39
Звонкова всех удивила. И тех, кто был среди гостей, и многих людей элиты, в особенности дам, своим смягчившим неловкости приёма обращением к мнению Ларошфуко. Иные из наших дам, и некоторые писательницы в их числе, и слыхом не слыхивали, кто такой Ларошфуко. И удивление это зашуршало по Москве.
Вышла на том приёме ещё одна тонкость.
К Звонковой подошел знакомый посольский, из советников по культуре, с неожиданными комплиментами внешности мадам Нинон. Звонкова насторожилась. Что-то угадывалось скрытое за кружевами его похвал. Обращался он к ней по-русски, мол, ощущает ее затруднения с французским произношением, а потому вести легкий разговор ему проще именно по-русски. Звонкова скоро поняла, в чём суть его доброжелательного подхода.
– Мадам Звонкова, – спросил посольский, – кто ваш кутюрье?
Звонкова с гордостью назвала фамилию маэстро Шустрика и напомнила посольскому, что это наш Народный художник мирового уровня, его почитают и во Франции, в Париже не раз проходили его шумные показы.
– Вы находитесь в заблуждении, – покачал головой посольский, – показы его проходили, главным образом, в вашем торгпредстве, а за его стенами ваш маэстро во Франции вовсе не авторитет.
Звонкова молчала, выжидая продолжения слов посольского.
– Вы достойны иных нарядов и украшений, – сказал наконец посольский. – Ваши формы, ваша осанка, извините, ради Бога, ваша красота требуют не таких громоздких и тяжеловесных одежд, какие вы привыкли носить. Впрочем, посчитайте это бестактным суждением легкомысленного парижанина. Вы и так хороши. Ещё раз извините…
И посольский с целованием руки хозяйки приёма и поклоном покинул общество Звонковой.
«А что, – подумала Звонкова, – может, и впрямь отогнать от себя этого народного художника Шустрика, обаятельный-то он обаятельный, и улыбчивый, но больно надоело мне рядиться под Купчиху и носить его нано нижние вериги с подогревом!..»