Зеленые оборотни. Рассказы о хищных растениях. ДРЕВО СМЕРТИ: мифы и явь (Л. Г. Емельянов)

ДРЕВО СМЕРТИ: мифы и явь

Вернемся к знаменитому стихотворению.

Начало мифам об ужасно ядовитом пустынном дереве положил доминиканский монах Иордан Кателоки еще в 1330 году. С тех пор их количество только увеличивалось и обрастало все более устрашающими подробностями.

К тому времени, когда Пушкин стал писать свое стихотворение (опубликованное в 1828 году в альманахе «Северные цветы» под названием «Анчар, древо яда»), ему не надо было особенно и фантазировать. Упоминания о жутком дереве с таким именем уже имелись в научных источниках. Вот как, например, описывал анчар в середине ХVII века голландский ботаник Г. Румпф (в ряде работ пишется Румпфий, Румфиус. – Прим. автора.): «Все, чего коснутся его испарения, гибнет, так что все животные его избегают и птицы стараются не летать над ним, ни один человек не осмелится приблизиться к нему, разве что руки, ноги и голова будут защищены толстой тканью». Исключение существует лишь для василиска. Только эта безобразная ящерица, по его мнению, может безнаказанно жить под деревом смерти. Как не поверить авторитету ученого! Но откуда он мог взять такие сногсшибательные подробности?

Знаменитый анчар

Здесь уместно вспомнить чуть-чуть историю.

Это была эпоха колониальных войн, в которых особенно отличилась хорошо вооруженная Голландия. Она силой захваты вала не только близлежащие чужие территории, но и посылала свои корабли даже к далеким островам Азии, пытаясь ими завладеть. Поразительнее всего то, что Малайзия, против которой велась основная борьба, в 60 раз превышала территорию своей обидчицы по площади и во много раз по населению. Но сила была не на ее стороне.

Аборигены, защищаясь, оказывали яростное сопротивление. В сражениях с ними войска несли огромные потери от, казалось бы, пустякового оружия – самодельных бамбуковых копий и стрел. Заряженное сильнейшей отравой, разило оно наповал. Проходили столетия, а европейцы никак не могли постичь секрет смертоносного яда, чтобы успешно ему противостоять. Туземцы умели хранить свои тайны. Особенно те, которые облегчали им тяжесть борьбы за существование. Более того, они умышленно нагоняли страх на тех, кто ими интересовался.

Пугающая информация, естественно, доходила и до воюющих голландских солдат. Они были уверены, например, что одна лишь ветвь ядовитого дерева яванских джунглей, заброшенная на их сторону, в состоянии погубить целый лагерь.

Чтобы ускорить порядком затянувшуюся разгадку туземной отравы, к работе стали привлекать естествоиспытателей. Но в боевой обстановке, да еще на чужой территории, не так-то просто проводить какие-то изыскания – любой европеец мог получить здесь метко посланную из засады пулю или стрелу.

Вряд ли занимался ими и отправленный с этой целью в Малайзию Румпф. Как считает американский дендролог Эдвин Меннинджер (здесь и далее мы ссылаемся на его сведения. – Авт.), красочно описанное голландским ботаником опасное дерево тот на самом деле в глаза не видел, хотя и провел в этой островной стране долгие 15 лет. Проваливалось порученное ему важное задание, и в поисках хоть какой-либо информации о зеленом убийце Румпф стал методично досаждать расспросами местного губернатора.

Насколько тот разбирался в ботанике, трудно сказать. Судя по приставке к должности (генерал), ему и не требовалось ее знать. Но слухи о страшном дереве до него наверняка доходили. И любознательность настырного голландца была однажды им сполна удовлетворена. Анчар он описал в самых мрачных красках. Для пущей убедительности ботанику осторожно вынесли и дали подержать в руках наглухо закрытый (как же иначе, если внутри таится смерть!) бамбуковый цилиндр, в котором якобы находилась веточка этого ядовитого дерева. Впечатлительному ученому показалось, что он ощутил при этом легкое покалывание, схожее с реакцией переохлажденной ткани на тепло. И сделал вывод: от яда анчара полностью не спасают даже прочные стенки. Он проникает через них и воздействует на кожу.

Написать отчет теперь уже не составляло труда. Понятно, что в основу его легли весьма сомнительные материалы (за что купили, как говорится, за то и продали). Перепроверить полученные сведения не удалось. Да и не хотелось. Кому охота встретиться при этом с воинственно настроенными туземцами, рискуя собственной головой.

И байка пошла гулять по белу свету, обрастая по пути новыми живописными подробностями. К ХVIII веку они стали настолько устрашающими, что не выдержали уже англичане. Они организовали собственную проверку. Но и она не дала нужных результатов. Полученные ими сведения оказались еще более фантастическими.

В конце ХVIII века на Яве побывал еще один голландский естествоиспытатель – Фёрш, врач по профессии. Ничего путного в отношении яда он тоже не разузнал, хотя и написал о своей поездке пространное сочинение. В нем он подтвердил ботаническую сказку своего соотечественника. Вот что утверждалось в его труде: «Здесь внутри острова растет опаснейшее дерево, которое убивает не только коснувшихся его, но и всех, которые осмелятся к нему подойти на значительное расстояние. Даже на окружающие его растения действует оно убийственно, почему и стоит одиноким посреди пустынной долины, окруженное вокруг на три мили лишь костями зверей и человека». В этой зоне нет даже ни мышей, ни крыс, ни паразитов. Неосторожно подлетевшая птица тоже находит здесь погибель.

Один из таких же незадачливых путешественников, по словам исследователя растительности Малайского архипелага профессора В. М. Арнольди, пошел еще дальше в своих фантазиях. Он увеличил радиус поражающего действия анчара до 15 миль. «Вся эта пустынная местность, – утверждал он, – настоящая долина смерти!»

Тут перемешана правда с вымыслом. Дело в том, что на Яве и впрямь есть места массовой гибели животных и птиц, иногда находят здесь смерть и люди. Но гибнут они по другой причине – от ядовитых выделений из вулканов и трещин земли. Главным образом от углекислого газа и паров серы, которые скапливаются в понижениях рельефа. Доказал это в 1837 году У. Х. Сайкс, который посетил одну из так называемых долин скелетов. Он оставил здесь на ночь собак и кур, а наутро обнаружил их мертвыми.

Ущелья и долины смерти есть, кстати, также в США, Италии и даже на российской Камчатке – на территории Кроноцкого заповедника. Но «злокозненные» деревья тут тоже ни при чем. В колорадской смертоносной зоне, например, одно время массово (стадо за стадом) гибли овцы и другие домашние животные. От земли здесь исходил неприятный запах, напоминающий чесночный, а цветы пахли испорченными яйцами. Виновником же трагедий оказалась почва, сильно зараженная ядовитым селеном. Из почвы он поступал в растения и дальше по экологической цепочке в тела различных животных. Концентрация его в клетках всего лишь в 0,001 % делала растения опасными для жизни.

В Камчатской долине смерти (наиболее опасный ее участок размером всего 50 на 100 метров), помимо двуокиси углерода, сероводорода, сероуглерода и некоторых других вулканических газов, в приземном слое воздуха в 1982 году были обнаружены высокотоксичные цианистые соединения. Они вызывали гибель даже таких крупных и подвижных зверей, как медведи и росомахи. Растительности же здесь почти нет вообще.

Вернемся, однако, к сочинению Фёрша.

Зловещая слава о дереве-убийце, казалось бы, должна была вмиг образумить других любопытных и остановить смертельно опасные к нему походы. Ведь людская молва о леденящих кровь событиях распространяется мгновенно. А вояжи к гибельному растительному объекту, как ни странно, продолжались. Об этом свидетельствуют рисунки тех лет: под древесной кроной зеленого душегуба, наряду с животными, разбросаны явно и человеческие кости. Причем в великом множестве. Как объяснить людское безрассудство?

Оказывается, очень просто, если верить Фёршу. Он терпеливо разъясняет загадку костных нагромождений: это, якобы, останки преступников, приговоренных за свои злодеяния к смерти. Их принудительно приводили сюда и давали весьма своеобразный шанс выжить. Надо было исполнить лишь единственное поручение местных повелителей: сходить к упасу (туземное название ядовитого дерева) и набрать из него яда для обработки стрел. Ну а там уж как кому повезет.

Здесь и дальше любопытно проследить развитие событий в ботаническом сочинении и в стихотворении Пушкина. В поэтическом изложении они выглядят так:

Сходство в действиях, как видим, почти полное.

Исследуем далее.

У Фёрша: в случае благополучной доставки опасного груза осужденных ждало прощение. Но счастье улыбалось немногим. Назад возвращался лишь один человек из десяти (от такого счастливца голландец, по его словам, и узнал о свойствах дерева). Остальные погибали от вредных испарений. От полутора тысяч загнанных сюда людей в живых через два месяца осталось не более трехсот. Спастись от летучей смерти, как свидетельствуют и другие источники такого рода, можно было только при попутном ветре, который дул бы в сторону упаса и, следовательно, относил бы от человека ядовитые газы.

Румпф, если вспомнить его труд, вообще рекомендовал подходить к дереву, лишь основательно подготовившись: закутав голову, руки и ноги платками. Иначе смельчака поразит жестокий озноб и он упадет тут же без сознания. Дальнейшее нетрудно представить.

Пушкин же рисует финал следующим образом:

Как видим, путник у него, набрав смертоносного яда, все же возвращается и умирает не сразу и не у дерева. Но грозный образ анчара от этого не только не меркнет, а проступает с еще более потрясающей силой.

Сочинение голландского хирурга, несмотря на отдельные случаи неодобрения со стороны современников (некоторые прямо называли это ложью), было переведено на многие языки. Приведенные в нем сведения мало-помалу проникли во все европейские руководства по естественным наукам и долго еще будоражили умы. Неудивительно, что каким-то образом эта ботаническая сказка дошла и до Пушкина.

Соблазнился увлекательным материалом и Томас Майн Рид, автор многих приключенческих романов. В книге «В дебрях Борнео» он посвятил данной теме целых три главы. Удивительные события происходят у него под большим деревом, где останавливаются потерпевшие кораблекрушение путешественники. Они разжигают там костер, чтобы приготовить ужин.

Дерево выглядит густым и развесистым, с ярко-зелеными глянцевитыми листьями, образующими сплошной шатер. Лучшего места для отдыха невозможно и придумать. Но очень скоро все пятеро чувствуют странную дурноту, которая выражается легким головокружением и подташниванием еще во время ужина. Тошнота постепенно усиливается, сопровождаясь все более частой рвотой. Затем начинается бред.

Совпадение сроков недомогания с окончанием еды невольно наводило на мысли, что в пище (мясе убитых накануне птиц-носорогов) оказался какой-то яд. Майн Рид пишет: «Время от времени то один, то другой, не находя себе места, поднимался с земли и брел куда-то. Но и это не помогало. Тошнота, то и дело пере ходившая в рвоту, продолжалась, голова кружилась, а ноги так дрожали и подкашивались, что, сделав несколько шагов, человек в изнеможении падал, моля Бога о смерти, которая положила бы конец всем их страданиям».

Спасение пришло с рассветом. Наблюдательный малаец, волею судьбы оказавшийся в их компании, внимательно посмотрел вверх, на крону, и все понял: источник яда не пища, а приютившее их на ночь дерево. Это был печально известный среди местного населения анчар. Люди дышали его отравленными испарениями, а дым от продолжавшего гореть всю ночь костра лишь усиливал их действие.

В конце рассказа писатель как бы приоткрывает завесу над тем, что было общеизвестно в его времена о зеленом отравителе: «Кто из путешественников после того, как его судно избороздило все моря вокруг островов Малайского архипелага, умудрился бы не знать, что такое анчар! Пожалуй, в целом мире нет уголка, где бы люди не слыхали об этом дереве, отравляющем все живое своим ядовитым дыханием: даже трава, и та не растет под ним».

Нарисованная метким пером прозаика картина сродни пушкинской. Иначе и не могло быть. Майн Рид руководствовался аналогичными источниками: рассказами бывалых путешественников и очень похожими на них сообщениями тогдашних ученых. И те, и другие в ХVIII, а многие еще и в начале ХIХ века свято верили в необычайную ядовитость упаса. Тем более что само слово это по-малайски означает «яд».

Многие мифы рухнули, когда анчаром занялись серьезные исследователи. Первым точную характеристику его дал в 1804 году французский ботаник Лешено де ла Тур. А спустя три десятилетия с небольшим, в 1835 году, другой европейский ботаник, знаток яванской флоры Ц. Блюм (иногда пишут – Блюме) подробно описал его в своем научном атласе. И поместил в нем прекрасный рисунок анчара – настоящего, а не вымышленного, растущего прямо на кофейной плантации. Самое интересное, что под ним стоит живой человек без всякой тени страха на лице. Как будто это самое обыкновенное дерево. А на ветвях преспокойно сидят птицы и не падают вниз мертвыми, «жертвами яда», как утверждал еще Фёрш.

Задержись Пушкин с написанием всего на 7 лет, и он узнал бы правду о воспетом им древесном монстре. Но тогда бы, возможно, и не родился замечательный шедевр, который до сих пор волнует наше воображение.

Стихи об анчаре, кстати, за 39 лет до Пушкина сочинил еще один поэт, дед великого Чарльза Дарвина – Эразм Дарвин. Будучи довольно известным натуралистом, он тем не менее тоже поверил в легенды об этом дереве и изобразил его чудовищный лик в поэме «Ботанический сад». На русский язык, кажется, она не переведена и до сих пор. Пушкин мог читать ее во французском переводе, поскольку прекрасно знал язык этой страны. Но это всего лишь предположение.

Теперь уже ни для кого не секрет, что анчар в природе действительно существует. И даже не один, а несколько видов. Они из того же семейства тутовых, что фикус, хлебное дерево и шелковица. Родовое название – анчар (Antiaris) им дал упомянутый выше Лешено. Худой славой, судя по всему, народная молва наделила анчар ядовитый (Аntiaris toxicaria) – стройное вечнозеленое дерево с гладким, без ветвей, стволом и красивым полушарием маленькой кроны. Оно пользуется наибольшей известностью. Листья его простые, яйцевидно-удлиненной формы. Цветки – мелкие, невзрачные, зеленовато-желтые, собраны в плотные округлые головки. Развивающиеся из них красные мясистые плоды похожи на наши маленькие груши. Их охотно едят птицы. А семенами даже лечат некоторые болезни.

Дерево распространено от Африки до Южного Китая и островов Фиджи в Тихом океане. Высота деревьев примерно такая же, как и у наших сосен, – до 40 метров. Так в справочниках. А вот профессору В. И. Полянскому в южно-китайских тропиках встречались экземпляры и посолиднее – 50-метровой высоты с мощными дисковидными корнями-подпорками, из которых местное население делало колеса, весьма прочные. Окружность такого гиганта у основания составляла около 8 метров, а в поперечнике доходила почти до трех. И таких великанов росло здесь несколько.

Прочие сведения об анчаре созданы человеческой фантазией. Растет он вовсе не в знойной пустыне, а в достаточно комфортных климатических условиях. Главным образом во влажных тропических лесах. Майн Рид утверждает, что в разных местах (на Яве, Целебесе, Бали и Борнео) его называют по-разному: таюм, гиппо, уно, анчар, упас. И все они в переводе означают одно – «дерево яда».

Доля правды в древних описаниях и в народной молве есть. Растение, несомненно, ядовито, но не столь губительно для живого, как в бессмертных строках Пушкина. Млечный сок (латекс) не «каплет сквозь его кору», а может быть выделен (до 250 г в сутки) только через ее надрезы. На воздухе он застывает камедистой массой. Чем старее дерево и чем ниже сделан надрез, тем сок разрушительнее. На царапинах кожи он вызывает нарывы, опухоли, от которых у чувствительных людей может повышаться температура. Но гораздо больше опасен при непосредственном поступлении в кровь, так как токсичен для сердца.

Ядом в нем, как теперь доподлинно установлено, является гликозид антиарин, похожий на стрихнин. Когда кролику ввели в кровь 0,3 мг этого отравляющего вещества, через 12 минут у него случился сердечный паралич. Аналогичное действие он оказывает и на человека.

Малайцы действительно смазывают соком анчара наконечники боевых стрел для своих духовых ружей (применяли его с данной целью даже в начале XX века), но для большей эффективности добавляют к нему и другие яды. Такое оружие, сдобренное соком упаса, туземцы, кстати, используют и на охоте. Отравленный участок убитого таким способом животного они просто вырезают.

Поверье же о ядовитости самого воздуха вокруг анчара, да еще на многие мили, которые по этой причине якобы свободны от всего живого, – явная выдумка. Человеку, зверю или птице он не причиняет никакого вреда. Ни в тени (наибольшее, как утверждалось, поражающее действие), ни на свету. Живые молодые деревья упаса не раз присылали в ботанические сады Европы, не опасаясь за последствия.

Существует мнение, что Пушкин сам прекрасно понимал надуманность приписываемых анчару ужасов. Но в стихах можно разглядеть глубинный смысл со скрытым политическим подтекстом. Под образом смертоносного древа поэт подразумевает царившую в верхах власти тиранию. Удушающая атмосфера николаевского времени опустошала все вокруг. Яд клеветы и преследования особенно распространился после выступления в 1825 году и казни декабристов. Пушкин, сочувствовавший им, клеймил своими строками рабство и призывал, по сути, к свержению поработителей.

Но нас все же больше интересует ботаническая основа.

Уже после смерти певца анчара выяснилось, что пресловутое «древо яда» ничуть не страшнее наших обычных ядовитых растений. Но мы не боимся их и не обходим стороной. А содержащие токсические вещества ландыши даже собираем в букетик, нюхаем прекрасные белые цветы и любуемся ими. Без всяких вредных последствий. Снаружи они не представляют никакой угрозы.

У туземного зеленого страшилы потенциальная опасность тоже внутри, да и ту иногда преувеличивают. Ботаник Э. Корнер однажды наблюдал, как плодами анчара (а сок некоторых из них тоже считается ядовитым) с удовольствием лакомились местные ребятишки. Сам он так и не решился последовать их примеру: удержала прочно закрепившаяся за деревом нелестная слава. Она и теперь еще настораживает некоторых, считающих, что нахождение под сенью анчара не всегда может пройти безнаказанно. Хотя, как утверждают другие, сидеть или лежать под анчаром так же безопасно, как и под нашей отечественной березой.

Одним из первых среди русских ботаников убедился в этом профессор Харьковского университета В. М. Арнольди, когда он в 1908 году по поручению Академии наук посетил знаменитый ботанический сад в Бейтензорге (на острове Ява). Под одним из росших там анчаров он обнаружил специальную скамейку для отдыха. Прохожие присаживались на нее, ничем не рискуя и даже с пользой для своего здоровья. Многие часто и не подозревали, под каким «страшилищем» сидят. Рядом с мнимым деревом смерти росли деревья жизни – хлебные. Они лишний раз подчеркивали, что легендарный сосед ни для кого не представляет реальной опасности.

Позже с анчаром в разных частях света познакомились и другие наши ученые. Многие с удовольствием фотографировались под ним, делали необходимые измерения, проводили некоторые исследования. Без всякой боязни. Так же как и с любым биологическим объектом. Казалось бы, россказням о растениях-вампирах пришел конец.

Но не тут-то было. Они еще долго давали о себе знать. А поразительнее всего то, что нет-нет да и мелькнут в печати в настоящее время. Поэтому есть смысл кое-что добавить к сказанному.