Зима в раю. Глава 1. Se vende[1] (Питер Керр, 2000)

© Peter Kerr, 2000

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014

– Смотрите-ка! Шотландская погода приехала вслед за вами на Майорку, чтобы вы не скучали по ней! – провозгласил Томас Феррер, восторженно взирая на редкое зрелище – снег, падающий со средиземноморского небосвода прямо на увешанные апельсинами ветви деревьев.

– Sí, sí[2], – вот и все, чем мог я ответить на энтузиазм нашего нового соседа. Любые попытки быть вежливым гасились пушистыми снежинками, которые опускались на мое задранное к небу лицо. Неужели мы проделали путь на юг длиной в полторы тысячи миль лишь для того, чтобы вновь очутиться в той же промозглой сырости, от которой так хотели сбежать?

Сеньор Феррер бродил по саду, разгребая ногами снег, и смеялся как ребенок. Я же не мог поверить своим глазам. Холодная белая мантия делала наш солнечный рай нелепым: цитрусовые деревья в рождественском облачении, пальмы, словно из ваты, и заснеженные апельсины.

Все выглядело совсем иначе, когда несколькими часами ранее мы с Элли распахнули ставни, за которыми открылась долина, расчерченная аккуратными рядами фруктовых деревьев и залитая теплым декабрьским солнцем. Это было наше первое утро на только что купленной ферме, и мы испытывали счастье уже оттого лишь, что молча стояли у открытого окна и упивались волшебным коктейлем из солнечного света и теней, текучего аромата трав и умиротворяющего перезвона колокольчиков на овечьих шеях, который заполнял укромные уголки плодородной земли, покойно угнездившиеся между глубокими складками покрытых соснами гор на юго-западе Майорки.

Это был поистине сказочный остров, и нам неслыханно повезло получить в собственность его кусочек – несколько акров возлюбленного солнцем рая.

– SEÑOR P-E-T-E-R… SEÑOR P-E-T-E-R… H-O-L-A-A![3]

Пронзительный вопль тупым ножом прорезал благословенную тишину. Я открыл дверь, и передо мной в ореоле золотого сияния возник силуэт миниатюрной женщины. Сонм более мелких мохнатых фигур, копошащихся у ее сандалий, придавал законченность этому ангельскому видению, и почти гипнотическое ощущение непреходящего покоя едва не заставило меня упасть на колени в смиренном благоговении.

Однако меня быстро и весьма болезненно вернула к реальности одна из маленьких фигурок, которая взмыла в воздух и крепко вцепилась когтями в мою правую ногу. Так начался первый визит жены Томаса Феррера, Франсиски, и группы ее верных последователей – восьми всклокоченных, драных, полудиких котов и двух угрюмых дворняг.

Неожиданная кошачья атака оказалась всего лишь отвлекающим маневром, который позволил остальным лохматым bandidos[4] Франсиски Феррер проскочить мимо меня и рассредоточиться по дому.

Сеньора Феррер жеманно хихикнула:

– Bon dia[5].

Преодолевая боль, я выдавил в ответ: «Buenos días»[6], одновременно пытаясь отодрать от своего бедра злобное существо, коготь за когтем.

– Qué gato tan malo![7] – нежно пожурила сеньора Феррер мохнатого питомца и ловким движением сандалии отшвырнула шипящий комок шерсти с моей ноги.

Кот с чувством выполненного долга и с высоко поднятым хвостом умчался прочь в поисках остальных членов банды, которая, по моим догадкам, оккупировала уже весь дом.

Это была наша первая встреча с соседкой с тех пор, как месяцев пять тому назад мы купили у нее старую ферму.

Хотя в Британии такая практика не принята, на Майорке и Ферреров, и нашу семью в длительном и мучительном процессе заключения сделки представлял один и тот же адвокат – высокий немногословный испанец с материка, который прекрасно владел английским языком.

– Должен предупредить вас: с уроженцами Майорки дела вести небезопасно, – сказал он во время нашего предварительного визита к нему.

Так я впервые услышал о взаимной вражде, которая существует между испанцами с материка и их рожденными на острове соотечественниками.

– При продаже недвижимости типичный уроженец Майорки будет торговаться за каждый сантиметр и, что еще важнее, за каждую песету – точно так же, как его предки, некогда продававшие на рынке старую курицу.

Когда я заметил, что в таком случае у жителей Майорки и Шотландии много общего, адвокат позволил себе усмехнуться.

– Уроженец Майорки и шотландец заключают сделку, – пробормотал он и поджал губы. Очевидно, адвокат стал понимать, сколь сложной окажется купля-продажа фермы Ферреров. – Хм, vamos a ver[8]. Это будет интересно.

И действительно, Ферреры оказались ребята не промах. Однако и мы с Элли привыкли торговаться у себя на родине, так что сумели сбить цену, изначально назначенную за ферму. Но если мы и испытывали законную гордость оттого, что перехитрили уроженцев Майорки, то это продолжалось недолго: позднее мы узнали, что Ферреры бессовестно завысили цену. Так что в лучшем случае мы добились ничьей, и в конце концов нас стали посещать подозрения, что скорее всего в этой сделке все-таки выгадали продавцы.

Но что сделано, то сделано, да и времени предаваться сожалениям у нас совершенно не было, ибо последующие несколько месяцев мы провели в бешеной активности: договаривались о продаже собственной фермы в Шотландии; получали разрешения на иммиграцию в испанском консульстве; заверяли у нотариуса свои характеристики, затребованные испанской армией, которая «во имя национальной безопасности» обязана была проверять каждого иностранца, высаживающегося на острове; вели бесконечные споры о том, что из вещей брать, а что не брать на Майорку; а также наносили прощальные визиты родственникам и друзьям.

Два наших сына, Сэнди и Чарли (восемнадцати и двенадцати лет), должны были приехать несколько недель спустя, когда мы, по нашим расчетам, подготовим дом. И хотя мы не могли избавиться от тревожных мыслей о том, как мальчики воспримут столь кардинальную перемену в жизни, обратного пути уже не было. Мы перешли Рубикон – к худу ли, к добру ли…

Подобно многим нашим соотечественникам, на родине мы часто проводили темные зимние вечера в мечтах о том, что когда-нибудь, в один прекрасный день, сменим тяготы фермерской жизни (выращивание урожая и разведение скота) в суровом климате Шотландии на аналогичные (неведомые, но, несомненно, куда более привлекательные) трудности в Испании… когда-нибудь, когда сыновья вырастут и станут самостоятельными… когда-нибудь, когда мы сможем позволить себе пойти на такой риск… когда-нибудь, когда у нас будет время как следует выучить испанский… словом, когда-нибудь потом.

Скорее всего, этот прекрасный день так никогда бы и не наступил, если бы не случай, который привел нас на ферму «Кас-Майорал» во время летнего отпуска на Майорке.

Мы ехали на север из торгового городка Андрач. И, желая спастись от палящего зноя побережья, свернули на дорогу, которая шла в нужную нам деревню Капделла через прохладные горы. Но вместо этого уникальные штурманские способности Элли привели нас в долину, которой даже не было на карте. В результате нам пришлось катиться по узкой грунтовке, вьющейся между прокаленными на солнце каменными заборами, которые ограждали маленькие поля с миндальными деревьями, чьи паукообразные ветви и редкая листва создавали пористый полог, укрывающий от яростного июльского солнца тощих длинноухих овечек. Они лежали под древними искривленными стволами и часто дышали. Дорожка была такой узкой, что машина едва помещалась на ней, и к тому времени, когда мы осознали ошибку, у меня оставалась незавидная альтернатива: либо ехать дальше в надежде отыскать место для разворота, либо задним ходом возвращаться к съезду с главной дороги. Я решил ехать дальше… и дальше… и еще дальше…

– Когда же ты, наконец, научишься читать карту? – разразился я гневной тирадой. – Подумать только, в этих местах вообще всего одна настоящая дорога, и тем не менее ты умудрилась потерять ее и завести нас на эту богом забытую ослиную тропу. Я уже не раз говорил это и повторю снова: лучше уж я сам буду смотреть карту прямо за рулем, так даже безопаснее. – Жара давала себя знать, и, кроме того, тема увлекла меня. – Эх, Элли, вечно ты всё путаешь! А ведь читать карту совсем нетрудно! Нужно просто смотреть в оба и быть наблюдательным, только и всего!

Жена в ответ лишь молча улыбалась.

Я ехал вперед, ругая палящее солнце. Из сухих пучков жалкой растительности, которая скреблась о бока машины хрупкой, безжизненной листвой, поднимался и опадал в раскаленном, как печка, воздухе стрекот кузнечиков.

– В той большой стене есть открытые ворота – вон там, впереди, левее, – указала Элли через несколько минут. – Можешь развернуться там.

– Да вижу, вижу! – отмахнулся я и резко затормозил, проехав тем не менее мимо ворот ярдов десять.

Элли позволила себе легкую усмешку.

– Посмотри-ка на эту табличку, – сказала она, когда я задним ходом выруливал к месту для разворота.

– Какую еще табличку?

– Вот эту, на воротах, в которые ты только что въехал, наблюдательный ты мой.

Благоразумно промолчав, я оглянулся и увидел крупные буквы, гласившие: «SE VENDE».

– А-а… Ну, продается, – пожал я плечами. – И что с того? Наверняка это один из тех крошечных участков размером с почтовую марку, где нет ничего, кроме пары чахлых деревьев да полуразрушенной каменной хижины в углу. Мы таких уже с полсотни миновали, пока тащились по этой проклятой тропе. Давай поскорее убираться отсюда, а то расплавимся от жары.

– То есть ты не заметил дом?

– Что-что?

– Я говорю: разве ты не увидел дом?

– Какой еще дом?

– Большой белый фермерский дом прямо среди фруктового сада. Его нельзя было не заметить. Он же был прямо перед нами, всего в сотне ярдов, когда мы только что поворачивали. Эти ворота ведут как раз к нему. Дом находится за ними. Понимаешь?

Я откашлялся.

– А, тот дом. Да, очень миленький. Ну ладно, давай возвращаться на дорогу, которая ведет в Капделлу.

– Нет, подожди, – не отступала Элли. – В саду какая-то женщина поливает цветы. Давай подойдем к ней и попросим, чтобы нам показали ферму. Она же продается, так почему бы не посмотреть?

Я попробовал было возражать, напирая на то, что никакого смысла в этом все равно нет и мы только зря отнимем у бедной женщины время, но Элли, не слушая меня, вышла из машины. Всего через минуту-другую она уже увлеченно беседовала с незнакомкой посредством коротких испанских фраз, состоявших из одного или двух слов.

Приблизившись к ним, я понял, что дама, поливавшая цветы, вообще не говорит по-английски. А поскольку испанский Элли только-только достиг уровня, необходимого для чтения этикеток на товарах в супермаркете, я воодушевился, решив, что сейчас мне представится возможность продемонстрировать свои лингвистические познания.

– Э-э… хм… Buenas tardes, señora. Э-э… cómo está usted?[9] – непринужденно проговорил я и протянул руку.

– Hola[10]. – Женщина нервно улыбнулась. – Soy Francisca Ferrer[11].

Ее правая рука нерешительно дернулась вперед навстречу моей ладони, и в тот же миг я почувствовал, как по ногам что-то потекло. Оказывается, женщина все еще держала в руке шланг.

Элли только вздохнула.

– Предоставь общение мне, – сказала она.

Сеньора Феррер рассыпалась в пространных извинениях, но не смогла подавить приступ смеха. Очевидно, чувства юмора у нашей новой знакомой имелось в избытке, но, к сожалению, в тот момент я был не в состоянии оценить это. Промокшие штанины липли к телу, пробуждая в памяти давно забытые воспоминания о первых непростых днях в начальной школе.

Неловко передвигая ногами, я следовал за Элли и сеньорой, которые вновь увлеченно обменивались односложными словами и весьма хитроумными жестами. Вскоре жена сумела проинформировать меня о том, что перед нами ферма – finca – под названием «Кас-Майорал», где родилась не только сама Франсиска Феррер, но и несколько поколений ее предков.

Сеньора Феррер была маленькой хрупкой женщиной пятидесяти с лишним лет, насколько я мог судить. Несмотря на то что происходила она из этой долины, где полным-полно мелких фермерских хозяйств, внешность ее никак нельзя было назвать типичной для крестьянок, которые всю жизнь трудятся в полях. У нее были гладкие, изящные руки, изысканно уложенные волосы и почти королевская осанка, несомненно добавлявшая несколько сантиметров ее скромному росту, когда она элегантно ступала среди кустов и цветов по направлению к дому.

В дальнейшем выяснилось, что хозяйка фермы является женой Томаса Феррера, который придерживался настолько прогрессивных для своего времени взглядов, что в молодости покинул землю предков-крестьян на противоположном конце острова и отправился делать карьеру чиновника в столицу Майорки – город Пальма-де-Мальорка, который здесь все называют просто Пальмой. Надо сказать, что он преуспел и в последующем был назначен на административный пост в располагавшийся в двадцати милях от столицы городок Андрач, где встретил, полюбил и взял в жены Франсиску, единственную дочь одного из наиболее уважаемых в окрестностях фермеров-садоводов. Вскоре Томас стал важным чиновником в районе, и позднее сеньора Феррера вновь призвали в Пальму, где выдающиеся административные таланты в конце концов привели его на пост El Director[12] одного из наиболее значимых ministerios[13] острова.

Успех Ферреров стал частью местного фольклора: Томас и его жена по-прежнему пользовались в Андраче большим уважением, особенно среди жителей родной долины Франсиски, что, очевидно, было для нее неиссякаемым источником наслаждения.

В течение рабочей недели супруги жили в современной квартире на одном из самых модных avenidas[14] Пальмы, а в «Кас-Майорал» возвращались в пятницу вечером, чтобы провести выходные с пожилыми родителями Франсиски. Несмотря на свое относительно высокое положение на социальной лестнице Пальмы, Ферреры не утратили крестьянской жилки и еженедельно на два коротких дня с удовольствием окунались в сельскую жизнь своего детства, которая в городе казалась им почти анахронизмом. Томас помогал свекру, работая на тракторе и выполняя другие, более тяжелые фермерские обязанности, которые становились непосильными для старика. Франсиска же предпочитала проводить выходные, ухаживая за клумбами перед домом, где она могла, соблюдая, разумеется, приличествующие ее рангу манеры, посплетничать с крестьянками, приходящими из деревни к воротам, чтобы купить фрукты и услышать самые свежие новости о скандальной Пальме из первых рук, то есть из уст своей выдающейся землячки. Ее мать делила свое время между кухней и полями, умудряясь, как и бессчетные поколения селянок до нее, неутомимо и с любовью заботиться о нуждах семьи и фермы и в то же время всегда находить минутку для веселой беседы с проходящими мимо друзьями и соседями.

Потом почтенная женщина умерла, не стало сердца маленькой семьи, и осиротевший отец Франсиски начал терять интерес к фруктовым деревьям и земле, которые прежде так трепетно лелеял. Его спутницы жизни больше не было рядом, и ничто уже не радовало беднягу.

Здоровье старика и без того было слабым, и Франсиска боялась оставлять отца на целую неделю одного на пустой большой ферме, где за ним некому присмотреть. Выход был только один: отец должен переехать к ним в Пальму. Ферму решили продать, оставив себе лишь одно небольшое поле у дороги: там стояла старая мельница, которую легко можно было перестроить в casita fin de semana – коттедж, куда они могли бы по-прежнему приезжать на выходные и отдыхать среди зреющих фруктов и овощей. Здесь престарелый свекор Томаса мог бы бродить под кронами деревьев и предаваться воспоминаниям о долгой счастливой жизни в милой его сердцу долине. Вот так на воротах и появилась табличка «SE VENDE».

Элли и сеньора Феррер вошли в дом, не прекращая оживленно беседовать на своем собственном, только что изобретенном эсперанто, а я на минутку задержался под открытым небом: отчасти для того, чтобы просушить намокшие брюки, но в основном – чтобы вкусить удивительную атмосферу фермы.

Все здесь дышало бесконечным покоем. Недвижную тишину нарушало только сонное чириканье воробьев в высоких соснах, что росли возле старых ворот из кованого железа.

Я стоял в присыпанном гравием, полого спускающемся дворике за домом. Эта территория было полностью скрыта от внешнего мира массивной высокой стеной из древнего бежевого песчаника. Пышные волны пурпурной бугенвиллеи каскадом ниспадали по ее щербатой поверхности. Длинные, покрытые листьями побеги сплетали затейливые узоры теней на потрескавшихся блоках прокаленного на солнце камня. Другой стороной двора завладели прелестные заросли гибискуса, олеандра, мимозы и плетистых роз, сосуществующих в необузданной гармонии с несколькими оливковыми, миндальными и рожковыми деревьями, которые, судя по их виду, росли здесь на несколько веков дольше своих разноцветных соседей. Очевидно, руки (и шланг) сеньоры Феррер помогли матери-природе создать настоящий шедевр.

Двор сужался по направлению к дальнему углу дома, и мне пришлось наклониться, чтобы под навесом из пальмовых ветвей и водопадом цветков глицинии добраться до выходящей на запад террасы, которую от послеполуденного солнца затеняла пергола из деревянных балок, опутанных виноградной лозой. Кисточки крошечных виноградин уже свисали с подсвеченного солнцем полога, бросающего переливчатые пятна освежающего зеленого света на камни старого четырехугольного колодца, что стоял внизу. В отличие от столь популярных в современных пригородных садах колодцев, этот мастодонт не имел над собой игривой соломенной или черепичной крыши, только надежную арку из видавшего виды листа железа с ржавым воротом, а на конце выцветшей от времени веревки лениво болталась ветхая деревянная кадка.

Напротив колодца, прислоненные к стене дома, стояли два шатких деревянных стула, а вокруг них громоздились в красочном беспорядке мешки из рогожи, разнообразные поддоны для фруктов, глиняный кувшин и россыпь винных бутылок. Под одним из стульев в потрепанной плетеной корзинке довольно кудахтала упитанная курица, словно подтверждая мое предположение, что эта терраса является прохладным оазисом, где в случае крайней необходимости можно заняться послеобеденным трудом, но только таким трудом, который выполняется исключительно в сидячем положении. В принципе я находил идею такого оазиса весьма привлекательной.

Выйдя из полутени террасы на яркий солнечный свет, я вынужден был прикрыть глаза, чтобы спастись от сияния побеленных стен дома. Жара стояла нешуточная, я бы сказал – чересчур яростная для моей непривычной к теплу северной шкуры, но, похоже, для маленькой колонии цикад, счастливо стрекочущих в развесистых ветвях двух эвкалиптов, что стояли перед домом как стражи, такая температура была идеальной. Я двинулся к широкой веранде – porche, которая укрывала входную дверь. Очутившись в благословенной тени ее крыши, я услышал, как за двойной арочной дверью громко переговариваются Элли и Франсиска.

– Электричество или газ? Плита, печь… понимаете? У вас газ, да?

– А-а, sí – butano, butano gas en botella[15].

Поскольку их беседа достигла главной женской темы – кухни, я заподозрил, что серьезные переговоры в связи с покупкой недвижимости уже идут или вот-вот начнутся. Необходимо было срочно предпринять превентивные меры. Я энергично постучался в пересохшую дубовую дверь, она со скрипом открылась, и передо мной на фоне затененного интерьера возникли два улыбающихся женских лица.

– Aha, señor. Por favor[16], – сердечно пригласила меня в дом сеньора Франсиска.

– Питер, ты должен зайти и осмотреть этот прекрасный старый дом, – воскликнула Элли и, уцепившись за мой локоть и отметая все мои попытки протестовать, потащила меня на экспресс-экскурсию по всем комнатам.

Через несколько минут я был отпущен обратно на свежий воздух. У меня не осталось связного впечатления о том, что я только что видел: лишь слившиеся воедино просторные белые комнаты с закрытыми ставнями и балками под потолком; каменная лестница там; большой открытый очаг здесь; удушающий запах кошек и постоянное рычание невидимых, но очень враждебно настроенных псов.

– Oo-ooh! El sol, siempre el sol. Es terr-ee-ee-blay, horr-ee-ee-blay[17], – запричитала сеньора Феррер и театрально вскинула руки в знак протеста против зноя, который навалился на нас, как только мы покинули porche и направились в сад.

Мы с Элли привыкли непрестанно жаловаться на пронизывающий холод и сырость бесконечных шотландских зим, поэтому нам было странно слышать, как кто-то называет солнце «ужасным» и «противным». Да уж, некоторым людям ничем не угодишь, подумал я, утирая с лица струи пота.

Последующие полчаса мы ходили следом за нашим неумолчно тараторящим гидом по рядам незнакомых нам фруктовых деревьев и лишь вполуха прислушивались к болтовне хозяйки, которая перескакивала с одной темы на другую: разнообразные сорта граната и айвы, требования к пестицидам и удобрениям, правила сбора урожая, ирригационные методы… Даже если бы она говорила по-английски, для нас это все было пока китайской грамотой. В ячмене и крупном рогатом скоте мы разбирались, в лимонах же и мушмуле – нет.

Однако красота долины уже завораживала нас, и мое сопротивление ослабевало с каждым шагом. Пока мы переходили с одного маленького поля, обнесенного каменной оградой, на другое, наши взгляды постоянно притягивали меняющиеся виды гор, которые величественно высились по обе стороны долины. Их крутые склоны покрывал густой пушистый ковер из сосен и вечнозеленых дубов. Деревья невероятным образом цеплялись даже за крохотные уступчики, добираясь таким образом до самых sierras altas[18], туда, где зубчатые хребты встречаются с небом. Теплое сияние солнца окрашивало скалистые утесы в розовый цвет, а обрывы и темные пропасти довершали картину дикой природной красоты, гармонично дополняя лежащее в глубине долины лоскутное одеяло миниатюрных полей и аккуратных плантаций и в то же время контрастируя с ним. Нас охватила почти осязаемая безмятежность, которая рождала в душе ощущение, будто и мы принадлежим к этой почти идеальной комбинации деяний природы и человека.

Мы посмотрели назад, на фермерский дом. Его белые стены, выцветшие деревянные ставни и терракотовая черепица крыши сонно выглядывали из-за темно-зеленых сфер апельсиновых деревьев под благосклонным взором гор – надежных, мощных и спокойных. Мы с Элли не обменялись ни словом, однако знали, что этот дом станет нашим новым жилищем.

На обратном пути к усадьбе вдруг словно из воздуха материализовалось целое стадо шелудивых котов, которые желали сопроводить сеньору Феррер, а когда мы подошли к дому, из двери выскочили две собаки. Нас с женой они полностью игнорировали, зато восторженно лаяли, размахивали хвостами и скакали вокруг Франсиски, вернувшегося вожака стаи.

Мы поблагодарили сеньору Феррер за оказанное нам внимание, сообщили ей, что весьма заинтересовались покупкой фермы, и пообещали вернуться на следующий день с адвокатом, говорящим на английском и испанском языках. Эти новости вызвали у хозяйки приступ буйной радости, состоящий из поцелуев в обе щеки и рукопожатий; на этот раз, к счастью, обошлось без участия шланга. Пятясь к машине под шквалом прощальных hasta mañanas[19], мы наконец смогли откланяться.

Котам было абсолютно наплевать на то, что происходило между людьми. Они были слишком заняты: вели борьбу за лучшее место у ног хозяйки. Зато собаки очень обрадовались нашему отъезду. До сих пор они всего лишь грозно порыкивали, соблюдая стратегически безопасную дистанцию, но как только мы сели в машину и захлопнули дверцы, их настороженная враждебность сменилась самоуверенностью, достойной самого бесшабашного матадора. Шавка покрупнее прошествовала к автомобилю, изящно задрала лапу и, презрительно мотнув головой, вылила на наше заднее колесо с ведро мочи. Тем временем ее мелкорослый приятель встал перед машиной и надменно швырнул пару раз задними лапами гравий, словно закапывал отложенную на наш капот кучку дерьма.

Olé и adiós, amigos![20]

В тот судьбоносный июльский день псы объявили нам настоящую войну, однако теперь, когда мы стали полноправными владельцами фермы и поселились тут насовсем, обязанность постоянно напоминать, что на самом деле мы здесь – всего лишь непрошеные гости в их доме, взяли на себя коты.

Франсиска принесла нам на новоселье подарок – собственноручно испеченный миндальный пирог; причем она уверяла, что в состав его входили орехи с того самого дерева, которое растет рядом с домом. Кроме пирога, она извлекла из корзинки контейнер с домашним миндальным мороженым, приготовленным по фирменному семейному рецепту, который передается из поколения в поколение и хранится в строгой тайне. Это мороженое muy especial[21], и его невозможно достать где-либо еще, подчеркнула добрая сеньора. Она была уверена, что мы никогда не пробовали ничего подобного. Истинная правда!

Мы сели за кухонный стол и наблюдали за тем, как сеньора Феррер накладывает нам щедрые порции угощения – с таким гордым видом, будто отмеривает самую дорогостоящую в мире белужью икру. Мы настроили свои вкусовые рецепторы на небывалые ощущения.

Едва мои губы сомкнулись, поглотив первый кусочек пирога, как прямо передо мной появилось лицо сеньоры, так что мы чуть ли не соприкоснулись носами. В ее глазах горело нетерпеливое ожидание.

– Muy buena, la tarta, no?[22]

– Очень вкусно… да, – пробормотал я с полным ртом, брызгая миндальными крошками во все стороны, в том числе и на очки Франсиски.

Ah sí[23], пирог, la tarta, немного суховат, если есть его без мороженого, объяснила она. Нужно брать на ложку равные количества пирога и мороженого. Она провела для меня демонстрацию в замедленном темпе. Теперь я должен попробовать. Я чувствовал себя младенцем-переростком, которому дают урок número uno[24] по обращению с ложкой. Даже не глядя на жену, я знал, что Элли изо всех сил старается не рассмеяться, что вовсе не смягчало неловкости моего положения.

Техника объединения продуктов в одном укусе действительно помогала справиться с сухим, как пыль, пирогом, но, несмотря на всю саморекламу Франсиски, ее фирменное миндальное мороженое напоминало по вкусу обезжиренное молоко, смешанное с ореховым порошком. Однако, будучи человеком вежливым и хорошо воспитанным, я не мог допустить, чтобы сеньора Феррер заметила, что я давлюсь. Пришлось мне героически жевать дальше. Может, со временем мне и понравится, уговаривал я себя. Неизвестно еще, что сказал бы уроженец Майорки, отведав ложку старой доброй шотландской овсянки.

Лицо сеньоры Феррер продолжало маячить передо мной в ожидании оценки. Поняв, что мне не отвертеться, я разом проглотил все, что было во рту.

– М-м-м-м-м-м-м, – протянул я, одобрительно кивая головой и причмокивая губами.

Я явно делал успехи: учился обманывать на испанском даже без помощи слов. Моя подбитая добрыми намерениями ложь была вознаграждена: я получил добавку двойного кулинарного шедевра. Франсиска была счастлива.

В этот момент из-под стола донеслись скребущие звуки, и затем я почувствовал, как мою голень процарапали несколько иголок. Сперва я не мог взять в толк, что происходит, но потом сообразил: это один из котов бывшей хозяйки дома точил об меня когти!

– Ай! – завопил я, тыча пальцем в быстро расползающуюся на лоскуты брючину. – Кот… ваш кот… он… он…

– Ah sí, es normal[25], – спокойно улыбнулась сеньора Феррер и добавила, что на самом деле славный котенок просто хочет мороженого. Уж очень он любит его, миндальное мороженое своей мамочки. О-о, как мило, малыш еще и мурлычет. Я ему понравился. Я ему очень понравился. Франсиска в восторге прижала ладони к щекам, и глаза ее увлажнились при виде столь безудержного проявления любви.

Моя нога истекала кровью. Мой рот был забит чем-то сухим и приторным. И тут мой несчастный мозг выдал одно блестящее решение обеих проблем одновременно. Я схватил со стола нагруженную десертом тарелку и быстро опустил ее на пол. Трюк сработал. Мой отличающийся садистскими наклонностями «обожатель» моментально оставил мою ногу в покое и припал к мороженому, яростно двигая язычком. Словно по мановению волшебной палочки, из своих укрытий повылезали остальные члены кошачьей банды, и тарелка исчезла из виду под мохнатым одеялом, только хвосты весело постукивали по полу.

Чувства переполняли сеньору Феррер. В глубине души я опасался, что своим поступком обижу ее, но этого не случилось.

Madre mía[26], до чего же добрый я человек, коли отдал свое мороженое ее дорогим питомцам, восхищалась Франсиска. Бог не дал им с Томасом детей, так что кошечки и собачки были их единственным утешением. Я, разумеется, понимаю ее, она была в этом уверена на сто процентов, потому что я так сильно люблю животных, это же очевидно. У меня magnífico[27] взаимопонимание с кошками. Воистину, я настоящий кошатник. Sí, claro![28]

При обычных обстоятельствах я и вправду не имею ничего против кошек, но в тот конкретный момент мои чувства к ним поменяли полярность. За какие-то двадцать минут пара отличных брюк и две неплохие ноги оказались безнадежно испорченными, и я догадывался, что впредь наглые кошаки намерены сделать все, чтобы изгнать нас из этого дома – их дома. Но не мог же я сказать об этом Франсиске, да она, скорее всего, и слушать бы не стала. Она продолжала возносить хвалу моей очевидной любви к animales[29]. Ее небесный покровитель, святой Франциск Ассизский, гордился бы мной, заявила сеньора и, помолчав, меланхолично перекрестилась.

Я заподозрил, что всё это неспроста: наверняка меня умасливают перед тем, как одурачить – уговорить на что-то такое, о чем потом придется сожалеть всю жизнь. Ресницы Франсиски затрепетали под стеклами очков.

– Señor Peter… oh eh, y Señora[30], – сказала она, дипломатично улыбнувшись в сторону Элли и вновь сосредоточивая внимание на более легкой добыче. Разумеется, дальше последовала просьба. Не буду ли я так любезен кормить котов и собак в течение недели, пока Томас и она сама в Пальме? Кошки по природе своей весьма independiente[31], как мне, конечно же, прекрасно известно, и без возражений поспят в одном из сараев. Собаки же – а это мать и сын, кстати, их зовут Робин и Мэриан, в честь Робина Гуда из Inglaterra[32] – нет, ну не удивительное ли совпадение, что у животных английские имена и их новые хозяева говорят по-английски! – так вот, собаки днем будут охотиться в горах, а ночью… Робин очень чувствительный мальчик, un poquito tímido[33], а его мать стареет, она enferma[34] артритом, у нее случаются ложные беременности, имеется несколько кист – в общем, такого рода недомогания… Может, мы позволим им спать на кухне, как обычно? Сеньора обеспечит нас необходимым кормом, а на выходных все животные будут жить у нее в casita. Ее малютки не доставят нам absolutamente[35] никаких problemas[36].

У меня не хватило духа, а точнее – словарного запаса, чтобы отказать ей в этой просьбе. Сеньора Феррер выглядела такой счастливой, будто выиграла в lotería[37] первый приз, и даже прослезилась. Элли тайком пнула меня под столом по исцарапанной голени, так что и на мои глаза тоже навернулись слезы.

Пообещав вскоре принести нам еще фирменного миндального пирога и мороженого, довольная Франсиска собрала свои войска и вывела их на улицу. Достаточно было легчайшего движения ее сандалии, чтобы остановить любого вольнодумца, помыслившего о том, чтобы прошмыгнуть обратно в дом. Разношерстная процессия тронулась в путь, и возглавляющая ее дама крикнула нам, что вернется ближе к вечеру, чтобы показать Элли, как тут все устроено. И Томас тоже придет: нам нужно многое объяснить – про деревья и прочее.

Последними покидали дом Робин и Мэриан. Они неохотно побрели из своей любимой кухни, украдкой поглядывая на нас с Элли и поджав хвосты. Но, по крайней мере, они не рычали. Может, собаки начинали понемногу привыкать к нам?

С этой благостной мыслью мы занялись еще не полностью распакованными чемоданами, которые прибыли вместе с нами на самолете предыдущим вечером. Основной наш багаж должны были доставить не раньше чем через пару недель. Но беспокоиться было не о чем. По местной традиции дом достался нам от предыдущих владельцев «со всей обстановкой». По правде говоря, «вся обстановка» сводилась к бугристой старой кровати с гротескным изголовьем (она из последних сил сопротивлялась целой армии прожорливых древоточцев), крошечному комплекту изрядно потертой мягкой мебели, ничуть не более комфортной, чем церковная скамья, и шаткому кухонному столу и стульям, которые свою войну с древесным жучком проиграли еще много лет назад. Этот стартовый набор для выживания дополняли немногочисленные щербатые тарелки да разрозненные погнутые столовые приборы.

Но никакие временные неудобства не могли омрачить наше настроение. Мы совершили важный шаг и теперь наслаждались гордым статусом dueños[38] собственной фермы на Майорке. Для многих – это недостижимая мечта, а мы превратили эту мечту в реальность. Переполненные самодовольством, мы приступили к неспешному исследованию дома. Я стал отмечать в уме все то, что нужно будет сделать в плане ремонта и модернизации. Хотя старое здание выглядело весьма запущенным, я не нашел никаких серьезных дефектов. Конечно, не помешает подкрасить кое-что здесь и там, заделать несколько трещин в штукатурке, заменить треснувшие напольные плитки и починить пару ставень, но, решил я, ничего критичного нет. Главное, что дом обладал приятной, дружественной атмосферой, и он мне нравился все больше и больше.

– Знаешь, Элли, – сказал я, спускаясь по узкой лестнице на кухню, – ты была права, что с самого начала обратила внимание на этот дом. – Я одобрительно похлопал ладонью по старым деревянным перилам. – Да, тут хорошо жить, он как будто рад тебе. Должно быть, здесь произошло много хороших событий. Это чувствуется. У каждого дома, знаешь ли, есть своя энергетика. И здесь я ощущаю только положительные флюиды.

– Рада слышать, что теперь ты разделяешь мое мнение. А вдруг бы этот дом нас не принял, что бы мы тогда стали делать? Вот что, давай-ка попробуем приготовить на этой старой плите кофе.

– Отличная мысль. Но давай сразу договоримся: больше никаких миндальных пирогов сеньоры Франсиски. По-моему, этой выпечкой только собак можно кормить.

– Хм, кстати, о собаках. Кажется, они оставили нам кое-что на память, – сказала Элли, сморщив нос и заглядывая под стол.

И точно – там лежали визитные карточки Робина и Мэриан, рядышком на полу… одна комочком, другая жидкая. Внезапно атмосфера в доме перестала казаться такой уж гостеприимной. Мы поняли со всей отчетливостью, что хотели сказать нам собаки, оставляя свои метки. Как и коты, они намерены изгнать нас отсюда, да и сам дом припас для новых постояльцев несколько сюрпризов, о которых мы еще пока не догадывались.

Столь экзотический в этих широтах снегопад положил конец подробной лекции Томаса Феррера о тонкостях выращивания фруктов на Майорке. Но мне хватило с лихвой и того, что я успел услышать. Моя только что эмигрировавшая голова уже гудела от прицельной бомбардировки уроками садоводства на испанском, моя израненная нога ныла, я объелся миндальным мороженым, а коты и собаки ненавидели меня. Я был измочален.

Сеньор Феррер прокричал нам adiós[39] и заспешил через апельсиновую рощу к своей casita – возможно, чтобы заняться на пару с Франсиской какими-нибудь зимними видами спорта, прежде чем начнется неизбежная скорая оттепель. Честно говоря, я этим не очень-то интересовался.

Плюхнувшись на неудобный стул в кухне, я поморщился: вся мебель пропахла каким-то едким дезинфицирующим средством. Элли объяснила, что это сеньора Феррер настояла на том, чтобы опрыскать помещение, когда узнала о «злополучном расстройстве желудка» у Робина и Мэриан.

– Я вообще всегда был против того, чтобы переезжать на Майорку. Взять тут нечего, – пробормотал я под нос, погружаясь в пучину жалости к самому себе. – Тут воняет, как в общественном туалете! – провозгласил я в спину Элли, которая деловито осматривала скрытые части плиты.

Наконец жена выпрямилась, глубоко вздохнула и медленно повернулась ко мне. Она была явно не в настроении выслушивать мои жалобы и утешать супруга.

– Газовый баллон пуст. Сегодня воскресенье, и грузовик butano[40] приедет только в среду. Придется пока обедать в ресторанах. Поехали.

Я не спорил. И даже ничего не говорил на всем пути до Андрача, а от нас дотуда две мили. Снег почти весь уже растаял, но дороги были мокрыми, и в сточных канавах на пустынных улицах городка еще виднелась серая жижа. Должно быть, местные жители все сидят по домам, думал я: собрались большими семьями вокруг обеденных столов, просевших под огромными блюдами сытной сельской снеди, и веселятся себе. Было темно, и тусклые уличные фонари отражались в лужах, которые теребил усиливающийся холодный северный ветер. Надвигалась ужасная Tramuntana[41].

Мы медленно объехали старый центр города, миновали пару невзрачных баров с флуоресцентными лампами и запотевшими окнами, и за все это время нам на глаза не попалось ни единой греющей душу вывески «Restaurante». Последний раз мы ели горячее в самолете, когда летели сюда; теперь же голод и усталость перерастали в отчаяние.

– О, я все бы сейчас отдал за большую порцию жареной картошки с рыбой, – простонал я.

Но вокруг лежала сельская Испания, и подобные привычные для нас деликатесы здесь просто не существовали – разве что, быть может, на каком-нибудь из прославленных курортов на побережье? Нет-нет, утешал я себя, не настолько все плохо.

Перед нами перебежала улицу черная кошка и шмыгнула в узкую аллею. Элли посмотрела ей вслед и сказала:

– Езжай за этой кошкой. Там ресторан, я уверена.

Мы вскарабкались по крутой мощеной улочке до самого верха и нашли ту самую кошку, которая мяукала под старой, расписанной вручную табличкой: «Ca’na Pau – Restaurante Mallorquín». Ага, получилось! Мы нашли наконец место, где можно подкрепиться, и привел нас сюда представитель кошачьего племени. Дверь открылась, черное животное скользнуло внутрь, а наружу выскочило шесть других котов и кошек. Поскольку среди них не было ни одного члена банды сеньоры Феррер, мы рискнули зайти.

– Я Пере Пау, el patrón[42], – проскрипел голос, шершавый, как наждачная бумага. – Benvinguts a mi casa[43].

Хозяин ресторана, костлявый и таинственный, стоял в дверном проеме – ну просто жердь, а не человек; скептическая усмешка на устах и расчетливые глаза диккенсовского карманного вора. Широким взмахом руки он пригласил нас в самый маленький ресторан из всех, что я видел. Позади нас с дребезжанием захлопнулась застекленная дверь, и сеньор Пау сжал мои пальцы в сокрушительном рукопожатии. Элли съежилась у меня за спиной.

Полное поварское облачение Пере Пау венчал высоченный белый колпак, который едва не касался балок низкого потолка. С сильно выдающейся вперед нижней губы ресторатора свисала замусоленная сигарета, а левой рукой он придерживал у себя под мышкой кошку черепахового окраса. Поскольку владелец ресторана перекрыл нам единственный путь к отступлению, пришлось волей-неволей проследовать к одному из пяти столиков, втиснутых в крошечную комнатку. Когда наши опасения относительно того, что мы являемся единственными клиентами Пере Пау, подтвердились, нас охватила растущая паника, которую наверняка испытывает несчастное насекомое, сообразив, что угодило прямо в паутину.

Столы здесь покрывала клеенка в сине-белую клетку, а единственным украшением являлись пепельницы с логотипом пива «Сан-Мигель». Режущие глаз лампы дневного света освещали пожелтевшие стены, почти сплошь заклеенные небрежным коллажем из выцветших фотографий футбольных команд Андрача, потрепанных плакатов, анонсирующих местные спортивные мероприятия, и афиш el cine Argentina[44] с перечнем грядущих кинематографических развлечений – и все многолетней давности. Мы словно провалились в прошлое через дыру во времени.

По обе стороны от двери высились два холодильника. Их обшарпанные белые дверцы были покрыты стикерами, рекламирующими все: от свежего молока до чистящего средства для канализации. В дальнем углу комнаты виднелась деревянная лестница, отгороженная веревкой с табличкой «Privado»[45] (тем не менее никуда не ведущая), а напротив нее находилась открытая кухня – тесный альков, наполовину скрытый высоким прилавком и нагроможденной на нем посудой всех форм и размеров. Где-то в глубине кухни транзисторное радио извергало новейший испанский поп-рок хит:

– BABY, BABY, SOY UN ANIMAL, UN ANIMAL PARA SU AMOR – PARA SU AMOR, UN ANIMAL CRAZEE-EE PARA SU AMOR…YEAH![46]

В унисон с певцом душераздирающе замяукала кошка.

Как только Пере Пау повернулся к нам спиной, мы серьезно призадумались, не совершить ли рывок к двери. Но, черт возьми, мы зверски проголодались, и выбор между голодной смертью и смертью в результате пищевого отравления был сделан быстро. Мы попросили меню.

– Меню? La carta? Нет, нет, нет! – разбушевался шеф-повар Пау. И пояснил, что ему подобные изыски ни к чему. Каждый день он готовит два абсолютно разных блюда – но никакого выбора! Клиенты едят то, что им подадут. И никаких десертов, подчеркнул он. После двух platos[47] его еды ни у кого просто не оставалось места для postre[48], за исключением тех посетителей, у кого были глисты. Конечно, немцы часто требуют чего-нибудь сладкого, признался он, но даже им приходится обойтись мороженым из запасов в его холодильнике.

Я рискнул осведомиться, какие platos[49] подавали сегодня. Сеньор Пау глубоко затянулся сигаретой, которая теперь была так коротка, что он едва удерживал ее обслюнявленные остатки между указательным и большим пальцем. На el primero[50], провозгласил он, будет sopa de pescado[51] – одно из его famoso[52] фирменных рыбных блюд, широко известное по всей Испании. Бывают же такие счастливчики: ведь нам доведется нынче отведать этот суп, так как его добрые amigos, рыбаки из порта Андрача, успели поймать немного рыбы еще до начала шторма.

Мы содрогнулись, представив, как перед нами ставят пахучее варево из рыбных остатков за несколько дней – не исключено, что его отказались есть коты.

– А какое основное блюдо?

Я тут же пожалел, что задал этот вопрос, но мы были во власти Пере, и все происходило так, как он пожелает.

– Ah, el segundo – un plato típico de Mallorca… El lomo con col! Fantástico! Estupendo! Mm-mm-wah![53]

Он запрокинул голову, намереваясь поцеловать кончики пальцев, как принято у шеф-поваров, но вместо этого вдавил тлеющую сигарету в свои мелодраматично сжатые трубочкой губы.

– MIERDA![54] – выругался он, отбрасывая горящий окурок, который, словно метко брошенная бомба, упал прямо в отворот его правой штанины.

Сеньор Пау судорожно ринулся в кухню, перевернув по пути несколько стульев, и, хотя мы не могли видеть, что происходило за высоким прилавком, звуки безумного фламенко, исполняемого ресторатором, и шумный плеск льющейся воды вызывали в воображении яркую картину сущего бедлама. Косвенным подтверждением верности этой картины послужила перепуганная кошка черепаховой расцветки, которая, вереща, как сирена, выскочила из кухни и бросилась в укрытие – под стул Элли. Неужели мы забрели в столовую при местной психиатрической лечебнице?

Внешне невозмутимый, Пере вернулся в зал. Он поправил свой белый колпак, промокнул уголком фартука обожженную губу и с высоко поднятой головой промаршировал к нам. Чувство собственного достоинства нужно сохранять при любых обстоятельствах.

Не пожелаем ли мы выпить чего-нибудь, пока готовится еда, осведомился он. (Теперь не оставалось никаких сомнений, что почтенный сеньор являлся в одном лице метрдотелем, шеф-поваром и официантом – а, возможно, еще и посудомойкой.) Нас торжественно проинформировали о том, что выбор вин в данном заведении имеется. Мы можем заказать либо красное, либо белое. Я выбрал красное вино, а Элли спросила, нельзя ли ей выпить кофе, un café solo[55], чтобы согреться.

Пере, без сомнения, был шокирован, услышав это.

– Un café? No es posible![56] – воскликнул он, явно задетый за живое. И пояснил, что если кому-то хочется кофе, пусть отправляется в бар. А это – ресторан, его ресторан, и предназначение сего заведения состоит в том, чтобы позволить клиентам насладиться его едой, его вкусной едой, приготовленной исключительно из лучших местных продуктов, все – totalmente natural[57] и без каких-либо консервантов. Нет, здесь абсолютно невозможно выпить кофе. Шеф-повар не варит кофе. Он создает еду… вкусную еду! Hombre![58]

Тогда Элли заказала стакан воды.

В скором времени большой глиняный кувшин красного вина и бутылка минеральной воды были водружены на наш стол вместе с большой миской оливок и корзиной, до краев наполненной хрустящим свежим хлебом. К счастью, транзисторный приемник выключили, а кошек бесцеремонно изгнали из помещения, после чего наш шеф-повар удалился на кухню творить.

– Не выношу, если меня отвлекают, когда я работаю, – заявил он, исчезая за кухонным прилавком в облаке дыма от новой сигареты.

Мы жадно поглощали хлеб и оливки, а из кухни доносились пение Пере и на удивление соблазнительные ароматы. Вино было крепким, терпким и вкусным – из Биниссалема, что находится посреди острова, как поведал нам хозяин, высунув голову, чтобы удостовериться в нашем благополучии, или, как сухо заметила Элли, дабы убедиться, что мы еще не сбежали. Так или иначе, вино было из bodega[59] еще одного из amigos Пере Пау, «которые всегда поступают с ним по совести», и пилось оно превосходно.

Алкоголь оказал на мой пустой желудок вполне предсказуемый эффект, но я и не возражал. Мир, или по крайней мере ресторан Пау, с каждым глотком казался все более приятным местом.

– UNA PALOMA BLANCA-A-A…[60]

Пение Пере становилось все громче, а запахи из кухни – все более аппетитными, и наконец торжественный момент настал. Огромная плоская керамическая greixonera[61] выплыла из кухни, поддерживаемая рукой сеньора Пау, который сделал драматическую паузу, а затем величественно прошагал к нашему столу, окутанный паром еще булькающего блюда.

Содержимое сосуда выглядело восхитительно: куски белой рыбы плавали в аппетитном бульоне из помидоров, вина, оливкового масла, чеснока и трав. Это и был его знаменитый sopa de pescado, и с первой же обжигающей ложки мы поняли, что это не обычный рыбный суп и что нам нет нужды беспокоиться о свежести ингредиентов блюда. Это был настоящий шедевр, и мы так и сказали шеф-повару.

Самодовольная улыбка заиграла на губах Пере.

– Ah sí… – Его amigos рыбаки тоже всегда поступали с ним по совести.

Наш хозяин проследил за тем, как мы опустошили тарелки, а затем снова наполнил их до краев своим прославленным творением. Прикончив вторую порцию, мы наелись так, что не знали, как справимся с основным блюдом. Но куски мерлузы и морского черта еще плавали в остатках бульона на дне greixonera, и никакие мольбы вперемешку с протестами не убедили повара, что я просто не в силах съесть больше ни ложки. Элли освободили от этой повинности. Она женщина, заметил Пере, и не нуждается в таком количестве пищи, как мужчина. Но я должен доесть sopa. Мне это пойдет только на пользу.

В этот момент дверь открылась, и в ресторанчик ворвались сначала вихрь холодного воздуха, а затем – толпа шумных парней с подружками. Потирая озябшие руки и громко подшучивая над Пере Пау, они принялись рассаживаться за немногочисленные столики. Это напоминало игру в музыкальные стулья. Как и положено, был тут и проигравший, даже два, парень с девушкой, и они жестами спросили, не будем ли мы возражать, если они займут свободные места за нашим столом. Мы так же жестами ответили, что не будем. А что нам было делать?

Пере вытерпел все положенные хлопки по спине и лавину шуток, пока разносил хлеб, оливки, пиво и колу по переполненному заведению. Шеф-повар находился в своей стихии – только искры летели с неизменной сигареты после каждого выпада в адрес его громогласных гостей. У нас сложилось впечатление, будто эта сцена разыгрывалась уже много-много раз.

– Отлично, может, теперь, когда у него полно клиентов, он забудет о том, что мы еще не ели основное блюдо, – сказал я Элли. – Этот его рыбный суп, несомненно, великолепен, но после без малого трех тарелок я чувствую себя фаршированной индейкой.

– Даже и не надейся, приятель, – вдруг встрял парень, сидящий напротив. – Пере никогда ни о чем не забывает. И если вы похвалили его стряпню, уж он втолкнет в вас еще целую кастрюлю, точняк. Такая у него игра с новенькими. Без обид, о’кей? Ничего, потерпите, не лопнете же!

– А-а, понятно. Ну что ж, я… я с нетерпением буду ждать продолжения, – ответил я, несколько сбитый с толку бойким английским нашего соседа по столу и отчаянно стараясь не выдавать своего страха перед необходимостью есть, пока не лопну.

Вероятно, наш новый компаньон был очень рад возможности попрактиковаться в английском, а заодно и произвести впечатление на юную девушку, которая сидела рядом и с обожанием взирала на него огромными карими глазами. Одной рукой красотка подпирала подбородок, а второй с неутомимостью робота бросала в рот оливки. Купаясь в восхищении девушки, ее ухажер удвоил свои излияния на английском языке.

Молодой человек сообщил нам, что мы находились в обществе членов футбольной команды Андрача. Они отмечали здесь сегодняшнюю победу над соперниками, командой Кальвии. Сам он играл в команде в качестве el striker[62] и забил в матче решающий гол. Услышав знакомое слово «гол», его chica[63] радостно зачирикала и удостоила своего героя смачного поцелуя в щеку. Кавалер оттолкнул ее с тем утомленным смирением, которое так часто встречается среди спортивных звезд.

– А я неплохо шпарю по-английски, а? – Марадона местного разлива, судя по всему, констатировал очевидный факт, а не задавал вопрос, но мы все равно согласно покивали.

– Небось думаете, что это я в школе выучил инглиш, да? Ничего подобного! Я сам научился всему у британских отпускников в кафе на пляже в Магалуфе, где подрабатывал. Там быстро учишься, у этих парней… не то что в дурацкой школе у тупого учителя. Без обид, приятель. – Он отпил прямо из бутылки огромный глоток пива и громко рыгнул в лицо своей безумно влюбленной поклоннице. Да уж, учителя у него и правда были хоть куда!

Раздались оглушительные возгласы, которыми футболисты приветствовали появление первого котла с sopa de pescado. Пере Пау прокричал извинение в нашу сторону. Основное блюдо скоро будет готово, заверил он нас, но сначала ему нужно было заняться супом для этой оравы. Как мы, вероятно, и сами знаем, единственный способ заставить свиней замолчать – это накормить их. Молодежь проглотила наживку: в ответ раздалась какофония протестов, и Пере вернулся на кухню, явно довольный тем, что его мини-спектакль нашел отклик у публики.

– Пау поливает нас грязью как хочет, – заметил Марадона, махнув бутылкой пива «Сан-Мигель» в направлении кухни, – но на самом деле он нас любит. Все эти шуточки про свиней – просто треп, каждый раз одно и то же.

– Так вы… вы часто здесь едите? – неуверенно спросила Элли.

– Каждое воскресенье, дорогуша, и когда выиграем, и когда проиграем. Это как бы наш клуб, понимаете? И так уже много лет. Видели эти фотки на стене? Чертовски тупо, да ведь? Но ужин стоит всего восемьсот песет на одного… Три жалких фунта. А стряпня классная.

Элли отпила воды, заключив, что маленькая разговорная интерлюдия подошла к концу. Я вылил себе в стакан остатки вина, а el striker и его обожательница накинулись на sopa. Минуту или две в ресторане слышалось только мерное хлюпанье двух десятков ртов, а затем возобновился восхитительный гомон испанской застольной беседы.

– Эй, Пере, старый шельмец, не пора ли тебе уже обслужить наконец этот столик? – выкрикнул Марадона, поглядывая на нас в ожидании комплиментов его прекрасному знанию английского. Но он и без того уже получил немалую порцию восхищения от своей пускающей слюни señorita[64]. Каким романтичным, должно быть, казался ей этот непонятный иностранный язык.

Пере задействовал весь свой актерский талант, изображая полнейшее равнодушие ко всем остальным клиентам, пока шел из кухни к нашему столику, чтобы водрузить на него два терракотовых блюда. Он прикрыл глаза, вытянулся во весь свой рост и продекламировал нараспев:

– EL LOMO CON COL!.. Bon profit, señores[65].

Мы все еще предавались визуальному наслаждению от созерцания сочных блюд, когда Пере вернулся к нам с очередным кувшином вина и новой корзинкой хрустящего хлеба. Он встал позади Элли со сложенными на груди руками и крепко сжатой во рту сигаретой, наблюдая, как мы пробовали gran especialidad de Mallorca[66].

Нежные молодые листочки капусты свернули в конвертики, чтобы упаковать в них фаршированные рулетики из тончайшей свиной вырезки. Каждый сочный пакетик скреплялся деревянной шпажкой. Дно тарелки заливал густой коричневый соус, среди которого высились островки молодой картошки, грибов seta, изюма и орешков. Уж не знаю, какие еще ингредиенты добавил туда Пере Пау, но выглядело его классическое деревенское блюдо просто неотразимо, да и аромат издавало соответствующий.

А вкус? Нам даже не потребовалось ничего говорить. Выражение экстаза на наших лицах сказало Пере все, что он желал знать. Шеф-повар кивнул, принимая наши невысказанные комплименты, и вновь исчез на кухне.

Тем временем двое наших юных соседей по столу присоединились к своим друзьям, которые собрались возле холодильника с пивом для импровизированного повтора сегодняшнего матча. Кусок хлеба отбивали, направляли и пинали на участке пола размером с дверной коврик, сопровождая зрелище дождем шуток и взрывами смеха со всех сторон, но все перекрывало громогласное пение Пере, доносившееся из невидимого угла кухни:

– VALENCIA-A-A, RUM-PI-TUM-PI-YUM-PI-TUM…[67]

Однако мы с Элли с головой ушли в lomo con col, почти не замечая веселого столпотворения вокруг, и с каждой вилкой, поднесенной ко рту, погружались туда все глубже. В моем случае вино из Биниссалема еще более способствовало отрыву от реальности. Второй кувшин я опустошил практически без помощи со стороны Элли, которая на протяжении всего нашего долгого ужина благоразумно попивала минеральную воду. В конце концов я даже перестал удивляться тому, как в меня уместилось столько еды и питья. Когда я стал собирать с тарелки остатки соуса большим куском хлеба, Элли уставилась на меня в шоке.

– Вот это пиршество! – пропыхтел я. – Никогда не забуду, как вкусно мы тут поели.

– Ты превратился в настоящую свинью, – сказала жена, – и тебе наверняка будет дурно по дороге домой.

Футболисты постепенно стали расходиться, заматывая шарфы и оживленными группками исчезая в ветреной темноте. Они все отлично провели время.

Марадона помахал нам от двери:

– Увидимся, приятель… Рад был встрече, куколка, и пусть кожу твоей задницы никогда не натянут на тамбурин. Без обид, ха?

– Доброй ночи, – отозвалась Элли, в должной мере очарованная манерами юноши.

El striker отправился в ночь, небрежно положив руку на плечо льнувшей к нему девицы, которая теперь казалась еще более очарованной потрясающими лингвистическими способностями своего кумира. Я проводил их всего лишь удовлетворенной и ленивой улыбкой сытого человека, и наши молодые компаньоны по ужину удалились, прежде чем я собрал в себе достаточно энергии, чтобы хотя бы махнуть им вслед рукой.

Место ушедших гуманоидов незаметно для глаза занимали кошки, но когда скрылся из виду последний из людей, наш новый друг Марадона, в закрывающуюся дверь проскочил не кот, а небольшой песик. Пере Пау хохотнул и нагнулся, чтобы взять на руки темно-рыжего бродягу, чей хвост буквально колесом заворачивался от восторга. Несомненно, это была встреча двух старых друзей.

– Hola, Pepito, mi pequeño amigo![68] – ухмыльнулся Пере.

Последовали длительное поглаживание за ушками и щекотание шейки, с одной стороны, и лизание лица – с другой; при этом сигарета Пере была направлена вверх, как свеча, поскольку он изо всех сил старался уберечь от ожога маленький быстрый язычок Пепито. Но сделать это оказалось достаточно сложно, и потому, вместо того чтобы выкинуть сигарету, шеф-повар счел целесообразным вручить собачонку моей супруге. Пепито такой расклад вполне устроил. Поздоровавшись с Элли, он уютно устроился у нее на коленях.

Почуяв атмосферу всеобщей благожелательности, черепаховая кошка с мурлыканьем вылезла из своего укрытия под стулом, забралась на мои вытянутые ноги, свернулась клубочком и заснула.

Я зевнул. Моя голова то и дело падала на грудь, веки отяжелели, а рот раскрылся, готовый издать мощный храп.

– Эй! Не спи! – прошипела Элли. – Тут только мы с тобой остались. Сеньор Пере скоро будет закрываться. Нам пора домой!

– Tranquilo, tranquilo, señores[69], – раздался из кухни призыв Пере. Нет никакой спешки, заверил он нас, и вообще у него есть сюрприз для двух необычайно терпеливых и – главное – обладающих тонким вкусом гостей. Он поставил на наш стол большой металлический поднос. Там было угощение для всех: блюдце с обломками печенья и обрезками свинины для Пепито, un flan – влажно поблескивающий домашний крем-карамель – для Элли, три чашки café solo и по пузатому бокалу coñac[70] для el patrón и меня.

Пепито, решив, что угодил на банкет, так шумно принялся за дегустацию, расположившись у наших ног, что черепаховая кошка приоткрыла один глаз, мурлыкнула довольно и снова заснула. Очевидно, мышиное население Андрача этим вечером заметно сократилось.

Перед тем как присесть, Пере придвинул к ногам Элли обогреватель. Señora в такой холодный вечер должна находиться в тепле. Надо отыскать уютное местечко и сидеть там – это единственно верный способ переждать разошедшуюся Tramuntana. Он подтянул стул и поднял бокал:

– Salud, señores![71]

Время уже перевалило за полночь, но Пере Пау еще не был готов отойти ко сну. Он намеревался поведать нам историю своей жизни. Я заметил, как Элли вежливо подавила зевок, но еще одна чашечка café solo справится с ее сонливостью, изрек Пере. Пусть сеньора не стесняется и идет на кухню за добавкой – между прочим, такой привилегией пользуются очень и очень немногие его клиенты, счел нужным подчеркнуть ресторатор.

До того как я одолел два кувшина вина, моих небогатых познаний в испанском едва хватало, чтобы понимать Пере, но теперь, в более расслабленном, так сказать, состоянии, я внезапно обнаружил, что улавливаю смысл его слов без особых усилий. Я тут же сделал весьма привлекательное научное открытие: употребление вина в таких количествах весьма благотворно сказывается на восприятии иностранных языков. Увы, теория эта впоследствии была вдребезги разбита моей женой: она указала мне на то, что полуночные речи Пере на испанском велись куда медленнее, чем в начале вечера, и к тому же он щедро пересыпал их английскими словами, дабы помочь нам уловить смысл.

Так или иначе, но история Пере Пау оказалась интересной и подтвердила наши догадки о том, что он обладает самоотверженной независимостью истинного эксцентрика. Этот человек обучался у нескольких gran maestros de cocina[72] и сам работал в качестве шеф-повара в лучших гостиницах острова. Да что там, он неоднократно готовил для самого короля Испании на приемах в Королевском яхт-клубе в Пальме. Но сердце Пере навсегда принадлежало сельской Майорке, и когда ему надоело угождать капризным и зачастую ничего не понимающим в еде туристам, он с радостью сменил пятизвездочные кухни Пальмы на это скромное заведение, свое собственное заведение, в своем родном Андраче. Здесь он мог воспроизводить в своем estilo especial[73] традиционные деревенские блюда из натуральных местных продуктов, которые его предки ели на протяжении многих веков. Здесь к нему ходят только те, кто может оценить его еду, подчеркнул Пере. (А иначе зачем еще приходить в его неприметный ресторанчик?) И ему больше не нужно мириться с этими привередливыми nuevos ricos[74], которые только и умеют, что строить из себя знатоков да жаловаться, – тоже, гурманы выискались: ничего не смыслят в настоящей еде.

– Ignorantes![75] – скривился Пере при мысли о них и налил нам еще по бокалу коньяка.

За окнами завывала Tramuntana. Закурив очередную сигарету, Пере посмотрел на черепаховую кошку, мирно спящую на моих ногах, потом на остальных кошек, привольно развалившихся перед обогревателем. Он задумался на минуту, после чего провозгласил:

– Санитарные инспекторы ничего не понимают – absolutamente nada[76]! – Далее последовал страстный монолог. Да как смеют они утверждать, будто в его кухне недостаточно чисто, на том только основании, что он пускает туда кошек? Кошки – опрятные животные. Много ли найдется санинспекторов, которые вылизывают свои зады языком? Вот то-то и оно. Так что не надо катить бочку на кошек. Вот мыши – да, они грязные. Мыши распространяют болезни – но в его кухне мышей нет, и все благодаря кошкам, конечно же. Повара, между прочим, зазывали котов в свои кухни еще за тысячи лет до того, как придумали этих проклятых санинспекторов. Так что спорить тут не о чем, и точка! Да, вот еще что – почему это ему нельзя курить во время готовки? Дым создается огнем, не так ли, а в огне микробы жить не могут. Hombre[77], да когда он готовит на барбекю, с едой контактирует куда больше огня и дыма, чем его бывает от сигареты. И уж поверьте, пепел с сигареты никогда не падает на его еду.

– Ох уж эти мне санитарные инспекторы! BASTARDOS![78] – Кулак Пере грохнул по столу, отчего металлический поднос подскочил и с оглушительным звоном упал на плитки пола. Испуганные кошки разлетелись кто куда, а грубо разбуженный Пепито спрыгнул с коленей Элли и приземлился прямо на спину моей черепаховой компаньонки. И я моментально почувствовал уже хорошо знакомую боль от кошачьих когтей, впивающихся в мою плоть. Теперь действительно пора было отправляться домой.