Знак четырех. Тайна отца Брауна (сборник). Артур Конан Дойл. Знак четырех (А. К. Дойл)

Шерлок Холмс взял с каминной полки пузырек, вытащил из аккуратного сафьянового чехла шприц, длинными белыми нервными пальцами приладил тонкую иглу и закатил рукав на левой руке. Какое-то время он задумчиво смотрел на свое мускулистое предплечье, густо покрытое крохотными следами от прежних уколов, потом ввел иглу в вену, надавил на маленький поршень и с долгим удовлетворенным вздохом откинулся на спинку бархатного кресла.

Уже много месяцев три раза в день я был свидетелем этого действа, даже привык, но ни в коем случае не смирился. Напротив, пагубная привычка моего друга раздражала меня все больше и больше, мысль о том, что мне не хватает решительности протестовать, не давала мне спать спокойно. Сколько раз я обещал себе поговорить с Холмсом начистоту, но что-то в его характере, какая-то особенная бесстрастность, невозмутимость делала его человеком, в обращении с которым ни о каких вольностях не могло быть и речи. Его огромный талант, безупречные манеры и прочие многочисленные достоинства, с которыми я был знаком не понаслышке, заставляли меня чувствовать неуверенность в себе и отбивали охоту вступать с ним в спор.

Не знаю, что подействовало на меня в то утро, то ли лишний бокал бургундского за завтраком, то ли приступ отчаяния, но я вдруг почувствовал, что больше не могу сдерживаться.

– Сегодня у вас что? – спросил я. – Морфий или кокаин?

Холмс оторвался от старой, набранной готическим шрифтом книги и вяло поднял на меня глаза.

– Кокаин, – сказал он. – Семипроцентный… раствор. Не хотите попробовать?

– Благодарю покорно, – резко сказал я. – Мой организм еще не окреп после Афганистана, лишние нагрузки ему ни к чему.

Моя горячность его рассмешила.

– Возможно, вы и правы, Ватсон, – улыбнулся Холмс. – Наверное, вещество это имеет пагубное физическое воздействие. Однако при этом происходит такая мощная стимуляция и очищение мозга, что побочные эффекты можно не принимать во внимание.

– Но подумайте только, – вскипел я, – какую цену вы за это платите! Может быть, мозг ваш, как вы говорите, и приходит в возбужденное состояние, но в организме-то от этого происходят неестественные, нездоровые процессы, в том числе и усиление обмена веществ, что в конце концов может закончиться постоянным упадком сил. А о том, какая потом наступает реакция, вы забыли? Нет, игра эта не стоит свеч. Ради минутного удовольствия вы рискуете навсегда утратить свой великий дар. Помните, сейчас я говорю не только как друг, но и как врач, который в некотором роде отвечает за ваше здоровье.

Холмс нисколько не обиделся. Наоборот, с видом человека, расположенного к разговору, он соединил кончики пальцев и уперся локтями в ручки кресла.

– От долгого простоя, – сказал он, – мой мозг восстает. Дайте мне загадки, предоставьте работу, найдите самые сложные шифры или самые запутанные головоломки, и я окажусь в своей стихии. Тогда мне больше не понадобятся искусственные стимуляторы. Но скучное размеренное существование я ненавижу. Мой мозг требует работы. Именно поэтому я и выбрал себе такую профессию… Вернее, создал ее, поскольку во всем мире я такой один.

– Единственный на весь мир частный детектив? – удивился я.

– Единственный на весь мир частный детектив-консультант, – уточнил мой друг. – В криминалистике я – последняя и высшая инстанция. Когда Грегсон, Лестрейд или Этелни Джонс заходят в тупик (а это, кстати сказать, их обычное состояние), дело выносится на мой суд. Я, как эксперт, изучаю факты и высказываю мнение специалиста. И за свою помощь я ничего не прошу. В газетах мое имя не гремит. Лучшей наградой для меня служит возможность применить на практике свои своеобразные таланты. Да вы и сами могли видеть, как я работаю, вспомните дело Джефферсона Хоупа.

– Это точно, – поддержал я его. – Никогда в жизни я так не удивлялся, как тогда. Я даже описал эти события в небольшой повести и выпустил ее под несколько странным названием «Этюд в багровых тонах».

Холмс уныло покачал головой.

– Я как-то брал в руки эту брошюру. Если честно, не могу вас похвалить. Дедукция является точной наукой, или должна быть таковой, и относиться к ней нужно серьезно, без лишней чувствительности, как это сделали вы. Представьте себе, что кто-то вплел романтическую историю или любовный треугольник в пятый постулат Эвклида. У вас получился примерно такой же результат.

– Но ведь в деле Джефферсона Хоупа действительно присутствовала романтическая история, – запротестовал я. – Я же не мог исказить факты.

– Некоторые факты нужно было опустить или, по крайней мере, уделить им не так много внимания. Во всем этом деле единственным заслуживающим упоминания пунктом была та любопытная цепочка логических выводов, которая привела меня от следствий к причинам, в результате чего преступление и было раскрыто.

Признаться, меня сильно огорчила эта критика, тем более что повесть-то я написал специально, чтобы сделать Холмсу приятное. Кроме того, его эгоистичная уверенность в том, что каждая строчка моего сочинения должна была быть посвящена исключительно ему и его методу, меня порядком раздражала. За годы, проведенные на Бейкер-стрит, под одной крышей с Шерлоком Холмсом, я не раз замечал, что за взвешенным характером моего друга и его вечной привычкой поучать скрывается тяга к тщеславию. Но я решил все-таки не высказывать эти мысли вслух. С отрешенным видом я стал массировать раненую ногу. Когда-то в нее угодила пуля, выпущенная из афганского джезайла, и, хоть я и не утратил возможности ходить, при каждой перемене погоды рана сильно болела.

– Недавно я стал работать и на континенте, – немного помолчав, сказал Холмс, набивая свою старую вересковую трубку. – На прошлой неделе ко мне за консультацией обратился Франсуа Ле Виллар, который, вы, наверное, слышали, с некоторых пор считается одним из лучших детективов Франции. Он наделен кельтской смекалкой, но ему не хватает практических знаний в очень многих областях, а без этого он не сможет развиваться дальше. Дело касалось одного завещания, и в нем было несколько довольно любопытных особенностей. Я указал Виллару на два похожих случая, происшедших в Риге в 1857 году и в Сент-Луисе в 1871, что и подсказало ему верное решение. Вот письмо с благодарностью от него, которое я получил сегодня утром.

Мой друг бросил на стол помятый листок бумаги с иностранными водяными знаками. Я пробежал глазами сие послание, изобилующее восторженными словами, пересыпанное всевозможными «magnifique», «coup-de-maitre» и «tour-de-force»[1], свидетельствующими о неподдельном восхищении француза.

– Похоже на письмо ученика наставнику, – заметил я.

– О, Виллар переоценивает мою помощь, – отмахнулся Шерлок Холмс. – Он сам достаточно талантлив. У него есть два из трех необходимых идеальному сыщику качеств. Он умеет наблюдать и делать выводы. Единственное, чего ему не хватает, – знания, а это дело наживное. Сейчас он переводит на французский мои работы.

– Ваши работы?

– А вы разве не знали? – рассмеялся Холмс. – Да, признаюсь, есть такой грех. Я написал несколько монографий по техническим вопросам. Например, «Об отличиях между пеплом различных сортов табака». В этой монографии я описываю сто сорок видов сигарного, сигаретного и трубочного табака. Издание снабжено цветными иллюстрациями. Тема эта постоянно всплывает на уголовных судах, поскольку табачный пепел может иметь огромное значение как улика. Вот, скажем, если вам точно известно, что какое-то убийство было совершено человеком, курившим индийский табак, это ведь наверняка уменьшит поле для поисков. Опытному глазу разница между черным пеплом индийского трихинопольского табака и белыми хлопьями «птичьего глаза» видна так же, как разница между капустой и картошкой.

– Ваше умение замечать мелочи всегда меня поражало, – заметил я.

– Я просто понимаю, насколько они важны. Еще я написал монографию о том, как читать следы, где упомянул и об использовании гипса для снятия слепков. Есть еще одна любопытная работа о влиянии профессии человека на форму руки, снабженная литографиями отпечатков рук кровельщиков, матросов, резчиков коры пробкового дерева, композиторов, ткачей и шлифовальщиков алмазов. Мои работы имеют огромное практическое значение для детективов, относящихся к своей профессии как к науке… Последняя – особенно в тех случаях, когда нужно опознать труп или выяснить, чем раньше занимался преступник. Однако я вас уже утомил рассказом о своем увлечении.

– Вовсе нет, – искренне возразил я. – Мне это очень интересно, особенно потому, что я имею возможность наблюдать применение этих знаний на практике. Но вот вы только что разграничили умение наблюдать и умение делать выводы. Однако наверняка одно в какой-то мере предполагает другое.

– Не совсем так, – сказал Холмс, устраиваясь поудобнее в кресле и выпуская густое голубоватое кольцо дыма из трубки. – Например, я вижу, что сегодня утром вы побывали в почтовом отделении на Уигмор-стрит, но лишь благодаря умению делать выводы я узнал, что вы ходили туда за тем, чтобы отправить телеграмму.

– Верно! – воскликнул я. – И то, и то в точку! Хотя, если честно, я совершенно не понимаю, как вы об этом догадались. Решение сходить туда пришло мне внезапно, и я никому об этом не рассказывал.

– Это было просто, – улыбнулся он, видя мое удивление. – Настолько просто, что тут и объяснять нечего. Хотя этот пример действительно служит хорошей иллюстрацией того, где проходит граница между умением наблюдать и умением делать выводы. Я видел, что к вашей подошве прилип маленький красноватый комок земли. Прямо напротив почты на Сеймур-стрит ремонтируют дорогу, там сняли покрытие с тротуара и разбросали землю, так что зайти в здание, не наступив на грязь, почти невозможно. Земля в этом месте имеет красноватый оттенок, который, насколько мне известно, больше нигде в округе не встречается. Вот то, что дало мне умение наблюдать. Остальное – результат логических размышлений.

– И как же вы пришли к выводу, что я посылал телеграмму?

– Ватсон, я же все утро просидел напротив вас. Если бы вы писали письмо, я бы это заметил. В ящике вашего стола, который вы забыли задвинуть, я вижу блок марок и толстую пачку почтовых открыток. С какой еще целью вы могли ходить на почту, если не для того, чтобы послать телеграмму? Отбросьте маловероятные объяснения, то, что останется, и будет правдой.

– В этом случае все действительно так, – подумав, согласился я. – Но, как вы сами говорите, случай этот был простейшим. Вы не сочтете меня навязчивым, если я предложу вам задачку посложнее?

– Напротив! – сказал Холмс. – Это избавит меня от второй дозы кокаина. Я с радостью возьмусь за любую задачу, которую вы мне предложите.

– Вот вы как-то говорили, что на любой вещи, которой человек пользуется ежедневно, остаются отметины и опытному наблюдателю они могут рассказать все о ее владельце. Недавно ко мне попали вот эти часы. Не могли бы вы сказать, кто был их предыдущим владельцем и каковы были его привычки?

Я передал ему часы, признаться, не без внутреннего ехидства, поскольку считал, что ничего у него не получится, и думал, что это станет моему другу хорошим уроком за тот менторский тон, которым он иногда разговаривал. Он взвесил часы в руке, внимательно осмотрел циферблат, открыл заднюю крышку и изучил механизм сначала невооруженным глазом, потом через мощную линзу. Я едва сдерживал улыбку, видя, с каким печальным лицом он захлопнул крышку и вернул мне часы.

– Сказать почти ничего нельзя, – заметил Холмс. – Часы недавно побывали в мастерской, их там почистили, что лишило меня главных оснований для выводов.

– Вы правы, – сказал я. – Их почистили перед тем, как послать мне.

Мысленно же я обвинил своего друга в том, что он воспользовался самым очевидным и неубедительным предлогом, чтобы оправдать свой провал.

– Хоть результаты моих исследований и оказались неудовлетворительными, кое-что я сказать все же могу, – произнес он, устремив в потолок отсутствующий взгляд. – Поправьте меня, если я в чем-нибудь ошибусь. Насколько я могу судить, часы эти раньше принадлежали вашему старшему брату, а он унаследовал их от отца.

– Об этом вы, несомненно, догадались по буквам «Г» и «В», выгравированным на задней крышке?

– Верно. С буквы «В» начинается ваша фамилия. Судя по дате, часы изготовлены почти пятьдесят лет назад, гравировка была сделана тогда же, то есть часы принадлежали человеку старшего поколения. Подобные вещи обычно передаются по наследству старшему сыну, который чаще всего носит то же имя, что и отец. Если не ошибаюсь, отец ваш умер много лет назад, следовательно, часами владел ваш старший брат.

– Пока все правильно. Что-нибудь еще можете добавить?

– Брат ваш был человеком неряшливым… очень неряшливым и легкомысленным. У него была возможность хорошо устроиться в жизни, но он не сумел ею воспользоваться, жил в нищете (правда, деньги у него время от времени водились), потом начал пить и умер. Это все, что мне удалось установить.

Я вскочил с кресла и стал, прихрамывая, нервно ходить по комнате, негодующе стискивая кулаки.

– Как вам не стыдно, Холмс! – воскликнул я. – Не думал, что вы можете опуститься до такого. Вам кто-то рассказал о судьбе моего несчастного брата, а теперь вы делаете вид, что узнали все это только что. Неужели вы надеетесь, что я поверю, будто вы все это узнали по его старым часам! Это жестоко и, честно говоря, попахивает шарлатанством.

– Дорогой доктор, – мягко сказал Холмс, – прошу, примите мои извинения. Рассматривая это дело как абстрактную проблему, я забыл, насколько близка и тяжела для вас может быть эта тема. Но, уверяю вас, до того, как вы показали мне эти часы, я даже не знал, что у вас был брат.

– Так каким же чудесным образом вы умудрились обо всем этом узнать? Все, что вы рассказали, до малейшей детали – истинная правда.

– Мне просто повезло. Я всего лишь выбирал наиболее правдоподобное объяснение тому, что вижу. Я и не думал, что все так совпадет.

– То есть это была не случайная догадка?

– Нет-нет. Я никогда не полагаюсь на случайные догадки. Это порочная привычка… разрушительная для навыков логического мышления. Вам все это показалось странным только потому, что вы не имели возможности наблюдать за ходом моих мыслей, к тому же не замечаете частностей, на основании которых строятся общие выводы. Вот, к примеру, я начал с утверждения, что ваш брат был неряшливым. Стоит присмотреться к нижней части корпуса часов, и вы увидите не только две вмятины, но и многочисленные царапины, появившиеся от привычки носить другие твердые предметы (например, монеты или ключи) в том же кармане. Не так уж сложно догадаться, что человек, который так легкомысленно относится к часам за пятьдесят гиней, скорее всего не отличается аккуратностью. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что, раз человек получил в наследство столь дорогой предмет, то и само наследство было немаленьким.

Я кивком дал понять, что согласен с его выводами.

– Работники английских ломбардов очень часто, принимая часы, выцарапывают иглой на внутренней стороне крышки номер квитанции. Это намного удобнее, чем клеить ярлык, так номер не потеряется и его невозможно подменить. Через лупу я сумел рассмотреть на крышке не меньше четырех таких номеров. Вывод: ваш брат часто оказывался на мели. Второй вывод: иногда ему случалось разбогатеть, иначе он не смог бы выкупить часы. И наконец, взгляните сами на внутреннюю сторону крышки, туда, где находится отверстие для ключа. Видите тысячи царапин вокруг отверстия? Это следы от ключа. Скажите, трезвый человек может так промахиваться? Ни у одного пьяницы вы не найдете часов без подобных отметин. Когда выпивший человек заводит часы на ночь дрожащими руками, ключ оставляет такие царапины. Что же тут таинственного?

– Теперь все ясно как божий день, – сказал я. – Простите, что отнесся к вам так несправедливо. Мне бы следовало больше доверять вашим удивительным способностям. Могу ли я узнать, в настоящее время вы расследуете какое-нибудь дело?

– Нет. Отсюда и кокаин. Я не могу без умственной работы. Зачем вообще жить, если не нужно думать? Посмотрите в окно. Видите, как желтый туман сгущается на улицах и обволакивает унылые серые дома? Что может быть более скучным и материальным? Скажите, доктор, какой смысл обладать силой, но не иметь возможности ее применить? Преступления стали неинтересными, жизнь нудной. В мире не осталось ничего, кроме скуки.

Я уже открыл рот, чтобы ответить на сию тираду, но тут раздался решительный стук в дверь и в комнату вошла наша квартирная хозяйка с медным подносом, на котором лежала визитная карточка.

– К вам юная леди, – обратилась миссис Хадсон к моему другу.

– Мисс Мэри Морстен, – прочитал он. – Хм! Такого имени я не помню. Попросите юную леди войти, миссис Хадсон. Не уходите, доктор. Я бы хотел, чтобы вы остались.

Мисс Морстен вошла в комнату уверенно и непринужденно. Это была юная леди со светлыми волосами, невысокого роста, стройная, в идеально сидящих перчатках. То, как мисс Морстен была одета, не оставляло сомнения, что она обладает прекрасным вкусом. Однако в наряде ее чувствовались скромность и простота, что наводило на мысль о стесненных обстоятельствах. На ней было шерстяное платье сдержанного серого цвета, без отделки и плетений, на голове – небольшой тюрбан того же неброского оттенка, оживленный лишь маленьким перышком сбоку. Нельзя сказать, что лицо девушки было прекрасным или имело идеальную форму, но смотреть на него было приятно, тем более что большие синие глаза ее излучали доброту и одухотворенность. Я побывал на трех континентах и видел женщин разных рас и национальностей, но нигде не встречал лица, которое бы так откровенно говорило об утонченной натуре и о чутком сердце. Когда мисс Морстен села на стул, предложенный Шерлоком Холмсом, я не мог не заметить, что у нее дрожат губы и трясутся руки, что указывало на крайнее внутреннее волнение.

– Я пришла к вам, мистер Холмс, – сказала мисс Морстен, – потому что вы однажды помогли моей хозяйке, миссис Сесил Форрестер, распутать одну семейную историю. Ваши отзывчивость и мастерство произвели на нее огромное впечатление.

– Миссис Форрестер? – задумчиво повторил мой друг. – Да, помню, я немного помог ей. Но дело это было совсем несложным.

– Она так не считает. Но мое дело вам простым не покажется. Я не могу себе представить что-либо более странное и необъяснимое, чем положение, в котором я оказалась.

Холмс потер руки, в глазах его блеснул огонек. Не вставая с кресла, мой друг подался вперед, и его чисто выбритое ястребиное лицо приняло выражение глубочайшего внимания.

– Изложите суть дела, – коротко, по-деловому произнес он.

Мне показалось, что мое присутствие может смутить посетительницу.

– С вашего позволения я уйду, – сказал я и поднялся с кресла, но, к моему удивлению, девушка жестом затянутой в перчатку руки остановила меня.

– Если ваш друг останется, – сказала она Холмсу, – он окажет мне неоценимую услугу.

Я вновь опустился в кресло.

– Я коротко изложу факты, – продолжила мисс Морстен. – Мой отец служил в Индии. Когда я была еще совсем маленькой, он отправил меня домой, в Англию. Моя мать умерла, и родственников здесь у нас не было, поэтому отец отдал меня в хороший пансион в Эдинбурге. Там я оставалась, пока мне не исполнилось семнадцать лет. В 1878 году отцу, который был старшим офицером полка, дали двенадцатимесячный отпуск и он отправился домой. Из Лондона он прислал мне телеграмму, в которой сообщал, что добрался благополучно, и просил меня приехать поскорее в гостиницу «Лэнем», где он остановился. Помню, что послание его показалось мне очень душевным, мне так приятно было осознавать, как сильно он меня любит. Приехав в Лондон, я отправилась в «Лэнем». Там мне сказали, что капитан Морстен действительно у них остановился, но прошлой ночью он куда-то ушел и до сих пор не возвращался. Я прождала его весь день, но он так и не появился и никаких вестей от него не было. Вечером по совету управляющего гостиницей я обратилась в полицию, и с их помощью уже на следующее утро во всех газетах вышло объявление об исчезновении моего отца. Но это не дало никакого результата и с того самого дня я больше о нем не слышала. Он так спешил домой, хотел отдохнуть здесь, набраться сил, а вместо этого… – Девушка закрыла лицо руками и сдержанно всхлипнула, прервав свой рассказ.

– Назовите точную дату. – Холмс открыл свою записную книжку.

– Исчез он третьего декабря 1878 года… Почти десять лет назад.

– А его багаж?

– Остался в гостинице. Но среди его вещей не было ничего, что хоть как-то могло бы подсказать… Кое-какая одежда, несколько книг и довольно большая коллекция всяких редкостей с Андаманских островов. Он служил там офицером в части, охранявшей тюрьму.

– В Лондоне у него были друзья?

– Я знаю только… майора Шолто, с которым они служили в Тридцать четвертом бомбейском пехотном полку. Майор вышел в отставку незадолго до приезда отца и поселился в Аппер-Норвуде. Я, конечно, к нему обратилась, но он даже не знал, что его армейский товарищ приезжал в Англию.

– Весьма любопытно, – заметил Холмс.

– До самого интересного я еще не дошла. Около шести лет назад, если точнее, четвертого мая 1882 года, в «Таймс» появилось объявление на имя мисс Мэри Морстен. В нем говорилось, что в моих интересах откликнуться на него. Ни имени, ни адреса указано не было. Я тогда только устроилась гувернанткой к миссис Сесил Форрестер. Она мне и посоветовала напечатать свой адрес в колонке объявлений. В тот же день мне по почте пришла маленькая картонная коробочка, а в ней была жемчужина, очень большая и красивая. Ни письма, ни какого-либо объяснения не прилагалось. С той поры каждый год в один и тот же день я получаю точно такую же коробочку с точно такой же жемчужиной и не имею ни малейшего понятия о том, кто их шлет. Я отнесла жемчуг ювелиру, и он сказал, что это редкие и очень дорогие жемчужины. Вы и сами в этом можете убедиться.

Она раскрыла плоский коробок и показала шесть самых изумительных жемчужин, которые мне когда-либо приходилось видеть.

– То, что вы рассказали, очень интересно, – сказал Шерлок Холмс. – Еще что-нибудь необычное с вами происходило?

– Да, и не далее как сегодня утром. Поэтому-то я и приехала к вам. Я получила вот это письмо. Если хотите, можете сами его прочитать.

– Благодарю вас, – сказал Холмс. – И конверт, пожалуйста. На штампе указано «Лондон, S. W.», дата – седьмое июля. Гм! На углу отпечаток мужского большого пальца… Может быть, его оставил почтальон. Бумага дорогая. Конверт по шестипенсовику за пачку. Этот человек следит за своей канцелярией. Адрес не указан. «Будьте сегодня в семь часов вечера у театра „Лицеум“ у третьей колонны слева. Если боитесь, можете привести с собой двух друзей. К вам отнеслись несправедливо, и я хочу исправить это. Не обращайтесь в полицию. Если сделаете это, ничего не получится. Доброжелатель». Должен вам сказать, это действительно довольно любопытная загадка. Как же вы намерены поступить, мисс Морстен?

– Я хотела просить вас помочь мне.

– Что ж, конечно же, я пойду с вами. Отправимся вместе, вы, я и… А почему бы и нет, доктор Ватсон. Ваш корреспондент пишет, что вы можете взять с собой двух друзей. Мы с доктором уже работали вместе.

– Но согласится ли он? – как-то проникновенно сказала мисс Морстен и робко посмотрела в мою сторону.

– Я буду искренне рад помочь вам! – горячо воскликнул я.

– Вы оба так добры, – сказала она. – Я живу уединенно, и у меня нет друзей, к которым я могла бы обратиться. Если я заеду за вами в шесть, это будет не поздно?

– Хорошо, только не опаздывайте, – сказал Холмс. – Еще один вопрос, мисс Морстен. Скажите, этот почерк тот же, что и на коробках, в которых присылали жемчужины?

– А они у меня с собой, – сказала она и достала несколько листов оберточной бумаги.

– Вы просто идеальный клиент, чувствуете, что может помочь делу. Давайте посмотрим. – Он разложил листы на столе и быстро, но внимательно осмотрел каждый. – Почерк изменен. На всех, кроме последнего, – наконец вынес Холмс свой вердикт. – Но очевидно, что это писал один и тот же человек. Видите, «е» везде написано неразборчиво и отдельно от остальных букв, а конечная «s» имеет закругленный хвост. Сомнений нет. Мисс Морстен, я бы не хотел, чтобы у вас появились ложные надежды, но этот почерк не напоминает почерк вашего отца?

– Совершенно не похож.

– Я так и думал. Что ж, ждем вас в шесть. Если позволите, эти бумаги пока останутся у меня. У меня еще есть время подумать над этим делом, сейчас только половина четвертого. Au revoir[2].

– Au revoir, – сказала наша гостья, сверкнув ясными глазами, спрятала коробочку с жемчужинами за корсаж и ушла.

Стоя у окна, я наблюдал, как она торопливо идет по улице, пока ее серый тюрбан со светлым перышком не растворился в мрачной толпе.

– Какая симпатичная девушка! – сказал я, поворачиваясь к своему другу.

Он уже успел снова разжечь свою трубку и теперь сидел с полузакрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла.

– В самом деле? – нехотя оторвался Холмс от своих мыслей. – Я не обратил внимания.

– Какой же вы сухарь! – воскликнул я. – Иногда мне кажется, что вы не человек, а просто счетная машина какая-то!

Он усмехнулся.

– Чрезвычайно важно, – сказал мой друг, – не допускать, чтобы личные качества человека влияли на ход ваших мыслей. Для меня клиент – лишь отдельная единица… один из факторов, составляющих проблему. Эмоции мешают работе, не дают мыслить четко и логично. Самая красивая женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за то, что отравила троих своих детей, рассчитывая получить за них страховку, а самый уродливый мужчина, которого я знаю, – филантроп, потративший почти четверть миллиона на лондонских бедняков.

– Да, но в этом случае…

– Я не делаю исключений. Исключения опровергают правила. Вам не приходилось изучать характер человека по его почерку? Что вы скажете об этом?

– Написано разборчиво, ровно. Должно быть, это человек деловой, с характером, – предположил я.

Холмс покачал головой.

– Посмотрите на высокие буквы, – сказал он. – Они почти не выступают из строчек. Вот эта «d» выглядит почти как «a», а эта «l» – как «e». Уверенные в себе люди всегда выделяют высокие буквы, каким бы неразборчивым ни был их почерк. Строчные «k» он пишет по-разному, хотя в прописных буквах чувствуется самоуважение. Мне нужно уйти, Ватсон, хочу навести кое-какие справки. Вам я посоветую пока почитать вот эту книгу… Это одно из величайших произведений, когда-либо написанных. «Мученичество человека» Уинвуда Рида. Я вернусь через час.

Я сидел у окна с раскрытой книгой в руках, но мысли мои были далеко от смелых писательских фантазий. В ту минуту я думал о нашей посетительнице… Вспоминал ее улыбку, красивый грудной голос, странную загадку, которая вторглась в ее жизнь. Если мисс Морстен было семнадцать, когда пропал ее отец, сейчас ей должно быть двадцать семь. Какой чудесный возраст. В этом возрасте юность перестает быть самодостаточной, жизнь накладывает на человека отпечаток и заставляет его быть более благоразумным. Так я сидел и размышлял, пока в голову мне не начали приходить мысли столь опасные, что я поспешно пересел за свой письменный стол и углубился в последний трактат по патологии. Кто я такой, чтобы позволять себе подобные мысли! Отставной полковой лекарь с простреленной ногой и скудным банковским счетом. Мисс Морстен – отдельная единица, фактор, не более. Если меня ждет мрачное будущее, нужно принять это как подобает мужчине, а не витать в облаках, мечтая о несбыточном.

Холмс вернулся, когда на часах было половина шестого. Он был бодр, энергичен и в прекрасном расположении духа, в общем, находился в том настроении, которое обычно приходило на смену глубочайшей депрессии.

– Дело это вовсе не столь загадочно, – сказал он, принимая из моих рук чашку чая. – Похоже, существует лишь одно объяснение фактам.

– Как? Неужели вы уже разгадали эту загадку?

– Ну, так говорить я бы не стал. Я всего лишь нашел отправную точку, с которой можно начинать строить выводы. Но это даже не точка, это жирное пятно. Мне, правда, пока еще не хватает кое-каких деталей. В общем, только что, просматривая подшивку «Таймс», я обнаружил, что майор Шолто, проживавший в Аппер-Норвуде и служивший ранее в Тридцать четвертом бомбейском пехотном полку, умер двадцать восьмого апреля одна тысяча восемьсот восемьдесят второго года.

– Холмс, вы, вероятно, сочтете меня тупицей, но, если честно, я не понимаю, что нам это дает.

– В самом деле? Вы меня удивляете, Ватсон. Что ж, давайте посмотрим на это под таким углом. Капитан Морстен исчез. В Лондоне есть лишь один человек, к кому он мог пойти: это майор Шолто. Но майор заявил, что не знал о том, что его друг тогда находился в Лондоне. Через четыре года Шолто умирает. Не прошло и недели со дня его смерти, как дочь капитана Морстена получает ценный подарок, через год еще один, потом еще и еще, пока все это не заканчивается письмом, в котором ее называют жертвой несправедливости. О чем может идти речь? Конечно же, это как-то связано с ее отцом. А почему подарки стали приходить сразу же после смерти Шолто? Да потому что его наследнику стало известно о некой тайне и он захотел вернуть мисс Морстен то, что, как он считает, принадлежит ей по праву. Можете вы предложить другое объяснение, которое связало бы воедино все эти факты?

– Но что за странная форма восстановления справедливости! И почему наследник этот написал письмо только сейчас, а не шесть лет назад? На какую справедливость может рассчитывать мисс Морстен? На то, что ее отец все еще жив? Вряд ли. Больше ведь она нам ни о чем не рассказала.

– Вопросы, конечно же, еще остались, – задумчиво произнес Шерлок Холмс. – Но наша сегодняшняя вылазка все объяснит. Ага, вот и кеб, пожаловала мисс Морстен. Вы готовы? Тогда давайте скорее спускаться, время поджимает.

Я взял шляпу и самую тяжелую свою трость. Я заметил, что Холмс достал из ящика стола револьвер и положил его себе в карман. Судя по всему, мой друг предполагал, что ночью нас ждет серьезная работа.

Мисс Морстен куталась в темный плащ, ее милое лицо было спокойно, но бледно. Она не была бы женщиной, если бы это странное дело, ради которого мы собрались вместе, не тревожило ее. Впрочем, держалась она молодцом и с готовностью отвечала на все вопросы Шерлока Холмса.

– Майор Шолто был очень близким другом папы, – сказала девушка. – В письмах отец постоянно о нем упоминал. Они с папой командовали военным отрядом на Андаманских островах и многое пережили вместе. Кстати, в письменном столе у папы нашли странную бумагу, которую никто не сумел прочитать. Я не думаю, что это что-то важное, но решила, что вы, возможно, захотите взглянуть на нее, поэтому захватила ее с собой. Вот она.

Холмс бережно развернул сложенный лист и расправил его на колене, после чего принялся самым внимательным образом рассматривать через увеличительное стекло.

– Бумага изготовлена в Индии, – прокомментировал он, водя над документом складной лупой. – Какое-то время она была приколота к стене. Чертеж на ней – это часть плана какого-то большого здания с многочисленными залами, коридорами и переходами. В одном месте стоит небольшой крестик, нарисованный красными чернилами. Над ним карандашом приписано: «3,37 слева», надпись выцвела. В левом углу – интересный значок, похожий на четыре стоящих рядом крестика, соединяющихся концами, рядом грубыми и неровными буквами написано: «Знак четырех. Джонатан Смолл, Магомет Сингх, Абдулла Хан, Дост Акбар». Нет, признаюсь, я не вижу, как это связано с нашим делом. Хотя документ явно важный. Его бережно хранили между страницами книги, так как обе стороны листа одинаково чистые.

– Да, мы нашли бумагу в записной книжке отца.

– Сохраните этот документ, мисс Морстен, он может нам пригодиться. Я начинаю подозревать, что дело это намного глубже и сложнее, чем я полагал вначале. Мне нужно это обдумать. – Холмс откинулся на спинку сиденья, и по сдвинутым бровям и отсутствующему взгляду я понял, что он напряженно думает. Мы с мисс Морстен стали вполголоса разговаривать о нашей поездке и о том, чем она может закончиться, но Шерлок Холмс хранил упорное молчание до конца пути.

Был сентябрьский вечер, около семи часов, но огромный город уже сделался хмурым и неуютным. Густой туман опустился на землю, то и дело срывался дождь, и грязные серые тучи низко нависли над раскисшими улицами. Фонари на Стрэнде превратились в редкие тусклые блики, бросающие рассеянный мерцающий свет на скользкую мостовую. Желтый блеск витрин с трудом пробивался через густой и душный от влаги и человеческих испарений воздух на запруженные людьми улицы. В бесконечном мелькании освещенных блеклым светом лиц было что-то зловещее, потустороннее. В узком коридоре света возникало то хмурое, то веселое, то озабоченное, то жизнерадостное лицо. Как весь род людской, они появлялись из темноты на свет и снова исчезали во мраке. Я человек не впечатлительный, но пасмурный тоскливый вечер и мысли о странном деле, которое привело нас сюда, вызывали у меня тревогу; настроение испортилось. По тому, как держалась мисс Морстен, было видно, что она испытывает то же самое. Только Холмс не поддавался всеобщему унынию. У него на коленях лежала открытая записная книжка, и время от времени он вносил в нее какие-то цифры и заметки, подсвечивая себе карманным фонариком.

Улицы у боковых входов в театр «Лицеум» уже были заполнены людьми. К парадному входу подъезжали кебы и кареты, оттуда высаживались мужчины в белоснежных накрахмаленных манишках и дамы в бриллиантах. Экипажи тут же с грохотом отъезжали в сторону, уступая место следующим. Едва мы пробились к третьей колонне, возле которой должна была состояться встреча, как к нам подошел невысокий смуглолицый юркий человек в костюме кучера.

– Вы – мисс Морстен? – спросил он.

– Да, я – мисс Морстен, а эти джентльмены – мои друзья, – сказала девушка.

Он окинул нас проницательным взглядом.

– Прошу прощения, мисс, – строго произнес незнакомец, – но мне дано указание взять с вас слово, что никто из ваших спутников не служит в полиции.

– Даю вам слово, – сказала она.

Он громко, по-разбойничьи свистнул, и один из беспризорников тут же подогнал к нам экипаж и открыл дверцу. Встретивший нас мужчина взобрался на козлы, а мы заняли места внутри. Как только дверца экипажа захлопнулась, кучер стегнул лошадь и мы бешено понеслись по окутанным туманом улицам.

Интересное получалось дело. Мы не знали, куда и с какой целью нас везут. Либо все это могло закончиться пшиком, что было маловероятно, либо нам предстояло узнать что-то очень важное, на что у нас были все основания надеяться. Мисс Морстен держалась, как обычно, уверенно и спокойно. Я пытался хоть как-то развеселить ее рассказами о своих афганских приключениях, но, откровенно говоря, сам до того был взволнован всей этой таинственностью и так хотел узнать, что ждет нас впереди, что истории мои получались немного бессвязными. Мэри по сей день утверждает, что в одном из своих рассказов я упомянул, как однажды ночью ко мне в палатку заглянул мушкет и я пальнул в него из двуствольного тигренка. Поначалу мне удавалось следить, в каком направлении мы движемся, но вскоре, из-за быстрой езды, тумана и плохого знания лондонских улиц я перестал ориентироваться и с уверенностью мог сказать лишь то, что едем мы очень долго. Но Шерлока Холмса трудно было сбить с толку. Он бормотал вполголоса названия площадей и извилистых переулков, по которым громыхал экипаж.

– Рочестер-роуд, – произнес он. – Теперь Винсент-сквер. А сейчас выезжаем на Воксхолл-бридж-роуд. Судя по всему, нас везут в сторону Суррея. Я так и думал. Мы заехали на мост. Видно, как блестит вода.

И действительно, мы успели рассмотреть величавую Темзу, в широких молчаливых водах которой отражались зажженные фонари, но экипаж не сбавлял темпа, и скоро мы снова углубились в лабиринт улиц, но уже на другом берегу реки.

– Вордсворт-роуд, – продолжал перечислять мой друг. – Прайори-роуд. Ларк-холл-лейн. Стокуэлл-плейс. Роберт-стрит. Колд-харбор-лейн. Похоже, нас везут не в самые фешенебельные районы.

И в самом деле, мы углубились в какие-то мрачные и подозрительные кварталы. Длинные ряды темных кирпичных домов лишь кое-где на углах уступали место ярко освещенным дешевым пабам. Потом пошли двухэтажные виллы с миниатюрными садиками и снова бесконечные кирпичные дома – щупальца, которыми огромный чудовищный город оплел окружающую его деревенскую местность.

Наконец кеб, выехав на очередную улицу, остановился у третьего дома от начала. Все стоящие рядом дома пустовали, и тот, у которого остановились мы, был таким же темным, только в окне кухни слабо мерцал свет. Однако когда мы постучали, дверь тут же открылась и нас встретил слуга-индус в желтом тюрбане и белых свободных одеждах, перепоясанных желтым кушаком. Было странно видеть столь колоритную восточную фигуру в дверях обычного третьесортного пригородного дома.

– Саиб ждет вас, – сказал он, и в ту же секунду откуда-то изнутри послышался тонкий, писклявый голос.

– Веди их ко мне, китматгар, – закричали из дома. – Веди их прямо ко мне.

Мы шли за индусом по грязному захламленному полутемному коридору. Наконец он остановился и распахнул одну из дверей с правой стороны. Поток желтого света ударил нам в глаза; в самой середине этого сияния стоял человек. Это был невысокого роста мужчина с непропорционально большой головой и коротко стриженными рыжими волосами, над которыми, словно скала над ельником, вздымался совершенно лысый блестящий череп, от чего голова незнакомца казалась еще больше. Руки его были сложены на груди, лицо находилось в постоянном движении – мужчина то улыбался, то хмурился, и эта смена выражений не прекращалась ни на секунду. Природа наградила его отвислыми губами и выступающими редкими желтыми зубами, которые он то и дело старался прикрыть, проводя рукой по нижней части лица. Несмотря на лысину, он производил впечатление молодого человека. В действительности ему лишь недавно исполнилось тридцать.

– К вашим услугам, мисс Морстен, – все повторял мужчина высоким голоском. – К вашим услугам, джентльмены. Милости прошу в мое скромное убежище. Комната небольшая, но я здесь все обставил по своему вкусу. Это оазис искусства в унылой пустыне Южного Лондона.

Вид помещения, в которое мы вошли, изумил нас. В казавшемся заброшенным доме комната эта выглядела, как бриллиант чистейшей воды, вставленный в оправу из меди. Окна были украшены роскошными дорогими портьерами, а стены коврами. Местами края их были отогнуты, чтобы обнажить какую-нибудь картину в изысканной раме или прекрасную восточную вазу. Пол был устлан желто-черным ковром с густым и мягким, как мох, ворсом. Две брошенные поперек него тигриные шкуры и стоявший в углу на подставке кальян усиливали впечатление восточной роскоши. Серебряная лампа в форме голубя на почти невидимой золотой нити висела посередине потолка. Она наполняла странную комнату не только светом, но и тонким приятным ароматом.

– Мистер Тадеуш Шолто, – представился коротышка, продолжая судорожно улыбаться. – Так меня зовут. Вы, разумеется, мисс Морстен. А эти джентльмены…

– Мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

– Доктор! – взволновался он. – А у вас стетоскоп с собой? Можно попросить вас… Не могли бы вы… Меня очень беспокоит мой митральный клапан. Может быть, проверите? Аорта у меня хорошая, но вот митральный клапан, по-моему, барахлит.

Делать было нечего, я выслушал его сердце, но ничего необычного не заметил, кроме учащенного биения, вызванного страхом. Он весь дрожал.

– Похоже, все в норме, – сказал я. – Вам нечего беспокоиться.

– Прошу извинить меня за это волнение, мисс Морстен, – облегченно вздохнув, сказал Шолто. – Но я больной человек и давно уже подозреваю, что этот клапан не в порядке. Как я рад, что мои страхи оказались напрасными! Если бы ваш отец берег свое сердце, он, возможно, был бы еще жив.

Я едва сдержался, чтобы не ударить этого наглеца за то, что он так бесцеремонно и грубо вторгся в столь тонкое дело. Мисс Морстен опустилась на стул, кровь отхлынула от ее лица.

– Я чувствовала, что его уже нет в живых, – прошептала она.

– Я все вам расскажу, – сказал Шолто. – Более того, восстановлю справедливость, что бы там ни говорил мой брат Бартоломью. Я так рад, что вы пришли не одна. Но не только потому, что это ваши друзья. Эти джентльмены будут свидетелями того, что я собираюсь рассказать и сделать. Уж нас-то троих Бартоломью не одолеет. Только давайте не впутывать в наше дело посторонних, ни полицию, ни власти, хорошо? Мы и сами во всем разберемся и все уладим. Ничто так не разозлит Бартоломью, как огласка.

Он уселся на низкий диванчик и стал вопросительно смотреть на нас воспаленными водянистыми глазами.

– Даю вам слово, – сказал Холмс, – что то, что вы расскажете, останется строго между нами.

Я молча кивнул в знак согласия.

– Чудесно! Чудесно! – воскликнул Шолто. – Не хотите ли бокал кьянти, мисс Морстен? Или токайского? Других вин я не держу. Открыть бутылочку? Нет? Ну что ж, тогда, я надеюсь, вы не станете возражать против табачного дыма, вернее, мягкого расслабляющего аромата восточного табака. Видите ли, я немного волнуюсь, а лучше всего меня успокаивает кальян.

Он приладил трубку к массивному сосуду, и в розоватой воде весело забегали пузырьки. Мы втроем уселись перед ним полукругом и, подперев головы руками, приготовились слушать. Странный человечек с огромной блестящей головой, нервно попыхивая, приступил к рассказу.

– Решив встретиться с вами, – сказал он, – я мог указать свой адрес, но побоялся, что вы не выполните моей просьбы и приведете сюда нежеланных гостей. Поэтому я позволил себе устроить нашу встречу так, чтобы сначала вас проверил мой слуга Вильямс. Этому человеку я полностью доверяю. Он получил от меня указание, если что-то покажется подозрительным, тут же возвращаться домой. Прошу меня простить за эти предосторожности, но я человек возвышенных, можно даже сказать рафинированных вкусов, а может ли быть что-либо более неэстетичное, чем полицейский! Любые формы грубого материализма мне претят. Я редко сталкиваюсь с вульгарной толпой и, как видите, живу в мире красивых вещей. Знаете, я бы даже назвал себя покровителем искусств. Искусство – моя слабость. Вот этот пейзаж – подлинник Коро. Какой-нибудь ценитель, возможно, и усомнится, что это Сальваторе Роза, но что касается вон того Бугро, тут двух мнений быть не может. Я неравнодушен к современной французской школе.

– Извините, мистер Шолто, – сказала мисс Морстен, – но вы меня пригласили, чтобы что-то сообщить. Уже очень поздно, и мне бы хотелось, чтобы беседа наша была как можно короче.

– Нет, это вряд ли получится, – возразил Шолто, – потому что нам еще нужно будет съездить в Норвуд к моему брату Бартоломью. Если мы приедем все вместе, тут уж он не отвертится. Бартоломью злится на меня за то, что я взялся за это дело. Вчера вечером мы с ним сильно повздорили. Вы себе представить не можете, каким ужасным человеком он становится, когда сердится.

– Если нужно ехать в Норвуд, не лучше ли отправиться туда прямо сейчас? – вставил свое слово и я.

Шолто так расхохотался, что у него даже уши покраснели.

– Ну уж нет, – утирая слезу, сказал он. – Не знаю, что скажет Бартоломью, если я привезу вас к нему раньше времени. Сначала я должен вас подготовить, рассказать, что нас связывает. Во-первых, я должен вам сообщить, что мне самому не все известно. Все, что я могу, – это изложить факты, рассказать то, что знаю.

Мой отец, как вы, наверное, догадались, – майор Джон Шолто. Он служил когда-то в Индии. Около одиннадцати лет назад он вышел в отставку, вернулся в Англию и поселился в Аппер-Норвуде в усадьбе Пондичерри-лодж. В Индии он разбогател и привез с собой очень большую сумму денег, огромную коллекцию редких драгоценностей и целый штат слуг-индусов. Все это позволило ему купить дом и жить в роскоши. Мой брат-близнец и я были его единственными детьми.

Я прекрасно помню тот шум, который поднялся после загадочного исчезновения капитана Морстена. Подробности мы прочитали в газетах. Мы с братом знали, что капитан был другом нашего отца, поэтому свободно обсуждали при нем это дело, и он тоже участвовал в разговоре, строил догадки, пытался понять, что могло произойти. Мы тогда и представить себе не могли, что для него это вовсе не было загадкой, что он был единственным в мире человеком, который точно знал, что случилось с Артуром Морстеном.

Нам, правда, было известно, что какая-то тайна… какая-то опасность тяготела над нашим отцом. Он ужасно боялся выходить из дому один и платил двум профессиональным боксерам, чтобы они выполняли в Пондичерри-лодж роль привратников. Вильямс, который привез вас, – один из них. Когда-то он был чемпионом Англии в легком весе. Отец никогда не рассказывал нам о причинах своего страха, но больше всего он боялся человека на деревянной ноге. Однажды он даже выстрелил из револьвера в одноногого человека, который, как выяснилось позже, был безобидным торговцем, собирающим заказы. Пришлось заплатить ему большую сумму, чтобы дело это не получило огласки. Мы с братом полагали, что это не более, чем причуды старика, но события показали, что мы ошибались.

В начале 1882 года отец получил из Индии письмо, которое просто потрясло его. Он вскрыл письмо за обеденным столом и прямо там же чуть не лишился чувств. От удара он так и не оправился и через несколько месяцев умер. О том, что было в письме, мы не узнали, но, когда он его читал, я успел заметить, что это была недлинная записка, написанная неразборчивым почерком. Отца уже много лет мучила увеличенная селезенка. Болезнь его резко обострилась, и к концу апреля нам сообщили, что надежды на спасение нет и он хочет передать нам свою последнюю волю.

Когда мы вошли в его комнату, отец лежал, весь обложенный подушками, и тяжело дышал. Он заставил нас закрыть дверь, подойти к кровати и встать с обеих сторон. Потом, взяв нас за руки, он произнес речь, и голос его дрожал от волнения и от боли. Я попытаюсь повторить сказанное им дословно.

«Есть только одно обстоятельство, – сказал он, – которое не дает мне покоя в эти последние минуты. Это несправедливость, допущенная мной по отношению к дочери несчастного Морстена, оставшейся сиротой. Это проклятая жадность, которая всю жизнь была моим главным пороком, лишила бедную девочку сокровища, а ведь оно принадлежит ей по праву, по крайней мере, его половина. Хотя сам я им никак не воспользовался… Вот какая глупая штука алчность. Сама мысль о том, что я обладаю этим сокровищем, была для меня так упоительна, что я просто не мог заставить себя поделиться с кем-то своим богатством. Видите эту жемчужную диадему у бутылочки с хинином? Хоть у меня и разрывалось сердце, когда я это делал, но я приготовил ее, чтобы послать дочери Морстена. Вы, дети мои, передадите ту часть сокровищ Агры, которая должна принадлежать ей. Но не давайте ей ничего, даже этой диадемы, до тех пор, пока я не умру. Я знаю людей, которые были уже одной ногой в могиле, но все же выздоравливали.

Я расскажу вам, как умер Морстен, – продолжил он. – У него много лет было плохо с сердцем, но он от всех это скрывал. Я один знал об этом. Когда мы с ним служили в Индии, удивительное стечение обстоятельств дало нам в руки огромное богатство. Я привез сокровища сюда, в Англию. Когда приехал Морстен, он первым делом направился ко мне за своей частью. Он пешком пришел сюда со станции, и тут его встретил мой верный Лал Чоудар, которого уже нет в живых. Мы с Морстеном поспорили о том, как делить сокровища, дело даже дошло до криков. Взбешенный Морстен вскочил с кресла, но вдруг лицо его посерело, он схватился за грудь и повалился на спину, да так, что угодил затылком прямо на угол того самого ларца, в котором лежали сокровища. Я подошел к нему, наклонился и, к своему ужасу, увидел, что он мертв.

Не помню, сколько я просидел над его телом, пытаясь понять, что теперь делать. Первое, что мне пришло в голову, это, разумеется, обратиться за помощью. Но я не мог не понимать, что все решат, будто это я его убил. Умер он во время ссоры со мной, на голове у него была глубокая рана – все это свидетельствовало против меня. К тому же, если бы началось официальное расследование, пришлось бы рассказать и о сокровище, чего мне совершенно не хотелось. Морстен говорил, что ни одной живой душе неизвестно, куда он поехал. И я решил, что будет лучше, если этого так никто и не узнает.

Я все еще сидел в задумчивости, но вдруг поднял глаза и увидел, что в дверях стоит слуга, Лал Чоудар. Он тихонько зашел и закрыл за собой дверь на задвижку. „Не бойтесь, саиб, – сказал он. – Никто не узнает, что вы убили его. Давайте спрячем тело так, чтобы его никто не нашел“. – „Я не убивал его“, – сказал я, но Лал Чоудар покачал головой и улыбнулся. „Я все слышал, саиб, – сказал он. – Слышал, как вы ссорились, слышал звук удара. Но уста мои запечатаны. Все в доме спят. Давайте вместе унесем его“. И эти слова заставили меня решиться. Если мой собственный слуга не верил в мою невиновность, разве мог я рассчитывать, что мне поверят двенадцать олухов на скамье присяжных! Той же ночью мы с Лалом Чоударом избавились от тела, и уже через несколько дней все лондонские газеты трубили об исчезновении капитана Морстена. Вы видите, что в том, что случилось, я не виноват. Вина моя в том, что я, можно сказать, похоронил не только тело, но и сокровище, и решил, что доля Морстена теперь принадлежит мне. Вы должны будете исправить это и передать долю Морстена его дочери. Наклонитесь ко мне поближе, я скажу вам, где искать сокровище. Оно спрятано в…»

В эту секунду его лицо жутко изменилось. Глаза безумно округлились, челюсть отвисла, и он закричал. Этот крик я не забуду до конца своих дней. «Не пускайте его! Ради всего святого, не пускайте!» Мы с братом разом повернулись к окну за нашими спинами, на которое смотрел отец. Из темноты на нас глядело лицо. Мы увидели белое пятно в том месте, где к стеклу прижался нос. Лицо было заросшее, с бородой и круглыми дикими глазами, которые горели неимоверной злостью. Мы с Бартоломью ринулись к окну, но человек исчез. Когда мы вернулись к отцу, его голова склонилась на грудь, а сердце уже не билось.

В ту же ночь мы обыскали сад, но не обнаружили никаких следов вторжения, кроме одного небольшого отпечатка ноги на клумбе под окном. Если бы не он, мы решили бы, что это дикое злобное лицо нам вообще померещилось. Однако скоро было получено еще одно, на этот раз более серьезное доказательство того, что творится что-то неладное. Утром мы обнаружили, что окно в комнате отца распахнуто, все шкафы и комоды открыты, а на груди у покойного лежит клочок бумажки, на котором кривыми буквами написано: «Знак четырех». Что значит эта фраза и кем был наш ночной гость, нам так и не удалось узнать. Ничто из вещей отца как будто не пропало, хотя в комнате все было перерыто. Само собой разумеется, мы решили, что эти происшествия как-то связаны с тем, чего отец боялся всю жизнь, но все это для нас по-прежнему загадка.

Маленький человек замолчал, чтобы вновь зажечь погасший в кальяне огонь, и с полминуты в задумчивости молча пускал углом рта дым. Всех нас захватило это удивительное повествование. Мисс Морстен, слушая рассказ о том, как умер ее отец, побелела как мел, я даже испугался, что она упадет в обморок. Но выпив стакан воды, который я налил ей из графина венецианского стекла, стоявшего на маленьком столике в углу, девушка быстро пришла в себя. Шерлок Холмс сидел, откинувшись на спинку стула, с отстраненным выражением лица и полузакрытыми глазами, в которых, однако, то и дело поблескивал огонек. Глядя на него, я не мог не вспомнить, что всего несколько часов назад мой друг сокрушался по поводу скуки и отсутствия интереса к жизни. Уж эта-то загадка заставит его попотеть, тут ему придется напрячь все свои силы. Мистер Тадеуш Шолто обвел нас по очереди глазами, явно довольный впечатлением, которое произвел его рассказ, после чего продолжил, попыхивая непомерно большой трубкой:

– Вы, конечно же, понимаете, – сказал он, – как взволновал нас рассказ отца о сокровище. За несколько недель, даже месяцев поисков мы с братом перекопали весь сад, заглянули под каждый кустик, но так ничего и не нашли. Больше всего нас огорчало то, что отец умер как раз в тот миг, когда собирался рассказать, где спрятано сокровище. О размерах богатства мы могли судить по диадеме с жемчужинами, которую он передал нам. Из-за нее мы с Бартоломью, кстати, немного повздорили. Жемчужины явно были очень дорогими, и моему брату очень не хотелось с ними расставаться. Скажу вам по секрету, Бартоломью характером очень напоминает отца. Он считал, что если мы отдадим ожерелье, это может породить слухи и у нас возникнут неприятности. Я добился лишь того, что он позволил мне узнать адрес мисс Морстен и разрешил отсылать ей по одной жемчужине в определенные промежутки времени, чтобы она не нуждалась.

– Это очень великодушный поступок! – с жаром сказала наша клиентка. – Вы поступили очень благородно.

Маленький человечек лишь отмахнулся.

– Мы были вашими своего рода опекунами, – сказал он. – Так что обязаны были так поступить. Хотя Бартоломью не был с этим полностью согласен. Мы люди и так небедные, мне лично большего и не надо. К тому же вести себя так низко по отношению к девушке – просто некрасиво. У французов есть на этот счет прекрасная поговорка: «Le mauvais goût mene au crime»[3]. В общем, несогласие наше дошло до такой степени, что я решил подыскать себе отдельное жилье, поэтому и уехал из Пондичерри-лодж, прихватив с собой китматгара и Вильямса. А вчера я узнал, что произошло нечто очень важное: сокровище нашлось. Я сразу же связался с мисс Морстен, и теперь нам остается только съездить в Норвуд и потребовать нашу долю. Вчера вечером я рассказал Бартоломью о своих намерениях, поэтому он нас ждет, хотя и без нетерпения.

Мистер Тадеуш Шолто замолчал и теперь сидел на своем роскошном диване, подрагивая от волнения. Мы тоже молчали, пораженные неожиданным оборотом, который приняло это загадочное дело. Первым очнулся Холмс.

– Сэр, вы правильно вели себя от начала до конца, – сказал он, вставая. – Возможно, мы могли бы в качестве небольшой благодарности пролить свет на то, что еще остается не понятным вам. Но, как недавно заметила мисс Морстен, уже поздно и лучше завершить дело, не откладывая его в долгий ящик.

Наш новый знакомый бережно свернул трубку кальяна и вытащил из-за гардины очень длинное, отделанное тесьмой пальто с каракулевыми манжетами и воротником. Хоть вечер был теплый, он застегнул пальто на все пуговицы и довершил свой наряд, надев кроличью шапку с опущенными ушами, которая скрывала всю его голову кроме заостренного подвижного носа.

– Здоровье у меня хрупкое, – сказал Шолто, когда мы по коридору двинулись к выходу. – Приходится его беречь.

На улице нас ждал кеб, видно, поездка наша была предусмотрена заранее, потому что, как только мы заняли места в экипаже, возница тут же хлестнул лошадей.

В дороге Тадеуш Шолто болтал без умолку. Его тонкий голос даже перекрывал стук колес.

– Бартоломью умен, – рассказывал он. – Как, по-вашему, он догадался, где спрятаны сокровища? Он пришел к выводу, что они находятся где-то внутри дома. Поэтому высчитал объем строения и измерил все до последнего дюйма. Мой брат выяснил, что высота здания – семьдесят четыре фута, но, сложив высоту всех комнат и потолков, которые он узнал, просверлив в них сквозные отверстия, Бартоломью увидел, что цифры не сходятся. Куда-то пропали четыре фута! Они могли находиться только под самой крышей, поэтому он отправился в самую верхнюю комнату и пробил в оштукатуренном потолке дыру. И что вы думаете? Там оказался крохотный чердак, о котором никому не было известно. Прямо посередине на двух балках и стоял ларец с сокровищами. Он спустил его через дыру в потолке, и теперь все это богатство стоит у него в комнате. Бартоломью подсчитал стоимость драгоценностей, вышло не меньше чем полмиллиона фунтов.

Услышав эту гигантскую цифру, мы в изумлении переглянулись. Если мисс Морстен получит свою долю, она из бедной гувернантки превратится в одну из самых богатых женщин Англии. Конечно же, меня, как преданного друга, такая новость должна была обрадовать, но, к стыду своему, должен признаться, что на душе у меня начали скрести кошки, а сердце в груди словно налилось свинцом. Я выдавил из себя несколько слов поздравлений и всю оставшуюся дорогу сидел мрачнее тучи, понурив голову и пропуская мимо ушей болтовню нашего нового знакомого. Шолто был ярко выраженный ипохондрик, и я смутно помню, что все это время он рассказывал мне о своих болячках и умолял поведать о составе и воздействии на организм многочисленных шарлатанских снадобий. Некоторые из них он даже носил с собой в кожаном мешочке. Надеюсь, в его памяти не отложились те рекомендации, которые я давал ему по дороге, потому что Холмс впоследствии рассказывал, что я советовал Шолто не принимать больше двух капель касторового масла, поскольку это очень опасно для организма, и настоятельно рекомендовал употреблять в больших дозах стрихнин в качестве успокоительного. Как бы то ни было, когда кеб резко остановился и кучер спрыгнул с козел, чтобы открыть нам дверь, я вздохнул с облегчением.

– Вот, мисс Морстен, – сказал мистер Тадеуш Шолто, подавая руку нашей клиентке, – это и есть Пондичерри-лодж.

Было уже почти одиннадцать, когда мы достигли конечного пункта нашего ночного путешествия. Пропитанный влагой городской туман остался позади, и ночь теперь казалась намного приятнее. Дул теплый западный ветер, тяжелые облака медленно плыли по небу, иногда открывая взору яркий месяц. Было еще достаточно светло, но Тадеуш Шолто снял с экипажа один из фонарей, чтобы осветить дорогу.

Пондичерри-лодж стоял в глубине парка, обнесенного высокой каменной стеной, которая сверху была утыкана осколками стекла. Обитая железом узкая дверь была единственным входом на территорию поместья. Наш провожатый подошел к ней и как-то по-особенному постучал, так иногда стучат почтальоны.

– Кто там? – раздался из-за двери сердитый хриплый голос.

– Это я, Мак-Мурдо. Могли бы уже и запомнить, как я стучу.

Послышалось сопение, какое-то бряцание, скрежет ключа в замочной скважине, и тяжелая дверь медленно отворилась. Мы увидели невысокого мужчину с очень развитой грудной клеткой. Он высунул голову в дверной проем и, щурясь на яркий свет фонаря, стал недоверчиво нас осматривать.

– Это вы, мистер Тадеуш? А кто это с вами? Насчет них мне хозяин указаний не давал.

– Не давал? Странно. Вчера вечером я говорил брату, что приеду с друзьями.

– Он сегодня вообще не показывался из своей комнаты, мистер Тадеуш. Поэтому я ничего не знаю. Вам прекрасно известно, что я должен строго соблюдать правила. Вас пропустить я могу, но друзьям вашим придется остаться здесь.

Такого никто не предвидел. Тадеуш Шолто растерянно оглянулся на нас.

– Как вы можете, Мак-Мурдо? – сказал он. – Если я говорю, что это мои друзья, вам этого должно быть достаточно. К тому же здесь юная леди, она не может оставаться на улице в такое время.

Но бдительный страж был непреклонен.

– Мне очень жаль, – твердо сказал он. – Эти люди могут быть вашими друзьями, но не быть друзьями хозяина. Мне хорошо платят за то, чтобы я выполнял свои обязанности, и я буду их выполнять. Никого из ваших друзей я не знаю, поэтому не пущу.

– Ошибаетесь, Мак-Мурдо, знаете, – вдруг раздался веселый голос Холмса. – Вряд ли вы могли меня забыть. Помните любителя, с которым четыре года назад вы провели три раунда во время своего бенефиса в Элисонс-румс?

– Неужто это мистер Шерлок Холмс?! – присмотревшись, взревел бывший боксер. – Это ж надо! Как я мог вас не узнать? Вместо того, чтобы стоять в тени, вам нужно было провести свой знаменитый встречный апперкот, я бы больше вопросов не задавал. Да, надо было вам стать боксером, у вас ведь настоящий талант. Если бы вы захотели, то достигли бы пика славы.

– Вот видите, Ватсон, если я не преуспею на других поприщах, есть еще одна научная дисциплина, которой я могу заняться, – рассмеялся Холмс. – Уверен, что наш друг больше не станет держать нас на холоде.

– Входите, сэр, входите… И вы, и ваши друзья, – засуетился привратник. – Прошу меня простить, мистер Тадеуш, но у меня очень строгие указания. Я должен быть полностью уверен в ваших друзьях, прежде чем пускать их.

Сразу за неприступным забором начиналась извилистая, посыпанная гравием дорожка, которая вела к большому дому. Неинтересная серая громадина была почти вся в тени, кроме одного угла, залитого лунным светом, и освещенного окна мансарды. Размер строения, его мрачность и царившая вокруг мертвая тишина произвели на нас гнетущее впечатление. Похоже, даже Тадеушу Шолто стало не по себе: фонарь в его руке закачался и начал поскрипывать.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он. – Наверное, произошла какая-то ошибка. Я совершенно точно сказал Бартоломью, что мы приедем сегодня, а свет в его комнате почему-то не горит. Даже не знаю, что и сказать.

– Он всегда так охраняет дом? – спросил Холмс.

– Да, это он перенял у отца. Понимаете, мой брат ведь был любимчиком, и иногда я начинаю думать, что отец рассказывал ему намного больше, чем мне. Окно Бартоломью вон там, наверху, куда падает лунный свет. Там светло, но, по-моему, внутри свет не горит.

– Не горит, – сказал Холмс. – Но я вижу свет в маленьком окошке у двери.

– А, это комната экономки. Там живет старая миссис Бернстоун. Она-то нам все и расскажет. Вы, наверное, задержитесь пока здесь, а то, если и ее о нас не предупредили, а мы войдем к ней все вместе, она может испугаться. Но тише! Что это?

Он поднял над головой фонарь, и рука его задрожала, отчего круги света запрыгали и закачались вокруг нас. Мисс Морстен сжала мою ладонь, и мы с тревожно бьющимися сердцами прислушались. Со стороны большого черного дома в могильной тишине послышались заунывные, печальные звуки – горестный, надрывный плач испуганной женщины.

– Это миссис Бернстоун, – прошептал Шолто. – Кроме нее женщин в доме нет. Ждите здесь. Я вернусь через минуту.

Он подбежал к двери и постучал своим условным сигналом. Мы увидели, что ему открыла высокая старуха. При виде его она даже покачнулась от радости.

– О, мистер Тадеуш, это вы! Я так рада, что вы приехали! Я так рада, мистер Тадеуш!

Она повторяла эти слова, пока дверь не закрылась и ее голос не превратился в приглушенный монотонный шум.

Проводник наш оставил нам фонарь. Холмс поводил им из стороны в сторону, окинул цепким взглядом дом и большие кучи перелопаченной земли на прилегающем участке. Мы с мисс Морстен стояли рядом, и я сжимал ее ладонь в своей. Какая все-таки удивительная и непостижимая штука любовь: совсем недавно мы даже не знали о существовании друг друга, ни одно нежное слово еще не было произнесено и ни один ласковый взгляд не озарил наши лица, а руки наши сами по себе потянулись друг к другу. Позже я об этом много думал, пытаясь понять, почему это про изошло, но в ту минуту мне показалось совершенно естественным повести себя именно таким образом, а Мэри потом часто рассказывала, что и ей какой-то неуловимый внутренний голос подсказал искать во мне утешение и защиту. Итак, мы стояли, взявшись за руки, и, несмотря на невеселые обстоятельства, в наших сердцах был покой.

– Какое странное место! – сказала мисс Морстен, оглядываясь по сторонам.

– Похоже, все кроты Англии собрались здесь, чтобы порезвиться. Нечто подобное я видел на одном холме у Балларата, где работали старатели.

– Здесь причина та же, – вставил Холмс. – Эти следы оставлены золотоискателями. Не забывайте, они шесть лет искали здесь сокровища отца. Неудивительно, что земля выглядит как гравийный карьер.

В это мгновение дверь распахнулась и из дома, вытянув вперед руки, выбежал Тадеуш Шолто. На лице его был написан ужас.

– С Бартоломью что-то случилось! – закричал он. – Мне страшно! Мои нервы не выдержат этого. – Он и впрямь чуть не рыдал от страха, а на его дергающемся бледном лице, выглядывающем из большого каракулевого воротника, было беспомощное выражение испуганного ребенка.

– Мы зайдем в дом, – коротко и твердо сказал Холмс.

– Да, конечно, идемте! – воскликнул Тадеуш Шолто. – Я уже ничего не понимаю.

Он провел нас в комнату экономки, расположенную слева от входа. Пожилая женщина ходила по своей комнате взад и вперед, испуганно заламывая руки, но вид мисс Морстен, похоже, несколько успокоил ее.

– Боже, благослови ваше милое спокойное личико! – воскликнула старуха, истерично подвывая. – Смотрю на вас, и мне легче становится. Я столько вынесла за этот день!

Наша спутница нежно погладила миссис Бернстоун по худой натруженной руке и прошептала несколько ласковых утешительных слов, отчего бледные щеки экономки снова порозовели.

– Хозяин заперся у себя и не отвечает, – объяснила она. – Он любит побыть один, поэтому я весь день прождала, когда он выйдет, но с час назад уже начала волноваться, не случилось ли чего. Я поднялась наверх и посмотрела в замочную скважину. Вы должны пойти туда, мистер Тадеуш… Вы должны пойти посмотреть сами. Я знаю мистера Бартоломью Шолто уже десять лет и видела его и веселым, и грустным, но такого лица у него никогда не было.

Шерлок Холмс взял лампу и отправился наверх, поскольку у Тадеуша Шолто зуб на зуб не попадал от страха. Он был так напуган, что у него подкашивались ноги и мне пришлось взять его под руку, чтобы он не упал по дороге. Пока мы поднимались, Шерлок Холмс дважды останавливался, доставал из кармана лупу и внимательно осматривал отметины на циновке из кокосового волокна, устилавшей лестницу вместо ковровой дорожки, хотя мне они показались простой сбившейся в комочки пылью. Холмс медленно переступал со ступеньки на ступеньку, освещая себе дорогу лампой и бросая по сторонам пытливые взгляды. Мисс Морстен осталась внизу с испуганной экономкой.

Третий лестничный пролет вывел нас в длинный прямой коридор, с огромным индийским гобеленом на стене справа и тремя дверьми слева. Холмс все так же медленно двинулся вглубь коридора, тщательно все осматривая, мы же шли следом за ним, и наши длинные черные тени стелились за нами по полу.

Мы остановились у самой дальней двери. Холмс постучал, но ответа не последовало. Тогда он попытался открыть дверь и нажал на ручку, но оказалось, что дверь была закрыта на широкую мощную задвижку, – мы рассмотрели ее в щель, поднеся лампу. Ключ торчал в замке, но был повернут, поэтому замочная скважина оставалась наполовину открытой. Шерлок Холмс нагнулся к ней и тут же со вздохом отпрянул.

– В этом есть что-то дьявольское, Ватсон, – сказал он. Никогда еще я не слышал, чтобы мой друг говорил таким взволнованным голосом. – Что вы на это скажете?

Я нагнулся, посмотрел в скважину и чуть не закричал от ужаса. Вся комната была залита лунным светом, каждый предмет освещало желтое призрачное сияние. Прямо на меня смотрело лицо. Оно словно висело в воздухе, потому что все, что было за ним, оставалось в тени. И это было лицо… нашего друга Тадеуша. Та же блестящая лысина, те же короткие рыжие волосы на висках, та же бледная кожа. Но только какая-то страшная улыбка застыла на нем, неестественная и напряженная ухмылка, которая в этой освещенной луной спокойной комнате производила куда более жуткое впечатление, чем любая гримаса боли или бешенства. Этот лик так походил на физиономию нашего нового друга, что я оглянулся, чтобы убедиться в том, что Тадеуш Шолто на самом деле стоит сейчас рядом с нами. Только после этого я вспомнил, что как-то в разговоре он упомянул, что они с братом – близнецы.

– Это ужасно! – сказал я Холмсу. – Что теперь делать?

– Дверь придется взламывать, – ответил он и навалился на нее плечом, надеясь выдавить замок. Что-то хрустнуло, дверь скрипнула, но не поддалась. Тогда мы вместе навалились на нее изо всех сил, и на этот раз она с неожиданным треском провалилась внутрь. Мы оказались в комнате Бартоломью Шолто.

Помещение было оборудовано под химическую лабораторию. На стене напротив входа на полочке в два ряда выстроились склянки с притертыми пробками. Рабочий стол был заставлен бунзеновскими горелками, пробирками и ретортами. В углу в плетеных корзинах стояли бутыли с кислотой. Одна из них, похоже, протекала или лопнула, потому что из-под нее вытекал ручеек какой-то темной жидкости и в воздухе стоял резкий запах смолы. У одной из стен комнаты посреди груды обломков штукатурки и дранки стояла приставная лестница. Над ней в потолке зияло отверстие, небольшое, но достаточно широкое, чтобы через него мог пролезть человек. Рядом с лестницей валялся небрежно смотанный клубок веревки.

За столом на деревянном стуле сидел полностью одетый хозяин дома. Голова его склонилась на левое плечо, на губах застыла загадочная, наводящая ужас улыбка. Тело его было холодным как лед и окоченело. Он был мертв уже много часов. Мне показалось, что не только лицо, но и все конечности Бартоломью Шолто были перекручены и вывернуты самым невообразимым образом. Рядом с его рукой на столе лежал интересный, похожий на молоток инструмент – тонкая коричневая палка с каменным набалдашником, прикрученным крест-накрест грубой веревкой. Тут же лежал клочок бумаги, на котором были нацарапаны какие-то слова. Холмс взглянул на него и передал мне.

– Взгляните, – сказал он, многозначительно двинув бровью.

В свете фонаря я прочитал, содрогнувшись от ужаса: «Знак четырех».

– Боже мой, что все это значит?! – воскликнул я.

– Это значит, что здесь произошло убийство, – сказал Холмс и нагнулся над телом. – Ага, я так и думал. Вот, полюбуйтесь!

В коже над ухом мертвеца торчало нечто, напоминающее длинный темный шип.

– Это что, шип? – спросил я.

– Да. Можете его достать. Только осторожнее, он отравлен.

Я взялся за колючку двумя пальцами, и она удивительно легко вышла из тела, почти не оставив следа укола.

– Для меня все это – настоящая тайна, – сказал я. – И чем дальше, тем загадочнее она становится.

– Напротив, – возразил Холмс. – Дело проясняется с каждой минутой. Мне не хватает лишь отдельных фрагментов, чтобы сложить общую картину.

Оказавшись в кабинете, мы почти забыли про нашего друга. Он все еще стоял у выломанной двери, – живое воплощение ужаса, – и, заламывая руки, тихонько скулил. Внезапно Тадеуш громко и как-то жалобно вскрикнул.

– Сокровище пропало! – сказал он дрожащим голосом. – Они похитили сокровище! Через эту дыру Бартоломью спустил ларец в кабинет. Я сам ему помогал. Я – последний, кто видел брата живым. Прошлой ночью я оставил Бартоломью здесь. Спускаясь по лестнице, я слышал, как он запирал дверь.

– В какое время это было?

– В десять часов. А теперь он мертв. Приедет полиция, они же решат, что это я убил брата. Точно, так и решат. Но вы же так не думаете, джентльмены? Вы же не думаете, что это сделал я? Если бы это я его убил, разве привел бы я вас сюда? О Боже! О Боже! Я знаю, я сойду с ума! – Шолто всплеснул руками и даже притопнул ногой, трясясь как в лихорадке.

– Вам нечего бояться, мистер Шолто, – утешил его Холмс, положив руку ему на плечо. – Послушайтесь моего совета: поезжайте в участок и сообщите полиции о том, что произошло. Скажите им, что готовы оказать любое содействие. Мы будем ждать вашего возвращения здесь.

Маленький человечек послушно повернулся и ушел. Из темноты коридора раздались его одинокие шаги.

– Итак, Ватсон, – сказал Холмс, азартно потирая руки. – Мы на полчаса предоставлены сами себе. За это время нужно все успеть. Как я уже говорил, дело почти сложилось в общую картину. Только не нужно быть слишком самоуверенными. Каким бы простым ни казалось дело, есть вероятность, что в действительности оно намного глубже.

– Вы называете это дело простым? – изумился я.

– Разумеется, – сказал он с видом профессора медицины, излагающего азы науки студентам. – Сядьте где-нибудь в углу, чтобы не наследить. А теперь за работу. Во-первых, как они попали внутрь и как ушли? С прошлой ночи дверь не открывалась. А как насчет окна? – Он поднес к окну лампу и стал, осматривая раму, комментировать увиденное вслух, однако скорее обращался к самому себе, чем ко мне. – Так, окно закрыто изнутри. Рама прочная. Боковых петель нет. Попробуем его открыть. Водосточных труб вблизи не видно. До крыши не добраться. Но все же у окна кто-то побывал. Вчера прошел небольшой дождь. На заросшем плесенью подоконнике отпечаток ноги. А вот круглое пятно грязи, вот еще одно такое же, но уже на полу, а вот и еще у стола. Посмотрите, Ватсон! Очень любопытные следы.

Я посмотрел на комок грязи четкой круглой формы.

– Это не след ноги, – сказал я.

– Для нас это нечто намного более ценное. Это след от деревянного протеза. А вот на подоконнике, видите, след подошвы ботинка. Тяжелого ботинка с широким железным каблуком, а рядом – отпечаток деревяшки.

– Человек на деревянной ноге?

– Именно. Но здесь побывал еще кто-то… Очень умелый и ловкий помощник. Доктор, вы не могли бы определить высоту этой стены?

Я выглянул в открытое окно. Луна все еще освещала этот угол здания. До земли было добрых шестьдесят футов. Как я ни всматривался, ни малейшей трещины в кирпичной стене, ничего такого, что могло бы послужить упором для ноги, мне увидеть не удалось.

– Но по такой стене совершенно невозможно взобраться! – сказал я.

– Без помощи – да. Но представьте, что наверху находится ваш друг, спустивший для вас вот эту хорошую прочную веревку (которая сейчас лежит в углу), привязав один ее конец к вон тому большому крюку, вделанному в стену. Тогда, если вы достаточно ловкий человек, вам не составит труда даже с деревянной ногой вскарабкаться по стене до окна. Уходить вы будете, разумеется, тем же путем. Когда дело сделано, помощник поднимает веревку, отвязывает ее от крюка, закрывает окно, защелкивает его изнутри, а сам уходит тем же способом, которым попал сюда. Как малозначимый факт нужно будет отметить, – продолжил Холмс, пробуя на ощупь веревку, – что наш одноногий друг, хоть и прекрасно лазает, не моряк. Руки у него не загрубевшие. Через линзу видно несколько пятнышек крови, особенно они заметны у конца веревки, из чего я делаю вывод, что он спускался по ней с такой скоростью, что даже содрал кожу на ладонях.

– Все это так, – сказал я. – Но это только запутывает дело. Что это за непонятный сообщник? Каким образом он проник в комнату?

– Ах да, сообщник, – задумчиво повторил Холмс. – Это личность примечательная. Он вносит в это дело неожиданную интригу. Я думаю, что сообщник этот открывает новую страницу в истории преступности в нашей стране… Хотя параллели можно проследить в некоторых преступлениях, совершенных в Индии и, если мне не изменяет память, в Сенегамбии.

– Так как же он проник внутрь? – повторил я свой вопрос. – Дверь заперта, до окна не добраться. Он что, через дымоход пролез?

– Камин слишком узок, – покачал головой мой друг. – Эту возможность я уже проверил.

– Тогда как же? – настаивал я.

– Вы просто не хотите применить мой метод, – с укоризной сказал Холмс. – Сколько раз я повторял вам, что если отбросить все невозможное, то, что остается, и есть правда, какой бы невероятной она ни казалась. Мы знаем, что он проник внутрь не через дверь, не через окно и не через дымоход. Также нам известно, что в комнате прятаться он не мог, поскольку здесь просто негде укрыться. Так как он проник в комнату?

– Через дыру в потолке! – воскликнул я.

– Ну разумеется. Через дыру в потолке. Если вы посветите мне лампой, мы продолжим осмотр наверху… В тайнике, где были найдены сокровища.

Холмс взобрался по лестнице и, ухватившись руками за балку, ввинтился в узкое отверстие. Оттуда, лежа на животе, свесил руку, взял у меня лампу и держал ее, пока я поднимался следом.

Помещение, в котором мы оказались, было около десяти футов в длину и около шести в ширину. Полом служили балки, дранка и штукатурка, так что ступать приходилось с бревна на бревно. Потолок сходился посередине двумя наклонными плоскостями и, очевидно, был внутренней стороной крыши дома. Никаких предметов мебели здесь не было, на полу толстым слоем лежала накопившаяся за годы пыль.

– Вот то, что мы ищем, – Холмс положил руку на покатую стену. – Это лаз на крышу. Если открыть люк, мы сможем выйти наружу, прямо на крышу, она достаточно покатая, чтобы по ней можно было пройти. Через этот люк преступник номер один и проник внутрь. Посмотрим, не оставил ли он следов.

Холмс опустил лампу низко к полу, и в этот миг я во второй раз за этот вечер увидел удивленное, даже немного растерянное выражение у него на лице. Когда я рассмотрел то, что так поразило моего друга, у меня у самого мурашки забегали по коже. Весь пол был покрыт отчетливыми отпечатками босых ног… Размер их был вполовину меньше следов обычного человека.

– Холмс, – выдавил из себя я. – Это страшное преступление совершил ребенок.

Мой друг уже пришел в себя.

– Я на секунду растерялся, – сказал он, – но это и неудивительно. Меня подвела память, иначе я должен был это предвидеть. Здесь мы больше ничего нового не узнаем. Давайте спускаться.

– Так что вы скажете про эти следы? – взволнованно спросил я, когда мы вновь оказались в комнате Бартоломью Шолто.

– Дорогой Ватсон, попробуйте сами немного поразмышлять, – несколько раздраженно ответил Холмс. – Вам мои методы известны. Воспользуйтесь ими, сравним наши выводы, это будет поучительно.

– Не могу придумать ничего такого, что объяснило бы все эти факты, – признался я.

– Не огорчайтесь, скоро вам все будет понятно, – нетерпеливо, словно желая от меня отделаться, обронил Холмс. – Вряд ли здесь можно найти еще что-нибудь важное, но я все же посмотрю. – Он вытащил из кармана лупу и рулетку и стал проворно лазить по комнате на четвереньках, измеряя, сравнивая, осматривая деревянный пол, едва не касаясь его своим длинным тонким носом. При этом маленькие темные, глубоко посаженные глаза Холмса блестели, как у настороженной хищной птицы. Его движения были стремительными, четко выверенными и бесшумными, что делало его похожим на хорошо натасканную гончую, разыскивающую след, и в ту минуту мне подумалось, каким страшным преступником он мог бы стать, если бы пустил свою энергию и ум против закона, а не на его защиту. Изучая кабинет, Холмс все время что-то приговаривал себе под нос, но потом неожиданно радостно вскрикнул.

– Нам определенно везет, – сказал он. – Теперь можно не сомневаться, что дело пойдет. Преступник номер один имел неосторожность вступить в креозот. Вот, видите, в этой зловонной лужице отпечаток края его крошечной ноги? Вещество вытекло через трещину в бутылке.

– И что нам это дает? – спросил я.

– Теперь найти его будет очень просто, – удивился моей недогадливости Холмс. – У меня есть на примете одна ищейка, которая по такому следу дойдет хоть до края земли. Если обычная свора охотничьих собак может пройти по едва заметному запаху животного через все графство, как вы думаете, сколько будет идти специально натренированная собака-ищейка по такому резкому запаху, как этот? Для сравнения можно представить себе этот вопрос в виде пропорции. Ответ будет… О, а вот и официальные представители закона.

Внизу послышались тяжелые шаги и громкие голоса, с грохотом захлопнулась входная дверь.

– Пока они не пришли, – обратился ко мне Холмс, – попробуйте мышцы на руках и на ногах этого бедняги. Что скажете?

– Они твердые как камень, – ответил я.

– Вот именно. Они сведены сильнейшей судорогой. Намного более сильной, чем обычное rigor mortis[4]. А вместе с этим перекошенным лицом и гиппократовской улыбкой, или, как называют ее в старинных книгах, «risus sardonicus»[5], на какие мысли это вас наводит?

– Смерть от сильнодействующего растительного алкалоида, – сказал я. – Столбняк вызвало какое-нибудь вещество, похожее на стрихнин.

– Та же идея пришла в голову и мне, как только я увидел перекошенное лицо Бартоломью Шолто. Оказавшись в комнате, я первым делом постарался найти, каким способом яд попал в кровь. Вы сами видели, как я обнаружил шип, неглубоко засевший в кожу у него на голове и именно с той стороны, которая была повернута к отверстию в потолке, когда Шолто сидел прямо. Теперь посмотрите на шип.

Я очень осторожно взял шип и поднес к фонарю. Это была длинная острая черная колючка, на кончике которой поблескивал след какой-то густой жидкости. Тупой конец ее был подрезан ножом.

– Это похоже на английское растение? – спросил Холмс.

– Как будто нет.

– Имея в своем распоряжении столько фактов, вы просто обязаны сделать правильные выводы, Ватсон. Однако приближаются регулярные части. Вспомогательные силы теперь могут бить отбой.

Пока он говорил, в коридоре раздались гулкие шаги и в следующую секунду высокий дородный мужчина в сером костюме тяжело шагнул в комнату. У него было болезненно-красное лицо, над толстыми щеками из-под опухших век поблескивали внимательные глазки. Сразу за ним появились полицейский инспектор в форме и по-прежнему трясущийся Тадеуш Шолто.

– Это еще что такое?! – воскликнул толстяк хрипловатым голосом. – Кто это? Почему в доме людей, как кроликов в садке?

– Неужели вы меня не помните, мистер Этелни Джонс? – спокойно поинтересовался Холмс.

– Конечно же, помню! – просипел он. – Мистер Шерлок Холмс, господин теоретик. Как же вас не помнить. Разве забудешь, как вы всех нас поучали и наставляли в том деле о бишопгейтских драгоценностях! Да, это правда, после того разговора мы действительно вышли на верный след, но теперь-то вы уж должны признать, что произошло это скорее благодаря случайной удаче, чем вашим подсказкам.

– Это было очень простое дело.

– Что это вы скромничаете? Не надо относиться к своим успехам так пренебрежительно… А что у нас здесь? Ай-ай-ай, как скверно-то! Но будем полагаться на твердые факты… никаких теорий. Хорошо, что я по другому делу случайно оказался в Норвуде. Я как раз был в участке, когда туда сообщили о том, что здесь произошло. Отчего, по-вашему, умер этот человек?

– По-моему, это и так очевидно, – сухо обронил Холмс.

– Конечно, конечно. Нет, ну нельзя, разумеется, отрицать, что иногда вы попадаете в десятку. Но вы только посмотрите! Дверь, насколько я понимаю, заперта, а сокровищ на полмиллиона как не бывало. А что окно?

– Закрыто, но на подоконнике есть следы.

– Ну, если окно было закрыто, следы эти не могут иметь отношения к делу. Чтобы это понять, не надо быть семи пядей во лбу. Он мог умереть от удара… Хотя драгоценности-то пропали… Ха! У меня появилась версия. Знаете, порой у меня бывают озарения. Так, выйдите-ка на минуту, сержант. Вы тоже, мистер Шолто. Ваш друг может остаться… Что вы на это скажете, мистер Холмс? Вчера вечером Тадеуш Шолто, по его же признанию, был у своего брата. Брат умирает от сердечного приступа, и Тадеуш Шолто, воспользовавшись случаем, уходит, прихватив с собой сокровища. Ну как?

– А после этого труп поднимается и очень предусмотрительно закрывает изнутри дверь.

– Хм! Да, с этим пока не все ясно. Давайте рассуждать здраво. Этот Тадеуш действительно был с братом, между ними действительно произошла ссора. Это то, что нам доподлинно известно. Брат его умер, а драгоценности пропали, это мы тоже знаем. После того как Тадеуш ушел, брата его живым никто уже не видел. Кровать нетронута. Сам Тадеуш очень взволнован. Вид у него… прямо скажем, не самый опрятный. Как видите, я плету сеть вокруг Тадеуша и она затягивается.

– Вам известны еще не все факты, – сказал Холмс. – Вот этот шип, судя по всему отравленный, торчал у покойника за ухом, след от него до сих пор виден. На столе лежал этот клочок бумаги с надписью. Рядом находился сей любопытный каменный инструмент. Это как-то согласуется с вашей версией?

– Подтверждает ее во всех отношениях! – напыщенно воскликнул детектив. – Весь дом забит разными индийскими редкостями. Тадеуш принес сюда эту штуку и, если шип действительно отравлен, пустил его в ход, как обычный преступник. Бумажка – это какой-то его фокус… Для отвода глаз, скорее всего. Остается единственный вопрос: как он отсюда выбрался? Ах да, ведь есть еще дыра в потолке.

С удивительным для такого грузного человека проворством детектив вскарабкался вверх по лестнице и протиснулся в отверстие. Сразу после этого его восторженный крик сообщил нам, что он обнаружил лаз на крышу.

– Может быть, он что-то и найдет, – пожал плечами Холмс. – Изредка у него случаются озарения. «Il n’y a pas des sots si incommodes que ceux qui de l’esprit!»[6]

– Вот видите! – сказал Этелни Джонс, спускаясь по лестнице. – Голые факты лучше, чем какие-то там теории. Моя версия подтвердилась. Там есть люк, ведущий на крышу, и он приоткрыт.

– Это я его приоткрыл.

– В самом деле? Значит, вы его тоже видели! – Это, похоже, несколько огорчило детектива. – Ну да ладно, это ничего не меняет. Теперь мы знаем, как этот господин ушел. Инспектор!

– Да, сэр, – донеслось из коридора.

– Попросите мистера Шолто войти… Мистер Шолто, я должен поставить вас в известность, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Именем королевы я вас арестовываю по подозрению в убийстве вашего брата.

– Вот видите! Я же говорил! – запричитал несчастный человечек, страдальчески заламывая руки и переводя взгляд с Холмса на меня.

– Не беспокойтесь, мистер Шолто, – сказал Холмс. – Думаю, мне удастся снять с вас обвинение.

– Не надо слишком много обещать, мистер теоретик, не надо, – резко сказал детектив. – Сделать это может оказаться сложнее, чем вы думаете.

– Я не только сниму с него обвинение, но и, в качестве подарка, назову вам имя и приметы одного из двух преступников, которые вчера вечером побывали в этой комнате. У меня есть все основания полагать, что зовут его Джонатан Смолл. Это необразованный человек, небольшого роста, подвижный, вместо правой ноги у него деревянный протез, стертый с внутренней стороны. У его левого башмака подошва грубая, с тупым носком, каблук стянут железной скобой. Это мужчина средних лет, очень загорелый, бывший каторжник. На одной из его ладоней сильно содрана кожа. Эти данные могут вам пригодиться. Что касается его сообщника…

– Ах, еще и сообщник! – насмешливо протянул Этелни Джонс, хотя было видно, что точность и четкость описания произвели на него впечатление.

– Это довольно необычная личность, – сказал Холмс, поворачиваясь к двери. – Надеюсь, что очень скоро я смогу познакомить вас с этой парочкой. Ватсон, на два слова.

Пройдя по коридору до лестницы, мой друг сказал:

– Неожиданные обстоятельства заставили нас забыть о первоначальной цели нашего путешествия.

– Я как раз тоже об этом подумал, – ответил я. – Нехорошо оставлять мисс Морстен в этом злополучном доме.

– Да, вы должны отвезти ее домой. Она живет с миссис Сесил Форрестер в Лоуэр-Камберуэлле, это не очень далеко отсюда. Я буду ждать вас здесь, если вы вернетесь. Или, может быть, вы хотите отдохнуть?

– Что вы! Пока я не узнаю что-нибудь еще об этом удивительном деле, я, наверное, не смогу отдыхать. Я всякое видел, но сегодняшняя череда поразительных неожиданностей, признаюсь, меня просто ошеломила. Раз уж я зашел с вами так далеко, теперь мне хочется узнать, чем закончится это дело.

– Ваше присутствие будет очень кстати, – мы с вами проведем собственное расследование. Пусть этот Джонс сам разбирается в своих версиях. Когда отвезете мисс Морстен, отправляйтесь в Ламбет на Пинчин-лейн, к дому номер три, он стоит прямо на берегу Темзы. В третьем доме по правой стороне живет таксидермист Шерман. В его окне вы увидите ласку с зайчонком в когтях. Постучите, передайте старику Шерману от меня привет и скажите, что мне срочно нужен Тоби. Тоби вы привезете с собой в кебе.

– Это, надо полагать, собака?

– Да. Полукровка, но с необычайно развитым нюхом. Я предпочту иметь в помощниках Тоби, чем армию лондонских полицейских.

– Что ж, тогда я привезу его! – воскликнул я. – Сейчас час. Если удастся раздобыть свежую лошадь, я вернусь к трем.

– А я пока, – сказал Холмс, – попробую что-нибудь узнать у миссис Бернстоун и слуги-индуса, который, как сказал мне мистер Тадеуш, спит в соседней мансарде. Потом пойду к великому Джонсу перенимать опыт и слушать его грубоватые колкости. «Wir sind gewohnt dass die Menschen verhoehnen was sie nicht verstehen»[7]. Гете всегда краток и точен.

Полиция прибыла на место преступления в кебе, на нем я и повез мисс Морстен домой. Как и подобает истинной леди, пока рядом с ней находилось существо более слабое, чем она сама, которое нуждалось в ее поддержке, мисс Морстен держалась уверенно и невозмутимо. Когда я снова увидел ее, она старалась успокоить мирной беседой разволновавшуюся не на шутку экономку. Но, сев в кеб, мисс Морстен сразу же как-то обмякла, а потом разрыдалась. Я понял, как тяжело ей дались события этого вечера. Позже она говорила мне, что тогда я показался ей холодным и замкнутым. Она не догадывалась, какая борьба в ту минуту шла внутри меня, каких сил мне стоило сдерживать себя. Переполнявшие меня сочувствие и любовь рвались наружу, стремились к мисс Морстен, как моя рука к ее руке тогда в саду. Я чувствовал, что годы безмятежной жизни, проведенные рядом с ней, не помогли бы мне понять ее милое отважное сердце так, как это сделал сегодняшний тревожный вечер. Но две мысли удерживали меня от того, чтобы открыться ей. Во-первых, мисс Морстен была слаба и беспомощна, нервы ее были истощены. Признаться в любви в такую минуту значило воспользоваться ее положением. Но, что еще хуже, она была богата. Если поиски Холмса увенчаются успехом, она унаследует огромное состояние. Честно ли, благородно ли будет, если не очень успешный доктор, случайно оказавшись рядом с девушкой в трудную для нее минуту, воспользуется этим? А что, если мисс Морстен решит, будто я – заурядный охотник за богатыми невестами? Я не мог допустить такого. Эти сокровища Агры превратились в непреодолимую преграду между нами.

Было почти два часа ночи, когда мы добрались до дома миссис Сесил Форрестер. Слуги уже давно легли спать, но саму миссис Форрестер так заинтересовало письмо, полученное мисс Морстен, что она не ложилась, дожидаясь ее возвращения. Дверь открыла сама хозяйка, опрятная женщина средних лет, и для меня было настоящим удовольствием видеть, как нежно она обняла за талию мисс Морстен, и слышать, как по-матерински ласково миссис Форрестер приветствовала мою спутницу. К мисс Морстен в этом доме явно относились не как к слуге, а как к другу, которого ценят и любят. Я был представлен, и миссис Форрестер с искренним волнением пригласила меня зайти в дом и рассказать о наших приключениях. Однако мне пришлось отказаться, сославшись на важность своего поручения. Но я пообещал приезжать к ним и рассказывать о том, как продвигается расследование. Отъезжая в кебе, я оглянулся. До сих пор мне вспоминаются две изящные женские фигурки, стоящие рядышком на крыльце, полуоткрытая дверь, свет, льющийся из коридора через цветное стекло, барометр на стене и блестящие металлические прутья, удерживающие лестничный ковер на ступеньках. Как тепло сделалось у меня на сердце при виде этого мирного английского дома. Но, вспомнив, в какое страшное дело мы оказались втянуты, я снова встревожился.

Чем больше я размышлял над этим, тем ужаснее и загадочнее казалось преступление. Сидя в кебе, громыхающем по освещенным газовыми фонарями притихшим ночным улочкам, я восстановил в памяти последовательность невероятных событий. Все началось с исчезновения капитана Морстена, по крайней мере теперь это уже было понятно. Его смерть, посылки с жемчужинами, объявление в газете, письмо… Со всем этим мы разобрались. Однако это привело нас к куда более таинственной и трагичной загадке. Индийские сокровища, непонятный план, обнаруженный среди вещей Морстена, странное происшествие, смерть майора Шолто, вновь найденные сокровища и последующая смерть того, кто их отыскал, поразительные обстоятельства убийства, следы, экзотическое оружие, записка на столе с теми же знаками, которые были на карте капитана Морстена… Все это казалось настоящим лабиринтом, в котором человек менее одаренный, чем мой сосед по квартире, мог просто заблудиться, потеряв надежду когда-либо найти выход.

Пинчин-лейн оказалась рядом обтрепанных двухэтажных кирпичных домишек в нижней части Ламбета. Мне пришлось долго стучать в дверь третьего дома, прежде чем меня услышали. Наконец за занавеской загорелась свеча и из окна на втором этаже высунулось лицо.

– Убирайся прочь, пьяный бездельник! – закричало лицо. – Еще раз прикоснешься к двери, я открою клетки и спущу на тебя сорок три собаки.

– Мне хватит и одной, за этим я и пришел, – ответил я.

– Убирайся! – громыхнуло сверху. – Клянусь Господом Богом, у меня в мешке гадюка и я сброшу ее на твою пустую башку, если не прекратишь стучать.

– Но мне нужна собака! – крикнул я в ответ.

– Я не собираюсь спорить! – отрезал мистер Шерман. – Теперь стой на месте и не двигайся, потому что на счет «три» я сбрасываю гадюку.

– Но мистер Шерлок Холмс… – хотел объяснить я, но не успел, поскольку слова эти возымели на сварливого таксидермиста магическое действие. Окно тут же захлопнулось, и через какую-то минуту я услышал, как отъезжает в сторону засов.

Дверь открыл высокий худой старик с покатыми плечами и тонкой сухой шеей. На носу у него были очки с голубыми стеклами.

– Друг Шерлока Холмса всегда желанный гость в моем доме, – сказал мистер Шерман. – Входите, сэр. Только не подходите к барсуку, он кусается. Что, негодник, решил взглянуть на джентльмена? – Это было адресовано горностаю, который просунул головку между прутьями своей клетки и хищно поблескивал красными глазами. – Змеи не бойтесь, она совершенно безопасна. У нее вырваны ядовитые зубы, поэтому я выпускаю ее поползать по комнате, чтобы она ловила тараканов. Не принимайте близко к сердцу, что я вам немного нагрубил вначале. Спасения нет от местной ребятни, взяли, понимаете ли, моду стучать в дверь посреди ночи и убегать. Так чем я могу помочь мистеру Шерлоку Холмсу, сэр?

– Ему нужна одна из ваших собак.

– А, наверное, Тоби.

– Да, Тоби.

– Тоби живет в седьмом номере слева, вот сюда пожалуйте. – Он, держа в руке свечу, медленно пошел вдоль клеток с самыми разнообразными животными. Робкий мерцающий свет отражался в десятках глаз, наблюдающих за нами из каждого угла, из каждой щели. Даже у нас над головой, на балках, сонно переминались с ноги на ногу важные совы, потревоженные нашими голосами.

Тоби оказался уродливым длинношерстным созданием с болтающимися ушами, помесь спаниеля и ищейки, коричневой с проседью масти и вдобавок с кривыми неуклюжими лапами. После некоторого колебания пес принял из моих рук кусочек сахара, который дал мне старый натуралист, и, закрепив таким образом союз, посеменил за мной к кебу.

Всю дорогу Тоби вел себя вполне смирно. Было три часа, когда я вернулся в Пондичерри-лодж. Бывший боксер Мак-Мурдо, как оказалось, был арестован по подозрению в соучастии. И его, и мистера Шолто уже увели в участок. Узкую дверь в стене, окружающей поместье, охраняли два строгих констебля, но, когда я назвал имя детектива, меня вместе с собакой пропустили.

Холмс стоял на крыльце, засунув руки в карманы, и курил трубку.

– А, привезли! – воскликнул он. – Хороший пес, хороший. Этелни Джонс уже ушел. Когда вы уехали, он развил здесь бурную деятельность. Арестовал не только нашего друга Тадеуша, но и привратника, и слугу-индуса, и даже экономку. Во всем доме кроме нас находится теперь один сержант, он наверху. Оставьте собаку здесь, давайте поднимемся.

Мы привязали собаку к ножке стола в прихожей и пошли по уже знакомой лестнице наверх. В комнате все было так же, как до моего ухода, только труп накрыли простыней. Сонный сержант стоял в углу, прислонившись плечом к стене.

– Одолжите мне ваш фонарь, сержант, – обратился к нему мой друг. – Теперь завяжите этот кусок бечевки у меня на шее, чтобы он висел на груди. Благодарю вас. Теперь мне придется снять туфли и носки… Ватсон, будьте добры, захватите их с собой, когда пойдете вниз. Я собираюсь полазать по крыше. И обмакните мой носовой платок в креозот. Спасибо. А теперь поднимитесь на минуту со мной на чердак.

Мы по очереди пролезли в дыру. Холмс снова осветил следы на пыльном полу.

– Ватсон, посмотрите внимательно на эти отпечатки, – сказал он. – Не замечаете ничего необычного?

– Ну, они принадлежат ребенку или женщине небольшого роста, – сказал я.

– А кроме их размера?

– По-моему, они похожи на любые другие человеческие следы.

– Ан нет. Смотрите. Вот отпечаток правой ноги. Теперь я поставлю рядом с ним свою ногу. Какая разница бросается в глаза?

– У вас пальцы прижаты друг к другу, а тут пальцы растопырены.

– Именно. Это самое главное. Запомните это. А теперь не могли бы вы подойти к окну и понюхать низ рамы. У меня в руке платок, поэтому я останусь здесь.

Я сделал то, что он просил, и тут же уловил сильный запах дегтя.

– Туда он поставил ногу, когда выбирался из дома. Если даже вы учуяли его след, думаю, Тоби это будет и вовсе несложно. Теперь ступайте вниз, отвяжите собаку и смотрите выступление великого Блондина.

Когда я вышел из дома, Шерлок Холмс уже был на крыше и очень медленно полз по ее коньку, напоминая огромного светлячка. На какое-то время он скрылся из виду за трубами, но потом появился снова, после чего перебрался на другую сторону и я опять потерял его из виду. Когда я обошел вокруг здания, Холмс уже сидел на карнизе.

– Это вы, Ватсон? – крикнул он.

– Да.

– Это то самое место. Что это за черная штуковина подо мной?

– Бочка для воды.

– Крышка на ней?

– Да.

– Никакой лестницы рядом не видно?

– Нет.

– Черт бы побрал этого акробата! Тут запросто можно шею себе сломать. Мне придется спускаться там, где он поднимался. Водосточная труба выглядит довольно прочной. Ну, была не была.

Послышалось шарканье босых ног, и фонарь медленно пополз вниз по стене. Потом Холмс легко спрыгнул на бочку и с нее на землю.

– Идти по его следу было нетрудно, – сказал он, надевая носки и туфли. – Там, где он прошел, черепица была сдвинута с места. Преступник так спешил, что обронил вот это. Как принято говорить у вас, медиков, это подтверждает диагноз.

Мой друг протянул мне небольшую сумочку, сплетенную из разноцветных стеблей и украшенную несколькими дешевыми бусинками. По форме и размеру она немного напоминала портсигар. Внутри лежало полдюжины длинных темных шипов, острых с одной стороны и закругленных с другой, как две капли воды похожих на тот, который поразил Бартоломью Шолто.

– Это смертоносное оружие, – сказал Холмс. – Осторожно, не уколитесь. Я рад, что они попали ко мне, потому что это, скорее всего, весь его запас. Теперь можно не бояться, что одна из колючек в ближайшее время продырявит кожу вам или мне. Я бы предпочел пулю из винтовки «мартини». Ватсон, вы готовы совершить шестимильную пробежку?

– Конечно, – ответил я.

– А ваша нога такую нагрузку выдержит?

– Выдержит.

– Ну что, старина Тоби? Молодец, молодец. Нюхай, Тоби, нюхай. – Он сунул смоченный в креозоте платок под нос потешному существу со смешным хохолком на голове, и Тоби, широко расставив лапы, принюхался с видом истинного ценителя, наслаждающегося букетом лучшего марочного вина. Потом Холмс далеко отшвырнул платок, привязал к ошейнику прочную бечеву и подвел собаку к бочке с водой. Тоби тут же несколько раз громко и нетерпеливо тявкнул, уткнулся в землю носом и, высоко задрав хвост, бросился бежать по следу, увлекая нас за собой. Поводок натянулся, мы едва поспевали за проворным псом.

Небосклон на востоке уже начинал светлеть, и в холодном предрассветном полумраке мы могли различать окружающие нас предметы. Массивное квадратное здание с черными глазницами окон и высокими голыми стенами одиноко и мрачно возвышалось за нашими спинами. Наш путь лежал прямо через участок перед домом, через канавы и ямы, которые были здесь на каждом шагу. Все это место, покрытое бесчисленными кучами земли и чахлыми уродливыми кустами, имело вид тоскливый, зловещий, что как нельзя лучше сочеталось с происшедшей здесь трагедией.

Дойдя до стены, окружающей участок, Тоби устремился вдоль нее, возбужденно повизгивая, пока не остановился на углу рядом с молодым буком. Там, где соединялись две стены, несколько кирпичей раскрошились и на их месте остались выемки, вытертые и закругленные у наружного края, словно ими часто пользовались как ступеньками. Холмс, взобравшись на ограду, взял у меня собаку и бросил ее на землю с другой стороны.

– Здесь отпечаток руки одноногого, – сказал он, когда я поднялся к нему. – Вот, видите, небольшое пятнышко крови на белой штукатурке. Все-таки нам ужасно повезло, что со вчерашнего дня не было сильного дождя! Запах будет держаться на дороге, хоть и был оставлен двадцать четыре часа назад.

Честно сказать, у меня возникли некоторые сомнения на сей счет, когда я подумал о том, сколько за это время здесь прошло людей и проехало экипажей, но вскоре мои страхи развеялись. Тоби ни разу не замешкался и не сбился с пути, уверенно шел вперед, смешно перебирая лапами. Запах креозота явно был резче всех остальных запахов на дороге.

– Не подумайте, что я рассчитываю добиться успеха в этом деле, полагаясь только на случайную удачу с креозотом, – сказал Холмс. – Я собрал данные, которые позволят мне найти преступников и другими способами. Но тот, которым мы заняты сейчас, самый простой из них, и, поскольку фортуна сама дает нам его в руки, не воспользоваться им будет просто глупо. Кстати, благодаря этому обстоятельству норвудское дело вышло из разряда чисто логических задач, каким оно мне одно время представлялось. Если бы не столь очевидная улика, я мог бы получить признание за его раскрытие.

– Неужели вам не хватает признания?! – воскликнул я. – Уверяю вас, Холмс, сейчас я восхищаюсь вами даже больше, чем когда вы работали над делом Джефферсона Хоупа. Эта тайна кажется мне еще более загадочной и непостижимой. Как, например, вы смогли так точно описать человека на деревянной ноге?

– Ну что вы, дружище! Это было совсем нетрудно. И я не скромничаю. Все предельно просто. Два офицера тюремной охраны узнают тайну спрятанных сокровищ. Англичанин по имени Джонатан Смолл рисует им карту. Если помните, именно это имя было написано на плане, принадлежавшем капитану Морстену. От своего имени и от имени своих товарищей он его подписывает… «Знак четырех», такое громкое название он придумал. Воспользовавшись этим планом, офицеры находят сокровища, и один из них привозит их в Англию. Можно предположить, что он не выполнил при этом какого-то оговоренного заранее условия. Почему же Джонатан Смолл сам не завладел сокровищами? Ответ очевиден. На плане стоит дата, совпадающая с тем временем, когда Морстен близко общался с заключенными. Сокровище не попало в руки Джонатана Смолла, потому что и он сам, и его товарищи были каторжниками и не могли выйти из тюрьмы.

– Но это всего лишь догадки, – сказал я.

– Нет. Это единственно возможное предположение, объясняющее все факты. Давайте посмотрим, что произошло потом. Майор Шолто живет тихо и спокойно, несколько лет храня у себя сокровища. Потом он получает письмо из Индии, которое пугает его до полусмерти. Что могло быть в этом письме?

– Сообщение о том, что подельники, которых он обманул, вышли на волю.

– Или сбежали. Это более вероятно, потому что он наверняка знал срок их заключения и не удивился бы. Как же он поступает? Старается оградить себя от одноногого человека на деревянном протезе. Заметьте, от белого человека, потому что однажды он по ошибке принимает за него белого торговца и даже стреляет в него из пистолета. Итак, нам известно, что на плане стоит имя только одного белого. Остальные трое либо индусы, либо магометане. Поскольку среди них белый только один, мы можем с уверенностью утверждать, что человек на деревяшке и Джонатан Смолл – одно и то же лицо. У вас есть что возразить?

– Нет, все логично и понятно.

– Теперь давайте поставим себя на место Джонатана Смолла. Посмотрим на это дело его глазами. Он приезжает в Англию, имея перед собой две цели: вернуть то, что считает принадлежащим себе по праву, и отомстить человеку, который его предал. Он узнает, где живет Шолто, вполне вероятно, устанавливает связь с кем-то из слуг. Мы с вами не видели дворецкого, которого зовут Лал Рао. Миссис Бернстоун, кстати, дает ему далеко не самую лестную характеристику. Однако Смоллу не удается выяснить, где спрятано сокровище, поскольку это не было известно никому, кроме самого майора и его верного слуги, который умер. Неожиданно Смолл узнает, что майор при смерти. Опасаясь, что тайна сокровищ умрет вместе с ним, Смолл мчится к дому, проходит через охрану и пробирается к окну спальни умирающего. Проникнуть внутрь ему помешало только присутствие сыновей Шолто. Обезумев от ярости, Смолл той же ночью все-таки попадает внутрь и, в надежде найти хоть какой-нибудь документ, связанный с сокровищами, перерывает все бумаги, после чего оставляет напоминание о своем визите в виде «знака четырех» и уходит. Несомненно, Смолл и раньше думал о том, что, если ему удастся убить майора, он оставит на его теле этот знак как символ того, что это не обычное убийство, а некий акт правосудия с точки зрения четырех связанных общим делом товарищей. Самые необычные и причудливые примеры подобного поведения довольно часто встречаются в анналах криминалистики и обычно дают бесценную информацию о преступнике. Я понятно рассказываю?

– Да, вполне понятно.

– Итак, как же мог поступить Джонатан Смолл в этой ситуации? Ему оставалось только одно: тайно наблюдать за поисками сокровищ. Возможно, он уезжает из Англии и возвращается лишь изредка. Потом тайник на чердаке обнаруживают, о чем ему тут же становится известно. И снова у нас возникает подозрение, что здесь не обошлось без помощи кого-то из обитателей дома. Джонатан на своей деревяшке не в состоянии самостоятельно добраться до комнаты Бартоломью Шолто, поэтому он приводит с собой весьма примечательного помощника, который помогает ему преодолеть эту преграду, но при этом вступает босой ногой в креозот, в результате чего на сцену выходит Тоби, и один отставной военный хирург с простреленным пяточным сухожилием совершает утреннюю пробежку.

– Но преступление-то совершил не сам Джонатан, а его помощник.

– Совершенно верно. И, если судить по следам, которые он оставил в комнате, Джонатан был крайне недоволен тем, что это произошло. К Бартоломью Шолто он неприязни не испытывал и предпочел бы его просто связать и воткнуть ему в рот кляп. Смолл не хотел лезть в петлю. Но ничего изменить уже было нельзя, у его сообщника проснулись дикие инстинкты и яд сделал свое дело. Джонатан Смолл оставил уже знакомый нам «знак четырех», спустил сундучок с сокровищами на землю и по той же веревке слез сам. Такова, насколько я могу судить, была последовательность событий. Что касается его внешнего вида, то, разумеется, он должен быть мужчиной средних лет и, конечно же, раз Смолл отбывал наказание в таком жарком месте, как Андаманские острова, кожа у него должна быть очень смуглой. Его рост легко высчитать по длине шага, к тому же нам известно, что он носит бороду: его волосатость бросилась в глаза Тадеушу Шолто, когда он увидел Смолла в окне. По-моему, больше мне добавить нечего.

– А помощник?

– Ах да! С ним тоже все понятно, но скоро вы сами все узнаете. Как все-таки легко дышится утром! Видите вон то розовое облачко? Правда, оно похоже на перо какого-то гигантского фламинго? Красный краешек солнца уже показался над лондонской облачной грядой. Его свет сейчас видят тысячи добрых людей, но я готов поспорить, что никто из них в эту минуту не занят более странным делом, чем мы с вами. Какими ничтожными кажемся мы с нашими жалкими амбициями и желаниями по сравнению с силами, управляющими мирозданием! Вы закончили Жана-Поля?

– Почти. Я снова взялся за него после Карлейля.

– Это все равно, что, идя вдоль ручья, дойти до озера, из которого он вытекает. Жан-Поль как-то очень тонко и глубоко заметил, что истинное величие человека заключается в понимании собственной ничтожности. Это подразумевает, что умение сравнивать и оценивать само по себе является доказательством внутреннего благородства. Рихтер дает богатую пищу для размышлений. Вы пистолет с собой не взяли?

– У меня трость.

– Что-нибудь в этом роде нам может понадобиться, когда мы доберемся до их логова. Джонатана я оставлю вам, но если его сообщник будет шалить, придется его пристрелить. – Говоря это, Холмс достал из кармана револьвер, зарядил в него два патрона и сунул обратно в правый карман пиджака.

К тому времени Тоби уже вывел нас в пригородные районы. Какое-то время мы бежали по шоссе, ведущем в Лондон, вдоль выстроившихся рядами вилл, но теперь снова оказались в черте города. Рабочие и докеры были уже на ногах, неряшливого вида женщины раскрывали ставни и подметали ступеньки у входа. В расположенных на углах улиц пабах уже начался трудовой день, оттуда то и дело выходили сурового вида мужчины, вытирая рукавами бороды после утреннего возлияния. Бродячие собаки потягивались и провожали нас удивленными взглядами, но наш несравненный Тоби не смотрел по сторонам. Он продолжал бежать, уткнувшись носом в землю, время от времени нетерпеливым тявканьем давая понять, что запах становится сильнее.

Мы пересекли районы Стрэтем, Брикстон, Камберуэлл и теперь, окольными путями пройдя на восток от Кеннингтонского стадиона, оказались на Кеннингтон-лейн. Люди, которых мы преследовали, шли довольно странным зигзагообразным маршрутом, очевидно, специально, чтобы запутать следы. Они никогда не выходили на широкую улицу, если параллельно с ней шла боковая. В начале Кеннингтон-лейн преступники свернули налево, пройдя через Бонд-стрит и Майлс-стрит. Там, где последняя выходит на Найтс-плейс, Тоби неожиданно остановился и стал топтаться на месте, задрав одно ухо и опустив второе, выражая крайнюю степень собачьей нерешительности. Потом принялся бегать кругами, время от времени стыдливо поглядывая на нас, словно ища сочувствия.

– Что это с собакой? – нахмурился Холмс. – Они не могли сесть в кеб или улететь отсюда на воздушном шаре.

– Может быть, они на какое-то время здесь останавливались? – предположил я.

– О, слава Богу, он опять взял след! – с облегчением воскликнул мой друг.

И действительно, в очередной раз обнюхав все вокруг, пес вдруг бросился вперед, причем с такой скоростью, какой до сих пор еще не развивал. Похоже, запах теперь чувствовался намного сильнее, потому что Тоби даже не опускал нос к земле. Он изо всех сил мчался вперед, чуть ли не вырывая из рук поводок. По блеску в глазах Холмса я понял: он считает, что цель уже близка.

Теперь наш путь шел по Найн-Элмс. Миновав таверну «Белый орел», мы наткнулись на большой дровяной склад «Бродерик и Нельсон». Здесь до крайности возбужденный пес бросился через боковые ворота на территорию склада, где пильщики уже были заняты своим делом, пробежал по усыпанной стружками и опилками дорожке, свернул за угол, промчался между двумя поленницами и наконец с ликующим лаем запрыгнул на большую бочку, все еще стоявшую на ручной тележке, на которой ее сюда привезли. Высунув язык и моргая блестящими глазками, Тоби переводил взгляд с меня на Холмса, словно ожидая похвалы. Стенки бочки и колеса тележки были измазаны темной жидкостью и в воздухе стоял тяжелый запах креозота.

Мы с Холмсом удивленно переглянулись, а потом одновременно захохотали.

– Что теперь? – отдышавшись, спросил я. – Тоби утратил свою непогрешимую репутацию.

– Он действовал в меру своего разумения, – сказал Холмс, снимая пса с бочки и выводя со двора. – Если принять во внимание, сколько креозота возят по Лондону в наши дни, неудивительно, что мы пошли по ложному следу. Сейчас, когда начали заготавливать древесину, его используют особенно много. Бедного Тоби нельзя винить.

– Наверное, теперь нам придется вернуться к главному следу.

– Да, и, к счастью, далеко возвращаться не нужно. Теперь понятно, что так озадачило собаку на углу Найтс-плейс. Просто запах там расходился в разные стороны. Мы выбрали неправильный путь. Теперь остается только один вариант.

Когда мы привели Тоби на то место, где он совершил ошибку, пес, описав большой круг, устремился в новом направлении.

– Главное, чтобы теперь он не привел нас туда, откуда приехала эта бочка с креозотом.

– Я об этом подумал. Но, видите, он не сходит с тротуара, а бочку должны были везти по дороге. Нет, теперь-то мы на верном пути.

Тоби вел нас в сторону реки, через Бельмонт-плейс и Принсис-стрит. В конце Броуд-стрит он устремился прямо к воде, где был маленький деревянный причал, запрыгнул на него и подбежал к самому краю. Там пес остановился и, скуля, посмотрел вниз на темную воду.

– Нам не повезло, – сказал Холмс. – Здесь они сели в лодку.

Неподалеку на берегу было несколько яликов и лодок, мы подвели Тоби к каждой из них. Он старательно все обнюхал, но следа, как видно, не почуял.

Рядом с грубой пристанью стоял небольшой кирпичный домик с деревянной вывеской у окна на втором этаже. Большими печатными буквами на ней было написано «Мордехай Смит», ниже была приписка: «Прокат лодок. Почасовой и на день». Еще одна надпись над дверью извещала о том, что в наличии имеется паровой катер. Большая куча кокса на берегу это подтверждала. Шерлок Холмс медленно огляделся по сторонам, и на лицо его наползла туча.

– Плохо дело, – мрачно сказал он. – Эти ребята оказались хитрее, чем я думал. Они обрубили след. Должно быть, все было продумано заранее.

Он направился к домику и уже почти подошел к двери, когда она раскрылась и из дома выбежал курчавый мальчонка лет шести. Следом за ним вышла полная краснолицая женщина с большой губкой в руке.

– А ну-ка вернись, Джек! – закричала она. – Живо иди мыться. Вернись сейчас же, паршивец. Если придет отец и увидит тебя в таком виде, он нам задаст.

– Какой милый мальчуган, – быстро сориентировался в ситуации Холмс. – А какие румяные щеки! Послушай, Джек, ты что-нибудь хочешь?

Маленький проказник на миг задумался.

– Хочу шиллинг, – сказал он.

– Может быть, ты хочешь что-нибудь получше, чем шиллинг?

– Два шиллинга, – подумав еще, ответило юное чудо.

– Ну что ж, хорошо. Лови! У вас чудесный сын, миссис Смит.

– Благослови вас Господь, сэр. Да, он хороший мальчик, хотя я едва с ним справляюсь. Особенно когда мужа по нескольку дней не бывает дома.

– Так его нет? – расстроенно сказал Холмс. – Как жаль. А я как раз хотел поговорить с мистером Смитом.

– Он ушел еще вчера утром, сэр. И я вам честно скажу, я уже начинаю волноваться. Но, если вы хотели взять напрокат лодку, может быть, я вам помогу?

– Я хотел взять паровой катер.

– Вот те на! Так он как раз на катере-то и уплыл. Поэтому, сэр, я и волнуюсь. Коксу-то в нем хватит только до Вулвича и обратно. Если б он поплыл на барже, это другое дело, я б тогда и не подумала волноваться. Он уж сколько раз по работе аж до самого Грейвсенда доплывал, даже и оставался там на несколько дней, если много дел было. Только что толку от катера, ежели он без коксу-то!

– Мистер Смит мог пополнить запас на любой другой пристани.

– Ясное дело, мог, только не стал бы. Я много раз слыхала, как он жаловался, что там три шкуры дерут. Да и этот одноногий мне не нравится. Видели б вы, какая страшная у него рожа, да и разговаривает он как-то не по-нашему. Чего он вообще тут околачивался, ума не приложу!

– Одноногий? – сделал удивленное лицо Холмс.

– Да, сэр. Такой загорелый, с обезьяньей мордой. Вместо ноги у него деревяшка. Он несколько раз приходил к моему мужу, и вчера явился спозаранку. И, что самое интересное, мой-то, похоже, ждал его, потому что катер был уже под парами. Прямо скажу вам, сэр, ох, не нравится мне все это!

– Ну что вы, дорогая миссис Смит, – пожал плечами Холмс. – Не нужно так волноваться. Может быть, это вовсе и не одноногий приходил ночью. Я не совсем понимаю, почему вы в этом так уверены.

– Голос, сэр. Я узнала его голос. Такой густой и тягучий. Он постучал в окно… Часа три было. «Хватит спать, приятель, – говорит. – Пора в караул». Ну, мой старик разбудил Джима, это мой старший, и они ушли вместе, не сказав мне ни слова. Я слышала, как деревяшка стучала по камням.

– А что, этот одноногий был один?

– Не могу точно сказать, сэр. Я никого другого не слышала.

– Прошу прощения, миссис Смит. Мне был нужен катер, и мне очень рекомендовали ваш… Как он называется?

– «Аврора», сэр.

– «Аврора»? Так это не старый зеленый катер с желтой полосой на борту, очень широкий в корме?

– Да нет. Он не шире остальных катеров на реке. Наш черный с двумя красными полосками, его еще недавно покрасили.

– Спасибо. Надеюсь, скоро мистер Смит вернется. Я поплыву вниз по реке и, если вдруг увижу «Аврору», передам вашему мужу, что вы волнуетесь. Так вы говорите, у катера черная труба?

– Нет, сэр. Черная с белой полоской.

– Ах да, конечно! Это борта черные. Всего доброго, миссис Смит… Ватсон, вон лодочник на ялике. Сейчас мы переправимся на другой берег.

– В общении с такими людьми, – сказал Холмс, когда мы расположились в ялике, – главное – чтобы они не подумали, что то, что они говорят, может иметь для вас хоть какое-то значение. В противном случае они захлопываются, как створки устрицы. Самый верный способ узнать то, что вам нужно, – это сделать вид, что их слова вам безразличны.

– Что ж, теперь мы знаем, что делать дальше, – сказал я.

– И что бы предприняли вы?

– Я бы нанял другой катер, спустился по реке и нашел «Аврору».

– Дорогой Ватсон, это неимоверно сложная задача. «Аврора» эта могла причалить к любой пристани на том и другом берегу до самого Гринвича. Ниже моста существует целый лабиринт причалов, который тянется на мили. Если вы возьметесь проверять их все, у вас на это уйдет несколько дней.

– Значит, нужно обратиться за помощью в полицию.

– Нет. К Этелни Джонсу я обращусь в самом крайнем случае. Он не такой уж плохой человек, и я не хочу ставить ему палки в колеса, но только это дело я намерен довести до конца самостоятельно, раз уж мы зашли так далеко.

– В таком случае можно дать объявление. Попытаться что-то узнать у владельцев пристаней.

– Это еще хуже. Наши молодчики узнают, что мы идем за ними по пятам, и уедут из страны. Думаю, они сделают это в любом случае, но пока будут уверены в том, что им ничего не грозит, торопиться не станут. Как раз здесь неукротимая энергия Джонса может быть нам на руку. Его версия наверняка уже обошла все газеты, и наши беглецы думают, что все пошли по ложному следу.

– Как же мы поступим? – спросил я, когда мы высадились на берег недалеко от Милбэнкской тюрьмы.

– Возьмем этот кеб, поедем домой, перекусим и поспим часок. Следующей ночью спать нам тоже, скорее всего, не придется. Кебмен, остановите у почты. Тоби мы пока оставим, он еще может пригодиться.

Мы подъехали к почтовому отделению на Грейт-Питер-стрит, откуда Холмс отправил телеграмму.

– Знаете, кому я сейчас телеграфировал? – спросил мой друг, когда мы продолжили путь.

– Даже не догадываюсь.

– Помните бейкерстритский сыскной отряд, который помогал мне в деле Джефферсона Хоупа?

– Разумеется, – рассмеялся я.

– Сейчас как раз такой случай, когда их помощь может оказаться бесценной. Если они не справятся, я использую другие ресурсы, но сначала мне бы хотелось попробовать этот вариант. Телеграмму я послал своему чумазому лейтенанту, Виггинсу. Надеюсь, он со своей ватагой явится к нам еще до того, как мы закончим завтракать.

Было уже около половины девятого утра, и я начинал ощущать последствия ночных волнений. Я с трудом держался на ногах, мысли в голове путались, все тело ныло от усталости. Меня не подбадривал азарт, который придавал сил моему другу, и дело это я не воспринимал как абстрактную логическую задачу. Что касается смерти Бартоломью Шолто, ничего хорошего о нем я не слышал, поэтому особой ненависти к его убийцам не питал. Другое дело сокровища. Они, или их часть, по праву принадлежали мисс Морстен. Пока оставалась хоть малейшая надежда вернуть сокровища, я готов был посвятить этому всю оставшуюся жизнь. Конечно же, если я разыщу их, мисс Морстен, скорее всего, станет недосягаемой для меня. Но грош цена любви, которую могут омрачить подобные мысли. Если Холмс хочет разыскать преступников, у меня есть во сто крат более веские причины найти похищенные сокровища.

Ванна на Бейкер-стрит и полная смена одежды прекрасно освежили меня. Когда я спустился в нашу комнату, завтрак уже был на столе, а Холмс разливал в чашки кофе.

– Вот, полюбуйтесь, – с улыбкой сказал он, указывая на раскрытую газету. – Неутомимый Джонс и вездесущие журналисты уже все разложили по полочкам. Но вы, наверное, и так сыты по горло этой историей. Давайте сначала примемся за яичницу с ветчиной.

Я взял газету и прочитал короткую заметку озаглавленную «Загадочное происшествие в Аппер-Норвуде».

«Прошлой ночью, примерно в двенадцать часов, – писала „Стандард“, – в своем кабинете был найден мертвым мистер Бартоломью Шолто, проживавший в Пондичерри-лодж, Аппер-Норвуд. Обстоятельства указывают на то, что он стал жертвой убийства. По имеющимся у нас сведениям на теле мистера Шолто не найдено ран или других следов насилия, но ценная коллекция ювелирных украшений работы индийских мастеров, которую он унаследовал от отца и хранил у себя в кабинете, бесследно исчезла. Тело было найдено мистером Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном, которые прибыли в дом с мистером Тадеушем Шолто, братом покойного. По счастливому стечению обстоятельств мистер Этелни Джонс, известный инспектор Скотленд-Ярда, находился в это время в норвудском полицейском участке и уже через полчаса прибыл на место преступления. Опытный сыщик тут же взялся за поиск преступников. Благодаря его сноровке и энергии уже арестованы брат покойного, Тадеуш Шолто, экономка мисс Бернстоун, дворецкий-индус, которого зовут Лал Рао, и сторож-привратник, по фамилии Мак-Мурдо. Можно с уверенностью сказать, что вор или воры были хорошо знакомы с расположением комнат в доме, поскольку технические знания и умение подмечать мельчайшие детали, которыми знаменит мистер Джонс, помогли ему доподлинно установить, что злоумышленники не могли проникнуть в комнату мистера Бартоломью Шолто через дверь или окно. Преступники прошли по крыше и через слуховое окно влезли на чердак, сообщающийся с кабинетом, в котором было найдено тело. Сей факт служит подтверждением того, что это было не простое ограбление, воры не шли „на удачу“. Активные и своевременные действия блюстителей закона показывают, насколько в подобных случаях важно присутствие на месте преступления человека решительного, наделенного острым умом. Напрашивается мысль, что дело это послужит подтверждением правоты тех, кто считает, что наши полицейские силы должны быть более децентрализованными, что позволит сделать работу следователей более оперативной и эффективной».

– Великолепно, не правда ли? – полушутя сказал Холмс, поднося к губам чашку кофе. – А что вы на это скажете?

– То, что мы с вами сами чудом избежали ареста.

– Это точно. Я не поручусь за нашу безопасность, если у Джонса случится еще один приступ активности.

В этот миг громко звякнул колокольчик на входной двери, и тут же послышался протестующий и взволнованный крик нашей хозяйки миссис Хадсон.

– Господи, Холмс, – привстал я с кресла, – они и впрямь решили взяться за нас.

– Нет, нет. Не все так плохо. Это нерегулярные части. Боевой отряд с Бейкер-стрит.

На лестнице раздался быстрый топот босых ног, послышались звонкие голоса, и в следующую секунду в комнату беспорядочной толпой ворвалась дюжина юных уличных оборванцев. Несмотря на столь внезапное и сумбурное появление, в их поведении были заметны некие зачатки дисциплины. Они выстроились в ряд и замерли, выжидающе глядя на нас. Вперед вышел один из них, самый высокий. Он явно был немного старше, чем остальные. Нельзя было без смеха смотреть, с каким важным видом это маленькое чучело обратилось к Холмсу.

– Получил ваше послание, сэр, – отчеканил он. – Собрал всех. Три шиллинга и шесть пенсов за билеты.

– Держите. – Холмс протянул ему несколько серебряных монет. – В будущем они будут докладывать вам, Виггинс, а вы мне. Я не хочу, чтобы ваша орда еще раз вторглась в дом подобным образом. Но хорошо, что вы все услышите мои инструкции. Я хочу найти паровой катер, который называется «Аврора», он принадлежит Мордехаю Смиту. Это черный катер с двумя красными полосками на бортах, труба тоже черная, но с белой полоской. Находится катер где-то на реке. Один из вас должен дежурить возле причала Мордехая Смита, чтобы сообщить мне, если катер вернется. Остальные разделятся и прочешут оба берега. Как только что-то узнаете, сообщайте мне немедленно. Все ясно?

– Так точно, начальник, – сказал Виггинс.

– Оплата та же, плюс гинея тому, кто найдет катер. А это аванс на день вперед. Теперь за работу!

Холмс выдал каждому мальчику по шиллингу, они бросились вниз по лестнице, и через секунду я увидел в окно, как беспризорники высыпали на улицу.

– Если катер на воде, они его найдут, – сказал Холмс, раскуривая трубку. – Они пройдут куда угодно, все увидят и услышат. Думаю, до конца дня они его разыщут. Нам пока остается лишь ждать результатов. Мы не можем идти дальше по следу, пока не найдем либо «Аврору», либо Мордехая Смита.

– Думаю, Тоби доест эти остатки. Вы ляжете отдохнуть, Холмс?

– Нет. Я не устал. Видите ли, я устроен по-особенному, не так как все люди. Не помню, чтобы работа меня когда-либо утомляла, хотя безделье выматывает меня полностью. Я собираюсь покурить и обдумать это необычное дело. Предстоящая задача видится мне чрезвычайно простой. Людей на деревянной ноге не так уж много, а помощник одноногого – личность вообще уникальная.

– Опять этот помощник!

– Я не собираюсь держать в тайне то, что мне о нем известно… По крайней мере от вас. Но сначала вы должны сделать собственные выводы. Итак, вспомним факты, которые у нас имеются. Миниатюрные следы, пальцы, которые никогда не знали обуви, голые ступни, каменный топор с деревянной ручкой, необыкновенная ловкость, отравленные шипы. О чем это все говорит?

– Дикарь! – воскликнул я. – Может быть, это один из тех индусов, которые были в компании Джонатана Смолла?

– Вряд ли, – сказал Холмс. – Как только я увидел странное оружие, мне тоже пришла в голову эта мысль, но отпечатки ног заставили меня изменить мнение. На полуострове Индостан живут невысокие люди, но они не могли оставить такие следы. У индийцев длинные и узкие ступни. Магометане носят сандалии, и большие пальцы на ногах у них сильно отстают от остальных, потому что ремешок чаще всего проходит именно в этом месте. Такие шипы могут быть выпущены только одним способом – из трубки. Ну что, откуда родом наш дикарь?

– Южная Америка, – неуверенно сказал я.

Холмс подошел к книжной полке и достал увесистый том.

– Это первый том выходящего сейчас географического справочника. Его можно назвать самым достоверным источником сведений на сегодняшний день. Заглянем. «Андаманские острова. Расположены в Бенгальском заливе в 340 милях к северу от Суматры». Гм! Что еще? Климат влажный, коралловые рифы, акулы, Порт-Блэр, каторжные тюрьмы, остров Рутленд, тополь… Ага, вот: «Аборигенов Андаманских островов, вероятно, можно считать самой низкорослой расой на земле, хотя некоторые антропологи оспаривают эту точку зрения, называя самыми невысокими людьми африканских бушменов, американских индейцев-копателей или аборигенов архипелага Огненная Земля. Средний рост не достигает четырех футов, а часто и ниже того. По характеру это злобные, замкнутые и упрямые люди, хотя, если удастся завоевать их доверие, они становятся преданными друзьями». Обратите на это внимание, Ватсон. А вот еще послушайте: «Природа наделила их отталкивающей внешностью: большая, уродливой формы голова, маленькие злые глаза и искривленные черты лица. Ладони и ступни у них удивительно небольших размеров. Они до того непокорны и агрессивны, что все усилия британских властей, направленные на то, чтобы подчинить их, не принесли успеха. Моряки с кораблей, проходящих мимо Андаманских островов, больше всего боятся потерпеть там кораблекрушение, потому что аборигены не щадят спасшихся, убивают их дубинками с каменными наконечниками или отравленными стрелами. Часто эти убийства заканчиваются актами каннибализма». Надо же, какие милые, дружелюбные люди! Правда, Ватсон? Если бы этот коротышка мог действовать по своему усмотрению, все могло бы закончиться еще хуже. Думаю, что Джонатан Смолл и сам был не рад, что ему пришлось воспользоваться помощью этого дикаря.

– Но как Смолл заставил его помогать себе?

– Вот этого я не знаю. Хотя, поскольку нам известно, что Смолл приехал в Англию именно с Андаманских островов, не так уж удивительно, что он привез с собой тамошнего аборигена. Не сомневаюсь, что скоро нам все станет понятно. Послушайте, Ватсон, вы же чертовски устали. Ложитесь прямо здесь на диван. Посмотрим, удастся ли мне вас убаюкать.

Холмс достал из угла скрипку и, когда я растянулся на мягких подушках, начал играть какую-то тихую, медленную и очень красивую мелодию… Несомненно, собственного сочинения, поскольку у него был настоящий дар импровизатора. Я смутно помню, как, засыпая, смотрел на его худые руки, открытое лицо и плавно скользящий смычок. Потом меня подхватило спокойное море звуков и я перенесся в мир грез, где на меня смотрела мисс Мэри Морстен.

Проснулся я под вечер, свежий и полный сил. Шерлок Холмс сидел в той же позе, в которой я его видел до того, как мои глаза закрылись, только скрипку он отложил и теперь был поглощен чтением книги. Когда я пошевелился, он покосился в мою сторону и мне показалось, что лицо у него напряженное и хмурое.

– Спали вы крепко, – сказал Холмс. – Но я все равно боялся, что наш разговор вас разбудит.

– Я ничего не слышал, – ответил я. – Что, есть новости?

– К сожалению, нет. Должен признаться, я удивлен и разочарован. Я ожидал, что к этому времени буду знать что-то определенное. Виггинс только что приходил с докладом. Он сказал, что никаких следов катера найти не удается. Это очень скверно, потому что сейчас на счету каждый час.

– Я могу чем-то помочь? Я прекрасно отдохнул и готов не спать еще одну ночь.

– Нет, нам пока остается только ждать. Если мы уйдем, то можем пропустить сообщение, что опять вызовет задержку. Вы можете заниматься своими делами, а я буду на посту.

– Тогда съезжу-ка я в Камберуэлл к миссис Сесил Форрестер. Она вчера просила держать ее в курсе.

– К миссис Сесил Форрестер? – В глазах Холмса мелькнули веселые искорки.

– Ну и к мисс Морстен тоже, разумеется. Они очень хотели знать, как продвигается расследование.

– Я бы не стал рассказывать им все, – сказал Холмс. – Женщинам нельзя доверять… Даже лучшим из них.

Я не стал ввязываться в спор, хотя сия сентенция мне ужасно не понравилась.

– Я вернусь через пару часов, – обронил я, уходя.

– Хорошо. Удачи! Но, раз уж вы едете на другой берег Темзы, может, вернете Тоби? Вряд ли теперь он нам понадобится.

Я взял с собой собаку, заехал на Пинчин-лейн и вернул ее старику, добавив полсоверена за услугу. В Камберуэлле я нашел мисс Морстен несколько уставшей после ночных волнений, но ей не терпелось послушать мой рассказ. Миссис Форрестер тоже была полна любопытства. Я рассказал им все, что знал, смягчив, однако, некоторые самые страшные подробности трагедии. Так, повествуя о смерти мистера Шолто, я обошел вниманием способ, которым он был убит, и не упомянул об орудии убийства. Впрочем, несмотря на все недомолвки, рассказ мой все равно взволновал и удивил леди.

– Как романтично! – воскликнула миссис Форрестер. – Обойденная судьбой девушка, несметные сокровища, чернокожий каннибал и разбойник на деревянной ноге вместо традиционного дракона или коварного графа.

– И два странствующих рыцаря-спасителя, – добавила мисс Морстен, посмотрев на меня ясными глазами.

– Мэри, а ведь ваше будущее зависит от того, будут ли найдены эти сокровища. Что-то вы и не рады как будто. Только представьте, каково это – быть такой богатой и знать, что весь мир у твоих ног!

Сердце мое радостно забилось, когда я увидел, что подобная перспектива не привела мисс Морстен в восторг. Даже наоборот, она равнодушно тряхнула гордо поднятой головой, словно ей это было безразлично.

– Я беспокоюсь о мистере Тадеуше Шолто, – сказала она. – Все остальное неважно. Мне кажется, что он все время вел себя достойно и благородно. Наш долг – снять с него это ужасное и несправедливое обвинение.

Камберуэлл я покинул вечером. Было уже довольно темно, когда я добрался домой. Книга и трубка моего товарища лежали рядом с его креслом, но сам он исчез. Я поискал записку, но ничего не обнаружил.

– Мистер Шерлок Холмс, надо полагать, ушел? – обратился я к миссис Хадсон, когда она пришла опустить шторы.

– Нет, сэр. Он был у себя в комнате. Знаете, сэр, – понизив голос, прочувствованно сказала она, – меня очень волнует его здоровье.

– Почему же, миссис Хадсон?

– Ну, он как-то странно ведет себя, сэр. После того как вы ушли, мистер Холмс принялся ходить по комнате туда-сюда, туда-сюда, я даже устала слушать его шаги. Потом я услыхала, как он направился в свою комнату, что-то бормоча, и каждый раз, когда звонил дверной колокольчик, он выскакивал на лестницу и кричал: «Кто там, миссис Хадсон?» А теперь мистер Холмс закрылся у себя в комнате, но я все равно слышу его шаги. Надеюсь, он не заболеет, сэр. Я попробовала сказать ему что-то про успокаивающее лекарство, но он так на меня глянул, что я не помню, как из комнаты вылетела.

– Не думаю, что есть причины для волнения, миссис Хадсон, – сказал я. – Я видел его в таком состоянии и раньше. Просто сейчас у него в голове засело одно небольшое дело, которое его очень волнует.

Я постарался успокоить нашу достойную хозяйку. Но мне самому порой делалось тревожно, когда посреди долгой ночи до меня то и дело доносился приглушенный звук шагов Холмса, и я начинал думать, каким тяжким испытанием для его мозга были эти часы вынужденного бездействия.

К завтраку Холмс вышел уставший и измученный, с нездоровым румянцем на щеках.

– Что ж вы себя так изводите, старина? – спросил я. – Ночью я слышал, как вы ходили.

– Я не мог заснуть, – ответил он. – Это чертово дело не идет у меня из головы. Невыносимо осознавать, что теперь, когда нам все известно, дело застопорилось из-за такого пустякового обстоятельства. Я знаю, кто преступники, знаю, какой у них катер, знаю все, но не могу двигаться дальше. Я подключил к работе других агентов, использовал все доступные мне средства. Оба берега реки были осмотрены вдоль и поперек, но безрезультатно. Муж миссис Смит так и не вернулся. Напрашивается вывод, что преступники затопили судно, хотя все указывает на то, что они не стали бы этого делать.

– Или миссис Смит направила нас по ложному следу.

– Нет, думаю, эту версию можно отбросить. Я навел справки, катер с таким описанием действительно существует.

– Так, может, он просто уплыл из города?

– Я учел и эту возможность. Поисковая группа прочешет берега до самого Ричмонда. Если сегодня я не получу новостей, завтра сам возьмусь за дело, но тогда уже искать буду не катер, а людей. Но я уверен, сегодня мы обязательно что-нибудь узнаем.

Однако Холмс ошибся. Ни от Виггинса, ни от остальных агентов вестей не было. Почти все газеты написали о норвудской трагедии. И везде главным подозреваемым выставляли бедного Тадеуша Шолто. Ничего нового из этих статей мы не узнали, кроме того, что дознание было назначено на завтра.

Вечером я съездил в Камберуэлл, чтобы рассказать о наших неудачах двум леди. Вернувшись, я застал Холмса в подавленном, мрачном настроении. Он почти не отвечал на мои вопросы и чуть ли не весь вечер занимался каким-то таинственным химическим анализом, для которого требовалось греть реторты и дистиллировать воду. Закончилось это тем, что по комнате пошла такая вонь, что я уже готов был бежать на улицу. Далеко за полночь я все еще слышал, как он позвякивает пробирками, продолжая заниматься своим «пахучим» экспериментом.

Рано утром я, вздрогнув, проснулся и, к своему удивлению, увидел, что Холмс, наряженный в грязную матросскую робу и бушлат, стоит у моей кровати. На шее у него болтался грубый красный шарф.

– Я отправляюсь на реку, Ватсон, – сказал мой друг. – Я просчитал все и вижу только один выход. Уверенности в успехе нет, но попытаться стоит.

– Я пойду с вами! – воскликнул я.

– Нет, от вас будет больше пользы, если вы в качестве моего представителя останетесь здесь. Я сам иду с неохотой, потому что еще есть вероятность, что новости придут в течение дня, хотя Виггинс вчера совсем пал духом. Я хочу, чтобы вы вскрывали все письма и телеграммы. Если будут новости, действуйте согласно ситуации по своему усмотрению. Я могу на вас положиться?

– Конечно.

– Боюсь, что со мной связаться вы не сможете, потому что я пока сам не знаю, куда меня занесет. Но, если повезет, вернусь я скоро и не с пустыми руками.

До обеда вестей от Холмса не было. Однако, раскрыв «Стандард», я увидел, что дело получило развитие. «В отношении аппернорвудской трагедии, – говорилось в заметке, – у нас появились причины считать, что дело это еще более запутанное и загадочное, чем показалось ранее. Вновь открывшиеся обстоятельства позволяют установить то, что мистер Тадеуш Шолто никоим образом не мог быть причастен к убийству. Он и экономка миссис Бернстоун вчера вечером были освобождены из-под стражи. Насколько нам известно, полиция получила в свое распоряжение новые улики, указывающие на истинных преступников, к розыску которых со всей присущей ему напористостью и проницательностью уже приступил мистер Этелни Джонс. В любой момент мы ожидаем новых арестов».

«И на том спасибо, – подумал я. – По крайней мере, добряк Шолто теперь вне опасности. Интересно, что это за новые улики? Хотя, скорее всего, полиция в такой форме признает свои ошибки».

Закрыв газету, я бросил ее на стол, но тут мое внимание привлекло одно объявление в рубрике «Разыскиваются». Привожу его дословно:

«Помогите найти. В прошлый вторник от пристани Смита около трех часов утра уплыли на паровом катере „Аврора“ (борта черные с двумя красными полосками, труба черная с белой полоской) и не вернулись Мордехай Смит и его сын Джим. Тому, кто сообщит миссис Смит на пристань Смита или по адресу Бейкер-стрит, 221-Б какую-либо информацию о местонахождении Мордехая Смита и катера „Аврора“, будет выплачена награда в размере 5 фунтов».

Объявление явно дал Холмс – об этом свидетельствовал адрес, указанный в нем. Мне это показалось весьма ловким ходом, поскольку, если объявление попадет на глаза преступникам, они решат, что таким образом миссис Смит пытается разыскать своего пропавшего мужа.

Это был длинный день. Всякий раз, когда раздавался стук в дверь или на улице слышались торопливые шаги, я думал, что это либо вернулся сам Холмс, либо кто-то пришел по его объявлению. Я пытался читать, но мои мысли возвращались к этой странной загадке и отвратительной злодейской парочке, которую мы разыскивали. А что, если в выводы моего друга вкралась ошибка, неточность, думал я. Может быть, он стал жертвой какого-то гигантского самообмана? Возможно ли, что его гибкий и дальновидный ум выстроил столь необыкновенную версию на основании ошибочных предпосылок? На моей памяти Холмс никогда не ошибался, но ведь и самый холодный разум может иногда допустить ошибку. Скорее всего, он просто перемудрил, предпочел странные, даже невероятные объяснения, хотя под рукой были более простые и банальные. Хотя, с другой стороны, я сам видел улики и слышал доводы, на основании которых выстроилась его версия. Восстановив в памяти всю длинную цепочку обстоятельств этого странного дела, многие из которых можно было бы назвать непримечательными, я вынужден был признать, что, даже если Холмс и ошибся, истинное объяснение должно быть не менее невероятным и даже фантастическим.

Конец ознакомительного фрагмента.