21
Гребни волнорезов, подсвеченные огнями города, медно-красными полосками обозначаются во тьме; шум волн напоминает сонное дыхание невидимых существ. Стэнли взмок, добираясь до променада, но ноги пока еще держат, и он не сбавляет шаг. Цепочки затуманенных уличных фонарей, как ожерелья со стразами, тянутся вплоть до Санта-Моники и нефтепромысла, но нигде под ними не видно человека с собакой.
Группы людей наблюдаются к югу, на Виндворд-авеню, и к северу, перед танцзалом «Авалон», но на данном отрезке набережная почти безлюдна. Два байкера в кожаных куртках и джинсах – без мотоциклов, но зато с мороженым в вафельных рожках – появляются справа. Один из них, проходя мимо, задерживает взгляд на Стэнли.
– Отвали, – говорит Стэнли.
Байкер пожимает плечами, оба продолжают свой путь, и Стэнли остается в одиночестве. Он прикидывает время – уже явно за полночь – и думает о возвращении в кафе. «Береговые псы», должно быть, рыщут по округе, а в его нынешнем состоянии нарываться на них крайне нежелательно. Что до рыжебородого, то он, вполне вероятно, уже спит у себя дома.
Стэнли смотрит на юг вдоль набережной, поочередно фокусируясь на каждой фигуре в пределах видимости. Над крышами можно разглядеть мутные зеленые огоньки далеких нефтяных вышек. Он слышит звук двухмоторного самолета и видит лучи его посадочных фар, нацеленные на полосу, – как две кометы, задом наперед рассекающие туман. Проследив за самолетом вплоть до его исчезновения за домами, он спускается на пляж и прикрывает ладонью глаза, чтобы расширились зрачки. Луна голубым размытым пятном висит высоко над водой, освещая весь западный небосклон.
Когда песок под ногами становится влажным и плотным, он опускается на колени и смотрит вдоль полосы прибоя сначала в одну, потом в другую сторону, для начала оценивая распределение света: белый песок, темное море, переменчивые блики на волнах. Это прием его собственного изобретения. Во время долгого путешествия через всю страну он развлекался нехитрой игрой: смотрел на узкую щель в приоткрытой двери товарного вагона и считал те или иные предметы, мелькавшие в этом просвете: мосты, дороги, сараи, птичьи гнезда. Поначалу он, как водится в таких случаях, устраивал состязания с другими бродягами – кто больше предметов насчитает, – но эта игра вскоре начала раздражать. Ни у кого не получалось на равных бороться со Стэнли; зачастую бродяги отказывались верить, что некоторые вещи (без труда им замечаемые) вообще возможно разглядеть в таких условиях. Стэнли продолжал игру, но теперь уже только сам с собой, постепенно усложняя задачи: пробуя считать телеграфные столбы, взлетающих голубей, угольные вагоны-гондолы во встречных составах; а однажды – правда, при малой скорости поезда – даже подсчитал все шпалы соседнего пути на отрезке между Уинслоу и Флагстаффом. Тут весь фокус заключается в том, чтобы синхронизировать свое зрение с ритмом световых проблесков между объектами. Эта пульсация света стала для Стэнли чем-то вроде кода или ключа, открывающего доступ к самым разным вещам.
В начале сентября прошлого года, за воскресной игрой в покер на ранчо в Нью-Мексико (или в Колорадо), ему вдруг пришло в голову, что эта его способность вполне может быть применима к игральным картам. Но с тех пор он не особо продвинулся в развитии этой теории, занятый другими, более насущными делами.
Отражение лунного диска колышется на воде, рассеиваясь множеством бликующих овалов и черточек; глаза Стэнли понемногу трансформируют все эти блики в однородный нейтральный фон. И вот уже в двухстах ярдах к югу, примерно на полпути до Брукс-авеню, вырисовывается пока что бесформенное темное пятно: рыжебородый человек с собакой. Они перемещаются не по прямой, а произвольными зигзагами. Стэнли начинает движение им навстречу, держась ближе к набережной, чтобы не упускать их из виду на фоне более светлого неба. Лица мужчины он разглядеть не может, но силуэт его вполне отчетлив. Кистень в боковом кармане натер ногу, и Стэнли перемещает его назад под куртку.
Сменивший направление ветер доносит до него облачко табачного дыма. Человек что-то напевает – то ли сам себе, то ли своей собаке – на непонятном Стэнли языке. Это не испанский, на котором говорит Клаудио, и не итальянский, который он слышал от соседки в Нью-Йорке, но в чем-то сродни им обоим. Теперь человек идет прямо на Стэнли; дистанция между ними быстро сокращается. Стэнли останавливается и молча ждет. Он видит оранжевый огонек затяжки, дрожание горячего воздуха над ним и уплывающую струйку дыма. Сама ночь кажется хрупкой, словно ее скрепляет незримая стеклянная арматура, – и вся эта конструкция может быть разбита вдребезги одним-единственным словом.
Человек замечает Стэнли, только оказавшись в пяти шагах от него. Он вздрагивает и останавливается. Собака натягивает поводок, принюхивается, затем подпрыгивает на месте как ужаленная и поднимает истошный лай.
– Привет, – говорит Стэнли. – Извините.
Мужчина перекладывает поводок в левую руку, а его правая рука смещается за спину (поверх свитера на нем твидовый пиджак). Стэнли судорожно сглатывает комок в горле.
– Я тебя отсюда не увидел, – говорит мужчина. – Нельзя так пугать.
Голос у него напряженный, хотя звучит ровно, без срывов. Похоже, он и впрямь напуган.
– Все в порядке, мистер, – говорит Стэнли. – Я ничего дурного не замышляю.
Рыжебородый, однако, не убирает руку из-за спины.
– Не советую бродить по пляжу среди ночи, – говорит он. – Тут небезопасно.
Стэнли выставляет перед собой раскрытые ладони, но мужчину этот жест не успокаивает. Его силуэт слегка сокращается в габаритах, – стало быть, сгруппировался, готовится. Того и жди, засветит ствол. Прежде Стэнли много размышлял над словами, которые скажет при этой встрече, но теперь, как назло, ничего не приходит в голову. Слова ускользают, не успевая оформиться во что-то связное, и он лишь беспомощно открывает и закрывает рот.
– Эдриан Уэллс? – произносит он наконец.
Человек замирает, не издавая ни звука, – темная клякса на серебристом занавесе неба и ночного океана. Так оба и стоят, онемев, невесть сколько времени. Тишину прерывает ворчание собаки, роющей лапами песок.
– Кто ты такой? – спрашивает мужчина.
Когда Стэнли отвечает, собственный голос кажется ему абсолютно незнакомым. Раньше бывало, что в моменты испуга он начинал говорить своим детским, тоненьким голоском, а в других случаях, когда он был очень расстроен или утомлен, его голос странным образом старел, превращался в голос того человека, каким ему еще только предстояло стать через много лет. Однако теперешний голос не похож ни на один из этих двух. Он принадлежит кому-то другому из совсем другой жизни. Вслушайся в него сейчас, ибо ты никогда не услышишь этот голос вновь.
– Вы Эдриан Уэллс? – спрашивает Стэнли.
Хотя он и так уже знает ответ. И он уже не боится.