Глава 1
Дан
Шерлок?.. Уж не Холмс ли? Вспомнилось мельком увиденное в комнате: стол с бумагами, пробирками, увеличительными стеклами вполне мог принадлежать сыщику. Курительная трубка указывала на то же – Холмс везде изображался именно с такой, стильно изогнутой, классической. Да еще и скрипка…
Но позвольте, как это? Холмс ведь – вымышленный персонаж, так же как и Уотсон, и Мориарти, и все остальные герои книг Конан Дойла. Общеизвестно: великий сыщик с его дедукцией – плод воображения писателя. Невозможно, путешествуя во времени, вдруг оказаться персонажем рассказа.
Да, с Сенкевичем предстоял очень и очень серьезный разговор. Знать бы еще, где он, этот деятель от мистики… Дан резко открыл глаза и застонал: стены комнаты поехали в стороны, в виски будто кто-то загонял раскаленные иглы, руки и ноги выворачивала боль, грозившая перейти в судороги. В животе забурлило, к горлу подступила тошнота.
Кто-то рядом сочувственно похмыкал. Дан снова зажмурился, потом осторожно, медленно разлепил веки. Долго пытался сфокусировать взгляд, наконец, когда комната перестала раскачиваться и лишь слегка подрагивала, разглядел перед собой высокого широкоплечего блондина с мягким добродушным лицом, на котором цвел нежный девичий румянец. Окруженные рыжеватыми ресницами светло-голубые глаза смотрели на Дана с искренним сочувствием. Мужчине на вид было лет тридцать – тридцать пять. На нем был идеально отглаженный клетчатый твидовый костюм, из кармана которого торчала вчетверо сложенная газета. В руке человек держал шприц аутентичного вида. Дан внезапно уверился: этот блондин – Сенкевич, он же, впрочем, доктор Джон Уотсон.
Ситуация становилась все безумнее. Закралось страшное подозрение: если он сам – Холмс, а Сенкевич – Уотсон, то кто же Настя?..
– Дорогой друг, – произнес Уотсон-Сенкевич красивым баритоном, четко артикулируя и тщательно проговаривая каждое слово, – поверьте же наконец: вы убиваете себя… – Он запнулся, румяная физиономия приобрела изумленное выражение. Потряс соломенной головой, потом выдал по-русски, но с благородным английским «р»:
– У тебя морфиновая ломка, придурок. И если не остановишься, тебе… п-п-п-п-и… му-у-у-у… п-и-и-и…
Отвечать сил не было, Дан, продолжая безвольно висеть в кресле, наблюдал, как энглизированный Сенкевич пытается выговорить какое-то слово. Бедняга покраснел, на лбу выступил пот, он беспомощно пищал, мычал и брызгал слюной. У Дана даже закралось подозрение, что знаменитый доктор Уотсон страдал заиканием, просто Конан Дойл, в заботе о харизме героев, этого не упомянул. «Они ненастоящие, – одернул себя Дан. – Продукт воображения писателя. А Дойл не летописец и не биограф».
Тем временем Сенкевич, злобно сплюнув, выдал:
– …в общем, неприличный пушной зверек тебе, человек, ведущий себя как scrotum[1]…
Дан, на мгновение позабыв о страданиях, вопросительно воззрился на него.
– Кажется, я попал в тело ханжи, – сердито пояснил Сенкевич. – И его сознание очень сильно. Материться не дает, зараза, горло судорогой перехватывает, и все тут.
Дан злорадно ухмыльнулся и снова погрузился в облако болезненного полусна.
– Хорошо, Холмс, – чопорно проговорил Сенкевич. – Позвольте сделать вам инъекцию. Уверен, это облегчит страдания хотя бы на время… А вообще, завязывай ты с этим грязным делом, капитан! Наркоман – человек ненадежный.
Вид шприца вдруг разбудил ассоциации и приятные воспоминания. Глоток чего-то горького, затем нетерпеливое ожидание, пять минут, которые кажутся невыносимо долгими, и наконец – тепло, медленно разливающееся по всему телу. Оно вкрадчиво проникает в каждую клеточку, течет вместе с кровью и наконец захватывает мозг. Становится жарко, в душе просыпается необъяснимая радость, разум бурлит идеями и остроумными мыслями, хочется беспричинно смеяться, танцевать, совершать героические поступки, решать сложные задачи… Нет, он не кололся, но, кажется, пил что-то такое…
Это была память Холмса, и его сущность настойчиво требовала новой дозы. Хотя какая разница, подумал Дан. Даже если личность великого сыщика исчезнет, физическая зависимость тела от наркотика останется. По всему выходило, ему придется сражаться с ломкой. Ощущение сухости во рту, боль, выкручивавшая суставы, кости, сворачивавшая внутренности в тугой комок, становились невыносимыми.
– Что в шприце? – хрипло спросил Дан.
– Не то, на что ты надеешься, обдолбыш, – огрызнулся Сенкевич. – Это, дорогой Холмс, средство, разработанное мною специально для вас. Оно не содержит ни капли наркотика, зато принесет небольшое облегчение. Несомненно, при всем моем уважении и сочувствии к вам, должен отметить… Тьфу ты, на… на… на мужской половой орган! Он мне даже говорить нормально не дает, мысли путаются! В общем, давай руку, капитан.
К тому моменту, как непривычно пристойный Сенкевич выдал всю эту тираду, Дан был настолько измучен болью и тошнотой, что беспрекословно закатал рукав сорочки. Доктор уколол его в плечо.
– Через полчаса станет немного легче. Постарайтесь принять ванну, Холмс, и поесть хотя бы немного…
Желудок болезненно сжался, Дан понял, что сыщик не ел уже несколько дней. Холмс слишком пренебрежительно относился к своему здоровью. Даже выблевать нечем, обиженно подумал Дан.
В дверь постучали, мелодичный женский голос произнес:
– Завтрак, джентльмены.
Новоявленные джентльмены переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль. Сенкевич быстро пересек комнату, рывком распахнул дверь. На пороге стояла высокая русоволосая женщина лет тридцати пяти. У нее было немного удлиненное суховатое лицо, вызывавшее ассоциации с породистой лошадью. Большие серые глаза смотрели с уверенным спокойствием, уголки красиво изогнутых губ приподнялись в вежливой улыбке. Дама была затянута в строгое серое, в тон глазам, платье, подчеркивавшее тонкую талию и весьма щедрые формы. Идеальная англичанка-викторианка среднего класса.
– Миссис Хадсон?.. – вдруг припомнив, изумленно проговорил Сенкевич.
Видимо, он тоже ориентировался на книги Конан Дойла и представлял себе почтенную домохозяйку совершенно по-другому. Женщина внезапно замерла, зажмурилась, потом открыла глаза, опустила взгляд и принялась рассматривать себя, словно не узнавала. Выражение лица у нее было такое, будто она очнулась то ли от долгого сна, то ли от тяжелого бреда. Закусив губы, неодобрительно покосилась на собственные плечи, пробормотала: «Слишком покатые», ухватила себя за грудь, ощупала зад, удовлетворенно кивнула.
Потом перевела взгляд на мужчин, фыркнула, наклонилась, беспородно-крестьянским жестом подхватила подол, задрала до колена, позволив любоваться белоснежной нижней юбкой и целомудренными длинными панталонами, на которых болтались трогательные розовые завязочки. Сделала широкий шаг в комнату:
– Джентльмены, мать вашу, вы что, не узнали? Это же я, Настя!
Она совершила такое движение, будто хотела кинуться на шею Дану. Но остановилась на полпути, выпустила подол, принялась сочувственно рассматривать друга.
– Ты зеленый какой-то, Данилка. Плохо, да?
– Еще бы ему не было плохо, – нахмурился Сенкевич. – Я только что говорил нашему общему товарищу, что он слишком легкомысленно относится к наркотикам. Холмс, вы почти полгода злоупотребляли вредными веществами, а последние три недели не выходили из угара. Пропадали в опиекурильнях, откуда мне приходилось вас вытаскивать с боем и приводить домой. Я целые сутки проводил возле вашей постели, исполняя обязанности сиделки. Но едва придя в себя, вы снова бросались в нездоровое забытье. Нюхали кокаин, пили настойку морфина. Сплин сплином, дорогой Холмс, но так больше продолжаться не может. Как врач, заявляю вам, что…
Настя, совершенно не по-английски подбоченившись, сварливо прервала этот викторианский монолог:
– Хватит тут благородного изображать! Говори по-человечески, от твоего занудства уснуть можно. С Данилкой мы сами разберемся, а ты расскажи лучше, что это был за чувак с катаной, который нас всех едва не перебил. И почему я видела его в портале?
– Да, – умирающим голосом поддержал Дан. – Ты явно знаешь больше, чем мы.
– Колись, собака! – Настя подступила к Сенкевичу, ухватила его за грудки, с силой встряхнула, что в исполнении английской леди выглядело диковато.
Дан с одобрением наблюдал за действиями подруги, он и сам сделал бы то же, только вот сил не было. Внезапно комната опять накренилась набок, к горлу подступил ком, он громко икнул и закашлялся. Настя тут же выпустила пиджак допрашиваемого и, позабыв о нем, кинулась на помощь.
Но девушка не успела добежать до кресла, как снаружи раздался настойчивый звонок.
– Кто бы это мог быть? – пробормотала Настя, превращаясь в миссис Хадсон. – Звонит слишком громко, как лакей.
– Ну так не открывай, – простонал Дан.
– Нет, пожалуй, надо посмотреть, кто там.
Настя поправила платье и вышла. Вскоре вернулась почти бегом, ловко накинула на Дана плед, закрыв его до груди, шепнула: «Осторожнее», только потом объявила:
– Инспектор Джонс, джентльмены. – И удалилась.
В комнату вслед за ней вошел высокий грузный мужчина, за спиной которого маячили два молодца-констебля в синих формах и высоких касках. Полицейские остановились на пороге, устремив на присутствующих безразличные взгляды.
Инспектор прошел к Сенкевичу, без предисловий объявил:
– Вы арестованы, доктор Уотсон.
По его кивку один из констеблей, молодой, пухлощекий, с деревенским румянцем, прошел в комнату и защелкнул на запястьях Сенкевича неуклюжие браслеты, соединенные цепью, – наручники.
– Но позвольте… – интеллигентно возмутился Сенкевич.
– Не позволю, – буркнул Джонс и победно покосился на Дана. – Забирайте его, Смит.
Констебль взял Сенкевича за плечо, подтолкнул к выходу. Настало время вмешаться. Дан собрался с силами, прокашлялся и, надеясь, что его голос звучит не как у дряхлого старика, произнес:
– В чем, собственно, дело, Джонс? Почему вы врываетесь в мой дом и арестовываете моего друга? Извольте объясниться.
Джонс важно потряс брылями, сделавшись похожим на старого, чрезвычайно упрямого английского бульдога:
– Не мое дело объясняться. Объясняться будет Уотсон. Хотя… – Он злорадно усмехнулся.
Чувствовалось: инспектор не любит Холмса и рад продемонстрировать свое торжество. Джонс выхватил газету из кармана Сенкевича, развернул:
– Так и есть, свежий «Таймс». Читали новости, Холмс? Вижу, что нет. В отличие от вашего друга. – Он скороговоркой прочел: – «Чудовищное убийство в Ист-Энде. Вчера, ранним утром, на улице Бакс-роу случайными прохожими было обнаружено тело женщины. У жертвы перерезана гортань, вспорота брюшная полость. Несчастная покрыта страшными ранами…» – Джонс опустил газету, тяжело взглянул на Сенкевича: – Наслаждаетесь описанием своего преступления, Уотсон? Упиваетесь славой?
– Чтение газеты пока не дает повода подозревать джентльмена в убийстве, – иронично заметил Дан. – С таким же успехом вы можете арестовать всех грамотных жителей Лондона.
– А то, что джентльмена за несколько часов до убийства видели в компании жертвы, дает повод его подозревать? – пропыхтел Джонс, и его щеки налились багрянцем. – Ваш друг провел позавчерашний вечер с женщиной, которая была опознана как Мэри Энн Николз – особа легкого поведения. Он был последний, с кем видели несчастную. У меня несколько свидетелей. Две товарки Николз подробно описали его внешность. Женщины утверждают, что доктор Уотсон любит прогуливаться вечерами по Ист-Энду и каждый раз уходит с одной из тамошних обитательниц.
Мэри Энн Николз, Ист-Энд, вспоротый живот… Ну конечно, Джек Потрошитель! Его первое убийство. И правда, он действовал в Лондоне в период, описываемый Конан Дойлом. Дан всегда удивлялся, как писатель мог не использовать этот факт в своих «Записках о Шерлоке Холмсе». Вот это в интересное времечко мы попали, подумал он.
Дан попытался достучаться до сознания Холмса: детектив безмолвствовал. Призвав на помощь собственный опыт сыскаря, он спросил:
– То есть вы утверждаете, что мистер Уотсон – убийца, основываясь на описаниях, данных двумя проститутками? Не говоря уж о том, что дамы могли быть нетрезвыми или просто-напросто соврать, не кажется ли вам, что словесному портрету доктора Уотсона соответствует как минимум сотен десять лондонских джентльменов?
– Бесполезно, Холмс, оставьте свои фокусы для тех, кто вам верит. Для Лестрейда, например. Но ничего не выйдет: это дело поручено мне. И я арестую Уотсона по подозрению в убийстве. Его узнал еще и мальчишка-рассыльный, которого Уотсон не раз отправлял на поиски кеба. Ист-Энд – местечко бедное, кебменов там немного. Мои люди без труда отыскали извозчика, который накануне отвозил домой светловолосого джентльмена в дорогом костюме из шотландки. Он привез нас прямиком сюда. Но хватит разговоров. Идемте, Уотсон.
– Это какое-то странное недоразумение, – обиженно проговорил Сенкевич. – Разумеется, как джентльмен, я вынужден подчиниться представителю власти. Но полагаю, долго в Скотленд-Ярде мне задержаться не придется.
– Да-да, вы надеетесь на Холмса, старина, – пробурчал Джонсон. – Только на этот раз даже он не поможет.
Сенкевич понурился и вышел под конвоем констеблей. Спустя несколько минут в кабинет вбежала растерянная Настя.
– Данилка, что делать? Его надо срочно выручать!
– Ничего ему не станется от нескольких часов в тюрьме, – успокоил Дан.
– Ты знаешь, как работает лондонская полиция? Вот и я не знаю. – Настя принялась загибать пальцы. – Дактилоскопии нет, исследования на ДНК нет, да вообще никакой серьезной судмедэкспертизы нет! Есть только свидетели. И на основании их показаний Сенкевича вполне могут засудить.
– Для этого нужно время.
– А если он будет в камере не один? – продолжала нагнетать Настя. – А если его сосед грохнет? Мы же тут застрянем навсегда, Данилка! Соберись!
– Трудно мне, Насть, – с кряхтением пожаловался Дан. – Все тело выкручивает…
Подруга бросила на него злобно-презрительный взгляд, развернулась и решительно зашагала к двери. Зная ее характер, Дан поспешно спросил:
– Ты куда?
– Выручать Сенкевича!
– Настя, мы не дома. Это викторианский Лондон. Кто здесь послушает женщину?
Настя остановилась в дверях:
– Ну а что мне остается делать? Ты же не в состоянии. Вспомни историю: Джек Потрошитель так и не был пойман. Полиция потерпела фиаско. Так что Сенкевич – идеальный претендент на роль убийцы. Да на него все повесят и рады будут!
– Это только первое преступление, – возразил Дан.
Настя прислонилась к косяку, деловито осведомилась:
– Предлагаешь дождаться второго? И не выручать Сенкевича, пусть в тюрьме сидит? Тогда уж у него будет железное алиби. Не помнишь, через сколько дней Потрошитель убил снова?
– Примерно через неделю вроде бы.
Настя помотала головой:
– Слишком опасно. На улице дождь, в тюрьме сыро. Подхватит Сенкевич пневмонию да помрет. Антибиотиков тут тоже нет. Мы должны его беречь, Данилка. Ничего не поделаешь.
Спорить с подругой было невозможно. К тому же Дан точно знал: она все равно пойдет в Скотленд-Ярд и попытается вытащить Сенкевича. В результате вполне может попасть или в руки сыщикам, или в лапы самого Потрошителя. И придется ему спасать уже двоих. Он глубоко вздохнул:
– Хорошо, Насть, я понял. Дай мне час. За это время, надеюсь, с Сенкевичем ничего не случится.
Настя хотела было еще что-то сказать, но посмотрела в глаза другу и сочла за благо согласиться.
– Но только час, не больше!
Девушка вышла, оставив Дана наедине с абстинентным синдромом. Он с трудом поднялся на ноги, немного постоял, пошатываясь: лекарство Сенкевича если и действовало, то слабо. Дан согнулся от боли в животе, пару минут боролся с тошнотой. Потом снова обессиленно рухнул в кресло, проклиная ситуацию. Мало того, что хреново до ужаса, так он еще и не знает реалий мира, в котором оказался. Чертов Холмс продолжал безмолвствовать, и доступа к его памяти не было.
– Может, уже очнешься? – укорил его Дан. – Мне в Скотленд-Ярд сейчас, твоя знаменитая дедукция очень бы пригодилась.
Великий сыщик не ответил. Решив разбираться с проблемами по мере их поступления, Дан принялся размышлять, как бы справиться с ломкой. Укол не помог, отлеживаться времени нет. Оставалось единственное средство…
Все в нем восставало при этой мысли: Дан презирал наркоманов, считал их чем-то вроде человеческого мусора. Но иного выхода не видел – ломка быстро снимается только новой дозой. Он выполз кое-как из кресла, обвел взглядом комнату:
– Надеюсь, у тебя есть заначка. Только вот где она?
Дан стал методично перерывать письменный стол. Вскоре его усилия увенчались успехом: в одном из ящиков обнаружилась батарея аптекарских пузырьков, запечатанных сургучом, с этикетками, на которых было аккуратно выведено Laudanum[2]. Дан взял одну из склянок, повертел в руке, прикидывая, какая доза нужна для поправки. Ничего не придумал, вскрыл пузырек, выпил залпом.
Спустя минуту окружающий мир наконец перестал пошатываться, кровь быстрее заструилась по венам, тело наполнилось приятным теплом, и даже настроение повысилось. Теперь вызволение Сенкевича не казалось таким уж сложным делом.
– Элементарно, – усмехнулся Дан, направляясь к заваленной бумагами этажерке в углу.
Под воздействием опия Холмс наконец проснулся и теперь руководил процессом. Дан, рассудив, что сыщик лучше сориентируется в обстановке, уступил ему главенство.
– Это должно быть здесь, – бормотал он, роясь в грудах старых газет. – Где же?.. Вот, нашел! Двадцать пятое февраля и шестое апреля…
Он быстро пролистал газеты, вытащил листы с нужными статьями, удовлетворенно кивнул. Потом переоделся, положил газетные листы в карман и вышел из комнаты.
– Миссис Хадсон… то есть, пошел я, в общем, – сообщил он Насте, которая изумленно наблюдала за таким стремительным перерождением. – К вечеру приготовь мне ванну.
– А я?.. – заикнулась было девушка.
– Леди не место в полиции. – Строгий тон произвел нужное действие, Настя возражать не стала.
На улице Дан взял кеб и по мокрым, серым, унылым от дождя улицам отправился в Скотленд-Ярд. Теперь он знал, что делать и к кому обращаться.
По дороге от Траффальгар-сквер к аббатству он остановил извозчика, расплатился, ловко спрыгнул, постаравшись не испачкать костюм о колесо, и направился в маленькую, грязную арку. Здесь возле тумб, как обычно, стояли два человека в неприметной одежде, то ли прячась под черными зонтами от мелкой мороси, то ли скрывая под ними откормленные физиономии. Подозрительные взгляды джентльменов обшаривали улицу и каждого из прохожих. Дан, а вернее Шерлок Холмс, внутренне усмехнулся убожеству маскировки: каждый лондонец знал, что возле Скотленд-Ярда ошиваются переодетые инспекторы. Впрочем, и он не остался неузнанным: оба шпика дружелюбно кивнули знаменитому частному сыщику, который частенько захаживал в полицейское управление.
Дан ответил вежливым поклоном, миновал арку и оказался в наполненном туманом внутреннем дворе, по периметру которого стояли угрюмые серые каменные здания. Дома были построены в разное время и на разных уровнях, причем ни один из зодчих не озаботился гармонией архитектурного ансамбля. Позже все их соединили сквозными проходами, и теперь Скотленд-Ярд напоминал то ли футуристический муравейник, то ли заковыристый лабиринт, в закоулках которого мог потеряться не только посетитель, но и полицейский-новичок. Только не Шерлок Холмс.
Дан уверенно миновал здание уголовного музея, где на радость газетчикам и охочим до ужасов обывателям были выставлены топоры, бритвы и ножи самых страшных злодеев и окровавленные лохмотья, принадлежавшие то ли убийцам, то ли их жертвам. Он также прошел мимо полицейской типографии, склада хранения утерянных вещей и попал прямиком в Департамент уголовных расследований.
– Добрый день, Холмс! Какими судьбами? Вас давно не было видно, – добродушно приветствовал его на пороге невысокий инспектор с узеньким крысиным личиком.
– Здравствуйте, Лестрейд. Как удачно, что именно вы сегодня дежурите. Полковник Уоррен у себя?
Дан мог бы не задавать этого вопроса: разумеется, комиссар был на месте, но попасть к столь высокому чину без прохождения необходимых формальностей было невозможно. Он протянул визитную карточку.
– Проходите, Холмс. Я доложу.
Вопреки правилам Лестрейд не заставил сыщика писать заявление и не расспросил о цели визита. В Скотленд-Ярде привыкли: Холмс приходит только по важным делам и только тогда, когда ему есть что сказать. Вскоре из узкой, похожей на камеру комнаты для посетителей Дана препроводили в приемную комиссара.
Полковник Уоррен, худощавый человек лет пятидесяти с широкой окладистой бородой, восседал в большом кабинете, за покрытым бумагами столом. Несмотря на то что календарь на стене показывал конец августа, в комнате, отгоняя сырость, горел огромный камин: конец лета выдался холодным и дождливым.
Дан вежливо приветствовал сэра Чарльза Уоррена. В отличие от рядовых полицейских и инспекторов, многие из которых, как Джонс, видели в сыщике конкурента, комиссар был не против сотрудничества с ним, считая, что главное – результат.
– Проходите, садитесь, мистер Холмс. Вы можете идти, Лестрейд.
– Я просил бы, чтобы инспектор остался, сэр Чарльз. Если позволите, конечно.
– Хорошо, – кивнул комиссар. Лестрейд замер у двери. – Так что привело вас в наши скучные кабинеты?
– Убийство в Ист-Энде.
– Вот как… – Сэр Чарльз выглядел утомленным. Он выдернул из груды бумаг тонкую желтую папку. – Сегодня об этом трубят на каждом углу. Но какой вам в этом интерес? Не думаю, что родственники покойной Мэри Энн Николз могли нанять для поимки убийцы детектива вашего уровня. Не думаю, впрочем, что они стали бы вообще кого-то нанимать: муж разошелся с нею семь лет назад, дети остались с ним и не желают ничего знать о матери. Отец отказался от Мэри Энн из-за ее привычки к горячительным напиткам. Последние шесть лет несчастная пробавлялась, продавая себя по подворотням. Ночевала в работных домах, много пила. Неудивительно, что именно ее постиг такой печальный конец. Ни одна из них в итоге не умирает от старости…
– Вы правы, сэр Чарльз. Меня никто не нанимал. Я прочел об этой истории в газетах и понял, что могу сообщить сведения, которые, возможно, поспособствуют следствию.
– Добровольная помощь?.. Что ж, слушаю вас, мистер Холмс.
– Для начала вы позволите мне увидеть полицейское описание тела? Лучше бы, конечно, осмотреть покойницу самому, но поездка в морг займет много времени.
Комиссар оперся локтями о стол, переплел пальцы, с минуту смотрел на Дана. Но желание получить информацию перевесило соображения служебной конфиденциальности. Он передал через стол желтую папку:
– Смотрите, мистер Холмс. В общем-то, почти все есть в газетах.
Дан погрузился в изучение протокола, к которому были приложены зарисовки полицейского художника.
– Фотографии будут готовы позже, – сказал Уоррен.
– Ничего, мне довольно описания. – Дан вслух прочел: – «Горло перерезано слева направо, два отчетливых разреза находятся на левой стороне. Трахея, глотка, спинной мозг перерезаны; справа на нижней челюсти синяк, вероятно, от большого пальца, другой синяк на левой щеке; брюшная полость была вспорота от середины нижних ребер вдоль правого бока, в нижней части таза к левой части живота, рана там была неровной, сальник или покрытие живота был также прорезан в нескольких местах, и также две небольших колотых раны на интимных местах, очевидно нанесенные ножом с прочным лезвием, полагаю, что они были сделаны левшой, смерть наступила практически сразу…» О ранах на интимных местах и о том, что нападавший был левшой, в «Таймс» ничего не было, – заметил он.
– Получилось скрыть, – кивнул сэр Чарльз. – Вы же понимаете, мистер Холмс, сколько сумасшедших, едва вышел свежий номер «Таймс», появилось у ворот Скотленд-Ярда. Многие желают взять убийство на себя. А уж сколько писем с признаниями приходит в наше управление и в газеты… Достаточно попросить описать подробности, как тут же становится ясно: наши убийцы самозванцы.
– Да, разумеется, вы правы. – Дан продолжал просматривать дело.
Хотя делом это трудно было назвать. Несколько листиков: рапорт инспектора Спратлинга, его же описание тела, сделанное со слов осматривавшего покойницу доктора Льюэллинна, листочек с перечнем одежды и имущества убитой, протокол опознания Мэри Энн Николз ее бывшим мужем и отцом.
Дан кивнул и отложил папку:
– Благодарю, сэр Чарльз. Все, что я хотел вам сказать: будут еще убийства.
Он внимательно наблюдал за реакцией комиссара. От этого зависело, удастся ли вызволить Сенкевича. Уоррен неплохо держал удар, видимо, работала знаменитая британская сдержанность. Но глаза все же выдали: взгляд сделался цепким и подозрительным. Значит, версии о серийном убийце у них нет. Отлично…
– Почему вы так решили, мистер Холмс? Кого-то подозреваете? У вас есть свидетельства, улики?..
– О нет, сэр Чарльз. Все элементарно. У меня только вот это…
Дан достал из кармана старые газетные листы, развернул, положил перед комиссаром. Тот взглянул на заголовки, потом снова на собеседника – с недоверием и удивлением. И опять опустил глаза на газеты.
– Вы хотите сказать… – спустя пять минут протянул он.
– …что подобные убийства в Ист-Энде уже имели место, – кивнул Дан. – Эмма Смит в ночь со второго на третье апреля и Марта Тейбрам в ночь с шестого на седьмое августа. Обратите внимание: во всех случаях это проститутки.
– Возможно, просто потому, что только они и ходят по ночам, – хмыкнул комиссар.
– Да, но во всех трех случаях убийца наносит удары в грудь, интимные места и животы жертв. Слишком много совпадений. Жертвы не просто зарезаны, они исколоты, изуродованы, изорваны ножом. Убийца вкладывает в свои действия страсть, впадает в неистовство. Это ненависть, сэр Чарльз. Ненависть к женщинам легкого поведения или… к женщинам вообще.
– Лестрейд, отыщите эти дела, – приказал Уоррен.
Инспектор вышел и вскоре вернулся с двумя папками. Комиссар раскрыл их, перелистал:
– Да, пожалуй, есть сходство. Но здесь не указано, какой рукой преступник наносил удары.
– Обычный недосмотр полицейского инспектора или врача, – пожал плечами Дан. – Но ведь почерк один.
– Вы правы, Холмс, – нахмурился сэр Чарльз. – Слишком много совпадений. Следует объединить эти дела и ждать нового убийства. Характер нанесения ударов позволяет предположить, что действует маньяк. Очень жаль.
– Из этого следует еще кое-что, – невозмутимо продолжил Дан. – Мой друг доктор Уотсон не может быть убийцей, поскольку шестого апреля, в день совершения второго преступления, был в Баскервиль-холле, и это могут подтвердить десятки свидетелей.
Наконец невозмутимость изменила комиссару, он воззрился на собеседника с плохо скрытым изумлением:
– Но позвольте, мистер Холмс, при чем тут ваш друг?..
– Сегодня он был арестован инспектором Джонсом по подозрению в совершении третьего убийства.
– Основание?
– Он был знаком с убитой. Вы понимаете, сэр Чарльз: холостой джентльмен, одиночество… Это, конечно, грех, но не наказуемый уголовно.
Комиссар сощурил светлые глаза, задумался, потом медленно, с расстановкой проговорил:
– Инспектор Джонс склонен к необдуманным скоропалительным решениям. С другой стороны, на выяснение обстоятельств уйдет некоторое время, придется вызывать свидетелей, опрашивать их, выслушать доктора Уотсона. А все мои люди сейчас чрезвычайно заняты расследованием убийства…
– Доктор Уотсон даст слово джентльмена явиться в Скотленд-Ярд по первому требованию. Не обязательно держать его в тюрьме. – Отлично понимая, на что намекает сэр Чарльз, Дан закончил: – Конечно, я обещаю помочь в расследовании всем, чем могу.
Морщины на лбу комиссара разгладились:
– В таком случае я не вижу оснований удерживать доктора Уотсона в тюрьме и выпускаю его под честное слово джентльмена. Лестрейд, проводите мистера Холмса к его другу.
Поход в тюрьму, улаживание формальностей, заполнение груды бумажек (оказалось, в викторианской Англии полицейская бюрократия ничуть не лучше, чем в России двадцать первого века), объяснения одному начальнику, другому, третьему по нисходящей отняли еще три часа. К этому времени Дан почувствовал, что двигавший им наркотический задор начинает иссякать. Снова заломило руки и ноги, в глазах заплясали мушки – истощенный голоданием и наркотиками организм требовал отдыха и новой дозы. Первое Дан мысленно обязался ему предоставить, на второе мысленно показал дулю. Сознание Холмса медленно угасало, а вместе с ним и память.
Тюрьма в Скотленд-Ярде представляла собой длинный узкий коридор, по обе стороны которого находились крохотные, не больше двух метров на два, камеры. Из них в коридор выходили зарешеченные окошки с задвижками для подачи пищи и воды, сквозь которые к заключенным падал тусклый свет, а надзиратель имел возможность видеть, что происходит внутри. Камеры запирались тяжелыми, окованными железом дверьми.
Хмурый надзиратель подвел Лестрейда и Дана к одной из таких дверей, снял с пояса связку ключей. Щелкнул замок, дверь распахнулась, позволяя увидеть Сенкевича, который с невозмутимым видом сидел, закинув ногу на ногу, на выступающей из стены деревянной скамье. Рядом с ним валялась соломенная подушка и тонкое, изодранное одеяло.
– Вы могли бы управиться и быстрее, Холмс, – мягко упрекнул он, поправляя манжеты. – Не очень приятное место для джентльмена.
Дан промолчал, с интересом оглядывая беленые кирпичные стены и обшитый досками пол. Окна на улицу здесь не было, воздух поступал только из коридора. Поэтому в камере было душно, воняло ватерклозетом, который находился в углу.
– Да, – поймав его взгляд, произнес Сенкевич. – Здесь отвратительные миазмы, а в соседней камере, судя по выкрикам, сидят пьяницы, что не добавляет приятности местному амбре.
Он встал, отряхнул брюки платочком, двинулся к выходу.
Распрощавшись с Лестрейдом и еще раз пообещав поддержку в расследовании, Дан вынул из кармана свисток, подозвал кебмена. Ему хотелось только одного: лечь и уснуть часов этак на двадцать.
Настя
Ей не сиделось спокойно. Хотелось действовать. Джек Потрошитель, только подумать… Насте всегда было любопытно, что движет серийными убийцами. С одной стороны, это был вполне профессиональный интерес, с другой – ее одновременно пугала и завораживала логика больного разума. А сейчас появилась уникальная возможность раскрыть личность одного из самых знаменитых убийц в истории человечества! Ведь Джек Потрошитель так и не был пойман.
Вспомнив все, что знала об этом деле из книг и учебников криминалистики, Настя вышла на улицу, купила несколько свежих газет. Вернувшись, уселась в кресло, принялась изучать прессу. Газеты не сообщали никаких деталей, которые не были бы ей известны. Отложив их, Настя отправилась в кухню. Надо было приготовить обед к возвращению мужчин.
Здесь выяснилось одно печальное обстоятельство: миссис Хадсон совершенно не умела готовить. И сколько Настя ни старалась воспользоваться собственными кулинарными талантами, ничего не выходило. К тому же здесь не было ни миксеров, ни блендеров, ни знакомых продуктов, к которым она привыкла. Набор запасов не радовал многообразием: купленная утром камбала и килограмма два картошки. Рыба получилась недожаренная, картофель пригорел. Пришлось отправить обед в мусор и начать все заново. Истратив все продукты и весь запас табуированной лексики, Настя наконец сумела сварганить что-то более-менее приличное на вид.
Ближе к пяти вечера раздался стук дверного молотка. Девушка кинулась к двери, распахнула ее – на пороге стояли Сенкевич с Данилкой. Беглый олигарх выглядел довольным и умиротворенным, а вот Дана, кажется, снова мучила ломка.
Впустив их, Настя отправилась на кухню. Вернувшись, обнаружила мужчин в кабинете Холмса. Остановилась у кресла, в котором с видом умирающего сидел друг, и задумалась. Чем можно облегчить страдания наркомана в ломке? Дома было бы понятно: отправить в реабилитационный центр. А здесь какие могут быть методы?
– Ему надо поесть, – заметил Сенкевич, который, похоже, размышлял о том же.
– Данилка, встать сможешь? – деловито осведомилась девушка. – Ужин стынет ведь.
Дан честно попытался приподняться в кресле, но со стоном покачал головой. Стены комнаты больше уже не безобразничали, как утром, но слабость была невыносимая.
– Хорошо. – Настя подхватила друга под правую руку, обняла, подставила плечо, прикрикнула на Сенкевича: – Давай, берись с другой стороны, потащили.
Вдвоем они выковыряли Дана из кресла, поволокли к двери. Он едва перебирал ногами. Очевидно, дело было не только в ломке, но и в продолжительной голодовке. Память Холмса опять выключилась, и это неудивительно – в таком-то состоянии. Посмотрев на состояние Дана, Настя сделала вывод: сыщик быстро и целенаправленно убивал себя.
– Вы, мой друг, вроде тощий, как селедка, а весите немало, – путая свою манеру говорить с докторской, заметил Сенкевич. – Видно, го-го-го… – Он опять принялся заикаться, потом, сдавшись, поправился: – Экскрементов в вас много.
– На себя посмотри, – оскалилась Настя. – Надулся, как павлин в курятнике. И зубы-то не заговаривай, я с тобой еще не закончила.
Сенкевич, сочтя за благо не отвечать, мирно уточнил:
– Кстати, что у нас на обед?
– Fish and chips, что ж еще, – пропыхтела Настя. – Бэрримор готовит гораздо лучше, зря вы отпустили его проведать родственников в Дартмуре.
– Бэрримор? – очнулся Дан, болтавшийся на плечах друзей. – Он же не наш дворецкий, ну, то есть не Холмса. Он служит в Баскервиль-холле.
– Служил, пока не сгорел Баскервиль-холл, дорогой друг, – церемонно проговорил Сенкевич. – Теперь он служит у нас. Ну вот, столовая, дошли.
Дана усадили за стол, на котором стояли тарелки с кусками рыбы и жареным картофелем, на вид слегка подгоревшим. Еда выглядела не особенно аппетитно. Судя по всему, Сенкевич думал так же.
– Миссис Хадсон не умеет готовить, – пожала плечами Настя. – Теперь здесь я, и все со временем наладится, но сегодня придется обойтись этой гадостью.
– Значит, у нас служит Бэрримор, – задумчиво сказал Дан. – Чего я еще не помню?
– Мы оба, – поправила Настя и бросила угрожающий взгляд на Сенкевича. – Рассказывай.
Тот поправил и без того безупречный галстук, развернул салфетку, вежливо улыбнулся:
– Итак, что бы вы хотели знать в первую очередь, друзья?
– Холмс, Уотсон и миссис Хадсон действительно существовали? – спросила Настя. – Потому что иначе я не понимаю…
– Пожалуй, на этот вопрос невозможно ответить без небольшого предисловия, милая леди. Дело в том, что в Японии эпохи Токугава я действительно получил некоторые новые сведения, которыми не успел поделиться с вами. Это ничуть не означает моей злонамеренности…
– Короче. – Настя предупреждающе выставила вилку.
– В общем, все не так, как я думал, – вздохнул Сенкевич. – Я встретил одного человека, который объяснил: путешествия во времени невозможны.
– То есть? – насторожился Дан. – А где же?..
– В другом мире, дорогой Холмс, то есть капитан. Мы путешествуем не по эпохам, а по параллельным мирам. Все они похожи на наш, но есть отличия. Почему бы не существовать реальности, в которой живут персонажи Конан Дойла? Есть ведь теория о том, что писатели способны силой воображения создавать настоящие миры. А есть еще такая: писатель вовсе не придумывает героев и их историю, он только получает сигнал из некоего информационного пространства, служит как бы передатчиком информации о другой реальности.
– И если так, то существуют миры книг любого писателя? – Пораженная этой мыслью, Настя застыла с поднятой вилкой.
– Например, мир Толкиена, – усмехнулся Дан. – Орки, эльфы, хоббиты…
– Или Кинга, – поежилась Настя. – Вампиры, инопланетные монстры, томминокеры, буки под кроватями.
– Это еще что… – вмешался Сенкевич. – Представьте себе мир Лорел Гамильтон. Вот уж где веселуха!
– Что же получается? Каждый раз, когда какой-нибудь убогий графоман пишет очередную сказку, рождается новый мир? – ужаснулась Настя.
– Не дай бог! – Дан, хорошо знакомый с русским фэнтези, даже на время позабыл о ломке. – Эльфодраконы, черные властелины с нежной душой, выращивающие розы на заднем дворе зловещего замка, и валящиеся на них с неба тупые, хамоватые рыжие попаданки.
– Погодите. – Настя перешла к сути вопроса. – И сколько всего этих миров?
Сенкевич пожал плечами:
– Откуда мне знать? Думаю, бесконечное количество. Один человек сказал мне, что во Вселенной все время образуются новые миры.
– И выходит, шансов попасть домой у нас нет? – подытожила Настя. – То есть ты не знаешь, как это сделать?
Сенкевич сокрушенно покачал головой.
– Ну отлично! – возмутилась девушка. – Получается, мы навсегда зависли в междумирье! Так и будем мотаться по разным реальностям.
– Я еще не все сказал, – вздохнул Сенкевич. – В процессе перемещения наши личности постепенно стираются и слабеют. Становится все труднее контролировать «объект», он вытесняет чуждое сознание. Еще пара путешествий – и мы просто растворимся. Видите, я уже не могу справиться с этим у… у… Уотсоном. Так что предлагаю остаться здесь и больше никуда не перемещаться. Вполне цивилизованная эпоха, у нас хорошее материальное положение…
– О, спасибо! – подскочив с места, взвилась Настя. – Этой бабе тридцать семь, между прочим!
– Ты выглядишь моложе, – поспешно заверил Сенкевич.
– А мне двадцать девять! Ни о чем не говорит? Благодаря тебе я теряю восемь лет!
– Но, судя по книгам Конан Дойла, миссис Хадсон прожила долгую жизнь…
– Долгую старость она прожила! – ярилась Настя. – Восемь лет молодости кто мне вернет? А Данилка? Посмотри на него! Наркоман в ломке! Мне на фига такой мужик, не скажешь? Да он, наверное, в постели ни на что не способен!
– Я могу чем-то помочь? – растерялся Сенкевич.
Настя побагровела, вытаращила глаза и некоторое время разевала рот, пытаясь найти достойные слова в ответ на такое хамство. Потом сделала глубокий вдох, выдохнула, справилась с собой и, поджав губы, спокойно ответила:
– Безусловно можешь. Найди способ вернуть нас домой. Это все, чего я требую.
Она посмотрела в тарелку. Еда выглядела и пахла неаппетитно. Картошка была пересушена, рыба, кажется, наоборот – недожарена.
– Как же паскудно я готовлю! – еще больше разозлилась Настя. – Сэр Генри, ко мне!
Сенкевич поежился, Дан удивленно воззрился на подругу: он был уверен, что в доме нет никакого сэра Генри. Но даже если бы был, с чего девушка звала его так фамильярно?
– Сэр Генри Баскервиль! – повысила голос Настя. – Извольте подойти!
В глубине квартиры раздался тяжелый вздох, следом – шаги, сопровождаемые странным поцокиванием. Вскоре в столовую вплыла огромная собака черно-тигрового окраса, величиной с теленка. Мощные лапы уверенно попирали паркет. У пса было широкое тело и большая тяжелая голова с брыластой мордой, которой складки шкуры придавали недовольно-брюзгливое выражение. Животное окружала слабая, едва заметная дымка – скорее всего, подумалось Дану, это из-за ломки в глазах все расплывается.
– Ну и чудище, – пробормотал он. – На слонов с таким охотиться, что ли?
– Это все, что вы замечаете? – удивился Сенкевич. – Где ваша гениальная наблюдательность?
Дан присмотрелся. То, что сначала показалось ему дефектом собственного, одурманенного наркотиками, зрения, было нежным свечением. Казалось, каждая шерстинка собаки испускала тоненький, едва заметный лучик. Пес моргнул и уставился прямо на Дана: в глазах его зажглись два зеленых огня, как будто кто-то установил в глазницах электрические лампочки.
– Это еще что за хрень? – потрясенно выговорил Дан.
– Очень эффектно смотрится в темноте.
Сенкевич подошел к шторам, задернул – комната погрузилась в полумрак. Собака будто парила в нем мерцающим пятном, из которого били два зеленых луча.
– Соседи были весьма смущены, когда вы поселили Сэра Генри в квартире. Особенно чувствовалось их напряжение, если вас встречали во время вечерних прогулок.
Сенкевич открыл шторы.
– А зачем я его поселил?
– Ему, как и Бэрримору, некуда было деваться. Пес непонятным образом появился на Бейкер-стрит после пожара в Баскервиль-холле. Сидел у двери. Вы сначала хотели пристрелить его, потом передумали и приютили, назвали в честь погибшего сэра Генри. Сказали, будете изучать феномен свечения. Но потом мы все привыкли, привязались, стали считать домашним любимцем.
– Какой-то… инфернальный любимец, – усмехнулся Дан.
– Он добрый, – вступилась Настя. – Даром что народ до инфаркта доводил. Но он же не виноват… Иди сюда, Генричка.
Девушка подсунула собаке тарелку с ужином. Сэр Генри меланхолично понюхал еду, раскрыл невероятных размеров пасть, мельком показав длинные белоснежные клыки, и в один глоток уничтожил и рыбу, и картошку.
– Сколько ж он жрет и чем мы его кормим? – охнул Дан.
– Счета от мясника заметно увеличились, – кивнула Настя. – Хотя для сэра Генри закупаются всего лишь обрезки.
– А еще мы две недели отгоняли от дома газетчиков, – пожаловался Сенкевич. – Но несмотря на все наши старания, в «Таймс» несколько дней появлялись статьи о собаке-призраке. И соседи пожаловались в полицию. На пса приходил посмотреть инспектор Джонс. Его тоже очень смущало свечение. Но мы пояснили: в этом нет ничего сверхъестественного, собаку кормили мясом с высоким содержанием фосфора, поэтому она и сияет в темноте.
– И в это кто-то поверил?! – ужаснулся Дан. – Да пес бы издох через пару дней. А мясо такое где взять?
Сенкевич развел руками:
– Полицейские… Неужели вы так ничего и не вспомнили?
– О Баскервиль-холле почти ничего, кроме того, что отправил туда Уотсона. Но сознание Холмса проснулось, когда…
– Ты принял морфий, обдолбыш?! – С Сенкевича слетел весь джентльменский лоск.
– Наконец-то вышел из образа, – буркнула Настя. – Но он прав, Данилка, это не дело.
– А что мне оставалось? Ломка, встать не могу, Холмс не отвечает. Как бы я тебя вытащил без этого?
– Ну ладно, – смилостивился Сенкевич. – Но в последний раз, дорогой друг. Как доктор…
– Ты не доктор. – Настя презрительно скривилась.
– Я обладаю памятью и знаниями врача, – не согласился Сенкевич. – А значит, имею полное право так себя называть. Как доктор я диагностировал у вас классический случай частичной амнезии. Наше расследование в Баскервиль-холле закончилось грандиозным пожаром. Я обнаружил вас, дорогой друг, с разбитой головой, неподалеку от пепелища. Вы были без сознания, а когда пришли в себя – выяснилось, что ничего не помните о последних событиях.
– Только о последних?
– Именно. Вы помнили, кто вы, и сохранили свои замечательные дедуктивные способности. Но увы, все, что было связано с Баскервиль-холлом, стерлось из вашей памяти. Это ужасно угнетало вас, потому вы и ударились во все тяжкие. Пытались вернуть утраченную память с помощью наркотиков, но приобрели только проблемы со здоровьем.
– А что там было, кстати? Как я понимаю, события в этой реальности отличаются от версии Конан Дойла.
Сенкевич запнулся, лицо его приняло озадаченное выражение, отчего сделалось глуповатым. Он немного помолчал, потом произнес:
– Нихе… нихре… никакого овоща семейства крестоцветных не понимаю. В памяти Уотсона тоже не находится нужных сведений. Я вижу пожар, вашу травму, а вот что к ней привело… Нет. – Он обернулся к Насте. – А вы, милая леди?
Девушка издевательски фыркнула:
– Плохо забывать, когда ничего не знаешь. Откуда у меня информация? Я всего-навсего домохозяйка, мое дело – простыни и квартплата. Вы не посвящали меня в свои дела.
– М-да… Творится какая-то ху… ху… хулиганская выходка памяти доктора Уотсона! – выкрутился Сенкевич. – Такое чувство, что у него тоже частичная амнезия. Ничего, надеюсь, справлюсь со временем. И кстати, мне нужно немного поработать в лаборатории. А в девять меня ждут у пациента.
Он вышел. Сэр Генри гавкнул ему вслед. Звук был гулкий, словно из бочки.
Сенкевич
Лаборатория доктора Уотсона располагалась в подвале дома. Вход в нее перегораживала надежная дубовая дверь с множеством сложных замков. Сенкевич отпер ее, вошел, нажал на выключатель. Комнату залил тусклый мертвенный свет.
Обстановка скорее подходила обиталищу средневекового алхимика или берлоге ведьмы. Чего здесь только не было! В центре лаборатории стоял большой хирургический стол, на котором лежало что-то, покрытое тканью. Под белым полотном угадывались очертания человеческого тела. В изножье стола находилась динамо-машина. По стенам висели многочисленные полки с пробирками, колбами, книгами и большими банками, в которых застыли заспиртованные уродцы: двухголовые новорожденные щенки, котята с шестью лапами, кисти четырехпалых рук, венцом коллекции были несколько скрюченных эмбрионов. Последние выглядели особенно отталкивающе: один в чешуе, другой покрыт шерстью, остальные носили печать такого уродства, что в них с трудом угадывались человеческие детеныши.
В углу притулился большой деревянный ларь. Сенкевич откинул крышку – повеяло холодом. Ящик был доверху наполнен льдом, из которого торчали отрубленные, посиневшие части человеческих тел. Немного полюбовавшись на собрание останков, Сенкевич закрыл ларь. Здесь его ничто не шокировало, благодаря памяти Уотсона он знал все и понимал: это предназначается для медицинских экспериментов. Нельзя сказать, что ему это очень уж нравилось – Сенкевич не любил медицину, биологию, предпочитал чистую мистику и эзотерические практики. Но и доктор был им не чужд, что подтверждал стоявший неподалеку столик для спиритических сеансов.
Сегодня он не планировал никаких особенных работ в лаборатории. Так, решил уйти от друзей, пока они не начали новый круг расспросов. Не хотелось говорить о вещах, которые он сам не вполне понимал, а некоторые, такие как события в Баскервиль-холле, откровенно не помнил. Сенкевич уселся за письменный стол и глубоко задумался.
Сейчас ему казалось, что Миямото рассказал далеко не все. Что-то в логике хранителя времени выглядело то ли натянутым, то ли вовсе ущербным. В существование параллельных миров Сенкевич поверил сразу: еще в Равенсбурге ему не давало покоя слишком явное отличие реальности от того, что описывалось в учебниках истории. Но даже если так: почему нельзя вернуться в свой мир? Ведь он тоже где-то есть…
И почему портал вдруг сделался неуправляемым? Ладно, в первый раз он дал сбой из-за Насти и Дана. Во второй – то же самое, тогда Сенкевич еще надеялся избавиться от спутников и сделал расчет на одного человека. В будущем он вообще никаких расчетов не делал, действовал на авось. Но в Японии Сенкевич все просчитал правильно, он готов был поклясться. Портал на троих должен был вынести их во Флоренцию 1428 года, пускай и параллельную, альтернативную. Сенкевич точно это знал, потому что еще в своем мире и времени однажды проводил эксперимент. Открыл портал, но рассчитал его на перенос не туда, а обратно. Когда фиолетовая клякса расползлась по комнате, затем свернулась и снова развернулась, из нее со стуком выпала бронзовая статуэтка – мальчик с кувшином. Клеймо мастера на основании гласило: «Чезаре Тоцци, Флоренция, 1423 год». Значит, возможность попасть туда была!
Упорная личность доктора Уотсона изменила ход мыслей Сенкевича и направила их к тому, что лежало на столе. «Почему же не получается сеанс спиритизма? Может быть, нужно попробовать какую-нибудь другую методику? Но Аллан Кардек – лучший медиум Европы…»
Он подошел к столику, задумчиво погладил лаковую поверхность. Прислушался к мыслям Уотсона, постарался придавить упрямого доктора. Выходило, тот мечтал о вызове какого-то духа.
Сенкевичу стало еще интереснее. Ночь за ночью в лабораторию приходили два коллеги доктора, тоже помешанные на спиритуализме. И втроем они проводили сеансы, но дух с упорством тупой твари появляться не желал.
Он мобилизовал все свои знания предмета и пришел к выводу, что, вполне возможно, троица не совпадает по энергетике. Допустим, между двумя из них есть скрытая неприязнь или один подсознательно не верит в результат. Жена, откопал он в памяти. Уотсон тоскует о покойной Мэри и желает хотя бы поговорить с нею.
– Завтра попробуем подключить моих друзей. Возможно, их энергетика подойдет лучше, – вслух сказал Сенкевич, а про себя подумал: «Может, получится и другую проблему решить. Вызову дух Брюса, к примеру. Пусть растолкует, что там за сложности с вычислениями».
Он достал из жилетного кармашка хронометр, бросил взгляд на циферблат: половина девятого, время уходить. Подошел к большому дубовому шкафу, распахнул дверцу, за которой скрывался выход в темный глухой переулок.
Уже за порогом вспомнил и удивился: он впервые назвал Настю и Дана своими друзьями.
Но размышлять об этом было некогда: неугомонное эго доктора Уотсона вело Сенкевича к новым приключениям. Он шагал по темным, затянутым туманом улицам, держась как можно дальше от тусклого света фонарей.
«Куда собрался?» – попытался выяснить Сенкевич. Ответа, конечно, не последовало. Зато в голову ударил охотничий азарт: Уотсон что-то предвкушал. Свистнул, подозвал кеб, ловко вскочил в него, приказал:
– Ист-Энд.
Бросил кебмену три шиллинга, вышел и растворился в лабиринте узких, извилистых темных улочек. На Ханбери-стрит, под единственным работающим газовым фонарем, стояла субтильная женщина средних лет, в обтрепанном синем платье и желтом соломенном капоре.
– Ищете развлечений, мистер? – откашлявшись, спросила она.
– Сколько?
– Десять пенсов.
Сенкевич кивнул, хотя был вовсе не в восторге от того, что собирался сделать. Дама выглядела потасканной, жидкие темные локоны, выбивавшиеся из-под капора, лоснились от грязи, глаза были мутными. К тому же она выглядела тяжело больной и все время покашливала. Сенкевич заподозрил туберкулез – распространенную болезнь в сыром Лондоне, особенно в его трущобах. Однако по нахлынувшему возбуждению Уотсона он понял, что доктор подыскивал вовсе не пациентку.
– Пойдем, – хрипло произнес он, дернув женщину за руку и увлекая ее в темный вонючий переулок.
Теперь он даже не видел проститутку, во мраке она превратилась в едва различимый силуэт. Умом Сенкевич не хотел до нее дотрагиваться, подбирал мысленно аргументы, пытался отговорить Уотсона. Но телом управляло сознание доктора. Прилив тестостерона лишал разума, превращал его в зверя.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Смуглянка Энни, – хихикнула женщина. – Как хочешь развлечься, красавчик?
О том, что произошло потом, Сенкевич предпочел не думать и не вспоминать. Скорбь по любимой супруге, джентльменские принципы и склонность к пуританству ничуть не мешали доктору предаваться весьма грязным забавам. А учитывая внешний вид и состояние партнерши, это, скорее, тянуло на извращение.
Сенкевичу было противно, однако он не сумел справиться с возбуждением объекта и в итоге испытал острое удовольствие. Сунув в грязную ладонь проститутки горсть монет, он поспешно удалился, внутренне корчась от брезгливости.