Часть вторая
Пес, муж, кузнец.
Глава 1
В котомке старика нашлось кое-что съедобное, затем мы выдвинулись к показавшемуся вдали небольшому поселению. Оно состояло из нескольких домишек и очень напоминало казачий хутор.
Не совсем хутор. И совсем не казачий. Вместо шашек – мечи, вместо заломленных папах – островерхие шишаки. Какая-то богатырская застава. Хотя… Хлипкие мазанки, крытые соломой, окружал тын – для защиты от неприятеля такое не годится, но обитатели, которых видели глаза – военные. Видимо, здесь что-то типа таможни. Отсюда вывод: времена стоят достаточно мирные, иначе не гуляли бы вдали лошади, привязанные к вбитым кольям. Сами вояки в количестве двух штук вывалились из домишки и вальяжно направились навстречу. Мечи в ножнах, походка вразвалочку, взгляд рассеянный и одновременно прощупывающий – таможня и ГАИ в одном флаконе. Даже животики у бравых воинов наметились почти такие же.
– Вот. – Кудряш передал им собранную с гостей плату.
– Свою часть мы в следующий раз возьмем, – сообщил дед.
Один воин спрятал добычу в мешочек на поясе, второй заинтересованно сделал вокруг деда Пафнутия круг:
– Старик, да ты помолодел не по годам. Ну-ка сгорбись.
Дед Пафнутий со вздохом выудил из-под рубахи спрятанный за спиной меч.
– Штраф взяли? – Оглядев меч, вояка пристроил его у себя за поясом.
Другой укоризненно, но с понимающей улыбкой покачал головой.
– Не хотели платить, – признался дед.
– Кто? – Ребята посерьезнели.
– Новенький, Никодимом кличут. Из верхних. Челн небольшой, но с чердаком.
– Разобраться?
– Не надо. Я вот сиротинушек подобрал. – Пафнутий кивнул на нас. – Тоже увезти хотели, но закон-то на нашей стороне.
– А то.
Воины бросили на нас с Марианной ленивые взгляды. Не найдя ни в чем криминала, они вернулись «на службу», то есть под крышу домика, а мы последовали дальше по наезженной грунтовке. По одной стороне расстилалось возделанное поле, по другую – убранные ухоженные сады. Не чета дорогам. Садами здесь занимались всерьез. Один из видов государственного дохода – если верить слышанному. Следы людей, коней и телег наползали друг на друга, кое-где зияли ямы. Местами приходилось обходить немалые лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя. По сравнению со страной башен здесь дорогам внимания не уделяли. Как и должной охране рубежей.
– Кудряш, – обратился дед к пацаненку, – беги вперед, скажи Немиру, пусть готовит встречу.
Всякий раз, когда лень, привычка и размеренность овладевают каким-либо народом, это ему выходит боком. Вышло и нам.
– Бегите, – сорвалось с губ кряхтевшего с нами деда.
Я оглянулся по сторонам:
– Куда?
– Почему? – вскинулась Марианна.
– Поздно, – сказал старик и тяжело опустился наземь.
Из-за развесистых деревьев вышли старые знакомые, в руках – луки, мечи и брыкавшийся Кудряш.
– Говорил же тебе, дед, – скучно бросил Никодим, возглавлявший отряд, – не лезь не в свое дело.
Я виновато глядел на царевну. Не будь ее рядом – вырвался бы и рванул в сады. Невзирая на. Но она была.
Нас быстро обыскали.
– Меча нет.
– Разленились вояки, не передай они присмотр сельским, не только меч уплыл бы. – Никодим перевел взгляд на нас с Марианной, вновь связанных и с кляпами во рту. – Нам это на руку. Некоторое время никто их не хватится.
Тут что-то произошло. Внезапная сумятица, вскрик, смачная ругань, стук отпущенной тетивы, снова вскрик. Один из Никодимовских бойцов вынес на обозрение Кудряша, в спине которого торчала стрела.
– Убег бы. Пришлось. – Он равнодушно перевалил трупик через плечо.
Дед Пафнутий, у которого тоже заткнули рот, бросился к убитому мальцу. По усам и бороде покатились слезы. Затем со связанными руками старик кинулся на убийцу.
Меч Никодима плашмя ударил его по затылку.
– Уходим, – сказал он.
Деда попытались поднять.
– А он… того. – Боец показательно скрестил на груди руки. – Окочурился.
Никодим ругнулся.
– Тела нельзя оставлять, пусть думают, что их куда-то нелегкая занесла. Старика тоже тащите.
Он подал знак, и кто-то из команды первым выдвинулся в обратную сторону – бесшумно, незаметно, как опытный разведчик. Убедившись, что все в порядке, за ним так же осторожно, короткими перебежками, последовали остальные. Дважды надолго залегали, сливаясь с землей. Меня с царевной и трупы несли без церемоний, иногда волокли по земле, чаще перекидывали через плечо или по двое держали на весу за руки и ноги. Пока шли садами, мне и девушке дозволялось идти самостоятельно, нас просто направляли грубыми толчками и постоянно пихали в спины с требованием пошевеливаться. Заставу обогнули без проблем, оттуда никто не глядел ни назад, ни по сторонам. Видимо, там предпочитали, чтоб люди и деньги приходили к ним сами, по главной дороге. После садов отряд оказался в густом лесу, откуда через некоторое время пробрался на берег. Здесь все повеселели.
– Может, по течению назад? – предложил Никодиму мужик, который нес на плече пацаненка.
Несколько человек кивнули. Чувствовалось, что отвечать за гибель мальчика и деда команда желанием не горит. А возможность такого ответа витала в воздухе. Мне вспомнились казненные. Если так наказывают нарушителей порядка вроде наших похитителей, то я двумя руками за подобную справедливость. Как говорят Аллехвалинцы, если сознательно плюешь на общество – оно обязано ответить тем же, причем так, чтоб другим неповадно было.
– Нас там уже видели, – не согласился командир. – Когда этих хватятся, мы должны быть, во-первых, далеко, во-вторых, ни при чем. Пусть потом ищут, кто и что. До порогов осталась пара часов тяги.
Нас переправили через высокий борт на занозистую палубу. На поперечине единственной мачты висел свернутый парус, тяжелый и заставивший поежиться: а если сверзится? В трюм вел прикрытый крышкой широкий лаз, а палубу от начала до конца перечеркивали скамьи с упорами для ног. С обеих сторон к скамьям прилагалось по веслу, каждое некогда являлось высоким деревом. С мачты спускались канаты непонятного назначения, пахло сыростью.
Нас сгрузили на борт, а трупы Никодимовская братва завалила камнями на дне реки – не найти, если не знать, где искать. Затем команда в несколько рывков столкнула судно на воду и взялась за сброшенные на берег канаты. Пристраивая лямку через плечо, кто-то ныл:
– И чего не дадут голытьбе подработать? Прежний конязь разрешал.
– Тянем сами, а поборы почти не изменились, – поддержал еще кто-то.
– Бурлаки не носили оружия, им было запрещено, – ответил другой, более старый голос, – и однажды кто-то увез работяг. Теперь с этим строго.
На борту осталось двое – Никодим и еще один, которого я определил как главного помощника.
– Товар или развлечение? – Никодим кивнул на царевну. – Проверь.
Помощник полез к ней руками. Марианна дергалась, вертелась, пиналась и мычала. После некоторой борьбы мужик обернулся к главарю:
– Женские неприятности.
– Потом глянем. Прячь.
Из-под ног сидевшего с рулевым веслом Никодима помощник снял подставочку. На образовавшемся месте из палубы были вынуты несколько досок, под ними обнаружилась пустота в пару ладоней глубиной – типичное второе дно для контрабанды. В глубине черной щели уже лежали мешки. Меня с Марианной как нечто неодушевленное впихнули внутрь, сверху накрыли досками. Прямо над лицами осталось по дырочке для дыхания. Как говорится, рано обрадовался: отверстия оказались технологическими, именно в них крепилась подставка. Когда ее водрузили на место, в каждую дырку вошло по острому штырю, направленному прямо в лоб. Если начнем рыпаться, мычать и подавать другие признаки жизни, кому-то на палубе достаточно наступить на скамеечку, и штыри пробьют черепа.
Только теперь я понял окончательно, что проиграл. Проиграл все: жизнь, надежду, мечту. Журавля в небе и синицу в руках. И не одну. А одну подвел, не сумев защитить. Какой я после этого мужчина? Мужчины побеждают. Проигрывают много думающие о себе существа, которые относят себя к мужчинам исключительно по ничем не подкрепленному самомнению и наличию болтающихся штучек в штанах. Пусть даже в юбках или одних рубахах, если учесть местную специфику. Остался выбор: погибнуть героем или жить побитым псом. Будь я один, мог склониться ко второму варианту. В зависимости от. Ведь никто не хочет умереть, особенно, если зря. Но я не один, в этом все дело.
Под кожу вполз ядовитый холодок страха. Тьма угнетала, давила, расплющивала. Не тьма – чернота. Абсолютная. Везде. Вокруг и в мыслях. Мир сузился до единственной мысли и превратился в ощущения. Только слух и осязание. Стук и шаги. Перекрикивание тянущей судно команды. Бок прижатой ко мне царевны. Болтанка от мелкого волнения у берега. Бичевание себя за нерасторопность.
Час. Минимум. Ценой в жизнь. Почему мы не ринулись под укрытие ветвей по первому слову старика?
Теперь просто ждать.
Прошел еще час. И еще одна жизнь.
– Пройдем ли досмотр? Все напряжены, надо бы отдохнуть, – просочился сквозь доски голос помощника.
– Всегда проходили. Всем молчать, говорю только я.
После слов Никодима раздался жуткий скрип и сразу – чужие голоса. Легкий удар борта обо что-то. Судно остановилось.
– Встать! – прилетел отчетливый приказ чужих.
В ответ – гневный выкрик Никодима:
– Я капитан. Делайте свое дело и проваливайте.
– Напоминаем – невыполнение приказа приравнивается к оказанию сопротивления.
Я узнал, что чувствуют приговоренные, перед которыми забрезжила возможность помилования. Чернота мыслей схлынула, породив обычную ночь, после которой бывает утро. Второе дыхание, второе рождение… Что-то из этой серии сейчас происходило с нами. Марианна тоже вздрогнула. Тонкие ножки еще теснее прижались к моим. Там, наверху, решалась наша судьба. Мы вслушивались. Каждый звук взметал и гасил надежды:
Хруст киля по донному песку.
Скрип досок над нами.
Поскребывание сапога Никодима о смертельную скамейку.
Деревянный визг штыря об отверстие.
Туда-сюда. На полсантиметра. Люфт. А у нас – пот на лбу. И не вывернуться: вокруг – мешки. Плечо потерлось о плечо. Последняя земляничка Хрисанфии. Куда до эмоциональной мощи этого касания какому-то поцелую.
Хотя… Вот сейчас, с направленным в лоб острием, мне вдруг до смерти захотелось поцеловать Марианну.
Нет. Не Марианну. Совсем не Марианну.
– Всем сойти на берег!
– Нет такого закона! – Никодим понял, что что-то пошло не так.
Даже мы поняли. Интонация, в которой плескалось отчаянье, сказала больше слов.
– Есть возражения? – принеслось с берега.
– Иду. – Нога над нами пошатала скамейку.
Если наступит…
Ау, Вселенная: мысленная фраза «захотелось поцеловать до смерти» не являлась адекватным, четко сформулированным желанием! Ты слышишь?! Я утрировал! Я пошутил!
Только бы мне не пошутили в ответ.
Шаги двинулись вон с борта. Моим потом можно было мыть палубу, и еще осталось бы на стирку и полоскание паруса. Сознание стало пунктирным, воспринимая жизнь рваными клочками.
Шум. Возмущение. Ругань. Через полжизни – новые шаги. Несколько человек. Стук дерева о дерево. Частый. Нескончаемый. Приближающийся. Простукивание палубы завершилось прямо над нами. Осторожное вытягивание скамейки…
Свет! В оба отверстия. Скосив глаза, я встретился со взглядом Марианны. Она плакала.
Доску подняли.
– Вот они где.
Сверху нависли несколько былинных богатырей в шишаках и пластинчатом доспехе – для качественных кольчуг нужно железо, а здесь еще бронзовый век. Мечи, как и везде, широкие, короткие, такие годятся больше рубить, чем колоть. Сапоги высокие. Щитов нет. Впрочем, только у тех, кто вытащил нас и повел на берег. У выстроившихся снаружи было все: и щиты, и копья, и луки. Команду Никодима скрутили и уложили мордами в землю. У нас, осторожно извлеченных из тесной щели, вытащили кляпы.
– Где старик?
– Убит. – Отвечать взялся я, и быстро, поскольку Марианна тоже уже открыла рот. Моя рука одернула ее за рубашку. Мы в мужском мире, пусть привыкает. – И мальчик тоже.
– Их притопили прямо на стоянке, – все-таки влезла царевна. – Под камнями.
Один из стражей врезал сапогом по борту и даже не заметил.
– Они? – Рука в бронзовом наруче указала назад, на связанных.
Мы синхронно кивнули.
– Донесение конязю уже отправили, – сообщил один из солдат тому, который спрашивал про деда Пафнутия.
До берега, куда мы стремились, рукой подать – он представлял собой вознесшуюся к небесам неприступную скалу, часть которой в середине обрушилась, и река оказалась частично перегороженной. Основная вода промыла себе путь под камнями, а для судоходства осталась небольшая протока с порогами. Здесь, на излучине, где река плавно изгибалась между неприступной каменной громадой по той стороне и предгорными холмами по этой, располагалась застава – пограничная или таможенная, или одно в другом. На холме скалилась щербинками бойниц на реку и горы бревенчатая крепость, стены охраняли часовые, незаметно никак не пройти. Если я хотел сплавиться с Марианной вниз по течению к оставленному лагерю на Западной границе, то должен был привести ее примерно сюда. Прямо в руки стражей реки. Получается, что, похитив нас, Никодим тем самым спас от смерти? Солдаты из возможных врагов превратились в спасителей. Бывает же.
Как бы там ни было, благодарности к захватчикам я не испытывал. Душа ликовала, когда одного за другим их под конвоем повели по холму вверх – внутрь крепости. За высокой стеной виднелись верхушки строений. Снаружи на стене висели привязанные бочки. Думаю, с чем-то горючим внутри. Отвязать – и покатятся прямиком на протоку, если кто-то рискнет прорваться с боем. А если такая же крепостенка стоит и по другую сторону реки на землях конязя, то всю середину можно считать внутренним морем. Никто не пройдет без спроса.
Нас развязали и по деревянному настилу свели на берег. Вода с ревом мчалась сквозь узкий проход между каменных стен, судно удерживалось на месте только канатами. Его оттащили немного назад, чтоб не мешать спускавшемуся по течению новому кораблю. Часть стражников заняла место для встречи следующих гостей, остальные сначала простучали каждую досточку и вскрыли каждый мешок, затем оставили судно и повели меня и Марианну вслед за Никодимовцами.
За открытыми настежь воротами крепости глазам открылось нечто вроде внутренностей однажды посещенного с экскурсией Раифовского монастыря, единственного в мире обладателя молчаливых лягушек. Может, в других монастырях так же, не знаю, был только в одном. Разница лишь в том, что здесь все строения размером поменьше и деревянные.
Едва нас принял страж у ворот, как сопровождавшие воины вскочили на привязанных коней и умчались.
– Я – Вешняк, – сообщил плотный улыбчивый страж, расцветя до ушей.
От него, большого и жизнерадостного, исходило так долго искомое спокойствие. Чувствовалось, как моя спутница тает под его участливым, почти отеческим взглядом.
Теперь он ждал, чтобы назвались мы.
Резко отстраненная царевна вскинула на меня гневный взор, в ответ прилетел щипок в мягкое место.
– Марьяна и Ва… ня. – В последний момент я передумал с именем. Во избежание.
А спутнице надо привыкать держать рот закрытым, когда мужчины разговаривают. И не расслабляться. Рано еще. Если вообще когда-то не рано.
– Полюбовнички?
Судя по тону, Вешняк не имел ничего против, глаза смеялись – по-доброму. Наверное, это слово здесь передает информацию, не имея обидного оттенка, но мы с царевной покрылись краской.
– Брат и сестра, – глухо сообщил я.
– Не похожи. Ну, мое дело вас принять и разместить, а родственники вы или еще нет, время покажет. Пойдемте. – Вешняк двинулся в сторону домишки, откуда чудесно пахло. – Издалека?
Вместо ответа у меня вырвался горестный вздох. Даже не представить, насколько издалека. Это касаемо меня. А насчет царевны и ее титула помолчим, тоже во избежание.
– Покормите мальцов, – громко распорядился Вешняк.
Помещение оказалось столовой. Страж усадил нас на скамью при длинном столе и куда-то вышел.
Донесся шепот Марианны:
– Почему не говоришь, что мы с той стороны? Здесь хорошие люди. Нас переправят через Большую воду, и все кончится.
– Ты еще выкуп предложи и представься по полной программе.
– И предложу, и представлюсь! – Царевна обидчиво нахмурилась.
– Сейчас местные на ту сторону ходить боятся, а если услышат про выкуп, начнут охотиться как на волков. Твою семью, как ближайшего соседа, уничтожат одной из первых. Впрочем, благодаря выкупам, не сразу. И еще. У вас уничтожают прибывших чертей, не разбираясь, хорошие они или плохие. Почему?
– Несут угрозу стабильности!
– Люди с той стороны реки для местных еще большая угроза, потому что близкая и известная. Повторю: все люди с той стороны.
Заметив движение, мы умолкли.
На стол подавал толстый бородач… назовем его повар, ведь кто еще будет ходить в переднике и нахлобученном колпаке? Кормили здесь кашей… с мясом. Нет, не так. Вот так:
С МЯСОМ!!!
Марианна содрогнулась, подавляя рвотный рефлекс.
– Это…
– Отдай мне. – Выхваченный у нее жирный кусок перекочевал в мою миску.
– Почему девочка мяса не хочет? – насторожился повар. – У нас все отменное, козлика только с утра закололи.
– Больная потому что, – брякнул я первое пришедшее в голову. – Э-э… организм с детства мяса не принимает.
– А я грешным делом подумал, что вы из Каинова племени, даже рука за мечом потянулась. – Запанибратское подмигивание показало, что повар так шутит.
Добрые у него шутки. Если здесь все столь же добрые…
Марианна глядела с ужасом и абсолютным непониманием. Главное – она молчала, и я мысленно перекрестился, а губы вылепили беззвучное «Алле хвала». Когда мозг соотнес бездумно сделанное, захотелось улыбнуться, но что-то внутри не дало. Пусть все идет, как идет. Под какой бы крышей ни работал мой ангел-хранитель, со своей ролью он успешно справлялся, и не нужно сбивать его с толку лишним философствованием. С волками жить – по-волчьи выть, закон джунглей.
Мысли повара поменяли направление.
– Пятнадцать есть? – Облокотившись о тесаную столешницу, он пристально глядел на царевну.
Ответил я:
– Почти, но еще нет.
– Красивая невеста растет. Сыну шестнадцать, а ничего подходящего не нашли. Сколько просите? Я хоть и трапезник, а человек не бедный. Как с отцом связаться?
– Мы, – я переглянулся с окаменевшей царевной, – сироты. Родители… утонули.
– То есть, теперь ты за нее отвечаешь? Ваней зовут? Никому, Вань, девку не отдавай, срок придет, я тебя найду. Не обижу.
Трапезник еще раз масляно подмигнул и отошел. Компот нам принес поваренок, копия толстого повара, только на щеках пух вместо бороды. Зуб даю – это упомянутый сын. Отправлен на смотрины. Вскоре из-за ширмочки донесся разговор отца с сыном, который старший толстяк даже не пытался приглушить:
– На днях опять ушкурники чудили, эти, должно, с пощипанного челна. Хороша девка, верно?
Сынок не ответил. Громко, во всяком случае. Но через некоторое время раздался его интересующийся голос:
– Не понимаю, почему конязь ушкурников не приструнит? Зачем вообще пускает?
– У нас договор: мы не трогаем их, они – нас. У них вода, у нас земля, у каждого свой способ заработка. В наших водах они платят десятину.
В дверях вновь появился Вешняк.
– Вань, сестрица уже на ручки просится. – Он задумчиво пожевал нижнюю губу, глаза при этом глядели куда-то в середину царевны. – Нет привычки?
Марианна вспыхнула, подогнутые ноги мигом вернулись вниз:
– У вас пол очень занозистый.
– Увы, сафьяновых сапожек предложить не могу. – Присев рядом со мной, Вешняк посерьезнел, обращенный ко мне голос обрел деловитость: – Выкуп за вас кто внесет? Через кого, куда и кому весть передавать?
– Нет у нас теперь никого. Потопли.
– Родителей… ушкурники?
Я кивнул, нога наступила на холодную Марианнину. Она едва сдержалась, чтоб не влезть в разговор.
Последняя возможность сказать правду и быть переправленными за реку, пусть за выкуп, только что была уничтожена. Меня напрягла и заставила прикусить язык аналогия с чертями, Марианну – облеченная в шутку необъяснимая ярость толстяка. Если вскроется правда о нас, совсем не факт, что кто-то отправится передавать весть.
Я умирать не торопился. Царевна, конечно, грезила о доме, но мою компанию покидать не собиралась. Судьба совершила новый поворот, мы оба это поняли. Ладони нашли друг друга и крепко сжали.
После еды нас отвели в грубо сколоченную уборную, где Марианна, пунцовая от стыда, через меня попросила новых тряпочек на полоски.
Вешняк встревожился:
– Ранена?
– Нет. – Я опустил глаза.
– А-а, налог на взрослость. Держи вот это. Подойдет?
Из поясного мешочка появился бинт. Я передал его сквозь узкое отверстие в кособокой дверце.
Вешняка вызвали на ворота. Прежде он довел нас до дверей добротного бревенчатого сарая с копной сена внутри.
– Отдыхайте, ребята. Тяжко вам пришлось, но все плохое уже позади.
Позади? Как же, размечтались.
Снаружи темнело, значит, здесь, на сеновале, проведем всю ночь. Уверен: когда временно требуется тюрьма, преступников приводят сюда же. При всем желании не сбежишь. И снаружи, после закрытия двери на засов, кто-то ходил – можно спать спокойно, чужие не нападут. Насчет своих неизвестно. Причем, неизвестно совершенно ничего. За улыбкой, как известно, прячутся зубы.
В глазах царевны встал вопрос: как будем спать?
– Завтра будем выглядеть, словно по нам кони топтались. – Ее тонкий пальчик указал на одежду.
– Пусть лучше ее помнем, – туманно объявил я, падая прямо в пахнущий прелым ворох.
Марианна чинно присела, свела колени, руки обняли их, и сверху уютно расположился подбородок. Взгляд же оказался совсем неуютным:
– Ты ел мясо!
– И мы живы. Тебе не кажется, что два эти факта как-то взаимосвязаны?
– Но мясо… это плоть!
– Овощи тоже плоть, но немножко другая. Кузнечиков ела? Ела. И улиток. И вообще.
– Только от голода.
– Вот и я только. И чтоб нас спасти. Ради выживания еще не то съем. И тебе советую. А по возвращении совсем не нужно всем рассказывать, каким образом мы выжили.
– Но Алла, да простит Она нас и примет, заповедала…
– Давно хотел спросить: действительно веришь, что все это, – моя рука совершила круг в воздухе, – сотворила Алла? Гм, да простит и примет.
Последнее прибавил, заметив ужас на лице царевны, с каждой секундой паузы возраставший в геометрической прогрессии.
Однажды Зарина всухую переспорила меня на тему Аллы. Задним числом я подобрал аргументы, учел контраргументы…
– Имя Аллы нельзя говорить без этой формулы? – уточнил я на всякий случай.
– Только обращаясь к ней лично.
Воображение разыгралось, и не сразу дошло, что речь о молитве. Что бы ни говорили, богатая фантазия иногда – плохо.
На мне остановился задумчивый взор:
– Сомневаешься в существовании высших сил?
– Лишь тех, что следят за мной денно и нощно, дают свободу воли, а потом отправляют в ад, за то, что я ей пользуюсь. Скажи, если Алла всемогуща, она сможет сделать треугольный квадрат?
– За такие слова можно в ад…
– За слова? А мысли, по-твоему, высшим силам не подвластны? Однажды слышал разговор. «Попадешь в ад!» – сказал один. «Вы уверены? А кто там?» – «Такие, как ты!» Второй на минуту задумался. «А в раю такие как вы? Вам нужно поработать над своими угрозами».
Царевна потеряла дар речи.
– Знаешь, в детстве я разговаривал с домовым, – резко сменил я тему.
– Домовых не бывает. Сестрисса рассказывала, что во времена ложных пророков люди верили даже в божественность ветра или деревьев. А мама говорит, что худшее из суеверий – верить в них.
– Я тоже так говорю. Кстати, вот еще о домовых и прочем. – Мое лицо обратилось ввысь. – Алла-всеприсутствующая, невидимая и неслышимая, избавь наших родных и близких от воображаемых друзей!
Марианна не поняла юмора, и к лучшему.
– Ты ведь не серьезно о своих сомнениях? – донесся ее тихий вопрос.
– Естественно, – успокоил я напарницу, с которой, как понимаю, еще не одним пудом соли вместе давиться.
И не соврал. Это не сомнения, это уверенность. Даже вера. Царевна верит в то, что великая Алла есть, я в то, что конкретно Ее – нет. Тоже вера.
Нет. Отрицание чужой выдумки – не вера. Иначе океан – лужа, лысина – прическа, а книги – печное топливо.
Соседку уже волновало другое:
– Как думаешь, сафьян – страшный зверь?
Я подавился смешком:
– С чего ты взяла, что это зверь?
– Вешняк говорил про сапоги. У нас их делают из лошадей и волков.
– Сафьян – это такой материал, тоже кожа, но мягкая и ярко окрашенная. Чему вас только в школе учат?
Она взялась перечислять:
– Чтению, счету, политике, религии, физике, защите, выживанию… А вас?
– Тоже физике, куда ж без нее. И прочему. Что вы проходите по физике?
– Проходим? Нет, мы больше бегаем, занимаемся, делаем упражнения. Сейчас покажу.
Она завозилась, приподнимая куцую одежонку, и без особого напряга сотворила шпагат. Разъехавшиеся в несусветную даль ступни исчезли в разворошенном сене.
Круто. Но не для меня после стаи. Легко разведя ноги, я аналогично примостился рядом.
Кое-чего о чем, оказывается, стоило подумать прежде, чем совершать резкие движения.
– Колется, – смущенно сообщил я.
– Ага, – со смешком кивнула царевна. – Солома все-таки.
Мы медленно, цепляясь растаскиваемыми ногами за соседа, расползтись в стороны.
Две живые параллели недолго пролежали неподвижно. То локоть, то коленка, то случайно (ли?) откинутая рука натыкались на напарника и с извинениями отскакивали обратно. Как шарик в пинг-понге. Ход переходил к сопернику, и ждать его, ответного, приходилось недолго. Взгляд то увязал в «сетке» временно повернувшейся спины, то отлетал от «удара» вскинутого встречного взгляда. Иногда при такой встрече он замирал в опасном предчувствии… и распадался на взбудораженные половинки. Они убегали в себя, но непроговариваемой вслух надежды, увы, не теряли.
Надежда, говорят, умирает последней. Сказки, господа присяжные заседатели. Последними в человеке умирают клетки эпителия, которые производят волосы и ногти. И это грустно. Куда ни плюнь, везде во главе оказывается физиология.
Здесь та же ерунда. Нас тянуло друг к другу. Меня толкали гормоны, напарницу тоже что-то такое. Или не такое. Кто их знает, этих девчонок, что и на что их толкает.
Перед закрывшимися глазами в подробностях проплыл минувший день. Затем предыдущий, не менее насыщенный. В мыслях я проживал их совсем по-другому. Введя сослагательное наклонение, представлял в разных вариантах. Всегда ли был прав? Не лучше ли было…
Какая разница. Сделал все так, как должен. Точка.
На лоб и нос упали щекочущие соломинки. Затем полетело еще, как из включенной газонокосилки – это Марианна вновь устраивалась в раздвигаемом приминаемом сене. Когда улеглась окончательно, она закрылась от меня, отгородившись скрючившейся спиной. Руки обхватили низ живота, коленки прижали их, поднявшись до самой груди.
– Болит?
– Немножко.
Ну-ну. А корежит ее так, будто множко.
Не сумев отказаться от очередного удачного совмещения благородного и истинного мотивов, я повернулся к царевне и обнял сзади.
Долго лежали, слушая стук сердец.
– Знаешь, – нарушил тишину нежный голос, – у тебя врачевательский талант.
– Мама говорила: не зарывай талант в землю, не губи природу.
– Мамы плохого не посоветуют. – Непонятно, отреагировала она подобным образом на шутку или пропустила мимо ушей, думая о своем. Оказалось, второе. – Не сочтешь покушением на нравственность просьбу еще раз помочь уменьшить боль?
Милые, милые грабли.
– Давай попозже. Ты засыпай, а я потом положу.
И ведь хочется наступить, и поговорку про увязший коготок помню.
– Понятно. Отсрочка – надежнейшая форма отказа.
Понятно? Ни черта тебе не понятно. Если девушка говорит «Понятно», значит, не поняла, но понапридумывала себе тако-о-ого…
Вздохнув, я переместил ладонь с плеча на живот соседки. Она радостно ухватилась, подол взлетел чуть не до груди, вжатая в мягкое пятерня вновь обрела благодарное будоражащее наполнение.
Организм заволновался.
– Есть люди уютные, как дом, – донеслось едва слышно. – Прижмешься и понимаешь: ты дома. Ты такой.
Я не ответил. Тогда прилетело очередное, вполне ожидаемое:
– Ты хотел бы меня еще раз поцеловать, по-настоящему? Нет-нет, ни в коем случае не предлагаю, просто спрашиваю. Теоретически. Как возможность. Даже как вероятность.
Ну что делать с неугомонным созданием?
– Честно?
В ответ – полная оптимизма улыбка бродячей собаки, застрявшей в ступоре между возможными пинком и косточкой.
С моей стороны рухнуло:
– Да.
Ударило тишиной. И, через вечность:
– Я тоже.
Мое молчание и старательно-ровное дыхание намекали, что разговор завершен. Любопытство удовлетворено? Спокойной ночи.
Не тут-то было. Замогильным голосом приплыло, словно из-под двух метров земли:
– Чего же мы ждем?
– Когда рак на горе свистнет.
– Кто-кто?
– Турук Макто!
– А это кто?
– Никто. Зактокала.
Обидеть не получилось. Повыбирав между обидой и прочими чувствами, царевна тихонько толкнула меня в бедро:
– Ты же не спишь.
– Но очень хочу.
– Ты сказал, хочешь меня поцеловать. Мне кажется, более спокойной и счастливой возможности, чем сейчас, уже не будет. Возможно, уже никогда не будет.
– Я тебя уже целовал. – От скрежета моих зубов перевернулись черви в земле. – И на бревне перед местными, и прошлой ночью, и раньше, когда Варвара устроила бардак с двумя обнимающимися кругами.
– Там ты меня даже не помнишь. Какой я была по счету в каком кругу? Молчишь? Ты даже не знал, что есть какая-то Марианна – тихая, неприметная, тогда еще абсолютная безымяшка. А прошлой ночью… – Глухой томный голос необъяснимо съежился и потускнел. – Прошлой ночью ты был не со мной. Даже вспоминать не хочу. А вот на бревне…
Боже, хоть бы эта пауза продлилась вечно!
Нет, вспоминавшая с закрытыми глазами царевна продолжила искушающую пытку:
– На бревне ты был искренним. Не играл роль.
– Ты видела, как я целовал Майю на дереве?
Понуро упало:
– И что?
– Там я тоже был искренним.
– Просто ты думал, что жизнь закончена.
– А сейчас у нас все впереди.
– Обещаешь?
Я недоуменно взлетел бровями:
– Что?
– Что у нас с тобой все впереди.
Вот так и попадаются люди слова в ловушки.
– Столько всего уже пережили, – пробурчал я. – Понятно, впереди будет не меньше. Однозначно. Не все, но много. А много – это немало. Не раскручивай меня на то, к чему я не готов… внутренне. Будет только хуже.
– Думаешь, еще один поцелуй что-то изменит в наших отношениях?
– А ты думаешь – нет?
Я выдернул руку и отвернулся. И больше уже не поворачивался.
Глава 2
Всадники вернулись к утру. Нас разбудили, накормили и под присмотром Вешняка вывели перед неровным строем солдат. Во дворе ржали лошади, с которых сгружали тела Пафнутия и Кудряша. Один из воинов ссадил сидевшую перед ним девчонку, чуть старше покойного мальчика и похожую на него. Пухленькая, светленькая лицом и темненькая ниспадающей за спину косой, она была одета в такой же, как у нас с Марианной, балахонистый сарафан без рукавов и пояса. Как понимаю, это местная детско-подростковая одежда вроде лоскута-пончо долинников. Обувь отсутствовала. Насупившись, девочка спряталась за солдат. Маленькие, узко посаженые глазки не отрываясь глядели на нас.
Донеслись тихие переговоры Вешняка с прибывшими:
– Когда будет конязь?
– Сказано, что едет. А насчет этих… – Несколько взглядов переместились на нас, стоявших перед всеми как экспонаты на выставке. – Мальчишки их тоже встречали. Точно, брат и сестра. Только имя перепутали, говорят, что вроде Васей кликали. Напутали. Что Вася, что Ваня, один крен – в старину. Девки тоже видели. Ухмылялись, что брат с сестрой такими вещами, вообще-то, не занимаются.
– Какими?
– Голышом по лесу не бродят, от людей не прячутся. Мальчишки тоже сказали, что у парочки из одежды только повязка у пацана.
Озадаченный Вешняк оглянулся на меня:
– Вань, проясни-ка ситуацию.
Четверо воинов на всякий случай взяли нас в кольцо. Командир приблизился, кисть с намеком потеребила рукоять меча.
– На нас ушкурники напали. Ночью. – По сочинениям у меня всегда была пятерка. – В каком виде спали, в том и сползли потихоньку в воду с противоположного борта.
Что-то я ляпнул не то. Воины задумчиво переглядывались, командир вскинул бровь:
– Спите без одежды?
Доверием даже не пахло. Вчерашнее доброжелательство как корова слизала, лица на нас смотрели злые, суровые.
От Марианны полыхнуло жаром, щеки пошли пятнами.
– Если жарко, то да, – поспешно объяснил я.
– И вся команда так?
Воины ухмыльнулись, но напряжение только усилилось.
– Мы спали отдельно от команды, закутанными в простыни. Нас разбудили и помогли перебраться через борт. В воде простыни пришлось бросить.
– Сынок, сказки будешь рассказывать сестричке или кто она тебе там. На палубе холодно, потому что: во-первых, река, во-вторых, ночь, в третьих, декабрь. Слова о жаре можешь вставить себе…
– Нас везли в трюме… в чердаке. – Слово вспомнилось вовремя и прозвучало вроде бы правильно, вопросов не возникло. – Всю семью. Мы… беженцы.
Солдаты скривили губы:
– И здесь они. Скоро все заполонят. Чертова дикая империя. Не мучь мальцов, Глазун, им и так досталось.
Гроза прошла мимо. Командир, названный Глазуном, осведомился вполне добродушно:
– Вам сколько годков?
– Четырнадцать! – помня слова толстяка о браке с пятнадцати, выдохнула Марианна.
– И мне.
Царевна покосилась на меня, с удовольствием поняв, что не хочу жениться и не смогу, если предложат… или заставят.
– Близнецы, что ли? – сопоставил Глазун полученные факты.
– Двойняшки.
– А не похожи.
– У нас разные отцы, – влезла царевна.
Еще пихнулась в ответ на мой щипок. Ее глаза гневно зыркнули: объясняю тупым очевидное!
При первой возможности нужно провести ликбез: что можно говорить, а чего вообще не касаться. Впрочем, в мужском мире ей лучше вообще зашить рот, а еще лучше зашить все, и я буду спокоен: до нашего возвращения с подопечной ничего не случится.
Глазун ехидно переглянулся со своими: обычно такую информацию не выбалтывают направо и налево, это семейный секрет, но что взять с глупой девчонки.
Марианна ничего не поняла.
– Конязь! – громко разнеслось со стены крепости.
Что такое цунами по сравнению с приездом начальства? Всех смело, как той гигантской волной, но разбросало строго по рабочим местам: Вешняк унесся к воротам, всадники – к оставленным коням, о нас словно забыли.
Не забыли. Сзади появился хмурый богатырь с мечом наголо:
– Стойте, где стоите. Конязя приветствовать поклоном, любое резкое движение приравнивается к нападению, если что-то спросит – отвечать по делу и не шевелясь.
Свита местного начальника состояла из десятка дружинников. Упакованы они были не хуже заречных царберов: доспехи блестели начищенным металлом, на шлемах распушили хвосты плюмажи неизвестного происхождения, коней покрывали попоны в сине-белых тонах. Точнее, синие с белой каймой, и такую же расцветку имела накидка конязя. Гром конского топота смешивался с лязгом бронзы – словно котов увешали консервными банками и подожгли хвосты, только коты эти размером с гиппопотамов.
Пока спешившийся конязь принимал здравицы и шествовал мимо, доносились обрывки доклада:
– Ушкурники ночью купчиков прищучили, которые на мель напоролись – по дурости или недосмотру после заставы взяли правее, чем надо. Двух подростков снесло на нашу сторону, гляделец передал. Специально искать не стали, по словам очевидцев они сами шли прямиком на верхнюю заставу. За тот берег отвечали Зырянковские. Дед из Немирова семейства отправился за платой, а гости оказались с норовом. За мальцом-глядельцем дед предусмотрительно поставил издали следить девчонку. – Взмах головы указал на малявку, которая из-под солдатских ног жадно разглядывала конязя. – Зареванная девка примчалась на пост, те известили вас и вовремя успели к нам.
Начальство с хвостом сопровождающих удалилось в прочное строение, куда еще вчера отвели Никодимову команду.
Две фразы меня просто убили: «Подростков снесло на нашу сторону, гляделец передал» и «Специально искать не стали, по словам очевидцев они сами шли прямиком на верхнюю заставу». А мне казалось, что мы (в первую очередь – непогрешимо-самоуверенный я) такие умные, прошли по пограничной зоне никем не замеченными. Еще плот собирались строить. В глаза красной от пяток до ушей царевны было стыдно смотреть. Она на меня тоже не глядела, видимо, вспоминая, в каком виде мы бродили по побережью, и что кто-то, как выяснилось, старательно собирал и классифицировал эти факты.
Через минуту началась беготня. К реке унеслось несколько человек, застучали топоры. Дружинники и воины выстроились красивыми рядами, неподалеку от нас встал сам конязь, придирчиво наблюдавший за окончанием работ. На нас высокое начальство едва взглянуло. Рослый, широкий в груди и плечах, конязь внушал почтение и трепет, про таких говорят – человек на своем месте. Местный властитель отличался сурово-мужественной внешностью, потрошащим взглядом и лицом много повидавшего человека. Окладистая бородка пробивалась сединой, возраст вплотную приблизился к экватору века или уже уполз за него. Годы еще не сказались на выправке и стати, но уже подтачивали тело, упивавшееся последними радостями молодости – по-прежнему легко взлететь в седло и почти невесомо соскользнуть, резко нагнуться или стремительно шагнуть к кому-то, словно что-то увидев, что вызывало переполох и шараханье. Сейчас он застыл недвижимо, и прочие, кто не участвовал в происходящем напрямую, тоже превратились в каменные изваяния.
Конязь рта не раскрывал, его заранее обговоренные мнение и приказы огласил один из приспешников:
– Люди доброй воли, честные, свободные и равноправные! Свершилось злодейство. Не по праву отняты жизни и в нарушение устоев отобрана свобода. Нет сомнений, кто это сделал и зачем. Потому во имя справедливости да ниспошлет Святой Никола кару на головы убийц! Челн, добро и доспехи изымаются в казну и подлежат продаже. Злодеев – на кол. Приемышей отдать пострадавшему семейству. Таково слово конязя!
Перед нами по числу Никодимовской команды положили заточенные с одного конца тонкие бревна метра в три длиной, затем привели… скорее – притащили самих преступников. Они отказывались идти, забитые кляпами рты мычали, связанные за спиной руки тщетно пытались высвободиться. Удары сапог, подломившие ноги, опрокинули их, заставив упасть ничком, остатки одежд отправились в сторону или были задраны повыше, и брыкавшиеся тела как шпалы разложили рядком перед самыми остриями. По одному солдату село каждому на спину, еще по одному прижали шеи к земле, последние участники действа приблизились к тыльным сторонам кольев с молотами в руках.
Конец ознакомительного фрагмента.