Глава вторая
Измотанный долгим переходом, отряд с трудом пробирался через густой подлесок. Жара душила. Раны кровоточили. Болели натруженные руки, мечами прорубающие путь сквозь паутину лиан. Если молодые солдаты еще как-то держались, то дону Херонимо де Агильяру приходилось совсем плохо. Несколько раз он просил товарищей оставить его, но те, обозленные на весь мир военной неудачей и потерей золота, казалось, находили какое-то изощренное удовольствие в том, чтоб с иезуитской учтивостью гнать вперед старого книжника.
Смеркалось, было самое время устроить привал. По этим джунглям и днем-то ходить трудно, а ночью и вовсе опасно. Молодой дворянин, взявший на себя роль капитана, заметил небольшую опушку и свернул туда. Дойдя почти до противоположного края и подождав, пока выйдут все, взмахнул рукой, подавая долгожданный сигнал.
Измотанные солдаты просто подогнули ноги и попадали, кто где стоял. Дон Херонимо присел у толстого, наполненного дневным теплом ствола и закрыл глаза.
Слава богу, ему хоть в караул не надо, подумал старик, прислушиваясь, как переругиваются испанцы, выясняя, кому заступать. Что-то очень уж они расшумелись, враги кругом, подумал дон Херонимо, приоткрывая глаза.
Кажется, такой будничный повод, как расстановка караула, помноженный на злость и усталость, дал выход какой-то давней вражде, люди разделились на два лагеря. Одни, те, что помоложе, стояли за новоявленного капитана. Другие, постарше, явно не хотели ему подчиняться. Глаза разгорались, острые бородки клинышком зло топорщились, руки тянулись к рукояткам мечей. Только этого еще не хватало, подумал книжник, с трудом разгибая старческие колени. Но встать ему не удалось, на плечо легла чья-то рука. Он посмотрел на плечо и оторопел. Рука была без рукава, темно-бронзовая, с красноватым отливом, в браслете из мелкого речного жемчуга. Мешик?!
Дон Херонимо хотел закричать и не смог. Другая рука накрепко запечатала ему рот, третья потащила за одежду в тень разлапистой пальмы. Ближайший к нему испанец, так же присевший у дерева и не участвующий в ссоре, захрипел, пытаясь оторвать от шеи впившуюся в нее веревку. Другой солдат, на той стороне поляны, без вскрика исчез под грудой барахтающихся тел. Третий, мягко подломившись в коленях, опустился на траву, не донеся рук до разбитой чем-то тяжелым головы. Нескольких невидимые руки уволокли в кусты. И только тогда разгоряченные спорщики заметили, что на поляне есть не только они.
Мгновенно забыв о раздорах, они встали спиной к спине и вытащили из ножен мечи. Заозирались тревожно, поводя из стороны в сторону остриями. У некоторых в руках, будто сами собой, оказались щиты.
Вопреки ожиданиям дона Херонимо, мешики не бросились на врагов, крича и размахивая дубинками, не попытались сломать их строй. Наоборот, похватав за руки и за ноги уже захваченных пленных, они стали оттаскивать их подальше от поляны, видимо решив довольствоваться этой добычей.
Чувствуя, что расстается с соплеменниками навсегда, дон Херонимо снова рванулся – и одна из держащих его рук соскочила. Он оттолкнул другую, вырвался, помчался в лес, не разбирая дороги, прислушиваясь к нарастающему за спиной топоту. Наддал изо всех своих сил, молясь о том, чтоб на лес скорее спустилась непроглядная тьма.
Гладкий, размером с куриное яйцо камень, пущенный из пращи, настиг его. Клюнул в затылок, сбил с ног. Книжник не сразу потерял сознание, он чувствовал, что его тащат сквозь подлесок, не заботясь о хлещущих по лицу листьях, связывают, бросают на кучу тел товарищей, которых от мешиков можно было безошибочно отличить по стойкому солдатскому духу… И тут наконец забытье его настигло.
Утром полторы дюжины пленных связали в колонну, положив на плечи длинные палки и перехватив их веревкой под подбородок и с затылка. Развернули и, покалывая наконечниками копий, погнали в сторону Мешико.
Кутаясь в драный плащ, Кортес смотрел с коня на расстилающуюся перед ним долину Отумбе. Вся она от края до края была заполнена отрядами касика Сиуаки, чью храбрость и свирепость познал не один народ этой многострадальной земли. И не было конца сверкавшим на солнце копьям, развевавшимся знаменам, фантастическим головным уборам и перьевым украшениям вождей, выделявшимся на белоснежном фоне хлопчатобумажных панцирей рядовых воинов.
По замыслу Куаутемока, они должны были остановить в предгорьях остатки испанской армии и истребить, не дав ей добраться до Талашкалы. Место для сражения было выбрано исключительно удачно. Меж горных нависающих над долиной отрогов не то что армия, горстка смельчаков могла сдержать целые полчища не хуже спартанцев царя Леонида. Но…
Армия Сиуаки уже была разбита. Не сталью мечей, не залпами картечи, а неведомыми испарениями, миазмами, поставившими на ней большой христианский крест.
Большинство воинов были еще живы. Некоторые даже пытались удержаться на ногах, но могли только ковылять на четвереньках или ползти, вслепую нашаривая фляги с водой на телах умерших или вырывая их из рук тех, кто больше ослаб.
Кортес оглядел расположившуюся недалеко от входа в долину ставку касика. Сам Сиуака, в не по-военному богато отделанном золотом перьевом одеянии, бессильно поник на носилках, окруженный несколькими дюжинами высоких мускулистых телохранителей. Те тоже могли в лучшем случае сидеть, опираясь на копья. Многочисленная свита лежала вокруг, не в силах пошевелиться. Несколько женщин-рабынь умерли, не донеся до носилок подносы с кушаньями и напитками. Расшитый золотой нитью, увитый розами и лентами штандарт над головой командующего покосился, но все еще реял над «долиной смерти».
Кортес оглянулся и через головы столпившихся за ним капитанов подозвал одного из аркебузиров. Взял у него из рук ружье и тлеющий фитиль. Морщась от боли в раненой руке, приложился к исцарапанному ложу. Прицелился. Вдавил тлеющую паклю в запальное отверстие. Грянул выстрел. Во все стороны брызнули ошметки разорванного маленькими свинцовыми шариками главного штандарта. Древко постояло некоторое время, затем с треском надломилось, и боевое знамя накрыло собой тело испускающего последний вздох касика. Великая победа свершилась.
Мирослав появился, как всегда, бесшумно. В ответ на вопросительно поднятые брови молодого человека лишь покачал головой:
– Впереди деревня. Тоже вымерла. Вся. Собаки тела растащили по округе. Кто знает, как далеко. Надо к востоку забирать. Там река, через нее зараза пройти не должна.
– Вторую неделю бродим тут, – с досадой сплюнул Ромка, – а все никак выбраться не можем. У меня вон из сапог не только пальцы, пятки торчат. И от птиц этих в пузе звуки неприличные.
– Ладно ныть, – цыкнул Мирослав и тут же остыл: – Прости. И сам я извелся, да иного пути нет. Не по чумным же местам идти.
– Погоди, ты говорил, что оспа это.
– Хрен редьки не слаще. Пойдем, авось вывезет кривая.
Сборы были недолгими, и через пять минут путники уже снова брели, раздвигая усталыми ногами густую траву. За дни, проведенные под сенью тропических деревьев в обществе молчаливого воина, молодому человеку начало казаться, что все, происходившее с ним ранее, было в какой-то другой жизни. Заснеженные улицы Москвы, путешествие на корабле через бурный океан, сеча на реке Табаско – первое сражение, где он по-настоящему рубился с супостатом. Штурм Мешико. Горящие покои дворца Аяшокатля, страшный и кровавый исход из мешикской столицы. Все это происходило с кем-то другим. С героем одного из многочисленных рыцарских романов, которыми заставлены были несколько полок в доме Андрея Тушина. А он так и бродит с рождения меж вековых стволов и колючих кустарников, не находя ни смысла, ни приюта… Погруженный в тяжкие мысли, он чуть не налетел на спину замершего с поднятой ногой воина.
– Тихо ты, – прошелестел голос Мирослава.
– Что там? – одними губами спросил Ромка, склоняя голову поближе к его уху.
– Войско вроде. Ступают тяжко, не по-местному. И лошади копытами бьют.
– Лошади? Так свои, значит?! – воскликнул Ромка.
– Погоди радоваться, сначала узнать надо. Вдруг мешики полоненных в столицу ведут?
– Так пойдем скорей!
– Пойдем. Только я вперед, а ты тут останешься. А то начудишь чего по горячности.
Не слушая тихих возражений молодого человека, Мирослав шагнул вперед и словно растворился в тенях, отбрасываемых стволами деревьев. Ромка присел на выпирающий из земли узловатый корень и стал ждать.
Верховный правитель государства Мешико Куаутемок разглядывал нарисованную чернилами карту, на которой охрой были помечены охваченные болезнью области. Тяжкие думы морщили высокий лоб двадцатипятилетнего императора, старя и без того немолодое лицо.
Невиданный дотоле в этих местах мор тянулся вдоль всего побережья, клещами охватывая столицу и почти отрезая мешикской армии путь к Талашкале, где проклятый Кортес нашел себе приют. Были, правда, два узких прохода вдоль рек, где вспышки болезни не отмечались, – и велик был соблазн бросить на Талашкалу все силы, какие удастся собрать, и задавить наконец не только наглых пришельцев, но и вековечный очаг сопротивления и смуты. Но кто поручится, что с момента, когда была нарисована карта, ничего не изменилось и хворь не закупорила проходы? Та зараза сейчас опаснее ошметков армии teules[5]. Уму непостижимо, что всего за несколько дней она сделала с грознейшей и величайшей в стране армией касика Сиуаки. Тяжелые складки раздумья побежали по лицу молодого правителя, складываясь в новые узоры.
Откуда ж взялась эта зараза? Раньше о таком слыхом не слыхивали, значит, скорее всего, ее завезли пришельцы. А что их отличает от моего народа? Невероятная храбрость и доблесть? Куаутемок грустно улыбнулся: таким бы и сам он заразиться не против. Другой цвет волос и кожи? Тоже не то, у многих из народов, подчиненных империи, цвет кожи и волос отличался не меньше. Гнев богов? Но жертв приносится столько, сколько никогда до этого. И часто на жертвенном камне оказываются сами teules, так неужели богам не хватает и этого? Откуда такая ненасытность? И почему молчат жрецы? А может, дело в заклинаниях, наложенных на оружие? Так и мешики убивали пришельцев их же мечами, но с ними ничего такого не случалось. Что же?
Это надо обдумать. Или… Спросить? Ему ведь доложили – вчерашним вечером доставили пленных. Да не каких-то вшивых талашкаланцев, а настоящих teules. Он кликнул одного из многочисленных племянников, исполняющих при нем обязанности секретаря, и велел привести.
Испанцы предстали пред ним тотчас. Помытые и почищенные, для того чтоб не осквернять своим грязным видом и смрадным запахом чувств верховного правителя. Куаутемок натренированным взглядом вельможи определил, кто чего стоит.
Большинство были простыми солдатами. Недалекими, своевольными, упрямыми и опасными. Допрашивать их было так же полезно, как выяснять у стаи ягуаров, зачем они задрали козу. Этих на жертвенный камень. А вон те двое… Один – в летах, словно забыв, что он пленник, с приоткрытым от восхищения ртом разглядывал красоты княжеского дворца. Наверное, какой-то ученый муж. Он может помочь в выведывании сокровенных тайн teules. Второй – с длинными локонами черных волос, острым взглядом и повадками гремучей змеи. Явно не из бедных, потому пришел сюда не только воевать и грабить. Но и не знакомиться с местными красотами. Наверняка есть и что-то еще.
Противник опасный, видно сразу. Переиграть такого сложно, но если сделать так, чтоб его цели совпадали с нуждами Мешико, то может оказаться очень полезен. С кого начать? Наверное, с того, что попроще. Он знаком велел увести всех пленных, кроме выбранных двоих, и поманил к себе старика.
– Ты понимаешь наш язык?
– Да понимаю, хотя говорю не очень правильно, – ответил тот с противным талашкаланским акцентом.
– Мне нужен человек, который помог бы мне лучше понять пришельцев и, возможно, заключить с ними мир. Ты хочешь этого? – спросил он в лоб, не размениваясь на дипломатические экивоки.
– Я?! Помочь?! Конечно, – расплылся тот в улыбке. Видимо, он уже не раз представлял себе, как входит в его грудь обсидиановый нож и трепещет в руке жреца еще живое сердце. – С радостью!
Конечно с радостью, подумал Куаутемок, таких, как ты, хлебом не корми – дай только кому-нибудь помочь.
– Что ж, хорошо, тогда отдохни пока. Предоставьте ему комнату и поесть, – бросил он не оборачиваясь. Напоминать, чтобы с пленника глаз не спускали, было излишне.
Теперь к самому сложному.
– А ты что скажешь? – обратился он к оставшемуся в одиночестве пленнику.
Толмач из мешиков перевел.
– Скажу? – вместо ответа задал вопрос тот. – А что я могу тебе сказать?
– Как что? – удивился Куаутемок. – Ты вообще… В плену. И если не сможешь убедить меня, то тебя ждет та же судьба, что и твоих бесполезных собратьев.
– Не лукавь, правитель, – улыбнулся в ответ пленник, по-змеиному быстро облизнув губы языком. – Если б ты не разглядел во мне пользы, сразу отправил бы вместе со всеми.
Куаутемок был раздражен, но не ошарашен.
– Эй, – крикнул он, – отдайте этого человека жрецам. Если он такой смелый, пусть поспорит с богами.
Двое охранников подступили к человеку и завернули ему руки за спину, поволокли к двери.
– Подождите! – воскликнул тот. – Стойте!
Куаутемок махнул рукой, приказывая стражникам остановиться. Вопросительно поднял бровь.
– Может быть, я смогу предложить тебе нечто интересное? – проговорил пленный, вновь облизывая губы. Он заметно побледнел, а от былой гордыни не осталось и следа.
– И что же это? – поинтересовался верховный касик.
– Например, деньги. Много. Моя семья достаточно богата и может дать за меня три тысячи песо.
Верховный касик усмехнулся и снова взмахнул рукой. Стражники опять потащили пленника к дверям.
– Стойте! – вновь воскликнул он. – Да остановитесь же! Пять тысяч песо! Десять!
Касик хмыкнул.
– Я могу привести тебе лучших коней, какие только сыщутся в этой части света! Четыре или пять.
– Коней?! – удивился касик. – А зачем мне кони? Чтобы я трясся на них, как это делают teules? Нет, носилки куда удобнее. А к военному делу их как приспособить?
– Тогда, возможно, ты захочешь приспособить к военному делу… – переводчик замялся.
– Те трубки, что метают во врагов гром и молнии, – пояснил пленник. – Я могу достать три или четыре дюжины! Венецианские купцы должны в следующем месяце привезти в Вера Крус партию, я могу договориться, чтоб они не продавали их Кортесу, а доставили вам. И оплачу все расходы.
Касик пошевелил губами, прикидывая, сколько это будет на мешикский счет. Всегда грустные глаза его на миг загорелись, потом снова потухли.
– Зачем они мне? Талашкаланцы, основная ударная сила Кортеса, атакуют тысячами. Что могут против них три дюжины ружей? К ним нужно много взрывающегося порошка. Его ты достанешь нам тоже?
Пленник поник головой, и стало понятно, запасов пороха ему взять негде.
– К тому же, – продолжал размышлять Куаутемок, – чтоб сделать это, тебя придется отпустить, ведь вряд ли твои купцы поверят моему подданному, который придет к ним с бумагой, пусть и подписанной тобой лично. А если я тебя отпущу, ты не вернешься. Никто бы не вернулся.
Касик погрузился в свои мысли. Казалось, он забыл о существовании пленника. Стражники вновь завернули ему руки за спину. Пленник наклонился вперед, чуть не подметя и без того чистый пол своими ухоженными локонами.
– Стойте! – вновь прохрипел он. – Я знаю, что тебе предложить, великий правитель!
– Да? – в глазах Куаутемока вновь зажглась искорка интереса. – Что же на этот раз? Но прежде чем ответить, помни, этот раз точно последний.
Стражники чуть ослабили нажим, пленник выпрямился. Лицо его было красно от пережитого волнения.
– Что ж, – продолжал пленник, – в обмен на свою жизнь и свободу я могу предложить тебе… – Он выдержал долгую паузу и на одном дыхании выпалил: – Жизнь Эранана Кортеса!
Куаутемок ждал чего-то похожего, но все равно был слегка удивлен. При дворе Мотекусомы часто плелись заговоры, в которых иногда участвовал и он. Но никогда, даже в самых тесных кружках, так откровенно и прямо не говорили о таких вещах. Хотя… То ведь были заговорщики, а теперь он верховный правитель и может разговаривать с кем хочет и о чем хочет.
Куаутемок приосанился, поплотнее уселся на троне и снова съежился под улыбкой пленного. Тот, словно открытую книгу, читал душу верховного правителя. Может, лучше приказать его казнить? Прямо сейчас? И покончить с этим? Но голова Кортеса – это возможность одним ударом положить конец нашествию teules.
– Жизнь Кортеса? Это интересно. Отпустите-ка его, – велел он стражам. – А почему я должен тебе доверять? Кто убедит меня, что ты не сбежишь, как только я выпущу тебя за ворота?
– Мне нечего оставить в залог, – поник головой пленник. – Могу только рассказать о мотивах. Может быть, тогда ты мне поверишь?
– Что ж, я слушаю.
– Люди, которым я… Хм. Кое-чем обязан, приказали мне убить Кортеса. Своими руками я не хочу этого делать, поэтому начал искать обиженных в его окружении, чтоб с помощью золота или лести претворить свой план. Уже почти нашел, но случилось… Что случилось. Надо начинать все сначала. И есть опасность, что меня выдадут, обратись я к неправильному человеку… А вот если Кортеса убьет мешик, подозрения на меня не падут ни в коем случае!
– Я верю тебе, – ответил Куаутемок. – Но как ты поможешь убийце, которого мы пришлем?
Мирослав бесшумно сгустился из окружающих теней и поманил Ромку за собой. Молодой человек устало поднялся и побрел за постепенно теряющей очертания спиной. Догнать воина ему удалось только у самой дороги. В этом месте она делала крутой поворот, и идущих по ней не было видно, зато было прекрасно слышно. Копыта, звон сбруи. Лязганье оружия. Типичные звуки, издаваемые испанским отрядом на марше. Кажется, они даже не считали нужным таиться. Так свободно, не таясь ходить могли только хозяева положения. Или?
Наконец из-за поворота показались голова коня, лука седла, сжимающие поводя руки, кавалерийский бикокет[6], кираса.
Амуниция испанца была сильно помята и изрублена. За спиной бахромился плащ, надорванный в нескольких местах. Лицо почти до самых глаз было замотано офицерским шарфом. Но… Ромка едва не вскрикнул от радости, узнав плотную, уверенную посадку доблестного кабальеро дона Гонсало де Сандоваля.
Не помня себя, молодой человек выскочил на дорогу и замахал руками, как мельница крыльями. Испанский капитан от неожиданности дернул поводья, заставляя коня подняться на дыбы. Два арбалетчика выскочили вперед и припали на колено, наводя прицел на оборванного, странно жестикулирующего человека, выскочившего на дорогу.
Сандоваль узнал Ромку. Взмахом руки велел стрелкам опустить оружие, спрыгнул с коня и, сдвинув шарф на подбородок, медленно пошел на встречу молодому человеку. Тот бросился вперед, раскрыв руки для объятий.
– Alto ahí, don Ramón![7] – бичом хлестнул по ушам его окрик.
Ромка замер на месте и сам поразился тому, как чуждо прозвучал для него испанский язык.
– Manos arriba! – скомандовал Сандоваль. – Quiten la mascara![8]
В голосе капитана было что-то такое, что не давало никакой возможности ослушаться приказа. Ромка поднял руки и медленно стянул повязку.
– Простите, дон Рамон! – Иссеченное шрамами лицо капитана расплылось в улыбке. – Зараза свирепствует в этих краях. Не хотелось бы подхватить.
Ромка улыбнулся и бросился на шею Сандоваля. Они крепко, по-мужски обнялись.
Через пять минут Ромка в новых сапогах и хлопчатобумажной рубахе из личных трофеев Сандоваля шагал рядом со спешившимся капитаном и внимал рассказу о событиях, которые конкистадоры окрестили «Ночь печали».
– Когда махины-башни загорелись, мы были уже у стен города Тлакопана, что стоит при входе на дамбу. Мой авангард почти не пострадал, основной удар пришелся на ваши с Альварадо отряды.
Ромка кивнул, вспоминая заполонившие сколь хватало глаз воду лодки и тысячи бронзовых тел, бросающихся в атаку прямо на выставленные вперед наконечники копий.
– Мы хотели идти к вам на помощь, но на узкой дамбе рыцарям было не развернуться, а лошадей вблизи вражеского города мы бросить не могли. Оставалось только ждать. К нам прорвалась часть стрелков Олида, – продолжал Сандоваль. – Два десятка мечников из вашей команды и около сотни талашкаланских воинов. Кортес с конниками тоже вышел на нас, но чуть позднее. Мы приступили к нему с просьбой немедленно вернуться на помощь отставшим, особенно застрявшим у злополучного моста. Капитан-генерал ответил, что вернуться – значит погибнуть, но все же с другими конными и немногими пехотинцами повернул обратно.
Мы же с оставшимися засели в нескольких брошенных строениях в пригороде, но войска из Мешико уже подходили, и жители Тлакопана и окрестных поселений похватали какое смогли найти оружие и подступили к нашим позициям. Мы отбивались мечами и кинжалами, ибо порох и арбалетные тетивы подмокли. Кортес же продвинулся на столицу и вскоре наткнулся на раненного в ногу Педро де Альварадо. Несмотря на рану, вы ж знаете нашего безумца, он бился пеший, с копьем в руке, и с ним были четыре солдата и десяток талашкаланцев, все в крови от многих ран. Они остановили около полусотни мешиков. Дальше проникнуть было немыслимо, и Кортес, прикрывая и поддерживая раненых, вернулся.
Слезы катились по лицу Альварадо, когда он рассказывал нам об участи отставших. Более восьмидесяти рыцарей, включая незабвенного Хуана Веласкеса де Леона, погибли при опрокинувшемся переносном мосте. Сам же дон Педро едва спасся, он перемахнул канал, упершись копьем в дно.
Ромка покачал головой, он помнил этот провал и совсем не был уверен, что это в человеческих силах. Но в минуту смертельной опасности люди часто способны сделать больше, чем в обычное время, а уж Альварадо мог учудить такое на ровном месте.
– Четыре солдата, которых он привел с собой, – продолжал Сандоваль, – после гибели конных перешли со многими опасностями по заполнившим провал на дамбе мертвым телам, коням и поклаже. Мешики шли по пятам, бой захлестнул нас. Там мы потеряли еще трех солдат и решили отступать, пока не подоспели основные силы из Мешико. К счастью для нас, основная часть их воинов, вместо того чтобы преследовать нас, израненных и обессиленных, занялась совсем другим делом. Одни собирали трупы, сгружали их в лодки, отвозили к белым камышам и сбрасывали там в общую кучу. Другие подбирали оружие: в основном мечи, копья и алебарды. Это позволило нам относительно спокойно уйти.
Аркебузиры сумели отойти почти без потерь, а пушки Meca приказал утопить, дабы они не попали в руки врагу. Несколько уцелевших союзников из индейцев указали нам направление на Талашкалу и умело повели нас по малолюдным проселочным дорогам. К вечеру мы наткнулись на довольно большой и крепкий си. Там мы смогли остановиться, развести огонь и наскоро перевязать раны, ибо враг все еще наседал, закидывая арьергард стрелами, дротиками и камнями из пращей. Несколькими конными рейдами мы смогли отбросить их назад и в относительном спокойствии двинулись на Талашкалу.
Позже какой-то острослов прозвал это отступление «Ночью печали». Итог ее был страшен. Мы потеряли около тысячи христиан и не менее восьми тысяч союзников-индейцев. Всю артиллерию и почти всю конницу. Потеряли мы и много золота. Потом было сражение, если так можно это назвать, в долине Отумбе. Хвала нашему Сеньору Богу и находчивости нашего капитан-генерала, что помогли нам одолеть врага без потерь.
И вот наконец мы добрались до Талашкалы. У Кортеса были опасения, что союзники не будут испытывать к побежденным той почтительности, что испытывали к победителям. Но к счастью, талашкаланцы не меняют своих привязанностей в зависимости от политического момента. Нас приняли сердечно и трогательно. Самые знатные касики Машишкацин, Шикотенкатль Старый, Чичимекатекутли, Тапанека и многие другие вышли встречать нас к селению Уэшоцинко. Многие из индейских вождей плакали и говорили Кортесу: «Ох! Малинче[9], Малинче, нас глубоко печалит твое горе, смерть стольких твоих и наших братьев! Сколько раз мы советовали тебе не доверять мешикам! Ну что же, теперь нам остается лишь лечить ваши раны и укрепить вас доброй пищей. Считайте же себя у нас как на родине; отдохните, сколько нужно, а там обоснуйтесь в городе Талашкале. Но из-за беды не умаляйте своего дела. Вырваться из неприступного Мешико – подвиг, и если раньше мы завидовали твоей храбрости, то теперь завидуем ей еще больше. Конечно, многие из нас, особенно женщины, оплакивают своих погибших мужей, братьев, сыновей, что были с вами, но не слишком огорчайтесь их слезами и воплями!»
– А что же вы делаете здесь, с таким большим отрядом?
– На сборе мы решили отплатить мешикам за убиение товарищей и утвердить свою славу в этих землях. Собрали экспедицию, целью которой намечены два индейских города на побережье озера – Шаласинго и Цаоктлан. Капитаном назначен я. Со мной отряжены двести солдат, двадцать всадников и двенадцать арбалетчиков, в основном из «первого призыва», и около тысячи талашкаланцев. Вчера мы должны были выйти к стенам Шаласинго, но наткнулись на мертвую деревню и решили обойти. Зрелище чудовищное, но это позволило нам повеселиться на вполне законных основаниях.
– В каком смысле?! – не понял Ромка.
– Для защиты от миазмов доктор предложил наматывать на лицо шарфы, пропитанные алкоголем. Не знаю, спасает ли от болезни, но если вдыхать вино через нос, оказывается, пробирает ничуть не хуже, чем если пить. И мысли грустные из головы выветриваются. – Сандоваль улыбнулся и икнул.
Только тут Ромка заметил, что капитан изрядно пьян, и сообразил, отчего в последний час его преследует запах местного кактусового вина. Или пива? Никто особо не думал, к какому роду напитков отнести забродивший сок, который местные называли «пульке».
– Мой слуга, – молодой человек оглянулся, отыскивая меж гребней морионов русую голову Мирослава, – придумал в маску из тряпицы песка насыпать и заворачивать. А потом сдабривать водицей. Для густоты.
– А это мысль. – Сандоваль хлопнул Ромку по плечу. – Надо бы и нам… Сейчас распоряжусь.
– Так можно и от вина не отказываться, вместо воды. Так надежнее будет.
Сандоваль чуть отстранился и внимательно взглянул на Ромку:
– Узнаю дона Рамона, вечного остроумца и придумщика.
– Да ладно вам… – смутился Ромка.
– Нет, правда. Дон Рамон, у меня к вам… Даже не знаю как сказать. В походе на мешиков и в уличных боях вы показали себя отличным пехотным капитаном. Не согласитесь ли вы возглавить батальон на время экспедиции, а потом вернуться вместе с нами в Талашкалу?
Польщенный Ромка зарделся.
Капитан-генерал сидел в огромном зале дворца правителя Талашкалы – Шикотенкатля Старого, задумчиво покусывал кончик гусиного пера и улыбался.
Сегодня произошли сразу два замечательных события. Во-первых, вернулись гонцы из Вера Крус и принесли добрую весть. Город стоит незыблемо. Все запасы пороха, провизии и оружия, что могли собрать по складам и скупить у торговцев, хлынувших на побережье, отправлены обозом и скоро прибудут. Кроме того, к причалам неожиданно пристали несколько судов. Небольшой корабль с Кубы под командой Педро Барбы привез тринадцать солдат, двух лошадей и большое количество писем на имя Нарваэса. Губернатор Кубы Диего Веласкес до сих пор пребывал в твердой уверенности, что Нарваэс арестовал Кортеса и теперь заправляет всей Новой Испанией. В нескольких пространных реляциях он просил прислать капитан-генерала, если он жив, в цепях и под охраной. Еще он просил переправить на Кубу наиболее видных его сподвижников, чтоб он мог их переправить дальше, в Испанию, как то ему предписал дон Хуан Родригес де Фонсека – епископ Бургоса, архиепископ де Росано, президент Королевского совета по делам Индий.
Кортес нехорошо усмехнулся. Веласкесу было б гораздо лучше, если б капитан-генерал никогда не предстал перед Королевским советом.
Когда адмирал Педро Кабальеро, принявший нелегкий пост от безвременно почившего доблестного Хуана де Эскаланте, заметил корабль, он сейчас же сел в шлюпку, якобы приветствовать вновь прибывших, взяв с собой значительное количество хорошо вооруженных людей. На вопрос Педро Барбы о Нарваэсе и Кортесе он ответил: «Сеньор Панфило де Нарваэс здоров и в отличном виде, он богат и всеми почитаем, а вот Кортес с шайкой из двух десятков людей шатается по всей стране». Затем он пригласил Барбу высадиться и поселиться неподалеку в прекрасных условиях. Тот с удовольствием согласился, но как только они пристали, капитан корабля и его сопровождающие были окружены, и Педро Кабальеро объявил: «Сеньор, вы арестованы по повелению капитан-генерала Кортеса!» У прибывших отобрали оружие вплоть до кинжалов, правда, обращались при этом почтительно. С каравеллы сняли паруса, такелаж, руль и компас. Все это тоже было отправлено в Талашкалу. Кортес встретил Педро Барбу, давнишнего своего приятеля, с отменным почетом, назначил его капитаном арбалетчиков и из разговора с ним узнал, что ожидается еще другой снаряженный Диего Веласкесом небольшой корабль с Кубы со съестными припасами.
Флотилия, отправленная с Ямайки Франсиско де Гараем для устройства колонии в районе Пануко, подверглась жестокому нападению индейцев и была почти полностью разгромлена. Выжившие под градом стрел и копий, не успев даже захватить припасов, смогли погрузиться на один корабль и вдоль побережья доплыть до Вера Крус. Многие из шестидесяти спасшихся были больны и направились на попечение лекаря, но двадцать самых крепких мужчин оказались вполне способны держать оружие.
Вскоре прибыл и еще корабль с Ямайки. Его послали на выручку капитану Пинеде, и он дошел до дельты реки Пануко, но, найдя там только остатки сожженных кораблей и следы лагеря, повернул, следуя рассказам индейцев, на юг и тоже бросил якорь в Вера Крус. С ним прибыли пятьдесят человек и семь лошадей. Через несколько дней еще одна каравелла с сорока солдатами, десятью лошадьми, военными припасами и провиантом, не найдя на реке Пануко живых, взяла курс на Вера Крус.
Сеньор Кабальеро, не вдаваясь в подробности, объявил, что испанцам нужна помощь. Упаковал на подводы съестные припасы, оружие, корабельную оснастку, разбил прибывших солдат на батальоны, назначил капитанов и отправил к Кортесу, который сидел в своем логове, как паук, чувствуя вибрации нитей судьбы. Еще немного, и его армия восстановится до тех размеров, что обеспечили ему люди Нарваэса. А это сила!
Получив и сопоставив все данные, капитан-генерал нанес на карту расположение союзных и вражеских отрядов. Охряные стрелки, обозначавшие испанцев, стягивались к столице Талашкалы, образуя вокруг нее мощный кулак. Синие, хоть их было заметно больше, жались к берегам озера. Кортес сгреб со стола клочок пергамента и долго с наслаждением мял.
– Вот вам карта Мешико, – воскликнул он, отшвырнул в угол скомканный листок и, не снимая сапог, завалился спать.
Утром его разбудил посыльный с еще более радостным известием – к городским воротам прибыл караван из более чем восьмидесяти талашкаланцев при восьми раненых и хромых лошадях, навьюченных золотом и серебром из «королевской пятины», которую вручил им Кортес. Как они прорвались сквозь вражеское войско, знал только Господь Бог.
А перед капитан-генералом встал мучительный выбор. Написать в письме-реляции королю, что золото спасено? Смолчать и поделить между солдатами, отдав часть гостеприимной Талашкале? Припрятать до лучших времен?
Королевский чиновник Гонсало Мехия, который отделил пятину и составил акт, что большего спасти нельзя, мертв. Солдаты, повязанные круговой порукой, будут молчать как рыбы, боясь наказания.
Кортес обмакнул перо в хитрую чернильницу, сделанную в виде черепа ребенка, а может быть, и из настоящего черепа, и вывел каллиграфическим почерком на желтоватом листе гербовой бумаги:
«Еще, Ваше Королевское Величество, с прискорбием сообщаю Вам, что часть золота, собранная в моем походе по Новой Испании, была утеряна во время…»
К невысоким стенам городка Шаласинго карательный отряд подошел к вечеру того же дня. Незнакомый капитан из итальянцев, назначенный на командование арбалетчиками и косо поглядывающий на сеньора Вилью, выскочку, сразу получившего под свое командование сотню мечников, предложил атаковать с ходу. Ромка и Сандоваль воспротивились. Отослав не в меру горячего командира с лошадьми и обозом подальше в лес, они расположились на ближайшем холме и стали разглядывать лежащий как на ладони город.
– Дон Рамон, предлагаю вам со своим батальоном стать вон за той рощей, на выходе из главных ворот. Вторая сотня, ею пока командует Берналь Диас дель Кастильо, справный рубака из солдат, заходит от малых ворот в дальнем конце, преодолевает стену и с шумом и криками двигается к большим. Мешики вряд ли решатся принять бой на улицах, где им не развернуться, и будут отступать к площади, рассчитывая навалиться всей силой. А на этом холме мы поставим стрелков…
– Погодите, дон Гонсало, – прервал его Ромка. – С этой позиции в темноте стрелки могут попасть по своим. А наш горячий капитан и вовсе наделает каких-нибудь глупостей. Да и вы с кавалерией будете не у дел.
– Наверное, вы правы, – поскреб небритый подбородок Сандоваль. – Но как тогда поступить?
– Поделим батальон Диаса на две колонны. Каждой придадим по полдюжины стрелков, и пусть они просочатся в город справа и слева от ворот. Талашкаланцы же пускай поднимают в лесу шум и ломятся в ворота. Мешики убоятся и станут отступать к площади, как вы и предрекали. Испанцы пойдут за ними по пятам, разя отстающих стрелами. На улицах прикрываемые щитами пехоты арбалетчики вполне могут нанести большой урон. Враг долго не выстоит и, скорее всего, открыв ворота, попытается укрыться в лесу. Я развернусь во фронт и приму их на мечи, а вы вот из-за того холма, – он показал пальцем, – клином вспорете их массу и разрежете пополам. Если кто-то рискнет вернуться в город, попадет на Диаса, который к тому времени займет дальнюю часть площади.
– Ну, дон Рамон… – восхищенно протянул Сандоваль. – Полностью с вами согласен, пойдемте донесем ваш план до остальных.
Кристобаль де Олид уселся на поваленный ствол и стянул с головы тяжелый морион[10]. Бросил его на землю и вцепился пальцами в побеленные временем и невзгодами виски. Люди Нарваэса, вообще неохотно шедшие в бой, при виде стен Ицокана, которые им придется штурмовать, струсили и потребовали вернуться. Как ни уверял их капитан, что обстоятельства складываются выгодно для натиска, как ни настаивали старые солдаты Кортеса, людей Нарваэса было много больше. Что же делать? Отходить к Чоуле и писать слезное донесение Кортесу? Не смог, не справился, не оправдал? Нет, такого позора он не переживет.
Олид поднялся на ноги и вернулся в лагерь. Легко, как в молодости, вспрыгнув на лошадь, он выдернул из ножен меч и, надсаживая связки, закричал:
– Друзья! Многие битвы мы прошли вместе. – Он обращался в основном к ветеранам похода. – Много пережили. Многих потеряли. Но никогда… – Он выдержал томительную для слушающих паузу. – Никогда не отступали перед лицом врага, каким бы грозным он ни казался. И сейчас мы не повернем назад!
– Не повернем, не отступим! – донеслись редкие одобрительные выкрики из внимающей ему толпы.
– Мы пойдем в бой! А кто захочет остаться, – как острие рапиры воткнул дон Кристобаль суровый взгляд в группу вызывающе подбоченившихся «богачей с Кубы», – пусть их судьбу решает сам Кортес.
– Уж он-то на расправу скор! – донеслось из толпы. – Он повесит трусов! Смерть предателям!
– Вперед, друзья мои, – крикнул Олид. – За мной!
Развернув коня и не оглядываясь, помчался он к открытым воротам не ждущего нападения городка. Несколько всадников из старой гвардии вскочили в седла и бросились нагонять капитана. Десяток арбалетчиков похватали оружие и побежали следом. За ними тяжело потрусили два десятка меченосцев. Чуть правее стала разворачиваться в походную колонну тысячная армия талашкаланцев.
Солдаты из людей Нарваэса помялись нерешительно, оглядываясь на группу заводил, наблюдающих за атакой с брезгливым интересом. Потом по одному, маленькими группами и наконец сплошным потоком бросились за Олидом.
Замершие на холмике «богачи с Кубы», только что выглядевшие гордыми и надменными победителями, навязавшими старому рубаке свою волю, поникли, осунулись и поспешили убраться под сень могучего леса. От былой спеси не осталось и следа.
Колонна испанцев под командованием дона Рамона де Вильи потоком раскаленного металла стекала с холма. Лунные блики играли на обнаженных клинках, высвечивали поблескивающие глаза в узких щелях меж козырьками шлемов и пропитанными вином платками.
Ромка спускался осторожно, стараясь не поскользнуться на влажной траве и придерживая нагрудник, чтоб не бил по ребрам. Молодого дона разбирало пьянящее веселье. Друзья, почетная должность, скорая, почти гарантированная победа – что еще нужно молодому сердцу для счастья? А вот и конец склона. Теперь перебежками до того леска и подождать, пока Диас и капитан выведут солдат на исходные позиции.
Оглядывая своих людей, Ромка с теплом вспоминал тех, кто бился рядом с ним на реке Табаско, пробирался по горным отрогам в Талашкалу, держал ворота во время резни в Чоуле, рубился на дамбах. И Мирослав, так таинственно пропавший и так вовремя появившийся во время боев за Мешико… Вон, сидит под деревом, мрачный и сосредоточенный, как всегда.
До чутких ушей молодого капитана донеслись крики и гул. Индейцы и люди Диаса достигли намеченных точек и развернулись для атаки. Город проснулся и засуетился. Послышались крики, топот босых ног и протяжные звуки мешикских свистков. Какие именно трели выводили командиры и к чему призывали гарнизон, за общим гвалтом было не разобрать.
За невысокой, в два человеческих роста, городской стеной что-то полыхнуло и с треском обрушилось. Крики усилились. К небу потянулись языки пламени. Вот ведь строители, поежился Ромка, вспоминая, как чесался ожог на спине, полученный во время случайного пожара в одной местной деревеньке в дни первого похода на Мешико. Чуть тронь светильник, он упадет на пол, огонь перекинется на стены, на крышу. И пошел гулять от дома к дому красный петух.
Да ты Москву вспомни, за два года пять раз чуть не дотла сгорала, одернул он сам себя и обратился в слух, силясь понять, что же все-таки там происходит. Большой битвы не было. Скорее короткие стычки, но кто кого побеждает, было не разобрать. Занялось в другом конце городка. Веселые огоньки запрыгали с крыши на крышу. Но от лихих ли действий испанцев или по неосторожности увальня-индейца начался пожар, поди разбери. Еще одно здание обрушилось, взметнув вверх фонтаны белесой пыли и снопы искр. Что-то бухнуло. Раздались какие-то команды, а может, и крики убиваемых. Или сгорающих заживо. И снова свистки. Свистки. Свистки…
Ромке стало казаться, что его план с треском провалился. Совсем недавно узнавшие, что «посланцы богов с востока» смертны, индейцы могли организовать сопротивление, навалиться числом. Что же делать? Идти на выручку погибающим испанцам? Снести ворота и ворваться в город? А если мешики добивают последних из его товарищей? Если они готовы всей силой повернуть оружие против его казавшейся теперь такой жалкой горстки воинов, каждый из которых и так был не единожды ранен? А если все идет по плану и надо только немного обождать? Тогда, даже если не увязнет в городе и не потеряет в бою своих людей, как будет он выглядеть в глазах товарищей? Как трус, паникер и нарушитель собственного плана?
Мирослав! Вдруг что присоветует? Ромка посмотрел на воина, но тот только развел руками в ответ на его невысказанный вопрос. Он тоже не знал, как поступить. Или не захотел соваться не в свое дело? Или решил проучить зарвавшегося юнца? С Мирослава станется.
Ромка мучился выбором. Он то готовился отдать приказ выступать, то загонял обратно готовые сорваться с губ слова. Поднимал руку для сигнала и, не донеся до надобной высоты, делал вид, что поправляет шлем. Карамба!!! Изнутри в ворота ударили чем-то тяжелым. Створки разлетелись, как крылья бабочки от дуновения ветерка. Полыхнуло пламя, делая арку ворот похожей на раскаленное жерло печи. Хлынули из пекла на вытоптанную перед воротами площадь толпы голых кричащих людей. Следом за ними вырвались длинные гудящие щупальца пламени. Вытянулись над морем черных голов, выхватывая то одного, то другого. Запахло паленой псиной.
Ромкин план сработал. Теперь его очередь действовать.
– Вперед! – заорал молодой человек, выхватывая шпагу. – Сантьяго![11]
Оскальзываясь на выпирающих из земли корнях, он добежал до опушки и остановился. Еле пришедшие в себя индейцы в недоумении уставились на одинокую фигуру, выросшую на краю леса.
– Сантьяго!!! – взревела за его спиной сотня луженых глоток.
Ромка надеялся, что ошарашенные ночным нападением индейцы кинутся врассыпную, но этого не произошло. Один поднял дубину, указывая на приближающийся строй конкистадоров, что-то закричал и рванул навстречу надвигающейся волне. За ним побежали остальные, даже женщины и подростки. Стариков и детей среди вырвавшихся из города не было, они просто не смогли убежать от огня.
Коричневая волна, увенчанная черными барашками развевающихся волос, нахлынула на серо-стальную. На миг похоронила ее под собой и откатилась обратно, оставив после себя кровавый след. Еще одна самоубийственная атака, которую монолитный испанский строй встретил в мечи. Снова откат. И снова дикий, отчаянный навал даже не прикрытых ватными доспехами тел.
За спиной мешиков из рвущегося наружу пламени один за другим выбегали солдаты Диаса и строились в боевой порядок. В пышущих жаром доспехах, с прокопченными лицами и воспаленно горящими глазами они напоминали вырвавшихся из преисподней демонов. Сбоку послышался нарастающий топот кавалерии Сандоваля. Двадцать всадников – это сила, Кортес покорил Мешико и вассальные города-государства с шестнадцатью.
Отчаяние придало мешикам сил. Они бросились на разящие мечи. Навалились, продавили, разорвали строй. Вокруг Ромки закипели разрозненные схватки. На молодого человека насели два рослых индейца, почти одновременно обрушившие на его щит тяжелые дубинки. Заскрипели, тупясь об железо, осколки вулканического стекла. Левая рука онемела. Чтоб не попасть под вторую дубинку, Ромка кинулся вперед, боднув замахивающегося гребнем шлема в живот. Тот захрипел, пытаясь вдохнуть обратно выбитый из груди воздух, и стал складываться пополам. Дубинка второго мешика, метившего в Ромкину голову, треснула первого по затылку. Капитан отмахнул шпагой и почувствовал, как клинок тонет в упругом и податливом одновременно. Мешик взвизгнул тонко, по-бабьи и исчез из поля зрения.
Крепкие пальцы сомкнулись на Ромкином предплечье, побежали вниз, стараясь дотянуться до шпаги. Ромка ударил с разворота. Оттолкнул. Добавил ребром кулака и пнул ногой падающее тело. Замахнулся на невысокого юркого мешика, держащего наперевес тяжелое копье, но блокировать не успел. Все? Нет. Копейщик ткнулся лицом в траву. Мелькнул невдалеке плащ Мирослава, объясняя все.
Что-то широкое и теплое надвинулось на него из темноты. Ромка поднял голову и увидел роняющего с недоуздка слюну, косящего лиловым глазом жеребца, на котором свечкой восседал сам Гонсало де Сандоваль.
Отсалютовав мечом, он пустил коня в галоп, догонять разбегающихся мешиков. Следом пролетели еще три черных на фоне разгорающегося пожара силуэта.
Подошел Мирослав, упер в землю короткое, ухватистое древко подобранного копья со стеклянным листообразным лезвием в аршин длиной.
– Страшная штука, – спокойно, даже как-то буднично проговорил он. – Хошь коли, хошь руби. Злее алебарды будет.
– Ага, – кивнул головой Ромка, не слушая. Он смотрел, как солдаты сгоняют пленных в одну большую трясущуюся кучу.
– Напали на Шаласинго?! – обычно спокойный Куаутемок вскочил с высокого трона. – Уничтожили гарнизон?!
Гонец и случившиеся в зале жрецы – один невысокий пухлый мужчина в кроваво-красной накидке, верховный жрец храма бога войны Уицлипочтли, второй, худой и быстрый в движениях из храма божества преисподней Тескатлипоки – в ужасе распластались на полу. При недавно убиенном Мотекусоме за плохие новости обычно не казнили, но кто может знать, какие порядки наведет во дворце рука нового правителя. Будто исчерпав все силы в одном крике, Куаутемок упал обратно, заворочался, устраиваясь поудобнее, и подпер голову рукой.
– Как? – вполголоса спросил он себя. – Как горстка израненных, умирающих людей могла отважиться на такое? Даже если им помогали эти драные птенцы белоперой курицы – талашкаланцы[12].
Выходит, не врали легенды? Есть в teules что-то божественное? Какая-то неведомая сила? Но опускать руки нельзя. Надо бороться. Надо изловить и наказать этих белых демонов. Иначе те, кто возводил его на престол, могут без помощи пришельцев отправить его, Куаутемока, вслед за несчастным Мотекусомой. Взмахом руки он отпустил перетрусивших жрецов и велел подать бумаги, чернил и расщепленных палочек. Его планы лучше складывались, когда он записывал и зарисовывал свои мысли. В этот раз из-под его руки выходили все больше очертания длинных ножей и силуэты склянок с ядом.
Присланный Сандовалем вестовой чуть свет разбудил дрыхнущего под кустом Ромку и велел прибыть к капитану. Молодой человек сладко потянулся, разгоняя кровь по затекшим мышцам, потер глаза, выпил из фляги тепловатой воды, пожевал пучок травы для очистки зубов, подхватил с земли нагрудник и, на ходу застегивая ремешки, двинулся вслед за испанцем.
Капитан поджидал его у сгоревших городских ворот в полном боевом вооружении. За стеной что-то потрескивало и рушилось. Ветер приносил из города жирные хлопья сажи, которые оседали на голых плечах захваченных ночью индейцев. Те боязливо жались к теплой стене под охраной четырех арбалетчиков и четырех меченосцев.
– А вот и дон Рамон, – улыбнулся Сандоваль, завидев плечистую фигуру молодого человека. – Только вас и ждем.
– Приятно слышать. – Ромка коротко кивнул стоящим рядом Берналю Диасу, итальянскому капитану, которому давеча спас жизнь, и нескольким угрюмым усачам, наверное сержантам.
– Итак, – продолжал капитан. – Нам необходимо осмотреть город.
– А нельзя подождать, пока там все поостынет? – грубовато спросил Диас. Вояка не отличался склонностью к политесу.
– Ждать некогда. Вокруг мешикские гарнизоны. Мы попытались переловить всех, кто выскочил за ворота, но ночью кто-то мог сбежать и предупредить. Засиживаться тут опасно.
– Так, может, вообще не пойдем, вряд ли там есть кто-то живой? – сказал капитан стрелков, но Сандоваль и Диас ожгли его такими взглядами, что тот смутился.
Ромка понял, что конкистадоры рассчитывали не только на победу, но и на поживу и осмотр выгоревшего за ночь города был затеян только ради этого. Чтоб не повредить лошадям ноги, испанцы решили идти пешком. Взяв пять арбалетчиков и десять меченосцев, Сандоваль, Ромка и Диас (горячего капитана решили оставить в охранении) прошли каменную арку и очутились на главной улице. По обеим сторонам возвышались прямоугольные многоэтажные дома, когда-то белые, а теперь в следах черной копоти. Сквозь провалившиеся крыши в окнах виднелось голубое небо. Обугленные края занавесок печально колыхались на ветерке, словно оплакивая хозяев. Внутри потрескивали остывающие головни. Живых в ночном пожаре, похоже, не осталось, даже собак и домашней птицы не было слышно. Не тратя времени попусту, конкистадоры направились к главному си, возвышающемуся посреди селения.
Пирамида была достаточно высокая, но какая-то нелепая. До середины ее стены имели один угол наклона, а потом он резко изменялся на другой, более пологий. Видимо, строители спервоначалу не рассчитали наклона, а может, просто не хватило каменных блоков, и им пришлось сводить строение к вершине раньше. Приказав солдатам оставаться снаружи, капитаны поспешили внутрь храма. Его убранство ничем не отличалось от десятков виденных Ромкой в последний год. Небольшая комнатка, в центре жертвенный алтарь, утопленный в неглубокой, выложенной белым камнем чаше с небольшими круглыми отверстиями. Прямо за алтарем статуя божества. Плосконосый уродец с вываленным поверх набедренной повязки животом, широким носом и ощеренной пастью зло пучил на них каменные глаза. Его шею и бедра увивали гирлянды из подсохших цветов. Весь пол завален разноцветными лепестками, источающими запах цветов пополам с ароматом тления.
Чертыхаясь и богохульствуя, Сандоваль и Диас стали рыться в завалах вокруг алтаря, сбрасывая мусор на запятнанный бурым каменный пол. По мере того как мусора становилось меньше, проклятия и ругательства звучали громче. Что фигура сделана из камня, было совсем не удивительно, идолы из золота стояли только в крупных храмах столицы и больших городов вроде Чоулы, рассчитывать найти такое богатство в маленьком Шаласинго вряд ли стоило. Но здесь совсем отсутствовали и маленькие золотые фигурки, в изобилии украшавшие алтари других храмов.
– А может, наверху посмотреть? – предложил Ромка, чтоб перевести в другое русло жадность и злость конкистадоров, потерявших в «Ночь печали» почти все добытое раннее золото. Те встрепенулись, замолчали и чуть не наперегонки бросились наверх по узкой лестнице.
Молодой человек, придерживая бьющие по голени ножны, двинулся следом. Выбравшись через узкий люк на верхнюю площадку, он застал соратников, в молчании склонившихся над жертвенным камнем. Сделав несколько шагов, он заглянул через их плечи. На щербатом от многочисленных ударов ножа, буром от пролитой крови камне лежали конская сбруя, распотрошенное седло, пара стилетов и части одежды явно испанского происхождения.
Сандоваль скрипнул зубами, развернулся и, отодвинув Ромку плечом, спрыгнул в люк. Снизу донеслись его торопливые шаги, сопровождаемые позвякиванием шпор.
Ромка с Диасом переглянулись и поспешили вслед за капитаном. Когда, протиснувшись мимо идола, они вышли на улицу, солдаты встретили их недоуменными взглядами.
– Куда он делся? – спросил Диас.
– Велел дождаться вас да все тут осмотреть, а сам в лагерь побежал. Да так, будто за ним черти гнались, – ответил один.
– Ну, велел так велел, – пожал плечами Берналь. – Пойдемте, дон Рамон?
Обойдя храм с другой стороны, они снова оказались на главной улице и вскоре были у городских ворот. С поляны за стеной доносился шум, толпа гудела. Слышались выкрики, смешки, но в общем гуле разобрать, что происходит, было решительно невозможно. Ромка прибавил шагу, Берналь с солдатами поспешил следом. За воротами они увидели, что испанцы собрались в большой круг и внимательно наблюдают за происходящим внутри периметра. На правах капитана Ромка грубо ввинтился в толпу и вскоре оказался в первом ряду. В самом центре образованного людьми круга, на вытоптанной множеством ног траве была установлена большая деревянная колода. На ней лицом вниз лежал индейский юноша со связанными за спиной руками. Двое солдат всем весом навалились ему на плечи. Неподалеку горел костерок, рядом с которым на корточках сидел один из мрачных усачей. Он протягивал прямо в огонь длинный железный прут с грушевидным утолщением на конце. Сначала Ромке показалось, что он жарит собачью ногу, но, приглядевшись, понял, что на палке не кусок мяса, а какой-то железный набалдашник, постепенно раскаляющийся докрасна. Зачем?
Усач медленно распрямился и поднял палку повыше, стало видно, что на конце горячо алеет бука G. Guerra, – ахнул кто-то рядом. Война! Палач поднес раскаленное железо к плечу юноши. Тот задергался, но не смог вырваться из цепких лап держащих его солдат. Закричал. Алая буква прикоснулась к бронзовой коже, раздалось шипение. Крик юноши перешел в визг. Палач отнял клеймо от тела, спихнул индейца ногой с колоды прямо в траву и повернулся к солдатам:
– Тащите следующего!