Глава третья
Палатин, или Холм императоров
Если Форум – старейшая из римских площадей, то Палатин римляне считали главным по старшинству среди римских холмов. В величайшей римской поэме, «Энеиде», сказано, что первый город на месте Рима основали выходцы из суровой греческой Аркадии; он назывался Паллантий, и Палатин был его ядром и центром. Вергилий не мог сделать основателем Рима самого Энея, героя Троянской войны: этому мешала традиционная хронология, согласно которой от падения Трои до основания Рима Ромулом и Ремом прошло больше четырехсот лет. Но совсем не показать в поэме будущее величие города он тоже не мог, и поэтому в восьмой песни «Энеиды» правитель Паллантия, мудрый грек Эвандр, показывает Энею и его спутникам те места, которые первым слушателям поэмы были хорошо знакомы. Через несколько поколений после Энея здесь, на Палатине, Ромул наблюдал полет коршунов, возвестивших ему основание города; здесь, по одной из версий древних книжников, он возвел стены так называемого «квадратного Рима» (Roma Quadrata), здесь вплоть до окончательного укоренения христианства чтили «хижину Ромула» – простой дом из плетня с тростниковой крышей.
Археологи много раз обнаруживали, что у древнейших римских легенд есть исторические основания. Предание и на этот раз оказалось правдивым. Когда в начале xx века на Палатине начали проводить серьезные раскопки, обнаружилось, что люди жили там с очень давних времен – по крайней мере, за несколько веков до официальной даты основания Рима. Имидж «главного холма», средоточия власти и силы, сохранился надолго: в середине 1930-х годов дворец Флавиев, самую большую и помпезную античную постройку на Палатине, спешно (и весьма произвольно) отреставрировали, чтобы произвести впечатление на Гитлера, когда тот посещал Италию с официальным визитом в мае 1938 года. Принимали его с древнеримской пышностью: в Неаполитанском заливе показали парад двухсот военных кораблей, в Риме – учения армейских и авиационных частей. Вся эта игра мускулами, впрочем, не произвела особого впечатления на фюрера, и отношения между союзниками остались прохладными.
Мало что напоминает об имперской помпезности на нынешнем Палатине. Долгое время холм был вовсе закрыт для посещения: там неспешно вели археологические раскопки. Эти работы продолжаются (и конца им не видно – раскопана меньшая часть памятников), но Палатин – одна из немногих археологических зон в центре Рима, где можно просто гулять. Гуляя же – легко забыть о том, чем был этот холм для людей, живших на нем и вокруг него две тысячи лет назад: постройки на Палатине сохранились еще хуже, чем на Форуме, обозначений почти нет. А внушительные, облицованные кирпичом ребра и своды, что торчат по краям холма (особенно с северной стороны, возле Форума, и с юго-западной, возле Большого цирка), – это остатки не самих зданий, а их фундаментов. Кроме того, Палатин рос не только вширь, но и ввысь. Нынешний холм – в значительной степени дело человеческих рук: в центральной его части культурный слой поднимается над природной геологической основой на целых пятнадцать метров!
Сады
Прогулку лучше всего начать с садов Фарнезе. На этом месте когда-то стоял императорский дворец – точнее, та его часть, что получила в археологической традиции название Domus Tiberiana. Строить его, вероятно, действительно начинал Тиберий, но императоры Гай (Калигула) и Нерон внесли в строительство не меньший вклад. Потомство осудило их как дурных правителей, и память о них изгладилась из имени дворца.
Кардинал Алессандро Фарнезе (будущий папа Павел III) разбил в этой части холма живописный сад по проекту архитектора-маньериста Джакомо Бароцци да Виньола. В xvii веке, когда впервые после античных времен на Палатин подвели воду, Джироламо Райнальди установил в садах фонтаны. В xix веке по соседству с роскошной виллой семейства Фарнезе возникла «Вилла Миллс» – неоготический «пряничный домик», принадлежавший эксцентричному англичанину, разбогатевшему в Вест-Индии. Мистер Миллс оказался последним домовладельцем, устраивавшим частные приемы на Палатине, – так ниточка традиции протянулась от расцвета Римской империи до заката империи британской. Все эти здания постигла грустная судьба: неаполитанский король, которому досталась вилла Фарнезе, вывез значительную часть ее сокровищ в Неаполь; потом виллу купил французский император Наполеон III (который, кстати, страстно увлекался археологией – это по его указанию археолог Пьетро Роза провел масштабные раскопки в разных частях холма). Когда сады и вилла перешли в собственность итальянского правительства, почти все строения нового времени снесли. Сейчас только восстановленные ворота на улице Сан Грегорио (один из входов в археологическую зону) да лестница xvi века, в которую встроен покрытый мхом фонтан (она поднимается на Палатин со стороны Форума), напоминают о роскошестве былых времен.
Ботанические раритеты садов Фарнезе были знамениты еще в xvii веке, но нынешняя планировка насаждений – в значительной степени дело рук еще одного археолога времен Наполеона III, Джакомо Бони. Бони работал на раскопках Форума, но жил на Палатине. Там он и похоронен – в центре садика, восстановленного им по древнеримским образцам.
Геракл и быки Гериона. Рисунок на древнегреческой вазе.
Фарнезские сады стоят в окружении храмов. Главным религиозным центром Рима был Капитолий – из западной части нынешних садов Фарнезе открывался величественный вид на храм Юпитера. Особенно величественным этот вид стал, когда усилиями нескольких поколений Палатин сравнялся по высоте с Капитолием.
С юга, со стороны Большого цирка, на Палатин поднималась «лестница Кака», названная так в честь известной истории с похищением крупного рогатого скота. Геракл, которого под именем Геркулеса римляне очень чтили, прилег вздремнуть на берегах Тибра, и в это время местный пастух-великан по имени Как украл несколько волшебных быков Гериона, незадолго до того добытых Гераклом в ходе своего десятого подвига. (В том, что эту историю поместили на берега Тибра, есть некоторая логика: Герион, по легенде, обитал на крайнем Западе, в испанском Гадесе – ныне Кадис, – и, возвращаясь к своему хозяину Эврисфею в пелопоннесский Тиринф, Геракл вполне мог проходить через Италию.) Чтобы герой не отыскал своих быков, хитрый Как затащил их в пещеру хвостами вперед, так, чтобы казалось, что следы ведут не внутрь, а наружу. Проснувшись от богатырского сна, Геракл обнаружил, что счет неполон, и отправился на поиски; увидев следы перед пещерой Кака, он остановился в замешательстве, но спрятанные там животные мычанием выдали себя, и Как поплатился за свое преступление. Лестница, вероятно, отмечала то самое место, где произошли описанные события – хотя римляне в этом путались и называли местом гибели Кака еще и Бычий форум, старейший рынок на берегу Тибра.
Храмы
Юго-восточный кусок Палатина, к которому поднималась лестница Кака, – одна из немногих почти полностью раскопанных частей холма. Благодарить за это следует грабителей нового времени (xv-xviii вв.), которые утащили оттуда практически все ценные стройматериалы (и, видимо, кучу артефактов), обнажив фундаменты зданий. Бетон их не интересовал, и поэтому цоколи храма Великой Матери и маленького храма Виктории-девы сохранились (а вот цоколь соседнего храма Виктории, сложенный из известкового туфа, они разобрали практически полностью, добравшись до колодцев и цистерн древних республиканских времен).
Храмы Виктории, Великой Матери и малый храм Девы Победы (реконструкция).
Храм Виктории традиция относила к сказочным временам Эвандра. На самом деле его заложил в 307 году до н. э. Луций Постумий Мегелл – на средства из штрафов, собранных в бытность чиновником-эдилом. Спустя семь лет этот же Постумий Мегелл был выбран консулом. Его коллега Марк Атилий Регул отправился воевать самнитов, буйное италийское племя, долго (вплоть до императорских времен) сопротивлявшееся римской экспансии. Мегелл по болезни остался в Городе. Противники встали лагерями друг напротив друга, и тут самниты под покровом ночи и тумана совершили вылазку столь дерзкую, что римляне были взяты врасплох: они напали на римский лагерь. Римляне, ориентируясь только на крики врагов, были оттеснены к укреплениям, и лишь ругань консула Регула: «Вы что, собираетесь потом осаждать собственный лагерь?!» – придала им сил и помогла отбросить неприятеля. Когда вести о сражении (сильно преувеличенные) дошли до Рима, Мегелл, презрев болезнь, помчался к театру военных действий со своим войском – но перед этим освятил храм Виктории. Самниты, не рискнув сражаться на два фронта, отступили.
Виктория в это время становилась все более важным римским божеством: завоевание Италии шло полным ходом, не за горами была первая война с Карфагеном за средиземноморское (читай – мировое) господство. Храм, скорее всего, был величественным и роскошным; то немногое, что сохранилось, указывает на реставрацию i века до н. э., а найденный обрывок надписи свидетельствует о какой-то перестройке времен Августа.
В 193 году до н. э., вскоре после мучительной второй Пунической войны, потребовавшей напряжения всех сил государства, римляне были истощены, нервничали по поводу и без повода и тщательно следили за всякими знамениями. Историк Тит Ливий рассказывает, что в тот год сами собой обрушились несколько построек, прошел каменный дождь, а в Капуе рой пчел прилетел на форум и сел в храме Марса; насекомых тщательно собрали и предали огню. Ситуация требовала обращения к гадательным книгам; «объявили девятидневные жертвоприношения и молебствия, Город был очищен подобающими обрядами. В те же дни, по прошествии двух лет после обетования, [выдающийся государственный муж] Катон посвятил храмик (aedicula) Деве Победе около храма Победы»[17].
Культ Виктории постепенно все теснее сливался с культом основателей Рима, и неслучайно площадку для обоих храмов Победы на Палатине отвели рядом с местом, где, по легенде, пастух Фаустул и его жена воспитывали в простой хижине найденных в лесу близнецов Ромула и Рема. Хижины на этом склоне холма и вправду стояли с самых незапамятных времен – их остатки можно увидеть, если посмотреть от храмов в сторону Большого цирка. Была ли среди них та самая хижина – трудно сказать, но римляне в этом не сомневались. Историк Дионисий Галикарнасский в своих «Римских древностях» писал, что древнейшие жители Лация жизнь вели «пастушескую и пропитание добывали собственным трудом, живя в горах в хижинах, которые они построили из дерева и покрыли камышом. Одна из них стояла еще в мое время на кряже Паллантия, обращенном к цирку. Называется она Ромуловой, ее как святыню охраняют те, в чье попечение она входит. И ничего в ней не утрачивают, но чинят ее и возвращают ей прежний облик, буде в ней что-нибудь приходит в негодность от непогоды и времени»[18]. Подобно постоянно реставрируемому кораблю Тесея на афинском Акрополе, хижина Ромула была примером диалектического противоречия: через несколько веков в ней не осталось ни одного изначального бревна, и все-таки это по-прежнему была «та самая хижина».
Рядом с храмом Виктории, под небольшим углом к нему (так, что фронтоны зданий почти соприкасались), стоял храм Великой Матери Богов. Когда Ганнибал стоял у самых ворот Рима и государство, казалось, вот-вот рухнет, обратились, по обычаю, к Сивиллиным книгам и вычитали в них таинственное требование привезти Мать. Толкователи объяснили, что Мать – это фригийская Матерь Богов, великая Кибела, которую чтили еще троянцы. Главное святилище Кибелы находилось на горе Иде, в городе Пессине, а главной святыней был небольшой треугольный камень – по разным свидетельствам, то ли заменявший лицо на статуе богини, то ли вставленный этой статуе в рот (как и многие священные камни, камень Кибелы, вероятно, был метеоритом). Отправили посольство к царю Атталу, владыке тех мест; царь колебался (возможно, опасаясь настроить против себя Ганнибала). Тут вовремя случилось землетрясение, которое римляне поспешили объявить гневом Кибелы на царя (Овидий также сообщает, что с небес раздался голос богини, требовавший перевезти ее в Рим – город, достойный вместить всех богов). Аттал испугался и уступил святыню. Со всяческими предосторожностями драгоценный груз был доставлен до Италии, но в самом устье Тибра возле Остии корабль сел на мель. Встречающие, среди которых были самые родовитые мужчины и женщины Рима, пришли в замешательство. Тогда знатная матрона (в некоторых источниках – весталка) Клавдия Квинта, всегда одетая чуть роскошнее, чем позволяли приличия, и за это подозреваемая в разврате, поплевав на ладони, взялась за канат и одним рывком сорвала корабль с мели. Народ возликовал, Клавдию объявили народной героиней, все сплетни были немедленно забыты. Таинственный объект поместили в храме Виктории, спустя несколько лет освятили новый храм и учредили в честь Кибелы-Матери Мегалезийские игры, а приношения ей совершали самым простым древним кушаньем – творогом, смешанным с травами.
Хижина Ромула (реконструкция).
Храм горел два раза, причем оба раза статуя Клавдии Квинты чудесным образом оставалась цела. До нынешних времен от него не дошло почти ничего, кроме бетонного подиума, относящегося к одной из перестроек после пожара в конце ii века до н. э. В палатинском Антикварии есть статуя, которую считают изображением Кибелы: богиня сидит на троне, охраняемая двумя львами.
К востоку от этого скопления храмов, за небольшим жилым кварталом (о котором чуть позже) возвышался еще один храм – Аполлона. Это был второй храм Аполлона в Городе (первый стоял на Марсовом поле), посвященный и воздвигнутый Октавианом (будущим Августом) в честь двух своих решающих побед – над Секстом Помпеем при Навлохе у берегов Сицилии и над Антонием и Клеопатрой при Акции пять лет спустя, в нынешнем Амвракийском заливе на западном побережье Греции. Октавиан считал Аполлона своим личным покровителем. В Акции ему тоже был возведен храм. Ходили слухи, что мать Октавиана Атия за девять месяцев до рождения сына провела ночь в святилище Аполлона, где бог овладел ею в виде змея, оставив на память родимое пятно змееобразной формы. Другие элементы аполлоновского культа тоже должны были импонировать правителю: покровительство искусствам и жестокая мстительность к врагам. Двери палатинского храма были украшены рельефами из слоновой кости, на которых неприятели Рима и Аполлона терпели поражение за поражением. Один рельеф изображал оттеснение галлов от святилища Аполлона в Дельфах в 278 году до н. э., другой – гибель детей гордой Ниобы от стрел Аполлона и Артемиды-Дианы. Культовые статуи в целле храма – Аполлон, Диана и их мать Латона – были изваяны лучшими греческими скульпторами, а на фасаде, обращенном к востоку, красовался бог солнца Гелиос на своей волшебной колеснице.
Вокруг храма был выстроен портик, носивший название «Портик Данаид». В убранстве этого здания Август зашифровал еще одну угрозу врагам. Где именно располагался портик – неясно; возможно, после великого пожара при Нероне он сгорел и не был восстановлен. Его украшали колонны из нумидийского желтого мрамора, статуи пятидесяти Данаид и их отца.
Данаиды были дочерьми Даная, а Данай считался прародителем греческого народа (у Гомера все греки вообще называются «данайцами»). Пятьдесят Данаевых дочерей вышли замуж за своих двоюродных братьев, сыновей египетского царя, и в первую брачную ночь сорок девять из них по приказу отца перебили мужей (последняя, пятидесятая, дрогнула и была за это наказана отцом). В свете победы над Антонием и Клеопатрой и превращения Египта в римскую провинцию намек Августа был прозрачен.
В палатинском Антиквариуме хранятся две статуи Данаид из черного греческого мрамора и одна из красного; возможно, черные и красные фигуры чередовались между колоннами. Август пристроил к храму Аполлона библиотеку, достаточно большую для того, чтобы там можно было проводить заседания Сената, – и Сенат нередко собирался в этой библиотеке, особенно под конец правления Августа, когда старому императору стало тяжело спускаться на Форум. Приняв должность Верховного понтифика, Август возвел рядом еще и небольшое святилище Весты.
Окончательно важность нового храма Аполлона была утверждена, когда Август поместил там книги сивиллиных пророчеств. Пророчества хранились в золотых сундуках, а сами сундуки были спрятаны под пьедесталом статуи Аполлона.
Кумская сивилла. Микеланджело, фрагмент росписи Сикстинской капеллы.
СивиллыСивилла – греческое слово; оно означает «пророчица». Почитание пророчиц-сивилл уходило корнями в глубокую древность, скорее всего – до-индоевропейскую. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что оно было обращено на женщин. К тому времени, как европейская древность обрела слышный нам голос, жизнь уже была устойчиво патриархальна, и лишь остатки самых древних обрядов напоминали о тех временах, когда кровожадные всадники еще не обрушились на Европу из своих степей и мирные исконные европейцы почитали своих богинь в материнском обличье. (Это лишь одна из гипотез о доиндоевропейских временах; за давностью лет и отсутствием письменных свидетельств она остается гипотезой.) Жрицами таких древнейших культов были девы-весталки в Риме и сивиллы-пророчицы по всему Средиземноморью.
Назвать точное число сивилл невозможно – как и положено полусказочным персонажам, они двоятся и путаются между собой. Согласно всем античным источникам, их объединяющие черты – долголетие, отрешенность от всего земного и таинственная зашифрованность пророчеств.
Сивилла, которую больше прочих почитали римляне, обитала на берегу Неаполитанского залива. Первые зерна цивилизации на итальянской почве проросли именно здесь (если понимать цивилизацию в традиционном смысле – как начала государственного устройства и умение читать и писать): на острове Питекусе (ныне – Искья) поселенцы с греческого острова Эвбеи основали в viii веке до н. э. форпост для торговли с местными италийскими племенами. Когда колония стала разрастаться, были основаны Кумы – первый греческий город в материковой Италии.
Про Кумскую сивиллу римляне рассказывали разные истории. Самая древняя из них была такая. Однажды к царю Тарквинию Древнему пришла неизвестная женщина и предложила на продажу девять пророческих книг. Царь поинтересовался, почем товар; женщина назвала невообразимую цену, и царь высмеял ее как сумасшедшую. Женщина пожала плечами, развернулась и ушла. Вскоре она пришла снова, сказала, что сожгла три книги из девяти, и предложила оставшиеся шесть книг по той же цене. Тарквиний подумал: «Ну точно ненормальная», – и снова ее выгнал. Когда упорная коммивояжерша явилась снова, уже с тремя книгами, что-то заставило царя задуматься. Его советники, взглянув на книги, пришли в неописуемое возбуждение: «Это же пророчества, – сказали они, – в которых записаны грядущие судьбы римского народа! Покупай, сколько бы она ни просила! А где остальное?» Смущенный Тарквиний купил три книги по первоначальной заоблачной цене, а сивиллу (ведь это была она) с тех пор никто не видел среди людей.
Как и все римские легенды, относящиеся к царским временам, история про Сивиллины книги находится на грани между преданием и сказкой. Но книги существовали на самом деле и хранились в святилище Юпитера Капитолийского под надзором специальной жреческой коллегии из пятнадцати человек. К ним обращались, когда над государством сгущались тучи, и обычно получали ответ достаточно туманный, чтобы на некоторое время отвлечься на интерпретацию. Рекомендации Сивиллиных книг порой бывали весьма брутальны: когда римляне обратились к святыне после катастрофического поражения при Каннах, они вычитали там наказ заживо похоронить на Форуме двух галлов и двух греков, что и было сделано. В 83 году до н. э. храм Юпитера сгорел дотла вместе с пророчествами, и когда бурная эра гражданских войн подошла к концу, Август приказал восстановить Сивиллины книги по материалам цитат, копий, воспоминаний и прочим источникам; вот эти-то копии с тех пор и хранились в храме Аполлона на Палатине.
Возле угла флавианского дворца, напротив виноградников Барберини, находился еще какой-то храм. Точно установить какой – невозможно, но косвенные данные говорят о том, что он имел отношение к Юпитеру. Возможно, это тот храм, который эксцентричный император Элагабал превратил в святилище собственного отеческого бога. Элагабал в детстве служил жрецом Эл-Габала в своем родном городе Эмесе (ныне Хомс в Сирии) и, оказавшись на римском престоле в нежном возрасте четырнадцати лет, стал насаждать сирийский культ в Риме. Он заставил Сенат и римский народ поклоняться новому божеству (под именем Sol Invictus, «Непобедимое Солнце»), лично возглавляя процессии в его честь. Римлянам эти восточные изыски не пришлись по нраву, и юноша был убит заговорщиками во главе с собственной бабкой.
Последующие императоры восстановили культ Юпитера, но ненадолго: на подходе было другое, более долговечное единобожие. Оно представлено ныне на Палатине двумя небольшими церквушками: Св. Бонавентуры (конец xvii века) и базиликой Св. Себастьяна (начало xvii века, но с сохранением фресок и некоторых других деталей гораздо более ранней постройки – примерно x века). Церковь Св. Себастьяна когда-то называлась Санта-Марияин-Паллара – по легенде, на этом месте раньше стоял языческий храм, в котором хранился Палладий, волшебная статуя Афины-Минервы, вывезенная Энеем из Трои. Легенда не очень достоверна: каждому известно, что Палладий хранился в храме Весты на Форуме. Но между нынешними церквями, которые стоят бок о бок, действительно сохранились остатки храма времен поздней империи, а под ними – древнеримские цистерны. Обе церкви страшно популярны у венчающихся пар.
Жилой квартал
Центральный из римских холмов, овеянный преданиями глубокой древности, Палатин был самым престижным жилым кварталом Города. В конце республиканской эпохи он превратился в своего рода римскую Рублевку: все политические и околополитические деятели, трепетно относившиеся к вопросам престижа, старались поселиться на его склонах. Там стоял дом семейства Гракхов, из которого вышли братья-реформаторы ii века до н. э., там жил Тиберий Клавдий Нерон, отец императора Тиберия, там жил Марк Антоний, соратник Цезаря и будущий муж Клеопатры. Как в новое время путь к государственному Олимпу нередко ведет через юридический факультет, так и в Риме люди с политическими амбициями начинали карьеру с ораторских упражнений. Селились они тоже, конечно, на Палатине, поближе к неофициальному средоточию власти. Там жил знаменитый оратор Луций Лициний Красс, учитель Цицерона; там жил Квинт Гортензий Гортал, самый востребованный адвокат Рима до того, как в полную силу зажглась звезда Цицерона; и, наконец, там, в опасной близости от своего заклятого врага Клодия (о нем мы подробнее расскажем в главе про Остию), поселился и сам Цицерон.
Цицерон и дело ВерресаОраторская и политическая карьера Цицерона началась с дела о коррупции. Один из политиков предыдущего поколения, Гай Веррес, за усердную службу сильным мира сего был награжден хлебной должностью и отправлен наместником в Сицилию. Слово «хлебная» в данном случае следует понимать буквально: Сицилию уже давно называли «хлебной корзиной республики» и «кормилицей римского народа». Положение в центре Средиземного моря, на пересечении торговых путей, обеспечивало сицилийцам постоянный приток богатства со всех концов обитаемого мира.
Веррес сполна воспользовался предоставленной кормушкой: он установил невиданные пошлины для хлеборобов, по собственной прихоти отменял в свою пользу заключенные договоры, отнимал у жителей провинции произведения искусства и собрал огромную личную коллекцию, а во время восстания Спартака ловил законопослушных рабов, обвинял их в сочувствии повстанцам и намекал хозяевам, что они могут не только спасти свою собственность от гибели, но и получить работника обратно, если заплатят наместнику взятку.
Отчаявшись, сицилийцы обратились в Рим с просьбой привлечь Верреса к суду. Представлять их интересы взялся Цицерон; Веррес, рассчитывая на несметные награбленные богатства, нанял гораздо более опытного Гортензия. Гортензий славился пышным красноречием («лучше слушать, чем читать», – отмечает явно пристрастный Цицерон), феноменальной памятью, актерским мастерством (на его выступления актеры специально приходили учиться), дендизмом в одежде и страстью к роскоши. Неудивительно, что у такого человека и дом был не где-нибудь, а на Палатине.
К несчастью обвиняемого, на судейском месте в тот момент оказался Глабрион, человек старой закалки, не поддающийся на угрозы и подкуп. Гортензий изо всех сил пытался оттянуть начало слушаний до вступления в должность другого, более сговорчивого судьи, но Цицерон хитрым обходным маневром разрушил этот коварный план. Первая же речь молодого оратора произвела такое впечатление на слушателей, что Гортензий в спешке сложил оружие, отказался выступать сам и порекомендовал своему клиенту покинуть Рим. Веррес прожил остаток жизни в Массилии (нынешнем Марселе), до тех пор, пока Марку Антонию не захотелось конфисковать у него кое-какие статуи; чем дело кончилось, неизвестно, но вряд ли хорошо для Верреса.
Большинство подготовленных речей против Верреса Цицерону даже не пришлось произносить, но честолюбивый молодой человек сделал все возможное, чтобы они разошлись в списках.
К храму Аполлона примыкает жилой комплекс, который по традиции связывают с первой императорской семьей Рима – семьей Августа. Те развалины, которые называют «дом Ливии» (жены Августа), – это, возможно, бывший дом оратора Гортензия, купленный Августом. Правда, Гортензий был известен пристрастием к роскоши, а быт Августа Светоний описывает как исключительно скромный («В простоте его обстановки и утвари можно убедиться и теперь по сохранившимся столам и ложам, которые вряд ли удовлетворили бы и простого обывателя»[19]), но не надо забывать, что «аскету снится пир, от которого чревоугодника бы стошнило», и роскошь цицероновских времен вполне могла обернуться скромностью времен августовских. Август сорок лет спал в одной и той же комнате (римляне обычно летом перебирались с южной стороны дома на северную), а для уединенных занятий держал чердачок, который называл «Сиракузами» и «мастеровушкой», и только когда болел, переезжал на виллу Мецената на Эсквилин – считалось, что там лучше воздух.
Сохранившиеся росписи в «доме Ливии» изображают гирлянды фруктов и цветов, пейзажи в египетском стиле, а в центральной комнате – мифологические сцены. На одной стене изображены нимфа Галатея и влюбленный в нее морской гигант Полифем, на другой – Ио, которую стережет Аргус. По бокам длинной стены расположены две маленькие картины в греческом стиле, называемые пинакс, «дощечка», – они ценились очень высоко и закрывались специальными дверцами; на обеих – трехфигурные композиции, изображающие знатных женщин. При раскопках были обнаружены свинцовые водопроводные трубы с клеймами – императора Домициана, некой Юлии Августы (это могла быть почти какая угодно знатная дама императорского дома) и Л. Пескенния Эрота, подрядчика времен императоров Северов.
Так называемый «дом Августа», что стоит рядом, возможно, находится на том месте, которое Август действительно хотел использовать для расширения своего жилища, но отказался от этой мысли, когда в стройплощадку ударила молния (удар молнии означал, что боги намерены застолбить участок для себя). Август отдал участок государству и на собственные деньги стал строить там храм Аполлона с прилегающим портиком. Чтобы скомпенсировать расходы императора, Сенат предложил купить новый дом за государственный счет. Мы не знаем, принял ли Август это предложение, но знаем, что он и дальше предпочитал жить в своем старом палатинском доме, некогда принадлежавшем Гортензию.
Один из жилых домов на южном склоне Палатина, выходивший когда-то фасадом на Большой цирк, принадлежал некоему Гелотию и в литературе известен как Domus Gelotiana. Сюда нередко захаживал император Калигула, страстный любитель колесничных скачек и болельщик за команду «зеленых» (о цирковых играх и соперничестве команд речь пойдет в седьмой главе). В 1857 году в доме Гелотия нашли античное граффито, которое, вероятно, является самым первым дошедшим до нас изображением распятого Христа. Изображение это в высшей степени непочтительное: на куске стены изображена человеческая фигура, распятая на кресте. У фигуры ослиная голова; перед ней в молитвенной позе стоит человек, а поясняющая надпись по-гречески сообщает: «Алексамен молится [своему] богу». Чтобы справиться с непониманием и страхом чужого, люди, нации и идеологии пытаются их высмеять. Классическая античность не понимала иудаизма и христианства и пыталась над этими религиями смеяться; граффито Алексамена – яркий тому пример.
Часть комнат «дома Августа» погребена под фундаментом храма Аполлона, а из огромного количества фрагментов росписей, найденных при раскопках, кое-что удалось сложить, и на результаты можно полюбоваться в Антикварии. Некоторые фрески сохранились непосредственно на стенах, хотя их художественные достоинства невелики.
Почему-то одним из инструментов издевательства над чужими часто становится осел; греки и римляне считали (или делали вид, что считают), будто иудеи и христиане поклоняются ослам. У этого суеверия даже есть умное название – онолатрия, от греческих слово онос, «осел», и латрис, «почитатель».
Наконец, дом, где Август родился, тоже находился где-то на Палатине, возле «Бычьих голов» (что это – мы не знаем); во всяком случае, некий юноша Гай Леторий, обвиненный в прелюбодействе, умолял Сенат смягчить ему наказание, оправдываясь в числе прочего тем, что он – владелец и как бы блюститель земли, которой при появлении на свет коснулся божественный Август. (Римских младенцев первым делом клали у ног отца, и тот, поднимая ребенка на руки, официально признавал его своим.) Дальнейшая судьба Летория неизвестна, но на месте рождения Августа Сенат постановил соорудить святилище.
Дворец
Настоящие дворцы на Палатине стали строить только во времена Тиберия и Нерона. При Августе до таких роскошеств дело еще не доходило, и властелин Рима напрашивался в гости к друзьям и даже к вольноотпущенникам, чьи дома были удачно расположены на южном склоне холма, чтобы посмотреть из верхних этажей на цирковые представления. Следующие императоры заняли под дворец то место, где сейчас разбиты сады Фарнезе. В подвале этого дворца находилась темница, где в 33 году н. э. Тиберий уморил голодом своего внучатого племянника Друза, обвинив его в заговоре. Историки сочувственно свидетельствуют, что юноша перед смертью в отчаянии жевал солому из собственной подстилки.
Большую часть археологической зоны Палатина занимает дворец Флавиев (называемый также дворцом Домициана). Он до сих пор не раскопан полностью; особенно непонятно, что находится в его северо-восточном секторе, возле церкви Св. Бонавентуры. Тем не менее только доступная часть занимает более трех гектаров. Зданий такого масштаба в Риме до того просто не было.
Императору Домициану не повезло с историками. Известно о нем в основном из трудов Светония и Тацита, которые писали при императорах следующей династии (Нерво-Антониновой). Переход от Флавиев к Нерве произошел насильственно, преемственность была прервана; чтобы не представлять новую династию узурпаторами, придворные историки были должны изобразить Домициана в мрачных тонах. Так и получилось, что после двух идеальных Флавиев третий неожиданно оказался чудовищем.
Вот характерные примеры. В первые дни своего правления Домициан якобы запирался один на несколько часов и занимался тем, что протыкал мух острым грифелем (один острослов на вопрос, нет ли кого с Цезарем, ответил: «Нет даже и мухи»). Казнил он без разбору и огульно; при нем впервые за долгое время похоронили по древнему и страшному обычаю весталку, обвиненную в нарушении обета девственности. Еще большее впечатление производит личное воспоминание Светония (редкость в его сочинении), относящееся к тем временам, когда Домициан резко ужесточил взимание так называемого «иудейского налога». Император в лучших традициях антисемитизма распространил эту практику не только на открыто религиозных, но и на скрывающих свое происхождение иудеев. «Я помню, – пишет Светоний, – как в ранней юности при мне прокуратор осматривал девяностолетнего старика, не обрезан ли он»[20].
С прижизненной рекламой у Домициана все было хорошо. При дворе принцепса работали поэты Стаций и Марциал; их стихотворения – единственные письменные свидетельства современников о правлении императора. Вряд ли так уж удивительно, что они столь же льстивы и напыщенны, как мрачны и недоброжелательны тексты позднейших историков. Особенно постарался Стаций; он описывает пир, устроенный Домицианом в своем дворце (может быть, тот пир в честь Септимонтия, праздника семи холмов, который упоминает и Светоний). Император подошел к делу с несвойственной ему щедростью, примерно как Борис Годунов у Пушкина:
А там, сзывать весь наш народ на пир:
Всех, от вельмож до нищего слепца;
Всем вольный вход, все гости дорогие.
Конечно, весь этот люд вряд ли удостоился чести посетить императорский дворец; им всего лишь были розданы продовольственные корзины (сенаторам и всадникам – побольше, плебеям – поменьше). Но поэт Стаций был в числе приближенных. «Мне кажется, что я – на небесах, вместе с Юпитером и бессмертными богами… Соседний царственный дом Громовержца [т. е. храм Юпитера на Капитолии] смотрит на нас, остолбенев… здесь Цезарь возлежит вместе с лучшими из лучших, среди тысячи столов».
Дворец Домициана поражал воображение. Обеденный зал – вероятно, тот, который довольно подробно, хотя и сбивчиво, описывает Стаций – был гигантским; в длину и в высоту он превосходил тридцать метров. Стены были украшены тремя ярусами разноцветных колонн. Все вокруг сияло мрамором и отполированным гранитом. Строители, судя по всему, были настолько уверены в величии своего творения, что нисколько не заботились о труде предшественников. Так, удивительный мраморный пол прежнего, нероновского дворца с растительным орнаментом – один из лучших известных нам образцов римского декоративного искусства – они просто взломали там, где им нужно было прокладывать фундамент, а остальное засыпали (сейчас кусочки этого пола снова видны). Пиршественный зал окружали сады с фонтанами. Вокруг были сооружены открытые дворики, каждый сам величиной с дворец. В одном («третьем», том, который рядом с Антикварием) был разбит сад; нынешняя реконструкция старается следовать тем немногим принципам античного садоводства, которые нам известны. К востоку от этого великолепия был разбит еще один исполинский сад в форме «стадиона» или «ипподрома», одно из самых впечатляющих зрелищ на Палатине. У Домициана была явная склонность к этой геометрической форме; он построил в Риме настоящий стадион, который сохранился до наших дней в очертаниях одной из самых очаровательных римских площадей – Пьяцца Навона; подобной формы сад был у него и на загородной вилле. Что находилось на палатинском «стадионе», кроме фонтанов с обеих сторон (к которым Домициан тоже питал слабость), мы не знаем. Возможно, золотые и серебряные статуи, изображающие императора, которые он только и дозволял ставить, сам назначая их вес.
Под конец жизни Домициан стал мнителен. Срок смерти ему был предсказан, и он ждал его с напряженным беспокойством. Дурные знамения начались как по расписанию. Молнии стали бить в разные постройки, в том числе в палатинский дворец и даже в его собственную спальню; оракулы выдавали все более мрачные пророчества. Особенно тяжелое впечатление на императора произвела участь астролога Асклетариона. Желая проверить точность предсказаний, Домициан спросил, какую смерть астролог предсказывает самому себе. Тот ответил, что скоро его растерзают собаки. Желая опровергнуть предсказание, Домициан приказал немедленно умертвить гадателя и похоронить со всей возможной тщательностью. Однако во время похорон буря разметала погребальный костер, и обгорелый труп действительно разорвали собаки. Доброжелатели немедленно донесли об этом и без того нервному императору.
Портики дворца, в которых Домициан обычно гулял, он приказал облицевать так называемым лунным камнем – необычным зеркальным полупрозрачно-белым мрамором, незадолго до того обнаруженным в Каппадокии. Так он надеялся избежать нападения сзади. Но это не помогло: усыпив его бдительность, заговорщики закололи императора в его собственной спальне. Даже недоброжелательный Светоний отмечает, что он героически сопротивлялся и что легионеры при известии о его гибели были готовы разорвать заговорщиков в клочья: в войсках Домициан был весьма популярен.
Развалины дворца Флавиев на Палатине. Рисунок xix века.
В позднюю императорскую эпоху дворцовый комплекс, основанный Августом и расширявшийся с каждой новой династией, занимал уже практически всю территорию холма – так что само слово «Палатин» стало синонимом дворца и вошло во многие европейские языки в виде палаццо и палат.
Септизодий и Луперкал
Восточная часть дворца перестраивалась и расширялась при императорах династии Северов. Сейчас этот участок выглядит довольно скромно, но масштабностью замысла и роскошью отделки он превосходил даже домициановские постройки. На подступах к кварталу императорских дворцов Северы возвели в самом начале iii века н. э. страннейшую конструкцию, так называемый Септизодий. Почему она так называлась – неясно; может быть, это была отсылка к семи планетарным богам (по-латыни septem значит «семь»), может быть – простое указание на то, что постройка была поделена на семь ярусов. Септизодий представлял собой гигантский отдельный фасад, не относящийся ни к какому зданию, богато украшенный статуями богов и членов императорской семьи. Быть может, это был чисто пропагандистский проект, призванный внушить почтение перед императором и его домом всякому, кто приближался к Палатину с юга по Аппиевой дороге. Даже в наши дни, когда Септизодия давно нет, вид поросших зеленью склонов холма в вечереющем солнце со стороны Большого цирка – это зрелище, которым не стоит пренебрегать.
Конец ознакомительного фрагмента.