Глава 4
Концепция рационального пользования окружающими. В мире, пронизанном таким огромным количеством межличностных связей, таких сложных, порой лишенных всяческой логики, нетрудно заблудиться в хитросплетениях человеческих судеб. Некоторые лгут, чтобы добиться выгодной для себя правды. Некоторые говорят правду, чтобы сохранить священную ложь.
И если сам Господь с таким проворством может становиться змеем-искусителем; если Сатана готов наставлять нас на путь истинный, то неужели в мире возможно существование единых для всего законов? Неужто вообще существовали они когда-либо? Первородный грех был совершен однажды, и уж если и суждено кому-то найти некую истину, то лишь путем страданий и смерти.
Илья думал о том, что каждый из нас, людей, таких всесильных и таких немощных одновременно (и это с какой стороны посмотреть), пользуется окружающими от самого рождения до самой смерти своей. Пользованием пронизана тяга младенца к груди матери. Пользованием пронизан молящий взгляд прикованного к постели старика, просящего принести своего внука стакан воды. Но ведь мать с чистой душой отдает молоко тела своего своему ребенку, и честный сердцем внук несет стакан воды своему немощному деду не из корыстных побуждений, но из любви. Рациональность – в первую очередь осмысленность. А смысл, в котором присутствует любовь – это великое начало, понять которое способен только лишь человек.
Грустью и тревогой были пропитаны минуты, проведенные Ильей в кромешной темноте квартиры. С улицы едва заметно сочился в комнату сквозь приоткрытое окно запах жареного мяса, кажущийся столь тошнотворным при особых обстоятельствах, предшествовавших возвращению Ильи домой. Кто-то из соседей готовил ужин.
Совсем недавно прошел дождь, так что на окне все еще оставались крупные капли. Шумела листва. Казалось, что сама природа наигрывает своими произвольными звуками мелодию вечера. Лай собаки. Далекий гул двигателей взлетающего самолета.
Сумочка погибшей девушки лежала на кровати не меньше часа, но Илья все никак не мог заставить себя прикоснуться к ней. Пользование… Словно та девушка была лишь частью загадочной игры; частью, которой не раздумывая пожертвовала какая-то высшая сила.
Но зачем ему понадобилось убегать с сумочкой погибшей? О чем думал он, когда несся по улице, подобно грабителю? И почему теперь так страшно открывать аккуратный металлический замочек? Неужто за ним может быть спрятано нечто важное?
На самом деле, вопросов у Ильи в голове было куда больше. Она помнила его лицо. То были ее последние слова, произнесенные прямо перед смертью. Но как она могла помнить его лицо, если сам Илья никогда не видел ее прежде? Неужто она смотрела на него прямо с рекламного щита, отвечая на продолжительный взгляд таким же взглядом?
В ее смерти было что-то особенное. Можно даже сказать иначе – красивое. Один знакомый как-то сказал Илье, что умение замечать красоту во всем, что окружает человека – не иначе как тревожный звонок, оповещающий о потере вкуса этим самым человеком.
Илья не мог сказать, что замечал красоту во всем, но, в отличие от многих людей из своего окружения, мог различить нечто замечательное в унылом сером бетоне автомобильных развязок. Теперь он увидел красоту в смерти. Не в том, как исказилось лицо жертвы. Не в том, как хлестанула кровь по мостовой. Чувство его было приближено, скорее, к духовной стороне, если уж и попытаться делить действительность на духовное и материальное.
В один из моментов тревожной задумчивости на Илью что-то нашло, и он буквально прыгнул к кровати, схватил сумочку и резким движением руки открыл металлический замочек. Вытряхнул содержимое на кровать.
Среди вещей покойной были, как и полагается, зеркальце, губная помада в тонком футлярчике, пудра. Пластина с таблетками, название которых Илья никогда раньше не слышал. Возможно, обезболивающее на случай тех обстоятельств, которые возникают у женщин раз в месяц. Возможно, что-то от нервного напряжения. Вполне вероятно, ведь она выглядела очень взволнованной. Илья прекрасно помнил ее взгляд, полный решимости… Но решимости в отношении чего? За ней охотились? Преследовали? Скорее всего, да.
В кошельке покойной Илья наткнулся на кучу всевозможных карточек, по наличию которых можно было понять, что она любила совершать покупки в магазинах одежды, ходила в фитнес-клуб и… обращалась к психологу.
– Лаврентьев Илья Степанович, – произнес Илья. Он засунул карточку в карман. – Мало ли, самому пригодится. Хотя не похоже, что специалист он хоть куда…
Среди кучи не слишком интересных вещей Илья нашел ключи, похожие на те, которыми пользовался он сам. Ключи от ее квартиры, как предположил он. В аккуратную обложку кремового цвета был упакован паспорт, который Илья, выдохнув, раскрыл на странице с фотографией.
– Свердлова Анна Сергеевна, – озвучил он прочитанное. – Одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения. Место рождения – Ленинград, – он пролистал страницы. – Замужем…
Она состояла в официальном браке с неким гражданином Свердловым Марком Альбертовичем. Марк… Илья нахмурился, припомнив, что именно это имя было произнесено Анной во время короткого разговора, окончившегося столь трагично. Она подозревала, что за ней установил слежку муж. И на то, видимо, были свои причины.
Илье в какой-то момент стало некомфортно. Так, будто он оказался в чужой спальне. Словно его сознание в момент дало сбой. Конечно же, в следующую секунду все вернулось на круги своя, но он готов был поклясться, что забыл расположение предметов в комнате; забыл, где находится выход.
Изучая паспорт, Илья узнал, что Анна была зарегистрирована в одной из квартир дома на Московском проспекте. Элитная высотка. Яркий пример сталинской архитектуры. Высокие потолки, деревянный паркет. Постоянное чувство пустоты.
Илье вспомнился отчий дом. Яркими образами вспыхнули моменты из детства, но он не хотел погружаться в них, ведь теперь, когда разум понемногу возвратился к нему, он явно ощутил чувство вины перед погибшей. Тревога отошла на второй план. Он был виноват в ее смерти, какой бы косвенной ни казалась его вина. Он просто должен был оставить ее в покое…
Зазвонил телефон. Илья бросился к нему с той же энергией, с которой прежде бросился к сумочке.
– Алло, – чуть приглушенно сказал он в трубку.
– Привет. Занят?
Голос Кристины звучал так, будто попал под льющий как из ведра дождь. Он казался Илье бурлящим, переливающимся. Все дело было, конечно же, в качестве мобильной связи, подпорченной погодными условиями.
– Не то чтобы очень, – ответил Илья.
– Ты хочешь встретиться? – спросила Кристина. Ходить вокруг да около она не стала, и это Илье понравилось, хоть и немало насторожило.
– Хочу…
Они встретились через час в баре неподалеку от Литейного проспекта. Лужи после недавнего дождя все еще украшали тротуары и улицы. Гулящая молодежь продолжала набираться алкоголем и веселиться в клубах. В сердца людей проникала ночь. Для кого-то – время спокойного сна. Для других – время беспокойных грез.
Перед тем, как зайти в бар, Илья увидел на углу улицы двух милиционеров. Его сковало тяжелое чувство, и воспоминания шестичасовой давности вспыхнули с новой силой. Пламя их достигло его глаз, заставило сморщиться. «Не я убил ту девушку, – сказал он себе с твердостью. – Это был несчастный случай…»
В баре было немноголюдно. В приглушенном свете, скрываясь за клубами сигаретного дыма, громко спорили о чем-то молодые люди в модных пиджаках. Рядом сидели их ухоженные, одетые по последнему слову моды девушки. Интеллектуалы. Они пили пиво и были навеселе. Соседствовали с ними двое молодых парней типичной «рабочей» внешности. По всей видимости, решили пропустить по бокалу после смены. Грызли фисташки и молчали.
Кристина сидела за стойкой бара, чуть склонив голову. Перед ней стоял бокал вина. Она пригубила напиток и закрыла глаза.
– Этот звонок был неожиданным, – бросил Илья, усаживаясь рядом.
– Ты прости меня за прямоту, но теперь я сижу и думаю на тему того, зачем вообще набрала твой номер, – сказала Кристина, чуть улыбнувшись. – И не нахожу этому своему поступку никакого логического объяснения.
– Скорее всего, ты просто захотела снова почувствовать, что мне не все равно.
– Нет. Не думаю.
Илья заказал пиво. Бармен – усатый мужчина с проседью и аккуратным пивным животом – кивнул новому посетителю и принялся наполнять бокал, удерживая его под нужным градусом. Делал он это мастерски, так что вскоре Илья получил свою порцию спиртного.
– Сегодня днем шел такой сильный дождь. Словно с неба сыпались монеты, – говорила Кристина, глядя на то, как по стенке бокала тянется, подобно слезе, капля. – Как будто случилось нечто страшное…
Илью слегка передернуло. Он попытался скрыть свою озадаченность за скромной улыбкой. Вышло не слишком правдоподобно.
– Я спал в это время, – сказал он и глотнул пива.
Повисла пауза, наполненная чужими, едва различимыми репликами, и звоном бокалов.
– У тебя все хорошо? – спросила Кристина. Она посмотрела Илье в глаза.
– Настолько, насколько может быть хорошо, – ответил тот и снова хлебнул пива.
Ему хотелось напиться. Ночь манила в свои объятья. Злосчастная машина времени, иначе называемая воспоминаниями, утягивала в то время, когда они с Кристиной и Леной пили до утра, а потом страстно занимались сексом. Втроем. Тогда все было прекрасно.
Многие усомнились бы в возможности такого союза. По крайней мере, в возможности существовании такого союза на протяжении длительного промежутка времени. Ведь, согласно законам жанра, каждая из девушек должна была своими неявными, вкрадчивыми действиями перетягивать на себя одеяло, желая остаться с единственным мужчиной рядом. Превратить треугольник в отрезок. Да вот только геометрия их отношений не подразумевала возможности смотреть на эту фигуру с другого ракурса. Двухмерное пространство.
Так думал Илья, но в итоге осознал, что пространство имеет как минимум три измерения, и судьба решила взглянуть на их треугольник с другой стороны. Осталась линия, ограниченная двумя точками. Третья точка теперь принадлежала совершенно иному миру.
Вообще, Илья не особо ладил с геометрией. Возможно, не доставало пространственного мышления, хоть это и не проявлялось нисколько в вопросах литературного характера. Представить себе какую-то ситуацию и найти из нее выход было всегда проще, нежели справиться с ситуацией реальной. Возможно, он слишком часто витал в облаках, а в реальной жизни искал лишь образы, которыми впоследствии мог заполнить эти самые облака.
– Часто бывает так, что ты звонишь мне в те моменты, когда я думаю о тебе, – говорила Кристина. – Раньше мне казалось, что это просто совпадения. Теперь я сомневаюсь.
– Зачем ты рассказываешь мне об этом? – вопрос Ильи прозвучал немного грубо.
– Мне кажется, что тебе следует об этом знать. Есть какая-то магия…
– Есть только один чертов факт: ты выбрала Лену, а не меня! – грубость Ильи, словно по мановению руки, управляющей кнопками переключения громкости, усилилась. – И никакой к черту магии!
– Выбрала… опять выбрала. Ты повторяешь это снова и снова…
– Потому что я считаю, что тебе стоит определиться, – Илья поостыл немного. – Это как… верить в Бога, или, скажем, в Будду. Нельзя верить в обоих сразу.
– Можно быть атеистом и не терять связи с реальным миром. С тем прекрасным, что окружает нас. Ты и сам все это знаешь. Потому что ты именно такой человек. И я такая. Мы не ждем ответной любви, и мы не стремимся делиться ею. Эфемерное чувство обязательности – вот что означают твои выпады. Ты никому не обязан. И я никому не обязана.
Илья не стал спорить. Он медленным движением достал из пачки две сигареты. Подкурил обе от зажигалки с прозрачным корпусом. Выдохнул сизый дым. Одну сигарету протянул Кристине, вторую принялся потягивать сам.
– Сегодня на моих глазах погиб человек, – сказал он будто бы просто ради поддержания дальнейшего разговора. На самом деле, его терзало все то же горькое чувство вины. – Ее, эту девушку, сбила машина. Случилось это прямо посреди дня. И, знаешь, а ведь и солнце так же продолжило светить в небе, и город сохранил свой привычный ритм. А я все думал о тех, кому была она близка, та девушка. Для них ведь и солнце померкло, и город остановился. Я знаю, что это все вздор, и так было всегда; и миру, может быть, в своей величине нет дела до нас всех, но ведь мы своим присутствием создаем этот мир, разве нет? Какая-то система бессистемная получается.
– Ты слишком много думаешь о том, о чем не следует думать, – выпуская из легких сигаретный дым, говорила Кристина. – О чужих судьбах. Ты пишешь, и это твое проклятье.
«А ты, Кристина, слишком мало думаешь и слишком много смотришь свои чертовы сериалы! – выпалил внутренний голос Ильи. – За что же я люблю тебя? Ведь порой ты кажешься мне бестолковой малолетней девчонкой, которую я бы и не заметил, сложись все в моей жизни иначе. Просто прошел бы мимо, не обратив никакого внимания. Так что со мной? Почему я думаю о тебе постоянно? Ты не моя, и мы с тобой совершенно не подходим друг другу. Как кусочки разных головоломок. И то, что мы живем под одним небом, и жили раньше под одной крышей, нисколько не делает нас ближе. Мы не умеем рационально пользоваться друг другом. В наших целях, в смыслах наших поступков нет любви, как бы я ни старался убедить себя в обратном…»
Ночью снова зарядил дождь. Крупными каплями падал он на асфальт дорог. Илья и Кристина, до того спокойно прогуливающиеся по ночному городу, укрылись от ненастья на одной из автобусных остановок на Невском. Они довольно удобно разместились на железной скамейке и, разговаривая обо всем подряд, провожали каждую новую пролетающую мимо машину безразличными взглядами. Ее голова лежала на его ноге. Он же сидел, откинувшись назад, задрав голову кверху. Она курила. Он вдыхал запах табака, тлевшего в ее сигаретах. Они не спешили домой. По крайней мере, до того момента, пока не закончился дождь.
– Мне хорошо здесь, – сказала Кристина.
– И мне, – добавил Илья.
Он корил себя за то, что снова поддался искушению быть ближе к ней. В тот вечер он мог разорвать порочную связь, выкинуть из головы прошлое и начать все заново, с чистого листа. Так он мог поступить в любой из вечеров, но именно тогда был самый подходящий для этого момент. Просто сказать «прощай» – не сказать ничего. По крайней мере, если в голове уже прокручиваешь первые слова будущей встречи.
И снова рекламный щит. Снова он и она. Танец страсти. Музыка, которую могут услышать лишь уши избранных людей. Эта музыка добирается до самых темных уголков души. Это музыка влечения, помешательства.