Знак Разрушения. *** (Александр Зорич, 1997)

Большой двухэтажный дом на желтых дюнах, обнесенный живой изгородью из терновника в два человеческих роста. Стройные сосны, врезанные закатным солнцем в густую небесную синеву. Смирное море лижет песок в сорока шагах от голубовато-серой стены терновника.

Человек в зеленом плаще, до боли в костяшках пальцев сжимающий рукоять меча, стоит почти на линии прибоя, в полушаге от пенных морских языков. Он всматривается в недостижимый горизонт. Крупная застежка плаща, украшенная чеканным псом, отзывается солнцу багрово-красным. Человек неподвижен, как каменное изваяние, и только край плаща едва шевелится на слабом ветру. Сейчас решится его судьба. Сейчас решится судьба всего древнего рода Акретов.

Столь яркая, что ее не в состоянии затмить даже закатное солнце, над его головой проносится косматая звезда. Ее цвет – багровый, ее имя – Тайа-Ароан, ее смысл до времени скрыт от смертных. Она мчит через небосвод словно одержимая сколопендра, ее не остановить.

Тишина. Но вот песок за его спиной отзывается чьим-то торопливым подошвам.

– Милостивый гиазир Тремгор!

В голосе Гашалы, молодого слуги, слышится радость. Человек оборачивается. От волнения он не в силах вымолвить ни слова.

– Мальчик, милостивый гиазир Тремгор! Ваша жена только что принесла мальчика и оба пребывают в добром здравии!

Человек одним движением срывает с пальца дорогой перстень с резным камнем и, отдав его слуге со словами «Он твой, Гашала», со всех ног бежит к дому.

«Он будет носить имя Элиен. Только Элиен», – думает на бегу гиазир Тремгор, и волна небывалого счастья захлестывает его с головой.

Он никогда не узнает, что в то мгновение, когда небо было распорото надвое косматой звездой, еще двое младенцев громким криком оповестили о своем рождении чуткие сумерки Сармонтазары. Он никогда этого не узнает и будет счастлив вечно: еще тринадцать лет в Ласаре, а после и до скончания времен – в Святой Земле Грем.

Он шел сквозь цепкий кустарник, не разбирая дороги. Шел, не имея ни желаний, ни мыслей.

Со стороны казалось, что это не человек, а механическая кукла безумного итского мастера. Как ходули переставлял он ноги, глупо болталась его голова, покорно сносил он хлесткие удары ветвей.

Он не цедил сквозь стиснутые зубы даллагские проклятия, не пытался защитить исцарапанное лицо, не смотрел в ясное ночное небо, чтобы отыскать Зергвед. И хотя он не видел звезд, он шел верно – шел в свое прошлое, о котором уже никогда не вспомнит, шел к уютному запаху костров и единоплеменникам, что спали на расстеленных шкурах рядом со своими мощными псами и видели вместе с ними одни и те же сны.

Он шел, и за ним не оставалось крови, ведь ее не было больше в его ледяном теле.

Элиен, сын Тремгора, потомок Кроза Основателя из древнего рода Акретов, вышел из шатра навстречу первому, бесцветному и холодному лучу весеннего солнца. Перед ним расстилался полевой лагерь харренского войска.

Элиен, первый среди равных, по праву занимал самую вершину холма, с которой открывался вид на неспешную Сагреалу, на прозрачный, окутанный зеленой дымкой набухающих почек лес, на заросшее кустарником поле, которое им предстояло пересечь через два часа.

Ровные ряды островерхих палаток из воловьих кож, знамена знатных, ладные харренские латники, мнущиеся с ноги на ногу возле ненужных костров… Все было правильно, все было так, как учили его ветераны Ре-тарской войны, как учил старый и мудрый Сегэллак.

Над лагерем разнеслась песнь боевых труб. Сотники будили своих воинов, конюхи повели лошадей к Сагреале – переход предстоял длинный, проводники сулили ближайший верный водопой лишь к исходу дня.

К Элиену подошел Кавессар, начальник конницы, опытнейший военачальник, о котором говорили, что с уроженцами Харрены он харренит, с грютами – грют, с женщинами – мужчина, а с врагами – яростный телец. В последнее верилось особенно охотно: рост Кавессара едва не доходил до семи локтей, а его меч мог развалить надвое матерого вепря. Щитом Кавессар пренебрегал – его трехслойные доспехи, набранные из окованных медью срезов с конских копыт, заговоренных его отцом, Сегэллаком, были надежнее самой большой «башни», с какой ходили тяжеловооруженные пешего строя.

– Гиазир, – начал он, немного смущаясь, что было совершенно несвойственно ему, Яростному Тельцу, который в битве на Истаргеринимских холмах, еще юношей, валил грютские колесницы, как валит жертвенные треножники лакомая до сочного тука росомаха, – ты позволишь поделиться с тобой некоторыми наблюдениями…

– Говори, – коротко бросил Элиен, с прищуром глядя мимо Кавессара, на солнце.

– Вот уже третий день не видно птиц, гиазир. Но вчера, после того как мы разбили лагерь и воины обносили его частоколом, я предпринял конную прогулку в тот лес, – Кавессар указал рукой на север, – и видел… Под деревьями лежали птицы… Маленькие обугленные птицы… Кажется, перепела…

– Кто-нибудь, кроме тебя, видел их? – спросил Элиен, привыкший в первую очередь заботиться о том, чтобы в войске был порядок и чтобы его военачальникам поменьше думалось о птицах, а побольше – о службе, дозорах и фураже.

– Нет, гиазир. Я был один. И вы – первый, кому я рассказал об этом.

Элиен помолчал.

– Правильно, – сказал Элиен наконец. – Правильно. Что еще тревожит тебя, достойный Кавессар?

– Мы прошли сорок, точнее, сорок два перехода, мы покинули клеверотравную Харрену, когда еще снега было на локоть, мы прошли земли таркитов, как стрела проходит сквозь утренний туман, мы видели согбенные спины покорных даллагов, мы переправились через Сагреалу, словно она была замощена отборным итским мрамором… Мы не знали ни трудов, ни забот. Больших трудов и больших забот, какие положены на долю солдата во дни настоящей войны…

– Так и должно быть, – нетерпеливо прервал его Элиен. – Так – и никак иначе. Кто в Сармонтазаре посмеет противиться могуществу союза свободных и равных городов Харрены? Разве найдется смертный, чья плоть вопиет по слепой ярости наших клинков? Разве после Ре-тарской войны сыщется хоть один, кто возжаждет узреть в открытом поле тысячу ликов солнца в кованых бронях нашего строя? Едва ли того хочется и герверитам. Выказав подлость к варанскому посольству, они оскорбили Варан. В их головах воет гибельный ветер Бездны Края Мира и им ли думать о Братстве по Слову? Они не учли, что война Варана – война Харрены, достойный Кавессар. Отдай указания глашатаям, я хочу говорить со своим войском.

– Мой гиазир, осмелюсь ли сказать тебе еще?

– Осмелишься. – Элиену казалось, что Кавессар сейчас осушит его терпение до дна, как на празднествах Гаиллириса – пламя, что молниеносно испивает плошку конопляного масла, смешанного с серой.

– Нет ничего неизменного. Вино уходит в уксус, лед – в воду, человек – в землю. Могущество Харрены сотворено нашими отцами и отдано в наши руки для преумножения. Мы должны помнить об этом ежечасно: нет ничего неизменного.

Ответ Элиена был краток:

– Войско услышит и об этом.

По Уложениям Айланга каждый харренский лагерь в дни мира и войны обустраивается с одинаковой надежностью и в одинаковом порядке. На возвышенном месте стоит шатер верховного военачальника и шатры его приближенных, а прямо перед ними всегда оставляется площадь, достаточная, чтобы вместить выстроенное войско и чтобы еще оставалось место для публичных взысканий (как правило, в форме смертной казни) и поощрений (обычно для вручения почетных браслетов и оружия).

На этой площади по зову глашатаев собрались все, кроме конюхов, оруженосцев, обозных рабов и дозорных, что коротали ночь в небольших «гнездах» вдали от лагеря. Они имели право покинуть свои посты, лишь когда лагерь будет свернут и мимо них пройдут авангарды войска.

Элиен обвел взором восемьсот отборных панцирных конников Кавессара, полторы тысячи пехотных ветеранов-браслетоносцев, двенадцать тысяч рядовых латников, вспомогательные отряды таркитов с круглыми кожаными щитами и даллагских пращников. Особняком стояли грютские конные лучники, которых по Нелеотскому договору исправно присылала Асхар-Бергенна.

– Воины Харрены и союзники! Сегодня ночью Фратан послал мне сон. Огромная стая перепелов поднялась из леса и затмила солнце. Свет померк, побледнели травы, увял клевер. Но вот налетели огромные серебристые птицы и истребили перепелов своими стальными когтями, огнем и оглушительным криком. Достойный Кавессар поведал мне, что видел этих перепелов наяву – и вправду, они были обожжены и растерзаны неведомой силой. Мой сон был вещим. Перепела, птицы лесные, – гервериты. Серебристые птицы – мы. Смерть пришла к Урайну в моем сне, смерть явилась к нему в образе перепелов, смерть постигнет его под Солнцем Предвечным наяву! Энно!

– Энно! – взревела панцирная конница.

– Энно! – вскричали ветераны.

– Энно! – пели тысячи глоток копьеносцев.

– Энно! – орали даллаги и таркиты за компанию, ибо это такие народы, что их хлебом не корми, гортело не подноси, а дай только изойтись в любом воинском крике. Гесир Элин изволил сказать что-то приятное своим железнобоким, а нам отчего не радоваться? Платят исправно, кормят по-доброму, а в Варнаге, глядишь, найдем себе милых герверитских дев. Будь здрав, гесир Элин.

Не разделявший всеобщего восторга грютский уллар Фарамма, поглаживая коня по умной морде, прошептал:

– Будьте милостивы ко мне, чужие земли. Внемлите чужим заклинаниям. Энно.

Дождавшись, когда шум утихнет, Элиен продолжил:

– Нам осталось идти меньше, чем мы уже прошли, а год поворачивается к лету. Сейчас мы вступаем в земли ивлов, к которым призываю отнестись как к друзьям и союзникам харренского народа, ибо к ивлам нет у нас ни вражды, ни притязаний. В деревнях платить за все звонкой монетой, о женщинах даже и не думать! У ивлов полно дурных болезней, от которых ваши черены распухнут и будут смердеть, словно падаль. У кого лекарь такую болезнь найдет – тому сто плетей и вечный позор. Через десять переходов мы встретим герверитов и вот тогда каждому найдется дело по душе. В их землях вам будет позволено все. И да будет наш путь легок, как бег косули, а мечи тяжелы, как небесная твердь!

Войско опять взревело.

Элиен прохаживался взад-вперед и ничего, кроме спокойствия, уверенности и боевого азарта, не смог прочесть Кавессар на его лице.

«Видел ли Элиен сон? И если видел, толкует ли его верно, или лжет ему Фратан?»

Ответам на вопросы Кавессара суждено было прийти совсем скоро. Быстрее, чем искушенному игроку в Хаместир построить первую пробную Тиару.

Этой ночью Элиену действительно был сон. Сон в объятиях прекрасной черноволосой девы по имени Гаэт. Ее губы были полны, словно перезревшие сливы, ее груди были белы и мягки, словно бока новорожденного ягненка. Лицом и грацией она походила на олененка – такая же неуловимая, трогательная и верткая.

Ее звали Гаэт, но Элиен узнал ее имя отнюдь не сразу. Поначалу ему было вовсе не интересно знать имя простолюдинки, истошно кричащей «отпустите!» на окраине лагеря.

– Это герверитская девка, гесир, – объяснил подошедшему на крик полководцу косматый даллаг, лучше других изъясняющийся на харренском. – Она подглядывает за нами из кустов. Я по глазу ее вижу, гесир, что она злая или гадалка. Посмотрите сами!

Элиена мучила бессонница, которая нередко донимает людей перед неотвратимыми и судьбоносными событиями, а чаще всего перед сражениями, и потому он снизошел до того, чтобы взглянуть на шпионку герверитов.

– Вот посмотри, гесир, – сказал второй даллаг и весьма грубо подтащил упиравшуюся деву поближе к пламени костра. – Герверитская морда!

К величайшему изумлению Элиена, девушка была приятна лицом, изящна станом и вовсе не напоминала привыкшую к лесным просторам дикарку. Волосы ее были острижены сравнительно коротко, как это принято у просвещенных народов, и лишь некоторые пряди заплетены косицами.

Ее платье было хотя и бедным, но вовсе не грязным, пальцы – длинны, а на одном из тонких запястий Элиен смог разглядеть искусной работы браслет из черных камней, нанизанных на кольцо из тусклой металлической проволоки. Такие браслеты носили, насколько он знал, жительницы утонченного Ита.

Итак, пойманная дева представляла собой в прошлом ухоженное существо, волей немилосердной судьбы занесенное сюда, в лагерь харренских рубак, жадных до женской ласки не менее, чем до кровавого дела. Одно оставалось неясным. Что этот милый молоденький олененок делает в ореховых зарослях, окружающих лагерь в полночный час?

– Ты и впрямь шпионишь за нами? – в шутку поинтересовался Элиен.

Он был уверен в том, что останется непонятым. В этих землях немногим ведом язык просвещенной Харрены. Он задал вопрос лишь затем, чтобы услышать голос девушки.

– Нет, гиазир.

Ответ был чересчур лаконичен для лжи. И прозвучал на неплохом харренском языке южной границы. Так говорят в Таргоне.

– Да врет она, гесир Элин; она тут лазила по кустам что твой еж, с самого ужина, пока мы ее не поймали, – перебил девушку косматый даллаг.

Элиен не слушал его. Любуясь живописными формами пойманной красавицы, он думал о том, сколь мало на свете женщин, обладающих столь же ослепительным совершенством форм.

Он думал о том, что среди харренских красавиц, которых ему суждено было узнать близко и не слишком близко, едва ли сыщется хотя бы одна, способная во всем блеске топазов и речного жемчуга, во всей пленительности колыханий атласа и парчи затмить пойманную в стылых кустах близ спящего военного лагеря девушку, на которой лишь грубое льняное платье и плащ на собачьем подбое. Да еще – Элиен снова прикипел взглядом к браслету из черных камней – незатейливая поделка сельского ювелира.

– Пойдем со мной. Разберемся что к чему, – неожиданно для самого себя сказал Элиен.

Даллаги проводили своего полководца и его покорную пленницу завистливыми взглядами. Каждый из них страстно мечтал в этот момент превратиться в невесомый ветерок и прокрасться за ними вслед – туда, где изукрашенный знаками победы шатер полководца.

Элиен зажег масляные лампы и усадил пленницу на толстые аспадские ковры. Налил ей теплого вина и, стараясь быть настолько дружелюбным, насколько позволяло его положение первого среди равных, начал расспросы.

Девушка уверяла, что родилась в Ите, в семье торговца театральными куклами. Месяц назад в Ите случилось землетрясение. «Вполне похоже на правду», – подумал Элиен, вспоминая «Земли и народы».

Вместе с землетрясением поднялась вода в озере Сигелло. Когда вода ушла, она обнаружила среди руин своего дома вот это (девушка доверчиво вытянула руку с браслетом, словно бы раньше Элиен его не замечал). Она надела браслет.

С этого момента девушка ничего толком объяснить не могла. Чувствовалось лишь, что события последнего месяца сильно надломили ее жизнерадостный нрав. Тем не менее, осушив до дна два кубка нежного аютского, она заметно повеселела.

При свете ламп Элиен нашел гостью еще более привлекательной, чем у костра на окраине лагеря. Ее щеки были смуглы, руки длинны и тонки. В чертах ее лица было что-то детское и шаловливое. Элиен не без оснований считал себя знатоком женских прелестей, но и он не мог найти в гостье ни малейшего изъяна. Даже ее речь – речь девушки, принадлежащей к сословию ремесленников, – отличалась завидной правильностью и была певучей, завораживающей.

Он налил гостье аютского и накинул ей на плечи палантин из медвежьих шкур, служивший ему покрывалом. Разговор иссяк так же быстро, как и начался. Однако гостья, похоже, не чувствовала себя смущенной. Девушка облизнула свои соблазнительные губы и, встретив взгляд приютившего ее Элиена, сказала:

– Милостивый гиазир, мы, кажется, оба знаем, зачем я здесь.

В ее словах чувствовалась какая-то глубинная, подлинная правда. Сын Тремгора поцеловал темноволосую и смуглокожую красавицу в смелый вырез ее льняного платья.

В ней не было ни жеманной похотливости придворной дамы, отдающейся конюху в каморке под лестницей, ни фальши девушки из постоялого двора, обслуживающего пятого за вечер клиента. Она была естественна словно сама жизнь и неистощима в изысканных ласках. Руки Гаэт скользили по телу Элиена, как две лодки по незамутненной рябью глади горного озера.

– Ты зарабатываешь любовью? – спросил Элиен, когда последний вздох угасающей страсти слетел с его онемевших от восторга уст. Ему претило ханжество.

– А ты зарабатываешь любовью? – Гостья загадочно усмехнулась, преклоняя свою аккуратную головку на мускулистом плече Элиена.

Сын Тремгора вздохнул полной грудью. От девушки пахло хвоей и дорожной пылью, но этот запах был ему приятней, чем баснословно дорогие духи самой изысканной куртизанки Харрены, сиятельной Аммо. В самом деле, девушка, которая сейчас ласкала его живот пряными губами, была прекрасна. Олененок. Ничего не скажешь, отличную добычу изловили даллаги в кустах орешника.

– Ты можешь попросить у меня все, что хочешь, – сказал Элиен, когда гостья стала опускаться вниз, обводя своим пытливым языком впадину его пупка.

– Тебя. Тысячу раз тебя, – шепотом отвечала девушка, на мгновение прервав свое нисхождение к стержню бытия.

Элиен, с самого утра не покидавший седла, ощутил небывалый подъем жизненной силы. Война с герверитами растворилась в неге. На мгновение в мозгу мелькнула кощунственная мысль, что на любовь этой девушки он готов променять даже победу.

В тот момент в его мире существовала только гостья. И он наслаждался этим миром. Он ласкал ее без устали и принуждения. Он любил ее так страстно и горячо, как только был способен. И когда его лицо в третий раз нашло себе приют среди упругих грудей новой подруги, он подумал о том, что все плотские радости, которые были испытаны им прежде, ничто по сравнению с бесстыдными ласками гостьи.

Занимался рассвет. Девушка спала, уткнувшись губами в его правое бедро. Ее рука лежала на груди Элиена – нечаянно обретенный дар судьбы! На тонком смуглом запястье по-прежнему красовалась низка массивных черных камней.

Элиен долго разглядывал его, всматриваясь в непроницаемую черноту сердолика. Девушка грустно вздохнула во сне. И тут Элиену пришло в голову, что он до сих пор не удосужился узнать, как зовут этого трогательного, не знающего стыда олененка.

– Мне имя Гаэт, – прошептали сонные губы девушки.

Элиен поцеловал ее лебединую шею и нежданно погрузился в сон, который был недолог, тревожен, полон серебра и багрянца.

Палатки были сложены и навьючены на ослов. Сытые кони готовились нести седоков на юго-запад весь день. Метательные машины были разобраны, сняты с лагерного вала и розданы выносливым носильщикам. Трубы подали будоражащий переливистый сигнал.

«Выступаем!»

Элиен, как и подобает первому среди равных, был уже в седле, на западной окраине лагеря, готовясь возглавить походную колонну. Рядом с ним томилась от нетерпения лошадь хмурого Кавессара.

Вдруг в ровный успокаивающий гул харренского войска, сложенный из ободряющего крика сотников, конского храпа, тупого постукивания заброшенных за плечи щитов, вплелся чуждый звук. Он возник из пустоты и был слишком слаб, чтобы его могли услышать люди.

Так переговариваются нетопыри в пещерах Хелтанских гор и рыбы в пучинах моря Фахо. Никто не мог понять, откуда взялась щемящая сердце тоска, отчего даллагские псы разом вздрогнули и прижали уши, отчего легла на рукоять меча ладонь Фараммы.

Элиен ощутил не ведомую ему ранее тревогу. Кусты в двухстах шагах от него расступились. Он увидел человека в изорванной и окровавленной одежде, по которой в нем можно было признать даллага.

Человек шел прямо на Элиена. Чувствуя, как тревога растет и крепнет, сын Тремгора поскакал к нему. Кавессар последовал за ним.

Еще издалека Элиена подмывало закричать «Что?! Что случилось?!», но он сдержал свой порыв, ведь не подобает мужчине ударяться в крик по любому мелочному поводу; может, даллага искусал рой диких пчел, а он сдуру ударился бежать по кустам, хотя какие сейчас пчелы и какой даллаг станет их дразнить?

В пяти шагах от даллага Элиен сдержал коня. Остановился и даллаг.

Порыв ветра – и лицо даллага, прежде скрытое длинными свалявшимися прядями, открылось Элиену. Белое, окостеневшее, лишенное выражения… лицо мертвеца.

Синие губы разлепились и раздались глухие слова на харренском наречии Ласарского побережья, которые сроду не способна породить грубая даллагская глотка:

– Я, Октанг Урайн, Длань, Уста и Чресла Хуммера, говорю с Элиеном, сыном Тремгора, достойным моей судьбы и судьбы своего Брата по Слову. Иди ко мне, оставь обреченных, иди. Нет в мире власти помимо моей, нет иной мощи. Я, властелин небес, вложу в твои руки оружие властелина земель, брату же твоему положу молот властелина морей, как и подобает рожденному в Варане. Приди и возьми свое, сын Тремгора, и в прах падут перед тобой стены Тардера, склонят колени Сыны Степей, тень твою умастят благовонной амидой люди Юга. Вся Сармонтазара, от Када до Магдорна, ляжет под тобой яровою телкой и вечность станет одним мановением твоего ока. Иди сейчас, ибо терпение мое короче моих слов.

– Дерьмо, – ответил Элиен и вытащил меч из ножен.

Разрубленное от левой ключицы до правого подвздошья тело даллага повалилось ниц. На его спине, около левой лопатки, зияла обугленная дыра в обрамлении черных потеков запекшейся крови. У даллага было выжжено сердце.

– Он не в меру болтлив для мертвеца, – угрюмо сказал Кавессар. – Вот уже тридцать лет, как мертвые молчат, предоставив говорить живым. Но сегодня, похоже, тридцатилетие мира без магии истекло.

– Дерьмо, – весело повторил Элиен. – Дешевка, не стоящая и двух авров. Урайн – дешевая Хуммерова шлюха! – задорно, по-мальчишески прокричал Элиен небесам. Сын Тремгора был еще очень и очень молод.

Кавессар не ответил, потому что в кустарнике, доселе пустом и безжизненном, он скорее почувствовал, нежели увидел движение. Движения было много. Спустя несколько мгновений стала ясна его причина: к лагерю приближалось множество вооруженных людей, и люди эти были… – Кавессар напряг зрение, пытаясь разглядеть детали их одежды и снаряжения сквозь сетку веток, на которых полыхало нежное пламя свежей листвы, – …герверитами.

Это их шлемы, покрытые верхней половиной оленьего черепа с кустистыми рогами. Это их копья с наконечниками такой длины и ширины, будто на древки насажаны старинные бронзовые мечи аурт-грютов. Это их мягкие шаги, мягкая повадка лесных охотников.

Теперь их увидел и Элиен. Он был изумлен: гервериты никогда не покидали сени своих исполинских вязов, где их суеверный покой оберегал Великий Герва. Герверит подле Сагреалы – все равно что рыба посреди пустыни Легередан. Это ратгор– чудо, ниспровергающее рассудок, чудо, вселяющее безумие.

Гервериты были варварами, но не глупцами. Об этом в «Землях и народах» красным по желтому написано, об этом любой ивл знает. Ивлы, которых, кстати, вот уж никак нельзя было назвать слабаками, не могли без боя пропустить через свою страну герверитов.

Тяжек молот Права Народов. А в последние тридцать лет Право Народов – Право Харрены, и никто без соизволения харренского сотинальма, Мудрого Пса Эллата, не властен пропускать чужаков через свои земли.

– Нам надо быть с войском, гиазир, – деликатно напомнил Кавессар.

– А войску – с нами, – кивнул Элиен.

Они повернули коней и Элиен добавил:

– Каждый имеет право умереть как ему заблагорассудится. Гервериты пожелали умереть здесь, подле Сагреалы.

Солдаты выстроились быстро и в образцовом порядке.

Тяжелая пехота стала в двенадцать длинных шеренг, припав на одно колено и уперев в землю свои «башни» – высокие, в две трети человеческого роста прямоугольные щиты из мореного дуба, обшитые медными полосами и увенчанные полусферическими навершиями-умбонами. Копья пехотинцев до поры до времени смотрели в небо, мечи дремали в ножнах.

За их спинами выстроился отряд быстроногих таркитов и верховые грюты, а перед ними рассыпались даллаги с пращами.

На левом крыле Элиен поставил конницу Кавессара. На правом – браслетоносную гвардию. Сам Элиен вместе с трубачами, посыльными и Славным Знаменем держался в центре, за панцирным строем, рядом с грютами.

Метательными машинами, споро и ловко собранными, Элиен приказал усилить гвардию. Восемь легких стрелометов радовали глаз скорпионовой грацией. Дело было за малым – взмахнуть рукой и расплющить противника таранным ударом сомкнутого строя.

Гервериты вот уже второй раз за день удивили Элиена. Оценив на глаз протяженность и глубину их рядов, он никак не смог насчитать свыше девяти тысяч. Помимо внушительных копий, боевых топоров и деревянных щитов, грубо разрисованных головами неведомых хищных птиц и кое-где изображением белой чаши, Элиен ничего достойного внимания не приметил.

Вот разве только язвила глаз небывалая для варваров стройность рядов. Словно гадальные кости в ларце, гервериты стояли почти идеально правильным прямоугольником. Но, несмотря на это, они во всем уступали войскам Союза: и в числе, и в вооружении, и – это Элиен впитал с молоком матери – в доблести.

Единственная доблесть, которая оставалась герверитам, – достойная смерть. Но это-то и удивляло, причем самым неприятным образом. Неужели пришлецы из Земли Вязов действительно согласны с тем, что их удел – смерть у берегов чужой Сагреалы?

Элиен ждал подвоха, ждал его со стороны леса и недаром поставил там своих лучших солдат вместе со стрелометами. В победе он, впрочем, не сомневался, а встреча с болтливым мертвецом представлялась скорее забавной, нежели страшной. Не каждый день тебе предлагают всю Сармонтазару от Када до Магдорна в качестве яровой телки.

Элиен решил отказаться от разминки конницей и легкой пехотой. Герверитов надо давить сразу – большего они не заслуживают. К чему тратить лишнее время и лишних людей, даже если эти люди – даллаги и таркиты?

– Подавайте тяжелой пехоте «наступление бегом», – приказал Элиен трубачам.

Яростно-хриплые и одновременно пронзительные звуки харренских длинных труб подняли пехоту в полный рост. Оторвались от земли «башни». Юркие даллаги в первый раз разрядили пращи и поспешили вперед – озорничать и кривляться перед герверитским строем.

Единым слитным движением опустились копья первых шести шеренг. В каждой сотне тяжелых пехотинцев был свой барабан, способный вместить четыре ведра браги и оттого называвшийся «большим бражником». Сто двадцать «бражников» начали отбивать ритм мерных шагов.

Страшный гул харренских барабанов сам по себе уже мог заставить разбежаться любую толпу дикарей. Элиен вознес хвалу Гаиллирису, что рожден северянином, а не герверитом, ибо лесным варварам сейчас суждено получить жестокий урок от весьма просвещенных учителей.

«Бражники» участили бой. Пехота ускоряла шаги, почти уже срываясь на бег. Элиен в сопровождении грютов и таркитов последовал за ними, вверяя свой рассудок пьянящему предвкушению сечи.

Даллаги в последний раз осыпали герверитов камнями и разбежались на фланги.

«Бражники» перешли на частую трескучую дробь. На расстоянии в полсотни шагов пехота взревела «энно!» и бросилась на герверитов бегом, сохраняя образцовую нерушимость строя.

Нет ничего неизменного. Вино уходит в уксус, лед – в воду, человек – в землю.

Первые ряды герверитов, не смущаясь, показали харренской пехоте спину и стремительно отступили, обнажив невиданное зрелище: стену из цельножелезных поясных щитов. Из-за этой стены практически в упор по тяжеловооруженным ударили подозрительно короткие луки, толком разглядеть которые было непросто.

Короткие массивные стрелы скрывали в себе, похоже, страшную пробивную силу, потому что первая шеренга харренской пехоты рухнула, как подкошенная. Рухнула почти в полном составе; строй мгновенно сломался.

Элиену некогда было раздумывать над устройством нового оружия герверитов. Некогда было строить догадки, откуда оно взялось и какие бедствия сулит в будущем. Было совершенно ясно одно: стоит помедлить под обстрелом – и после двадцатого залпа от его армии останется менее, чем ничто.

Отступать значило погубить армию. Стоять на месте значило погубить армию. Оставалось как можно быстрее добраться до совсем близких врагов и забить им в глотки их поганые луки-коротышки.

– Повторить пехоте приказ «наступление бегом», да погромче! Подать сигнал коннице и гвардии! То же самое, «наступление бегом»!

– Фарамма! – Это уже к грюту, который озабоченно следил за передним краем. – Направляйтесь со своими к Кавессару и помогите ему. Цельте только в стрелков. Пехоту растопчем сами. А ты, – бросил Элиен Сфорку, начальнику над вспомогательной пехотой, таркитами и даллагами, – веди своих к гвардии, займи ее место и наблюдай за лесом.

Пехота все-таки добежала до герверитских стрелков, добежала по трупам своих и, озверевшая, мгновенно взломала железную стену невиданных щитов.

В то же время на фланги герверитов обрушилась кавалерия Кавессара, грютские стрелы и гвардия.

Элиен не был трусом. Более всего ему сейчас хотелось крушить налево и направо уродливые герверитские шлемы. Но, как учил Эллат, «хорошо, если военачальник зарубит несколько неприятелей в пример своему воинству; но плохо, очень плохо, если несколько неприятелей зарубят его – тогда гибель многих из-за смерти одного неизбежна».

Элиен, оставшийся позади своих рядов, с наслаждением наблюдал, как гервериты уступают натиску вышколенной харренской армии. Как один за другим падают шесты с полотняными листьями вяза – герверитские знамена. И только Октанга Урайна Элиен не мог высмотреть нигде.

Где прячется и что себе думает этот выскочка? Где, в конце концов, его доморощенная военная хитрость? Какие-нибудь облепленные смолой и соломой горящие свиньи, что бегут с визгом из того паршивого леска, или пятьсот колдунов-недоучек, переодетых Воинством Хуммера? Чего еще ждет этот ублюдок?

Когда казалось, что гервериты уже полностью сломлены и вот-вот ударятся в повальное бегство, любопытство Элиена было удовлетворено. Тот неслышный доселе звук, который будил необъяснимое беспокойство еще до начала битвы, набрал силу и теперь его услышали все.

Так не кричит птица, не рычит зверь, не стонет человек – так, наверное, вопила Сармонтазара на Заре Дней, когда из ее чрева исторгались Хелтанские горы, Орис и море Фахо. Копье Кавессара, на котором только что поселился невезучий герверит, не выдержало тяжести неприятельского тела и сломалось. В пальцах Фараммы лопнула натянутая тетива.

Гервериты дружно подхватили этот нечеловеческий рев и запели. Мир изменялся.

Лес полыхнул прозрачным серебристым пламенем и между деревьями появились они. Элиен понял, что наступил решающий час. Подгоняя перепуганного коня, который все норовил своротить вправо, к Сагреале, он помчался на правый фланг, где застыла в нерешительности вспомогательная пехота.

Теперь он начал понимать истинное значение своего сна. Из леса выходили, точнее, вытекали – словно бы струились в нескольких пальцах от земли – невиданные существа. И это были отнюдь не пятьсот колдунов-недоучек, переодетых Воинством Хуммера. Это было само Воинство Хуммера.

Люди? Птицы?

Их головы напоминали человеческие, но носы были ближе по форме к клювам и, видимо, заменяли им заодно и рты, которых не было. Глаз этих тварей Элиен не увидел. Не то шлемы с прорезями, не то костяные наросты, увенчанные ровным гребнем из перьев, скрывали все подробности.

Тела исчадий Хуммера были сплошь покрыты крохотными серебряными чешуйками. Ноги сгибались в коленях не вперед, а назад, и вместо ступней имели огромные когтистые лапы, руки же были в точности человеческими. Последнее показалось сыну Тремгора особо омерзительным. В довершение всего существа были наделены вполне человеческими признаками пола и, судя по таковым, все сплошь являлись мужчинами.

Существа не несли щитов, но были вооружены мечами и мечи эти не были порождением кузнеца-человека. Более всего они походили на тонкие и узкие осколки морского льда – темные, зеленовато-голубые, изогнутые серпообразно. Существ было около шести сотен – это Элиен отметил про себя совершенно машинально, как и любой военачальник с опытным глазом.

Они вышли и выстроились напротив оробевших таркитов, не прекращая, а лишь усиливая и усиливая до нестерпимой мощи свой боевой крик; казалось, в уши ввинчиваются граненые рубины, а в сердце ледяной острогой входит Коготь Хуммера.

Но самым страшным оказался не крик.

Самое страшное началось, когда они прыгнули – все разом, прямо с того места, где стояли, без разбега, с расстояния около пятнадцати шагов. Мало кто из таркитов успел выставить меч или закрыться щитом… Но каждый из тех, кто все-таки успел, перед смертью видел, как раскалывались, разлетались на мельчайшие осколки мечи при соприкосновении с серебристой чешуей чудовищ, в то время как их мечи-серпы с легкостью вспарывали и кожу щитов, и кожу людей. Края ран вспыхивали прозрачным пламенем и быстро обугливались, но кровь отнюдь не сворачивалась и хлестала вовсю.

Ни таркиты, ни даллаги не смогли дать чудовищам достойного отпора. Да и какой отпор может быть, милостивый гиазир, если оружие в ваших руках становится хрупким словно весенняя сосулька?

Не помня себя, Элиен бросился вперед, хотя каждая частица его существа жаждала бегства.

Он оказался рядом с одним из врагов, усевшимся сверху на зарубленного только что таркита и выцарапывавшим ему сердце. Невзирая на участь, которая постигла дрянные таркитские мечи, сын Тремгора нанес удар. Он вложил в него такую силу, какую только могли породить гнев и отчаяние.

Меч опустился поперек перьевого гребня твари. Его противник рухнул на свою жертву, а оружие в руках сына Тремгора взяло торжествующую звенящую ноту. Перед Элиеном блеснул луч надежды.

Птицечеловек, впрочем, был скорее оглушен, чем убит. Он шевельнулся, рука вслепую зашарила по траве в поисках утерянного меча.

Оглушить шесть сотен противников Элиен мог едва ли. Уже с первого удара он сильно ушиб кисть, а после десятого она обещала повиснуть плетью вдоль тела. Зато птицечеловеки уделили ему достаточно внимания. Сразу два десятка уродов оказались рядом с ним.

О бегстве Элиен не думал. Он приготовился принять достойную сына Тремгора смерть на берегах Сагреалы. Но смертным не дано зреть витийство Нитей Лаги, как не дано пламени питаться водой.

Из-за спины Элиена на его врагов обрушилось множество стрел. Поражая их в лицо, в руки, в чресла, они едва ли причиняли им ощутимый вред и разлетались на куски, но их было так много, что существа замешкались и это спасло Элиену жизнь.

– Мой гиазир, – услышал сын Тремгора знакомый голос с глухим грютским акцентом, – уходи отсюда, уходи во имя своей страны и всей Сармонтазары.

Рядом с Элиеном гарцевал Фарамма. Лук его обзавелся новой тетивой, а лицо – новыми ранами. «Добрались герверитские копья и до нашего мудреца», – подумал Элиен.

Фарамма среди прочих военачальников слыл за большого умника. В основном потому, что на военных советах предпочитал молчать, а в пору самых горячих споров – загадочно улыбаться.

– Уллар Фарамма, кто разрешил тебе нарушить мой последний приказ? Почему ты и твои люди не на левом фланге?

– Забудь об Уложениях Айланга, скоро некому будет им подчиняться, – спокойно сказал Фарамма, между делом запуская стрелу в ближайшего урода. – Эти твари везде, нет ни левого фланга, ни центра. Не с тем оружием пришли мы сюда.

В этот момент на Фарамму обрушилась серебристая молния и он полетел с лошади, подминаемый чудовищем.

Элиен пытался ему помочь, но морду его коня располосовал удар Когтя Хуммера, а на него самого, как только что на Фарамму, налетел другой нелюдь. Через мгновение Элиен уже лежал на земле, а над ним склонилось лицо (лицо? о, милостивый гиазир, с таким личиком едва ли имеет смысл надеяться на благорасположенность милых девушек!) невиданного врага.

Нелюдь почему-то медлил. Элиен уже успел привыкнуть к той завораживающей быстроте, с которой перемещаются и орудуют мечами враги, и не мог понять, почему он еще жив.

Лысое яйцо с клювом и гребнем, заменявшее Воину Хуммера голову, вдруг растрескалось – и впрямь, как яйцо, – и ледяное тело, прижимавшее Элиена к земле, отлетело в сторону.

Довольный Кавессар поцеловал внушительных размеров шестопер и, соскочив с коня, помог Элиену подняться.

– Помнишь, Кузнец Гаиллириса, свое первое творение? – спросил Яростный Телец, тяжело дыша.

Элиен помнил. В шестнадцать лет он, вступая в сан, едва не до икоты обпился Медом Поэзии и двенадцать часов кряду надсаживал глотку в стенах храмовой кузницы. Именно тогда он собственноручно выковал эти шесть стальных перьев, каждое в четыре ладони, и, разумеется, не смог убить своим изобретением даже мухи, оттого что ему оказалось не по силам оторвать от земли недетскую голову шестопера. Ему, но не могучему Кавессару.

Нашелся наконец камень и на Косу Хуммера.

– Ты убил его, – удовлетворенно сказал Элиен, глядя, как тело врага устремляется к небу стаей вертких зимородков.

Неподалеку лежал мертвый Фарамма, встретивший свою смерть печальной улыбкой. Грют, сын грюта, Сын Степей.

– Не уверен, – мрачно заметил Кавессар. – Но даже если и убил – что с того? Мои люди вырезаны, почти все люди вырезаны. Беги, мой гиазир. Я отдам им свою жизнь вместо твоей, пока есть еще что отдавать.

– Нет. Варанский флотоводец встречает смерть вместе со своим кораблем, я же хочу погибнуть со своими солдатами.

– Как знаешь, – сказал Кавессар, вскрывая перстень на безымянном пальце.

Камень глубокого синего цвета откинулся в сторону на миниатюрной золотой оси, открывая тайник в золотом углублении оправы. Не успел Элиен вспомнить, что носит Кавессар под камнем, как тот поднес перстень к губам, дунул – и облачко красной пыли окутало лицо первого среди равных. Туман Фратана.

Был это сон или не сон? Тело не слушалось его, но сквозь полуприкрытые глаза Элиен видел – или ему казалось, что он видит? – как Кавессар пел и вместе с ним пел его шестопер; как надсадно кричали Воины Хуммера и последние грюты; как кучка ветеранов-браслетоносцев, сбившись вокруг стрелометов, надеялась на то, что хотя бы четырехлоктевые оперенные жерди с гранеными наконечниками смогут пробить серебристую чешую – тщетно; как упало в кровавую траву Славное Знамя – осклабившийся харренский пес; как бурлили воды Сагреалы и топтались перед ними, словно свиньи перед кипящими отрубями, Воины Хуммера.

Когда Элиен сбросил с себя Тенета Фратана, солнце уже клонилось к закату. Над головой покачивались голые ветви молодых дубов.

Он сидел, прислонившись к холодному стволу, и не чувствовал онемевших ног. Перед ним на корточках сидел Кавессар. Его лицо было бело, как утренний снег на ласарских дюнах.

– Слушай меня, Брат по Слову, – сказал он на чистейшем варанском наречии. – Слушай, пока не ушла моя власть над этим телом. Я, Шет окс Лагин, спас тебя, и это удалось только потому, что река за моей спиной носит имя Сагреалы…

Элиен покачивал головой в такт его словам, но рука уже нащупала рукоять меча под плащом – хвала Гаиллирису, он был там. Мертвец неожиданно перешел на харренский:

– …да, Сагреалы, будь проклято это имя и имя породившего ее. Я, Длань, Уста и Чресла Хуммера, говорю с тобой…

Элиен так и думал. Не дожидаясь продолжения, он выхватил меч и, прокрутив его в великолепном «жернове», снес говорящую голову. Еще с утра она принадлежала Кавессару, а теперь извольте видеть, милостивый гиазир – уста и все такое Хуммера.

Обезглавленное тело медленно завалилось навзничь.

«Что я скажу, Кавессар, твоему отцу?» – горько подумал Элиен.

Сын Тремгора перевернул тело.

Да, он так и думал. Лучший в северных землях доспех был разодран, как пергамент. Края обугленных ребер. Изуродованные легкие. В чьих руках теперь твое сердце, Кавессар?

Когда на могилу Кавессара был положен последний ломоть дерна, Элиен поднялся с колен и, прошептав посмертное заклинание Гаиллириса, поцеловал свой меч. Он не чувствовал страха. Мерзкие птицечеловеки могли появиться в любой миг, но Элиен не думал о них.

Он помедлил еще немного и уже собрался тронуться в путь, как еловые лапы за его спиной расступились и слабый голос воззвал к нему. Элиен без страха обернулся – если б его хотели убить, это можно было бы сделать, не вдаваясь в беседы.

– Я шла по твоим следам, чтобы попрощаться, – сказала Гаэт.

Платье изодрано, на виске запеклась кровь. Ногти на длинных тонких пальцах сорваны, правое плечо рассечено. Остатки одежды насквозь мокры. Сквозь тонкую ткань белеет прекрасное тело.

«Жива! Она оказалась удачливее всех моих воинов – кажется, пока только ей одной удалось переплыть Сагреалу».

– Я не могу говорить долго. Я почти мертва…

Элиен не мог понять, какая из ее ран может служить поводом для разговоров о смерти. Все, что он видит перед собой, в общем-то царапины.

– Говори же!

– Я ухожу в мир мертвых, но я не хочу расставаться с тобой.

Элиен обнял лебединую шею девушки и погладил ее волнистые цвета воронова крыла волосы.

– Не говори глупостей, Гаэт. Тебе нечего спешить в мир мертвых. Мы вместе вернемся в Харрену.

Бескровные, белые губы Гаэт казались запорошенными мелом. Ее дыхание было тяжелым и прерывистым. Каждое слово давалось ей с величайшим трудом.

– Не время думать о Харрене…

Гаэт сняла с руки браслет из черных камней и протянула его Элиену, знаком призвав его к молчанию.

– Возьми эту вещь. Если ты действительно хочешь, чтобы Гаэт пришла, надень браслет на запястье глянувшейся тебе женщины. И Гаэт придет к тебе на всю ночь, такую же ночь, как та, что предваряла сегодняшний день. Исполненный смерти…

Элиен принял браслет и обнял девушку. Он целовал ее перепачканные глиной руки, окровавленные плечи. Он шептал ей слова, на которые, как полагал еще вчера, вообще не был способен. Он превозносил ее, он славил ее, он восхищался ею. Он закрыл глаза, прижавшись лицом к ее груди. Но он не услышал стука сердца.

Элиен посмотрел в ее искаженное мукой лицо. Глаза Гаэт были закрыты, уста безмолвны. Элиен отпрянул назад. Девушка упала к его ногам.

Сын Тремгора смотрел на нее, овеваемую ледяным ветром смерти, и не скоро понял, что же произошло.

В спине девушки торчал неприметный обломок стрелы, едва выступающий из-под кожи. Рана не была свежей. Кровь уже успела свернуться, образовав вокруг раны подобие земляного вала.

Сам не понимая зачем, Элиен попробовал вытащить стрелу, уцепившись за торчащий край древка. Пальцы соскальзывали и срывались. Из-под ногтей выступила кровь.

На бескровное лицо той, что звалась Гаэт, упала слеза.

Погони все не было.

Пути Звезднорожденных

Великая Мать Тайа-Ароан озарила его рождение, но тогда он не знал этого.

Детство он провел в темной лачуге, прилепившейся к варнагским тесаным стенам. Он помогал отцу-старьевщику разыскивать и починять всякую рухлядь. Они подолгу скитались по лесам, которыми сплошь покрыто Большое Междуречье, не брезгуя ни одной находкой, а потом возвращались в свою лачугу и разбирались с добычей.

Заржавленные шишаки, отысканные среди болот, редко возвращались к былой молодости. Битые горшки, даже и склеенные рыбьим клеем, протекали и мерзко смердели. За украденную из древнего кургана золотую сережку могли утопить по обвинению в колдовстве.

Впрочем, золотые серьги в курганах, похоже, давно перевелись, ожерелье или диковинный кривой меч разыскать удавалось редко, а за горшки платили смехотворные гроши. К тому же какой-нибудь веселый вельможа из царского дворца мог спьяну расколотить уродливый горшок на голове незадачливого торговца. А потом отец, злой и упитый вонючей брагой, колотил на голове сына все, что попадалось под руку.

Семью его соседи не любили, но побаивались. Его деда, Октанга Сарома, казнили как колдуна с нечистым глазом.

Обвинение было вполне доказательным. За умеренную мзду от мужа-ревнивца Саром мог поугасить любовный пыл неверной жены, за десять золотых от торговца мехами напустить тьму моли в амбары конкурента, а за так, для своего удовольствия, приворожить к себе и без того податливую девицу.

Разжилось его семейство тогда вполне неплохо, множество незаконных детей Сарома разгуливало по всему Варнагу, а сам он сделал себе вполне законного наследника, Октанга Парса. Когда Парсу исполнилось одиннадцать лет, на Сарома наконец донес варанский вольный торговец, у которого в одну ночь напрочь выдохлись сто пятьдесят запечатанных бочек первосортного гортело. Саром с камнем на шее отправился кормить пиявок, его имущество конфисковали в пользу казны, но дурная слава осталась.

Парс вырос. Его жена родила сына, которому дали зловещее имя Урайн. Дела шли паршиво, а потом пошли совсем плохо.

Сын Тремгора спешился. Его прежний жеребец навеки остался на правом берегу Сагреалы, а этот, чудом спасшийся с поля боя, пристал к нему на следующий день после сражения.

Коня звали Крум, и он когда-то принадлежал Фарамме. Но грютский уллар погиб, защищая Элиена, и вот теперь его конь жестоким напоминанием о поражении вышагивает рядом.

Под покровом ночи, словно вор или опальный сановник, крался Элиен самыми темными улицами Ласара. Таков удел проигравших. Позор воровской ночи становится уделом всех, потерпевших поражение. Победители возвращаются домой в полдень, под бравурный грохот барабанов, окруженные всеобщим ликованием, чеканя шаг по россыпям лепестков и серебряной мелочи, что вдосталь сыплется из триумфальных колесниц.

Элиен распахнул дверь капища Гаиллириса. Знакомые своды. Знакомые фрески на стенах. Жертвенник. Темный силуэт у огня.

– Кто там? – встревоженный голос.

Элиен знал этот голос с младенчества. Сегэллак. Старший жрец Гаиллириса. Отец Кавессара. Хромой на одну ногу воин, поэт, мудрец.

Элиен хотел и не хотел встречи с ним. Презрение Сегэллака было ему тяжелее презрения целого города. Но Элиен все-таки пришел к нему. Он искал презрения.

Минута узнавания. Сегэллак молчит. Конечно, он обо всем знает. И о поражении, и о гибели войска. Но в его взгляде нет осуждения. Только сострадание и твердая решимость не склоняться перед судьбой. Таким бледным Элиен не видел его никогда.

На Сегэллаке были белые одеяния, в которых жрец проводил часы Ночного Бдения. Он поддерживал огонь перед жертвенником. Он не спал.

– Убей меня, учитель. Я проиграл битву, – мертвым низким голосом сказал сын Тремгора.

Сегэллак неподвижен. Элиен подходит к нему и, преклонив колени, подает ему свой меч рукоятью вперед. С незапамятных времен в Харрене это означает одно: готовность принять смерть из рук наставника.

Сегэллак по-прежнему неподвижен.

– Нет, Элиен. Нет, – качает головой Сегэллак, отводя руку Элиена.

Он отворачивается к огню. Его лицо скорее напоминает маску скорби. В походе погиб его сын. Он сам погиб бы в этом походе, если бы не был столь стар. Жить остался Элиен, чье лицо в свете пламени похоже на другую маску – ту, что кладут в саркофаг вместе с мертвым.

– Садись. – Сегэллак указывает на ковры, разложенные подле жертвенного огня.

Элиен послушен. Ученик послушен учителю, рассудок – воле, жертва – палачу. Элиен ждет смерти, которую он заслужил по праву.

– Род Акретов никогда не знал слабости. И ты, Элиен, не трус, – медленно и отчетливо, почти по слогам произносит Сегэллак. – Среди харренских воинов не было предателей и слабаков. Их не было и в твоем войске. А гервериты никогда не знали ратного искусства, а их цари не отваживались и близко подойти к Сагреале.

Элиен сдержанно кивнул и решился перебить своего учителя:

– И именно потому я не могу понять, откуда их воины набрались храбрости, откуда взялись у них такие мощные луки и, главное, – неуязвимые люди-птицы. Ты ведь не знаешь, учитель…

– Знаю, Элиен. Гаиллирис открыл мне случившееся в своем бесчувственном первопричинном пламени.

Взгляд Элиена утонул в оранжевых листьях огня. Впервые в жизни он задумался о смысле огненного служения и ощутил нечто вроде сожаления. Девять лет прошло с тех пор, как он стал помощником Сегэллака, младшим жрецом. Уже пять лет он – Белый Кузнец Гаиллириса.

Но все это время он не чувствовал огня, не понимал его стихии. Он был чересчур умен, чтобы верить, и относился к своим обязанностям, как к пустому ритуалу. Никогда он не видел в огне событий далеких и близких, никогда не получал знамений, и даже сон на Сагреале его гордыня истолковала превратно.

– Я видел, как ты спасся, и видел, как погиб мой сын, да произрастет стройной сосной семя его души в Святой Земле Грем! – продолжал Сегэллак. – Я видел все.

– Я больше не могу терпеть, Сегэллак. Убей меня.

Сегэллак убрал со лба седую прядь и положил руку на плечо Элиена.

– Если я убью тебя, – совсем тихо сказал Сегэллак, – Урайн будет доволен.

Конечно же, слова Сегэллака были истиной. Шет окс Лагин по-прежнему остается в плену у Октанга Урайна, гибель войска на Сагреале осталась неотмщенной, гервериты торжествуют победу, Харренский Союз посрамлен. Смерть Элиена ничего не исправит, только усугубит и без того тяжелое положение Харрены.

– А я не хочу, чтобы Урайн был доволен, – продолжал Сегэллак. Пламя жертвенника, приобретшее цвет облаков на закате, взметнулось к потолку, облобызав кедровые балки.

– Я не хочу, чтобы все было так. Я не хочу твоей смерти. Победа и поражение всегда идут рука об руку. Нельзя думать, что бывает одно без другого. Ты можешь победить!

Голос Сегэллака грохотал под сводами капища, невидимый ветер раздувал его длиннополые одеяния. Элиен встал и подошел к учителю, простирающему руку над жертвенным огнем.

– Что мне теперь делать? – тихо спросил Элиен.

Перед его мысленным взором проносились видения, смутно различимые сквозь Туман Фратана. Правый берег Сагреалы, усеянный трупами павших, кони со вспоротыми животами, обуглившиеся палатки, Славное Знамя в истоптанной траве. Набухшие почки, забрызганные кровью. Мертвец с выжженным сердцем, предлагающий ему власть над Сармонтазарой. Белые губы Гаэт.

– Ты пойдешь в Таргон, к Эллату. Расскажешь ему обо всем. Мудрый Пес Харрены поможет тебе.

С этими словами Сегэллак наклонился, поднял меч и подал его Элиену.

– Ты выковал его год назад. Даже черная сила, которой полны Воины Хуммера, не смогла сломить его. Верни его ножнам и иди. Ему не суждено обратиться против своего хозяина.

Сын Тремгора вышел из капища. У ворот его ждал неотступный Крум. Элиен с теплотой заглянул ему в глаза.

– Хорошая животина, умная, – сказал он ласково. – А твой новый хозяин дурак. Умереть хотел. Кто б тебя после этого кормил, а?

Пути Звезднорожденных

В ласарском порту стоит неумолчный гомон. Только что в него вошли пять больших варанских галер и теперь они одна за другой швартуются у главного причала. Восторженные вопли чаек, грохот якорных цепей, скрип уключин.

С галер сходят степенные варанские воины и вместе с ними на причалы вырываются засидевшиеся за время путешествия мальчики. Сотня отпрысков лучших семей со всего Варана вмиг захватывает причалы, улюлюкает, задирается друг к другу.

По заведенному обычаю к ним выходят представители всех городов Союза, выходит Кавессар, выходит почтенный Сегэллак и его воспитанники.

Двенадцатилетний Элиен среди них. Почти двенадцатилетний. Элиен знает – да, Сегэллак объяснял это тридцать три раза, – что Харрену и Варан связывают узы древнего родства, что много городов побережья были некогда основаны варанскими колонистами, что дружба двух народов и во дни мира, и во дни войны служит предметом зависти для всей Сармонтазары и что завтра будет положено начало новому поколению Братьев по Слову. Он знает все это, но сейчас варанцы для него – неведомые чужаки, а с чужаками надо держать ухо востро.

Элиен испытующе глядит на галдящую варанскую братию, на драконьи пасти галер, на непонятные надписи, выведенные вдоль их невысоких бортов. Три года учил своих воспитанников Сегэллак варанскому языку, теперь они немножко умеют болтать и несколько лучше – читать, но знакомые буквы на бортах галер не складываются в привычные слова.

От этих надписей веет тайнами седой древности, когда мир был исполнен магических сил и одним словом можно было остановить стотысячное войско. Но сейчас – так учил Элиена Сегэллак – все это ушло в прошлое и не вернется никогда.

Среди всех мальчиков выделяется один – более спокойный, более сдержанный, с таким же задумчивым и отрешенным взглядом, как и у самого Элиена. Вот, вот он – его достойный противник в завтрашних состязаниях.

Недолго думая и не спрашивая разрешения у своего учителя, Элиен подходит к нему и, с силой хлопнув по плечу, говорит, с трудом сочетая слова сложного варанского языка:

– Мое имя Элиен. Назови свое.

Тот исподлобья глядит на задиристого ласарца и наконец отвечает с расстановкой:

– Шет окс Лагин.

– Я запомню его завтра, – кивает Элиен и, страшно собой довольный – очень здорово он поговорил с этим варанским выскочкой! – возвращается к наставнику и остальным.

– Я вижу, ты уже разыскал своего Брата по Слову, – улыбается Сегэллак.

– Брата? – Элиен искренне удивлен. – Этот варанский поц станет моим братом?! Но ведь все решается жеребьевкой!

– Человеческая воля сильнее жребия. А за «поца», о змееязыкий Элиен, ты сегодня вечером десять лишних раз проведешь бой с моей тенью.

О ужас! В этот момент он жалеет, что не завязал с утра узлом свой непокорный язык.

Состязания удались на славу.

Они бежали традиционную дистанцию – вокруг стен ласарской цитадели, – и Элиен пришел вторым, а Шет окс Лагин первым, и с отставанием на добрых десять шагов за ними прибежали все остальные.

Они метали копья – и копье Элиена на полнаконечника опередило копье Шета окс Лагина, а далеко за ними воткнулись в землю сто девяносто восемь копий других участников состязаний.

Они переплывали ласарскую гавань – и только им двоим, Элиену и Шету окс Лагину, хватило сил достичь Маяка Айланга. Остальные сдались и их подобрали лодки смотрителей состязаний. Трое упрямцев утонули.

Они были лучшими. Но двум победителям нет места на одних состязаниях. Поэтому им предстоял поединок, который решит все. Дрались при полном вооружении, которое каждый был волен выбирать себе сам. Элиен предпочел легкий таркитский меч для левой руки, длинный харренский – для правой. Шет окс Лагин – секиру на удлиненном древке и все.

Естественно, оружие было совершенно тупым, их тела надежно защищались плотными кожаными доспехами с овчинным подбоем, на головах были шлемы с решетчатыми забралами. И все же это был настоящий бой. Помимо крепких ушибов, можно было заработать и перебитую ключицу, и сломанную ногу, и – если совсем уж не повезет – свернутую шею.

Правила были просты: делать что угодно, как если бы против тебя вышел заклятый враг. Проигрывает тот, кто признает чужую победу, подняв забрало, либо тот, кто хотя бы одной ногой выступит за пределы круга, в котором происходит поединок.

Они вошли в круг под одобрительный свист зрителей и стали друг напротив друга, крепко расставив ноги. Шет окс Лагин едва заметно улыбнулся Элиену уголком рта. Элиен ответил сдержанным поклоном.

Пропели сигнальные трубы. Опустились забрала. Энно.

Секира в руках окс Лагина оказалась страшным оружием. С виду более коренастый и более закрепощенный, чем Элиен, он имел неимоверно подвижные и гибкие руки. Может быть, только наставник Элиена, Сегэллак, умел управляться с шестом столь же виртуозно.

Но Элиен тоже был кое на что способен. Ловко уклоняясь от гудящего бражником древка и посвистывающих полукружий металла, он искал слабины, чтобы подобраться к Шету поближе. Прежде чем ему это удалось, он получил по ногам так, что, не успей он, упавший, откатиться в сторону, быть ему оглушенным ударом по голове и вышвырнутым за пределы круга.

Вскоре Элиен ошибся еще раз, заработал прямой тычок в солнечное сплетение и был опрокинут на спину. Голова его оказалась за пределами круга. Но когда Шет окс Лагин вознамерился нанести ему удар в пах и тем самым окончательно подавить его волю к сопротивлению, сын Тремгора, молниеносно сделав стойку на голове, выпрыгнул из этого положения и, продолжая заваливаться вперед, ударил своего противника мечом в горло.

Безусловно, не будь оружие затупленным, варанец погиб бы мгновенно, но даже этого ему хватило, чтобы на время потерять дыхание. А без дыхания нет жизни, нет боя. Элиен подскочил к ошарашенному Шету вплотную, сорвал с него шлем и с победным кличем швырнул его к стопам своего наставника Сегэллака. Зрители ответили ему восторженным гулом.

Однако оказалось, что Элиен принес в жертву зрелищности свою победу. Потому что поднять свое забрало должен был Шет окс Лагин собственноручно – тогда ему сразу засчитали бы поражение.

Элиену все равно требовалось теперь выбить из варанца мольбу о пощаде. Но Шет не предоставил ему такой возможности.

Глотнувший свежего воздуха, Шет подсек ему ноги, опрокинул на землю и, взяв его голову в захват «корень сосны обживает скалистое побережье», прошипел:

– Сдавайся, северянин…

Элиен несколько раз предпринял отчаянные попытки освободиться, но они привели лишь к тому, что Шет сильным ударом ноги выбил у него меч и усилил хватку. Но сдаваться необузданный сын Тремгора все равно не собирался.

– Меня можно убить, но нельзя одолеть, – прохрипел он в ответ, охваченный самоубийственным упрямством. Уж очень хороши были слова Эррихпы Древнего!

– Сдавайся, иначе умрешь.

В глазах Элиена уже расплывались малиновые круги, в ушах гудели галерные колокола, но он продолжал упорствовать:

– Сдавайся ты, варанец.

Тогда Шет окс Лагин рассмеялся и отпустил Элиена.

– Сдаюсь, – сказал он, выходя за пределы круга.

Недоумевающие зрители притихли.

Сын Тремгора был признан победителем состязаний и увенчан вересковым венком. По правилам ему принадлежала честь самому выбрать себе Брата по Слову. За остальных должен был решать жребий.

Элиен, не колеблясь, указал на Шета окс Лагина.

Солнце только что рассеяло мглу над болотами, когда Урайн и его отец подошли вплотную к Сумеречному Лесу. Сумеречный Лес начинался там, где Орис и Киад близко подходят друг к другу и образуют Малое Междуречье, на языке герверитов – Лон-Меар.

Место это у герверитов считалось проклятым, и оно действительно было проклятым. Немногие отваживались войти в колеблющийся туман Лон-Меара и никому не случалось оттуда выйти. Только беспросветная нужда и обволакивающая мозг багрово-золотистым туманом алчность толкнули Парса в зыбкую пасть Лон-Меара.

Еще в молодости он слышал от одного болтливого северянина страшные и манящие россказни о Малом Междуречье, которые тот якобы, в свою очередь, вычитал в каменных недрах Башни Оно. В Лон-Меаре, дескать, возвышался в незапамятные времена Град Того, Кого Хуммер Лишил Значений, а потом, как обычно, все небывалое могущество пало в прах и от него ничего не осталось.

Парс не верил ни в древние письмена в Башне, ни в существование самой Башни, ни уж тем более в Того, Кого И Так Далее, он вообще не верил ни во что, кроме денег, и именно поэтому все-таки решился сейчас, уже на склоне своих лет, идти в Лон-Меар. Что бы там ни был за Град, а золотишко-то в руинах, может, и разыщется.

Сумеречный Лес почти не отличался от обычного. Деревья. Трава. Но кругом стояла полная тишина, какой никогда не бывает в летнем лесу. Не считая этого, все было даже лучше, чем в предыдущие три дня, потому что болота кончились, и Парс с сыном ступили на твердую землю.

Они пошли вперед. Парс все время держался за рукоять длинного грютского кинжала, которому когда-то давно возвратил прежний блеск долгой и кропотливой возней с соком бузины, молоками налима и мелким просеянным песком. Урайн волок на себе всю путевую поклажу, недобро косился на отца, но почему-то совершенно не боялся. Тогда в нем впервые зародилось чувство, что он находится там, где должен, и делает то, во имя чего рожден.

В первый день им не повстречалось ничего интересного. Они шли и шли, а кругом был все тот же умиротворенный тишиной лес, под ногами была все та же трава, солнце неспешно совершало свой путь над их головами. С востока на запад.

Ночь прошла спокойно.

На второй день им тоже не открылось ничего интересного. Ничего, если не считать скелета, очень старого скелета. Одежда на костях давно истлела и только насквозь проржавленный полуторный меч в сгнивших ножнах выдавал в незнакомце человека из просвещенного народа, а не дикого лесного крикуна.

При нем не было ничего, способного удовлетворить алчность герверита. Сплюнув на лысый ощеренный череп, Парс бросил: «Идем».

Все было по-прежнему. Они шли с севера на юг, солнце – с востока на запад.

Ночь прошла спокойно, точно так же, как и следующие восемь ночей.

У Парса не было с собой карты, да и не существовало в мире карт Сумеречного Леса. Но он был опытным ходоком, много говорил с варанцами, плававшими по Киаду мимо Лон-Меара, и знал, что они уже давно должны были выйти к месту слияния Ориса с Киадом.

Давно – это три дневных перехода назад. Вода в их флягах закончилась, они собирали росу с листьев. Запасы пищи подходили к концу, а поживиться в этом безжизненном лесу было решительно нечем. Здесь не было ни зверей, ни птиц, ни съедобных грибов, ни ягод – ничего.

На десятый день они набрели на очень старый скелет, одежда на котором давно истлела и только заржавленный контур полуторного меча в сгнивших ножнах выдавал в нем человека из просвещенного народа. На его черепе отвратительным желтоватым пятном засох чужой плевок.

Стояла изумительная ясная погода, свойственная венцу лета. Парс, воздев глаза к полуденному солнцу, хрипло прорычал:

– Когда-нибудь я доберусь до тебя, желтый обманщик, ведущий кругами! И тогда я сожру тебя, как лепешку с сыром!

Урайн неодобрительно нахмурился. «Старик совсем выжил из ума», – подумал он, косясь на рукоять грютского кинжала у пояса отца.

Пищи оставалось совсем немного. Доели последний ломоть вяленого мяса, закусили пригоршней сушеных ягод боярышника и снова пошли. На этот раз – на север, надеясь покинуть Сумеречный Лес прежде, чем голод превратит их тела в дряхлую ветошь.

Второй круг оказался значительно меньше первого. Заночевать им пришлось неподалеку от все того же истлевшего кладоискателя, пролежавшего в этом пустом лесу по меньшей мере пять столетий.

Очень хотелось пить, но воды не было ни капли. Царила невероятная сушь, и они удовлетворились тем, что пожевали горькие листья вязов.

Облегчения это не принесло. Они легли спать. Парс все еще не терял надежды выбраться из Лон-Меара, но его более дальновидный сын уже понимал, что Лес жаждет жертвы.

Во втором часу пополуночи, когда Парс тихонько подвывал во сне от мучивших его кошмаров, Урайн неслышной лаской подкрался к отцу, извлек из его ножен грютский кинжал и одним не лишенным изящества движением вспорол ему горло.

Урайн припал губами к свежей ране и пил кровь, пока не почувствовал, что голод и жажда отступили, сменившись сладким дурманом и приятным теплом, разлившимся по всем закоулкам его уставшего тела. Потом он заснул глубоким и безмятежным сном.

Урайн вышел из Лон-Меара круглым сиротой. Но теперь он знал, в чем смысл его существования, он знал правду о своем избранничестве. Великая Мать Тайа-Ароан пометила его чело своей багровой печатью. Только благодаря этому он допущен к своему новому знанию и оставлен жить. Жить волею Хуммера и во имя воплощения воли Хуммера.

Из Лон-Меара вышел отнюдь не шестнадцатилетний подросток, еще не сбривший своей первой бороды. Сумеречную Черту переступил тридцатилетний человек в темно-пурпурном плаще.

Его единственное ухо украшала серьга с ярко-зеленым камнем. Он был перепоясан мечом в дорогих, но строгих ножнах из черненого серебра без резных украшений и каменьев. Его глаза, утратившие постоянство цвета, переливались всеми оттенками серого, зеленого и голубого. Временами в них проскальзывали сапфировые искры и росчерки потустороннего багрянца.

Второе ухо Урайн оставил в залог Хуммеру. Оно продолжало слышать, слышать древний язык, слова которого смертельно опасны для любого из живущих. Но чтобы самому заговорить на нем, Звезднорожденный должен постичь многое.

На раздавшихся вширь плечах Урайна болтались две переметные сумы. Урайн шел через подмерзшее болото, на его непокрытую голову падали первые колючие снежинки, но он не чувствовал холода, ибо отныне в его жилах бушевало ледяное пламя.

А другое, яркое и горячее пламя, в это время возносилось к небесам над капищем Гаиллириса в Ласаре. Второй Звезднорожденный поклонился старшему жрецу и, приняв из его рук кубок, полный до краев Медом Поэзии, испил веселящий напиток до последней капли.

Эллат был фигурой легендарной. За три десятка лет, которые успели пройти со времен битвы на Истаргеринимских холмах, об Эллате успели сочинить много разного и никто не брался отделить правду от лжи. Даже отец Элиена, знавший Эллата лично, никогда не рассказывал о нем. А когда начинали говорить другие, замолкал, хмурился и под любым предлогом покидал болтливую компанию.

Поэтому Элиен честно отдавал себе отчет в том, что не знает об Эллате ничего. Ничего, кроме общеизвестного.

Когда казалось, что весь мир будет растоптан грютами Эстарты, Эллат появился из ниоткуда и был поставлен Советом Союза во главе харренского войска. Почему? Об этом судили все и никто не говорил правды.

Эллат сокрушил Эстарту и навязал грютам жесткий Нелеотский договор. Как? История Ре-тарской войны об этом умалчивает.

Эллат был единогласно избран сотинальмом – главой Харренского Союза. Совет утвердил за Эллатом Знаки Сотинальма и титул Мудрого Пса Харрены пожизненно. За что? Было за что.

И несмотря на то, что Эллат был почетным правителем Харрены, он уже много лет вел жизнь затворника и едва ли можно было найти хоть одного счастливца, добившегося приема у Мудрого Пса Харрены.

Элиен уже довольно долго блуждал по кривым таргонским улицам, обдумывая предстоящую встречу и не очень-то надеясь на ее успех. Наконец он выругал себя за трусость и, завидев двух стражей у ворот в белокаменной стене, подъехал к ним.

– Я ищу дом гиазира Эллата.

– Вы, гиазир, можете видеть его прямо сейчас, – тот, что был постарше, указал себе за спину, где над оградой шумела буйная зелень садов. – Вот он.

Сын Тремгора хмыкнул. Три часа бесцельных блужданий по незнакомому городу привели его прямо к воротам Эллата. Это не может быть случайностью.

– Я Элиен, сын Тремгора из Ласара. Мой учитель Сегэллак направил меня к Мудрому Псу Харрены за советом. Когда я могу получить его?

– Прямо сейчас, – ответил страж.

Сын Тремгора не сомневался, что такой ответ на подобные вопросы стражу приходится давать первый раз в жизни.

Все выглядело так, словно Элиена здесь ждали. Уж очень быстро один страж принял от него поводья Крума, а второй провел его по изысканным дорожкам сада к беседке, где Эллат наслаждался покоем и праздностью.

Эллат как будто вовсе не замечал Элиена. Он сидел на скамье, укрытой покрывалом из беличьих шкурок, и всматривался в биение струй рукотворного фонтана.

Элиен вступил в беседку, произнося слова приветствия. Но не успел он дойти до «…из рода Акретов», как Эллат преобразился. Беличье покрывало слетело на землю. Мудрый Пес Харрены поднялся в полный рост. В его руках сверкал длинный меч.

Элиен почувствовал жар обжигающего взгляда пронзительных черных глаз Эллата. В этом взгляде не было злости. Сила и уверенность. Спокойствие и неколебимая мощь. Молодая удаль и мальчишеское любопытство.

Элиен невольно отступил на шаг, продолжая завороженно всматриваться в южную ночь Эллатовых глаз.

Первым, что услышал Элиен от Эллата, было короткое «защищайся».

Мудрый Пес Харрены не шутил. Это сын Тремгора понял сразу же и проворно извлек свой клинок из ножен.

Позволив себе мимолетную улыбку, Эллат прочертил мечом в воздухе знак Тета. Но это не было приглашением к бескровному поединку, да и возможен ли он с боевым оружием – поющим, чтобы убивать? Этот знак – шестилучевая звезда – приглашал к смерти.

Элиена переполнили гордость и страх. Гордость, что он может принять смерть от сотинальма Харрены, и страх, что сам сотинальм Харрены сейчас примет смерть из его, Элиена, рук.

Клинок Эллата устремился к его груди в змеином выпаде. Элиен отпрыгнул.

Эллат шел на него и воздух кипел от бесконечного «водоворота смерти», в котором, сливаясь в два сверкающих колеса, бушевал его клинок.

Уклоняясь, Элиен остался без левой половины полотнища своего плаща. Сделал привычный глубокий выпад. Еще один. Эллат, извернувшись лаской, уклонился.

Несмотря на свои годы, Эллат был удивительно ловок и подвижен. Ни один из ударов Элиена не достигал цели, в то время как его собственный плащ был уже разрезан на три изумрудных тряпицы, лежащих на земле.

«Так старикан скоро меня до костей разденет», – восхищенно отметил Элиен. Этого ему вовсе не хотелось.

Он бросился Эллату под ноги, вспоминая уроки, данные Сегэллаком. Эллат перепрыгнул через устремленный от земли вверх клинок Элиена, словно разом сбросив со своих плеч пять-шесть десятков лет.

Но за спиной Эллата в полный рост поднялся уже не тот Элиен, который подошел к его беседке, робко бормоча слова приветствия. Сыну Тремгора, как и Эллату, стало не до шуток. Он, что ли, этот восьмидесятилетний Эллат-попрыгунчик, пойдет освобождать Шета?

Элиен встал на Путь Воина и был готов идти по нему до конца. На затылок Эллата рушился гибельный удар, который должен был решить судьбу поединка отнюдь не в пользу Мудрого Пса Харрены. Но на его пути с молниеносной быстротой оказался меч Эллата, которому приемы Элиена были не в новинку. Сегэллак, наставник Элиена, и правая рука Эллата в Ре-тарской войне, фехтовал точно так же.

Два клинка встретились. Фонтаны искр, заметных даже при ярком солнце, брызнули во все стороны.

И словно лопнули струны, натянутые между землей и небом. Издав оглушительный звон, клинки разлетелись вдребезги.

Кровавый туман, застилавший мозг Элиена, рассеялся мгновенно. Он бросил расколотый меч на землю и опустился на колени перед Мудрым Псом Харрены. Элиен почтительно взял руку Эллата и приложил ее к своей правой скуле.

– Прости, Мудрый Пес Харрены. Путь Воина вел меня, и я ничего не мог сделать. Я хотел твоей смерти.

Эллат, чье изрезанное глубокими морщинами лицо расцвело неожиданной улыбкой, отер пот со лба, переводя дыхание.

– Встань.

Элиен повиновался.

– Я тоже хотел твоей смерти, сын Тремгора. И если бы ты оказался не тем, за кого себя выдаешь, ты был бы уже мертв. Но и ты убил бы меня, не будь я тем, кем некогда назван. Мы узнали друг друга. Но, главное, я увидел в твоем оружии силу, которую давно надеялся найти. Скажи, откуда у тебя такой меч?

– Я выковал его год назад.

Эллат, казалось, был изумлен.

– Ты? – переспросил он.

– Да.

Эллат промолчал. Наконец он сказал:

– Хорошо. Теперь отдыхай. Мы встретимся на закате на этом же месте.

Из ниоткуда перед ними вырос тот самый страж, который совсем недавно и, кажется, так давно – до поединка – был проводником Элиена по саду расходящихся тропок.

– Устрой юношу в гостевых покоях, – распорядился Эллат и снова занял свое место на беличьих покрывалах, словно ничего не произошло.

Элиен учтиво поклонился и, памятуя о том, что болтливость в таких ситуациях отнюдь не является достоинством воина, последовал за стражем, бросив беглый взгляд на остатки своего щегольского плаща и обломки оружия. Кто соберет их?

Лучи заходящего солнца пронизывали сад, сообщая ему несколько странную перспективу. Деревья, лужайки и клумбы выглядели совершенно иначе, чем утром, и Элиен не мог отделаться от ощущения, что идет куда-то не туда, хотя это и противоречило всем доводам рассудка.

Сад перед закатом был совсем не таков, как утром. Может быть, и сам Эллат, его хозяин, переменился?

Страж оставил его на том же месте, что и утром. Элиен нашел это предлогом к тому, чтобы пойти, не торопясь, и получить от созерцания сада как можно больше удовольствия.

– Элиен? – спросил Эллат, не оборачиваясь.

– Это я, милостивый гиазир Эллат.

Дождавшись приглашения, Элиен сел у ног Мудрого Пса Харрены, ожидая слов, которые должны решить его судьбу. Выдержав внушительную паузу, Эллат наконец начал.

– Год назад, Элиен, я зарыл в стороне от второй аллеи плод итского каштана. Я обнес это место камнями и самая красивая из моих рабынь поливала плод, схоронившийся в тучной земле моего сада, молоком трехлетней ослицы. Итский каштан – дерево, которое очень нравится мне. В нем сила двухсотлетнего дуба, щедрость яблони и изящество ивы. Я думал вырастить из этого плода могучее дерево на радость себе и своим правнуками и не жалел сил, ухаживая за ним.

Эллат замолчал, вглядываясь в даль, где исчезал за тучами малиновый диск дневного светила. Элиен был неподвижен, пытаясь отыскать в словах Эллата потаенный смысл, и досадовал от того, что был не в силах его найти.

– Но, – продолжал Эллат, – счастье отвернулось от меня. Чем больше стараний прикладывал я к тому, чтобы взрастить побег любимого дерева, тем больше разочарований мне приносила судьба. Над землей, заботливо взрыхляемой ежедневно, не появилось ни единого листика.

– Это случается, милостивый гиазир Эллат, это случается, – подтвердил Элиен, чтобы Эллат не подумал, что его гость не желает относиться к сказанному им с должной серьезностью. Сыну Тремгора начинало казаться, что Эллат расплатился за юношескую молодость тела совершеннейшим старческим маразмом.

– Я потерял интерес к мысли вырастить итский каштан прошлой осенью и больше не навещал то место близ второй аллеи. Но не так давно – в месяце Эсон – я случайно забрел туда без всякой надежды на успех своих трудов. Что же я там увидел, ты случайно не догадываешься?

– Нет, – искренне ответил Элиен. – Неужели росток каштана?

Эллат смотрел на него или скорее сквозь него с легким укором. «Кому как не тебе об этом знать!» – читалось в его взгляде. Элиен был растерян и заинтригован. Он ждал ответа. И ответ последовал:

– Нет, не каштана. Там, за оградой, вскормленный молоком и взлелеянный моими руками, красовался побег герверитского вяза.

Элиен вздернул брови.

– Мне известно о твоем поражении при Сагреале. – Эллат, не давая Элиену опомниться, продолжал свой рассказ. – Твое войско было отменным, и ты не сделал ошибки. Однако твое поражение было закономерным. Если бы ты взглянул на тот побег вяза, ты сразу бы понял все. Октанг Урайн, властелин Земли Герва, Земли Вязов, стал новым служителем Хуммера и многие силы мира теперь покорны ему. Вот почему твое поражение было предопределено. Нельзя сразить Воинов Хуммера в честном бою. Не может быть честного боя. Началась эпоха Третьего Вздоха Хуммера.

На сад опускались сумерки. Прохладный ветер делал беседку неуютной и чужой. Элиен был бы рад оставить это место, но Эллат вовсе не собирался уходить. Похоже, все, что должно быть сказано, будет сказано именно здесь. В саду, поглощаемом сумерками.

Элиен задал тот же вопрос, который совсем недавно задавал Сегэллаку:

– Что я должен делать?

Эллат протянул ему свои пустые ножны.

– Вновь наполни вот это. Но помни: когда твоя рука впервые прикоснется к ножнам, отказаться ты уже не сможешь. Если ты восстановишь меч, треть мироздания восстанет на дыбы, ибо именно столько земель и небес сейчас проницаемы волею Хуммера. Стихии будут против тебя!

«Отказываться?» – Элиен не понимал, какой отказ может последовать с его стороны. Он не собирался отказываться. Он не знал, как можно отказать сотинальму.

Элиен бережно принял ножны. Эллат удовлетворенно кивнул.

– А теперь иди. В моей кузнице уже все готово.

Ночь с тринадцатого на четырнадцатый день месяца Белхаоля была ночью поклонения Гаиллирису – покровителю Харрены. Элиен к своему стыду напрочь забыл об этом. Эллат освежил его память.

Кузница была невелика. В ней Элиена ждала чаша с Медом Поэзии, пышущий жаром горн и двое помощников, в которых сын Тремгора не без удивления признал утренних стражей. Обломки мечей – его и Эллата – были бережно разложены на алом шелковом полотнище.

«Что со всем этим делать?» – растерянно подумал Элиен, осматривая стальные осколки. Он никогда не переплавлял два старых меча в один новый. Любой кузнец, предложи ему подмастерье такую работу, надает ему увесистых тумаков и прогонит в красильщики тканей.

Сын Тремгора не мог пойти к Эллату и надавать ему тумаков. Не мог погнать сотинальма в красильщики тканей. Элиен был на грани отчаяния.

Его помощники безучастно ожидали приказаний.

Не зная с чего начать, сын Тремгора взял чашу и сделал скупой глоток. Это был отменный Мед Поэзии. Лучший из всего, что он пил за свою жизнь. Элиен осушил чашу до дна. По телу разлилось мягкое тепло. В просветляющейся голове зазвенел хрусталь. Нет, он решительно никогда не пил ничего подобного.

Твердым голосом Элиен приказал:

– Еще меду мне. Живо!

Когда Элиен возвратился в гостевой покой, он чувствовал себя усталым и обессиленным. Перед глазами проплывали сполохи разноцветного пламени, в ушах все еще стоял грохот кузнечного молота.

Он растянулся на ложе, которое с легкостью могло бы вместить семерых. У дверей коптил масляный светильник, изменчивые тени ползали по потолку и стенам.

За окном поднялся ветер. Элиен подумал о том, что Эллату, быть может, тоже не до сна. Не исключено, он тоже сейчас слушает этот глухой гул ветра и слышит зловещий сиплый посвист в отверстой глотке Хуммера. Третий Вздох…

Внимание Элиена привлек искусно расшитый гобелен на стене над его ложем. Харренские солдаты, мал мала меньше, осаждают грютскую крепость, тоже маленькую. Чуть повыше харренское войско – крохотные фигурки с копьями размером в портновскую иглу – переправляется через Орис. Обоз и пленные, неровные ряды, река изгибается затейливым поясом…

Еще выше: харренское войско входит с триумфом в некий город. Балконы домов и стены украшены цветами. Над их головами сияет солнце величиной с медный авр. «Похоже, – подумалось Элиену, – художник задался целью изобразить историю войны с Эстартой без каких бы то ни было сокращений».

Ветер за окном усилился. Одна фигурка из сцены, занявшей левый крайний угол гобелена, пискнула «энно!» и спрыгнула на ногу Элиена, обретая объем и вес. За ней с тем же победным кличем высыпала на ложе и остальная солдатня. Элиену показалось, что на него со стены обрушился самый необычайный в мире муравейник.

Муравьи, однако, были вооружены, и хотя каждый в отдельности меч – миниатюра искуснейшей работы – ничего не значил, все вместе они составляли изрядную силу.

Набросившись на Элиена, все это крохотное войско принялось колоть, рубить и резать. Очнувшись от потрясения, Элиен вскочил со своего ложа и начал судорожно отряхивать кровожадное племя с живота, плеч, рук.

Не тут-то было. Многие упали, но кое-кто держался крепко, уцепившись за волосы и одежду. Элиен чувствовал, как впиваются в его кожу острые иглы копий, как лезвия крохотных мечей рассекают его плоть. Нет, муравьи на такое не способны.

С гобелена сходили все новые и новые отряды. На Элиена обрушились сотни стрел. Каждая из них была ничем. Все вместе они составляли боль. Элиен закрыл лицо рукой и отступил.

Перед его мысленным взором предстал Мудрый Пес Харрены. «Не может быть честного боя. Началась эпоха Третьего Вздоха Хуммера». Так говорил Эллат, всматриваясь в сумерки сада. Гобелены, видимо, теперь заодно с Хуммером. Гобелен.

Элиен вскочил на ложе и принялся сдирать гобелен, который источал запахи жженой плоти, гнилой воды и пота. Это оказалось непростой задачей. Проклятая тряпка держалась на стене, закрепленная множеством позолоченных гвоздей. Лицо Элиена заливала кровь, в его щеки вонзились коготки осадных крюков, в его щиколотку стучался заостренный таран. Похоже, теперь его штурмовали, словно крепость.

Боль придала ему решимости. Если выдергивать гвоздики по одному, можно по меньшей мере ослепнуть в этой возне, которую язык не поворачивался назвать сражением. Элиен наклонился, нащупал нижний край гобелена и сгреб ткань в охапку. Напрягшись изо всех сил, он разом выдернул из стены всю Хуммерову тысячу позолоченных гвоздиков. Гобелен упал на ложе.

Темя Элиена долбили крохотные боевые молоты. Волосы шевелились – в них, словно в высокой степной траве, топтались харренские браслетоносцы. Гобелен нужно сжечь. Сын Тремгора схватил масляную лампу.

Топча десятки нападающих, Элиен вытащил гобелен на середину комнаты и с размаху швырнул лампу в его центр. Гостевой покой наполнился едким дымом. Раскрашенная ядовитыми травяными красками ткань занималась медленно.

Наконец пламя разгорелось и приняло гобелен в свои неласковые объятия. Вместе с гобеленом гибли и воины, алкающие смерти Элиена. Между тканью и харренской армией, с нее сошедшей, существовала запредельная связь – воины вспыхивали, корчились и падали замертво, словно бабочки-однодневки, чей срок жизни вышел к ночи без остатка.

Элиен отер лицо от пота и крови. Теперь можно было передохнуть.

И только когда костер, разложенный в гостевых покоях, поднялся до потолка, он оценил всю полноту глупости своего положения. Ласарский гость, повредившись в рассудке, решает предать огню дом харренского сотинальма. Тема, достойная пера.

Эллат с живым интересом разглядывал принесенный меч.

– Да, – сказал он наконец. – Это работа человека, избранного судьбой. Теперь я уверен – ты убьешь Урайна. Ты уничтожишь герверитов. Ты, потому что это не по силам никому другому. Ты не отступишься от Пути Воина. Прими же от меня второй дар вместе с первым.

Эллат извлек из-под своего неизменного беличьего покрывала цельножелезный щит.

– Его мы вчера не разбили, и надеюсь, он пребудет в целости еще долго.

С этими словами Мудрый Пес Харрены положил на щит, как рыбину на блюдо, перекованный меч.

Сын Тремгора с глубоким поклоном принял дар.

– Я не отступлю, равно как и воды Сагреалы не потекут вспять. Но то, что было сказано о черном могуществе герверитов, тревожит меня. Я воин, а не кудесник. Я бессилен перед магией Хуммера. Я готов отдать собственную жизнь, но не согласен отдавать на заклание Хуммеру ни в чем не повинных юношей и мужей, цвет моего народа. Поражение при Сагреале многому меня научило. Честный поединок невозможен и ты, Мудрый Пес Харрены, только что сам сказал мне об этом.

– Поединок между тобой и Урайном едва ли будет честным. Но на сей раз он должен стать равным. То есть равно бесчестным, ибо хитрость, коварство, звериная подлость должны стать отныне и твоими союзниками. Я не могу ничем помочь тебе в этом. Я исполнил свой долг, я передал тебе Поющее Оружие и сила больше не пребывает у меня. Отныне я всецело во власти старости.

– Кто же окажет мне помощь? – В голосе Элиена зазвучало отчаяние.

– Леворго. Хранитель Диорха. Ты найдешь его в Тардере.

Эллат встал, расправил одеяния и сделал знак Элиену. Тот проворно поднялся со своего места. Похоже, время покинуть сад. Похоже, говорить больше не о чем. Солнце медленно карабкалось вверх – светозарный паук на голубом шелке небес.

В молчании они достигли ворот.

– В начале нашего разговора ты рассказал мне о ночном происшествии. Что ж, сила Урайна крепнет. И будет крепнуть до тех пор, пока ты не положишь ей предел.

Элиен поклонился Эллату с той почтительностью, какую только способен выказать харренскому сотинальму человек, за ночь истребивший все харренское войско. Даром что в миниатюре.

– Прощай, мы не увидимся с тобой более, – сказал Эллат, и лицо его было безмятежным.

Пути Звезднорожденных

В первой же деревне Урайн купил себе лошадь, заплатив за нее, как за полтабуна, из расшитых смарагдами переметных сум, и, дружелюбно поведав местным жителям о сладкой грютской жизни, где даже самый последний поденщик имеет трех жен, направился на северо-запад.

Во второй деревне, которая была покрупнее и побогаче первой, он встретил полупьяный царский отряд, пытавшийся выколотить из окрестных жителей налог за пользование лесными угодьями. Жители разводили руками, дескать, не пользуемся, это все крикуны гадят.

Солдаты обстоятельно, начиная с Западных Выселок, жгли деревню. Урайн соскочил с лошади и, не поздоровавшись, зарубил начальника отряда в чине агнала – пятидесятника. У оторопевших солдат он осведомился о размерах жалованья.

Ответили нехотя.

– Не густо, – покачал головой Урайн и выплатил каждому двухмесячное жалованье агнала. – Получите втрое больше когда мы войдем в Варнаг, – сообщил им Урайн и приказал следовать за собой.

Солдаты не возражали. Все, кроме одного, прогундосившего:

– А если…

– Никаких если, – строго ответил Урайн, отирая меч о кожаный панцирь ухнувшего в траву болтуна. Жителям деревни Урайн предложил те же условия.

В первую же ночь на жизнь и в особенности на сокровища Урайна попытались покуситься трое сорвиголов из его новообретенного отряда. С ними он разделался в пять ударов: их клинки разлетелись в железную щепу, а тела с глубокими обожженными ранами он продемонстрировал оставшимся в качестве залога верности новому хозяину.

В Линниге, сравнительно крупном городе – а городом у герверитов считается все, что обнесено частоколом, – он произнес свою первую речь.

«Свора варнагских пиявок, облепивших зловонными язвами тела истинных Сынов Герва… Несметные сокровища Юга, рядом с которыми меркнут неисчислимые богатства Севера… Порядок, справедливость и процветание…»

Голос Урайна завораживал и манил. Вместе с рассветом в городе дружно загрохотали молоты восьми кузниц, а длинный санный обоз потянулся к глиняным копям – за материалом для новых кузниц, казарм, стен, оружеен.

Спустя месяц имя Урайна впервые услышали в Варнаге. Спустя два месяца под невиданными в герверитских лесах стенами Линнига, сложенными из свежего красного кирпича, появилось герверитское войско во главе с молодым и очень авторитетным военачальником.

Военачальника звали Иогала. С ним пришли пять тысяч хорошо вооруженных воинов, закаленных в приграничных стычках с дугунами. Сосчитать свое ополчение Урайну даже не пришло в голову.

Был солнечный морозный день. Иогала выстроил свое войско клином напротив городских ворот. Во главе клина стояли пятьдесят дюжих герверитов с огромным тараном, увенчанным медной головой вепря. Сам Иогала гарцевал неподалеку от таранобойцев на строптивом грютском скакуне, стоившем чуть больше Линнига со всеми потрохами, и скучающе поглядывал на пустые стены. Можно было начинать.

«Иди», – раскатилось в ухе Урайна. Том, втором, оставшемся под сумеречным пологом Лон-Меара.

Распахнулись ворота и навстречу пяти тысячам воинов Иогалы вышел один Урайн. Он держал меч за клинок, рукоятью вниз, и не торопясь приближался к Иогале. Иогала видел перед собой вождя мятежников, Урайн – своего будущего помощника, правую длань Длани Хуммера.

Иогала в свои двадцать семь был обласкан заботой царя недаром. Он никогда не сомневался в том, что героические сказания, исполненные благородства и пустой болтовни – одно, а настоящая война – совсем другое. У него было четкое предписание искоренить смуту по своему усмотрению. Искоренить – а не вести переговоры. Нерешительность была Иогале неведома.

– Стреляйте, чего глазеть! – крикнул он лучникам.

Те только и ждали приказа. Несколько сотен оперенных жал устремились к сердцу, глазам, легким Урайна. Урайн приподнял край плаща, заслоняя лицо, словно бы путник, защищающийся от вьюги.

Несколько сотен стрел исчезли в багровых складках неведомой ткани. Урайн продолжал идти вперед.

Войско ахнуло в пять тысяч глоток. У самых матерых ветеранов ослабели колени. Клин заколыхался, готовясь превратиться в стадо разбегающихся баранов.

– Стоять! – прогремел над войском Иогалы страшный приказ. – Стоять, ибо я есть Благо!

И все остались стоять. Только конь Иогалы скинул своего седока и, разбрасывая копытами неглубокий снег, понесся в лес.

И тогда Урайн заговорил негромким, спокойным голосом, но его слова слышали все.

Урайн не спешил. Рядом с Линнигом за конец зимы и начало весны вырос большой военный лагерь, в котором расположилась объединенная армия. Над войском по-прежнему начальствовал Иогала, а над Иогалой – Урайн и воля Хуммера. Он дождался наступления весны, дождался, когда раскисшая лесная дорога на запад подсохнет и первая листва тронет серые ветви вязов. После этого он выступил.

Через месяц десятитысячное войско Урайна появилось под стенами Варнага.

Через месяц и один день Урайн, сопровождаемый преданным Иогалой, вошел в приемные покои герверитского царя Бата Второго для переговоров.

Через месяц, один день и один час Бат Второй был зарублен Урайном на глазах у вельмож, сановников и дворцовой стражи.

Царем герверитов стал Октанг Урайн. Все присутствующие незамедлительно присягнули ему на верность. Глупо противиться воле того, чей меч с одного несильного удара способен распластать человека на две дымящиеся половины.

Урайн подошел к пустому деревянному трону, единственным украшением которого была незатейливая резьба, покачал головой и промолчал. Трон он решил оставить, но весь Варнаг, вся Земля Герва, вся Сармонтазара подлежали коренному изменению.

Народы жаждут Нового Блага, и народы его получат.