем порознь.

Казанова был гурманом. Каждая встреча с женщиной для него – настоящий праздник. Он писал: «Запах женщин, которых я любил, всегда был очень приятен для меня». Не только гурман, но и дегустатор!..

Однажды Казанова умудрился соблазнить молодую монахиню через решетку монастыря. Он так распалил бедную женщину, что она с вожделением выполнила… выразимся по-научному: феллатио. В своих мемуарах об этом эпизоде Казанова поэтически написал: «Она просто высосала квинтэссенцию моей души и моего сердца».

Западные специалисты по эротике скрупулезно подсчитали количество женщин, с которыми Казанова вступил в сексуальные отношения. Ради этого они проштудировали все 12 томов его воспоминаний, изучая страницу за страницей. Итог: 132 женщины, названные инициалами или описанные еще каким-либо образом, и бессчетное количество неназванных. Собранный статистический «материал» представлен следующим образом.

Национальность любовниц Казановы: итальянки – 47, француженки – 19, швейцарки – 10, немки – 8, англичанки – 5, гречанки – 2, испанки – 2, польки – 2, голландки – 1, русские – 1.

Возраст любовниц: 11–15 лет – 22, 16–20 лет – 29, 21–29–15, 30–39 лет – 5. Возраст остальных женщин не выяснен. Ясно одно: Казанова тяготел к молодым созданиям и игнорировал женщин старше 40 лет.

Кем были его любовницы: служанки – 24, богатые женщины из благородных семейств – 18, женщины королевских кровей – 15, проститутки – 11 известных и неопределенное количество неизвестных. А еще 7 актрис, 6 танцовщиц, 6 крестьянок, 3 певицы, 2 монахини, 1 рабыня.

Семейное положение его женщин: одинокие – 85, замужние – 11, вдовы – 5. Семейное положение остальных неизвестно.

Общие эротические сведения, почерпнутые из его мемуаров: количество женщин, лишенных им девственности, – более 30, групповой секс (как минимум с двумя женщинами) – 12 случаев, оргии – 1. Рекордное количество соитий с одной той же женщиной за сутки – 13, самый кратковременный половой контакт – 15 минут, самый продолжительный – 7 часов. Наибольшее количество оргазмов, испытанных женщиной во время одной его эрекции, – 14. Нормального, ординарного человека такая статистика ошеломляет. Но она отнюдь не рекордная. Те же спецы считают, что Сара Бернар, Гюи де Мопассан, лорд Байрон и Элви Пресли по эротическим приключениям явно превзошли первого любовника в мире. Превзошли-то превзошли, но слава истинного покорителя женщин осталась все же за Казановой.

Стефан Цвейг, тонкий аналитик и психолог, в книге «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой» попытался проникнуть в тайну успехов великого соблазнителя. Вот что он пишет о Казанове:

«В этом крепком чувственном теле отсутствуют даже зачаточные формы моральной нервной системы. И в этом кроется разгадка легкости и гениальности Казановы: у него, счастливца, есть чувственность, и нет души. Никем и ничем серьезно не связанный, не стремящийся ни к каким целям, не обремененный никакими сомнениями, он может извлечь из себя жизненный темп совершенно иной, чем у прочих целеустремленных, нагруженных моралью, связанных с социальным достоинством, отягченных нравственными размышлениями людей, отсюда его единственный в своем роде размах, его ни с чем не сравнимая энергия…»

И далее Цвейг пишет, что «…робкие юноши напрасно будут перелистывать мемуары Казановы, чтобы вырвать у мастера тайну его побед: искусству соблазна так же нельзя научиться из книг, как мало изучить поэтику, чтобы писать поэмы. У этого мастера ничему не научишься, ничего не выудишь, ибо не существует особого секрета Казановы, особой техники завоевания и приручения. Вся его тайна – в честности вожделений, в стихийном проявлении страстной натуры…»

И оттого – продолжим цитату – «…каждая женщина, отдавшаяся ему, становится более женщиной, более знающей, более сладострастной, более безудержной; она открывает в своем до тех пор равнодушном теле неожиданные источники наслаждения, она впервые видит прелесть своей наготы, скрытой дотоле покровами стыда, «она познает богатство женственности…»

Вот так-то. Кстати, Казанова никогда не был женат, ибо считал, что семейная жизнь – это «могила для любви». Уже под старость, в Лондоне, он сказал одной даме: «Я распутник по профессии, вы приобрели сегодня дурное знакомство». В предисловии к своим мемуарам он пишет: «Главнейшим делом моей жизни были чувственные наслаждения, более важного дела я не знал никогда».

так утверждает Казанова в пьесе «Феникс» Марины Цветаевой.

Исколесив всю Европу, взбудоражив женскую часть ее населения (одни слухи о нем волновали тысячи женщин!), Казанова обрел тихую пристань в Богемии, в замке Дукса, недалеко от города Теплице. Владелец замка граф Вальдштейн предложил ему за 1000 талеров в год стать его библиотекарем. Разумеется, должность была чисто формальной – сановник книгами не интересовался, но ему льстило, что Казанова служит у него. Здесь, в Северной Чехии, легендарный венецианец провел остаток своей жизни – целых 13 лет. Здесь он написал прославившие его мемуары, которые назвал «Исповедь моей жизни»; благодаря им он и стал, собственно говоря, идолом и кумиром в храме мировой Любви.

«Все это безумство молодости, – признавался автор «Исповеди», – вы увидите, что я смеюсь над ними, и если вы добры, то посмеетесь над ними вместе со мной… Я надеюсь понравиться вам, но если ошибусь при этом, то, признаюсь, буду огорчен не настолько, чтобы раскаяться, ибо ничто не может помешать мне немного развлечься!»

Лишенный любви, Казанова развлекался в воспоминаниях!

Сексуальные силы Казановы стали ослабевать после 40 лет. Это было великим разочарованием для него. Оставалось только одно: книги и еда. Один из современников писал по этому поводу: «Поскольку он уже не мог быть господом в райских садах, он стал волком за обеденным столом».

Казанова много ел и много читал. «Книга – как женщина, – говорил он. – Хороша она или плоха, но удовольствие должна начинать доставлять уже с самой первой страницы».

В последние годы Казанова редко выбирался из замка. Самое яркое впечатление тех лет: присутствие в октябре 1787 года в Праге на премьере «Дон Жуана». В свое время Казанова предлагал Моцарту либретто к этой опере, но композитор его отверг.

Казанова-старик – это, конечно, нонсенс. Нелепица. Тусклым и вялым представлен он режиссером Марио Моничелли в фильме «Казанова-70». Заглавную роль в нем исполнил Марчелло Мастроянни. Другим выглядит Казанова в фильме Эдуарда Нирманса «Возвращение Казановы». Ален Делон, играющий главного героя, показывает, как все ухищрения былого великого соблазнителя – слова, клятвы, жесты, телодвижения – никак не действуют на женщин. И тогда в ход пускается последний аргумент: деньги! Деньги и обман. Любовная партия выиграна, но грош цена такой победе. Это не величие Казаковы, это – его поражение.

Еще одного Казанову представил в одноименном фильме Федерико Феллини. У Феллини этот персонаж трагичен. При любом королевском дворе он никому не нужен как личность, как ученый, как литератор. Двору, толпе нужен лишь Казанова как «машина любви», и в конце фильма показано, как великий любовник вынужден совокупляться с механической куклой. Казанова в отчаянии, он понимает, что все его любовное искусство идет лишь на потеху сытой толпе. Но это в фильме. В жизни все обстояло не так, и Казанова тешил не двор и не плебс, а исключительно самого себя.

Последние годы были безрадостны. Женщины ушли из его жизни, хотя шлейф соблазнителя за ним еще волочился. И когда в замке, где он жил, забеременела дочь привратника юная Франческа Бучиони, то все были уверены, что тут не обошлось без участия библиотекаря. Но потом выяснилось, что не библиотекарь Казанова сжимал в объятиях дочь привратника, а придворный живописец Франц Шоттнер. Джакомо Казанова давно уже не играл роль любовника, скорее он выполнял роль комического старика.

«Я перестал жить и начал медленно умирать… Я потерял желание хоть что-то делать, чтобы вызвать любовь женщин. А сами они больше не желали в меня влюбляться», – с горечью признается он в своих дневниковых записях.

Старость омрачилась еще и болезнью: появились боли в горле, трудно было принимать пищу. Умирал Казанова мучительно и долго. Однако и мучениям пришел конец, и в книге гражданских актов появилась запись, гласившая, что 4 июня 1798 года, в чешском Духцове, в доме № 1 скончался «господин Якуб Кассанеус, венецианец». Его похоронили на погосте церкви Св. Барбары, но позднее прах Казаковы были перезахоронен, и до сих пор неизвестно, где точно. В этом его посмертная судьба схожа с Моцартовой: оба остались без могил.

Отчего умер Казанова? Есть три версии: рак горла, рак простаты и сифилис. Еще раз отметим – Казанова мучился и подумывал о самоубийстве: «Кто не может жить хорошо – пусть не живет плохо». Однако он не стал накладывать на себя руки и дождался естественного финала.

О предстоящем расставании с жизнью и с женщинами Казанова написал в мемуарах: «Смерть – это чудовище, которое отрывает зрителя от великой сцены, прежде чем кончится пьеса, которая бесконечно интересует его!»

Говоря высоким слогом, Джакомо Казанова отволновался и ушел из театра жизни, обретя вечный покой и последующим поколениям вечное беспокойство оставив. Все мы – его ученики, и в большинстве своем ученики бездарные. Ведь учитель говорил: «Любовь без слов – ничто». А мы с вами или забываем, или вовсе не знаем слов любви, не пользуемся ароматной приправой к блюду любви. Оттого-то у нас все буднично, постно и пресно.

«Что такое любовь? – читаем мы в мемуарах Казановы и тут же получаем ответ: – Это род безумия, над которым разум не имеет никакой власти».

В другом месте Казанова выразился иначе: «Любовь – это только любопытство».

Ах, как хочется быть все время любопытным! Узнавать и изведывать что-то новое!.. Ах, Казанова, наш вечный соблазнитель и искуситель!..

Великий олимпиец

Писатель и политик

Бенджамин Дизраэли родился 21 декабря 1804 года в Лондоне. Англичанин? Можно ответить так: и англичанин тоже. Хотя его предки – испанские евреи, бежавшие в Англию от ужасов инквизиции.

Отбивая одну из антисемитских атак, Дизраэли однажды сказал: «Да, я еврей, и когда предки моего достопочтимого оппонента были дикарями на никому не известном острове, мои предки были священниками в храме Соломона».

Отец Бенджамина Айзек Дизраэли был известным английским историком и эссеистом. В 13 лет Бен по воле отца был крещен, хотя сам отец так и не крестился. И еще любопытный штрих: Бенджамин не учился ни в элитных школах, ни в университетах. Только семейное воспитание и настойчивое самообразование. А в итоге вырос человек исключительно образованный и честолюбивый. Его честолюбие явно превышало возможности еврейского происхождения, весьма скромного положения в обществе и более чем скромных финансов. Но честолюбие било через край.

Будучи юношей, Дизраэли пытался разбогатеть, играя на бирже. Не получилось. Тогда он бросился в журналистику и вынашивал идею создания крупной общенациональной английской газеты. И тоже не вышло. Тогда он отправился в путешествие по странам Средиземноморья: себя показать и на чужую жизнь посмотреть. На Мальте Бенджамин поразил многих, разгуливая в невероятных белых шароварах с цветным поясом, и половина города в удивлении и восхищении следовала за ним. Одежда – один из способов привлечь к себе внимание, и этим способом умело пользовался Дизраэли. Именно он придумал и поныне популярный в мире смокинг. Любил щеголять в жилете канареечного цвета, щедро усыпанном золотыми цепочками. А тросточка? Он обожал гулять с ними, утром с одной, вечером – с другой, вечерней тросточкой. Выглядело это не нарочито, а весьма изящно. И все кругом удивлялись и ахали…

Однако не тросточка принесла популярность Дизраэли, а его перо. В 20 лет он стал писателем и написал роман «Вивиан Грей», в котором вывел самого себя в качестве главного героя. Затем вышли романы «Генриетта Темпль», «Контарини Флеминг» – не шедевры, но все же настоящие романы. Впоследствии Дизраэли перешел к романам политического звучания, осуждал господство буржуазии и интересы партии вигов, использовал свои романы для пропаганды программы «Молодая Англия». Один из романов – «Конинсгби» (1844) – взбудоражил общество: в нем была яростная критика буржуазного общества, обрекающего народ на нищету. В другом романе «Сибилла, или Две нации» (1845) писатель ярко показал разделение страны на два враждебных лагеря – на имущих и неимущих, на богатых и бедных. Еще один из крупных политических романов «Танкред» появился в 1847 году, после чего Дизраэли временно оста вил литературу и полностью переключился на политику.

В политике Дизраэли чувствовал себя как рыба в воде, он был искусен, как дипломат, красноречив, как оратор. И имел неплохое политическое чутье. Плюс огромная работоспособность, ну, и как мотор – тщеславие. И все же гладким его вхождение в политическую элиту не назовешь: он четырежды терпел поражение на парламентских выборах. Падал. Вставал. И вновь бросался в бой и, наконец, в 1837 году, в возрасте 33 лет Дизраэли был избран в палату общин от партии тори.

На одном из литературных «суаре» Дизраэли представили влиятельному лорду Мельбурну. Тот спросил, кем Дизраэли хотел бы быть. Ответ ошарашил лорда:

– Хочу быть премьер-министром Англии.

Член правительства, лорд Мельбурн объяснил Дизраэли всю несбыточность таких замыслов:

– У вас нет никаких шансов. Все организовано и решено… Вы должны выбросить из головы эту глупую идею.

Действительно, Дизраэли не был аристократом. Не имел особых связей наверху. Да к тому же еще и еврей, – нулевые шансы для премьерского кресла. Но есть твердый характер. Есть железная воля. Есть властолюбие. То самое властолюбие, которое английский философ XVII века Томас Гоббс ставил на первое место в ряду обуревающих человечество страстей. И только смерть прерывает страсть властолюбия, короче, лорд Мельбурн недооценил молодого Дизраэли, у которого, кстати, был девиз: ничего не объяснять и на что не пенять, меньше рефлексий и больше дела. И вперед! Напролом, как танк, именно так действовал Дизраэли после того, как в 1841 году возглавил группу партии тори под многообещающим названием «Молодая Англия».

Справедивости ради следует отметить, что Дизраэли в его карьере помогла и удачная женитьба. Вдова крупного бизнесмена Мария Энн стала женой Дизраэли. Сначала их связывало совместное участие в парламентских выборах, а затем и настоящая любовь. Мэри Энн была на 12 лет старше Дизраэли, к тому же не блистала никакой красотой, но обладала большими средствами и добрым и отзывчивым сердцем. Деньги и доброта – замечательное подспорье. Мэри Энн без памяти влюбилась в молодого Дизраэли и стала его верным секретарем и помощником в его политической карьере. Обоим подругам жена Дизраэли хвалилась и успехами своего мужа, и его красотой: «О, если бы вы видели моего Диззи в ванной!..» Диззи, наверное, был хорош.

Но самое удивительное то, что Дизраэли оказался хорошим семьянином и искренно любил свою жену. Именно ей он посвятил роман «Чибилла»: «Посвящаю это произведение женщине, скромный характер и благородный дух которой заставляют ее сочувствовать всем страдающим, приятный голос которой меня часто ободрял, а хороший вкус и правильное суждение руководили этими страницами, – самому строгому критику, но самой совершенной жене».

Мэри Энн умерла 15 ноября 1872 года. Дизраэли подвел итог их совместной жизни: «В течение 30 лет, проведенных с нею, я не скучал ни одной минуты».

Согласитесь, что подобное мало кто скажет. И в то же время Дизраэли принадлежит такой афоризм: «Я всегда полагал, что каждая женщина должна быть замужем. Но не один мужчина не должен жениться». Но это, конечно, из разряда парадоксов Бенджамина Дизраэли.

В 1852 году Дизраэли впервые стал министром финансов и лидером палаты общин. Министром финансов он назначался еще много раз. В 1868 году, будучи лидером консервативной партии, Дизраэли занял пост премьер-министра, – исполнилась его голубая мечта! Но при этом он с печалью заявил: «Я вскарабкался на верхушку намыленного столба», – он точно знал цену своему успеху. И этот премьерский пост Дизраэли занимал еще в 1874–1880 годах, когда ему было уже далеко за 70 лет. Друзья поздравляли его с успехом, на что он ответил устало: «Да, но он пришел слишком поздно».

Но тем не менее Дизраэли уверенной рукой вел Англию к победам. Он даже добился расширения империи. Его усилиями королева Виктория была провозглашена императрицей Индии. Со своей стороны Виктория пожаловала своему любимцу премьеру титул графа, и он стал лордом Биконсфильдом.

Когда я писал этот материал, в голове у меня крутились строчки:

Для советских историков Дизраэли был интересен и опасен. В энциклопедическом словаре (1953) он представлен как «английский peaкционный деятель», который проводил «экспансионисткую внешнюю политику»: аннексировал Египет, препятствовал освобождению славянских народов на Балканах, злейший враг России и т. д. В том же словаре Дизраэли очернен и как писатель: мол, «эпигон реакционного романтизма». Старая история: кто не с нами – тот против нас.

До сих пор кое-кому не дают покоя результаты Берлинского конгресса, который состоялся 130 лет тому назад и открылся 13 июля 1878 года. Там Дизраэли сумел в связке с «железным канцлером» Бисмарком добиться существенных уступок со стороны России. Дизраэли с триумфом возвратился в Лондон и торжественно объявил собравшейся толпе перед резиденцией на Даунинг-стрит, 10: «Я привез почетный мир». Это была вершина политической карьеры Дизраэли. Королева наградила его высшим орденом – «Орденом Подвязки», учрежденным короле Эдуардом III в далеком 1348 году.

Доволен был и Бисмарк, в кабинете которого после Берлинского конгресса появился третий портрет и всем гостям хозяин объяснял: «Это мой государь… это моя жена… а это мой друг Дизраэли…» А в России по поводу достигнутых соглашений царило уныние, и руководитель российской делегации Горчаков вынужден был доложить российскому императору: «Берлинский трактат есть самая черная страница в моей служебной карьере».

Королева Виктория благоволила к Дизраэли, а он верно ей служил и всегда живописно докладывал ей о всех политических событиях в стране и мире. Как писатель, он всегда находил интересные сравнения и метафоры, приводил интересные детали и пикантные подробности встреч. А еще Дизраэли умел льстить королеве: «Я живу только для Вас и работаю только для Вас, и без Вас все будет потеряно». Когда Дизраэли упрекали в откровенной лести, он отвечал: «Меня называют льстецом. И это верно. Все любят лесть. Но когда дело касается королей, то здесь вы должны льстить, не стесняясь». Но Дизраэли в отличие от многих придворных льстил не грубо, а весьма изящно (опять же писатель!).

Дизраэли был не просто льстецом, но еще и человеком, хорошо знающим психологию отношений между людьми. И советовал: «Говорите человеку о нем самом, и он будет слушать вас часами». Разве это не правда? И еще: «Если вы хотите завоевать человека, позвольте ему победить себя в споре». О, тонкое наблюдение!..

Многие годы главным политическим противником Дизраэли был Уильям Гладстон. Гладстон и победил на выборах 1880 года, и заставил тем самым Дизраэли уйти в отставку. По поводу своего врага Дизраэли сказал немало ехидных слов. Вот его ответ на вопрос, какая разница между несчастьем и бедствием, Дизраэли ответил: «Если Гладстон свалился в Темзу – это несчастье. Но если бы кто-нибудь бросился его спасать, это было бы уже бедствием…»

21 апреля 1880 года Дизраэли провел последнее заседание своего кабинета. «Что бы ни говорили философы, – написал он чуть позднее, – но существуют такие вещи, как везение и удача… Шесть плохих урожаев один за другим, каждый последующий хуже предыдущего, явились причиной моего свержения. Как Наполеона, меня сломила стихия…»

Уйдя в отставку, Дизраэли снова взялся за перо и написал роман «Эндимион», за который он получил солидный гонорар – 10 тыс. фунтов и смог купить себе дом в фешенебельном районе. С новым рвением он взялся за очередной роман «Фэльконет», но закончить его не смог. Роман оборван на тридцатой странице. Жесткая простуда прервала работу над произведением, а тут еще и застарелая астма ожила, – и Дизраэли стало совсем худо, встревоженная королева посылала больному Дизраэли букетики его любимых цветов – подснежники. В ощущении своего конца Дизраэли сказал: «Я предпочел бы еще пожить, но я не боюсь смерти».

19 апреля 1881 года Бенджамин Дизраэли скончался в возрасте 76 лет. Он захоронен вместе с женой. Память о Дизраэли очень чтима в Англии – он много сделал для величия империи. 19 апреля отмечается в стране как «День подснежника» – любимого цветка Дизраэли. И еще создана «Лига подснежника», Дизраэли продемонстрировал для всех англичан пример, чего можно достичь благодаря упорству, не будучи аристократом. По его стопам пошла и Маргарэт Тэтчер, дочь лавочника.

Бенджамин Дизраэли был не только замечательным политиком и крепким романистом, но еще и примечательным мыслителем, оставив в наследство человечеству много здравых наблюдений и советов. Приведем некоторые из них:

– У того, кто в 16 лет не был либералом, нет сердца; у того, кто не стал консерватором к 60, нет головы.

– Дипломатия – это профессиональная ложь! Но она должна быть в глазах общества выглядеть респектабельнее и убедительнее правды.

– То, что называют общественным мнением, скорее заслуживает имя общественных чувств.

– Справедливость – это правда в действии.

Лично мне нравятся многие афористичные высказывания Дизраэли. Я согласен с ним, что «насколько легче быть критичным, чем правдивым». Стараюсь следовать чисто психоаналитическому совету писателя. «Не позволяйте вашим мыслям концентрироваться на том, чего вы хотите, но чего вы не получили; всегда фиксируйте ваш мозг на том, чего вы добились». Как полезно!..

И самый мой любимый дизраэливский совет: «Когда я хочу прочесть хорошую книгу, я сажусь и пишу ее».

Мне захотелось пообщаться с интересным человеком, я выбрал Бенджамина Дизраэли и не прогадал.

Денди в арестантской робе

В литературе есть немало трагических имен. Одно из них – Оскар Уайльд. Его трагедия в том, что он преступил Закон. Проигнорировал Мораль. И это произошло в викторианской Англии, где фарисейство было возведено в традицию. А коли так, то вчерашний кумир общества был немедленно подвергнут остракизму: осужден и изгнан. Уже после его смерти российский поэт Константин Бальмонт побывал в Англии и поинтересовался у одного английского ученого: «Вам нравятся произведения Оскара Уайльда?» Собеседник уклонился от ответа и перевел разговор на другую тему: «Вам удобно здесь, в Оксфорде?»

Так в чем же провинился Оскар Уайльд? Как долгие годы писала наша стыдливая советская пресса, писатель попал в тюрьму «по обвинению в безнравственности». Сегодня стыда уже нет, и пишут просто: по обвинению в гомосексуализме. Из «голубых», значит! – фыркнет кто-то. Но какое значение имеет «цвет» писателя, если он талантлив и его книги доставляют читателям превеликое удовольствие? Не будем отвечать напрямую на этот, в сущности, риторический вопрос и лучше вкратце расскажем о жизненном пути писателя.

Оскар Уайльд родился 16 октября 1854 года в Ирландии, в Дублине, в семье… Вот именно: как важно знать, в какой семье родился человек и что окружало его с первых шагов! Ведь детство не только отбрасывает отсвет на всю дальнейшую жизнь, но и подчас определяет ее.

Отец Оскара, доктор Уильям Уайльд, был знаменитым хирургом и специалистом по ушным болезням. В этом незаурядном человеке бушевала неистовая энергия. Мало того, что он с рвением отдавался работе, у него еще хватало времени и сил на женщин и вино. Однажды он был даже обвинен одной из своих пациенток в попытке изнасилования, однако в ходе судебного разбирательства отделался всего лишь штрафом.

Если отец Оскара был неуемно – даже неумеренно – энергичным, то мать, леди Джейн Франческа Уайльд, – чересчур восторженной и эмоциональной. И не случайно, ведь она занималась сочинительством. И все ее писания отдавали театральной риторичностью, напыщенностью. Разброс ее творчества огромный: от лирических стихов до революционных прокламаций. В ее характере странно сочетались экзальтация и практичная находчивость, романтизм и юмор, чисто английский – тонкий и саркастический.

Как написал в своем этюде об Оскаре Уайльде Корней Чуковский: «В таком неискреннем воздухе, среди фальшивых улыбок, супружеских измен, преувеличенных жестов, театральных поз и театральных слов – растет этот пухлый, избалованный мальчик, Оскар».

Уже с детства им владела жажда выделиться из круга товарищей. В 12 лет по воскресеньям он щеголяет в цилиндре на своих девических кудрях – надменный и независимо гордый. Естественно, один его вид воспринимался сверстниками как вызов. Однажды за подобный «выпендреж» Оскар был избит. И что? Он пожаловался матери? Ничего подобного. Придя домой основательно помятым и украшенным синяками, молвил лишь:

– Какой удивительный вид отсюда с холма!

Чуковский отмечает, что у Оскара Уайльда, как и у его матери, «была тысяча разных талантов, но не было одного: таланта искренности». Поза для этого человека была второй натурой. Он жаждал прослыть оригинальным, быть не похожим ни на кого. Он постоянно стремился к эпатажу. А через него – к успеху, к популярности, к славе. И все это сопровождалось презрением к толпе, к ее серости и заурядности.

Один из многочисленных афоризмов Уайльда (а у него есть сотни, тысячи блестящих и парадоксальных выражений) гласит: «Только два сорта людей по-настоящему интересны – те, кто знает о жизни все решительно, и те, кто ничего о ней не знает». То есть основную массу людей, всю преобладающую «середку» писатель как бы выключил из сферы своих интересов. Опасная позиция. Впрочем, это признавал и он сам: «Гораздо безопаснее ничем не отличаться от других. В этом мире остаются в барыше глупцы и уроды». Они, если развивать эту мысль дальше, – вне человеческой зависти, а следовательно, их жизненному существованию людская злоба не грозит.

Ах, эти уайльдовские парадоксы: натянуть мысль как тетиву лука и выпустить стрелу, которая попадает в самую точку. И если не убивает, то по крайней мере больно жалит.

Для Оскара Уайльда центр мироздания – он сам. И он не скрывал этого, утверждая, что «любовь к самому себе – это единственный роман, длящийся пожизненно».

Современники писателя в девятнадцатом веке и наши с вами в двадцатом непременно бубнили и бубнят с удручающим пафосом о своей любви к народу, ко всему человечеству, а вот Оскар Уайльд честно признавался, что он – эгоист, эгоцентрик. И признавался в этом с обескураживающей улыбкой. «Люди не эгоистичные всегда бесцветны, – утверждал он. – В них не хватает индивидуальности».

В 1871 году Оскар получил высшее отличие на выпускных экзаменах в школе Портора и право поступить стипендиатом в дублинский Тринити-колледж. За три года учебы в колледже он завоевал много призов на конкурсах сочинений по античной литературе, в том числе стипендию из фонда поощрения научных исследований и золотую медаль имени Беркли за работу о греческих классиках.

Да, это был очень одаренный юноша. В 1874 году 20-летний Оскар Уайльд добился высшего академического успеха – стипендии в оксфордском колледже Магдалины. Учился он всегда замечательно, но это не приносило ему полного удовлетворения, он вечно был недоволен собой. 3 марта 1877 года Оскар сообщает в письме к своему бывшему соученику Уильяму Уорду:

«В понедельник экзаменуюсь на «Ирландию». Господи боже мой, как беспутно я проводил жизнь! Я оглядываюсь назад, на эти недели и месяцы сумасбродства, пустой болтовни и полнейшей праздности, с таким горьким чувством, что теряю веру в себя. Я до смешного легко сбиваюсь с пути. Так вот, я бездельничал и не получу стипендии, а потом буду страшно переживать… Я ничего не делаю, только сочиняю сонеты и кропаю стихи…»

Все обошлось благополучно. Поэзия нисколько не помешала учебе, и 28 ноября 1879 года 25-летний Оскар Уайльд получил степень бакалавра искусств. Знания приобретены, а дальше Уайльд занялся шлифовкой собственной индивидуальности: живя в основном в Лондоне, он учился пленять общество как собеседник и рассказчик, развивая свои эстетические вкусы.

Высший свет всегда был для него притягательной целью, но как проникнуть туда, будучи провинциалом и не имея никакого аристократического титула? Оскар Уайльд решил эту задачу – и не за счет интенсивного труда (он гнул спину как критик-фельетонист в лондонских газетах), не за счет творчества (первый сборник стихотворений, изданный им за свои деньги, почти не удостоился внимания рецензентов). Пропуск в политические и литературные салоны сначала Англии, а потом Америки дал ему замечательный устный дар рассказчика.

Своей знакомой миссис Льюис писатель сообщает в 1882 году из Нью-Йорка:

«…Даже у Диккенса не было такой многочисленной и такой замечательной аудитории, какая собралась у меня в зале. Меня вызывали, мне аплодировали, и теперь со мной обращаются как с наследным принцем. Несколько «Гарри Тириттов» исполняют обязанности моих придворных секретарей. Один день-деньской раздает поклонникам мои автографы, другой принимает цветы, которые и впрямь приносят через каждые десять минут. А третий, у которого волосы похожи на мои, обязан посылать свои собственные локоны мириадам городских дев, в результате чего он скоро лишится шевелюры.

Бывая в обществе, я становлюсь на самое почетное место в гостиной и по два часа пропускаю мимо себя очередь желающих быть представленными. Я благосклонно киваю и время от времени удостаиваю кого-нибудь из них царственным замечанием, которое назавтра появляется во всех газетах. Когда я вхожу в театр, директор ведет меня к моему месту при зажженных свечах, и публика встает. Вчера мне пришлось уйти через служебный вход: так велика была толпа. Зная, как я люблю добродетельно оставаться в тени, Вы можете сами судить, сколь неприятна мне устроенная вокруг меня шумиха; говорят, со мною носятся больше, чем с Сарой Бернар…»

Оскар Уайльд лукавил: вся эта помпа доставляла ему истинное удовольствие. Так чем он так пленил публику? Слово Корнею Чуковскому:

«За столом, усыпанным фиалками, за бокалами шампанского, в освещенных огромных залах – в Бостоне, в Париже или в Лондоне, по-французски, по-английски он рассказывал детские сказки, притчи, легенды, повести, драмы, – и великосветские люди рыдали как дети, слушая его импровизации. Он гений разговора, беседы. Не то чтобы «оратор» или «рассказчик», а именно повествователь, собеседник».

Биограф писателя Роберт Шерард свидетельствует: «В истории всего человечества не было такого собеседника. Он говорил – и все, кто внимал ему, изумлялись, почему же весь мир не внимает ему».

Если следовать биографической канве, то часть заработанных денег в Америке Уайльд потратил на то, чтобы пожить в Париже. Там он познакомился с Верленом и Виктором Гюго, с Малларме, Золя, Дега, Эдмоном де Гонкуром и Альфонсом Доде. Уайльд сделал себе волнистую прическу, как у Нерона на бюсте в Лувре, и стал одеваться по последней парижской моде. «Оскар первого периода умер», – провозгласил он. Еще бы! Оскар Уайльд перешел на положение «Шехерезады великосветских салонов», как назвал его Корней Чуковский, тоже замечательный сказочник.

Итак, искрящийся каскад красноречия, блеск и фейерверк ума: отточенные фразы, афоризмы, парадоксы, блестящие сравнения, тонкие наблюдения, необычные метафоры, остроумные эскапады. И венчает все это дендизм, поднятый Уайльдом на недосягаемую высоту; внешность, прическа, одежда, аксессуары – все продумано и все вызывает неоднозначную реакцию, так как выбивается из общего ряда, обжигает новизной.

«Тщательно подобранная бутоньерка эффективнее чистоты и невинности», – изрекает Уайльд. «Красиво завязанный галстук – первый в жизни серьезный шаг», – наставляет он учеников, а у него всегда были ученики. Он учил их, как носить жилеты, подбирать цветы и, самое главное, поклоняться красоте. «Апостол эстетизма» – таково было в английском обществе официальное звание Оскара Уайльда, так величали его газеты, именно это пристрастие писателя вышучивали юмористы.

Красота и наслаждение – вот чему он поклонялся. Вот что было для него божеством «Живите! – декларировал он в «Портрете Дориана Грея». – Живите той чудесной жизнью, что скрыта в нас. Ничего не упускайте, вечно ищите все новых ощущений! Ничего не бойтесь! Новый гедонизм – вот что нужно нашему поколению».

Он и сам пытался именно так построить свою жизнь. «Я рожден для антиномий. Я – один из тех, кто создан для исключений, а не для правил», – высказывался он позднее, подводя итоги прошедших лет. «Раньше в моем сердце всегда была весна – без конца и без края. Моя натура была родственна радости. Я наполнял свою жизнь наслаждением до краев, как наполняют чашу с вином до самого края, – писал он в пространном письме лорду Альфонсу Дугласу из Редингской тюрьмы в январе – марте 1897 года. – Теперь я смотрю на жизнь совсем с другой стороны, и подчас мне невероятно трудно далее представить себе, что такое счастье…»

Но это писал Уайльд, когда, как говорится, грянул гром, а до того он был весь счастье и весь весна. Как тут не вспомнить нашего Бальмонта:

Свое упоение жизнью, свой гедонизм Оскар Уайльд сочетал – надо отдать ему должное – с упорным трудом: писал он много, азартно, без передышки, совершенствуя свой стиль в различных жанрах. И не вымучивал тексты, как многие сочинители, а создавал их легко, играючи, опьяняясь от высоты полета собственной фантазии.

Своими романом «Портрет Дориана Грея», пьесами «Веер леди Уиндермир», «Идеальный муж», «Как важно быть серьезным», «Саломея», сказками, рассказами, статьями Уайльд добился признания в обществе как блестящий литератор. Пьесы его шли с успехом на сцене, романами зачитывались, уайльдовские афоризмы и парадоксы были в ходу, как народные пословицы и поговорки. Он был на высоте положения и мог себе позволить на премьере «Веера леди Уиндермир», имевшей аншлаг, бросить аудитории: «Я так рад, леди и джентльмены, что вам понравилась моя пьеса. Мне кажется, что вы расцениваете ее достоинства столь же высоко, как я сам». В восторге публика «скушала» и этот эксцентричный пассаж Уайльда.

Уайльд – в моде, он овеян славой, а стало быть, при деньгах. Все это давало ему возможность вести почти роскошный образ жизни, устраивать приемы и кутежи, в которых он себя постоянно утверждал как острослов, мастер эпатажа и глашатай эстетизма.

Человек светский до мозга костей, Оскар Уайльд большую часть своей жизни провел в окружении друзей и поклонников, среди женщин и юношей. В какой-то степени он был «гуляка праздный», как и его отец, но только более утонченный и рафинированный. К женщинам он относился весьма своеобразно и считал, что «женщины никогда не бывают гениями. Это декоративный пол». Но если они настоящие личности, как, скажем, Сара Бернар, и красивы, как Элен Терри, то он готов воздать им должное.

Как ни странно, Оскар Уайльд был женат. Он женился на Констанции (Констанс) Ллойд. Многие считали, что сделал он это из-за денег. Маловероятно: в нем жил эстет, но не прагматик.

Свою будущую жену Констанс Мэри Ллойд (1857–1898) Уайльд встретил в Лондоне в 1881 году. Их обручение произошло в Дублине двумя годами позже. В январе 1884 года Уайльд пишет в письме американскому скульптору Уолдо Стори:

«Да, мой дорогой Уолдино, да! Изумительно, конечно, – это было необходимо… Итак, мы венчаемся в апреле, а затем едем в Париж и, может быть, в Рим… Будет ли приятен Рим в мае? Я хочу сказать, будете ли там ты с миссис Уолдо, папа римский, полотна Перуджино? Если да, мы приедем.

Ее зовут Констанс, и это юное, чрезвычайно серьезное и загадочное создание… само совершенство… она твердо знает, что я – величайший поэт, так что с литературой у нее все в порядке; кроме того, я объяснил ей, что ты – величайший скульптор, завершив тем самым ее художественное образование.

Мы, конечно, безумно влюблены. Почти все время после нашей помолвки мне пришлось разъезжать по провинциям, «цивилизуя» их при помощи своих замечательных лекций, но мы дважды в день шлем друг другу телеграммы… я подаю мои послания с самым суровым лицом и стараюсь выглядеть так, как если бы слово «любовь» означало зашифрованный приказ: «скупайте акции «Гранд Транкс», а слово «любимая» – «распродайте по номиналу»… Дорогой Уолдо, я совершенно счастлив и надеюсь, что ты и миссис Уолдо полюбите мою жену…»

В другом письме Уайльд рисует портрет Констанс как настоящий поэт и поклонник красоты: «…я женюсь на юной красавице, этакой серьезной, изящной, маленькой Артемиде с глазами-фиалками, копною вьющихся каштановых волос, под тяжестью которой ее головка клонится, как цветок, и чудесными, словно точеными из слоновой кости, пальчиками, которые извлекают из рояля музыку столь нежную, что, заслушавшись, смолкают птицы…»

По всей вероятности, Оскар Уайльд любил свою жену, но, правда, не единственной любовью. Достаточно вспомнить одну все объясняющую фразу, вложенную в уста главного героя «Портрета»: «Поверхностными людьми я считаю как раз тех, кто любит только раз в жизни. Их так называемая верность, постоянство – лишь летаргия привычки или отсутствие воображения».

О, чего-чего, а воображения у Уайльда было более чем достаточно. Даже в избытке. И тут напрашивается еще одна цитата – из пьесы «Как важно быть серьезным» («легкомысленной комедии для серьезных людей» – так сам Уайльд определил ее жанр). Вот диалог между двумя героями:

Джек: Я люблю Гвендолен. Я и в город вернулся, чтобы сделать ей предложение.

Алджернон: Ты же говорил – чтобы развлечься… А ведь это дело.

Джек: В тебе нет ни капли романтики.

Алджернон: Не нахожу никакой романтики в предложении. Быть влюбленным – это действительно романтично. Но предложить руку и сердце? Предложение могут принять. Да и обычно и принимают. Тогда прощай очарование. Суть романтики в неопределенности. Если мне суждено жениться, я, конечно, постараюсь позабыть, что я женат.

Джек: Ну, в этом я не сомневаюсь, дружище…

И «дружище» вскоре позабыл, что он женат. Он изменил с другой? Нет, дело обстояло не столь просто. Мы уже отмечали, что Уайльд поклонялся красоте. Красивые юноши, подобные богу Аполлону, всегда привлекали его к себе. Одним из первых его пленил студент Роберт Росс, племянник канадского губернатора. Затем в его «списке» появился Джон Грей. Притяжение было взаимным: Оскара Уайльда к юношам притягивала их красота, а они сходили с ума от его интеллекта. Здесь приходит на память один из уайльдовских афоризмов: «Единственный способ отделаться от искушения – это поддаться ему».

Но вот что странно. В молодости Уайльд был однозначно гетеросексуалом. Гомосексуализм его даже шокировал. Первой любовью была Флорри Бэлкум, однако она предпочла другого мужчину, Брэма Стокера, автора «Дракулы». Неудачной оказалась и попытка ухаживать за красавицей актрисой Лилли Ланггри. Были и другие увлечения. Кроме того, Уайльд пользовался услугами проституток. Однажды вечером он объявил своему другу Роберту Шерарду, что его зовут страсти, и отправился на улицу, чтобы их заглушить. На следующее утро он сказал Шерарду: «Какие же мы все же животные, Роберт». Когда Шерард сказал, что очень опасался, как бы Уайльда не ограбили, тот ответил: «Крошкам отдают все, что есть в этот момент в карманах».

До сих пор неясно, что именно заставило Уайльда стать гомосексуалистом. По одной из версий, до встречи с Констанс он болел сифилисом, затем, перед женитьбой, его залечил. Однако через два года он обнаружил рецидивы болезни, прекратил все сексуальные отношения с женой, стал прибегать к услугам лиц мужского пола. Но возможна и другая версия: Оскар Уайльд родился уже с наследственным предрасположением к гомосексуальности, и в какой-то момент это выявилось сполна.

Не будем перечислять мужские связи Оскара Уайльда, для его судьбы важен был лишь один роман с белокурым красавцем по кличке Бози. На его беду, Бози был сыном маркиза Куинсберри, представителем высшего света Англии. В один из дней 1891 года лорд Альфред Брюс Дуглас, то есть Бози, пришел к знаменитому автору «Портрета Дориана Грея» в гости на Тайн-стрит.

Любовь Оскара Уайльда к Бози затмила его любовь к Констанс. Вот одно из писем, написанное им в январе 1893 года и адресованное молодому лорду:

«Любимый мой мальчик, твой сонет прелестен, и просто чудо, что эти твои алые, как лепестки розы, губы созданы для музыки пения в неменьшей степени, чем для безумия поцелуев. Твоя стройная золотистая душа живет между страстью и поэзией. Я знаю: в эпоху греков ты был бы Гиацинтом, которого так безумно любил Аполлон…»

И подпись в конце письма: «С неумирающей любовью, вечно твой Оскар».

Вопросы есть? Вопросов нет: все и так ясно о характере их любви, типичная гомосексуальная любовь, но с изысканным литературным налетом.

Еще одно письмо. Апрель 1894 года.

«Дорогой мой мальчик, только что пришла телеграмма от тебя; было радостью получить ее, но я так скучаю по тебе. Веселый, золотистый и грациозный юноша уехал – и все люди мне опротивели, они такие скучные. К тому же я скитаюсь в пурпурных долинах отчаяния, и с неба не сыплются золотые монеты, чтобы развеять мою печаль. В Лондоне жизнь очень опасна: по ночам рыщут судебные приставы с исполнительными листами, под утро ревут кредиторы, а адвокаты болеют бешенством и кусают людей…»

Но даже тогда, когда слепая любовь к Бози привела Оскара Уайльда к краху, и он ожидал решения суда, – даже тогда его чувства нисколько не изменились к белокурому красавцу. 20 мая 1895 года Оскар Уайльд писал лорду Альфреду Дугласу:

«Моя прелестная роза, мой нежный цветок, моя лилейная лилия, наверное, тюрьмой предстоит мне проверить могущество любви. Мне предстоит узнать, смогу ли я силой своей любви к тебе превратить горькую воду в сладкую. Бывали у меня минуты, когда я полагал, что благоразумнее будет расстаться. А! То были минуты слабости и безумия. Теперь я вижу, что это искалечило бы мне жизнь, погубило бы мое искусство, порвало бы музыкальные струны, создающие совершенную гармонию души. Даже забрызганный грязью, я стану восхвалять тебя, из глубочайших бездн я стану взывать к тебе. Ты будешь со мною в моем одиночестве. Я полон решимости не восставать против судьбы и принимать каждую ее несправедливость, лишь бы остаться верным любви; претерпеть всякое бесчестье, уготованное моему телу, лишь бы всегда хранить в душе твой образ. Для меня ты весь, от шелковистых волос до изящных ступней, – воплощенное совершенство… Ты для меня то же, что мудрость для философа и Бог для праведника. Сохранить тебя в моей душе – вот цель той муки, которую люди называют жизнью. О, любимый мой, самый дорогой на свете, белый нарцисс на нескошенном лугу…»

Прервемся на секунду, чтобы перевести дух. От возмущения. По крайней мере лично меня возмущает это письмо, возмущает тем, что оно обращено к мужчине, а не к женщине. О, как бы это чудесно звучало, если бы было обращено к Констанс или к какой-либо другой женщине, а не к этому его Бози!

«Люби меня всегда, люби меня всегда, – страстно взывал Уайльд в том же письме. – Ты высшая, совершенная любовь моей жизни, и другой не может быть».

И концовка:

«О, прелестнейший из всех мальчиков, любимейший из всех любимых, моя душа льнет к твоей душе, моя жизнь – к твоей жизни, и во всех мирах боли и наслаждения ты – мой идеал восторга и радости. Оскар».

Но вернемся к середине мужского романа. В один прекрасный, как пишут романисты, день маркиз Куинсберри застал своего сына Альфреда и Оскара Уайльда в кафе «Ройяль»; глядя на них, не приходилось сомневаться в характере их отношений. Для маркиза это был настоящий удар, тем более что старший сын до этого оказался замешан в гомосексуальной связи и вынужден был застрелиться. Терять второго сына? Нет! Этого нельзя допустить! И маркиз пишет Альфреду записку следующего содержания: «Ваше поведение доказывает, что между вами действительно существует эта мерзкая, отвратительная связь. За всю свою жизнь я не видел ничего более ужасного. Если дойдет до скандала, я в упор застрелю мистера Уайльда. Твой негодующий отец».

Естественно, разгорелся скандал.

Лучшим выходом для Уайльда был бы окончательный разрыв с Бози и отъезд из Англии. Но он не сделал ни того, ни другого. Не покинул Лондон и не вышел из огненного круга своей страсти. Друзья говорили, что он «просто сумасшедший», поступая таким образом. На что у него нашелся прекрасный ответ: «Я вполне согласен, что все гениальные люди безумны, но вы забываете, что все нормальные люди идиоты».

Оскар Уайльд еще более усугубил свое положение, когда по совету своего любовника вступил в выяснение отношений с маркизом Куинсберри (надо заметить, что Бози отца ненавидел). Дело кончилось для Уайльда оскорблением. Как эстет, как денди, наконец как поэт, он не смог ответить каким-то радикальным действием, и вся эта история попала в судебные инстанции. Маркиз Куинсберри объявил Уайльда «содомитом». 6 апреля 1895 года Уайльду было предъявлено обвинение в нарушении норм общественной морали. Стало быть, суд. Ответчик наивно ожидал гуманного решения, а вместо него получил жестокую кару.

Процесс был громким. Пуританское английское общество получило прекрасную возможность посчитаться с человеком, который многие годы «задирал» приличных буржуа, развенчивал их мнимые добродетели и вообще раздражал их своей чрезмерной язвительностью.

25 мая 1895 года, оглашая приговор, судья сказал:

– Преступление, которое вы совершили, настолько ужасно, что я с трудом удерживаюсь, чтобы не выразить все те чувства, которые испытывал бы при этом любой честный человек, присутствующий при унизительном разбирательстве.

Что за разбирательство? Дело в том, что маркизу, то бишь истцу, ничего не стоило с помощью частных детективов набрать «компромат» против Уайльда, и все представшие перед судом одиннадцать юношей дружно дали показания о том, что на стезю порока их вывел не кто иной, как Оскар Уайльд. Что именно он – их совратитель.

Уайльду дали максимальный по тем временам и законам срок: два года тюрьмы. Во дворе суда собралась толпа, которая по случаю приговора устроила хороводную пляску с хохотом и пением. Когда Уайльда вместе с другими осужденными перевозили из Лондона в небольшой городок Рединг, находящийся по соседству с Оксфордом, городом его юности, кто-то из зевак в толпе, окружившей арестантов, узнал писателя и плюнул ему в лицо.

Поверженный кумир! От любви до ненависти – всего полшага. Сразу перед Уайльдом разверзлась пустота. Друзья покинули его. Поклонники его таланта разом замолчали. Жена ушла от него еще до начала процесса. Скрытые враги, ликуя, перешли в лагерь врагов открытых. В театрах перестали ставить его пьесы. Книготорговцы сжигали его книги. Каждый норовил заклеймить позором своего бывшего кумира.

Для писателя началась совсем другая жизнь. Однако он не жаловался ни на кого, никого не обвинял, он остался верен себе и мужественно и смиренно отбыл свой срок заключения, весь этот двухлетний ад, и все – «за чрезмерность мечты», как выразился Бальмонт. Хотя, конечно, иногда отчаяние перехлестывало через край. В одну из таких минут он писал лорду Альфреду:

«После страшного приговора, когда на мне уже была тюремная одежда и за мной захлопнулись тюремные ворота, я сидел среди развалин моей прекрасной жизни, раздавленный тоской, скованный страхом, ошеломленный болью. Но я не хотел ненавидеть тебя. Ежедневно я твердил себе: «Надо и сегодня сберечь любовь в моем сердце, иначе как проживу я этот день?» Я напоминал себе, что по крайней мере ты не желал мне зла. Я заставлял себя думать, что ты только наугад натянул лук, а стрела пронзила Короля сквозь щель в броне. Я чувствовал, что несправедливо взвешивать твою вину на одних весах даже с самыми мелкими моими горестями, самыми незначительными потерями. Я решил, что буду и на тебя смотреть как на страдальца. Я заставил себя поверить, что наконец-то пелена спала с твоих давно ослепших глаз. Я часто с болью представлял себе, в каком ужасе ты смотришь на страшное дело рук своих. Бывало, что даже в эти мрачные дни, самые мрачные дни моей жизни, мне от всей души хотелось утешить тебя. Вот до чего я был уверен, что ты наконец понял свою вину…»

Но Бози ничего не понял, и Оскар Уайльд никак не хотел этого замечать. Больше всего он страшился крушения мифа их любви. Однако Бози был на свободе и продолжал пользоваться всеми благами жизни, а Уайльд был их начисто лишен. Условия содержания в тюрьме были ужасными. Эстет и денди был одет в грязную и рваную одежду, в лохмотья, которые отнюдь не выглядели живописными. Прибавьте к этому плохое и скудное питание. Отвратительные запахи… Но еще горше были моральные муки.

В «Балладе Редингской тюрьмы» Оскар Уайльд писал:

Примечательно, что бывший эгоцентрик не пишет о своих индивидуальных страданиях, не выпячивает свое «я», а все растворяет в слове «мы».

Тюремная исповедь озаглавлена словами католической молитвы «De profundis Clamavi» («Из бездны взываю…» – лат.). Уайльд не оправдывал себя, с горечью констатировал, что «гениальности часто сопутствуют страшные извращения страстей и желаний». Эволюция во взглядах: раньше «наслаждения», теперь – «извращения».

В тюрьме Уайльд начал терять слух и зрение. Он пережил минуты страшного отчаяния: «Ужас смерти, который я здесь испытываю, меркнет перед ужасом жизни». За несколько месяцев до того, как покинуть Редингскую тюрьму, он писал Роберту Россу: «Даже если я выберусь из этой отвратительной ямы, меня ждет жизнь парии – жизнь в бесчестье, нужде и всеобщем презрении».

Оскар Уайльд вышел на свободу больным, сломленным и опустошенным человеком. Он понимал, что в Англии ему нет места, и начинается трехгодичное скитание по Европе. Отверженный попытался найти пристанище на Капри, куда сбежал после скандала молодой лорд Альфред. Он искал участия и тепла, но Бози в основном интересовали лишь деньги. Еще в тюрьме Уайльд получил от него письмо, в котором были такие слова: «Когда вы не на пьедестале, вы никому не интересны…» Ну, а вышедший из тюрьмы Уайльд был еще дальше от пьедестала.

Жена оставила Уайльду деньги, но при условии, что он не будет докучать ни ей, ни двум их детям – сыновьям Сирилу и Вивиану. Но «откупные» кончились, опять же Бози помог их быстро промотать. Закончила жизненный свой путь и Констанс. Она умерла в Генуе. Когда Уайльд пришел на ее могилу, то с горечью прочитал на надгробной плите не свою фамилию, а ее девичью: Ллойд. Это означало, что она навечно отреклась от своего непутевого мужа.

В начале весны 1899 года Уайльд сообщает Роберту Россу о своем посещении кладбища в Генуе: «…Невыносимо тяжело было увидеть ее имя, высеченное на камне, – фамилия, данная ей мною, конечно, не упомянута, просто «Констанс-Мэри, дочь Хораса Ллойда, адвоката» и строфа из «Откровения». Я положил на могилу букет цветов. Я был потрясен до глубины души – но меня не оставляло сознание бесполезности всех сожалений. Ничто не могло произойти иначе, и жизнь – страшная вещь…»

Да, «жизнь – страшная вещь». Оскар Уайльд практически потерял все. Остались только воспоминания, тоска и одиночество. И еще – нищета. «Трагедия моей жизни стала безобразной, – писал он Андре Жиду. – Страдания можно, пожалуй, даже должно терпеть, но бедность, нищета – вот что страшно. Это пятнает душу».

Однажды Уайльд подошел к оперной певице Нелли Мельба, с которой когда-то был знаком и которую прозвал «королевой весны». От былой славы и красоты писателя ничего не осталось, и она его не узнала. Тогда Уайльд решил напомнить о себе: «Я Оскар Уайльд, и я собираюсь сделать ужасную вещь – попросить у вас денег». Вот в какую бездну был низвергнут некогда кумир и идол публики.

Одно время писатель живет в заброшенной деревушке под именем Себастьяна Мельмота, отверженный и всеми забытый. Затем перебирается в Париж, в Латинский квартал. В письме к друзьям (к оставшимся друзьям) он бодрится: «Во Франции я нашел восхитительное убежище, приняли меня с симпатией, могу сказать, радушно. Эта страна стала матерью для всех современных художников, она всегда утешает, а порой и исцеляет строптивых сыновей…»

Однако Уайльд никак не исцелился от своей горячей привязанности к лорду Альфреду. 23 сентября 1897 года в письме к Реджинальдо Тернеру Оскар Уайльд пишет:

«Роман мой, конечно, трагичен, но от этого он не перестает быть романом, и Бози любит меня страстно, любит так, как он никого больше не любит и не полюбит никогда, и без него моя жизнь была бы кошмаром…»

Нет, положительно Оскар Уайльд никак не мог избавиться от своей навязчивой иллюзии – якобы любви Бози. В марте 1898 года он писал Россу:

«Четыре месяца Бози бомбардировал меня письмами, предлагая мне «кров». Он обещал мне любовь, признательность, заботу, обещал, что я не буду нуждаться ни в чем. Наконец я сдался; но, встретившись с ним в Эксе по дороге в Неаполь, я увидел, что у него нет ни денег, ни планов и что он начисто забыл все свои обещания. Он вообразил, будто я в состоянии добывать деньги для нас обоих. Я действительно добыл 120 фунтов. На них Бози жил, не зная забот. Но когда я потребовал с него его долю, он тут же сделался ужасен, зол, низок и скуп во всем, что не касалось его собственных удовольствий, и, когда мои деньги кончились, он уехал…»

Так и хочется воскликнуть: и это любовь?!

Все чаще в письмах Уайльда мелькают выражения «как жестока жизнь», «я очень несчастен». Здоровье его совсем расшатано. В конце февраля 1900 года он пишет Роберту Россу: «Я очень болен, и врач экспериментирует надо мной, как только может. Мое горло – раскаленная топка, голова – кипящий котел, нервы – клубок ядовитых змей…»

Осенью того же года Уайльду стало совсем худо. 20 ноября 1900 года он пишет свое последнее письмо, которое заканчивается строчкой: «Очень надеюсь получить от тебя 150 фунтов, которые ты мне должен». Письмо адресовано Фрэнку Харрису.

В последние дни писатель очень исхудал, тяжело дышал и был мертвенно-бледен. В час пятьдесят минут пополудни 30 ноября 1900 года Оскар Уайльд умер (он скончался в возрасте 46 лет, а Констанс умерла в 40).

Смерть наступила в Париже в третьеразрядном отеле «Эльзас» (до этого он жил в «Отеле де ла Пляж» и «Ницца»). Отель помещался на улице Изящных Искусств, что само по себе символично. Умер Уайльд в нищете и забвении. Похоронили великого парадоксалиста и остроумца на кладбище в Баньо на временном участке (опять же эти проклятые деньги!). Провожали в последний путь всего 7 человек. Венков, правда, было больше: 24. Один из них принадлежал хозяину отеля, который не читал книг покойного и не знал его как писателя – просто относился к нему с сочувствием. Хозяин отеля украсил гроб изделием из бисера с трогательной надписью: «А mon locataire» («Моему жильцу» – франц.).

В 1909 году останки писателя перенесли на престижное кладбище Пер-Лашез. На надгробье выбиты строки самого Уайльда:

Сразу после смерти Оскара Уайльда началась его посмертная слава. Он снова стал велик и любим.

Оскара Уайльда простила даже католическая церковь. В ноябре 2000 года, к 100-летию со дня смерти писателя, во влиятельном иезуитском журнале «Ла Чивилита Каттолика» появилась статья, в которой ему отдается должное за обращение к духовной жизни. По словам преподобного Антонио Спарадо, время, которое Уайльд провел за решеткой, стало решающим для писателя. Он, несомненно, обратился к Богу, хотя в момент смерти, замечает Антонио Спарадо, и был в полусознательном состоянии.

После своей смерти великие нужны всем. При жизни они могут быть гонимы, но, покинув ее, способны служить любым идеям.

Вот, пожалуй, и все о парадоксальной жизни Оскара Уайльда. Добавим еще одно определение, которое дал Константин Бальмонт: «Оскар Уайльд напоминает красивую и страшную орхидею. Можно говорить, что орхидея – ядовитый и чувственный цветок, но это цветок, он красив, он цветет, он радует».

А теперь о «голубизне».

Как изменилось время! В конце XIX века Оскара Уайльда пригвоздили к позорному столбу. Британский истеблишмент отринул писателя и проклял. А в конце XX века – осенью 1994 года – в Италии вышел художественный фильм Кристиана де Сика «Мужчины, мужчины, мужчины», посвященный феномену гомосексуализма. И никакого скандала, лишь интерес к теме. Да и то слабый: подумаешь, чем удивили!..

Весной 1998 года на Бродвее сразу шли две постановки, посвященные Оскару Уайльду: «Поцелуй Иуды» английского драматурга Дэвида Хейра и пьеса Мозеса Кауфмана «Грязная непристойность: три тяжбы Оскара Уайльда». В кинотеатрах демонстрировался фильм Брайана Гилберта «Уайльд». Центральный эпизод – окончательно сломленный писатель, сжавшись, равнодушно наблюдает из угла гостиничного номера постельную сцену, в которой участвует лорд Альфред Дуглас и его более молодой любовник. Сцена эта – чисто режиссерская фантазия, и она вызвала небольшой скандал в Великобритании. Смысл скандала: это уж чересчур!

Следует упомянуть и вышедшую в 1995 году книгу Пола Рассела «100 кратких жизнеописаний геев и лесбиянок», которую на следующий год, сгорая от нетерпения, перевели и издали в России. Оскар Уайльд в ней представлен третьим по значимости персонажем после Сократа и Сафо. Вообще тема гомосексуализма стала чуть ли не постоянной на страницах российских газет и журналов и уже выглядит несколько будничной. Называются разные цифры гомосексуалистов, «врожденных» и «приобретенных», – цифра эта колеблется от одного до четырнадцати процентов. Так что «голубизна» – дело житейское. Необычно лишь то, какие всплески чувств выбрасывают подчас эти отношения.

И в заключение слова Оскара Уайльда: «Порок – единственная красочность, сохранившаяся в нашей жизни».

Однако за эту «красочность» сам он заплатил слишком высокую цену. Просто опередил свое время. Ныне порок стоит значительно дешевле.

30 ноября 2000 года исполнилось 100 лет со дня смерти Оскара Уайльда. Уайльдисты, поклонники писателя, устремились на кладбище Пер Лашез, чтобы воздать дань своему поверженному некогда кумиру. Свой восторг они выражают сочинением различных граффити, цитируют и самого Уайльда. А еще их привлекает нагой ангел на могиле писателя – работы Якоба Эпштейна. Поклонницы и поклонники обычно целуют нагого ангела, отчего он приобрел красноватый оттенок от губной помады.

«Граффити, нанесенные фломастерами и маркерами, сводятся с камня вполне успешно, как, впрочем, и процарапанные надписи. Но губная помада содержит животные жиры, которые впитываются в поверхность, и скульптуре ничто уже не сможет помочь», – с огорчением говорит внук писателя Мерлин Холланд, проживающий во Франции, и призывает посетителей Пер Лашез бережнее относиться к памяти своего великого деда.

А что говорила героиня писателя, старая герцогиня Бервик?

– Какой вы ужасный циник! Приходите к нам завтра обедать!

Цинизм и парадоксы Оскара Уайльда ныне особенно в цене.

Апостол сексуальной революции

Славу и ненависть он познал при жизни. Его возносили до небес и поносили последними словами. Его боготворили в США и жгли его книги в Германии. Доктор Зигмунд Фрейд подарил миру психоанализ. «Эдипов комплекс» – основа его учения – прочно вошел в американскую лексику, почти как выражение «диктатура пролетариата» в советскую. Западная мода – непременно посещать психоаналитика, чтобы разобраться в своих комплексах и стрессах, – перекочевала нынче к нам. Пациент (пациентка) ложится на кушетку, и сидящий рядом специалист-фрейдист начинает задавать каверзные вопросы, что, мол, и как. Льется бессвязный поток воспоминаний. Психоаналитик копается в нем, пытаясь установить причинно-следственную связь. И дает советы. Кому-то это помогает, кому-то нет. Но платить за консультации надо непременно.

Новый взгляд Фрейда на человеческую психику и мотивацию поведения повлек за собой пересмотр традиционных представлений об антропологии, морали, социологии, религии, мифологии, общественной жизни, культуре, литературе и искусстве. Практически вся современная литература пронизана идеями фрейдизма: сексуальный инстинкт, сексуальная энергия, которой Фрейд дал название «либидо», «сублимация» и другие расхожие ныне термины. Фрейд ввел два краеугольных понятия: Я и Оно. Оно – это бессознательная сфера влечений. Я – сфера сознательного, регулируемого. Между ними происходит постоянное противостояние, которое и вызывает психическое расстройство. Табу и прочие общественные запреты в области морали деформируют естественное состояние человека. Совокупность подавленных инстинктов, неосознанных влечений, то есть «либидо» по Фрейду, давит на психику человека и сублимируется (или более понятно: проявляется) самым различным способом. У маньяка – в насилии и убийстве, у поэта, скажем, у Александра Блока, – в творчестве. Его сексуальная энергия отчеканивалась в лирических строках.

В связи со 100-летием издания книги Фрейда «Толкование сновидений» (1900) Михаил Золотоносов писал в «Московских новостях»: «Главное, что сделал Фрейд, – предложил способ преодоления старинного и неразрешимого дуализма «души» и «тела», дуализма духовного и телесного (соматического). Он представил Тело как источник психических переживаний и объяснил соматические недуги травмами в психике. По большому счету, Фрейд реабилитировал Тело, его потребности и позывы. То, что считалось безнравственным, под влиянием Фрейда стало пониматься как естественное. Секс пугал, поэтому в XIX веке с ним пытались бороться, укрощая специальной диетой, хирургическим вмешательством, обертыванием в мокрые простыни, связыванием и настойчивой, антисексуальной пропагандой.

Но пришел Фрейд и избавил человечество от одного из его главных страхов. Психоанализ Фрейда снял запреты, которые тяготели над психикой людей, над их высказываниями, над их собственной духовной жизнью». В качестве маленькой иллюстрации строки из стихотворения «Сирена» поэта дальнего зарубежья Николая Щеголева:

Hи высказать, ни проявить себя. И вдруг человек получил возможность говорить о том, что считал преступным желанием.

По сути, благодаря Фрейду – как отмечал Стефан Цвейг – свершилась целая революция в моральной сфере, которая связана с реабилитацией не просто плоти, но либидо и удовольствия как такового. Понятие греха, существовавшее даже в секуляризованной культуре, существенно модернизировалось после экспансии фрейдизма.

А можно сказать и по-другому. До Фрейда сексуальность была, как правило, скрыта, затемнена, завуалирована. А после Фрейда она вышла на авансцену – яркая, бесстыжая, кричащая о своих желаниях, с голыми коленками и выставленными грудями напоказ. И все вокруг приобрело сексуальную окраску. Безвинное помешивание чайной ложечкой в стакане чая стало восприниматься как имитация полового акта, вязание – как символическое замещение того же соития. Автомобиль уже воспринимается как чисто фаллический образ, бороздящий лоно пространства. И даже Вавилонская башня (ну и небоскребы со шпилями) превратилась в символ эротического желания мужчины дотянуться до Бога. Сексизм победно зашагал по планете.

В язвительном памфлете «Что всякий должен знать»? (1931) Владимир Набоков писал: «Господа, вы ничего не разберете в пестрой ткани жизни, если вы не усвоите одного: жизнью правит пол. Перо, которым пишет возлюбленной или должнику, представляет собой мужское начало, а почтовый ящик, куда письмо опускаем, – начало женское. Вот как следует мыслить обиходную жизнь… Куда ни кинем глаза или взгляд – всюду половое начало…»

Западная мысль давно осваивает и развивает наследие Фрейда, у него тысячи последователей и учеников. А вот в России доктору Фрейду не повезло. Точнее сказать, вначале психоанализ встретили «на ура». Его адептом в России стал врач Николай Осипов, учившийся в университетах Германии и Швейцарии. Он стал активным разносчиком «фрейдовой инфекции» – идей психоанализа. Осипов считал, что Россия – благодатная почва, на которой произрастает удивительный материал для психоанализа, особенно в среде творческой интеллигенции. Разве сложные и запутанные отношения Блока, Любови Менделеевой и Андрея Белого – не фрейдизм в его чистом виде? А все поэты-символисты, бредущие в лабиринтах снов, оговорок и догадок, – разве они не идеальные пациенты для специалистов по психоанализу?

Короче, до 30-х годов внимание к Фрейду было огромным, им интересовался один из вождей Октября Лев Троцкий, потом Троцкого разоблачили как врага и предателя революции, а заодно – выкинули и Фрейда. «Наполеон неврозов», как именовали Фрейда, не вписался в марксизм-ленинизм и был заклеймен как «продажный буржуазный идеолог».

Сегодня любопытно читать, как писали о Фрейде и его идеях в недавние советские времена: «Фрейдизм возник как отражение идей буржуазии, находящейся в полном моральном упадке, и в наши дни он служит подтверждением сексуальной распущенности, разврата, порнографии, морального разложения, распространившихся в капиталистических странах… Больше, чем любая другая теория, фрейдизм питает собой атмосферу морального разложения, которая все усиливается в империалистических странах».

Сам доктор Фрейд именовался не иначе как жидомасон, и, как заметил писатель Юрий Поляков: «Лишь совсем недавно наши соотечественники узнали, что Фрейд – это не ругательство, а имя великого ученого». Все это неудивительно. Труды Фрейда почти 60 лет не издавались на русском языке. Сегодня они хлынули потоком на прилавки книжных магазинов. Совсем недавно появился еще один – «Жизнь и творчество Зигмунда Фрейда». Его автор – английский профессор-медик Эрнест Джонс, ученик и сподвижник Фрейда, член венского Комитета психоаналитиков. Трехтомник Джонса издан в 1954 году, к нам дошел всего лишь однотомник и спустя 43 года.

В наши дни о Фрейде охотно пишут газеты и журналы. Развившиеся неврозы и стрессы, что ли, тому причиной? Так или иначе, Зигмунд Фрейд ныне модный автор, кстати, в 1930 году он был удостоен премии Гёте по литературе. Фрейд – не только ученый, но и литератор, точнее сказать, ученый с литературными способностями.

Ну а теперь самое время рассказать немного о нем самом.

Зигмунд Фрейд родился 6 мая 1856 года в небольшом чешском городе Пршиборе, который в ту пору именовался Фрейбургом и входил в состав Австро-Венгерской империи. Семья была еврейской, отец, Якоб Фрейд, торговал тканями, дома говорили по-немецки. Мальчика любили, еще бы: ему предсказали великое будущее, и пророчество это сбылось. Особую привязанность маленький Зигмунд испытывал к матери, Амалии Фрейд. Вообще детство его было безоблачным. «Счастливый ребенок из Фрейбурга» – так вспоминал о себе Фрейд в зрелые годы.

В 1859 году семья переехала в Лейпциг, а затем в Вену. В лицее он был первым учеником. Еще в детстве Зигмунд обнаружил в себе тягу к знаниям и практически всю жизнь учился, постигая все новые и новые области знания. Фрейд выучил семь иностранных языков, в том числе и «мертвые» – древнееврейский, древнегреческий и латинский.

В 1873 году Фрейд поступил на медицинский факультет Венского университета. Работал в клиниках Вены, Парижа, Нанси. Вел частную практику. Над его столом висели два любимых девиза: «Работать не философствуя» (из Вольтера) и «В случае сомнения воздерживайся» (из святого Августина).

В 1881 году Фрейд получил степень доктора медицины. С 1902 года он – профессор Венского университета. В 1891 году вместе с Йозефом Брейером выпустил книгу «Исследование истерии», от которой принято вести отсчет истории психоанализа.

В ночь с 23 на 24 июля 1895 года доктору Фрейду приснился сон, вошедший в историю психоанализа под названием «сна об инъекции, сделанной Ирме». Оттолкнувшись от этого сна, ставшего впоследствии историческим, Фрейд занялся отгадкой тайн сновидений. В 1900 году вышла его книга «Толкование сновидений», в которой он проанализировал 43 собственных сна, и эти толкования дали старт дальнейшим исследованиям ученого. Книга вышла сначала тиражом в 600 экземпляров, но в дальнейшем косяком пошли переиздания. После «Толкования сновидений» Фрейд написал еще много книг: «Очерки по теории сексуальности», «Остроумие и его отношение к бессознательному», «Очерки истории психоанализа», «Тотем и табу», «Моисей и монотеизм» и другие.

В 1938 году после вторжения нацистов в Австрию Зигмунд Фрейд стал узником гетто. Его имущество, издательство и библиотека были конфискованы, книги публично сожжены. Этой акцией руководил сам Геббельс: «Когда я слышу про психоанализ, я хватаюсь за револьвер». Как коммунистам, так и фашистам идеи Фрейда были ненавистны. Четыре сестры ученого погибли в газовых камерах Освенцима. Под огромным нажимом мировой общественности Гитлер согласился выпустить Фрейда в Англию за выкуп в 100 тысяч шиллингов. Их заплатила принцесса Мария Бонапарт, внучка императора, продав два своих замка. Фрейда выпустили на свободу, но к этому времени он уже был смертельно болен: рак гортани. Чтобы прекратить страдания, он добровольно ушел из жизни, попросив лечащего врача сделать спасительную инъекцию. 23 сентября 1939 года, в возрасте 83 лет, доктор Зигмунд Фрейд покинул этот мир, оставив нам свое бессмертное учение и вечные споры о нем.

Фрейд-ученый и Фрейд-человек – далеко не однозначные понятия. Лично его не терзали открытые им комплексы, он не падал в бездну сексуальных томлений. И вообще забавно то, что специалист по сексуальным расстройствам оставался девственником до 30 лет.

В 16 лет Фрейд влюбился в некую Гизеллу Флюс, однако она отвергла любовь будущего светила, чем, возможно, способствовала вытеснению его грешных мыслей в подсознание. Фрейд вообразил себе другую девушку по имени Жизель и грезил о ней. Мечтаниям, ничего большего. Он был собранным и целеустремленным человеком, все ответы на вопросы жизни пытался найти в науке. Короче, ни о каком «сексуальном разгуле» не могло быть и речи. Более того, в своих чувствах он был целомудренным. Встретил еще одну девушку. Полюбил ее. Женился. Заимел детей. И никаких отклонений от нормы, впрочем, кое-что все-таки было, но об этом чуть позже.

Свою избранницу – Марту Бернайс из добропорядочной еврейской семьи – он впервые увидел 7 мая 1883 года. Они понравились друг другу и торжественно отпраздновали помолвку, но вот ожидание свадьбы затянулось на несколько лет – не только по вине родственников, но и потому, что сам Фрейд намеревался сначала крепко встать на ноги и разбогатеть, чтобы достойно содержать семью. Доводы понятны, хотя мотивы, возможно, были и другие: в глубине души Фрейд сомневался в себе и в своей невесте. Он хотел видеть в ней не только сексуальную партнершу и мать будущих детей, но и нечто большее. «Мы обеднили бы наши взаимоотношения, если бы я видел в тебе только лишь возлюбленную, а не друга», – писал он ей в одном из писем. Писем этих насчитывается более двух тысяч, многие из них дозволялось вскрыть лишь после 2000 года. Сын Фрейда Эрнст часть писем издал после смерти родителей под названием «Письма к невесте», как правило, они начинались словами: «Сокровище мое, Мартхен…»

Фрейд писал Марте Бернайс четыре года от помолвки до свадьбы (1882–1886), рано утром и поздно вечером, иногда днем и даже ночью. Писал в лаборатории, в своем кабинете в клинике, в отеле, в гостинице. В этих письмах он разговаривал со своей невестой не только о дружбе и любви, но и о самых различных исторических, философских и бытовых проблемах. И, конечно, о литературе, которую Фрейд блестяще знал, легко цитируя Гёте, Шекспира, Шиллера, Гейне, Лессинга и других классиков. Звучали в письмах и финансовые темы:

«…Ах, если бы ты была здесь со мной, моя маленькая принцесса! Я должен собраться с силами и в течение 14 дней очень ограничить себя в бездумном наслаждении жизнью, чтобы заработать деньги…»

В переписке Фрейд предупреждал свою принцессу-невесту, что главная цель его жизни – врачебно-исследовательская деятельность, ради которой он должен «упорно заниматься наукой», а для этого ему нужен «значительный стимул», верный друг и надежная опора.

Фрейд не ошибся в Марте. Семейная их жизнь в целом удалась, она не была, конечно, идеальной, но вполне прочной. Дети встали на ноги. Дочь Анна пошла по стопам отца и стала известным ученым-психоаналитиком. Пятеро сыновей избрали другие, гуманитарные профессии. Творец психоанализа разбирался в тайниках человеческой души и знал, что именно скрепляет семейные узы: «Мы должны каждый день говорить, что все еще крепко любим друг друга. Это ужасно, когда два любящих сердца не способны найти ни достойной формы, ни времени для ласковых слов. Они как бы берегут эти нежности на случай неожиданной беды, болезни. И тогда сама ситуация вынудит их к этому. Не надо скупиться на нежность. Чем больше тратите ее, тем активнее она восполняется. Если о нежности забывают, то незаметно утрачивается душевная связь, и отношения супругов бывают подобны в таком случае ржавому замку. Вроде бы и есть замок, да на что он годен, если весь заржавел?..» – так думал и говорил Фрейд.

И еще одно высказывание мэтра психоанализа: «Суть того, что мы называем любовью, есть, конечно, то, что обычно называют любовью и что воспевается поэтами, – половая любовь…»

В годы активной переписки Фрейд называл Марту «маленькой принцессой» и писал, что слова «нет» он не переживет. Но время – великий разрушитель любой любви. В 1907 году в гости к Фрейду приехал его коллега Карл Густав Юнг с женой, но, прежде чем принять их, Фрейд извиняющимся тоном сказал: «Я прошу прощения за то, что не могу проявить подлинного гостеприимства. У меня дома ничего нет, кроме старой жены».

Год спустя, в 1908-м, Фрейд грустно писал в одном из писем: «Семейная жизнь перестает давать те наслаждения, которые она обещала сначала…»

Да, семейная жизнь – не ровная дорога. В один из тупиков угодил и сам Зигмунд Фрейд. «Тупиком» оказалась сестра Марты Минна, про которую Фрейд писал, что она похожа на него, что «оба они неуправляемые, страстные и не очень хорошие люди, в отличие от Марты, человека очень положительного». Очевидно, это было написано в минуту какого-то психологического срыва, ибо вся жизнь Фрейда опровергала его утверждение о том, что он – человек «неуправляемый» и «страстный». Минна проявляла активный интерес к психиатрии и этим, наверное, еще более привлекла к себе Фрейда. Судя по всему, у них была интимная связь, более того, Минна забеременела. Но в конечном счете все обошлось: страсть к сестре жены оказалась недолгой, и Минна оставила доктора, к большому облегчению Марты. А сам Зигмунд Фрейд заявил, что отказывается от сексуальной жизни. Неизвестна реакция на это Марты, но, возможно, такой поворот ее вполне устроил. Все это напоминает известные нам случаи кастрированных котов, которые не докучают хозяйкам и поэтому особенно любимы ими.

Итак, и у положительного Фрейда был в жизни грешок, всего лишь одна маленькая интрижка, хотя по статусу родоначальника фрейдизма он явно тянул на большее. Жан Поль Сартр, изучавший биографию Фрейда, считал, что друг ученого Вильгельм Флисс сыграл в его жизни отрицательную роль искусителя. В пьесе Сартра коллега великого психоаналитика Мейнарт говорит: «Нормальные люди, Фрейд, вот кто наши враги…»

Да, это так. Но враг сидит и внутри нас. Враг – это тайные желания.

Однажды Фрейд признался Юнгу:

– Я очень плохо сплю, с тех пор, как приехал в Америку. Мне все время снятся проститутки.

– Ну так почему бы тебе не предпринять что-нибудь для решения этой проблемы? – спросил Юнг.

– Но ведь я же женат! – с ужасом воскликнул Фрейд.

В книге французского психоаналитика Лидии Флем подробно рассказано о взаимоотношениях Фрейда с женой, братьями, сестрами и с детьми. Одна лишь цитата: «Став больше родственником, чем учителем, он рассказал нам о том, что загнанное вглубь все время пытается прорваться на поверхность, что то, о чем молчат губы, выдают руки и что лишь сознание может одержать верх над бессознательным».

Еще раз повторим: тайные желания. Человеческие бездны. Это как раз то, что интересовало и нашего Достоевского, который был любимым писателем Фрейда. Фрейд читал его десятилетиями, но однажды изнемог над мрачными страницами русского гения и написал в письме к Рейку: «…при всем моем восхищении Достоевским, его интенсивностью и совершенством, я его не люблю. Это потому, что моя терпимость к патологическим случаям истощается во время анализа».

Бездны Достоевского были глубже и страшнее глубин Фрейда.

Но оставим частную жизнь ученого в покое, а поговорим лучше о значении того, что он сделал. «Первопроходцем будущего» назвал Фрейда Томас Манн. Его высоко ценили такие авторитеты в мировой литературе, как Герман Гессе, Стефан Цвейг, Роберт Музиль… Однако были и противники, среди них, как ни странно, – Владимир Набоков, который называл Фрейда не иначе как «венский шарлатан, мистик и пошляк». Это Набоков пустил в оборот язвительное словечко «либидобелиберда».

Но как не иронизируй, а «либидо» играет свою роль в жизни практически всех людей, порой и роковую. Уже в наше время в архивах австро-венгерской жандармерии был обнаружен документ о покушении на Фрейда в 1925 году. Совершил его земляк, который долго выслеживал ученого и произвел роковой выстрел. Но… ирония или причуда судьбы: жертвой оказался не Зигмунд Фрейд, а некий венский дантист, разительно похожий на ученого. На суде покушавшийся так объяснил свой поступок:

«Не мог я нормально жить, когда прочитал книжонки Зигмунда. Завел он всех нас в тесную комнату подсознания и приковал кандалами комплексов… Гнусная, античеловеческая выдумка этот его психоанализ, а ведь немало судеб попортил! Я решил заступиться за людей».

Можно подумать, что если бы этот антифрейдист убил Зигмунда Фрейда, человечество перестало бы мучиться от тягот своего пола!

Конечно, спокойнее ничего не знать и не ведать. Ни об эросе, ни об «инстинкте смерти» (так Фрейд называл агрессию), но незнание само по себе не исправляет и не облегчает человеческую жизнь. Уже давно она развивается во многом по тем законам, что открыл доктор Фрейд, нравится это кому-то или нет. И не надо забывать о том, что именно Фрейд предсказал появление в XX веке новых культов, когда на место мифических божеств встанут люди, подобные Гитлеру или Сталину, а миллионы будут им слепо поклоняться.

«Массы никогда не знали жажды истины, – говорил Фрейд. – Они требуют иллюзий. А тот, кто угадает желание толпы, не нуждается в логической проверке своей аргументации, ему подобает живописать ярчайшими красками, преувеличивать и всегда повторять одно и то же».

Так что старик Фрейд был прав – и в любви, и в политике.

«Заповедь» нобелевского лауреата

О Киплинге не утихают споры по сей день. Одни называют его великим поэтом, другие считают безнадежно устаревшим. Третьи числят Киплинга всего лишь писателем для подростков, как, скажем, Дефо или Марка Твена. Между тем Редьярд Киплинг – лауреат Нобелевской премии, ее он получил в 42 года – за всю историю этой премии не было среди писателей лауреата моложе, чем он. Это был пик его популярности, далее она пошла на убыль. Особенно несправедливы к Киплингу его соотечественники – англичане. «Киплинг променял славу поэта на славу политика», – презрительно бросил Честертон. Для многих рядовых англичан Киплинг – колонизатор, солдафон, всего лишь солдат Британской империи.

В России избранные рассказы Киплинга вышли впервые в 1908 году. Издавали его и в первые годы советской власти: сказки в переводах Корнея Чуковского, стихи – в переводах Самуила Маршака. Затем произошел поворот в отношении к Киплингу, и в 1936 году о нем писали уже так: «Творчество Киплинга усиленно пропагандируется и поднимается на щит».

А уж про солдатскую правду, пожалуй, никто лучше Киплинга и не написал:

«Талант его неистощим, язык точен и богат, выдумка его полна правдоподобия; обширные поразительные знания, вырванные из подлинной жизни, во множестве горят и сверкают на страницах его книг…» – так писал о Киплинге Константин Паустовский.

«Киплинг не был интеллектуалом, – отзывался о нем английский литературный критик Мартин Симур-Смит, – он написал немало (и наговорил еще больше) чепухи, а порой он просто рылся в помойных ямах; но не было в новейшей литературе другого писателя, у которого можно было бы найти столь глубокие и разнообразные суждения о природе вдохновения и об ответственности художника».

Киплинг жестко смотрел на современный ему жесткий и жестокий мир, где война – непременное условие жизни людей. Борьба за выживание. Борьба за превосходство. Мир, в котором все иерархизировано и все подчинено дьявольской системе подчинения слабого сильному. В рассказе «Слуга его величества» на вопрос, умны ли животные, как люди, следует ответ:

«– Они слушаются, как люди. Мул, лошадь, слон или вол, каждый повинуется своему погонщику; погонщик – сержанту, сержант – поручику, поручик – капитану, капитан – майору, майор – полковнику, полковник – командующему тремя полками, командующий – генералу, который подчиняется вице-королю, а тот – слуга ее величества. Вот как делается у нас».

А у нас?.. Но оставим риторические вопросы и расскажем немного о самом Киплинге. Его родители – художник и скульптор Локвуд Киплинг и голубоглазая жена Алис – были романтической парой и назвали сына по имени озера Редьярд в графстве Стаффордшир, где они решили связать свои судьбы. Джозеф Редьярд Киплинг родился 30 декабря 1865 года в Бомбее. В Индию родители отправились затем, что в Англии им не очень везло, а Индия представлялась страной больших возможностей и сказочных приключений.

Свое детство Редди провел в обществе сестры Трико и трех собак-терьеров Боги и Тоби и пекинеса Чанга. В 1871 году 6-летний Редди был отправлен в Англию, где он провел несколько лет в семье капитана Холлоуэя, который научил робкого и застенчивого мальчика морским песням, морскому жаргону и крепким ругательствам. Однако это не придало юному Киплингу мужества, он оставался хилым и неуклюжим подростком, который не мог попасть по мячу теннисной ракеткой. Книгочей и очкарик, он тем не менее не сломался, выстоял и, более того, принял «закон стаи». Его одноклассники вспоминали, что юный Редди отличался «такими блестящими способностями и таким цинизмом, что окружающие его от всей души ненавидели».

В 16 лет Киплинг вернулся в Индию, к родителям, и был принят в местный Лахорский клуб, но и здесь отличался своим независимым и почти наглым поведением. Это характерная черта Киплинга как человека и как писателя – переступать общепринятые рамки, нарушать всевозможные табу и запреты. Он был подлинным разрушителем социальных, расовых и религиозных перегородок. И вместе с тем сам тяготел к закрытым обществам (клуб, кружок, полк или стая в широком смысле) и к возникающим в них особым сигналам и шифрам, а также питал интерес к разного рода рубежам и границам. Эти рубежи Киплинг любил не только защищать, но и пересекать. «По дороге в Мандалай…»

Денег на университет не было, и университетом для 16-летнего Киплинга стала местная газета. Редьярд Киплинг бесстрашно вступил на журналистскую тропу. Сначала он приобрел всеиндийскую славу, а к 25 годам – всеанглийскую. Параллельно с журналистикой Киплинг начинает свою писательскую деятельность.

Любопытно, как был напечатан первый рассказ Киплинга. Редактор газеты был в отпуске, и, воспользовавшись этим обстоятельством, Киплинг «тиснул» свой рассказ «Ворота 100 печалей» об умирающем курильщике опиума. Это было в 1884 году.

Сначала индийские газеты, потом английские. Рассказы, стихи, в которых Киплинг выступал в роли бунтаря, бросал вызов властям и общепринятым понятиям. Разрушителем всяческих табу он и вошел в большую литературу. Короче, литературную славу он приобрел, а вот мужской славы, славы покорителя женщин у Киплинга не было. Его первая любовь Фло Гарранд откровенно смеялась над ним. И когда другая девушка, Каролин Балестье, оказала ему знаки внимания, Киплинг не мог устоять. Он сделал предложение, женился на ней, вызвав немалое удивление у своих друзей. Так, Генри Джеймс сказал: «Это не женщина, а мужик в юбке». И действительно, в доме командовала именно Кэрри, а отнюдь не «железный Редьярд» (в своем творчестве он был именно железным, а вот в быту, увы, совсем другим), Кэрри распоряжалась и командовала всем в доме и даже заставила своего знаменитого мужа перебраться из Англии в Америку.

В 1899 году Киплинг тяжело заболел, одновременно заболела и одна из дочерей, Джозефин. Кэрри предпочла ухаживать за мужем, сосредоточив на нем все свое внимание. Но когда Джозефин умерла, Кэрри сочла себя ее убийцей, а Киплинга – соучастником преступления. Нет, в личной жизни Редьярд Киплинг был далеко не счастливым человеком.

Вернувшись в Англию, Киплинг купил мрачный особняк XVII века, дом-крепость в Сассексе, и жил там почти отшельником, отклоняя большинство приглашений на всяческие светские церемонии и встречи. Он страдал бессонницей. Его одолевали приступы нервного плача. Но тем не менее внутри, в душе, Киплинг оставался крепким и несгибаемым человеком, истинным солдатом британской короны. Своим пером он боролся с врагами Англии. В период англо-бурской войны его милитаристские призывы шокировали очень многих. В круг его друзей входили премьер Джозеф Чемберлен, генерал Сесил Джон Родс и другие «ястребы».

Этот внутренний позыв к действию, к «подвигам, доблести, славе» (как выстраивал подобный ряд наш Александр Блок) привел к тому, что Киплинг заставил своего хилого сына Джона вступить в действующий полк и отправиться на арену Первой мировой войны. В первом же бою Джон Киплинг был в ранен в голову и погиб. Редьярд испытал двойственное чувство: как отец – печаль утраты, как поэт – гордость за сына-воина, погибшего в бою. Все, как в творчестве:

Сам Киплинг скончался в Лондоне 18 января 1936 года в возрасте 70 лет. Характерно, что на похороны не пришел ни один видный писатель, зато были премьер-министр, генерал и адмирал.

После смерти Киплинга стал наблюдаться взрыв интереса к его творчеству. Как написал английский поэт Огден:

Простили многие. Только не жена. Она сожгла записные книжки писателя, содержавшие, кроме дневниковых записей, наброски его творческих замыслов и незаконченные произведения, которые так и не были опубликованы. Более того, она потратила немалые суммы на то, чтобы выкупить у различных адресатов письма Киплинга, которые также были преданы огню. Таким образом, супруга Киплинга стала основоположницей традиции сжигания писательского архива.

Чего она страшилась? Может, американских увлечений мужа? В одном из уцелевших писем Киплинг писал: «Помимо всего прочего, я безнадежно влюблен приблизительно в восемь американских девиц. Каждая представлялась мне верхом совершенства, пока в комнату не входила следующая… Девушки Америки затмевают всех. Они умны и любят поговорить…»

Этого боялась Кэрри: что есть женщины и умнее ее? Но ведь Киплинг писал и нечто иное:

В мечтах, в грезах, сновидениях Киплинг хотел превратиться в бирманца – «оберну тело двадцатью ярдами настоящего королевского шелка, изготовленного в Мандалео, и буду курить сигареты одну за другой… и гулять с девушкой цвета миндаля, которая тоже будет смеяться и шутить…»

Но это все лирика, не очень характерная для него, человека жесткого и интровертированного, эгоцентричного и высокомерного. Джордж Оруэлл писал о Киплинге: «Вот уже пять литературных поколений прогрессивной интеллигенции презирает его, но теперь подавляющее большинство этих интеллигентов забыто, а Киплинг все еще с нами».

Действительно, с нами. Не будем говорить об истинных любителях поэзии и хорошей прозы. И о детях, которые обожают сказки Киплинга про «Кошку, гуляющую сама по себе», про «Краба, который играл с морем», про любопытного Слоненка, пятнистого Леопарда, про Маугли и Рикки-Тикки-Тави. Все это любимо и все это читаемо. Но даже далекие от изящной словесности политики любят цитировать крылатые слова Киплинга о том, что

Правда, политики-патриоты при этом интерпретируют слова Киплинга в том смысле, что мы – Восток и начхать нам на Запад. Запад – это наш враг. Но не будем об этом. Лучше ответим на вопрос, а есть ли в творчестве Киплинга русский след? Да, есть. В 1918 году Киплинг написал стихотворение «Россия – пацифистам». Он адресовал его западной интеллигенции, не поддержавшей Белогвардейское движение. Киплинг резко критиковал Октябрьскую революцию, повлекшую за собой голод, террор и разруху. Вот это стихотворение в переводе Ксении Атаровой:

Мрачное стихотворение. Эта мрачность усиливается воспоминаниями – войной в Чечне, многочисленными взрывами домов и гибелью атомной подлодки «Курск».

Это концовка стихотворения «Мэри Глостер» (1894). А вот и про высшее руководство:

Все персонажи Киплинга – отчаянные игроки на арене Вселенской бойни. Это концепция Киплинга. Существует хаос, стихия страстей, зла и несправедливости. И чтобы все это преодолеть, надо действовать по определенным правилам Игры, каждый должен следовать закону своей «стаи» (своей социальной группы) и защищать определенные ценности. Помните знаменитое: «Несите бремя белых…» Или: «Вставай! Иди на бой! В ворота Гунн стучится…»

Да, Киплинг защищал колониальную Англию, но при этом воспевал мужество маленьких людей, их готовность выполнить до конца свой долг, играть по правилам, хотя они и тяжелы:

Если убрать милитаристский налет, то это можно прочесть и как необходимость ставить определенные цели и неуклонно к ним идти «день-ночь», не обращая внимания на «пыль от шагающих сапог». Ибо только так можно добиться какого-то результата. В противном случае – неразбериха, хаос или, как говорил один коммунистический вождь, «разброд и шатание».

Баллады Киплинга – гимн мужеству, самоотречению, долгу.

В 1910 году в «Америкэн мэгэзин» появилось программное стихотворение «If». Его переводили многие поэты и переводчики. Лучший, классический перевод принадлежит Михаилу Лозинскому. Слово «if» («если») он перевел как «Заповедь».

Увы, мы живем не по «Заповеди» Киплинга. У нас если победа, то гром, и шум, и ликование на всю страну. Если поражение – то крик и стенанья несусветные, голова посыпается пеплом и слезы в три ручья. Надо быть сдержаннее. Скромнее. Мудрее. А главное, это обращение к каждому из нас:

И тогда бремя России не покажется таким уж тяжелым.