Глава 4
Состав дернулся всем своим телом, и медленно набирая ход, отвалил от перрона. За окном купе мелькали озабоченные, волокущие огромные клетчатые сумки люди, тетки в рыжих жилетах с большими молотками, бабушки, державшие в руках пуховые платки и корзинки с пирожками, бездомные собаки и милиционеры. Уже почти стемнело. Поезд, развив свою привычную скорость, азартно стуча колесами, держал направление на восток. До Барабинска, где он намеревался купить что-нибудь перекусить, оставалось ехать еще часа четыре. Он сидел один в четырехместном купе и бессмысленно смотрел на темную, с россыпью тусклых огоньков на горизонте Барабинскую степь, уныло простиравшуюся за окном. В дороге он был уже около двух суток, и все эти двое суток, с самой Москвы ехал в полном одиночестве.
В октябре, после августовско-сентябрьской давки, когда многие возвращаются из отпусков, на железной дороге наступает затишье. Купейные вагоны в это время остаются полупустыми: люди предпочитают из экономии ездить в плацкарте. Правда, ночью в Ярославле, зашла одна немолодая пара. Долго, сопя и переругиваясь шепотом, затаскивали сумки в купе. Но буквально через час они, уговорив проводницу, перебрались в соседнее купе, где были свободны только верхние места.
Такое поведение несостоявшихся попутчиков нисколько его не удивило. В купе он почти всегда путешествовал один. Попутчики, войдя в его купе, чаще всего сбегали от него в течение часа, если, конечно, находились свободные места. За последние лет восемь-девять, после того как поступил на филфак питерского университета, он довольно часто ездил на различных поездах, и такое происходило с ним постоянно.
Чем же можно напугать и заставить сбежать из купе своего попутчика? Непробудным пьянством, навязчивыми разговорами, анекдотами или жутковатым внешним видом. Но если он и пил, то безобразно пьяным, так что бы вызвать отвращение, не бывал никогда, человеком был замкнутым и разговаривать не любил, анекдотов не запоминал, да и вид имел вполне интеллигентный. Он привык к одиночеству, хотя и страдал от него.
Сколько себя помнил, он всю жизнь был одиночкой. В детстве дети не хотели с ним играть, и он бродил всегда один. Как-то, еще до школы, он подружился с девочкой, но через некоторое время она умерла. В школе, в течение всех десяти лет учебы у него не было ни одного друга, мало того, с ним избегали сидеть за одной партой. При этом никто его не обижал, он не был тем забитым мальчиком, в которого плюют жеванной бумагой, подкладывают на стул кнопки, дают пинки, ставят саечки «за испуг» и играют его ранцем в футбол. Его просто не замечали.
Учился он неплохо, был твердым хорошистом, но даже отпетые двоечники Козлов и Сапрыкин никогда не просили его дать им списать «домашку». В классе седьмом-восьмом, когда дети стали превращаться в подростков, на свободных квартирах начали устраиваться вечеринки с танцами-обжиманцами, на которых собирался весь класс. Он ни разу не побывал на подобных мероприятиях. Его попросту не звали. Правда, один раз, уже в девятом классе, он решил сходить на новогоднюю дискотеку, которая проходила в школьном спортзале. И то потому, что неожиданно влюбился в девочку из своего класса по имени Вера.
Проучившись с ней в одном классе бок о бок почти десять лет, не замечая ее, последний месяц он стал испытывать какое-то мутное и волнующее чувство, когда смотрел во время урока на ее фарфоровое личико, склоненную над тетрадью светлую голову с короткой тугой косой, заколотой большой, овальной заколкой. Тщательно причесавшись, надев темный костюм и кожаный узенький галстук, он пришел на дискотеку с твердым намерением пригласить Веру на танец.
После одного из хитов суперпопулярной группы «Модерн Токинг», наконец-то заиграла медленная музыка. Он, передвигая одеревеневшие от страха ноги и с трудом сглатывая слюну пересохшим горлом, подошел к лавочке, где сидела Вера в компании своих подруг. Вера была вся в белом, она распустила свою косу, кончики волос немного подвила, и эти завитки красиво обрамляли ее симпатичное, свежее личико.
При его приближении девочки замолчали и, приоткрыв рты и подняв головы, вопросительно посмотрели на него. Он подошел к Вере почти вплотную и кивнул, приглашая девушку на танец. Вера не двигалась с места, только с любопытством некоторое время смотрела на него. Потом, отведя взгляд и прикрыв рот рукой, прыснула от смеха. Подружки дружно захихикали. Ничего не видя перед собой и чувствуя, как пылает лицо, и шумит в ушах, он повернулся и побрел в раздевалку.
На следующий день он узнал, что самое интересное, вернее, самое страшное, на новогоднем вечере он пропустил: во время заключительного медленного танца, когда пары, обнявшись и держа в руках сверкающие бенгальские огни, кружились по спортзалу, от искры загорелось Верино платье. Платье удалось быстро затушить, но Вера получила ожоги, и прямо с праздника ее увезли в травмпункт. Больше ни на какие школьные вечеринки он не ходил, и даже на выпускном вечере в десятом классе, получив аттестат, сразу же ушел домой.
Поезд замедлив скорость, подкатывался к Барабинску. Были слышны отрывистые гудки тепловозов и неразборчивые переговоры диспетчеров по громкоговорителю. Большой мощности прожектор на несколько секунд осветил купе неживым белым светом, слепя глаза. Состав проплелся еще несколько десятков метров, и, качнувшись, встал. В вагоне без привычного перестука колес стало тихо. Заклацали двери купе, по коридору зашаркали торопливые шаги. Он тоже встал, накинул куртку, и, нащупывая в кармане кошелек, вышел из купе. Спрыгнув на перрон, и ощущая непривычную ногам твердую почву, он огляделся. Взад-вперед сновали женщины, мужики, молодые парни и девки со связками распластанных золотисто-коричневых судаков, сазанов, карасей и лещей.
«Барыбинск», – мысленно сострил он и направился к ближайшей тетке, которая визгливо вскрикивала:
– Судачок, судачок, копчененький!
Прикупив судака, он подошел к ларьку, где толпилась небольшая очередь, состоявшая сплошь из пассажиров поезда. Через несколько минут, зажав в одной руке рыбину, а в другой большой пакет, он вскарабкался в вагон.
Войдя в свое купе, он увидел парня лет двадцати трех, который, что-то энергично жуя, откупоривал бутылку «Балтики».
– Здорово, сосед! – широко улыбнувшись, сказал парень.
– Привет! – ответил он, ставя пакет на сиденье, и снимая куртку
– Тебе докудова пилить? – живо поинтересовался парень, делая смачный глоток.
– До самого конца! – он выгрузил на стол, где уже стояли три бутылки «Балтики-тройки», и лежал растерзанный лещ, пачку «Доширака», хлеб, нарезку колбасы, копченого судака, плавленый сырок «Дружба» и пару бутылок «Бочкарев».
– Мне тоже! Земляки, значит! Мне, правда, еще потом до Белого Яра добираться, но это фигня. Меня Иван зовут! – парень протянул руку.
– Костя. – пожимая ее, ответил он
– Ты откуда едешь? – не унимался парень, отрывая от леща кусок и заталкивая его себе в рот.
– Из Питера, – ответил Костя и, присев за стол напротив Ивана, с пшиком открыл бутылку «Бочкарева». – Угощайся! – предложил он парню, указывая на судака, величиной с большую тарелку – Гораздо вкуснее твоего леща.
– Спасибо, – парень отломил небольшой кусок от судачьей спины и стал жевать. – Правда, ничего, но лещ тоже хороший, попробуй. На карьере возле аэропорта, знаешь, как мы с другом их ловили…
Некоторое время молчали. Парень, ковыряя рыбу, пару раз украдкой исподлобья взглянул на Костю. Так, словно только сейчас увидел в нем то, что ему не очень понравилось.
– А чего тебя в Барабинск занесло? – чтобы прервать затянувшееся молчание, поинтересовался Костя, делая большой глоток из горлышка.
– Да, так, дела! – парень вдруг поскучнел и отвернулся к окну.
Минут десять они молча смотрели в окно. Поезд уже тронулся, и Барабинск исчез в темноте. Костя заметил, что от былого оживления у парня не осталось и следа. «Начинается», – подумал он.
– Пойду покурю, – буркнул парень. Он поднялся из-за стола и, захватив с собой бутылку и леща, вышел из купе.
Костя допил пиво. Поняв, что есть расхотелось, прибрал на столе и принялся расстилать постель. Парень вернулся минут через пятнадцать с комплектом белья, без единого слова застелил постель на верхней полке и улегся, отвернувшись к стене. На столе позвякивали, касаясь друг друга стеклянными боками, две бутылки пива «Балтика». «Надо было их под стол убрать, чтоб не грохнулись», – сквозь сон подумал Костя.
Проснулся он поздно. В купе было уже совсем светло. Костя приподнялся и посмотрел на лежавшие на столике часы. Они показывали начало двенадцатого. «Новосибирск уже проехали, осталось меньше суток телепаться», – вяло подумал Костя, взглянул наверх и ничуть не удивился. Полка, на которой сегодня ночью спал его попутчик, пустовала. Полосатый в пятнах матрас был аккуратно скатан, подушка стояла рядом по-армейски «уголком». Пива на столе не было.
– Адын, савсэм адын, – не очень весело произнес Костя и стал убирать постель. Убравшись, и взяв умывальные принадлежности, он отправился в сортир. В вагоне царило оживление: по радио скулил Николаев, почти все купе были распахнуты настежь, и оттуда доносились детские крики, хохот и удушливый аромат лапши «Роллтон». В последнем купе у туалета он заметил своего вчерашнего попутчика. Тот размахивал руками и громко рассказывал какой-то анекдот своим новым соседям – двум парням и девушке. Стол у них был заставлен пивом и завален пакетами с чипсами и кириешками. Парни и девка громко ржали.
Умывшись и посвежев, Костя вернулся в свое купе. Позавтракав колбасой и хлебом, он открыл оставшуюся с вечера бутылку «Бочкарева» и увлекся чтением цветастой газетенки под глубокомысленным названием «Лабиринты секса». Прочитав захватывающую статью «Оргазм у шимпанзе», он почувствовал что, то ли от подробностей интимной жизни приматов, то ли от выпитого с утра пива, его клонит в сон. Костя отложил газету, откинулся спиной на стену, и, положив ноги на противоположный диванчик, стал смотреть на пробегающий за окном серый пейзаж.
Вдоль железнодорожного полотна тянулась однообразная, прозрачная от осенних ветров, лесополоса. Поезд скрипел, покачивался и, выбивая колесами какой-то однообразный ритм, приближался к Ачинску.
В дверь купе тихонько постучали.
– Можно, входите! – выпрямляясь и убирая ноги с полки, разрешил Костя.
Дверь с дребезжанием и визгом потихоньку отъехала в сторону. В дверях купе стояла маленькая девочка лет шести. Глянув на нее, Костя вдруг почувствовал, как его сердце сжимается в комок. От ужаса мгновенно вспотела спина, все тело вдруг стало ватным.
Девочка была одета в грязную, заляпанную бурыми пятнами и засохшей грязью желтую кофточку, правый рукав был оторван, обнажая синевато-серую, безобразно распухшую, всю в лиловых кровоподтеках, неестественным образом выгнутую руку. Светлые колготки ее были испачканы землей, с налипшими сухими листьями. На правой коленке зияла большая рваная, окровавленная по краям дыра. Сквозь нее виднелась красно-черная, запекшаяся рана.
Девочка была в одном сандалике. Ее бледно-зеленоватое личико казалось спокойным и равнодушным. На правой стороне головы каштановые волосы свалялись от засохшей крови и были забиты землей. На щеке виднелось огромное, темное, вдавленное внутрь пятно. На подбородке засохли кровавые подтеки. Левый светло-голубой глаз девочки смотрел на него прямо и бессмысленно, а правый, лишенный глазного яблока, был мертв.
Костя узнал ее.
«Не может быть! Ты не можешь прийти наяву!», – хотелось крикнуть ему, но язык не слушался.
Тем временем девочка, переступив через порог, повернулась к нему спиной и вцепившись в металлическую ручку уцелевшей рукой, с трудом закрыла дверь. Затем она повернулась и села напротив. Ножки девочки не доставали до пола, и большой пальчик ноги, торчавший из дырочки на колготках, касался его колена.
– Пливет, Костик, – произнесла девочка дребезжащим голоском. – Ты меня не забыл?
– Привет, Ира! – еле слышно произнес он. – Откуда ты взялась?
– Из глобика, – ответила девочка и захихикала. При этом из ее рта брызнули и быстро потекли по подбородку две тоненькие, алые струйки. – Ты меня убил и я умелла, но я все лавно люблю тебя, потому что ты мой длуг. Я по тебе очень скучала там, Костик. Давай во что-нибудь поиглаем?
– Ира, я тебя не убивал, – Костя еле ворочал языком в пересохшем от ужаса рте.
– Нет, это ты меня убил. Я тебя, тогда в песочнице маленечько подлазнила, а ты обиделся и убил меня.
Лицо девочки перекосилось, разбитые губы задрожали, из изуродованного глаза вытекла и побежала по щеке большая, кровавая слеза. Девочка плакала. Она плакала так, как бывает плачут маленькие девочки, когда их несправедливо наказывают родители, негромко и очень горько.
– Костик, зачем ты меня убил? Зачем я умелла? Я хотела поколмить на балконе синичку хлебушком, но упала вниз, удалилась головкой и умелла. Я же такая маленькая, зачем мне было умилать? – Лицо девочки исказила судорога, она протянула к нему свою страшную, искалеченную руку и закричала, кривясь от слез: – У меня лучка болит! Помоги мне, Костик! Ну, пожалуйста! – умоляла она его, вытирая другой рукой текущую по подбородку кровь.
– Обними меня, Костик! – отчаянно крикнула девочка. Вскочив и раскинув руки, она бросилась к нему. – Пожалей, меня!
Костя отшатнулся назад и больно ударился головой об стену…
Поезд стоял. На перроне перекрикивались проводницы. Несколько секунд Костя отходил от кошмара, непонимающе глядя перед собой. Он ощущал страшное сердцебиение, мокрая от пота рубашка прилипла к спине. Постепенно сердцебиение пришло в норму. Подрагивающейся рукой он взял со стола бутылку «Бочкарева» и одним глотком допил его остатки. Пиво освежило пересохшую глотку, и он окончательно пришел в себя.
– Фу, ты черт! – выдохнул он, почесывая ушибленный затылок. – Давненько я ее не видел. Бог мой, неужели опять началось… – бормотал Костя, шаря под столом в поисках минералки. Жадно глотая прямо из бутылки, отдающую в нос минеральную воду, он прокрутил в голове увиденный во сне кошмар. Он был напуган. Кошмары, которые не мучили его уже почти год, похоже, вернулись опять и с новой силой. Неужели, он снова будет бояться уснуть, не будет гасить на ночь свет, а перед сном, чтобы избежать кошмаров, станет глушить свой мозг водкой.
Страшные сны начали сниться Косте давно, еще с детского сада. Первый кошмар он увидел через несколько дней после похорон Саши Терентьева, мальчика из их группы, который, расшиб себе голову, упав на прогулке с невысокой горки. Ему приснилось, что Саша, тихонько отворив дверь, заходит в его комнату. У него безобразно раздута голова, глаза закрыты, лицо мертво. Он подходит к его кровати и садится у него в ногах. Костя чувствует тяжесть его тела и ледяной холод, исходящий от него. Саша начинает что-то говорить страшным, недетским голосом, причем рот его не раскрывается, а губы не шевелятся…
На этом месте Костя с криком проснулся, весь в слезах прибежал в комнату к старшей сестре и забрался к ней в постель. Она его успокоила, и он заснул.
С тех пор Саша стал приходить к нему исправно, раза два в месяц. Затем, примерно через полгода после первого Сашиного визита, ему вдруг начали сниться незнакомые взрослые пацаны.
Он видел, как идет по улице, и вдруг оказывается в каком-то большом помещении. Там очень темно, только на полу посреди комнаты стоят пять зажженных свечей. Вдруг из темного угла один за одним появляются незнакомые ребята. Их пятеро. Лица у них как бы смяты, и черт не различишь. Туловища у всех изуродованы. У одного даже нет ног, и он передвигается на руках. Они окружают Костика и молча смотрят на него. Он замечает в руке одного из чудищ красно-белый мяч, который подарила ему сестра. Чудище протягивает мяч ему…
Он стал видеть этот сон регулярно один раз в году, осенью. Но и этого ему хватало с лихвой.
Ира Иванова, которая только что пожаловала к нему в купе, была его подружкой со двора. Она упала с балкона четвертого этажа и разбилась насмерть. Маленький Костик очень переживал ее смерть, и в первую же после похорон ночь она навестила его во сне. Стоя в лужице крови, она горько плакала и тянула к нему изуродованную ручку… Последний раз до ее появления в купе, он видел Ирочку, лет пять назад.
Одним из самых страшных был кошмар, в котором являлся ему погибший отец.
Отец, однажды разругавшись с матерью и надавав десятилетнему Костику подзатыльников, за то что он вмешивался в их ссору, психанул и пошел ночевать к другу. По пути он провалился в канализационный люк… На девятый день, после поминок, Костик увидел сон. Они с мамой и сестрой стоят на кладбище, глядя, как гроб отца опускают в могилу. Потом они подходят к ее краю и смотрят вниз. В это время крышка уже полузасыпанного землей гроба отца срывается. У отца – страшное, синее лицо. Он поднимается, медленно садится и вдруг хватает Костика за ногу, и тащит вниз. Костя цепляется руками за край могилы, кричит, просит помощи у мамы и сестры, но они словно его не видят и только плачут… Этот кошмар повторялся несколько раз в год.
Чем взрослее становился Костя, тем больше появлялось новых персонажей в бесчисленных лабиринтах его ночных кошмаров. Костя стал со страхом ждать ночи, пил кофе в немыслимых дозах, чтобы не заснуть. Читал, играл сам с собою в шахматы, придумывал себе другие ночные занятия. Сестра водила его к психиатру, и тот выписал ему какие-то таблетки, после которых он засыпал тяжелым сном без сновидений, а просыпался в жарком поту, разбитый и измученный. От таблеток пришлось отказаться.
После того как, окончив школу, он уехал из родного города и поступил на филфак Ленинградского университета, кошмары неожиданно прекратились. Повлиял климат или смена обстановки, но Костя на какое-то время почувствовал себя счастливым. Затем кошмары вернулись, но уже с новыми персонажами. Одним из этих персонажей была девушка из его группы. Ее звали Надя. Они стали встречаться в конце первого курса. Костя души не чаял в красивой, темноволосой, всегда жизнерадостной, девушке. Она отвечала ему взаимностью. Но на втором курсе, вернувшись после зимних каникул, проведенных у себя дома, в Воронеже, Надя вдруг с какой-то неожиданной жестокостью объявила ему, что никогда не любила его, и что в Воронеже у нее есть жених Вова. Весной он приедет к ней, и они поженятся. Она показала Косте фотографию рослого белобрысого малого с широченной улыбкой и туповатой мордой.
Но свадьба не состоялась. Через неделю после их разрыва, Надя вместе с подружками и парнями с пятого курса поехали на выходные отдыхать за город. Ночью их коттедж загорелся. Все были пьяные. Выбраться никто не сумел. С тех пор Надя стала являться ему во сне, с обгоревшими волосами и запекшейся, угольной коркой вместо лица.
Самым последним персонажем был второй муж его сестры. Четыре года назад Костя приезжал на зимние каникулы домой. Мать в очередной раз вышла замуж и уехала в деревню, и хотя у него имелась собственная однокомнатная квартиру, он жил у сестры. В общем-то с Дашиным мужем он ладил. Но однажды, когда Сергей, вернувшись с работы усталый и злой, сорвал накопившееся за день раздражение на жене, они крупно поссорились. Костя вступился за сестру, и они чуть не подрались с Сергеем. После чего Костя собрал чемоданы и укатил обратно в Питер.
Через три недели он получил известие, что Сергей утонул на зимней рыбалке. С тех пор Костя частенько видел во сне Сергея. Тот приходил к нему в комнату общежития, распухший, с выеденными рыбами глазами, оставляя за собой мокрые следы.
После того, как Костя окончил филфак и устроился там же преподавателем, ночные кошмары стали одолевать его не на шутку. Измученный Костя обратился к врачу. После курса лечения кошмары прекратились. Успокоенный и обрадованный, он взял отпуск и решил поехать домой к сестре и маленькой племяннице, которых не видел уже четыре года. Получил отпускные, содрал гонорары с издательств, куда он относил свои статьи по филологии, купил билет и поехал. Впрочем, уверенности, что сестра обрадуется его приезду у него не было, но он так истосковался по человеческому общению, что рискнул и выехал, даже не предупредив ее телеграммой.
Поезд тронулся. До Ачинска оставалось ехать меньше часа. Костя с тоской смотрел в окно на грязноватый октябрьский пейзаж. За окном мелькали столбы, вороны носились над пустым лесом.
«Скорей бы уж приехать. Правда, еще в Ачинске целый час торчать, пока там электровоз на тепловоз менять будут» – с раздражением думал Костя. «Да и ночью спать наверное не придется, раз такие дела».
Неожиданно Костя вспомнил, что у него есть в сумке бутылка водки «Гжелка». Он купил ее еще в Москве, хотел отметить отъезд, но столица так его измотала, что он, устроившись в поезде, тут же уснул, не застелив даже постель.
Он залез в сумку и извлек поллитровую бутылку водки с бело-синей этикеткой. «Нервы успокоить, да и чтоб ночью спалось без снов», – думал Костя, делая бутерброды с копченой колбасой. Он отвинтил пробку, нацедил в стакан граммов семьдесят, выдохнул и проглотил горькую жидкость одним глотком. С аппетитом закусывая сервелатом, Костя чувствовал, как тепло от выпитой водки растекается по груди. Прожевывав колбасу, он тут же налил еще граммов сто, и снова выпил.
Костя повеселел. Водка слегка ударила в голову. Кошмар, пережитый днем, сейчас казался далеким и не страшным. Он встал и принялся вертеть расположенную над окном ручку радио. Раздался блеющий голос какого-то певца. Дверь купе резко открылась. Костя вздрогнул и с замирающим сердцем обернулся.
– Санитарная зона, закрываем туалеты. Идите заранее. В Ачинске целый час будем стоят, опять все тамбуры зассут, – сказала проводница, засовывая голову в купе. У нее было неприятное, испитое лицо. Ее глаза остановились на бутылке с водкой.
– Это еще что такое? – тут же, как будто обрадовавшись поводу поскандалить, завопила она. – Я же предупреждала, что водку в вагоне пить нельзя, пиво только, и то немного, – у нее был противный, какой-то птичий голос. – Я сейчас милицию вызову, пусть они вас ссодят с поезда! – продолжала верещать она.
– Да, я сейчас все уберу. Не кричите, ради бога! – пытался успокоить ее Костя.
– Уберу! – передразнила она его. – Нажрался уже с утра, алкаш. Ты ж пока все не вылакаешь, не успокоишься!
Костя разозлился.
– Попрошу без оскорблений, мадам. И вы мне не тычьте. И вообще… Он вдруг спохватился. « Нельзя допускать, что бы люди на меня орали, ни за что нельзя. Как же я об этом забыл?» – промелькнуло в его голове. И, отстранив вопящую проводницу, он выскочил из купе и почти побежал в тамбур.
В тамбуре было холодно. Простояв минут десять и замерзнув, он осторожно вернулся в вагон. Проводницы видно не было.
«Слава Богу, смылась! Может, все обойдется?» – подумал он, входя в свое купе. Закрыв дверь на замок, он сел за стол и плеснул себе в стакан «Гжелки».
– Хрен тебе, родная! – вслух произнес Костя и выпил.
Почти одновременно в коридоре раздался грохот, истошный вопль, а затем сдавленный вой. Обмирая, он выскочил из купе. Пробираясь среди выбежавших на крик пассажиров в сторону купе проводников, он увидел, что проводница, недавно скандалившая с ним, сидит на полу около бака с кипятком рядом с разбитыми стаканами, в мокрой форме, и с воем прижимает к себе красные, ошпаренные кисти рук. Ее напарница, причитая и помогая ей встать, суетилась рядом. Он вернулся в свое купе, залпом выпил полстакана водки и не раздеваясь, бухнулся на полку.