Зеркальный вор. 17 (Мартин Сэй, 2016)

17

Следующая неделя приносит дожди, которые смывают остатки февраля с прибрежных улиц. Стэнли и Клаудио почти все время проводят под одеялами в своем логове, разгоняя скуку чтением книг и журналов, для утепления сваленных у них в ногах. Клаудио просматривает кипу глянцевых изданий, которые Стэнли украл для него с уличного стенда на Маркет-стрит, – «Фотоигра», «Современный экран», «Зеркало кино», – то и дело совершая для себя маленькие открытия:

– Оказывается, Табу Хантеру подбирает роли тот же агент, который работает с Роком Хадсоном. И с Рори Кэлхуном. Готов поспорить, все их имена ненастоящие.

Стэнли читает «Зеркального вора». Книга состоит из отдельных стихотворений, но все они сводятся к единому сюжету: алхимик и шпион по имени Гривано крадет магическое зеркало и спасается от преследователей на улицах загадочного, наводненного призраками города. Стэнли давно уже перестал ломать голову над этой историей. В лучшем случае это просто игра авторской фантазии, а в худшем – средство маскировки, скрывающее потаенный смысл книги, какой-то великий секрет, в ней зашифрованный. Он уверен, что такое нагромождение туманных намеков не может быть случайным.

В процессе чтения его глаза неотрывно скользят по строкам, как игла проигрывателя по пластинке, раскладывая слова на буквы и затем выстраивая их в сплошные линии. Он ищет ключ: какую-нибудь щелочку в этой непроницаемой маске, какой-нибудь кончик нити, за который можно потянуть. Он использует разные ухищрения – читает наискось и снизу вверх, читает по первым буквам после пробелов и т. п., – но слова всякий раз смыкают ряды, как плитки в мозаике, как выстроенные для опознания и глумливо взирающие на него жуликоватые субъекты. Что ж, на то они и подозреваемые.

На обороте титульного листа, помимо выходных данных – «Стихотворное повествование Эдриана Уэллса, издательство „Сешат букс“, Лос-Анджелес, копирайт 1954 г.», – есть краткая надпись от руки, оставленная неведомо кем при передаче этой книги человеку по имени Алан. Стэнли так и не смог разобрать этот косой размашистый почерк: одно из слов смутно похоже на «салат», другое можно прочесть как «нагой». Впрочем, он давно уже отказался от попыток дешифровки. Имя Эдриана Уэллса в печатном тексте над этой надписью перечеркнуто жирной волнистой линией, черными чернилами. Прежде, открывая книгу, Стэнли всякий раз задерживался на этой странице и гадал, зачем кому-то понадобилось таким манером зачеркивать имя, но в последнее время он об этом уже не думает.

Иногда он, сомкнув веки, закрывает книгу, ставит ее корешком на ладонь и, придерживая с боков пальцами, представляет себе некую темную фигуру – Уэллса, Гривано, себя самого, – в мокром плаще и широкополой шляпе крадущуюся по улицам с какой-то неведомой целью: блуждающий пробел на фоне серого размытого пейзажа. Стэнли удерживает этот образ в сознании как можно дольше, пока его не вытесняют тревожные мысли (что, если Уэллс покинул этот город? что, если он умер?), и тогда он, раздвигая пальцы, позволяет книге раскрыться, а потом читает первую строку, на какую упадет взгляд, – в надежде, что она даст подсказку. Он понимает, что в этих попытках нет никакой логики – или, скорее, в них присутствует логика самой книги, а не логика реального мира, – но так и должно быть. Собственно, точка соприкосновения книги с реальностью как раз и есть то, что он ищет.

Порой он натыкается на строку, четко задающую направление поиска: Я ищу твою маску, Гривано, на карнавале извечном, у самой границы воды. Но гораздо чаще попадается невесть что типа:

А порой случайно выбранный пассаж завладевает его вниманием по причинам, ему самому непонятным:

Отсюда Стэнли перескакивает сразу на последнюю страницу, к финальным строкам, под которыми стоит дата – 17 февраля 1953 года – и указаны два географических названия: этот город и этот штат. Вот она, зацепка, приведшая его сюда.

Когда Стэнли и Клаудио начинают тяготиться чтением, тяготиться друг другом и самими собой, они предпринимают походы в кино. Премьерные кинозалы в Санта-Монике предлагают наилучший выбор красивых душещипательных мелодрам, до которых охоч Клаудио, тогда как Стэнли предпочитает «Фокс» на бульваре Линкольна: до него ближе, билеты вдвое дешевле, и там крутят малобюджетные вестерны или ужастики, которые ему больше по вкусу.

Но в сезон дождей «Фокс» – место небезопасное. Стэнли и Клаудио отправляются туда через несколько дней после своего бегства от «псов». Пересекают Эббот-Кинни, Электрик-авеню и далее следуют по 4-й авеню и Вернону, прикрываясь кронами эвкалиптов и гевей, но все равно промокают до нитки к моменту появления впереди неоновой вывески кинотеатра. Дрожь продолжает бить Стэнли и потом, когда они занимают места в зале. Начинается первая часть фильма, и, как всегда, Стэнли требуется несколько минут, чтобы привыкнуть к раздражающему стрекоту проектора и мелкой дрожи кадров на экране.

Это ужастик про чудовищ: после извержения вулкана из недр земли выбираются гигантские скорпионы, атакующие Мехико. Стэнли выбрал этот фильм потому, что в нем много мексиканских актеров, возможно, известных Клаудио. Кроме того, ему интересно посмотреть, как эти киношники сделают скорпионов. Обычно Стэнли не хватает терпения высидеть сеанс от начала и до конца, но его завораживают монстры типа Имира в «20 миллионов миль от Земли» или динозавра в «Звере из горной пещеры». Это увлечение началось с «Могучего Джо Янга» – первой картины такого рода, увиденной им в «Лидо» на Фордхэм-роуд. Стэнли тогда было восемь лет; отец оставил его в кинотеатре, а сам отправился на свидание с какой-то девчонкой в том же квартале. Практически сразу он понял, как происходит «оживление» чудовищ: догадался о невидимых руках, меняющих позы фигур в промежутках между кадрами, и тогда же уверился, что нашел некий ключ, маленький секрет, за которым скрываются куда более важные тайны. Суть фокуса заключалась не в фальшивых монстрах-чучелах и даже не в покадровой анимации как таковой; фокус все время был в его собственной голове. В его глазах, которые обманывали сами себя.

Фильм стартует по заезженному шаблону – с псевдокинохроники, показывающей вулканическое извержение, – а затем на сцене появляются два главных героя: ироничный американский геолог и его смазливый мексиканский коллега. Постепенно приключения этих бесстрашных и неунывающих людей затягивают Стэнли, – в конце концов, разве он и Клаудио не одного с ними поля ягоды? Два исследователя в далеком краю, полном опасностей, и положиться им не на кого, кроме как друг на друга. Такого рода истории Стэнли готов смотреть чуть ли не до бесконечности: герои знай себе катят на джипе по бездорожью, пробираются сквозь джунгли, преодолевают горные хребты среди потоков лавы под затмевающими солнце облаками пепла. При этом близкое присутствие скорпионов-убийц уже ощущается, и, хотя сами они пока что не возникали в кадре и даже не были упомянуты в разговорах героев, предчувствие чего-то страшного и загадочного уже нависает над всем этим киноландшафтом.

Затем, по тому же шаблону, вступает в игру главная героиня – а заодно и неизбежный в таких случаях маленький мальчик с собакой, этакий проказливый херувим, – и Стэнли начинает терять интерес к происходящему на экране. Дела не становятся лучше и с появлением долгожданных скорпионов. Сначала они смотрятся недурно, вполне ужасающими и реалистичными, но создателям фильма явно не хватило отснятого материала, из-за чего одни и те же кадры с монстрами повторяются по нескольку раз, а корявый крупный план пучеглазой головы скорпиона, пускающей струйки ядовитой слюны, используется так часто, что Стэнли теряет счет повторам. Под конец съемок у продюсеров, видно, совсем захромали финансы; в последней части они все реже задействуют кукольных тварей и вместо них показывают только черную тень скорпиона, наложенную на кадры с панически бегущими мексиканцами.

Стэнли уже почти не смотрит на экран – он пытается вспомнить, не этот ли самый парень играл геолога в «Дне конца света», гадая, простое это совпадение или у актера на самом деле был какой-то опыт по геологической части, – когда ему сзади в шею внезапно впивается горящая сигарета. Машинально хлопнув ладонью по больному месту, он оборачивается, но непосредственно за ним никого нет. Он начинает оглядывать полупустой зал, прикрывая сбоку глаза от экранного света, и тут в спинку его кресла врезается еще один окурок, рассыпаясь веером оранжевых искр. И теперь уже он видит шестерых «псов», которые сидят по ту сторону прохода, через несколько рядов от них. Лица Стэнли разглядеть не может, но башка белобрысого хорошо заметна в пульсирующем свете проектора. Некоторые закинули ноги в грязных кедах на спинки передних сидений, и все они курят либо готовятся закурить – для следующего залпа чинариков.

Стэнли хлопает Клаудио по колену и тычет большим пальцем в сторону «псов». Оба сразу поднимаются, идут по проходу вперед, затем, пригибаясь, сворачивают перед самым экраном и покидают зал через выход в дальнем углу. На улице перед кинотеатром они задерживаются, чтобы проверить, последуют ли за ними «псы». Те появляются в фойе, но им явно не хватает куража для погони под дождем. Стэнли смаргивает капли с ресниц и оглядывается через плечо, дожидаясь разрыва в потоке машин, чтобы перебежать через улицу. «Псы» сгрудились под козырьком и сквозь ливень выглядят бесформенной массой, выдыхающей клубами алкогольный пар.

– Предлагаю с этого дня смотреть фильмы только в Санта-Монике, – говорит Клаудио.

Освещаемый свечой снизу, он стоит нагишом в задней комнате магазинчика на Хорайзон-корт. Стэнли натянул бечевку между старыми настенными креплениями, завязав ее мичманским узлом, и Клаудио развешивает на ней свою промокшую одежду. Сам Стэнли, злой и раздраженный, пристроился в углу, закутавшись в отцовское армейское одеяло; грубая шерсть царапает голую кожу.

– Не позволяй этим гадам себя запугать, – говорит он. – Сегодня нам просто не подфартило. На своем районе в Бруклине мы с братвой пережидали плохую погоду таким же манером: смотрели дрянные фильмы. Я должен был сообразить, что они подтянутся к «Фоксу».

– Они нам еще попортят крови.

– Не думаю. В прошлый раз мы их порядком взбесили, но при этом выставили клоунами перед всей округой. Если не будем мозолить им глаза, они оставят нас в покое.

– А что с твоими карточными фокусами? Как нам теперь добывать деньги?

– Деньги? – Стэнли смеется и качает головой, как будто разговаривает с несмышленышем. – Деньги – это главный фокус из всех, какие есть. Они нужны только для того, чтобы сделать еще больше денег. Но все, за что ты платишь, можно просто взять даром.

Клаудио глядит на него скептически и вытирает влажные ладони о свой впалый живот.

– Что, не веришь? – спрашивает Стэнли. – Тогда назови мне любую вещь, какую хочешь. И я принесу ее сюда меньше чем через час. Принесу сразу пару таких вещей. Давай устроим проверку на вшивость.

– Тебя поймают.

– Никто меня не поймает. Ну же, что бы ты сейчас хотел? Часы? Красивые часы? Я добуду пару отличных часов, тебе и мне. Одинаковых.

– Не стоит выходить на улицу среди дня. И тебе надо подстричься. Выглядишь как бродяга и вор.

– Ничего подобного! – возражает Стэнли. – Я выгляжу как приличный американский юноша.

И он проводит рукой по своим спутанным кудрям.

– Ты похож на обезьяну. Грязная американская мартышка.

Клаудио, хитро ухмыляясь, приближается и загребает в горсть волосы Стэнли. Одеяло падает на пол; Стэнли бьет Клаудио по руке и отталкивает его, но затем вновь притягивает к себе.

Дождь прекращается только через двое суток; Стэнли к тому времени уже измаялся от безделья и рвется на прогулку. Прохладным ранним утром он вытаскивает Клаудио на круговой перекресток, где они завтракают крадеными апельсинами и бисквитными батончиками. На кольцо выезжает рейсовый автобус до Санта-Моники. Разом встрепенувшись, Клаудио сует в липкие руки Стэнли свой недоеденный апельсин и мчится к остановке. Уже на другой стороне Мейн-стрит он с улыбкой оборачивается, и Стэнли улыбается в ответ. Этот обмен улыбками через оживленную улицу подразумевает не только взаимное доверие, но и многое сверх того. Клаудио исчезает за автобусом, потом силуэтом появляется за его окнами и наконец устраивается на сиденье. Стэнли смотрит на его остроносый профиль – периодически закрываемый пассажирами в проходе или грузовиками на улице, – пока автобус не отъезжает от остановки.

Он направляется к набережной, пересекает променад и спускается к пляжу, на ходу доедая последнюю ярко-оранжевую дольку и облизывая пальцы. Крошит апельсиновую кожуру и бросает ее чайкам, копошащимся в полосе прибоя. Схватив добычу, птицы сразу взлетают, но затем разочарованно роняют кожурки в воду, где на них, в свою очередь, пикируют другие чайки. Синева океана под стать небу, только он непрозрачен и покрыт серебристыми штрихами солнечных бликов. Ряды пенистых волн вздымаются в полусотне ярдов от берега, на мгновения образуют пустоты под загибом гребня и со звуком, напоминающим щелчок тяжелого кнута, обрушиваются на берег. Раскатистый рык прибоя эхом разносится над набережной.

Стэнли вытирает губы, ощущая вкус цитрусового сока на пальцах, и вспоминает зимний сбор урожая в Риверсайде. В первую неделю работы он съел, наверное, столько фруктов, сколько весит сам: сладких клементин, ярких крапчатых валенсий, навелов размером с шар для бочче. А в прошлом месяце, когда они с Клаудио улизнули с плантации, чтобы автостопом добраться до Лос-Анджелеса, оба сгоряча поклялись никогда больше не притрагиваться к цитрусовым. Однако теперь они снова поедали их в охотку.

Стэнли познакомился с Клаудио, когда они оказались в одной бригаде сборщиков. Поначалу Клаудио произвел неважнецкое впечатление: этакий типчик себе на уме, не имеющий привычки к сельскому труду (как, впрочем, не имел ее и Стэнли). Скорее всего, этот Клаудио где-то напакостил и дал деру от правосудия или же просто захотел побродить по свету: блудный отпрыск из какого-нибудь особняка на высоком холме. И еще Стэнли считал его лодырем и симулянтом, безнаказанно увиливавшим от самых неприятных работ, поскольку босс не говорил по-испански и нуждался в нем как в переводчике. Первое время они игнорировали друг друга. Однако все белые работники в их бригаде были гораздо старше Стэнли, да и вообще неразговорчивы, а мексиканцы явно сторонились Клаудио. И в конце концов эти двое начали общаться.

Стэнли никогда не задавал вопросов, так что прошлое Клаудио выяснялось постепенно, урывками. Младший из тринадцати детей от двух матерей, он рос всем обеспеченным и никем не замечаемым барчонком в большой усадьбе неподалеку от Эрмосильо. Его отец был прославленным генералом – сражался против Панчо Вильи при Селае и против «кристерос» в Халиско, – а отцовские братья, пойдя по жизни своими путями, стали видными юристами, банкирами и государственными деятелями. Клаудио много времени проводил в городе, где не вылезал из кинотеатров и учился английскому у Кэри Гранта или Кэтрин Хепберн, прикрывая ладошкой субтитры внизу экрана. А когда стал постарше, начал потихоньку готовиться к побегу на север.

Эти истории Клаудио рассказывал Стэнли во время работы, или – шепотом – по ночам в спальном бараке, или когда они ночевали в роще и там под посеребренной лунным светом листвой строили планы на будущее. Там Стэнли обычно лежал и смотрел на шевелящиеся губы Клаудио, пока смысл речей не ускользал от него окончательно.

Теперь ему нравится Клаудио. Он никогда не устает от его общества. За время долгого путешествия через всю страну он много раз мечтал о верном спутнике, который разделил бы с ним все приключения, который был бы всегда готов его выслушать и рассказать взамен свои истории; и вот появился странноватый мексиканец, вроде бы подходящий на эту роль. Это же здорово – иметь напарника. С ним открываются возможности, в иных случаях недоступные.

Однако есть и такие вещи, которые Стэнли предпочитает делать в одиночку.

Когда вся кожура израсходована, а чайки разлетелись кто куда, Стэнли, глубоко вздохнув, идет обратно к набережной. Солнце уже высоко поднялось над городом: высокие здания, фонарные столбы и пальмы распластали свои тени на пляжном песке, а под портиками вдоль обращенных к морю фасадов сгустился полумрак. По мере своего продвижения Стэнли читает вывески над входами: «Чоп Суи», отель «Сан-Марко», «Центральная фармацевтическая компания». На углу Маркет-стрит полосатый флаг обмотался вокруг белого столба; минуя его, Стэнли машинально пытается пригладить рукой свои непослушные кудри.

А на берегу наслаждается ясной погодой обычная для этого времени публика: пожилая дама в широкой и длинной накидке сутулится под зонтиком; бородатый художник в заляпанной краской робе пристает к двум смеющимся женщинам; упитанный бюргер выгуливает уродливую собаку, напевая на чужестранном языке. Никто из этих людей не представляет интереса для Стэнли. Он переводит взгляд на здания, отмечая их формы, отделку и то, как ложится свет на стены и на улицу перед ними. Глаза фиксируют отдельные детали: ряды стрельчатых окон, выступающую из-под старой лепнины кирпичную кладку, ухмылки маскаронов на капителях чугунных колонн. С некоторых пор он тренирует в себе видение не только предметов, но и их отсутствия, что удается лишь при взгляде искоса, как бы ненароком, и позволяет уловить связь с прошлым великолепием данного места. Хотя, конечно, это всего лишь иллюзии, тени реальных вещей, едва заметные сквозь пелену минувших лет – как призрак привидения.

Это город Эдриана Уэллса, упомянутый в книге, – а значит, это и город Гривано, насколько таковым вообще может быть какой-нибудь земной город. Стэнли хочет освоить манеру передвижения Гривано: по-кошачьи бесшумно, начиная шаг не с пятки, а с подушечки стопы. Не прячась, но притом оставаясь невидимым. Всякий раз, когда на тротуаре впереди возникает свободное от пешеходов пространство, он закрывает глаза и начинает шагать вслепую, воображая неровности древней булыжной мостовой под мягкими подошвами, вес тонкого клинка на своем боку и длинный черный плащ на плечах, развеваемый ночным ветром. Сама по себе ночь – это дополнительный покров. Он не знает, откуда у него возник столь отчетливый образ Гривано; в книге Уэллса его внешний вид ни разу не описан. Стэнли приходит в голову, что источником мог послужить какой-нибудь киногерой: скажем, Стюарт Грейнджер в роли Скарамуша или даже Зорро из фильма, который он видел еще в детстве. После нескольких шагов он открывает глаза, щурится от солнца и корректирует траекторию своего движения.

Он приближается к группе старых бинго-павильонов, часть из которых закрыта, а другие переоборудованы в залы игровых автоматов. Изнутри доносятся молодые голоса и грохот пинбольных шариков. Он бы охотно вошел и сыграл несколько партий – у него это неплохо получается, – но там могут появиться и «псы», а он сейчас не готов к столкновению, еще не продумал стратегию борьбы с этой шпаной. Если придется, он будет воевать. Возможно, для того чтобы они отстали, будет достаточно выбить из игры пару-тройку «псов». И не просто выбить на короткое время, а отправить их в больницу или даже на кладбище, чтобы другие отнеслись к нему серьезно. Вот только он не уверен, стоит ли нарываться на все эти проблемы, а посему лучше до поры вести себя тихо и не высовываться.

Удаляясь от берега, он пересекает Спидуэй и идет мимо жилых зданий из красного кирпича с магазинчиками на первых этажах. Вымытые дождем улицы сияют чистотой, словно ждут инспекции большого начальства. Исчезли обычные запахи жареной пищи, разлитого алкоголя, блевотины и мочи, доносившиеся из переулков и подворотен, но зато их сменили ранее не ощутимые запахи нефтепромысла, напоминающие смесь из вони переспелых фруктов и тухлых яиц. За бульваром Эббот-Кинни многоэтажки исчезают, уступая место заросшим сорной травой лужайкам за щербатым штакетником и садам, огороженным старыми железнодорожными шпалами. Для этого времени года здесь очень много цветов и свежей зелени: мирт и самшит, хвощи и олеандры, жасмин и ломонос на обрешеченных верандах, космея и алтей вдоль изгородей. Корни слабо держатся за песчаную почву, и длинные стебли растений при всякой возможности норовят прислониться к заборчикам или стенам, укрепляясь и разрастаясь в ущерб своим не столь везучим соседям по грядке.

На другой стороне улицы патриарх с косматой белой гривой толкает по крошечному газону старомодную косилку, тяжело переставляя облепленные сырой травой сандалии. Он таращится на Стэнли, сузив глаза до щелочек за толстыми линзами очков. Стэнли отворачивается.

Ему не известны никакие приметы Уэллса. Он мог бы, сам того не зная, разминуться с ним на улице – и не исключено, что такое уже случалось. Это вполне естественно, однако ему трудно с этим смириться. В своих мечтах Стэнли всегда узнает Уэллса без проблем: их пути пересекаются, взгляды встречаются, и он по ироничному и озорному выражению на лице этого человека тотчас понимает, что перед ним Уэллс. В его фантазиях Уэллс также сразу опознает Стэнли. Как родственную душу. Как молодого человека, встречи с которым он давно ждет.

Стэнли осознает ребяческую наивность этих мечтаний. Разумеется, на самом деле ему следует наводить справки, общаться с местными, но он не знает, как лучше это устроить. Он научился не привлекать к себе лишнего внимания – что далось ему не так уж легко – и теперь вовсе не рад перспективе сделаться более заметным. За исключением карточных трюков и случайных приработков, он годами не имел прямых контактов с миром добропорядочных и законопослушных граждан. Эти люди – выгуливающие собак, подстригающие газоны, занятые своими каждодневными делами – представляются ему существами другого вида.

Размышляя об этом, Стэнли слышит отцовский голос, произносящий те же самые слова, и улыбается. Вспоминает отца, в парадной форме сидящего на кухне бруклинской квартиры и прихлебывающего молочный напиток. Все прочие – его дед, его дядя, его мама и сам Стэнли – молча стоят перед ним. Стэнли не отрывает взгляда от боевых наград на отцовской груди: медали «За тихоокеанскую кампанию» и «Бронзовой звезды». Всякий раз, когда отец смеется, они начинают похлопывать его по мундиру оливкового цвета.

Чуть позже отец доверил Стэнли протащить его новенький вещмешок часть пути до метро на Бедфорд-авеню и одарил его пригоршней сверкающих десятицентовиков.

– Сваливай оттуда, как только сможешь, – напоследок сказал ему отец, – иначе эти пиявки по капле высосут всю твою кровь.

К тому времени, как красные китаезы укокошили отца (что он сам и предсказывал), Стэнли уже вел незаметную жизнь под стать таракану: тихо проникал в квартиру, когда нуждался в еде и укрытии, и так же тихо исчезал снова, чтобы далее рыскать по окрестностям. Он так и называл себя в ту пору: тараканом. И даже гордился этим сравнением. А спустя еще год, когда умер дед, а мама навсегда потеряла дар речи, Стэнли покинул дом окончательно.

Здание справа от него снизу доверху обросло ползучей бугенвиллеей: только покосившееся крыльцо и пара мансардных окон еще видны среди изумрудной зелени и матово-красных прицветников. Стэнли никак не ожидал обнаружить столь заросшее строение в центре большого города. Что-то движется во дворике среди вьющихся стеблей, – оказывается, это кошка. Затем он видит еще несколько, около дюжины. Один изможденный серый перс глядит на него с крыльца; он так отощал, что кажется бестелесным, состоящим только из пары желтых глаз и комка шерсти.

Стэнли идет дальше. Шум прибоя стихает у него за спиной. Он размышляет о кошках и заброшенных домах. Об Уэллсе. О Гривано. О черных скорпионах и неведомо чьих глазах, следящих за тобой из глубины джунглей.

Он резко останавливается на тротуаре. «Парикмахерская – вот что мне сейчас нужно», – думает он.