Вы здесь

Зимняя корона. Глава 11 (Элизабет Чедвик, 2014)

Глава 11

Вустер, Пасха 1158 года


Генрих ненадолго вырвался из бешеного вихря своей жизни, чтобы побыть с Алиенорой в их покоях. Назавтра им предстояло принять участие в пасхальной службе в Вустерском соборе, а затем – в пиршестве. Мероприятия официальные, и они оба обязаны предстать в коронах.

Надежда Генриха на то, что Алиенора снова понесла, в ноябре не оправдалась, но она забеременела после рождественских праздников и накануне уже почувствовала, как шевелится во чреве ребенок. Когда родится новый малыш, Ричарду исполнится только год и Годиерна еще будет его кормить.

– Я тут подумал о традиции носить корону, – сказал Генрих. – Четыре раза в год. Церемонии утомляют, требуют расходов, а сколько эта штука весит… К чему все это – все и так знают, что я король.

Алиеноре очень нравились торжественные события, когда она надевала корону, но Генрих всегда был нетерпелив, скучал и проявлял беспокойство, притопывал ногами, барабанил пальцами.

– И что же ты предлагаешь?

– Чтобы мы оставили наши короны в алтаре собора на постоянное хранение и надевали их только по особым случаям. Надоело всякий раз возиться с ними. Корона для меня, а не я для короны.

По его тону Алиенора поняла, что супруг осуществит задуманное, не слушая никаких возражений. Он был твердо убежден в прочности своей власти, и монархические регалии для ее подтверждения ему не требовались, но ведь подданные хотели видеть его во всем блеске королевского величия.

– А что на это скажет твоя мать? Ты же знаешь, как она крепка в своих убеждениях. Вряд ли ей понравится, что ты пренебрегаешь торжественными мероприятиями и ношением короны, учитывая, сколько сил она положила на то, чтобы эта корона досталась тебе. Для нее это символ победы.

– Моя мать далеко от Англии, – пренебрежительно проронил Генрих, – и хотя я ценю ее советы, я не всегда следую им. Она правит по-своему, а я по-своему. И не нуждаюсь в побрякушках. Пускай другие красуются в шелках и мехах. Вот мой канцлер в этом мастак, он-то обожает подобные зрелища. И зачем лаять самому, если есть пес?

Алиенора промолчала. Генрих, очевидно, уже все решил, а значит возражать бессмысленно. Что же до Бекета, то тут он прав. Многие с недоумением взирали на канцлера, тратившего немыслимые суммы на пышные туалеты, развлечения, охотничьих ястребов и борзых собак. А вот Генрих только забавлялся и всячески потакал его слабостям, как богатый покровитель, наблюдающий за изголодавшимся ребенком, который набивает рот за господским столом. Иногда король поддразнивал Бекета: то, едва вернувшись с охоты, весь мокрый от пота, ворвется в его столовую и бросит потрошеного зайца прямо ему в тарелку; то заставит канцлера подарить свой роскошный плащ уличному попрошайке. Однако при этом Генрих щедро вознаграждал Бекета, ибо весьма ценил его незаурядные идеи и изощренный ум, способствующий поступлению доходов в казну. И в конце концов, чего ради Генриху самому терпеть всю эту суету с церемониями, коли ему они досаждают, а его канцлеру доставляют удовольствие? Человек, способный быть снисходительным к слабостям своего подданного, воистину обладает величием.

* * *

Во время торжественной службы в Пасхальное воскресенье Генрих и Алиенора возложили свои церемониальные короны к высокому алтарю Вустерского собора. Желто-красные отблески свечей отражались в золоте и драгоценных камнях, как будто диадемы излучали силу монаршей власти. Король и королева стояли рука об руку. Трехлетний Гарри протянул руку к позолоченному серебряному венцу на своей голове; нижняя его губа дрожала, в глазах собрались слезы.

– Что случилось, малыш? – склонилась к нему Алиенора.

Мальчик гордо стоял рядом с родителями, олицетворяя их плодовитость и надежную преемственность династии, и вел себя идеально, но Алиенора знала, что маленькие дети непредсказуемы и могут в любой момент разразиться рыданиями. Королева бросала взгляды по сторонам, отыскивая глазами Годиерну.

– Я не хочу класть свою корону на алтарь, – отчетливо и настойчиво проговорил Гарри. – Она моя.

Алиенора слегка улыбнулась:

– Что ж, хорошо. Тебе и не придется. Лишь король и королева могут сделать это, а ты пока что только принц. – Она украдкой взглянула на Генриха, и оба едва заметно улыбнулись.

– Это хорошо, что ты понимаешь, что значит владеть чем-то, – отметил Генрих. – Но запомни мои слова, сынок: пройдет много времени, прежде чем ты станешь носить большую корону и узнаешь, как она тяжела.

* * *

Генрих вместе со своим канцлером уселись перед очагом, цедя вино и трепля уши дремлющей борзой. Они только что закончили играть в шахматы, оба удовлетворенные тем, что каждый из них выиграл и проиграл по одной партии, а значит ни один не обошел другого. Теперь, в конце этого весьма удачного дня, они обсуждали государственные дела и опустошали кувшин вина.

– Сегодня, когда я смотрел на вашего наследника с венцом на челе, ко мне пришла мысль, – проговорил Томас.

– Правда? – Генрих заинтересовался.

Канцлер сдвинул повыше рукава, как будто собирался приняться за дело. Рукава были оторочены черным соболем и расшиты жемчужинами и драгоценными камнями. Будь Бекет королем, он ни за что бы не положил корону на алтарь. Он бы брал ее с собой в постель, спал бы с ней, спрятав под подушкой, и демонстрировал при каждом удобном случае.

– Что теперь у тебя на уме?

– Я размышлял о малолетней принцессе Франции Маргарите. Что, если нам обручить детишек?

Генрих оживился и вскочил с места. Ему нравились их с Томасом полуночные беседы. Никогда не знаешь, что он выдаст в следующий момент. В искусстве строить хитроумные планы и проводить их в жизнь ему не сыскать равных.

– Ты говоришь о брачных узах между моим сыном и французской принцессой?

Томас отхлебнул вина из серебряного кубка:

– С помощью этой п-помолвки вы могли бы уладить разногласия относительно Вексена и поддерживать мир с Францией. Если Людовик так и не родит сына, то в свое время муж Маргариты станет чрезвычайно важной фигурой. Вы ничего не т-теряете, сир, в любом случае т-только выигрываете.

Генрих погрыз костяшку большого пальца и принялся в раздумьях мерить шагами комнату. Он представил, как его повзрослевший старший сын торжественно выезжает со свитой, а знаменосцы держат в руках штандарты Франции и Англии на длинных древках. Неожиданно тот случай в соборе, когда ребенок пожелал сохранить корону при себе, показался ему предвестием будущего величия.

– Затея в самом деле дальновидная, – кивнул он. – Но вот согласится ли Людовик?

– Сир, я не решился бы волновать вас пустой надеждой, не будь уверен в успехе. Если мы должным образом представим это предложение королю Франции, он увидит, что оно сулит взаимную выгоду. Его дочь будет королевой Англии, а внук сам сможет взойти на английский трон, так же как ваш – на французский.

Генрих удивленно поднял бровь, но рассмеялся:

– Нам придется взять Маргариту на воспитание при дворе и взращивать в наших традициях, чтобы из нее вышла настоящая англичанка.

– Сир, это само собой разумеется. Если мы успешно провернем это дело, то французскому королю не удастся выдать дочь за другого принца, который может в будущем навредить нашим интересам.

– Томас, я не глупец, – сердито оборвал канцлера Генрих. – План хорош. Приступай, полагаюсь на твой дар убеждения, но держи меня в курсе.

Бекет поклонился:

– Будет сделано, сир.

Король снова прошелся по комнате, потом повернулся к канцлеру:

– Но держи язык за зубами. Пока мы не будем уверены, что дело выгорит, нет необходимости ставить в известность королеву и интересоваться ее мнением.

Бекет ответил плутоватым взглядом:

– Прекрасно понимаю, сир. – Он поклонился.

– Другого я от тебя и не ждал.

Король похлопал Бекета по плечу, и тот удалился.

Потирая руки, Генрих послал одного из пажей привести новую девицу, которую он присмотрел недавно среди обретающихся при дворе потаскух. Когда она проплывала мимо, волосы ее колыхались, как поле зрелой пшеницы, и король приберег ее для себя в качестве вознаграждения за труды. Нынче ночью он сполна насладится сбором сладкого урожая с этого поля.

* * *

Алиенора стояла у окна с открытыми ставнями, подставляя лицо приятному ветру, проникающему с улицы в комнату. Был конец мая, но солнце палило, как в середине лета. Алиенора, на седьмом месяце беременности, вся промокла от пота и изнемогала от жары, хотя одета была только в льняную шемизу и легкое шелковое платье. До разрешения от родов оставалось еще два месяца. Думать об этом было невыносимо.

Вошел Варен, управляющий ее двором, поклонился и сообщил, что канцлер просит об аудиенции. Не отворачиваясь от окна, Алиенора прикрыла глаза и издала тяжелый вздох.

– Пригласи его, – помолчав, сказала она, собралась с силами и обернулась к Томасу Бекету, который появился на пороге.

Наряд его, как обычно, был безукоризненным – блио из превосходной материи с широченными рукавами, так что канцлер занимал вдвое больше места, чем требовалось его щуплому телу. Из-под рукавов и над воротом верхнего платья выглядывала белая льняная котта. На среднем пальце правой руки сверкал перстень с зеленым бериллом.

– Госпожа, – Бекет поклонился, – простите, что докучаю вам в такой жаркий день.

– Уверена, вы прибыли не для того, чтобы просто посплетничать, милорд канцлер. Чем могу помочь вам в отсутствие мужа?

Всем было известно, что Генриха нет в замке. На этот день намечалась королевская охота, но оказалось слишком жарко, и Алиенора подозревала, что супруг загонял в силки какую-нибудь смазливую дичь в женском обличье. Недавно Алиенора просила Томаса, чтобы в ее комнату принесли побольше ламп, но такие обыденные поручения всегда выполнялись слугами и личного присутствия канцлера не требовали.

– Госпожа, я здесь по очень щепетильному вопросу, который касается внешней политики и будущего королевства. – Бекет вынул из-за манжеты и протянул ей письмо: оно было открыто, но печать короля Франции все еще раскачивалась на шнурке.

– Что это такое?

Томас сцепил тонкие длинные пальцы:

– Госпожа, мы решили, что настал момент посвятить вас в это дело. Мы не поставили вас в известность прежде, потому что не были уверены в благополучном исходе предприятия.

Алиенора прочитала письмо раз, другой, но никак не могла взять в толк, что за нелепый вздор в нем содержится. Будто бы обсуждается предложение о браке между ее старшим сыном и полугодовалой дочерью Людовика Маргаритой. Людовик выражает желание обсудить сие предложение подробно и приглашает Генриха в Париж сговориться о помолвке и разрешить другие дипломатические вопросы.

Алиенору затрясло мелкой дрожью, и, ударив рукой по пергаменту, она воскликнула:

– Кому такое пришло в голову?! – (Мыслимо ли, чтобы дело подобного свойства было устроено без ее участия и зашло так далеко!) – Вы с королем обсуждали это, не посоветовавшись со мной, несмотря на то что речь идет о судьбе моего сына?

– Госпожа, вам нездоровилось в первые месяцы беременности, и было бы неосмотрительно беспокоить вас, тогда как французский король мог и отвергнуть наше предложение, – ровным голосом ответствовал Бекет.

– А вы полагаете, что теперь я нисколько не беспокоюсь? – Она снова ударила по пергаменту. – И легко смирюсь с тем, что вы действовали за моей спиной и поставили перед фактом, когда молчать уже невозможно?

Бекет умиротворяюще развел руками:

– Госпожа, мы сочли это за лучшее. У нас и в мыслях не было обманывать вас.

Глаза королевы сверкнули: она презирала его за этот угодливый тон. Алиенора знала, что это его идея. Канцлер всегда представлял Генриху каверзные планы, как драгоценные камни для ожерелья, и тот с восторгом хватал их и немедленно нанизывал на шнурок.

– Вы, видно, держите меня за слабоумную, милорд канцлер? Вы намеревались меня обмануть.

– Госпожа, уверяю вас, что это не так.

Нужно время, чтобы подумать, собраться с мыслями и понять, что делать. Алиенора сложила пергамент неисписанной стороной наружу.

– Я сообщу о своем решении позже, – произнесла она с королевским достоинством. – Можете идти.

Бекет прочистил горло и очертил носком башмака круг на полу.

– Госпожа, ответ уже отправлен. Я еду в Париж, чтобы начать переговоры, – с бесстрастной учтивостью произнес он. – Остальное вам расскажет король, когда вернется.

У Алиеноры потемнело в глазах. Ее оттеснили; ей намеренно ничего не говорили, потому что знали: она не согласится.

– Убирайтесь! – задыхаясь, процедила королева.

Повернувшись к канцлеру спиной, она подошла к оконной нише и села на скамью, обмахиваясь злополучным пергаментом. Бекет не попросил ее вернуть письмо. Он наверняка сделал копию.

Тот факт, что решение принято без согласования с ней, привел Алиенору в полное замешательство. Она словно отупела и ничего не воспринимала. И обратиться за помощью было не к кому.

Бекет между тем не спешил покинуть покои королевы. Канцлер переговаривался с писцом и собирал всяческие письма, на которые нужно ответить, словно ждал, что она смягчится и позовет его подойти, но она и не думала делать этого – его медоточивые речи вызывали у нее отвращение. Наконец все-таки удалился, бормоча, что скоро вернется, и она с блаженным облегчением закрыла глаза.

После пережитого потрясения Алиенора пала духом и пребывала в полном изнеможении. Она призвала своих дам. Королеве расчесали волосы и принесли лохань тепловатой воды – смыть обиду и отвращение от полученной новости, – помогли надеть свежее платье. Она не отрываясь смотрела на скомканный кусок пергамента. Ей ничего не стоило поднести его к пламени свечи и спалить дотла, но это письмо представляло собой веское доказательство вероломства и пренебрежения мужа.

– Убери это в мой ларец для драгоценностей, – подавив рвотные позывы, сказала Алиенора Изабелле и передала ей письмо.

– Я могу чем-нибудь помочь вам, госпожа? – заботливо осведомилась та.

Было бы легче разрыдаться, но все это не стоило ее слез.

– Нет, с этим я должна справиться сама. – Алиенора видела, как Изабелла аккуратно сложила пергамент и убрала в шкатулку, не запирая ее. Изабелла была надежна, как золото, – она даже украдкой не бросила взгляда на содержимое ларца. И все же Алиенора не могла рассказать ей, что произошло. – Но спасибо, что спросила.

Ароматная вода и смена платья освежили Алиенору и вернули ее в чувство, но она была все еще обескуражена и подавлена. Потягивая из кубка вино, королева расхаживала туда-сюда по комнате, обдумывая стратегию поведения и стараясь совладать с нарастающим горьким чувством: как мог Генрих так жестоко предать ее?

Ее размышления прервало появление короля – дверь широко распахнулась, и он решительным шагом вошел в комнату. Котта его запылилась, нос и щеки покраснели от солнца. Настороженный блеск в глазах свидетельствовал о том, что он уже знает о разговоре Алиеноры и Бекета.

Алиенора отпустила своих дам и подождала, когда последняя из них выйдет и упадет засов. Нарочитая непринужденность и беззаботность, с которой Генрих подошел и налил себе вина, распалила ярость Алиеноры.

– Что за дикая затея – поженить нашего сына и дочь Людовика? – без предисловий приступила она к мужу. – Ты даже не нашел нужным сообщить мне об этом, а предоставил эту честь своему канцлеру! Что за немыслимая трусость! – Она со злостью бросала слова ему в лицо. – Ты предал меня, пренебрег моим доверием. Как ты мог, Генрих, как ты мог?!

Он оторвал указательный палец от кубка в предупреждающем жесте:

– Тебе не следует злиться, это плохо для ребенка. Я молчал ради твоего же блага. Зачем было тебя волновать прежде времени? Лекари говорят, что неблагоразумно женщине, когда она тяжелая, заниматься политикой, иначе чрево ее начнет блуждать и она выкинет.

Алиенора почти захлебнулась гневом:

– Ты говорил, что не используешь меня, но ты всегда именно это и делаешь. Я для тебя всего лишь штрих в генеалогическом древе, а не человек. Свиноматка!

– Вот потому-то я и не посвящал тебя в свой замысел, – удовлетворенно приговорил он. – У тебя просто ум за разум заходит, когда ты носишь дитя.

– И ты хочешь, чтобы я примирилась с тем, что мой сын породнится с этим семейством? Женится на дочери моего бывшего мужа? Боже, Генрих, это не мне отказывает разум, а тебе!

Глаза ее горели исступлением.

– Этот союз – прекрасный способ достичь согласия с Францией. Породнившись с Людовиком, Англия сделается сильнее, проложит дорогу к миру и процветанию. Оставь прошлое позади и смотри в будущее. У Людовика нет возражений против брака наших детей. Ваше бывшее родство его, очевидно, не смущает.

– Кто знает, какой станет эта девочка? Она всего лишь младенец в колыбели.

Генрих бросил на нее язвительный взгляд:

– Кто вообще знает, каким станет будущий супруг? Брак – это всегда рискованное предприятие.

– Она приходится единокровной сестрой тем девочкам, которых я родила от Людовика. Боже милосердный, это же почти кровосмешение! – Тошнота подступила к ее горлу. Она рванулась в нужник, и там ее обильно вырвало.

– Я позову твоих дам, – без всякого участия произнес Генрих. – Предупреждал же: тебе станет плохо. И я был прав. Поверь, этот брак – хорошая идея, и я продолжу переговоры с Людовиком. Просто смиритесь с этим, госпожа королева, потому что у вас нет другого выбора.

Вот от чего ей было тошно: от сознания того, что она попала в ловушку, откуда не выбраться. Шесть лет назад по собственному желанию она вышла замуж за Генриха, сына императрицы, с надеждой на счастливое будущее, но все, что она получила, были осколки невыполненных обещаний, мишура с острыми краями.

Придворные дамы в тревоге обступили королеву. Алиенора отмахнулась от них и упала на кровать, приказав задернуть полог, чтобы она могла подумать в одиночестве.

Совершенно очевидно, что повлиять на Генриха она никак не может. Он считает идею превосходной и мнения своего не изменит. Король заодно с Бекетом, а двор, конечно, примет их сторону, а не ее.

И все же именно она производит на свет наследников и следит за их воспитанием. Дети полностью в ее власти. Женщина, если она умна и прозорлива, может обрести силу с помощью своих сыновей и дочерей. Даже после того, как Гарри обручат с французской принцессой, он целиком останется под влиянием матери. Как терпеливый военачальник, она станет дожидаться благоприятного момента.