15
«Завтра, при восхищении красками рассвета, – подумал Куропёлкин, – и узнаю…»
Отдав существенные, видимо, для процветания подмосковного гнезда Звонковой распоряжения, управляющий здешних мест Трескучий-Морозов посетил доставленного им Гаврошафуко.
– Ну как? – поинтересовался Трескучий. – Эта комната лишь для твоего дневного пребывания. Претензии есть?
– Нет! – буркнул Куропёлкин.
– Обедать и ужинать будешь в столовой для челяди.
– Нет аппетита, – сказал Куропёлкин. – И не будет.
И повернулся лицом к стене.
– Э-э! Не пойдёт! – рассмеялся Трескучий. – Ложкой и вилкой работать не будешь, введём питательный раствор. Исполнять ночные требования Нины Аркадьевны тебе придётся в бодром состоянии духа и памяти. И учти: после обеда камеристки Нины Аркадьевны отведут тебя к водным процедурам, отмоют всю твою бытовую и гимнастическую грязь, только тогда тебе выдадут специальное ночноё бельё.
– Ладно, – приподнялся на локтях Куропёлкин. – Дайте мне хоть попить чего-нибудь…
– Это можно, – кивнул Трескучий. – Правда, алкоголь, а значит, и пиво тебе запрещены. Как и курево. А водичку, это пожалуйста… Или, может, квас. Сейчас Евдокия принесёт…
Трескучий отбыл по делам, и в комнату тут же вошла дворовая девушка Евдокия с подносом в руках, заставив Куропёлкина опустить ноги на пол.
– Шоколадница! – воскликнул Куропёлкин.
И сам не понял сразу, почему воскликнул. Потом стал отыскивать причины своего восклицания. Должен сообщить, что Куропёлкин не только почитывал рекомендованные в библиотеках книги, но любил и рассматривать альбомы с картинками. А зрительную память имел хорошую. И ему при появлении здешней девушки с подносом вспомнилась «Шоколадница» швейцарского, что ли, художника Лиотара.
– И сам не знаю… – смутился Куропёлкин. – Можно, я буду называть вас Ладной?..
– Да как хотите! – сказала Ладна-Евдокия. – Думаю только, что случаев называть вам меня как-либо более не будет.
– Это отчего же? – спросил Куропёлкин.
– Я вижу, постель здесь не перестелили. Значит, завтра привезут нового отдыхающего. Господину Трескучему постояльцы этой комнаты невыгодны. Иначе будут недовольны его работой.
– Так это – камера приговорённых к… к Люку, что ли? – спросил Куропёлкин.
– Я вам ничего не говорила. Вы сами сделали свой выбор. Не хочу знать, ради каких выгод. Но мне отчего-то жалко вас. Зовут меня все же Евдокией. Дуней. Воду-то выпейте…
– Спасибо за заботу и сострадание, – пробормотал Куропёлкин.