Путь в кино
И вот в конце мая 1977 года с набором рассказов и картинок полетел я в Москву.
Хорошо помню смешной эпизод по прибытии в столицу. Я зашел в будку первого попавшегося на пути телефона-автомата, бросил монетку и с трудом накрутил на перекошенном вдавленном диске номер Михалкова. Мне ответил мужской голос. Я насторожился – голос явно не Никиты. Но спрашиваю:
– А Никиту Сергеевича можно?
Пауза.
И тут мужик мне отвечает. Я почему-то представил его ярко: в трениках, в майке, с сигаретой. И вот он сочувственно так мне отвечает:
– А вы знаете, Никита Сергеевич умер…
А надо сказать, что под Никитой Сергеевичем советский народ тогда подразумевал в первую очередь Хрущева. И он действительно умер, уже не будучи на посту главы государства, за несколько лет до этого телефонного разговора. Кстати, в прессе это событие широко не освещалось.
Но о Хрущеве я даже тогда не подумал и вышел из телефонной будки как громом пораженный.
Впрочем, походив, проанализировав всю ситуацию, довольно быстро понял, что мужик пошутил. Так что же, телефон неправильный?
Еще раз набираю, уже из другого автомата, с более ровным диском. И слышу тот же самый голос!
– А! Помню, помню! Ну давай, подъезжай на «Мосфильм», – и он объяснил, как доехать, как подойти к проходной «Мосфильма».
И вот сижу на проходной, жду пропуска. Мимо проходят люди, которых прежде я считал недосягаемыми. Сергей Бондарчук, Анастасия Вертинская – та самая, из «Человека-амфибии»! И охватывает предчувствие чего-то необыкновенного, что с тобой должно наконец-то случиться.
И вот идет ко мне по коридору Никита. Я его даже не сразу узнал, потому что он был выкрашен на «Сибириаду» – стали как-то рыжее, светлее и усы его, и прическа.
Зашли к нему в группу. Я успел рассмотреть во дворе студии макет нефтяной вышки к «Сибириаде». Потом зашли в буфет, взяли что-то перекусить. И там уже сидел за столиком Андрон Михалков-Кончаловский. Собственной персоной! Я так и впился в него глазами. Андрон с аппетитом ел гречневую кашу, которую я до того момента ненавидел. Мне даже в детском садике готовили отдельно в те дни, когда всем подавали гречневую кашу. Но Андрон так ел эту кашу, что мне невероятно захотелось подойти и попросить хоть ложечку! И с тех пор гречневая каша стала одним из моих любимых блюд. Причем я теперь гречку сам готовлю, в нескольких вариантах, и уже жить без нее не могу. Что это было? То, что называется бзик? Телепортация органа вкуса из одного организма в другой? Но это случилось, причем мгновенно.
Мы вернулись в группу, и я Никите показал свои работы. Мы поехали к нему. Он жил тогда на Малой Грузинской. В том же доме жил тогда Высоцкий. И мы как раз проехались с Владимиром Семеновичем в одном лифте. При этом Высоцкий и Михалков поговорили о чем-то. Высоцкий еще перед этим ругался с консьержкой, которая пустила недавно, видимо, не того, кого нужно. А я просто стоял рядом и смотрел – Боже мой, это же сам Высоцкий! Столько всего навалилось сразу! Мне показалось, что новая жизнь уже началась. Мы пошли в Дом кино, я впервые оказался в его знаменитом ресторане (в те годы туда было трудно попасть с улицы). Там сидели мастера кино, литературы – Юлиан Семенов, Ваня Дыховичный…
С Никитой Михалковым через много лет после описываемых здесь событий
И там, за ужином, Никита дал мне дельный совет:
– Чего тебе толкаться на «Мосфильме»? В Свердловске есть киностудия. Устройся на ней в любом качестве. Я, даст бог, буду через полгода набирать мастерскую на Высшие курсы. А ты как раз к этому времени сможешь взять направление на Высшие курсы от киностудии. И тогда уже приедешь. А на «Мосфильме» что тебе теперь толкаться? Поезжай в Свердловск, там у тебя связи, знакомые, есть где жить и так далее.
Так я и сделал. Отправился в Свердловск, нашел нужных для поступления на киностудию знакомых. Один художник-постановщик меня запросто устроил.
Я уже оброс к этому времени – длинные волосы, борода, джинсовый костюм. И в таком «хипповом» виде являюсь к начальнику отдела кадров Свердловской киностудии Черемисину. Я знал, что он не мог меня не принять, потому что у меня была серьезная рекомендация. Но мой внешний вид ему жутко не понравился. Шокировала его и моя категоричность. Я же ему по-простому сказал: «Вот, я пока на временную работу устраиваюсь, а потом буду работать у вас режиссером». Сейчас бы я так, конечно, не сказал. Я сказал бы: «Бог даст, дорасту до режиссера».
Высоцкий ругался с консьержкой, которая пустила недавно, видимо, не того, кого нужно.
В общем, Черемисин дал мне третью, низшую категорию из трех возможных у ассистента художника-постановщика. Самую низкооплачиваемую. Конечно, мне, как человеку с высшим образованием, да еще и полностью подходящим по специализации – архитектурным, надо было давать первую категорию. Но тогда это меня меньше всего интересовало. Тем более что деньги еще оставались от архитектурных халтур.
Одно расстраивало. Пока я служил в армии, у меня разладилась личная жизнь. Я развелся с женой. Конечно, я сыну Илюхе помогал, все было по-человечески. Но, как говорится, чашка раскололась.
И вот одна из первых картин – «Ночь лунного затмения» (режиссер Барас Халзанов). Снимаем в Киргизии, на Иссык-Куле. Романтично все фантастически. Что замечательно, моим шефом на этой картине, художником-постановщиком, был человек по фамилии Тихоненко. То есть наши фамилии не просто были сходны по звучанию, а состояли из одних и тех же букв. В съемочной группе на эту тему часто шутили. Мы с Тихоненко сдружились. Я рукастый был, все его пожелания выполнить мог. И не задумывался, что эта картина готовит мне еще один жизненный поворот.
С дочерью Полиной
А за несколько лет до этой нашей работы по кинотеатрам прошла и стала очень популярной картина «Седьмая пуля» Али Хамраева. Я тогда еще учился в институте. И там снималась маленькая Дилором Камбарова, ей было тогда лет четырнадцать. Но я тогда уже, как-то заочно, влюбился в эту очаровательную восточную девочку. Романтически, как до того влюблялся в Полу Раксу.
И вот я приезжаю на Иссык-Куль, на съемки «Ночи лунного затмения» (по какой-то причине я приехал позже основной группы, съемки уже шли полным ходом). Начинаю входить в курс дела. А тогда делали такие «контрольки» (добросовестные художники-постановщики делают их и сейчас) – маленькие фотоснимки разных планов сцены, чтобы потом, при возвращении в тот же объект, сразу вспомнить, где и какой был расположен реквизит. И вот я сижу, листаю «контрольки», чтобы вжиться в съемочный процесс, понять, где что снимали. Там средневековая история, все очень красочно, ярко.
И вдруг вижу на одном из снимков Дилором Камбарову в историческом костюме. Спрашиваю:
– А что, она у вас снимается?
– Да она измучила нас всех! Уехала на фестиваль! У нас съемки из-за этого задерживаются!
Я взволновался.
– А когда приезжает?
– Завтра уже! Наконец будем снимать!
Судьба плетет свою нить. Сейчас у нас с Дилором взрослая дочка Полина, живет в Берлине.
Начиналось все так. Как-то иду я утром по берегу Иссык-Куля. Я очень точно все рассчитал: в этот момент она должна была идти в гримерную. И мы, проходя друг мимо друга, просто переглянулись. А дальше – абсолютно по Булгакову! «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли, как выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» У нас завязался роман. Моим главным средством соблазнения были песни под гитару.
Тогда там и Наташа Аринбасарова снималась, которая была звездой уже. Они с Дилором дружили. Наташа несколько, на правах старшей, опекала Дилором. И, помнится, Наташа ее даже отговаривала от сближения со мной. «Диля, ты что, с ума сошла?! Ты восходящая звезда! А он кто? Какой-то там ассистент художника! Зачем тебе это нужно?»
С дочерью Полиной на съемках «Мусульманина»
А закончилось все просто: у нас родилась дочка. Дилором успела сняться в моем первом полнометражном фильме «Один и без оружия». В девяностые она эмигрировала в США вместе с нашей дочкой. Работала программистом в Сиэтле. И сейчас у них все хорошо.