ФОНВИЗИН Денис Иванович. 1745 – 1792
Гимназия при Московском университете – можно ли было в середине 18 столетия найти учебное заведение более солидное, более привилегированное? Ею занимался сам Ломоносов – но могло ли его хватить одного на всё и на всех?
И вот – экзамен по географии. Испытуемый долго-долго пытался сообразить, куда впадает Волга, в какое море:
– В Чёрное?
Друг попытался ему подсказать. Зашептал:
– В Белое. В Бе-ло-е!
Экзаменатор обратился с надеждой к одному из лучших учеников:
– А куда прикажет впадать Волге господин Фон-Визен?
– Не знаю…
Преподаватель латыни – свидетель этой сцены, – схватился за голову. И в голове его созрел хитрый план. На следующий день он предстал перед учениками с огромными пуговицами: четыре на камзоле и три на кафтане:
– Когда спросят вас, какого спряжения слово, примечайте, за какую пуговицу на кафтане я возьмусь. Если за вторую – смело говорите: «Второго спряжения»! Со склонениями поступайте, глядя на камзольные пуговицы – и никогда ошибки не сделаете!
Да так ли уж необходимо было юному Фон-Визену разбираться в школьной премудрости? Он был «образован по праву рождения»! Потомок немецких баронов, он принадлежал к тому тончайшему слою общества – аристократии, где от рождения давалось всё: привилегии, деньги, связи, место при дворе… и какое место! Для этих избранных люди, пробившиеся личными талантами, были не более, чем «временщиками» и «выскочками».
Вся карьера, весь жизненный путь Дениса Ивановича наводят на мысль о генетическом родстве его с «золотой молодёжью», «мажорами», диссидентами-либералами наших дней.
И тут же понимаешь: отличие есть. Коренное!
Что же это – талант?
Безусловно, талант. Но, что ещё гораздо важнее – любовь к России. И СОВЕСТЬ.
О своей семье, о своём детстве Денис Иванович рассказал сам в неоконченной повести «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях».
«Отец мой был человек большого, здравого рассудка, но… не имел случая просветить себя учением». Недостаток образования, впрочем, восполнял начитанностью. Лжи не терпел настолько, что краснел, если кто-нибудь лгал при нём. Ни перед кем не заискивал и не терпел, чтобы заискивали перед ним, но никогда не упускал случая оказать внимание, поздравить, помочь. Старался быть со всеми ровным, пряча природную вспыльчивость.
И самое удивительное – умел жить по средствам: пятьсот душ имения – это в кругу аристократии считалось бедностью. А детей было восемь! Всем дано образование – и никаких долгов! В свете это считали чудом.
Настоящим «чудом» была мать – рачительная и искусная хозяйка. «Разум имела тонкий, сердце – сострадательно. Жена добродетельная, мать чадолюбивая и госпожа великодушная».
Если есть награда за добродетели – именно такой наградой писатель считал жизнь своих родителей. В детстве он и не знал, что его отец был прежде женат на другой женщине…
Эта история первой женитьбы отца по-своему примечательна: в восемнадцать лет – на даме, бывшей старше его на полвека. Оказалось – брат отца проигрался так, что ему светила долговая тюрьма: долг был больше всего семейного состояния! И тогда некая семидесятилетняя вдова «объявила свою любовь» будущему отцу писателя. Пообещала выплатить все долги, если он на ней женится. Женился. Овдовел через двенадцать лет.
Денис Иванович рассказал об этом потомству с умилением: «Есть ли в наше время примеры такой братской любви – и такой верности слову? Мой отец покоил старость своей жены, как христианин». А брак по любви – это было потом.
Анализируя свой собственный характер, Фонвизин многое приписывает наследственности. От отца – вспыльчивость и незлопамятность, от матери – некрепкое здоровье (это даже неплохо – не допустило до пьянства!), и от обоих – доброту. Вечный страх кого-нибудь обидеть. Как же это совмещалось с острым умом, совершенным отсутствием благоразумия и» склонностью к сатире»?
Петербургские знакомства, нередко случайные и совсем не подходящие для барона-подростка, дали столько материала, столько живых наблюдений будущему сатирику! А вот что касается образования…
Медаль в университете, по словам Фонвизина, получена была потому только, что остальные знали ещё меньше. Не учителям был обязан Денис Иванович своими обширными знаниями, а собственным усилиям. И среде, в которой вращался – ведь столица вобрала в себя всё самое лучшее, самое красивое и талантливое.
Каким восторгом наполнилась душа четырнадцатилетнего Дениса при первом посещении царского дворца! Красота, в которой должны жить небожители…
Встречи с Ломоносовым, личное знакомство с Фёдором Волковым, с актёрами его театра, дружба с Дмитревским, увлечение драматургией – вот настоящее образование!
И хотя по окончании учения Фонвизин числился в гвардии, службой его не обременяли. Первое и едва ли не последнее «гвардейское» поручение – съездить в Германию в свите вице-канцлера в качестве переводчика. По возвращении, получив должность секретаря кабинет-министра, Денис Иванович стал одним из тех, кого называют «придворными». И панорама «придворной» жизни, «придворных» нравов развернулась перед ним во всей своей красе…
– Что есть Придворная Грамматика?
– Придворная Грамматика есть наука хитро льстить языком и пером.
– Что значит хитро льстить?
– Значит говорить и писать такую ложь, которая была бы знатным приятна, а льстецу полезна.
– Что есть придворная, ложь?
– Есть выражение души подлой пред душою надменною. Она состоит из бесстыдных похвал большому барину за те заслуги, которых он не делал, и за те достоинства, которых не имеет.
Таким предисловием начал Фонвизин свою небольшую, но очень ёмкую, афористичную книжку «Всеобщая придворная грамматика». При ближайшем рассмотрении блеск дворцовых зал для него сильно потускнел – немного же здесь оказалось тех, кто попал в небожители за свои собственные заслуги! И ещё меньше тех, кто живя в искусственном мирке, не разучился мыслить и чувствовать.
– Какое разделение слов у двора примечается?
– Обыкновенные слова бывают: односложные, двусложные, троесложные и многосложные. Односложные: так, князь, раб; двусложные: силен, случай, упал; троесложные: милостив, жаловать, угождать, и наконец многосложные: Высокопревосходительство.
– Что есть придворный род?
– Есть различие между душою мужескою и женскою. Сие различие от пола не зависит; ибо у двора иногда женщина стоит мужчины, а иной мужчина хуже бабы.
– Что есть число?
– Число у двора значит счет: за сколько подлостей сколько милостей достать можно.
– Что есть придворный падеж?
– Придворный падеж есть наклонение сильных к наглости, а бессильных к подлости. Впрочем, большая часть бояр думает, что все находятся перед ними в винительном падеже; снискивают же их расположение и покровительство обыкновенно падежом дательным…
Эта книжица не создала автору врагов – каждый считал, что стрела сатиры направлена не в него. В других. Да и не считали «диалоги» литературой – так, безделка для внутреннего, дворцового употребления. Юмор, среди своих вполне допустимый.
Но уже следующая вещь молодого автора – «Послание» – была заявкой на серьёзную литературу. Очень серьёзную, ведь «послание» – жанр высокий, галантный, предполагающий совершенное владение языком для передачи всех оттенков своих «чувствований». В отличие от оды, обращенной к особам царственным, адресат послания – друг, то есть равный по положению. Каким же вопиющим нарушением канона было Послание… к слугам! Шумилову, Ваньке и Петрушке! Именно им задаёт герой свой философский вопрос: «На что сей создан свет?»
– Любезный дядька мой, наставник и учитель,
И денег, и белья, и дел моих рачитель,
Боишься бога ты, боишься сатаны,
Скажи, прошу тебя, на что мы созданы?
Но дядька Шумилов мыслить не привык – он привык служить. И точно знает, что и как он должен делать. А знать больше ему, как будто, даже и грешно… Ванька же с барского разрешения готов порассуждать. Он не знает, зачем создан свет, но понаблюдав, знает КАК:
– Попы стараются обманывать народ,
Слуги – дворецкого, дворецкие – господ,
Друг друга – господа, а знатные бояре
Нередко обмануть хотят и государя;
Овечки женятся, плодятся, умирают,
А пастыри притом карманы набивают.
За деньги самого всевышнего творца
Готовы обмануть и пастырь и овца!
А Петрушка делает вывод:
– Что нужды, хоть потом и возьмут душу черти,
Лишь только б удалось получше жить до смерти!
Нет, ни слуги, ни господин не решили «премудрой задачи». Только в сомнение пришли: не играет ли Создатель нами, как куклами?
Подлинный восторг слушателей (именно слушателей, а не зрителей) вызвала комедия «Бригадир». Казалось бы, почему? Ведь сюжет – обычная для того времени «комедия положений». Но в классической комедии смеяться полагалось только и исключительно над «третьим сословием» – крестьянами, купцами, слугами. А тут… Бригадир влюблён в жену советника, советник – в бригадиршу. А советница – в сына бригадира Иванушку.
Все они принуждены видеться урывками, объясняться намёками, но в замкнутом пространстве постоянно натыкаются друг на друга. И резонно рассуждают, что «на других надобно закрывать глаза, чтобы закрыли глаза и на нас».
А успех – в открытии, которое позже заново сделает Грибоедов: секрет удачной комедии – не сюжет, а узнаваемые характеры!
Сам Бригадир читает только «Артикул и устав военный», бригадирша – только приходно-расходные тетрадки, советника занимают лишь книги юридические. Один общий интерес – картишки, да и то – кто освоил преферанс, а кому по уму только «чушка»…
Но две «возвышенные натуры» – Советница и Иванушка – страдают среди этих «скотов». Они читают «настоящие книги» – любовные романы. Французские. И даже могут пересыпать свою речь искалеченными французскими словами! Иванушка до того образован, что даже в Париже побывал! Своими рассуждениями он вполне характеризует себя сам:
– Я – пренесчастливый человек. Живу уже двадцать пять лет и имею еще отца, и мать. Отец мой до женитьбы не верил, что и черт есть; однако, женяся на моей матушке, скоро поверил – она за рубль рада вытерпеть горячку с пятнами.
– По моему мнению, кружева и блонды составляют голове наилучшее украшение. Педанты думают, что это вздор и что надобно украшать голову снутри, а не снаружи. Какая пустота! Черт ли видит то, что скрыто, а наружное всяк видит.
– Тело мое родилось в России, это – правда, однако дух мой принадлежал короне французской!
Советница, единственная отрада которой – шляпки и карты, от него в восторге:
– Без сумнения, мы рождены под одною кометою!
Их дуэт:
– Все несчастие мое состоит в том только, что ты русская.
– Это, ангел мой, конечно, для меня ужасная погибель.
– Это такой defaut, которого ничем загладить уже нельзя.
– Что ж мне делать?
– Дай мне в себе волю. Я не намерен в России умереть. Я сыщу occasion favorable, увезти тебя в Париж. Тамо остатки дней наших, les restes de nos jours, будем иметь утешение проводить с французами!
Будем надеяться, что уехать им удалось – иначе придётся предположить, что сегодняшние обожатели «цивилизованного мира» – их прямые потомки.
Но в конце Иванушка всё же ухитряется взглянуть на себя со стороны: «Молодой человек подобен воску. Ежели б к несчастью и я попался к русскому, который бы любил свою нацию, я, может быть, и не был бы таков.»
Итак, на позорище выведены представители правящего класса. Типичные представители! Служилое дворянство, чиновничество, помещики. И «Иваны, родства не помнящие». Правящие – но уже совсем не русские!
Нет, на сцену это допущено не было. Самим посмеяться над собой – это можно и даже должно, но допустить, чтобы над благородным сословием смеялось «подлое»?! Однако чтение комедии слушали восторженно! То шепотом, то возгласами выражая восхищение:
– Русские… они же все – совершенно наши, русские!
Общее мнение выразил один из немногих вельмож, кому удалось сохранить живую душу – князь Потёмкин:
– Умри, Денис – лучше не напишешь!
Ошибся князь – «Недоросль» у Фонвизина получился ещё лучше.
Но почему именно в адрес «Недоросля» порой приходится читать рассуждения критиков высокомерные, несправедливые, а нередко и просто злобные? «Какой бы театр не ставил эту пьесу, давно обратившуюся в литературный памятник, везде одно и то же: бегает брюхатый Митрофан, скучно резонерствует Стародум, которого невозможно отличить от Правдина и Милона. Кажется, все трое – одно лицо»…
Кто же настолько заинтересован в том, чтобы потомки этого НЕ ПРОЧЛИ?
Поразмыслить об этом стоит, но сейчас наша задача не в том, чтобы искать врагов, а в том, чтобы увидеть ценность этого «памятника» для потомства.
Итак, мы в подмосковном имении господ Простаковых. Госпожа Простакова здесь – абсолютный монарх. У неё на попечении юная родственница Софья – и тётушка прикидывает, как бы использовать девушку с прибылью для хозяйства. Выдать её замуж за своего брата Скотинина, чтобы на объединённых землях построить огромную свиноферму?
Но вдруг… всё самое неожиданное всегда бывает «вдруг»! Приезжает дядюшка Софьи Стародум, которого считали погибшим. А он не просто жив – он честно разбогател, и сделал Софью своей наследницей. Отдать такой кусок братцу?! Ну уж нет – теперь Простакова выдаст Софьюшку за своего пятнадцатилетнего сына Митрофанушку!
Одно из лучших моих школьных воспоминаний – чтение этой пьесы в классе «по ролям». Я была госпожой Простаковой, и старательно изображала безмерную материнскую любовь к двухметровому однокласснику – «Митрофанушке». А он закатывал глаза к потолку, напряжённо соображая, сколько будет «единожды един», свысока обзывал «няньку Еремеевну» (самую маленькую одноклассницу) «старой хрычовкой» – и тут же пытался спрятаться за её спину от разъяренного «дядюшки Скотинина».
А сцена экзамена!
«Еоргафия – наука не дворянская. Далеко ли ушёл в истории? Смотря в какой. В иной в тридевятое царство, в тридесятое государство залетишь. „Дверь“ – котора дверь, эта? Эта – прилагательна. Потому, что она к месту своему приложена. Вот та дверь, что у сарая стоит не навешена – та покамест существительна».
И мощный аккорд мощным голосом:
– Не хочу учиться – хочу жениться!
Если бы нас тогда спросили, кто же главный герой пьесы, мы
сочли бы вопрос совершенно праздным. Конечно Митрофанушка!
Но оказывается, неуч и лентяй был в тогдашних комедиях едва ли не общим местом. И современники оценили прежде всего тех персонажей, которых на сцене увидели впервые.
Холоп Тришка. Не убило в нём холопское положение ни остроумия, ни таланта.
Нянька Еремеевна. При всей привычке низко кланяться, она совсем не находит нормальным своё жалование: «Пять рублей на год да пятьдесят пощёчин на день». И ведь она непритворно любит своего воспитанника. «Воспитание» для неё, так же, как и для её господ, – синоним «питания». Но при этом её любовь и забота – совершенно искренни!
А «учители» – Цифиркин и Кутейкин! Они сами мало, что знают, но – добросовестны. Свои скромные знания пытаются вложить ученику уже не первый год. И оба дружно ненавидят третьего учителя – Вральмана, который даже и не делает вид, что чему-то учит «рапёнка». Просто получает деньги за то, что он – немец!
Главное же открытие пьесы – Стародум.
Странная фамилия для положительного героя? Ведь «Стародум» – это что-то вроде «Застрявший в прошлом веке»? Но с другой стороны, так ли уж это плохо, если прошлый век был в чём-то лучше нынешнего? И автор ясно даёт понять, что его герой «застрял» в эпохе Петра Великого. Он мыслит и действует так, как учил человек, посвятивший свою жизнь Родине. Её благу, чести и славе.
В пространных монологах – диалогах Стародума нет ничего смешного, и мы их, по правде говоря, торопливо пролистывали. Но учительница спросила:
– Как вы думаете, почему первому исполнителю роли Стародума – актёру Дмитревскому – публика кидала на сцену… кошельки с золотом? Хорошо играл? А может, что-то такое сказал со сцены, что привело зрителей в восторг? Прочтите, попробуйте догадаться.
Нехитрый приём сработал – мы так углубились в «скучные» страницы, словно кошельки с золотом были спрятаны в книжках. И вот…
– Где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Угнетать рабством себе подобных беззаконно!
– Немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных.
– Что для отечества может выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители платят еще и деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного раба двое, старый дядька да молодой барин.
– Главная цель всех знаний человеческих – благонравие. Наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло.
– Не тот богат, который отсчитывает деньги, чтоб прятать их в сундук, а тот, который отсчитывает у себя лишнее, чтоб помочь тому, у кого нет нужного. А разве тот счастлив, кто счастлив один?
– Дворянин, недостойный быть дворянином! Подлее его ничего на свете не знаю.
И когда Правдин удивляется, что Стародум не при дворе, не там, где он нужен, как врач больному, он слышит решительный ответ:
– Тщетно звать врача к больному неисцельно.
По мнению героя (и автора) двор Екатерины не просто болен – безнадёжен!
Чиновник Правдин убеждён в благотворности законов, в возможностях воспитания, в необходимости общих усилий людей честных. А главное – в абсолютной порядочности и всемогуществе императрицы. Есть в этом человеке что-то державинское! Но Стародуму его вера в светлое завтра кажется детски-наивной…
Светлым оно будет лишь у светлых людей – начитанной умницы Софьи и её жениха Милона. Суворовского офицера.
Пьеса имела такой успех, понравилась настолько, что с её героями публика не хотела расставаться! В наше время автор на волне популярности, вероятно, написал бы «Недоросля-2», «Недоросля-3»… Фонвизин же нашёл другой выход: журнал «Стародум». С подзаголовком: «Друг честных людей».
На страницах этого периодического издания печаталась обширная переписка господина Стародума – со знакомыми, с друзьями, с племянницей Софьей…
Вот несколько писем от генерала Дурыкина: он просит порекомендовать ему учителя для его детей. Повод высмеять и уровень домашнего образования, и кругозор генерала, и его старания взвалить на учителя всё, чего не умеет сам. Ничего, если ему некогда будет заниматься детьми!
Но это ещё и повод поговорить о том, что должно давать образование. Начало обсуждения педагогических теорий.
А рассказ об обычном утре обычной помещицы – княгини Халдиной? При её туалете присутствует светский ветропрах Сорванцов. Не потому, что княгиня пытается соблазнить юнца, а просто… хороший, светский тон – показывать, что понятие стыда тебе вовсе незнакомо.
Развлекая княгиню, Сорванцов рассказывает о своей бестолковой жизни. Смешно. Но пропадает желание смеяться, когда он вспоминает своих воспитателей – тётушку Лицемерову и шевалье Какаду. Тётушка терпеть не могла детей, предпочитая им общество своих болонок, а Какаду «вселял в сердца наши ненависть ко всему русскому».
Не таким уж плохим человеком вырос этот Сорванцов. По крайней мере, не кичится он своим невежеством и много читает, но время упущено. Если бы его здоровой натуре вовремя помогло воспитание…
Ещё один интересный персонаж – Бескорыст. Судья, который не берёт взяток. Чуть не умирает с голоду, хорошо хоть – семьи у него нет. А как не брать тем, кто кормит семью? Ведь нельзя же прокормить её на столь скромное жалование?
Или государство платит так мало в расчёте на «самокорм» чиновника? Но к чему тогда разговоры о борьбе со взятками?
А вот письмо от Софьюшки. Растерянная племянница советуется с дядей по очень деликатному вопросу: муж изменяет… кто бы мог ожидать от Милона?!
Стародум уточняет детали, и отвечает, как знаток мужской психологии: «Увлечение честного человека непотребною девкою долговременно быть не может». Племяннице предлагается подумать, что ей важнее – устыдить мужа, когда ему и так стыдно, или же сохранить с ним дружбу, а значит, и семейное благополучие. Расставшись с «девкой», (а это, конечно, произойдёт скоро), Милон будет счастлив, что у него есть тыл, есть неизменный друг – жена. А если тыла и друга не будет? Кому будет лучше?
Каждое письмо в этом журнале становилось поводом к обсуждению. Общество училось мыслить.
Неужели именно поэтому последовало высочайшее распоряжение о прекращении издания «Стародума»? Мыслящие подданные – это, по меньшей мере, неудобство…
Короткие рассказы, миниатюры, зарисовки новейших нравов, две неоконченные повести – это то, что написал Денис Иванович, будучи уже парализованным. Он не сдавался, он ценил каждый миг этой краткой жизни!
Никто до Фонвизина не сомневался в том, что великое у человечества – в прошлом. Измельчавшие потомки могут только подражать великим предкам, пытаться приблизиться к их славе.
Но писатель разглядел ростки величия в пошлой повседневности, в смешной обыденности – начало будущего.
И то, что он совершил в литературе, было настоящим открытием.