Архитектурный институт
Именно тогда, когда мы с Сашей поступили, Свердловский архитектурный существовал первый год в новом здании. Однако новым его можно было назвать условно: само здание было старым, оно все было наполнено коммунальными комнатушками. И нам под институт отдали один или два этажа, откуда были выселены жители. Всего в том здании было шесть этажей. Старый подковообразный дом, внизу – ресторан, кафе, не имевшие к нам никакого отношения.
Вестибюль мы сами делали, уже на первом курсе. То есть мы учились и одновременно строили себе учебное здание. С верхних этажей пахло борщом – там люди жили, стряпали на общей кухне. Ходили с кастрюлями и сковородками по коридорам и лестницам из своих комнат на кухню и обратно. Мы же, позанимавшись в одном крыле здания (там была часть аудиторий), потом шли в другое крыло, а в промежутке между этими крыльями еще находились коммунальные квартиры, их еще не отселили. И вот этот чудесный запах борща… Женщины в бигудях и в халатах с кастрюлями. Работяги в трениках, курящие у окон в коридоре, посреди студенческой «движухи». Сюрреалистическое зрелище!
Но было жутко интересно. На первом курсе я даже допускал проколы в учебе. Так интересно стало жить, что я, вечный отличник, просто перестал быть таковым. Даже получил по истории КПСС тройку, которая спустя три года помешала мне получить ленинскую стипендию. А ведь я мог бы стать первым в истории Свердловского архитектурного института человеком, получившим «ленинскую». И деньги другие, и почет все-таки. Но обнаружилось, что я на первом курсе по истории партии получил «трояк». И уже не пересдать ничего.
С друзьями-студентами в колхозных полях
А колхоз? Просто песня! Те, кто застал, никогда не забудут, что это такое было – первый раз поехать в колхоз после поступления. Кто на картошку, кто на лук, мы на морковку. У каждого свои колхозные воспоминания… У тебя – еще ни малейших проблем, ты ничего еще не смыслишь в будущей профессии. Интересует просто сама жизнь. И я с наслаждением погружался в эту замечательную новую среду – вокруг были талантливые, умеющие рисовать люди. Именно тогда я достаточно определенно увидел разницу между провинциальным миром и большим культурным центром.
На первых же курсах мы, все волосатые, джинсовые, организовали рок-группу и назвали ее… «Машина времени»! Любопытно, что в это же самое время в Московском архитектурном институте Макаревич создал свою «Машину времени»…
Я как-то был приглашен на кулинарную программу к Андрею и рассказал ему эту историю. Он, естественно, о ней не знал. Смеялся жутко. Удивительное совпадение!
На конкурсе авторской песни
Группа наша просуществовала всего года два. Причем мы сразу стали полуподпольной, запрещенной командой. Получили нагоняй за первый же концерт, на котором попытались играть свои сочинения. Совершенно определенно могу сейчас сказать, что у нас это было просто легким увлечением. Причем до появления Бутусова с «Наутилусом» в Свердловском архитектурном было всего две группы: наша «Машина времени» и еще «Синкопа» – ансамбль, который существовал еще до нас. На этой платформе музицирования студентов-архитекторов и возник «Наутилус». Вот у этих ребят уже все было серьезно. Для нас же это было хобби.
С Вячеславом Бутусовым (случайная встреча в поезде)
Я в группе играл на бас-гитаре, в акустических концертах, естественно, на шестиструнке. Тогда частенько проводились конкурсы патриотической песни. И вот один из самых больших моих позоров связан с этим конкурсом. Я сам писал тогда тексты и музыку к песням и специально к конкурсу приготовил песню про войну. Вышел к микрофону… Заранее скажу – я получил Гран-при на этом конкурсе. Но меня это никак не утешило. Потому что, начиная со второго куплета, а публика-то в зале – сплошь студенты, все ядовито-остроумные, и вот где-то со второго куплета мне начали подсказывать слова. То есть рифмы, да и сами образы были настолько банальными и примитивными, что в зале начали угадывать чуть ли не каждую следующую реплику. Ужас! Значит, у меня строка: «Вот и остались только гранаты. / Но надо…» Из зала: «…держаться, ребята». Пою дальше: «И первым поднялся парень…» Из зала: «С голубыми глазами…»
Это превратилось в тихое издевательство. Тем не менее я – может быть, в утешение – получил один из главных призов. То, что нас не убивает, делает нас сильнее, как говорится. И для меня этот невольно найденный «контакт со зрителем» послужил очень хорошим уроком. Я стал ответственно относиться ко всему, что делаю.
Зал полон, Герасимову вопросы задают, к его фильмам у всех студентов неподдельный интерес, а мы, будто в особом нелегальном клубе, затаив дыхание, слушаем самый скандальный набоковский роман в первом переводе.
Это были времена фанатов «Битлз». Хотя в 1970-м «Битлз» уже распались. Но «Роллинг Стоунз» до сих пор выступают. Уже были и «Пинк Флойд», и «Бич Бойз», и «Би Джиз» – в общем, неслабое разнообразие… И все равно выделялось два фанатских клана – за «битлов» и за «роллингов». Как Монтекки и Капулетти.
Я – солист нашей, свердловской «Машины времени»
«Роллингстоунзоманов» было значительно меньше, но я принадлежал именно к их числу. Мы тогда поспорили на ящик шампанского, что «Роллинг Стоунз» переживут всех. И я сейчас, пожалуй, мог бы его получить, вместе с Сашей Кротовым, выступившим против битломанов на моей стороне. Но, к сожалению, уже не вспомнить, с кого этот ящик шампанского надо получить. А Мик Джаггер до сих пор поет, и «Роллинг Стоунз» существуют, а больше никого из их музыкальных ровесников не видно и не слышно. До сих пор люблю «роллингов».
Учась в архитектурном, я влюбился в западную модернистскую литературу. Увлекался Кафкой, Камю, Борхесом, Кортасаром. Прежде эта литература, уводящая своими приемами от внешней реальности к исследованию внутренних состояний сознания, была мне совершенно неведома. И конечно же, не ниже (а думается, еще и повыше) стоят наши писатели XX века, гении художественно-философского эксперимента – Андрей Платонов, Владимир Набоков… Тогда я и ими зачитывался.
Афиша свердловской «Машины времени». 1971 год
Один мой знакомый из Свердловска, по фамилии Капустин, учился в МГИМО. Так он переводил нам «Лолиту», изданную на английском, с листа. Я очень хорошо помню, приехал из Москвы Сергей Аполлинариевич Герасимов на встречу с архитекторами (как раз он фильм об архитекторах в 1972-м снимал – «Любить человека»), а мы на этой встрече в дальнем уголке аудитории сидим, и Капустин шепотом нам переводит «Лолиту» с английского. Зал полон, Герасимову вопросы задают, к его фильмам у всех студентов неподдельный интерес, а мы, будто в каком-то «своем домике» или в особом нелегальном клубе любителей изящной словесности, затаив дыхание, слушаем самый скандальный набоковский роман в первом переводе.
Еще очень помог тогда расширению моего культурного кругозора, вообще самообразованию, тот факт, что, поскольку в Свердловске имелась своя киностудия, там устраивались так называемые «просмотры по кольцу», то есть закрытые просмотры всех новинок. Для своих. И мы, студенты-архитекторы, всеми правдами и неправдами на эти просмотры пробирались. Так мне удалось увидеть «Зеркало» Тарковского, «Все на продажу» Вайды, многое другое.
Все наше архитектурное поколение было помешано на кино. А я еще в школьные годы влюбился в польскую актрису Полу Раксу. Кажется, в 10-м классе. На каждой тетрадке я рисовал ее. Специально, по фотографии, выучился ее рисовать. И друзья все знали, что я без памяти люблю красавицу польку. Как раз, когда я учился в архитектурном, вышел «Пепел» с Полой Раксой, и там с ней рядом появился талантливейший красавец Даниэль Ольбрыхский (который, кстати, потом снимется у меня в «Гибели империи»). Потом с ним же вышел потрясающий фильм «Все на продажу». Как раз тогда погиб Збигнев Цыбульский, звезда польского кино мировой величины, и в польском кино словно образовался вакуум, все невольно ждали какую-то замену. И вот появился Ольбрыхский и тоже стал звездой первой величины.
Мои художественные творения в Сургуте, которые, надеюсь, до сих пор радуют глаз сургутян
Он ходил тогда в длинной оранжевой дубленке и даже в нескольких фильмах в ней снялся. А я в студенческие годы успел стать неплохим фарцовщиком, прилично зарабатывал. Мы на Север ездили, в Сургут, – зарабатывать деньги. Главным образом во время летних каникул. Но иногда и зимой выскакивали. Я мог, скажем, заработать на машину, это тысяч пять. Но эти халтуры – отдельная тема. Тоже школа жизни. Рассказ о ней, думаю, еще впереди. Так вот, я своим товарищам-фарцовщикам тогда заказал точно такую же дубленку, как на Ольбрыхском. И они мне привезли ее – действительно, один в один, как на польском артисте. Через много лет я рассказал ему эту историю, мы от души повеселились.
Вот чем мы зарабатывали деньги в студенчестве
На заработанные в Сургуте деньги я смог даже родителям машину купить. У них самих ни в Славгороде, ни даже в Павлограде никогда не было шанса приобрести автомобиль. Их заработки не позволяли. А я уже стал зарабатывать. Но себе машину все равно не мог купить. Тогда это сделать так запросто было нельзя. За автомобилями все стояли в очереди. А поскольку родители у меня уже порядочно отпахали на заводе, были заслуженными ветеранами труда, то их очередь уже подходила. И я «Жигули»-тройку взял им – по тем временам это была шикарная модель.
В общем, я смог доставить маме с папой радость. Поначалу думал, что, когда институт закончу, заберу у них машину. Но потом она так и осталась у них на всю жизнь. Таким косвенным образом я вернул отцу один важный долг – когда-то батя продал свой любимый мотоцикл, чтобы купить моей сестре, серьезно занимавшейся музыкой, пианино. А мне тогда с продажи мотоцикла был куплен баян. Вот этот наш с сестрой должок мне и удалось вернуть еще во время учебы в институте. И родители испытали наконец счастье поездить на личном авто. Тогда это было еще в диковинку.
Я очень рано, еще в институте, женился. В 1972-м у меня родился сын Илья, и отсюда начинается уже совсем другой отсчет жизни. Моя мама, например, рассказывала, что я, когда родился, в первый год орал по ночам, как резаный, не давал никому спать. Измучилась она со мной жутко. А потом раз – и как отключили. Вдруг нормальным стал ребенком. И Илюша будто за родителей мне отомстил. Так же куролесил целый год. А мне же надо было хоть немножечко учиться, проекты делать. Ведь что такое архитектурный институт? Ходишь на лекции, вроде бы чему-то учишься, что-то сам чертишь, рисуешь, придумываешь, но, в общем, главная нагрузка, фантастическая, жуткая, – перед сдачей проектов. Это последние две-три ночи, когда ты просто живешь в институте. Погружаешься в полное рабство. Причем с первого курса ты в эти дни уходишь в рабство к старшекурсникам. Вроде бы даже звучит неприлично, но удивительно полезная вещь. Студенты младших курсов, закатав рукава, вкалывают – что-то расчерчивают, переписывают, штрихуют фоны… Это так и называлось – «рабство». «Я ушел в рабство к такому-то».
С сыном Ильей
Батя продал свой любимый мотоцикл, чтобы купить моей сестре, серьезно занимавшейся музыкой, пианино. А мне тогда с продажи мотоцикла был куплен баян.
А уж к дипломнику в рабство пойти считалось очень престижным. Ты поднимался по социальной лестнице на совершенно новую ступень. Поэтому «в рабство» все охотно сами шли. Никого не заставляли. Ведь у толкового дипломника можно было гораздо быстрее и проще, чем у иного профессора, обучиться многим полезным вещам.
Я занимался на кафедре дизайна, которая в архитектурном появилась даже позже моего поступления в институт. Тогда, даже в масштабах страны, это дело было совершенно новым. И я, при своем любопытстве, на год перешел на кафедру дизайна. Объявлен был международный конкурс на проект жилища для пострадавших от стихийных бедствий. То есть, случись какой-то катаклизм, который оставит большое количество людей без жилья, надо срочно позаботиться, чтобы пострадавшим как можно быстрее стало тепло и комфортно. В общем, весьма интересная дизайнерская задача. И вот мы с дипломником Светловым начали кумекать, он-то уже был настоящим дизайнером…
Фактически нашей идеей стал дом-палатка. Казалось бы, любую палатку люди сами могут растянуть, поставить. Но ведь после удара стихии люди измучены, потрясены, может быть, ранены. Поэтому нужно что-то такое, что предельно быстро и минимальными усилиями можно развернуть. Да и не всякая палатка спасет от сильного мороза или ветра. Здесь нужен был целый комплекс, но предельно компактный, функциональный, легкий, простой в установке.
За работой над дипломным проектом
И вот к чему мы в итоге пришли. С самолета или вертолета сбрасывалась людям, терпящим бедствие, такая кассета, где-то 2,5 на 2,5 метра, а в высоту всего сантиметров 80. Конечно, можно было кассеты и автомобилями завозить, но если нет дороги, то кассеты сбрасывались. Вот эта коробочка устанавливается на земле более или менее ровненько. Потом нажимается кнопка, и за счет того, что стены надуваемые, она разворачивалась, и получался домик, причем с жестким потолком и жестким полом. Там и двери обнаруживались, застегивались. Все остальное в домик вкладывалось. Газовая плита (с маленьким газовым баллончиком) и все вещи первой необходимости. Вот такой должен был выпасть из самолета набор.
Когда я учился в институте, мне даже в голову не могло прийти, что я буду заниматься режиссурой! А ведь все шло к этому.
В нашем домике были даже небольшие круглые окошки. Затем могли быть сброшены специальные балки, с помощью которых несколько таких домиков можно было собрать в жесткую конструкцию, с приличным пространством внутри, которое тоже можно было замечательно использовать.
Я потом эту идею использовал, когда свой диплом делал. А для диплома я взял разрабатывать плавучую атомную электростанцию. И там использовал вот эти домики для своего проекта. Вот моя атомная станция пристает к берегу, уверенно переходит на стационарный режим и, чтобы наладить поскорее работу коллектива, тут же на берегу организуется поселочек.
Так что диплом я на «отлично» защитил.
Наша «Машина времени» порой меняла имидж…
А вот на международном конкурсе мы ничего тогда не получили. Даже в финал не попали, хотя наши идеи понравились. Это, пожалуй, был первый мой опыт выхода «на международную арену». И опыт очень необычный. Он ведь был в полной мере оригинальным. Ни на одном курсе у учившихся до нас студентов-архитекторов подобного проекта не было!
К нам в институт тогда, кстати, и дочки Ельцина заглядывали, тогдашнего первого секретаря Свердловского обкома КПСС. К тому времени, когда я свой диплом делал, мы с ними почти подружились.
Архитектурный институт стал одним из самых важных периодов в моей жизни. Первой магистральной колеей. Во-первых, занятие архитектурой уже позволяло реализовываться каким-то амбициям. Во-вторых, это само по себе очень хорошее образование. Оно образовывает практически во всех сферах жизни. Такое полное-полное образование. От естественнонаучных дисциплин (сопромата, матанализа и всяческой техники) до высокого искусства. Кстати, любопытно: когда я поступал в институт, для меня Ван Гог как художник не существовал, хоть я и знал, что был такой… Ну, забавный парень, не очень хорошо умеющий рисовать, – я, в общем, тоже так могу. А через несколько лет учебы в архитектурном Ван Гог стал для меня одним из самых любимых художников. Это то, что может с человеком произойти, если он нащупал верный вектор своего движения. Это как книга: если ты не знаешь, скажем, английского языка, то и книжку на нем не прочтешь. У тебя она будет в руках или на книжной полке, совсем рядом, эта книжка, но ты ничего в ней так и не поймешь.
Потом даже Никита Михалков мне сказал: «У тебя какие-то картины архитектурные». Действительно, архитектурное образование дает мне возможность всегда, даже на подсознании, чувствовать конструкцию произведения, будь то здание, скульптурная группа или кинолента.
Причем, когда я учился в институте, мне даже в голову не могло прийти, что я буду заниматься режиссурой! А ведь все шло к этому. Когда я заканчивал институт, в голове уже сидели новые проекты… Как раз примерно в это время в Париже построили на Пляс Бобур Центр Помпиду. Вот это для меня был стоящий проект! А когда я вышел за ворота института, у меня как шоры, как пелена какая-то вдруг с глаз упала. И внезапно я понял: какое Пляс Бобур?! Вот тебе Клуб железнодорожников! Дворец культуры в лучшем случае! Вот и все, что тебя ждет! И раньше все это можно было понять, конечно. Но пока ты учишься, пока ты в соприкосновении с гениальными образцами, ты все равно живешь иллюзиями… Ты что-то придумываешь, чертишь, рисуешь и думаешь: вот же, оно на бумаге уже существует. Сейчас даже термин такой есть «бумажная архитектура» – проекты, которые никогда не будут реализованы, так и останутся только на чертежах и в макетах. А я уже тогда был именно такой «бумажный» архитектор. Это как пьесы для чтения. Пьесы, которые не для постановки пишутся, а только для того, чтобы их читать. И это меня сокрушило. Потому что к тому времени я уже достаточно набрался чего-то очень стоящего плюс мои амбиции… То есть рутинные, халтурные проекты и проектики меня не интересовали вообще.
Впрочем, я еще пометался некоторое время. Мне предложили, естественно, аспирантуру, потому что институт я очень хорошо закончил. Но мне тогда подумалось, что аспирантура – это агония. Или, скажем, добавленное время в матче с разгромным счетом.
Архитектурный институт стал одним из самых важных периодов в моей жизни. Первой магистральной колеей.
Мне говорили: заодно от армии уйдешь. Потом появилась возможность осесть в Подмосковье. В одном из городов Московской области жили добрые знакомые моих родителей. Были там не последними людьми, со временем обзавелись связями, и в итоге с их подачи меня пригласили туда – жить и работать. Я мог стать в одночасье главным архитектором города. Шутка ли – живописные места Подмосковья, столица рядом, главный архитектор города! Дали бы квартиру, конечно. Жизнь, казалось, уже становилась какой-то человеческой. Налаженной, комфортной.
Помню, ночь провел в раздумьях, почти не спал. И утром сказал «нет». Даже не помню почему. Все было уж чересчур соблазнительно. И я, тем не менее, сказал «нет». Вернулся в Свердловск и сдался в армию. Сам пришел в военкомат и сказал: «Хочу служить в армии».
Несмотря на некоторую спонтанность, даже взбалмошность, для меня это было рациональное, очень трезвое решение. Ведь если не армия, значит, надо идти отрабатывать «молодым специалистом» три года, чтобы получить свободу. И я понял, что мне нужно срочно повернуть в какую-то другую сторону.
В армии мне нужно было служить всего год. Но все равно казалось – новый опыт получу, хоть какая-то польза будет. Ни на секунду не подумалось, что этот путь окажется таким промыслительным. Но не буду забегать вперед.
Я из Свердловска уходил в армию, мама приехала меня провожать, очень несчастная: «Ну что же ты, сын, с ума сошел?» Впрочем, надеялась, что, может, хоть в армии я образумлюсь и вернусь на архитектурную стезю. Очень сокрушалась, ей так нравилось, что ее сын получил такое замечательное образование, стал архитектором, она с гордостью говорила всем: «А мой-то, мой-то…» Особенно тем своим подружкам, которые в свое время (я же ведь родился недоношенным) сетовали: «Эх, Валя, не жилец он у тебя». А я – надо же, архитектором стал! И вдруг это все рушится. Я понимаю, как им больно было – маме и отцу.