ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ФУЭТЕ ОЧАРОВАТЕЛЬНОГО ЗЛА
1. …И ДОРОГИ
Автобус остановился. Пыль, сдуваемая на ходу ветерком, что врывался через рас-крытые люки и окна, густыми клубами повисла в салоне. Пассажиры поспешно ринулись наружу, толкаясь и весело сквернословя.
Дальновидные аборигены повскакивали с мест задолго до остановки – вместе со своими здоровенными сумками и рюкзаками. Костя сидел в самом хвосте автобуса, про-браться к передней двери по их примеру заранее не догадался, понадеявшись, что води-тель откроет заднюю.
Не тут-то было!
Утомлённый тряской дорогой, пылью и жарой Костя пасмурно решил сперва, что водитель-извращенец таким образом издевается над людьми. Потом он разглядел обре-зок сплющенной трубы, который стягивал раздвигающиеся половинки задней двери по-средством пары заржавленных болтов. По-видимому, решил Костя, дверь самопроиз-вольно распахивается на ходу, и не скрепи её намертво – могут появиться жертвы. Он вспомнил, как его самого подбрасывало на ухабах, тут же представил, что однажды не смог удержаться – вылетел на дорогу через неисправную дверцу… и простил водителя. Его милосердию способствовало и то, что выход наконец оказался свободен.
Подхватив с рубчатого резинового пола ранец, он бодро прошествовал наружу. И даже сказал шофёру спасибо. Шофёр увлеченно болтал со здоровенным, длинноволосым и треугольно-бугристым качком. У здоровяка из уха свисала серебряная серьга в виде древнеегипетского символа жизни, а с плеча – спортивная сумка, полная угловатого же-леза (о сумку Костя довольно чувствительно ударился боком). На Костину учтивость во-дитель не отреагировал вовсе, словно не заметил. И то верно – не бог весть, какая важная птица: худой, невысокий мальчишка неполных шестнадцати лет. Пацан – так, наверное, здесь говорят. Качок же, почувствовав, что его дурацкую сумку кто-то задел, оборотился и широко улыбнулся Косте, оскалясь нечеловеческим количеством зубов, и сказав: «Ой, прости. Сильно ушибся, турист?» И даже вознамерился, кажется, потрепать Костю по плечику.
Костя отрицательно мотнул головой и поспешил прошмыгнуть мимо. Вдруг этот красавчик-культурист с серьгой – педик? Запросто!
Дядю Тёму, симпатичного усатого мужика лет тридцати, с которым родители до-говорились о транспорте до Серебряного, Костя заметил сразу. Тот сидел бочком на не-молодом зеленовато-голубом «Иже» с коляской и играл в карманный тетрис. На дяде Тё-ме была надета застёгнутая под горло штормовка, и Костю это несколько удивило. В та-кую-то теплынь? Кстати, внешне дядя Тёма смахивал на покойного «квина» Фредди Меркьюри. Его тоже за педика примешь? – спросил себя Костя, и ему сделалось стыдно.
– Здравствуйте, – сказал он, подойдя к мотоциклисту, и улыбнулся, стараясь, что-бы получилось натурально.
– Привет, – отозвался дядя Тёма, не отрывая глаз от игры. – Ты Константэн? – уточнил он с некоторым квазифранцузским прононсом. – Подрос. Совсем большой стал. Полезай в люльку, одевай каску. Если есть курточка, тоже одень. Поедем быстро, – в од-ной рубахе живо-два продует.
Костя усмехнулся про себя. Константэн! Француз, фу ты ну ты! «Одевай каску». А во что, позвольте поинтересоваться, её одевать?
Курточка у него была; он немного повозился с заедающей молнией, одержал по-беду и взялся за шлём. Шлём («каска») выглядел совершенно непрезентабельно: мутно-зелёный, поцарапанный, с маленьким расколотым козырьком и наушниками из потре-скавшегося кожзаменителя. Когда-то его оклеили для красоты полосками синей изоляци-онной ленты. Сейчас лента почти вся отклеилась, остались лишь грязные следы. Бр-р-р! Внутренний матерчатый рант пропитался за долгие годы службы потом и отвратительно жирно поблёскивал. Костя натянул шлём поверх бейсболки, решив, что потом её обяза-тельно постирает.
Дядя Тёма проиграл вчистую, о чем пискляво возвестила победная мелодия тет-риса. Он легонько беззлобно чертыхнулся, сунул игрушку в карман и принялся заводить мотоцикл.
– Заедем ещё ко мне домой, ладно? – прокричал он, когда двигатель заработал. – У меня в Серебряном огородик, дак надо кое-чё туда отвезти.
Костя лишь кивнул. Он как раз пытался поудобнее пристроить в коляске ноги, но этому мешали: топор в чехле из обрезанного голенища болотного сапога, пустая десяти-литровая канистра, металлический ящичек, из-под полуоткрытой крышки которого вид-нелись мотоциклетные запчасти, гаечные ключи, отвёртки и разные крепёжные метизы. А ещё под ногами присутствовали большой моток веревки и свёрнутая клеёнка. Костя ставил ноги так и этак – всё зря.
Асфальт, пусть плохонький, оказывается, кончался сразу за автобусной останов-кой. А ведь и начался-то совсем незадолго до неё, лишь на въезде в деревню… Дядя же Тёма выбирал путь для мотоцикла так, чтобы переднее колесо катилось по более-менее ровной дороге. Все рытвины в результате такой предусмотрительности ложились точно под колесо коляски. Костю трясло и швыряло, ранец с пожитками грозил вылететь за борт, да и полезные хозяйские вещи под ногами тоже не добавляли комфорта.
Ох, Россия, Россия. Дураки и дороги, твердил Костя про себя, словно молитву, ду-раки и дороги. Странно, но это заклятие каким-то образом помогало легче переносить лишения.
Мотоцикл остановился возле добротного бревенчатого дома. Перед домом росла роскошная старая ива, под сенью которой возили по песчаной горке игрушечные машин-ки два мальчика лет четырех-пяти. Песок был уже порядком прибит и притоптан, изрыт автомобильными трассами и тоннелями, украшен строениями из щепок и деревьями из свежесломленных ивовых веточек. Один карапуз при приближении дяди Тёмы поднялся с колен, серьёзно вытянул вперед руку со сжатым грязным кулачком. Дядя Тёма осто-рожно стукнул по нему своим волосатым кулаком, взъерошил мальчишке волосы. Сын, наверное, подумал Костя. Похож. Точно сын.
Костя выбрался из коляски. К нему тут же подлетел крупный комар, твёрдо наце-ленный поживиться свежим гемоглобином. Ещё один. Детишек же, одетых только в тру-сики и сандалии, кровопийцы почему-то игнорировали. Деревенских комары не кусают, вспомнил Костя чьи-то слова, которым никогда не верил, считая байкой. И вот, на тебе! Воплощённое чудо? А может, они просто репеллентом намазаны?
Изо двора появился дядя Тёма со связкой мотыг, сопровождаемый длинной и плотной приземистой собачонкой тёмно-коричневого цвета. Несмотря на короткие кри-венькие ножки и бочкообразный торс, собачонка была подвижна, точно ртуть. И жизне-радостна, точно щенок.
«Тёма и Жучка», – подумал Костя.
– Скоро огребать картошки поедем, – сообщил дядя Тёма сразу всем. – Ты как, малыш, наготове?
Сын запрыгал от радости и подтвердил, что да – готов, готов хоть сейчас.
– Сейчас не надо. Завтра с утра отправимся.
– Дядя Тёма, – умоляющим голосом спросил Костя, с ужасом глядя, как тот при-вязывает проволокой к «люльке» мотыги, – можно я на заднем сиденье пристроюсь?
– Не, не получится. Туда – не получится. Дорога, понимаешь, хреновенькая. Всё время правый уклон, того и гляди, перевернёшься. Когда человек в люльке сидит – оно надёжнее получается. Противовес, понимаешь? Обратно повезу – пожалуйста. А туда никак. А чё, сидеть неудобно?
– Да. Довольно неудобно, – смущённо признался Костя.
Дядя Тёма подумал немного, а потом решительно вытащил из коляски (из боково-го прицепа, – вспомнил наконец Костя технически безукоризненное наименование) си-денье, оставив только спинку. Сдвинул на его место ящик с инструментами, покрыл сверху рулоном клеёнки и предложил:
– Ну-ка, пробуй.
– Вроде лучше, – не совсем уверенно сказал Костя, надеясь, что его двусмыслен-ные обертоны обратят жесткое дяди Тёмино сердце в сторону смягчения.
– Ну, раз получше, значит поехали!
…Дорога впрямь оказалась никудышной. Кроме бокового наклона, она имела также множество ухабов и огромных луж в затенённых местах, окружённых густой гря-зью, похожей на пластилин. Кое-где торчали из дороги вершины здоровущих камней, тела которых уходили глубоко в грунт, и вообще… Но дядя Тёма, следует признать, вел «Ижа» мастерски. Они даже ни разу не забуксовали, хоть и казалось время от времени: вот здесь-то мы точно засядем. Накрепко. Как это: «В грязи у Олега застряла телега. Си-деть здесь Олегу до самого снегу…»
Дураки и дороги, да.
Дважды они останавливались.
Первый раз – на выезде из посёлка. Перед тем, как пойти круто в гору, дорога проходила по хребту длиннющей плотины, отделяющей поселок от красивого спокойно-го пруда. Склон плотины, обращённый к посёлку, был высок, крут, густо зарос куриной слепотой и мать-и-мачехой. Противоположный – отлог и выложен бетонными плитами, уходящими в воду. На плитах кое-где располагались загорающие, а кое-где лежали опро-кинутые кверху днищем лодки.
Возле одной и притормозил дядя Тёма. (Возле одной из лодок или одной из заго-рающих, было не совсем ясно.) Пока он делал вид, что проверяет, насколько плотно за-конопачены лодочные швы, на самом деле косясь на аппетитную тётечку, что развали-лась под солнышком невдалеке, Костя, посчитавший женщину староватой, хоть и заслу-живающей комплиментов за приличную фигуру, восторженно осматривался по сторо-нам.
С плотины открывался вид как на Петуховку, так и на сопутствующие пейзажи. Деревня (которую местные жители гордо именовали посёлком, аргументируя наличием заводика-задохлика и ещё чего-то промышленного, столь же не впечатляющего разма-хом, но однако не аграрного, нет – индустриального!) сплошь утопала в зелени. Лишь кое-где сквозь кроны проглядывали крыши и стены двух– и трехэтажных строений. Справа деревня граничила с узенькой речушкой. В речке женщины полоскали бельё, плавали утки. За рекой сразу вздымалась лесистая гора.
Вообще, горы окружали Петуховку со всех сторон. На левую с переменным успе-хом пытались вскарабкаться просторные огороды, обнесённые дощатыми заборами. На-встречу огородам сползало кладбище. Деревьев на нем было не меньше, чем могил. Кос-тя помнил, как родители гордились древностью своей покинутой в погоне за цивилиза-цией и образованием, но не забытой родины. Лет ей было как бы не четыреста. По плот-ности заселения кладбища – так точно четыреста. Замыкала поселковый периметр пло-тина, на которой стоял Костя.
Вода в пруду была чуть зеленоватой, но изумительно прозрачной, в ней отража-лись ёлки, небо и солнышко – сквозь акварельные облака. У самого берега плавали оку-ни. Там, где плотина оканчивалась, плавно смыкаясь со склоном горы, по брюхо в воде стояли коровы, смешно задрав хвосты. Видимо, не хотели их мочить.
Парили тонкие длиннокрылые чайки.
Косте подумалось, что когда-то, миллиард лет назад, сюда рухнул огромный ме-теорит. И эта котловина, в которой расположилась Петуховка вместе с прудом, речкой, стадионом и коровами – не совсем качественно залеченный временем шрам на теле Зем-ли. А может, кратер давно потухшего, но не умершего насовсем вулкана, который когда-то проснётся, и новые Брюлловы получат превосходную тему для художественных поло-тен. Не хотелось бы мне укрываться от горячего пепла и вулканических бомб своей вет-ровкой, подумалось ему ещё.
Коровы не только стояли в воде, но и неторопливо, тяжело шли мимо Кости, из-редка роняя на ходу сочные духовитые лепёхи. Обработать коров репеллентом не пришло никому в голову: слепни, мухи и прочая гнусь ела их поедом, они остервенело мотали башками и хвостами. Одна из коров, рыжая, с мокрым тугим животом, выменем до зем-ли и угрожающе торчащей арфой рогов, вдруг остановилась возле мотоцикла. Часть ово-дов оторвалась от её персонального вампирского роя, устремившись к Косте. Тот подоб-рался и замахал руками, стараясь не делать излишне резких движений. Коров он, надо сказать, побаивался.
Вытянув морду, с которой капала слюна, и закатив глаза, корова взревела, обда-вая Костю густым запахом травяной жвачки и парного молока. Рев её ничуть не напоми-нал классическое «Му-му». Динозавры и мастодонты приходили в это время трепещуще-му Косте на ум, слоны и бегемоты, паровые сирены, тепловозные гудки – только не неж-ное мычание Бурёнушки из сказки.
Дядя Тёма на голос коровы отреагировал странно. Он лёгким скачком перемахнул метровую ограду из толстых труб, разделяющую дорогу и бетонный скат плотины, и на-правился к скотине со словами: «Да ты моя Малютушка! Да хорошая ты моя! Нагуля-лась, родимая…» – и далее, в том же режущем Костины уши духе. Лодка, как и полуго-лая селянка в момент лишились его внимания, пав жертвою хозяйской любви к скотине-кормилице. Впрочем, кажется, дяди Тёмина измена ничуть их не задела.
Обласкав Малютушку, родимую, хорошую, и приказав ей шагать домой, дядя Тё-ма, заметно просветлевший лицом, завел мотоцикл.
– Поехали дальше? – крикнул он.
– Поехали, – крикнул в ответ Костя.
Его удивляла привычка дяди Тёмы разговаривать непременно и в основном при работающем двигателе. Недоумевая, Костя, тем не менее, придерживался правил игры.
А куда деваться?
Скача по крупной щебенке дороги, точно архар и немилосердно дымя в две тру-бы, «Иж» взобрался на гору, перевалил вершину и покатился вниз. Дядя Тёма при этом отключил передачи и вовсе заглушил двигатель – шпарил накатом. Подобная сомни-тельная экономия бензина слегка напугала осторожного Костю. Если тормоза мотоцикла откажут, на такой скорости (а дядя Тёма также и не притормаживал – берёг вдобавок ре-зину) очень даже просто можно расстаться с жизнью или сделаться калекой. Не спасёт и каска.
Обошлось. Спуск закончился, мотор затарахтел. Они въехали в населённый пункт, о котором погнутый дорожный указатель немногословно сообщил: «Мурышовка». Хотя, судя по цветовому оформлению указателя – белые буквы по синему фону, – Мурышовка населённым пунктом как бы не считалась, и в ней можно было даже не сбавлять скоро-сти.
И дядя Тёма подкинул газку.
Замелькали дома и трактора, стоящие под окнами домов. Собаки, спящие в тени тракторов. Грязные, поджарые почти до стройности и очень жизнерадостные поросята, бегающие мимо спящих собак взапуски друг с другом и с мотоциклом дяди Тёмы. Дол-гомерные брёвна, лежащие вдоль дороги, и козы, ошкуривающие брёвна зубами. Неуме-стно выглядящий телефон-автомат под ярким пластиковым козырьком, приколоченный к серой стене перекошенного сенного сарая, помнящего, должно быть, падение Римской империи. Сельскохозяйственные навесные орудия – красные, воинственно растопырив-шие блестящие серпы, спицы и лемеха. Длинные поленницы, крытые от непогоды толем и поленницы, аккуратно сложенные на манер эскимосских иглу и не крытые ничем. Пыль стала столбом, волочилась за «Ижом» пышным объёмистым шлейфом. У Кости клацали зубы и от встречного ветра слезились глаза. Ящик под задницей громыхал желе-зом, щедро поддавал Косте углами. Клеёнка давно куда-то подевалась. Дядя Тёма жест-ко, почти кирпично улыбался из-под усов, не разжимая губ, и походил на жокея или ско-рее, кавалергарда; на гусара, мчащегося косить, бить, расчленять, давить конскими ко-пытами врага в бешеной атакующей лаве таких же бесшабашных рубак.
Эх, вольная воля, русский простор! Эх, быстрая езда, которую кто же у нас не лю-бит?! Эх, дороги! И дураки, разумеется, тоже. Эх…
Второй раз они остановились, когда Косте уже решительно стало казаться, что он давно умер, по-видимому, ещё в автобусе. Выпал через распахнувшуюся на ходу заднюю дверь, которую забыли закрепить на болты, убился… – а всё, произошедшее с ним после – самое настоящее чистилище. Или, быть может, даже вовсе ад. Ну а дядя Тёма – стало быть, бес, приставленный к Косте на первых порах. Оттого и изгаляется. Работа у него такая…
Костя скосил глаза – виден ли бесовский хвост? Пола дяди Тёминой штормовки лежала на сиденье, вздувшись пузырем, под которым вполне поместился бы хвост разме-ра коровьего и даже более.
– Гляди, Константэн, Марьин утёс! – сквозь треск адского мотора провозгласил тем временем дядя Тёма. – Смотрел старое кино «Тени исчезают в полдень»? Помнишь, там белобандиты и подкулачники большевичку со скалы сбросили? Во, это она и есть, та скала! Ух, красотища!
Костя посмотрел.
Марьин утёс походил на избитый всеми штормами нос титанического каменного ледокола ушедших цивилизаций, погрузившегося некогда в океанические глубины. За-несённый миллионнолетними донными отложениями, а сейчас, спустя эпохи, частично вынырнувший – уже из земли, поскольку океан давно отступил, – ледокол так и не сумел выбраться на поверхность целиком. Наклонно уходящая в склон горы палуба поросла тёмными елями, без которых тут никуда, а на месте форштевня из последних сил цепля-лась корнями за камень кривоватая берёзка. Под утёсом струилась речушка, стояли яркие палатки любителей отдыха на лоне природы. Кто-то удил рыбку.
Дядя Тёма, зычным голосом превосходя шум мотора, рассказывал историю ка-менной достопримечательности – с легендарной древности и до новейших времен. Он был горд ею так, словно сам её воздвиг. Даже тем, что кроме киношных большевичек с утеса падали и настоящие, живые люди.
Костя бездумно кивал, согласный с чем угодно, уже даже не пытаясь улыбаться. Когда, пардон, попа болит, словно сплошная рана, а впереди котлы с кипящей смолой, не до улыбок, знаете ли. Что вы говорите! Революционерку сбросили? Ай-яй-яй, беда какая! В набежавшую, то есть волну… Ужас, ужас! Фобос, так сказать, и Деймос. Так ведь Ад, товарищи большевики и большевички, чего вы хотели? Думали, ежели в него не верить, так его и не станет – так, что ли?..
– Безусловно. Именно так они и думали, – подтвердил дядя Тёма.
Ой, ужаснулся Костя, так я что же, вслух?..
– И знаешь, были по-своему правы, – продолжал греметь дядя Тёма. – Ежели Рай, Ад и сопутствующие метаформации являются предметами религиозно-духовной культу-ры, то в тонком мире, связанном с обществом атеистов, они постепенно стали разру-шаться.
– Рай и Ад? – спросил Костя.
– Конечно. Понимаешь, почему?
– Нет, – признался Костя. – А почему?
– Ну, это же просто! Душа в России была объявлена категорией материальной. Совокупностью электрических сигналов мозга. То бишь категорией исключительно зем-ной. Даже приземлённой. Большевистская наука поставила знак равенства между нею и сознанием. Народ же российский, получивший наконец вожделенное образование – в основной массе именно атеистические и материалистическое образование, – электриче-ской теории свято поверил… – дядя Тёма осёкся. – …Ну, ежели позволено мне будет при-менить слово «свято» в таком вот контексте. Поверил, практически свершив тем самым массовое самоубийство. Которое, как известно, Душу у человека демонтирует напрочь.
– Как это – самоубийство? – спросил Костя.
– А так. Если человек агрессивно убеждает себя и окружающих, что души у него вовсе нету, ей рано или поздно приходит конец. Мучительный. Она ж нежная, только на вере и держится. И что получилось в итоге? Горняя высь и Преисподняя остались без по-ступления свежего материала, свежей идеальной энергии, поддерживающей их сущест-вование. И если Эдем ещё пополнялся кое-какими святыми да светлыми, особенно – страдающими за веру, то Тартару пришлось совсем туго. Грешники, основной полуфаб-рикат, в него больше не верили. «Ад? – восклицали они. – Ха-ха-ха! Да вы шутить изво-лите. Черви и тление, товарищи, и более ничего!» Иностранные Души российское Запре-делье питать, разумеется, не могли. Веры разные, культуры разные, менталитеты. Эгрего-ры, если хотите – разные. Железный занавес жив и за чертой земного бытия.
– Границы в Раю? – спросил Костя. – Похоже на кощунство.
– Кощунство? – нацелил на него палец дядя Тёма. – Отнюдь нет! Печальный факт. Тебя, Константэн, насторожило, что я называю зарубежных христиан иноверцами? Тем не менее, это так. Нужно ли пояснять, что католическое и тем паче протестантское христианство – религии, к православию никакого отношения много столетий уже не имеющие? Ислам я нарочно оставляю за скобками нашего сегодняшнего анализа. Воз-можно, он держался чуть крепче, но коммунисты изрядно пошатнули и его. Итак, перед нами открывается картина адской трагедии. Преисподняя ветшает, грешники поступают с перебоями, в рядах бесов депрессия и уныние. Стало быть, дабы не зачахнуть, дьяволь-ской вотчине вкупе с её нечистыми рогато-копытными, воняющими серой гегемонами оставался единственный выход. Самый простой. Просочиться в наш мир. Овеществиться. Когда гора не идёт к Магомету… И Магомет, простите, Иблис – пришёл. Чего это ему стоило, трудно представить. Дорогого стоило, как мне думается. Но он, как известно, от веку был настойчив и последователен в своих решениях и не привык считаться с трудно-стями. «Грянет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней!» Поспорил. Поборолся. Пре-возмог. И пришёл. И, похоже, прижился настолько, что изгнать его теперь восвояси – в магмы Преисподней – очень и оч-чень проблематично. Да и кто возьмётся?.. Кто пове-рит?..
Конец ознакомительного фрагмента.