20
Кавалькада байкеров заворачивает с набережной на Брукс-авеню, когда к этому перекрестку с другой стороны приближаются Стэнли и Клаудио. Девчонки в бриджах и юбках клеш затыкают пальцами уши и широко открывают рты, пока лучи фар описывают дугу на стенах зданий, а выхлопы форсированных двигателей вносят ощутимые коррективы в состав окружающей атмосферы. Перед винным магазином на Бриз-авеню припаркованы два «харлея»; их трубки и диски, хромированные и отполированные до зеркальности, практически невидимы в полутьме и демаскируются лишь искривленными отражениями проходящих мимо людей. Впрочем, Стэнли уделяет крутым байкам лишь один мимолетный взгляд.
– Ну что, убедился? – говорит Клаудио. – Я великий сыщик.
– Не великий, а просто удачливый, – говорит Стэнли. – Ты случайно подцепил пьянчугу, который пригодился мне, но он оказался не тем, кого искал ты. У этого при себе не было ни цента.
– Выходит, это ты у нас счастливчик? А все потому, что тебе посчастливилось иметь напарником такого великого и удачливого сыщика.
– Только не говори мне об удаче, – ворчит Стэнли.
Они перемещаются на север вдоль берега, и через несколько кварталов Стэнли видит пару знакомых лиц, возникающих в дверях игорного павильона: это вожак «псов», с которым они сталкивались пару недель назад, и его подручный, прыщавый блондин. Оба кавалера при дамах – грудастой остроносой девице у босса и мексиканке-полукровке у белобрысого – и в данную минуту мало интересуются происходящим вокруг. Стэнли и Клаудио, на секунду замешкавшись, продолжают идти прежним курсом. Вожак замечает их уже на подходе. Стэнли встречается с ним взглядом и, не отводя глаз, делает невозмутимое лицо. Сощурившись, вожак изображает кривую ухмылку и слегка кивает Стэнли – отнюдь не дружелюбно, но и не без респекта, – а затем вновь поворачивается к своей спутнице. Стэнли и Клаудио беспрепятственно проходят мимо них.
Луна поднимается выше и сияет ярче, и в ее голубовато-серебристом свете Стэнли различает отдельные аттракционы на пирсе: американские горки, карусель, «ковер-самолет» с нарисованными минаретами и луковичными куполами. Они уже недалеко от цели. Пьяный Чарли дал очень путаные указания, но Стэнли сразу понял, куда идти. Он ранее бывал на Дадли-авеню и сейчас прямиком направляется к этому кафе, которое и возникает за поворотом – ярко освещенное и весьма людное. Они переходят улицу, и Стэнли открывает дверь.
Помещение вытянуто в длину, с проходом между двумя рядами восьмиугольных столиков. Выбеленные стены покрыты размашистыми черными надписями вперемежку с абстрактными полотнами: какой-то сумбур из пересекающихся линий, загогулин, брызг и клякс. Дальний угол зала отгорожен неширокой стойкой бара с медной кофеваркой эспрессо, а по ту сторону стойки расположились старая плита, негромко урчащий холодильник и очкарик-бармен в покрытой кофейными пятнами тенниске. Уже знакомая Стэнли компания хипстеров рассредоточена по залу: музыканты сидят ближе к бару, а блондинка пристроилась у стены слева. Она встречает Стэнли пристальным взглядом из-под полуопущенных век. Больше никто не обращает на него внимания. Сигаретный дым спиралями плывет вверх от всех столиков, и молочно-белая мгла под потолком как бы кристаллизуется в матовых шарах ламп.
Пятачок рядом с прилавком занимает ударная установка, перед которой лицом к публике стоит молодой человек в джинсах и свитере и, раскрыв блокнот, читает из него вслух. В правой руке он держит карандаш, словно только что закончил писать то, что сейчас озвучивает.
– Я вижу священный град твоими глазами, Герман Мелвилл! – вещает он. – Свет новой луны – это твой свет, Герман Мелвилл, и мои шаги попадают в такт твоим слогам.
«Должно быть, стихи», – думает Стэнли и тут же сам удивляется: с чего он это взял? Эти фразы мало похожи на язык «Зеркального вора», до сих пор бывшего единственной известной ему поэзией, если не считать нескольких рифмованных строк, которые выкрикивали кидалы на 42-й улице, завлекая падких на звучные цитаты студентов. Тогда почему он так сразу посчитал эту речь именно стихами, а не каким-нибудь хипстерским жаргоном?
Парень в свитере продолжает чтение нараспев, с подвывом – поминая Будду и Заратустру, русский спутник и «Дженерал моторс», – но Стэнли уже не прислушивается, вместо этого осматривая зал, который заполнен на три четверти. Новые посетители, не задерживаясь у входа, пробираются на свободные места. Табачный дым застилает глаза Стэнли, и все происходящее в зале видится как сквозь вощеную бумагу. За столом возле ударной установки он замечает пожилого человека в очках с роговой оправой и твидовой кепке; на вид ему лет шестьдесят – вдвое больше, чем любому из присутствующих. Он слушает поэта, время от времени слегка кивая. Справа от него сидит чернобородый лысоватый тип весьма устрашающего обличья. Стул напротив него не занят.
Стэнли толкает локтем Клаудио.
– Подожди меня здесь, – говорит он. – Я не задержусь.
Путь к тому столу заблокирован чтецом, и Стэнли приходится пролезать между ним и большим барабаном. Поэт отрывается от блокнота, замолкает и недоуменно глядит на Стэнли, а потом начинает искать место в тексте, на котором прервался. Стэнли проскальзывает на свободный стул. Бородач встречает его хмурым взглядом, но в остальном никак не реагирует.
Стэнли наклоняется через стол к пожилому мужчине.
– Извините, мистер… – начинает он шепотом.
– Ш-ш-ш… – прерывает его мужчина, поднося палец к губам. – Не сейчас.
Между тем поэт снова поймал кураж – теперь он кричит что-то о башнях и пирамидах, о новом Ренессансе, об Атлантиде, встающей из волн Тихого океана. Публика подбадривает его возгласами, но Стэнли это одобрение кажется ненатуральным, как будто отрепетированным. Он нетерпеливо постукивает каблуком по гладкому полу, пока декламация не завершается на высокой ноте, после чего все хипстеры начинают щелкать пальцами, – должно быть, так у них принято вместо аплодисментов. Стэнли снова наклоняется через стол.
– Извините, – говорит он.
Мужчина исполняет еще несколько смачных щелчков, прежде чем взглянуть на Стэнли, надменно выгибая бровь.
– Чем могу вам помочь, молодой человек?
– Вы Эдриан Уэллс?
Бровь опускается, а лицо его искажает негодующая гримаса. Бородач подавляет смешок, поднимая глаза к потолку.
– Мой юный друг, – говорит мужчина, – я Лоуренс Липтон.
Он произносит это так, словно Стэнли наверняка слышал это имя и должен отреагировать соответственно. Кто-то нависает над плечом Стэнли: это чтец, желающий вернуть свое место за столиком. Стэнли вежливо улыбается пожилому мужчине.
– О’кей, – говорит он. – Но, может быть, вы знаете Эдриана Уэллса?
Липтон молча смотрит на него секунду-другую, выказывая нарастающее раздражение, а потом дважды стучит костяшками пальцев по белой пластмассе столешницы и рывком поднимается на ноги.
– Я знаю всех, – ворчит он и уже мимо Стэнли обращается к поэту: – Можешь сесть на мое место, Джон. Мне надо пообщаться с музыкантами.
Стэнли встает вслед за ним с намерением все же добиться ответа, но бородач задерживает его, беря за локоть – не грубо, но цепко.
– Погоди, – говорит он. – Эдриан Уэллс иногда здесь бывает. Приходит послушать джазовый речитатив.
– А сегодня он здесь?
– Пока нет.
– Что такое джазовый речитатив?
Липтон, обходящий стол, останавливается перед ударной установкой, медленно поворачивается и раздвигает руки на манер эстрадного фокусника или ведущего телевикторины. Этот жест, похоже, призван объять не только эту сцену и этот зал, но и все побережье в придачу.
– Вот это! – говорит он. – Это все и есть наш джазовый речитатив!
– Стюарт, – представляется бородач и протягивает Стэнли толстую квадратную ладонь.
– Стэнли, – отвечает Стэнли.
– Так что тебе нужно от Эдриана Уэллса? Ты его пропавший сын или типа того? Хочешь востребовать наследство?
– Я прочел его книгу, – говорит Стэнли, – и хочу с ним встретиться.
– Он что, издал книгу?
– Кто издал книгу?
Последний вопрос задает молодой поэт, садясь на освобожденный Липтоном стул.
– Эдриан Уэллс.
– Не слыхал о таком.
– Он живет недалеко отсюда, – говорит Стюарт. – Ларри с ним знаком. Он читал нам одну свою вещь вскоре после открытия кафе. Ты наверняка его здесь видел. Сначала кажется нелюдимым, но, если его немного подмаслить, может завернуть неслабую речугу. Ах да, Стэнли, познакомься – это Джон.
Поэт с заминкой протягивает руку. Стэнли также без спешки отвечает на рукопожатие.
– Запал на Уэллса, да? – спрашивает Стюарт. – А кто еще тебе в кайф?
– Не понял вопроса, – говорит Стэнли.
– Я о поэтах. Кого еще ты любишь?
Стэнли задумчиво упирается взглядом в столешницу, заляпанную свечным воском, обколотую по краям и в нескольких местах обожженную сигаретами. Затем снова смотрит на собеседника и пожимает плечами.
Стюарт оглаживает бороду, созерцая струйки дыма на фоне светящихся шаров над головой.
– Уэллс мне нравится, – говорит он. – В уме и таланте ему не откажешь. Но вот что я тебе скажу: его стихи сейчас совсем не в тему. Взять, например, Элиота – я от него реально тащусь, «Бесплодная земля» вообще срывает крышу. Но в наши дни гоняться за хвостом старого опоссума – это полный отстой. Стихи всех этих старперов – Пэтчена, Рексрота, Эдриана Уэллса, Кёртиса Цана, да и зачастую самого Ларри, – это как секс в презервативе. С мозгами у них порядок, а вот под ребрами, похоже, все усохло, причем сами они об этом даже не подозревают.
Ближе к центру стола из пластикового покрытия вырезан ромбовидный кусок, обнажая древесное волокно. В этом месте, частично прикрытом подсвечником с толстой красной свечой, кто-то наклеил трехцентовую марку с надписью «РЕЛИГИОЗНАЯ СВОБОДА В АМЕРИКЕ» и нарисовал вокруг множество символов: звезды, полумесяцы, кресты (включая древнеегипетский), пентаграммы и разные магические знаки. Почти все они так или иначе уже попадались на глаза Стэнли, но значение большинства ему неизвестно.
– Их поэзия напоминает кул-джаз, усекаешь? – продолжает Стюарт. – Тот же случай, что с кошками Элиота, которые отлично умеют сформулировать проблему, но даже не пытаются найти ее решение. И в результате все катится в никуда. Мы, нынешние поэты, должны продолжить дело Элиота с того места, где он остановился, когда гром говорит: «Шанти, шанти, шанти».
Джон тычет большим пальцем в сторону входной двери.
– Кстати, о движении в никуда, – говорит он. – Взгляни, кто там нарисовался.
Стюарт поворачивает голову к двери. Стэнли следует его примеру и видит стоящую там невысокую черноволосую девушку с каким-то сонно-потерянным выражением лица. Позади, держа руку на ее шее, маячит мужчина с клювовидным носом и обезьяньими надбровными дугами. У него серая, цвета вареного мяса, кожа; крошечные глазки блестят на безжизненном во всех прочих отношениях лице. Девушка – при тонкой талии у нее широкие бедра и плечи – недурна собой, хотя уже понятно, что красота ее недолговечна. Даже плотная дымовая завеса не мешает Стэнли тотчас же распознать в этих двоих законченных наркоманов. В данный момент они выглядят как чревовещатель и его кукла.
– Это ведь не он? – спрашивает Стэнли.
– Уэллс? – Стюарт смеется. – Нет, чувак. Это скорее прямая противоположность Уэллса.
– Что он здесь делает? – удивляется Джон. – Я думал, он давно уже уехал. Разве они с Лин не собирались вернуться в Нью-Йорк?
– Они собирались, но я уговорил его остаться до хода рыбы, – говорит Стюарт. – Не в обычаях Алекса пропускать пиршество.
– Рыба? Но до нереста еще недели две.
– Нет, это случится уже завтра. Сегодня полнолуние, усек?
– Что за бред ты несешь, Стюарт? Никакого хода рыбы завтра не будет. Слишком рано, вода еще холодная.
Стюарт ухмыляется:
– А вот тут ты не прав, старик. Прошлой ночью мы с Бобом и Чарли ходили к океану пообщаться с Нептуном и его нимфами. Слово морского царя – это закон. Все уже решено: ход рыбы начнется завтра.
За спиной Стэнли негр играет гаммы на трубе с сурдинкой; затем и саксофонист начинает настраивать свой инструмент. Блондинка и еще несколько хипстеров перемещаются поближе к стойке бара, рассаживаясь прямо на полу или упираясь спинами в стену. Липтон взмахом подает знак Стюарту, сжимая в другой руке пачку мятой писчей бумаги.
– Ну вот, мой выход, – говорит Стюарт.
Он встает, вытягивает из заднего кармана блокнот и занимает место перед ударной установкой. Стоя, он оказывается ниже, чем можно было ожидать, лишь ненамного превосходя ростом Стэнли. Липтон, хлопнув Стюарта по спине, усаживается на освобожденный им стул.
Стэнли вылезает из-за стола, протискивается мимо Липтона и трогает Стюарта за плечо.
– Стюарт, мне нужна твоя помощь, – говорит он. – Как мне найти Уэллса?
Стюарт листает свой блокнот и отвечает, не отрываясь от этого занятия:
– Если он появится здесь этим вечером, я тебя с ним сведу.
– Можешь сказать, где он живет? Или где он работает? У тебя есть номер его телефона?
– Ничего этого я не знаю, – говорит Стюарт, со вздохом закрывая блокнот. – Послушай, мне сейчас выступать. Я помогу тебе найти Уэллса попозже. Успокойся и подожди немного, о’кей?
Стэнли опускает взгляд и слева от себя видит сидящую на полу блондинку, которая пялится на него самым откровенным образом. Ее глаза – серо-карие, фарфорово-кукольные – широко открыты. От этого Стэнли становится не по себе; он разворачивается и, сунув руки в карманы, идет к выходу.
Клаудио расположился за столиком у самой двери в молодежной компании: три девчонки сидят, а два парня стоят позади них, опираясь на спинки стульев. Клаудио привычно корчит из себя несчастного страдальца и находится примерно на середине душераздирающей истории о злоключениях иммигранта-мексиканца где-то в аризонской пустыне. Парни наклоняются к нему, чтобы лучше слышать, а каждая из трех девиц уже готова приютить бедного юношу в своем доме, чтобы вволю пичкать его пирожными и наряжать в модные тряпки.
Справа от Стэнли происходит какое-то еле уловимое движение: это человек с носом-клювом. Он придвигается все ближе, и у Стэнли возникает тревожное, но не сказать чтобы уж очень неприятное чувство, подзабытое со времени отъезда из Нью-Йорка: просто этот тип подбирается к нему точь-в-точь как тамошние карманники. Знакомое чувство его даже радует, хоть за этим могут последовать проблемы. Стэнли стоит спокойно, смотрит прямо перед собой.
– Вижу, ты здесь впервые, – говорит человек справа. – Я Алекс.
– Стэнли.
Алекс кивком указывает на Клаудио:
– Смазливый педик ловко взял их в оборот. Времени зря не теряет, да?
Стэнли не отвечает, ограничиваясь нейтральной улыбкой.
– Он ведь твой напарник, – говорит Алекс. – Хорошо с ним работается?
Тут Стэнли припоминает, что Алекс появился в кафе лишь пару минут назад и потому не мог видеть их с Клаудио вместе – во всяком случае, здесь. Он поворачивается лицом к собеседнику.
Алекс демонстрирует свой профиль Старик-горы, глядя куда-то в пространство.
– Сейчас вы с ним на мели, – говорит он. – Я угадал? И жить вам негде.
У него иностранный акцент: похож на британский, но не совсем. Возможно, ирландский или шотландский – Стэнли слабо разбирается в таких деталях.
– Ничего стыдного в этом нет, – продолжает Алекс. – Хотя порой приходится очень тяжко. Мне самому случалось бывать на мели. Но всякий раз это был мой осознанный выбор. Уверен, ты меня понимаешь. Скажи, а этот твой приятель – он и натурой приторговывает?
Стэнли волевым усилием гасит вспышку гнева, не давая ей проявиться в его лице и голосе.
– Нет, – говорит он, – этим он не торгует. А что, вы сами крутитесь в этом бизнесе?
– Он мог бы недурно зарабатывать, – говорит Алекс. – Не здесь, конечно же. Но я знаю много подходящих мест.
– Его это не интересует.
Алекс ненадолго задерживает взгляд на Стэнли. Глаза его сужаются до щелочек.
– Ты из Нью-Йорка, – констатирует он. – Это ясно по твоему выговору. Из какого района?
– Из Бруклина.
– А конкретнее? Флэтбуш? Боро-Парк?
– Уильямсберг.
– Ты еврей?
– Да, – говорит Стэнли. – Он самый.
– Далековато забрел от родного дома, тебе не кажется?
– Думаю, не дальше, чем вы от своего.
– Тут ты прав. Что привело тебя в Калифорнию?
– Я здесь по работе.
– И что за работа?
Стэнли напускает на себя серьезность:
– Подношу биты «доджерсам».
В первый миг Алекс выглядит озадаченным, а затем разражается хохотом. Множество глаз направляется в их сторону. Такое внимание к его персоне вовсе не входит в планы Стэнли. Он замирает, тупо глядя себе под ноги, и так стоит столбом, пока окружающие не возвращаются к своим прежним занятиям.
Алекс захлебывается смехом. В конце концов он умолкает и еще какое-то время приходит в себя.
– Со мной тут жена, – говорит он. – Ее зовут Лин. Гражданский брак, никаких церемоний. Но это не мешает нам быть супружеской парой.
При этом он не указывает Стэнли на свою жену и даже не глядит ее сторону. А та прислонилась к стене рядом со столиком, за которым обмениваются репликами три женщины, игнорируя Лин, словно она невидимка.
– На днях мы покидаем этот город, – говорит Алекс. – Едем в Лас-Вегас. Ты бывал там?
– Не доводилось.
– Лин там устроится танцовщицей. Точнее сказать, стриптизершей. Если что, и по полной обслужит клиента, за отдельную плату. В этом нет ничего постыдного. Каждый из нас может делать не более того, на что способен. Так было всегда.
– А что будете делать вы?
– Я писатель, – говорит Алекс. – Я намерен писать.
В другом конце зала Липтон, размахивая листками, громогласно выдает что-то вроде вступления. Стюарт стоит рядом с ним, уперев руки в боки, закрыв глаза и задрав нос к потолку. За ударными инструментами сидит лохматый белый парень, выбивая легкую дробь на малом барабане и цоколе тарелки. Блондинка поднимается с пола, скользя спиной по стене. Надпись черным над ее головой гласит: «ИСКУССТВО ЭТО ЛЮБОВЬ ЭТО БОГ».
Алекс продолжает говорить вполголоса; Стэнли внимательно прислушивается к его словам, хотя и делает вид, что ему это неинтересно.
– Нам было трудно добыть средства для этой поездки, – говорит Алекс. – А ты вроде парень ловкий и сообразительный. Думаю, мы можем помочь друг другу. У меня есть связи, которые будут тебе полезны.
– А у меня в этих краях нет связей, – говорит Стэнли. – Вам от меня не будет пользы, только зря потратите время.
– Ты желанный гость в этом месте, – говорит Алекс. – Здесь приветствуются все, кто способен нестандартно мыслить и действовать. Однако это не твой мир. И никогда им не станет. Точно так же, как твой мир никогда не станет моим. Таких, как ты, называют «проблемной молодежью» – глупое и оскорбительное клеймо, отвергающее бесценный жизненный опыт, когда он не подкреплен документами. И от этого клейма нелегко избавиться. Я не предлагаю тебе мое понимание, да ты в нем и не нуждаешься. Что я предлагаю, так это уважительные партнерские отношения. Уверен, это принесет пользу нам обоим.
Последние слова Алекса тонут в звуках туша; он крепко хлопает Стэнли по спине, прощально касается двумя пальцами края невидимой шляпы и начинает перемещаться ближе к оркестру. Барабанщик пробегает палочками по всем своим инструментам, после чего Стюарт – все так же с закрытыми глазами, помахивая блокнотом – начинает декламацию.
– Серебро! – кричит он, заполняя голосом весь зал. – Темнота! Эхо! Собери все, что принадлежит тебе, о Святая Дева! И я добавлю к этому мой голос!
Кажется, что пространство внутри кафе сжимается, а воздух загустевает; короткие волосы на стриженом затылке Стэнли поднимаются дыбом, словно при встрече с привидением.
Стюарт использует простой, почти разговорный язык, но теперь голос его совершенно изменился – стал мелодичным и завораживающим, как у заклинателя или гипнотизера; при этом Стэнли все труднее следить за смыслом сказанного. Ритм его фраз порой совпадает с ритмом ударных, а порой вступает с ним в диссонанс. Духовые звучат сумбурно, выдавая невнятные, блеющие трели в паузах, когда чтец переводит дыхание. Одна промелькнувшая фраза привлекает внимание Стэнли: «Я дотягиваюсь до горячих углей и плюю на свои обожженные пальцы». Это напоминает ему историю Моисея в Египте, которую часто рассказывал дед. Стэнли представляет себе Стюарта волокущим каменные скрижали вниз по склону священной горы под жаркими лучами солнца и ухмыляется этой мысли.
От дыма у Стэнли саднит горло и слегка кружится голова. Поврежденная нога ноет и подрагивает, и он прислоняется к стене рядом с косяком входной двери. По другую сторону от двери в похожей позе стоит пузатый рыжебородый мужчина средних лет в очках с черной оправой и твидовой кепке. Стэнли на миг встречается с ним глазами, а потом оба вновь обращают взгляды на представление в глубине зала – застывшие, как пара атлантов; лишь бас-барабан отзывается легкой пульсацией в их желудках и на их лицах.
– Прошлой ночью на бульваре Эббот-Кинни я повстречал архангела Сариэля, – вещает Стюарт. – С виду вылитый Роберт Райан. Порядком помятый, давненько не бритый.
Липтон кивает в такт музыке и бьет кулаком по открытой ладони другой руки. Алекс добирается до Лин у левой стены и становится так, что Стэнли уже не видит ее лица. А прямо перед ним Клаудио вальяжно развалился на стуле меж двумя девицами-хипстерами. Он дурашливой улыбкой отвечает на взгляд Стэнли. Парень явно забыл о цели их появления здесь. Если он вообще понимает эту цель.
Тем временем блондинка продвигается через зал в направлении выхода, огибая столы и сидящих на полу людей, как бумажный стаканчик, несомый извилистым горным ручьем. Все это время она продолжает смотреть на Стэнли, пока не оказывается в нескольких футах от него. Но подходит она не к нему, а к его рыжебородому соседу и что-то шепчет ему на ухо, встав на цыпочки и упираясь рукой в его живот. Ее поза – корпус наклонен вперед, ноги выпрямлены в коленях, зад слегка выпячен под облегающим черным платьем – кажется скопированной с красоток в модных журналах. «Уж не для меня ли этот выпендреж?» – озадачивается Стэнли. Бородач только моргает, не выказывая никакой реакции на ее слова.
Закончив говорить, она чмокает мужчину в щеку и повторяет свой путь в обратном направлении, не оглядываясь на Стэнли или бородача. На это опять же уходит немало времени, а когда она занимает прежнее место в дальнем конце зала, мужчина отделяется от стены, разворачивается и толкает входную дверь.
Стэнли наблюдает за ним через просветы между намалеванными на стекле буквами. Мужчина останавливается на тротуаре, набивает и раскуривает трубку. Затем переходит улицу. На той стороне его ждет маленькая кривоногая собачонка, чей поводок привязан к мусорной урне. Бородач отвязывает собаку и идет с ней в направлении пляжа. От моря навстречу им тянутся щупальца тумана, и человек с собакой исчезают в нем, еще не достигнув набережной.
Между тем внутри кафе трубач-негр уже не подстраивается под паузы в декламации Стюарта, вместо этого безостановочно повторяя причудливо-мрачную мелодическую фразу, которую жалобным остинато подхватывает саксофонист. Барабанная бочка гремит все сильнее и чаще; постепенно звуки всех инструментов сливаются в утробный рокот, как будто исходящий из глубин земли. А в речитативе Стюарта уже не разобрать ни единого слова – это какой-то поток тарабарщины, который только имитирует осмысленную речь, ни в коей мере не являясь таковой. Стэнли обводит взглядом помещение кафе – Джон стоит на своем стуле, Алекс запускает руку под юбку Лин, блондинка сползает вниз по стене и исчезает из виду – и закрывает глаза. Музыка летит через зал и пронзает Стэнли, пришпиливает его к кирпичной стене. Он уже не может отличить сакс от трубы, трубу от ударных, а ударные от голоса Стюарта. А потом отдельные звуки исчезают, растворяются в самих себе, переходят в монотонный шум, который проникает повсюду…
Мгновение спустя Стэнли обнаруживает, что сидит на тротуаре перед кафе. Он жадно вдыхает свежий воздух, не понимая, как тут очутился. Музыка у него за спиной звучит приглушенно, временами усиливаясь и проясняясь, когда кто-нибудь открывает дверь. Он проверяет перевязанную ногу: рана снова открылась. Коричневое пятно на повязке становится темнее и расширяется книзу.
На Дадли-авеню не видно ни души вплоть до набережной, где под фонарями еще мелькают отдельные прохожие, но никто из них не держит на поводке собаку. Туман все шире расползается над океаном, и полная луна в мутном ореоле светит сквозь него, как сквозь нейлоновый чулок. Когда Стэнли вновь переводит взгляд на набережную, там больше не наблюдается никакого движения. Воздух тяжелый, застойный – как в непроветренном помещении. Все вокруг кажется нереальным, словно это не улица, а съемочный павильон, созданный специально для эпизода с участием Стэнли и рыжебородого мужчины.
При вставании с земли сильно кружится голова. Он опускает веки и ждет, когда под ними замедлится и потускнеет разноцветный калейдоскоп. Затем, снова открыв глаза, со всей возможной скоростью хромает в сторону пляжа.